Партизаны: 150 стихотворений

 

29 июня отмечается День партизан и подпольщиков. Основанием для установления даты стал выход 29 июня 1941 года директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) в которой предписывалось «в занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии…, создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия». С инициативой о введении новой памятной даты в России выступили законодатели Брянской области, граничащей с Беларусью и одной из первых принявшей удары фашистов в 1941 году. Решение принято в марте 2009 года «в знак памяти самоотверженной борьбы в тылу врага партизан и подпольщиков, внесших значительный вклад в победу советского народа над фашистскими захватчиками в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». В апреле 2009 закон об этой памятной дате был подписан тогдашним Президентом России Дмитрием Медведевым и вступил в силу с 1 января 2010 года.

Партизанское движение в Великой Отечественной войне 1941-1945 — основная форма вооруженной борьбы советского народа против немецких захватчиков на временно оккупированной территории СССР. Возникнув в первые дни вражеского вторжения, оно стало сплоченной управляемой силой, оказывающей ожесточенное сопротивление оккупационному режиму. Партизанские формирования создавались по принципу добровольности. В них вступали мужчины, женщины, подростки, было много военнослужащих, оказавшихся в окружении или бежавших из плена. Всего за годы Великой Отечественной войны на временно оккупированной территории действовало свыше шести тысяч партизанских соединений, отрядов подпольщиков и групп, где состояло порядка 1,5 млн человек. Партизанские силы нанесли врагу огромный урон: было уничтожено, ранено и захвачено в плен около одного миллиона человек, выведено из строя свыше четырех тысяч танков и бронемашин, подорвано 58 бронепоездов и 12 тысяч мостов (в том числе до двух тысяч железнодорожных), уничтожено 65 тысяч автомашин, осуществлено 20 тысяч крушений вражеских железнодорожных эшелонов, выведено из строя более 10 тысяч паровозов, 110 тысяч вагонов и платформ. Партизаны отвлекли на себя более 10% сухопутных войск противника, действовавших на советско-германском фронте, подрывали моральный дух и боеспособность противника. Наиболее мощным партизанское движение было в Белоруссии, Орловской, Смоленской, Ленинградской и Калининской (ныне Тверской) областях РСФСР и на Украине. За проявленные мужество и героизм более 311 тысяч партизан были награждены орденами и медалями СССР, 248 человек получили звание Героя Советского Союза, а Сидор Ковпак и Алексей Федоров удостоены этого звания дважды. Многие пионеры-герои, комсомольцы-герои были партизанами, их имена известны нам со школы, о них написаны книги, стихи и песни.

 

Народная война

Перелистай историю России,

Прочти ее за годом год подряд.

О мужестве, о храбрости, о силе

Народа нашего страницы говорят.

 

Когда враги шли по полям Отчизны

И гром войны над нивами гремел, —

Ни сил своих, ни крови и ни жизни

Народ для Родины великой не жалел.

 

Уже захватчик пел: ликуй и веселися!

Рви яблоки в захваченном саду.

Но выходила баба Василиса

В далеком восемьсот двенадцатом году.

 

И оживал глухой лесной овраг,

И через реки, долы и туманы

Лихим налетом мчались партизаны,

И на лесные тропы падал враг.

 

Денис Давыдов шел — и враг бежал.

Народ вел бой, вел бой неутомимо.

От свиста партизанского дрожал

Наполеон, властитель полумира.

 

Перелистай историю России,

Прочти ее за годом год подряд.

О храбрости, о мужестве, о силе

Народа нашего столетья говорят.

 

И в годы грозные войны гражданской

Народ по зову партии вставал.

И пламенной атакой партизанской

Он армии родимой помогал.

 

Так и сейчас встают безвестные герои

И стерегут родимые пути.

Они глядят во мглу ночной порою

И диверсанту не дают пройти.

 

Колхозник, пионер, колхозница, рабочий.

Обходчики путей, дежурные в домах

Несут дозор, следят и днём и ночью,

Чтоб не прошел жестокий, подлый враг.

 

А в местностях, захваченных врагами,

Среди лесной зеленой тишины,

Уже горит, горит святое пламя

Войны народной, яростной войны.

 

Бей, партизан, фашистов! Метче целься!

Ползут отряды меж седых берез:

Деревья падают завалами на рельсы,

И поезда врага слетают под откос.

 

И скачут партизаны в темь ночную,

Чтоб завтра снова в бой, в обход, в налет.

За честь и за страну, за мать родную

Сражается великий наш народ.

 

Перелистай историю походов

Страны советской.

Всю прочти подряд.

О героизме нашего народа

Ее страницы говорят!

В. Гусев

 

Партизаны

С винтовками наперевес

Глухой тропой шагают двое.

Как будто в белорусский лес

Они сошли с офортов Гойи.

 

Маршрут им ненавистью дан.

Любовь дала их сердцу крылья.

В суровом братстве партизан

Воскресла в наши дни герилья.

 

Всем мужеством земли сильна,

Идет народная война.

А. Сурков

 

Дед Талаш

Посвящается белорусским партизанам

 

Над Полесьем ночи мглисты,

Ходит жуть, травой шурша,

Спят немецкие фашисты

В новой хате Талаша.

Сруб сосновый сух, как порох,

Злой огонь сильней свинца.

Часовым не слышен шорох

За плетнем и у крыльца.

Пламя сбило сумрак серый,

Чья-то тень метнулась прочь.

Не расскажут офицеры,

Что им снилось в эту ночь.

 

Тлеют звезды над полями,

Синей дымкой лес одет.

С партизанами-сынами

Лег в засаду старый дед.

Ночью выстрелы гремели,

Вражьих конников круша.

На шляху слыхали ели

Гневный голос Талаша.

На шляху, где лес и пажить,

Трупы выложены в ряд.

Что тут было? Кто расскажет?

Мертвецы не говорят.

 

Где шумит лесок зеленый,

Где желтеет житный плес,

Темной ночью эшелоны

Полетели под откос.

На пустынном полустанке

Часовой лежит в пыли.

Партизаны вражьи танки

На стоянке подожгли.

Мимо вёсок, мимо пасек

Ходит мститель — седый дед,

Легкой тенью внук Михасик

Прикрывает дедов след.

 

По болотам, по оврагам,

То в землянку, то в шалаш,

Молодым бойцовским шагом

Ходит старый дед Талаш.

Из-за Припяти и Сожа,

Непреклонна и грозна,

Старикам и молодежи

Поступь мстителя слышна.

Дед Талаш не горбит спину,

Пламя бьет из-под бровей,

В бой за родную краину

Дед скликает сыновей.

А. Сурков

 

Клятва

Враг вошел в мой дом и разбил,

И развеял в пыли дорог

Все, что я растил и любил,

Как зеницу ока, берег.

 

За тяжелый топор отца

Я во имя любви берусь.

Быть безжалостным до конца

Я клянусь тебе, Беларусь!

 

Невидимкою, ночь и день,

По горячим следам врага

Неотступно ползу, как тень,

Сквозь трущобы, через луга.

 

Я пойду по его следам,

Пулей встречу из-за плетня,

Я покоя ему не дам,

Сердце ужасом леденя.

 

И воздаст ему кровь за кровь

Мой не знающий меры гнев

За разрушенный отчий кров,

За потоптанный мой посев,

 

За взращенные мной сады,

За короткий сыновий век

И за каждый глоток воды

Из моих белорусских рек.

 

Я победой закончу спор.

Пересохнет же кровь врага!

А порукой тому топор

И граненая сталь штыка.

А. Сурков

 

Однажды ночью

Вся ночь пролетела, как страшный бред.

Расстрел назначили рано.

А было ему шестнадцать лет,

Разведчику-партизану.

 

В сенях умирал заколотый дед,

Сестренке ломали руки.

А он все твердил упрямое: «Нет!»,

И стоном не выдал муки.

 

Вдоль сонной деревни его вели

В пустое, мертвое поле.

Морозные комья стылой земли

Босую ступню кололи.

 

Мать вскрикнула тонко, бела, как мел,

И в поле вдруг стало тесно.

А он подобрался весь и запел

Свою комсомольскую песню.

 

На залп он качнулся лицом вперед

И рухнул в холодный пепел.

Ты понимаешь? Такой народ

Нельзя заковать в цепи.

А. Сурков

 

Расстрел партизана

На ветвях израненного тополя

Тёплое дыханье ветерка.

Над пустынным рейдом Севастополя

Ни серпа луны, ни огонька.

 

Воет полночь псами одичалыми.

Шелестят над щебнем сорняки.

Патрули качают над причалами

Плоские немецкие штыки.

 

В эту ночь кварталами спалёнными,

Рассекая грудью мрак ночной,

Шёл моряк, прощаясь с бастионами,

С мёртвой Корабельной стороной.

 

Шёл моряк над бухтами унылыми,

Где душе все камешки милы...

На кладбище старом над могилами

Конвоиры вскинули стволы.

 

Он стоял. Тельняшка полосатая

Пятнами густыми запеклась.

Он сказал: повоевал богато я.

Вражьей вашей крови пролил всласть.

 

Это мы с братвой, ночами тёмными,

Вас подстерегали пулей злой

В Инкермане за каменоломнями,

На крутых утёсах за яйлой.

 

Если ветер разгулялся по полю,

Встань, попробуй, поперёк пути.

Много вас тянулось к Севастополю,

Да немногим пофартит уйти.

 

Встали здесь на якорь вы не рано ли?

Шторм придёт и вырвет якоря...

Вперебой, не в лад, винтовки грянули.

Небо кровью красила заря.

А. Сурков

 

Дочери

Над безмолвьем полянки —

Галочьи толки.

На траве — партизанки,

Две комсомолки.

На траве, возле гати,

Мертвые обе.

«Не рыдай, мене, мати,

Зрящи во гробе».

 

Смерть пришла, как усталость.

Ноженьки босы,

По траве разметались

Русые косы.

Растерзали фашисты

В бешеной злобе.

«Не рыдай, мене, мати,

Зрящи во гробе».

 

Причитает седая:

«Доченька, дети…

Для того ль, подрастая,

Жили на свете?

На потоптанной мяте

Замерли обе…»

«Не рыдай, мене, мати,

Зрящи во гробе».

 

Будто дрогнули губы

Старшей, Татьяны:

«Нас у старого дуба

Ждут партизаны.

Ты пойди на закате

К старому дубу.

Не рыдай ты над нами,

Мсти душегубу…»

А. Сурков

 

* * *

Под вечер в гестапо ее привели.

Прикладами били сначала.

Стояла она чернее земли,

Как каменная, молчала.

 

Когда ей руки стали ломать

На исходе бессонной ночи,

Плюнула партизанская мать

Немцу в бесстыжие очи.

 

Сказала

(были остры, как нож,

Глухие ее слова):

— Труд твой напрасный! Меня убьешь —

Россия будет жива.

 

Россия тысячу лет жила,

Множила племя свое.

Сила твоя, лядащий, мала,

Чтобы убить ее...

А. Сурков

 

Партизанская разговорная

От подлеска до пруда

Всё бурьян да лебеда,

Всё бурьян да лебеда,

Не проехать никуда.

 

Лебеда-то не беда.

Лебеда помеха ли?

А беда, что к нам сюда,

В наши сёла, города,

Гости понаехали.

Пьяные, незванные,

Немцы окаянные.

 

Прикатили хваты-гости,

Затрещали наши кости.

День и ночь покоя нет

Старому и малому.

Покоряйтесь, внук и дед,

Басурману шалому.

 

Молодые-то на фронте

С немчуры не сводят глаз,

Молодых-то, ну-ка, троньте!

Пулю влепят в самый раз.

Гость храбёр со слабыми,

Дедами да бабами.

 

На деревне старикам

Гости лупят по бокам.

Штык приставят под ребро!

— Подавай сюда добро!

Открывайте, старики,

Закрома да сундуки.

 

Немец в хате, на перине,

На хозяйской половине,

А хозяину: Цурюк!

Хлев свиной, петля да крюк,

Хоть сегодня в гроб ложись!

Разве это, братцы, жизнь?

 

Рассудили старики:

— Покоряться не с руки.

У германцев автоматы

Без отдачи заняли,

Взяли ружья да гранаты,

Подпалили ночью хаты

И запартизанили.

 

От села Большого Луга

До деревни Прошина,

Ополчилась вся округа

На гостей непрошенных.

Встали немцам на пути,

Не проехать, не пройти.

 

Из Кремля, из дальней дали,

Звезды светят старикам.

Мы вечор письмо послали

Сыновьям фронтовикам,

Чтобы в курсе дела были,

Чтобы злее немца били.

 

Написали: «Немца тешим,

Угощаем сладко.

Крепкий кол осинов тешем

«Новому порядку».

Стосковались. Шлем привет.

И победы ждем в ответ...»

 

Середи дороги кол,

На колу мочала.

До конца припев довел,

Начинай сначала.

 

От подлеска до пруда

Всё бурьян да лебеда,

Всё бурьян да лебеда,

Не проехать никуда.

 

Лебеда-то не беда!

Лебеда-то ерунда!

Перепашем лебеду,

Карпов вырастим в пруду.

Сыновьям своим героям

Хаты новые построим.

Мир да труд! Живите всласть!

Наша сила. Наша власть.

 

Кто не робок и уторен,

Не загинет в кабале.

Дюже крепок русский корень,

Глубоко сидит в земле.

А. Сурков

 

Белоруссия

Это в память зарублено на века.

Днепр-река,

Сож-река,

Припять-река

И лесная Березина.

А вода, как злая полынь, горька,

Как людская слеза, солона.

На дорожных присадах трупы висят,

Пепел — мертвых рук холодней.

 

День за днем,

День за днем,

Восемьсот пятьдесят

Нестерпимых, жестоких дней.

День за днем,

День за днем —

Без конца.

Каждый день — тяжелей свинца.

 

Из суглинка бьют кровяные ключи.

Красный дым застлал небосклон.

А бездомный ветер поет в ночи

Про немецкий полон.

Восемьсот пятьдесят ночей и дней.

Кровь отцов и слезы сирот.

Есть ли мера великой муке твоей,

Белорусский народ?

 

Перед ними знамена склонят века.

Днепр-река,

Сож-река,

Припять-река

И лесная Березина.

А вода, как мстящее пламя, жарка,

Как разящая сталь, холодна.

 

Скат высокой, желтой насыпи гол.

Глаз прожектора. Стук колес.

Но гремит разрывающий рельсы тол,

Под откос летит паровоз.

Над лесным большаком в ночной синеве

Запоздалой ракеты свет.

И лежат в траве,

Голова к голове,

Те, которым прощенья нет.

 

По дремучим пущам, по диким местам,

Где туман и трава дурман,

За немецким волком, как тень, по пятам,

Невидимкой идет партизан.

Восемьсот пятьдесят ночей и дней

Реки — вплавь, а болота — вброд.

Есть ли мера ярости правой твоей,

Белорусский народ?

 

Эта осень легендой уйдет в века.

Днепр-река.

Сож-река,

Припять-река

И лесная Березина.

А вода, как резкие грани штыка,

От немецкой крови красна.

 

Но над Сожем-рекой и рекой Днепром,

Но над Припятью и Березиной,

Артиллерии нашей железный гром,

Наших танков галоп стальной.

Это ярость идет с пехотинцем в ряд.

И зовет и торопит вперед —

За разбитый дом, за убитый сад

Покарать ненавистный род.

 

Через Днепр, через Припять летит снаряд,

Настигает, разит врага.

На лесистых угорьях костры горят.

Под ногами гудят луга.

Дождалось Полесье добрых вестей.

Звонок первый декабрьский лед.

С первопутком встречай дорогих гостей,

Белорусский народ!

А. Сурков

 

Партизан

Что ты смотришь, родимый товарищ, —

Бородою оброс я небось!

Нам в лесу средь боев и пожарищ

На себя поглядеть не пришлось!

 

Партизанское дело такое:

И во сне не бросаешь ружья,

И себе ни минуты покоя —

И врагу ни минуты житья.

 

Мы ушли из родного колхоза,

Дали клятву — себя не щадить,

Но убийцам за кровь и за слезы

Порешили сполна отомстить.

 

Уходя, хоть и сердце сжималось,

Подпалил я колхозный амбар,

Ни зерна палачам не досталось, —

Все дотла уничтожил пожар.

 

Взяли мы все, что нужно для боя,

Всех коней увели со дворов,

Завалили колодцы землею

И угнали овец и коров.

 

Как мы бились с гадюкою вражьей,

Сколько крови впитала земля, —

Пусть березки родные расскажут,

Пусть расскажут родные поля.

 

Милый друг, не к лицу мне хвалиться,

Что я стою — увидишь в бою.

А погибну — так знай, что сторицей

Отплатил я за гибель свою.

В. Лебедев-Кумач

 

Грозный счет

Эх, товарищ, что рассказывать?

Много здесь таких, как я.

Собирается не сразу ведь

Партизанская семья.

 

Видел я, как близких мучили,

Как громили наш колхоз.

Плакал я слезами жгучими,

А потом не стало слез.

 

Видел я, как немцы пьяные

Подпалили дом родной,

И подался в партизаны я,

В боевой отряд лесной.

 

Стал я смелым, стал отчаянным,

Горе выпил я до дна

И теперь с немецким каином

Грозный счет свожу сполна.

 

За судьбу свою разбитую,

За калек и за сирот,

За жену мою убитую

И за весь честной народ.

 

За святую нашу родину,

За родимый отчий дом,

За душистую смородину,

Что сажал я под окном!..

 

Эх, товарищ, что рассказывать?

Видишь, волос бел, как снег!

Закаляется не сразу ведь

Партизанский человек!

Вас. Лебедев-Кумач

 

Среди лесов дремучих

Среди лесов дремучих,

Среди родных полян

Растет семья могучих

Бесстрашных партизан.

 

Суровый голос раздается:

«Клянемся землякам, —

Покуда сердце бьется.

Пощады нет врагам!»

 

Встают, встают колхозы,

Врагам готовят месть

За пытки и за слезы,

За попранную честь.

 

Крушите смертным боем

Насильников-зверей

За дикие разбои,

За горе матерей.

 

У нас с проклятым гадом

Короткий разговор —

Бей пулей я прикладом

И в спину, и в упор.

 

Вовеки не допустим,

Чтоб нас осилил гад —

Стреляет каждый кустик,

Воюет каждый сад.

 

От пули нам не больно,

И смерть нам не страшна,

Была бы только вольной

Родимая страна.

В. Лебедев-Кумач

 

Перед памятником

В селе за школой есть поляна

И скромный памятник на ней:

Там спят герои-партизаны,

Бойцы суровых, трудных дней.

 

Любимой матери-Отчизне

Они пожертвовали всем.

Простой венец их славной жизни —

Могильный холмик тих и нем.

 

Но не забудут наши люди

Про их геройские дела,

И слава их в народе будет

Всегда почетна и светла.

 

И перед памятником этим,

Душой уйдя от суеты,

Склонятся взрослые и дети

И принесут сюда цветы.

 

Покойтесь, милые герои,

Народа верные сыны!

Пусть солнце славы золотое

Вас озаряет с вышины.

 

На смертный подвиг шли вы смело

За счастье Родины своей.

Кто умер за святое дело,

Тот вечно жив в сердцах людей!

Вас. Лебедев-Кумач

 

Растет народный гнев

Рано вы, фашисты, начали

Землю русскую делить, —

Не пришлось бы вам, захватчики,

Три аршина получить!

 

Рано стали рожь крестьянскую

Вы немецкой называть,

Поздно силу партизанскую

Научились понимать.

 

Плохо поняли вы, вороги,

Чем силен колхозный мир,

Заплатить придется дорого

Вам за свой кровавый пир.

 

За разбой, за слезы детские —

Вам за все ответ давать!

Не спешите, псы немецкие,

Кровь, как воду проливать.

 

Не старайтесь, звери-каины,

Мучить женщин и сирот, —

У народа, у хозяина

Есть на все суровый счет.

 

Испугать нас — дело хитрое,

А сломить — еще трудней, —

Чем подлей собаки Гитлера,

Тем народный гнев сильней!

 

Он спалит могучим пламенем,

Он сметет стальным дождем

Всех собак с паучьим знаменем

Вместе с главным их псарем!

Вас. Лебедев-Кумач

 

В разведке

В сердце мести огонь негасимый,

Ноги вязнут в горячей золе...

Мы идем по родной, по любимой,

По растерзанной немцем земле.

 

Мы идем по неторным тропинкам.

Хоронясь среди белого дня,

И любая родная травинка

Будто шепчет: — Спасите меня!

 

Мимо выжженных ворогом пашен,

Мимо рощи, спаленной огнем,

Мы — хозяева родины нашей —

Осторожно, с опаской идем.

 

А мерзавцы сидят в наших селах,

Пьют и жрут, учиняя погром,

И взамен наших песен веселых

Лай немецкий стоит над селом.

 

Тот, кому довелося увидеть

Наглых фрицев у русской избы,

Будет насмерть всю жизнь ненавидеть

Эти каски и потные лбы!

 

Сердце рвется на части от злобы,

Кровь по жилам сильнее течет...

Смотрим, смотрим мы яростно в оба,

Вражьи гнезда берем на учет.

 

Поскорей бы к своим воротиться,

Чтобы пушки от гнева тряслись,

Чтоб остались от гансов и фрицев

Только пепел да бурая слизь!

Вас. Лебедев-Кумач

 

У костра

Когда из разведки товарищ приходит,

Сейчас же его окружают друзья,

И каждый хорошее слово находит,

И крепче смыкается наша семья.

 

Сидим у костра мы и другу-герою

Стараемся все, как один, услужить —

Согреть, накормить, поудобней устроить,

И чарку налить, и бушлат просушить.

 

Кто побыл в разведке, тот помнит и знает,

Что значит не спать и молчать по два дня,

Уж он, брат, оценит, уж он понимает,

Какой это рай — поболтать у огня!

 

Расспросов, рассказов — на целую книгу!

Он должен подробно нам все рассказать,

Как он из кустов на ефрейтора прыгнул

И как удалось ему немца связать.

 

Рассказчик сияет, как новый полтинник, —

И чарка крепка, и махорка сладка…

Сегодня мы гости, а он именинник:

И жив, и здоров, и привел «языка»…

 

…В костре горьковато дымится осинник,

И пар подымается от котелка.

Вас. Лебедев-Кумач

 

Партизан

Если враг обеспокоен,

Значит, вновь пришел Иван —

Знаменитый русский воин.

Приднепровский партизан.

 

Тихо выйдет на опушку,

Подождет и в нужный час

Вмиг возьмет врага на мушку,

Укокошит в самый раз.

 

Укокошит, уничтожит, —

Бьет без промаха Иван, —

И для памяти положит

Белый камешек в карман;

Скажет: «Снова есть один!

Снова двести десятин!»

 

И опять спокойным шагом

По лесам да по оврагам

Он уходит в дальний путь,

Чтобы немцу-чужеземцу

Глотку пулею заткнуть.

 

Ясным днем иль ночью черной

Он всегда мишень найдет.

И — глядишь — в карман просторный

Новый камешек кладет:

— «Снова, стало быть, один!

Снова двести десятин!»

 

И живет Иван, не тужит —

Удалая голова...

— Только ты скажи нам, друже,

Как понять твои слова? —

Почему на десятины

Ты ведешь убитым счет?..

 

— «Есть на то свои причины, —

Отвечает патриот, —

Прошлый год, когда с Россией

Вздумал Гитлер воевать,

Приказал он генералам

Всех солдат к нему позвать;

Всех солдат и офицеров —

Палачей и кровопийц,

Всех воров и изуверов,

Людоедов и убийц.

 

Видно, в них разжечь отвагу

Захотел немецкий псих

И поэтому бумагу

Выдал каждому из них.

В той бумаге напечатал:

«Дескать, так придумал я,

Чтобы жили все солдаты,

Как бароны и князья;

Дескать, я назначил сроки

И предвижу день и час —

Посмотрите — на Востоке, —

Сколько там земли для вас!

 

Так идите ж, забирайте,

Добивайтесь своего!

Бейте русских, разоряйте,

Не жалейте никого!

Пусть не ждут они пощады,

Пусть полягут, как один!..

Я за это вам в награду

Дам по двести десятин.

Заживете вы спокойно, —

Будет слава и доход...»

 

С той бумагою разбойной

И пошли они в поход.

Шли войной молниеносной,

Истребительной войной

За крестьянской, за колхозной,

За советскою землей.

 

Запылали наши хаты.

Застонали города —

И взяла меня, ребята,

Злоба лютая тогда:

— Ишь, придумали бумагу.

Ишь, нашелся фон-барон! —

И немецкого бродягу

Зарубил я топором:

— Вот-те двести десятин,

Проходимец, сукин сын!

Подыхай, собачья милость,

Ожидай другого дня!

 

С той поры и появилась

Поговорка у меня.

С ней ушел я в глушь лесную,

С ней повел своих друзей

Очищать страну родную

От баронов и князей.

 

Раздобыли мы винтовки,

Захватили пулемет.

В преисподнюю путевки

Немцам пишем круглый год,

Где штыком, где пулей меткой

Бьем баронов наповал.

Сто квадратных километров

Я один отвоевал.

 

Покосил я псов немало

И всегда готов косить,

Только жаль вот — трудно стало

Эти камешки носить...».

M. Исаковский

 

Мстители

Уже промчались многие недели,

Но этот день никто забыть не мог...

Здесь даже сосны с горя поседели,

Здесь даже камни плачут у дорог.

 

Как позабыть, когда пылали хаты,

Когда качались мертвецы в петле,

Когда валялись малые ребята.

Штыками пригвожденные к земле.

 

Как позабыть, когда слепого деда

В зверином исступлении своем

К двум танкам привязали людоеды

И разорвали надвое живьем.

 

Забыть нельзя. И мы не позабыли,

Убийцам не простили ничего.

И пусть нам трубы сбора не трубили, —

На сбор пришли мы все до одного.

 

Мы собирались под столетним дубом —

У стариков совета попросить.

И те сказали: племя душегубов

Земля не может на себе носить.

 

И под родным, под белорусским небом

Мы поклялись за мертвых и живых

И в ту же ночь в стальную книгу гнева

Огнем вписали вражьих часовых.

 

С тех пор злодеев полегло немало, —

Навек нашли убежище свое.

Повсюду гибель их подстерегала,

Хотя они не видели ее.

 

Она ждала их в поле и в дубраве,

Глядела из-за каждого куста,

Она рвала мосты на переправе

И под откос пускала поезда.

 

Она косила псов из пулемета,

И сколько их покошено — сочти!

Она вела их в топкие болота,

Откуда нет обратного пути.

 

Она их на ночь в хату приводила.

Поила водкой, клала на кровать.

Когда же солнце поутру всходило,

С кровати было некому вставать.

 

Мы поклялись: и в летний зной, и в стужу

Им не давать покоя ни на миг;

Мы поклялись — не складывать оружья,

Пока сражается хотя один из них.

 

И мы своей не уронили чести,

Не позабыли славы боевой, —

И днем, и ночью древо нашей мести

Над вражеской бушует головой.

М. Исаковский

 

Партизанка

Я весь свой век жила в родном селе,

Жила, как все, — работала, дышала,

Хлеба растила на своей земле

И никому на свете не мешала.

 

И жить бы мне спокойно много лет, —

Женить бы сына, пестовать внучонка…

Да вот поди ж нашелся людоед —

Пропала наша тихая сторонка!

 

Хлебнули люди горя через край,

Такого горя, что не сыщешь слова.

Чуть что не так — ложись и помирай:

Всё у врагов для этого готово;

 

Чуть что не так — петля да пулемет,

Тебе конец, а им одна потеха…

Притих народ. Задумался народ.

Ни разговоров не слыхать, ни смеха.

 

Сидим, бывало, — словно пни торчим…

Что говорить? У всех лихая чаша.

Посмотрим друг на друга, помолчим,

Слезу смахнем — и вся беседа наша.

 

Замучил, гад. Замордовал, загрыз…

И мой порог беда не миновала.

Забрали всё. Одних мышей да крыс

Забыли взять. И всё им было мало!

 

Пришли опять. Опять прикладом в дверь, —

Встречай, старуха, свору их собачью…

«Какую ж это, думаю, теперь

Придумал Гитлер для меня задачу?»

 

А он придумал: «Убирайся вон!

Не то, — грозят, — раздавим, словно муху…»

«Какой же это, — говорю, — закон —

На улицу выбрасывать старуху?

 

Куда ж идти? Я тут весь век живу…»

Обидно мне, а им того и надо:

Не сдохнешь, мол, и со скотом в хлеву,

Ступай туда, — свинья, мол, будет рада.

 

«Что ж, — говорю, — уж лучше бы свинья, —

Она бы так над старой не глумилась.

Да нет ее. И виновата ль я,

Что всех свиней сожрала ваша милость?»

 

Озлился, пес, — и ну стегать хлыстом!

Избил меня и, в чем была, отправил

Из хаты вон… Спасибо и на том,

Что душу в теле все-таки оставил.

 

Пришла в сарай, уселась на бревно.

Сижу, молчу — раздета и разута.

Подходит ночь. Становится темно.

И нет старухе на земле приюта.

 

Сижу, молчу. А в хате той порой

Закрыли ставни, чтоб не видно было,

А в хате — слышу — пир идет горой, —

Стучит, грючит, гуляет вражья сила.

 

«Нет, думаю, куда-нибудь уйду,

Не дам глумиться над собой злодею!

Пока тепло, авось не пропаду,

А может быть, и дальше уцелею…»

 

И долог путь, а сборы коротки:

Багаж в карман, а за плечо — хворобу.

Не напороться б только на штыки,

Убраться подобру да поздорову.

 

Но, знать, в ту ночь счастливая звезда

Взошла и над моею головою:

Затихли фрицы — спит моя беда,

Храпят, гадюки, в хате с перепою.

 

Пора идти. А я и не могу, —

Целую стены, словно помешалась…

«Ужели ж всё пожертвовать врагу,

Что тяжкими трудами доставалось?

 

Ужели ж, старой, одинокой, мне

Теперь навек с родным углом проститься,

Где знаю, помню каждый сук в стене

И как скрипит какая половица?

 

Ужели ж лиходею моему

Сиротская слеза не отольется?

Уж если так, то лучше никому

Пускай добро мое не достается!

 

Уж если случай к этому привел,

Так будь что будет — лучше или хуже!»

И я дубовый разыскала кол

И крепко дверь притиснула снаружи.

 

А дальше, что же, дальше — спички в ход, —

Пошел огонь плести свои плетенки!

А я — через калитку в огород,

В поля, в луга, на кладбище, в потемки.

 

Погоревать к покойнику пришла,

Стою перед оградою сосновой:

— Прости, старик, что дом не сберегла,

Что сына обездолила родного.

 

Придет с войны, а тут — ни дать ни взять,

В какую дверь стучаться — неизвестно…

Прости, сынок! Но не могла я стать

У извергов скотиной бессловесной.

 

Прости, сынок! Забудь отцовский дом,

Родная мать его не пощадила —

На всё пошла, но праведным судом

Злодеев на погибель осудила.

 

Жестокую придумала я месть —

Живьем сожгла, огнем сжила со света!

Но если только бог на небе есть —

Он все грехи отпустит мне за это.

 

Пусть я стара, и пусть мой волос сед, —

Уж раз война, так всем идти войною…

Тут подошел откуда-то сосед

С ружьем в руках, с котомкой за спиною.

 

Он осторожно посмотрел кругом,

Подумал молча, постоял немного,

«Ну, что ж, — сказал, — Антоновна, идем!

Видать, у нас теперь одна дорога…»

 

И мы пошли. Сосед мой впереди,

А я за ним заковыляла сзади.

И вот, смотри, полгода уж поди

Живу в лесу у партизан в отряде.

 

Варю обед, стираю им белье,

Чиню одёжу — не сижу без дела.

А то бывает, что беру ружье, —

И эту штуку одолеть сумела.

 

Не будь я здесь — валяться б мне во рву,

А уж теперь, коль вырвалась из плена,

Своих врагов и впрямь переживу, —

Уж это так. Уж это непременно.

М. Исаковский

 

Русская баня

Поселок был и глух, и нелюдим,

Когда пришли немецкие солдаты.

Нет никого, лишь старый Никодим

С Алешей внуком вышли из-за хаты.

 

Солдаты окружили старика,

Набросились, как черти из болота.

Штыки нацелили ему в бока

И всем кагалом требуют чего-то.

 

А тот молчит, не зная, что к чему,

За что его карают беспричинно,

И очень горько сделалось ему

И он подумал, что пришла кончина.

 

Но тут какой-то хитромудрый бош, —

Видать, большого опыта и знанья, —

В момент извлек из-под мундира вошь

И с расстановкой выговорил: «Ба-ньа».

 

«Вот оно что!.. Совсем иная стать!».

Глаза у старика повеселели:

«Так вам бы так же сразу и сказать,

А заколоть меня всегда б успели».

 

— Ну что ж, идем! —позвал их Никодим.

И выбрался из круга осторожно, —

Чего-чего, а баню зададим,

Без русской бани — как же это можно?

 

И не подвел старик, не сплоховал:

Так истопил, что небу стало жарко,

Нагрел воды и веников достал:

Ступайте, мол, блаженствуйте — не жалко.

 

В пару, в жару над кадками с водой

Про всё на свете позабыли боши...

— Теперь, приятель, дело за тобой, —

Шепнул старик и подмигнул Алеше.

 

А тот, видать, не раз бывал в делах, —

Он понял деда с одного намека:

Пробрался в сад, а там шмыгнул в овраг,

А там — в кусты, а там — уж недалеко.

 

И не успел еще иной солдат

Себе как следует намылить холку,

А партизанский боевой отряд

Уже примчался из лесу к поселку.

 

Вскричали немцы в страхе: «Вас ист дас?»,

Внезапно очутившись под ударом,

А им в ответ: обычай, мол, у нас —

Пришли гостей поздравить с легким паром!

 

И сразу в бане стало невтерпеж:

Засуетились немцы, завопили.

Уйти хотели, да куда уйдешь?

Штаны — и те в предбаннике забыли.

 

И очень был доволен Никодим,

Ведя беседу под вечер с друзьями:

— Я же сказал им — баню зададим —

Ну, вот, и вышло по моей программе!

М. Исаковский

 

Партизанам Смоленщины

Ой, родная, отцовская,

Что на свете одна,

Сторона приднепровская,

Смоленская сторона,

Здравствуй!..

Слова не выдавить.

Край в ночи без огня.

Ты как будто за тридевять

Земель от меня.

 

За высокою кручею,

За чужою заставою,

За немецкой колючею

Проволокой ржавою.

 

И поля твои мечены

Рытым знаком войны,

Города покалечены,

Снесены, сожжены…

И над старыми трактами

Тянет с ветром чужим

Не дымком наших тракторов, —

Вонью вражьих машин.

И весна деревенская

Не красна, не шумна.

Песня на поле женская —

Край пройди — не слышна…

Ой, родная, смоленская

Моя сторона.

 

Ты, огнем оголенная

До великой черты,

Ты, за фронтом плененная,

Оскорбленная, —

Ты

Никогда еще ранее

Даже мне не была

Так больна, так мила —

До рыдания…

 

Я вовеки грабителям

Не простил бы твоим,

Что они тебя видели

Вражьим оком пустым;

Что земли твоей на ноги

Зацепили себе,

Что руками погаными

Прикоснулись к тебе;

Что уродливым именем

Заменили твое,

Что в Днепре твоем вымыли

Воровское тряпье;

Что прошлися где по двору

Мимо окон твоих

Той походкою подлою,

Что у них у одних…

 

Сторона моя милая,

Ты ль в такую весну

Под неволей постылою

Присмиреешь в плену?

Ты ль березой подрубленной

Будешь никнуть в слезах

Над судьбою загубленной,

Над могилой неубранной,

Позабытой в лесах?..

 

Нет, твой враг не похвалится

Тыловой тишиной,

Нет, не только страдалицей

Ты встаешь предо мной,

Земляная, колхозная,

Гордой чести верна, —

Партизанская грозная

Сторона!

 

Знай, убийца без совести,

Вор, ограбивший дом,

По старинной пословице,

Не хозяин ты в нем.

За Починками, Глинками

И везде, где ни есть,

Потайными тропинками

Ходит зоркая месть.

Ходит, в цепи смыкается,

Обложила весь край,

Где не ждут, объявляется

И карает…

Карай!

Бей, семья деревенская,

Вора в честном дому,

Чтобы жито смоленское

Боком вышло ему.

Встань, весь край мой поруганный,

На врага!

Неспроста

Чтоб вороною пуганой

Он боялся куста;

Чтоб он в страхе сутулился

Пред бессонной бедой;

Чтоб с дороги не сунулся

И за малой нуждой.

Чтоб дорога трясиною

Пузырилась под ним,

Чтоб под каждой машиною

Рухнул мост и — аминь!

Чтоб тоска постоянная

Вражий дух доняла,

Чтобы встреча желанная

Поскорее была.

 

Ой, родная, отцовская,

Сторона приднепровская,

Земли, реки, леса мои,

Города мои древние,

Слово слушайте самое

Мое задушевное.

 

Все верней, все заметнее

Близкий радостный срок.

Ночь короткую, летнюю

Озаряет Восток.

 

Полстраны под колесами

Боевыми гудит.

Разве родина бросила

Край родной хоть один?

Хоть ребенка, хоть женщину

Позабыла в плену?

Где ж забудет Смоленщину —

Сторону!

 

Сторона моя милая,

Земляки и родня,

Бей же силу постылую

Всей несчетною силою

Ножа и огня.

 

Бей! Вовек не утратится

Имя, дело твое,

Не уйдет в забытье,

Высшей славой оплатится.

 

Эй родная, смоленская,

Сторона деревенская,

Эй, веселый народ,

Бей!

Наша берет!

А. Твардовский

 

Партизанка

Убили партизанку на рассвете.

Две ночи длились пытки и допрос.

Прощаясь, трогал подмосковный ветер

На лбу девическую прядь волос.

 

Исколотую прусскими штыками,

В разрушенном селеньи, на краю,

Мы подняли солдатскими руками,

Россия, дочь любимую твою.

 

В снежинках всю ее мы положили

В избе просторной посреди села.

Еще о ней мы песен не сложили,

Но жизнь ее — вся песнею была.

С. Щипачев

 

Партизан

Столб огня от сосен до небес.

Тропки в поле не видать от вьюги.

Партизан Денис Петрович С.

Третью ночь гуляет по округе.

 

Кто он, где он и каков с лица?

Где его отряд неуловимый?

Только пули свищут без конца,

Только сосны пробегают мимо.

 

То он налетит из темноты

На поселок силою несчетной,

То в степи немецкие посты

Очередью срежет пулеметной.

 

И уйдет, как вьюжный ветер прочь, —

Только дым да пепел на привале.

Потому в народе эту ночь

Партизанской ночкою назвали.

 

Спит, как воин, богатырский лес.

Снег метет. В два пальца свищут вьюги,

Партизан Денис Петрович С.

Третью ночь гуляет по округе.

М. Матусовский

 

Баллада о партизанской расплате

Глухие взрывы за рекой.

До фронта здесь подать рукой.

В низинах стылая вода да северный туман.

Обшарив за ночь весь район,

Вступив в поселок с двух сторон,

Настигли немцы пятерых валдайских партизан.

 

Фашист взялся за них всерьёз.

Фашист умело вел допрос,

Но не услышав нужных слов,

их вывели во двор —

 

И, повернув лицом к стене,

Связали руки на спине.

И лично обер-лейтенант читал им приговор.

 

Земля была совсем близка,

От ног всего лишь два вершка.

Всю ночь качаясь на ветру, они висели там.

Пять ржавых крючьев, пять узлов,

Пять человеческих голов.

И дождь со снегом пополам

хлестал по их телам.

 

Когда ж с рассветом патрули

На место казни вновь пришли,

Всё так же низкий небосвод

был безнадёжно сер.

Но им одно пришлось учесть:

Где было пять, там стало шесть —

Шестым качался на столбе немецкий офицер.

М. Матусовский

 

Партизаны

На глазах жены терзали мужа, красного орла,

И она с горящим сердцем к партизанам в лес ушла.

 

Видел дед, как пулеметом внука в поле враг скосил.

Жажда мести в нем на битву подняла остаток сил.

 

Видел мальчик, как сестренку поволок к овину враг,

И, схватив винтовку вражью, убежал к своим в овраг.

 

То не молния укрылась в загустевших облаках.

То народной силы ярость в тихих спряталась лесах.

 

Танки шли, готовя нашим неожиданный удар.

Заградил им путь и сжег их золотой лесной пожар.

 

Десять дерзких смело рвали провода вокруг дорог.

Их убили, но другие десять выполнили долг.

 

Нет в тылу врагов ни кочки, ни куточка, ни угла,

Где б опасность не таилась, где б их смерть не стерегла.

 

Ежась, корчась и робея, тьмы ночной боится враг.

Всюду выслежен незримо каждый ход его и шаг.

 

За опушкой над полями вдруг зарница проблеснет, —

Враг уж слышит, как стрекочет партизанский пулемет.

 

Бейте смело, партизаны, бейте яростно врага!

Ваша помощь боевая всей отчизне дорога.

 

Фронт и тыл — могучих двое огневых богатырей.

Вместе с вами стало трое. С трех сторон борись и бей!

С. Городецкий

 

Дед

Ни поспать, ни пообедать

Немцам стало, — говорят, —

Всюду «Дед» и внуки «Деда»,

Там, где немцы, — там отряд!

 

Лопнет на пути покрышка,

Немец вылез, и — капут.

Чуть отстанет немец, — крышка:

Партизаны тут как тут.

 

И гадают людоеды,

Смотрят лютого лютей:

«Дед» ли это или «деды»?

— Сколько ж у него людей?!

 

А в ответ несет паленым,

А в ответ слова звучат:

— «Дед» один… но миллионы

У него в стране внучат!!

И. Уткин

 

Партизанская песня

Победа

не за нами ли?

Придет пора

и — вспашем;

Вы землю

только заняли:

Она еще

не ваша!..

 

Крадется поезд...

Боязно,

Видать, его колесам:

Им чуется,

что поезду

Валяться под откосом.

 

Обоз к местечку

тянется;

Судить, однако,

рано —

Что по дороге

станется

С обозом

и с охраной.

 

А всюду,

где б вы ни были —

На месте ли,

в пути ли, —

Спастись ли вам

от гибели?

От наших

пуль уйти ли?

 

С народом,

с партизанами,

Вам жизнь

не станет краше.

Вы землю хоть

и заняли,

Земля осталась

нашей!

И. Уткин

 

Старый партизан

В дикой чаще бороды

Седины белеют пряди.

Он шагает впереди,

Как отец в своем отряде.

 

Подбегают старики:

— Полустанок немцем занят!

Обступают у реки

Полустанок партизаны.

 

Тишина вокруг… но вот

Полустанок сонный ожил:

Взрыв… и возгласы «Майн гот».

Но уж бог им не поможет.

 

Непреклонен. Собран весь

За народ в огонь и в воду —

Он идет, как гнев и месть

Оскорбленного народа.

 

А за ним — мосты, столбы,

Хлеб, что не убрали сами, —

Все пылает, как борьбы

Несгорающее знамя!

 

И хотя борьба трудна,

Но уже далеко где-то,

В свете пламени видна

И ему и нам победа.

И. Уткин

 

Баллада о Заслонове и его адъютанте

Константин Заслонов — легендарный командир партизанского отряда, Герой Советского Союза.

 

Гитлеровцы говорят:

— Хлопец Женька! Где отряд?

Где Заслонов? Всё подряд

Расскажи

— Не знаю...

 

— Где оружие? Где склад?

Скажешь — деньги, шоколад.

Нет — верёвка и приклад.

Понял?

— Я не знаю...

 

Враг сигарой Женьку жжёт.

Женька терпит, Женька ждёт,

Молчит на допросе:

Заслонов не бросит.

Утро. Площадь. Солнце. Свет.

Виселица. Сельсовет.

 

Партизан не видно.

Женька думает: «Капут,

Наши, видно, не придут,

Помирать мне, видно».

Вспомнил мать. Отца. Семью.

Сестру дорогую.

А палач одну скамью

Ставит на другую.

— Лезь —

Ну, всё!

И Женька влез.

 

Сверху — небо. Справа — лес.

Грустными глазами

Оглядел он ширь небес.

Поглядел опять на лес.

Поглядел и замер.

 

Явь ли это или сон?!

Рожью, полем — с трёх сторон —

Мчатся партизаны.

Впереди Заслонов — вскачь.

Ближе, ближе!

 

А палач

Своим делом занят.

Смерил петлю — в самый раз.

Усмехнулся, ждёт приказ.

 

Офицер:

— В последний раз —

Где есть партизаны?

Где Заслонов?

 

Женька: — Где?

На земле и на воде.

И в овсе, и в хлебе.

И в лесу, и в небе.

На гумне и в поле.

На дворе и в школе.

В церкви. В лодке рыбака.

В избе за стеною.

У тебя, у дурака.

За спиною!

 

Глянул враг назад и — хлоп

На землю со стоном:

Чужеземцу прямо в лоб

Угодил Заслонов.

И. Уткин

 

Партизаны (Поэма)

За лесами, за садами,

За колхозными прудами

Жил в селе на сто дворов,

Из того же места родом,

Уважаемый народом,

Молодой Ефим Бобров,

Сын простого кузнеца,

Сам кузнец — и весь в отца.

 

Он хоть был годами молод,

В руки взял отцовский молот,

Начал угли раздувать,

На селе коней ковать…

Время шло. Коней ковали,

Иногда в Москве бывали,

Жил в довольствии колхоз,

На глазах у граждан рос.

 

Все-то есть. Во всем достаток:

Сто семнадцать свиноматок,

Огородов триста га.

А посевы! А луга!

В сенокос трава по пояс.

Можно жить, не беспокоясь:

Есть хлеба и есть корма —

Заворачивай, зима!

 

Так и жили дни за днями.

От района дали знамя.

Дескать, вы теперь в почете,

Дескать, видно по работе —

Всем другим в пример она.

Простояло знамя это

В помещенье сельсовета

Всю весну. И вдруг… война!

 

То гудит не ветер грозный —

Поднимается колхозник

Защищать свою страну,

Край любимый, край богатый,

Лес, поля, родные хаты,

Ребятишек и жену.

 

Лютый враг нагрянул вором

С пулеметным разговором,

С черной бомбой и с ножом,

И с поджогом-грабежом.

 

И в колхозе «Власть Советов»,

Как услышали про это,

Все явились в сельсовет:

«Есть повестки или нет?»

 

Вот расселись по подводам

И прощаются с народом

Земляки-призывники.

К ним приходят старики:

— Дескать, мы в боях бывали,

Было дело — воевали,

Били немца в грудь и в зад

Двадцать пять годов назад.

 

Паренек развел гармошку:

В путь — далекую дорожку

Провожают. Ничего!

На войне не без того!

Девки плачут и смеются:

— Не забудьте к нам вернуться!

— Вы не плачьте. Ничего!

На войне не без того!

 

Был бы жив кузнец Данила

(Если б это раньше было),

Он бы тоже провожал,

Речь на площади держал.

Он сказал бы: «Вот, ребята,

Руки старого солдата!

Пригодятся. Ничего!

На войне не без того!»

 

Вот и тронулись подводы

Вдоль садов и огородов,

Мимо отчего крыльца.

Речка, кузни… Мимо, мимо…

Не призвали лишь Ефима —

Молодого кузнеца.

 

Ростом крепок и здоров

Был кузнец Ефим Бобров,

Но еще не вышел годом.

И, стыдясь перед народом,

Он остался у плетня,

Стал доковывать коня.

И, вбивая гвоздь в подкову,

Он сказал: «Неужто мне,

Мне, колхознику Боброву,

Нету места на войне?»

 

За полями, за садами,

За ручьями и прудами,

По лесам, в краю болот

Днем и ночью бой идет.

То не молния сверкает

И деревья рассекает —

То снаряд шестидюймовый

Рассекает ствол сосновый

То не ветер листья рвет,

А станковый пулемет.

 

Жаркий бой. С врагами схватка.

Всем приходится не сладко.

Ворог кровь рекою льет.

Офицер пощады просит,

Но боец приклад заносит

И врага наотмашь бьет.

 

Сторона кругом лесная.

Кто идет, тропы не зная,

Тот в краю лесных болот

Между кочек пропадет.

Бурелом повсюду, ельник,

Да столетний можжевельник,

Да могучие стволы

Со слезинками смолы.

 

Только тот, кто с малолетства

Жил от леса по соседству,

В том лесу и лыко драл,

И малину собирал, —

Только тот заходит в чащи,

Кто хозяин настоящий.

Так вошел Ефим Бобров —

Партизан вооруженный

И друзьями окруженный,

В темной зелени шатров.

 

Был бы жив Бобров Данила,

Он сказал бы: «Наша сила!

Наша правда! Наша власть!

Бьет сегодня наша масть!

Нас не сломишь — мы упрямы.

Ройте, люди, волчьи ямы!

Ставь капканы на пути,

Где задумал враг пройти!

 

Чтоб ему в тисках метаться,

Чтобы некуда податься,

Бей врага из-за угла,

И в селе, и у села.

Бей врага в лицо и в спину,

Нет ружья — возьми дубину!

Чтоб навек запомнил гад

Партизанский наш отряд!»

 

Так сказал бы дед Данила

(Если б это раньше было).

Так сказал орлам своим

Партизан Бобров Ефим.

Сын простого кузнеца,

Сам кузнец — и весь в отца.

 

В чистом поле, по дубравам,

Под огнем в бою кровавом

Много фрицев полегло…

Ночь прошла. На поле боя

Смотрит небо голубое,

И безмолвно за рекою

Украинское село.

Фрицы заняли его.

На войне не без того…

 

Все теперь вокруг дымится.

Рожь, ячмень, овес, пшеница —

Хлеб горит четыре дня,

Затушить нельзя огня.

Из колхозного колодца

Пить фашистам не придется:

Из него ушла вода,

И неведомо куда.

 

Хоть бы пес с цепи сорвался,

Хоть бы кто-то отозвался,

Хоть бы выглянул в окошко,

Хоть бы выбежала кошка.

Фрицы заняли село,

А живое все ушло.

 

В помещенье сельсовета

Ни плаката, ни портрета,

Ветер серую золу

Раздувает на полу…

Был зажиточным колхоз —

На конях добро увез.

Фрицу брюхо подвело —

Худо встретило село.

 

А к тому же нет покоя —

То одно, а то другое:

Здесь разбили весь обоз,

Там убили генерала,

Там напали на капрала,

Еле ноги тот унес.

 

Мост взорвали. Штаб сожгли…

И виновных не нашли…

Рельсы ночью развели,

А виновных не нашли…

Только битые вагоны,

Обгоревшие патроны

Да немецкий паровоз

Без поршней и без колес.

 

Гнали фрицы три цистерны.

Танки ждали их, наверно,

Без горючего не шли.

Только дело вышло скверно:

В часть не прибыли цистерны,

А виновных не нашли.

 

Украина золотая!

Белоруссия родная!

Вы в своих лесах дремучих

Укрывайте самых лучших

Сыновей и дочерей —

Верных Родине любимой,

Вроде нашего Ефима,

Партизан-богатырей!

 

И победы час настанет:

Ворог ляжет и не встанет,

И войне конец придет.

И народ земли родимой

Черный прах орды звериной

По дорогам разметет!

С. Михалков

 

Казнь

Уже — конец.

Уже — петля на шее.

Толпятся палачи, с убийством торопясь.

Но на мгновенье замерли злодеи,

Когда веревка вдруг оборвалась…

 

И партизан, под виселицей стоя,

Сказал с усмешкой в свой последний час:

— Как и веревка, все у вас гнилое!

Захватчики!

Я презираю вас!..

С. Михалков

 

Партизан Черноморья

Ты помнишь, товарищ, сады Черноморья,

Местечко у моря — Судак,

Веселый военный, родной санаторий

Под крымской горой Карадаг?

 

На солнечном юге с тобою мы жили

И слушали ночью прибой,

И мы с рыбаками в заливе дружили

И в море ходили с тобой.

 

Разрушен снарядами наш санаторий,

Разбито местечко Судак.

У теплого, синего Черного моря

Убит наш приятель рыбак.

 

На ржавых камнях у лачуги рыбацкой

Снастями связали его.

Пытал его немец, военный и штатский, —

Рыбак не сказал ничего.

 

Могучие руки раскинув, как крылья,

Упал он на мертвый песок,

И теплые волны любовно обмыли

Простреленный пулей висок.

 

Он крымскую землю фашистам не предал,

Полив ее кровью из ран.

Он тайны своей никому не поведал,

Советский рыбак-партизан.

 

Мой верный товарищ! Я знаю, что скоро

Мы все за него отомстим.

На танках своих мы поднимемся в горы

И спустимся в солнечный Крым.

 

К зеленым душистым садам Черноморья,

В родное местечко Судак,

Где, немцем разрушенный, наш санаторий

Стоит под горой Карадаг.

 

Мы спустимся к морю тропинкой знакомой

Туда, где рокочет прибой.

На старых камнях у рыбацкого дома

Мы сядем, товарищ, с тобой.

 

И вспомним на колышках мокрые сети,

И песню, что так он любил,

И место узнаем, где он на рассвете

Расстрелян фашистами был.

 

А время придет, мы последние мины

На берег достанем из вод.

Опять заиграют на солнце дельфины,

Встречая в пути теплоход.

 

И мы назовем «Партизан Черноморья»

У скал, где расстрелян рыбак,

Наш новый военный, большой санаторий

Под крымской горой Карадаг.

С. Михалков

 

Смерть партизана

Дышит жаром лесная поляна,

За деревней амбары горят.

Окружает избу партизана

Волчьей стаей немецкий отряд.

 

Но бывалый охотник на волков

Не прощает врагам ничего.

Он стреляет с расчетом и толком,

Каждый выстрел кладет одного.

 

А дышать все труднее от дыма,

На глаза наплывает туман.

И берет он рукой невредимой

Свой последний патрон, партизан.

 

На себя тратить пулю — неловко,

Задохнуться в дыму — не резон.

Шестерых уложила винтовка,

Пригодится последний патрон.

 

И кричит он: эй, вы, живодерня,

Подходите, сдаюсь вам живьем!

И к деревьям, бросаясь проворно,

Он ложится в траву под огнем.

 

Глухо выстрелы грянули рядом,

Офицер меткой пулей убит.

Партизан угасающим взглядом

На родную деревню глядит.

 

Он лежит у горящей поляны,

Где один семерых уложил.

И не скажут о нем партизаны,

Что он родине плохо служил.

М. Голодный

 

Баллада о лейтенанте Ульмане

Ульману дают заданье:

Мост в тылу врага взорвать.

И ползут бойцы. Молчанье.

Ну, ребята, не зевать!

За рекою часовые,

Справа пост, налево пост.

И ребята боевые

В тьме кромешной ищут мост.

 

— Что, не видно? — Не видать!

И бойцы ползут опять.

Час, другой и третий. Первым

Слышит Ульман стук колес.

Через мост идут резервы,

Через мост идет обоз.

Лейтенант — вожак отряда,

Просит он молчать ребят.

И кладет под мост что надо,

От чего к чертям летят!

 

— Что там видно? — Тьма без звезд

И к чертям летящий мост!

В тьме кромешной рев и вздохи,

То обоз на дно идет.

То фашист в переполохе

По своим огонь ведет.

И приводит без урона

Лейтенант на место взвод.

Командир полка резонно

В штаб к себе его зовет.

 

Краток Ульмана ответ:

— Все мы живы. Моста — нет!

М. Голодный

 

Песня партизан

Поднимайтесь, воины народа,

Партизаны сел и городов.

Наша честь и правда и свобода

Голос свой слили в единый зов.

 

Родина сзывает нас сиреной,

Вождь зовет нас, братьев и сестер.

На войне и правой и священной,

Как один, врагу дадим отпор.

 

Отстоим родную землю грудью,

Мы не зря в боях ее прошли.

Не хотим — так значит и не будет,

Не топтать врагу родной земли.

 

Все в ружье! Сосед зови соседа!

Нас связала общая борьба.

Если жертвы требует победа —

Лучше смерть в бою, чем жизнь раба.

 

Рейды в тыл, удары в лоб ночные!

Повторить их нам пора пришла.

Вспомним, братья, годы боевые,

Вспомним партизанские дела.

 

Выше звезд сияет наша слава,

Не дрожит оружие в руках.

Встанем на мостах, на переправах,

На дорогах, в селах, в городах.

 

Если-ж вдруг придется поневоле

Хоть кусок земли родной отдать, —

Только дым, огонь и пепел в поле

Будет враг в пути своем встречать.

 

Все в ружье! Сосед зови соседа!

Нас связала общая борьба.

Если жертвы требует победа —

Лучше смерть в бою, чем жизнь раба.

М. Голодный

 

Песня партизан

Пришли разбойники к тебе,

В родимый дом и край.

Всего себя отдав борьбе,

Соседей подымай!

 

Обозы жги в полях ночных

И поезда взрывай,

Чтоб адом, ужасом для них

Был твой любимый край.

 

Фашисты нам несут разруху,

Насилье, рабство, голод, гнет.

Так дай им жару, дай им духу!

Бей, партизанский пулемет!

 

Красноармейцы на фронтах

Идут в огонь и дым.

Любым оружием в руках

Ты помогаешь им.

 

Иди по чащам и лесам

И вдоль ночных дорог,

Чтоб гнев фашистским мясникам

Свинцом затылки жег.

 

Фашисты нам несут разруху,

Насилье, рабство, голод, гнет.

Так дай им жару, дай им духу!

Бей, партизанский пулемет!

 

Иди, отважный партизан,

Как твой отец и дед,

И в зной, и в ливень, и в туман

Дорогою побед.

 

Ведет народ священный бой

Везде с врагом своим.

Везде могуч народ-герой!

Везде непобедим!

 

Фашисты нам несут разруху,

Насилье, рабство, голод, гнет.

Так дай им жару, дай им духу!

Бей, партизанский пулемет!

М. Рудерман

 

* * *

Когда верхи дерев горят,

В низинах синь туман, —

За рядом ряд встает отряд,

Смоленских партизан.

 

Мы по глухой тропе идем,

В траве шумит роса.

Просторный дом, надежный дом —

Смоленские леса.

 

Наш край, поруганный врагом,

Потоптан и сожжен.

Поля засеяны кругом

Слезами наших жен.

 

Но есть у нас в краю родном,

Пока гремит гроза,

Просторный дом, надежный дом —

Смоленские леса…

 

Сюда от жен и матерей

Мы с думой шли одной:

Как отомстить нам поскорей

Врагу за край родной.

 

Сияла нам в пути крутом

Нетленная краса, —

Просторный дом, надежный дом —

Смоленские леса.

 

Нас без дорог ведет звезда

Меж сосен и берез,

Когда мы вражьи поезда

Пускаем под откос.

 

А птичье утро за бугром

Проверит голоса,

Найдем свой дом, надежный дом —

Смоленские леса.

 

Судьбе своей в лицо смотреть

Умели мы всю жизнь.

И под огнем стоять насмерть

Друг другу поклялись.

 

Мы поклялись, — порукой в том

Родные небеса,

Просторный дом, надежный дом —

Смоленские леса.

 

И если выживем в бою,

Найдем своих подруг —

Победу праздновать свою

В один сойдемся круг.

 

Друг другу скажем мы притом

И поглядим в глаза:

Просторный дом, надежный дом —

Смоленские леса.

Н. Рыленков

 

Сестрица Алёнушка

На жаркое дело ушёл отряд,

Назад не вернётся до солнышка.

А ночь темна,

А раны болят,

Сестрица моя, Алёнушка!

 

Фашисты придут —

Вздохнуть не дадут,

Всю вытряхнут душу — до донышка.

Закрой же дверь,

Останься тут,

Сестрица моя, Алёнушка!

 

Ты слышишь, как плачет филин навзрыд,

Глухая, лесная сторонушка…

Склонясь к изголовью его, говорит

Сухими губами Алёнушка:

 

«Скрипит под ногой часового наст,

Застыл пулемёт у пёнушка,

В обиду тебя никому не даст

Сестрица твоя — Алёнушка!»

Н. Рыленков

 

Лесная сторожка

Как в сказке

Избушка на курьих ножках,

Стояла над речкой

Лесная сторожка.

 

Березы горели пред нею,

Как свечки,

Ученый скворец

Свистал на крылечке.

 

Казалось —

Если попросишь взглядом:

Стань ко мне передом,

К лесу задом, —

 

Скрипя

И покряхтывая немножко,

Исполнит

Просьбу твою

Сторожка!

 

И сон ты припомнишь свой

Давний-давний,

Увидев на окнах

Резные ставни.

 

Увидев наличники

Расписные,

Где собраны вместе

Все звери лесные:

 

Зайчата друг дружку

Качают в зыбке,

Лиса

Наигрывает на скрипке,

 

И, как подобает

Добрым соседям,

Волк отплясывает

С медведем.

 

А надо всем

В синеве туманной

Раскинул крылья

Петух деревянный.

 

Заря заглядывает

В окошко...

Стояла над речкой

Лесная сторожка.

 

Прожил в сторожке

Почти полвека

Старый лесник

Дорофей Громека.

 

Прожил вдали

От большой дороги,

От большой судьбы,

От большой тревоги.

 

Он лес охранял

По-хозяйски, как надо,

И в дни листопада,

И в дни снегопада.

 

Всплакнул он впервой

И почуял усталость

В ненастную ночь,

Как жена скончалась.

 

А в люльке,

Выкручиваясь из пеленок,

Барахталась дочка —

Грудной ребенок.

 

Не знала —

Кого отняла могила...

Давно ли, казалось,

Все это было?

 

Но дочка росла,

И они на могиле

Дикую яблоньку

Посадили.

 

Старый лесник

Для своей Аленки

Всегда что-нибудь

Мастерил в сторонке,

 

Вырезывал дудочки

И свисточки,

Дома лубяные

Строил на кочке.

 

Один для ежа,

Другой для зайчонка,

Чтоб без друзей

Не скучала Аленка.

 

И было обидно ему

Сначала,

Что девочка все-таки

Заскучала.

 

Поет, бывало,

В траве за пенечком

Тоненьким-тоненьким

Голосочком.

 

Песня Аленушки

Крутит осень по лесу

Золотую пряжу.

Сядь поближе, заинька,

Я тебя поглажу.

 

Дам тебе морковки я,

Принесу капустки.

Научись, мой серенький,

Говорить по-русски.

 

Скучно, одиноко мне,

Не с кем молвить слова.

Убежать за тридевять

Я земель готова.

 

Увидев, что дочка

В лесу томится,

Отец ее отдал в село,

Учиться.

 

И ожила сразу

Аленка в школе.

Давно ли все это было,

Давно ли?

 

Давно ли она

Из села прибегала,

Цветы по знакомым

Лугам собирала?

 

Давно ли уехала

В город отсюда?

Ну, разве не диво все это,

Не чудо?

 

Вот-вот лесоводом

Аленка вернется.

И ждет ее старый лесник

Не дождется!

 

Сторожка ждет

И лесная поляна.

Но все повернула

Война нежданно!

 

Сначала казалось —

Война эта где-то

За лесом, за лугом,

За краем света.

 

И вдруг оказалось —

Она тут, рядом...

Мост через речку

Снесен снарядом.

 

Вода замутилась

У переправы,

Побиты хлеба,

Потоптаны травы.

 

Подернуты дымом

Лесные делянки.

Рычат, как звери,

Немецкие танки.

 

Ночью и днем

У туманной опушки

Воют истошным голосом

Пушки.

 

Ветер обходит

Села пустые.

Люди бросают

Места обжитые.

 

Гнездовья свои

Покидают птицы,

Волки бегут,

Уходят лисицы.

 

Дымя из трубки

Злым самосадом,

Лесник провожает их

Долгим взглядом.

 

Думает:

«Как уходить без Аленки?..

Я прожил весь век

От людей в сторонке.

 

Не ссорился с ними

И не был дружен...

Кто меня тронет?

Кому я нужен?

 

Авось и война

Прокатится мимо,

Будет сторожка

Стоять нерушимо.

 

Птицы вернутся,

Засвищут звонко.

В гости приедет

Весной Аленка.

 

Взойдет на крылечко

И честь по чести

Все найдет

На привычном месте.

 

Увидит друзей

И знакомых давних,

Оживших

В узорной резьбе на ставнях.

 

Зайчата друг дружку

Качают в зыбке,

Лиса наигрывает

На скрипке,

 

И, как подобает

Добрым соседям,

Волк отплясывает

С медведем.

 

Они тут дома,

Им горя мало,

Что все в околотке

Война поломала,

 

Что по дорогам

Бредут калеки...»

И дочка в ночи

Постучалась к Громеке.

 

Усталая,

Чуть притворила сенцы,

Сказала, что город

Спалили немцы.

 

Оттуда, душу свою

Спасая,

Она убежала

Нагая, босая.

 

Думала тут

Оглядеться немножко:

Стоит на лесной поляне

Сторожка.

 

Кто к ней прокладывать

Вздумает стежку?..

Но немцы нагрянули

И в сторожку.

 

Ввалились,

Обнюхали все окошки,

Каждую щелку

В каждом бревешке.

 

Один говорит леснику

По-русски:

«Ну что ж ты, старик?

Подавай закуски.

 

Потчуй гостей

Молоком и медом!

Иль недоволен ты

Нашим приходом?»

 

«Да что мне, —

Руками развел Громека, —

Живу в стороне от людей

Полвека.

 

Росой умываюсь,

Заре поклоняюсь,

От суеты

Уходить стараюсь.

 

А путник заглянет

Ко мне по старинке —

В кадушке есть мед,

Молоко есть в кринке.

 

Я не нарушу

Отцовских правил...»

И миску с медом

На стол поставил.

 

Принес молока

Непочатую кринку:

«Пейте и ешьте,

А нам не в новинку!»

 

И немцы ели,

И немцы пили,

Только спасибо сказать

Позабыли.

 

Встав, переводчик

Кивнул Громеке:

«Мы всё покорили —

Леса и реки.

 

И ты, коль к гнезду своему

Привязан,

Нам верой и правдой

Служить обязан.

 

Ты можешь всегда

Уследить, как леший,

Проедет ли конный,

Пройдет ли пеший.

 

И все, что откроется

Уху и глазу,

Должно быть известно

Начальству сразу.

 

Станешь стараться —

Не будешь в накладе:

Начальство представит

Тебя к награде.

 

А если упрямиться

Станешь сдуру,

С дочкой отправим

В комендатуру.

 

Там кое-что

Про нее известно...»

Дышать Аленке

В сторожке тесно.

 

Сидит в сторонке,

Губы кусая...

В сенцах скрипит

Половица косая.

 

Входит в сторожку

Тоска-остуда!

Надо бежать

Поскорей отсюда!

 

А если отец

Не захочет, не сможет?

Скажет — ступай себе,

Век мой прожит?

 

Бросить его

И обречь на муки?

Сидит Аленка,

Ломая руки!

 

Кровью по кочкам

Горит морошка...

Стоит на лесной

Поляне сторожка...

 

Незваных гостей

Проводив на дорогу,

Вернулся лесник

К своему порогу.

 

Не глядя на дочку,

Сказал натужно:

«Трудно под старость бежать,

А нужно!

Видишь, явились,

Думали — струшу,

Продам, как Иуда,

Русскую душу.

 

Не знают они

Лесника Громеки,

Обиды такой

Не прощу вовеки.

 

Дожив до седин

Хорошо иль худо,

Был я леший,

Да не Иуда.

 

Совесть берег свою

Пуще клада.

Дочке краснеть

За меня не надо...»

 

Позолотил

Закат подоконник.

Крепче запахли

Шалфей и донник.

 

Вскрикнул дергач

Пронзительно звонко.

Встала,

Отца обняла Аленка.

 

Слезы вытерла

Втихомолку,

Пожитки свои

Собрала в кошелку.

 

Вышла в остатний раз

На крылечко.

В сумерках

Смутно лепечет речка.

 

Меж облаков

Висит над поляной

Месяц,

Как бубенец стеклянный.

 

Он легким звоном

Наполнил тело,

Велел, чтоб сердце,

Как скрипка, пело.

 

Песню разлуки,

Песню печали,

Конца которой

Не знаешь вначале.

 

Которая прямо

Из сердца струится,

Словно живая вода

Из криницы.

 

Аленка стоит,

Опустив ресницы,

Пьет

И никак не может напиться.

Поет,

Не зная конца вначале,

Песню разлуки,

Песню печали.

 

Вторая песня Аленушки

Прощай, до свиданья,

Сторожка лесная,

Тропинка витая,

Заря расписная.

 

Здесь слушали

Детский мой лепет березы,

Смешались с росой

Мои первые слезы.

 

Здесь ветры

Мою колыбельку качали,

А звезды, как сестры,

Мой сон охраняли.

 

Отсюда,

Когда подросла я, мечтая,

Вела меня вдаль

Журавлиная стая.

 

Где б ни была я —

От любого предела

Сюда мое сердце,

Как птица, летело.

 

Но немцы

Сторонку мою полонили,

Большую зарю

От меня заслонили.

 

Сожгли мое небо,

Просторное, в звездах,

Украли мой хлеб,

Отравили мой воздух.

 

Пойду, распростившись

С отцовским порогом,

Размыкать тоску

По тропам и дорогам.

 

По всем пепелищам

Родного края,

Врагов проклиная,

Друзей собирая.

 

В бору закукую

Бездомной кукушкой,

Сожженной ветлой

Наклонюсь над речушкой.

 

Нырну в омута

Красноперой плотицей,

Там радугой встану,

Там вспыхну зарницей.

 

Побуду везде я,

Покоя не зная...

Прощай, до свиданья,

Сторожка лесная!

 

Сломался девический

Голос негромкий,

Вышел Громека

С ружьем и котомкой.

 

Спросил: «Ты готова

В дорогу, дочка?

Тогда отойди,

Посиди у пенечка».

 

А сам, у крыльца

Опустясь на колени,

Дощатые

Поцеловал ступени.

 

Встал

И кругом обошел сторожку,

Отвесил поклон

Расписному окошку.

 

Смахнул слезинку:

— Крепись, Громека.

Неисследимы

Пути человека.

 

Останься бездомным,

Останься нищим,

Чтоб враг

Над твоим не глумился жилищем,

 

За стол твой не лез,

Не снимая каски...

Крепись, Громека,

Держись по-солдатски!

 

Из темного хлева

Вывел корову,

Ступай, мол, отсель

Подобру-поздорову.

 

Птичьи силки поснимал

И сетки,

Выпустил друга-скворца

Из клетки.

 

Позвал из печурки

Кошку Матрешку

И сам, по-хозяйски,

Поджег сторожку.

 

Потом отвернулся,

Позвал Аленку:

«Ну, дочка, пойдем

За судьбой вдогонку.

 

Разделим тревоги

Со всеми вместе...»

Аленка прижалась к нему,

Как в детстве.

 

В глаза заглянула ему,

Как бывало,

И крепко-накрепко

Поцеловала.

 

Словно избушка

На курьих ножках,

Стояла над речкой

Лесная сторожка.

 

Всходила заря

На ее крылечко.

Сгорела сторожка в ночи,

Как свечка.

 

В стан партизанский,

В глухую засеку,

Тропа привела

Лесника Громеку.

 

И стала лесная судьба его

Сказкой.

Песней сделалась

Партизанской.

 

А песне да сказке

Пути коротки...

И не было немцам

Житья в околотке.

 

Снимались средь белого дня

Часовые,

Склады взрывались

Пороховые.

Обозы

Найти не могли переправы,

И под откос

Летели составы.

И все говорили:

«Уж это точно,

Если не сам Дорофей,

То дочка.

 

В лесу они знают

Каждую ветку,

Синиц и дроздов

Посылают в разведку.

 

Ходят в засаду с ними

Медведи,

Лисицы приносят им

Всякой снеди.

 

Звезды стоят у них

На карауле,

Ветры относят

Вражьи пули.

 

Ветлы указывают

Переправы,

След от погони

Скрывают травы».

 

И пусть объявили

Немцы приказом,

Что пойман Громека

И с дочкою разом, —

 

Как прежде,

Желтел комендант от досады,

Как прежде,

Повсюду горели склады,

Обозы

Найти не могли переправы,

И под откос

Летели составы.

 

И все говорили:

«Уж это точно,

Жив и лесник Дорофей

И дочка!»

За темные горы,

За синие реки

Прошла партизанская

Слава Громеки!

Н. Рыленков

 

Партизанская

Высоки моста пролеты,

Тонут фермы в облаках;

Шесть немецких пулеметов

На шести его быках.

 

Даже ласточек залетных

Не увидишь на мосту:

Шесть расчетов пулеметных

Днем и ночью на посту.

 

И от страха злее чёрта,

Не надеясь на солдат,

От расчета до расчета

Ходит обер-лейтенант.

 

А на небе гаснут звезды,

Над болотами — туман, —

По траве высокой к мосту

Подползает партизан.

 

Смотрят немцы — все в порядке,

Нет опасности нигде, —

Тихо с ящиком взрывчатки

Партизан сидит в воде.

 

Словно кончик папиросы,

Шнур дымится у быка,

А река уже уносит

Партизана-смельчака.

 

Он глядит из трав болотных,

Как летят в дыму густом

Шесть расчетов пулеметных

Вслед за взорванным мостом!

 

Не видать им Ленинграда,

Не топтать лесных полян...

Возвращается к отряду

Ленинградский партизан.

П. Шубин

 

Мария

Посвящается партизанам Ленинградской области

 

Когда уходил — заглянула в глаза,

Сказала: «Уйду за тобою в леса».

Глядел я на тонкие брови вразлет,

На слабые руки, на горестный рот

И видел десятки мучительных верст,

Засады, погони, огонь в перекрест,

Ночные болота в холодном дыму,

И я головой покачал: не возьму!

 

...Как звезды в рассвете, как щуки в реке,

Исчез наш отряд в голубом сосняке.

В двенадцать часов по ночам из болот,

Когда партизанское солнце встает,

Шипела трава разозленной совой:

На насыпи падал чужой часовой,

Сове отзываясь, кукушка кричала,

И взрывом тяжелую землю качало...

 

Немецких карателей черные стаи

Встречала болотная полночь пустая,

Сторукие — в сером тумане — кусты,

Глаза родников и деревьев посты.

Молчание яростного бездорожья

Бежало по немцам холодною дрожью,

Меж сумрачных сосен по топям крутило,

В зыбучую плесень трясин уводило.

 

А там, позади, горячо и кроваво,

В притихшем селе догорала управа,

Со всем — с комендантом, убитым на месте,

Со взводом охраны и старостой вместе.

А мы уходили, скрываясь во мгле,

Как уголь в золе, как дождинка в земле,

Но лес — это лес, и война есть война:

И смертью и славой приходит она.

 

На грозном рассвете в трущобе лесной

С немецким отрядом мы приняли бой.

От взрывов кустарник срывался в полет,

Как тысячи дятлов, стучал пулемет,

И с визгом безглазая гибель над нами

Ширяла совиными злыми крылами.

 

...Свободу и ночь вдалеке от врага

Мы встретили — четверо из сорока.

Бродили в болотах четыре недели!..

От горя и ярости мы поседели:

Защитники края — в дремучих лесах,

А в сёлах бесчинствует пьяный пруссак,

И некому пулю проверить на немце,

И некому штык повернуть в его сердце!..

 

Тогда поклялись мы: умрем — так умрем,

Но будем с врагом воевать вчетвером.

И тут обнаружилось странное дело!

Как будто пред нами отмщенье летело:

Мы к мосту бросались — а он уже взорван,

Мы к старосте — кончился староста-ворон,

Мы к поезду — в воздух летели вагоны

От нашей засады на пол перегона...

 

Тогда мы решили, в немалой обиде,

Таинственных мстителей этих увидеть.

И мы натолкнулись в одном тайнике

На двух молодых партизан в челноке.

Когда нам в глаза из осоки примятой

Угрюмо уставились два автомата,

Мы подняли руки — свои же ребята!..

И нас повели к командиру отряда.

 

...А был командир узкоплеч, невысок,

Сбегала пушистая прядь на висок...

Глядел я на тонкие брови вразлет,

На слабые руки, на горестный рот...

И я прошептал, обращаясь к нему:

—Возьмешь ли с собою, Мария?..

— Возьму!

П. Шубин

 

Партизан уходит в разведку

Неприятель прорвался к Дону.

Сталью вытоптаны поля.

Заскрипели возы бездомных,

По дорогам степным пыля.

 

Над гремящей землей томится

Темнота. Ни луны, ни звезд.

Как пылает твоя станица,

Ночью видно за много верст.

 

Уходя с боевым отрядом

За реку, где ярится враг,

На пожарище долгим взглядом,

Сжав поводья, глядит казак.

 

Где вчера еще цвел пригорок —

Яма круглая — смерти след.

Дым сраженья сер и горек,

Но другого исхода нет.

 

Ветер голосом человека

Тихо стонет в ветвях ракит.

Задыхаясь, как после бега,

Командиру казак твердит:

 

«Я стреляю довольно метко,

И отточен, востер клинок…

Отпустите меня в разведку…

За беду посчитаться срок…»

 

Командир отвечает: «С богом,

поезжай». Погоди немного,

Мы добьемся погожих дней, —

Утро вечера мудреней!

 

В трудном деле станичник весел;

На плечо автомат повесил,

Снарядился в опасный путь

Ради завтрашних легких песен,

Чтобы ровно дышала грудь.

 

…Громыхнула зенитка где-то.

Пронеслась на восток ракета,

Завиляла хвостом летучим

И упала, шипя, в залив,

На мгновенье донскую тучу

Смертным, синим огнем залив.

В. Лобода

 

Крымский партизан

Сразу видно: парень молод.

но уже седой висок.

Красной ленты шелк приколот

на картуз наискосок.

 

Дом румынской сигуранцы,

в марте выжженный дотла,

два повешенных германца, —

это все его дела.

 

Возле моста, под откосом

в землю врезан эшелон,

на камнях — одни колеса...

Это тоже сделал он.

 

Как-то в непогодь, в апреле,

вместе с бурей снеговой

две гранаты залетели

в штаб немецкий полевой.

 

И от штаба среди ночи

не осталось ничего.

Это тоже, между прочим,

дело было рук его,

 

И в лесу его ловили,

и в приказах вслух кляли,

и собаками травили,

а настигнуть не смогли.

 

Одержимый и бывалый,

Наводя на немцев страх,

он не много и не мало —

триста дней провел в горах.

 

«Да, товарищ, было дело! —

Говорит он не спеша,

— Бил, пока душа хотела,

не смотрите, что левша!».

 

Взгляд — спокойный, голос кроткий,

Он бросает мне: «Привет!»

И хозяйскою походкой

подается в Горсовет.

С. Васильев

 

Письмо Катюши

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой,

Выходила на берег Катюша,

На высокий, на берег крутой.

 

Получил боец письмо из дому

На свои послания в ответ.

В том письме любимому, родному

Шлет Катюша ласковый привет.

 

«Я теперь, — Катюша пишет другу, —

Не хожу на берет, где туман.

Темной ночью, взяв винтовку в руку,

Я ушла с отрядом партизан.

 

В том краю, где груши расцветали,

В том саду, где яблони цвели,

Мы штыками недругов встречали,

На допрос стервятников вели.

 

На просторе, вольном и широком,

Для врага закрыты все пути.

По лесным тропинкам и дорогам

Не проехать немцам, не пройти.

 

Будет день и розовой порошей

Ветки яблонь снова зашумят.

Будет враг раздавлен и отброшен,

И победу трубы протрубят.

 

А пока, родной мой и любимый,

Мы идем с тобой в одном отрою

Защищать советский край родимый

И любовь горячую свою.»

А. Коваленков

 

Комсомолка-партизанка

Любовались люди Анкой:

Нет девчоночки былой,

Стала Анна партизанкой,

Комсомолкой удалой.

 

Вот она — сидит на танке.

Вражий танк. Ее трофей.

Шлем, ружье на партизанке,

А румянец — до бровей.

 

— Ай да девка! — На приметку! —

Разговор про Анку был.

Анка вызывалась в разведку

И пошла во вражий тыл.

 

Не сплошать — одна забота.

Шла сторожко, как лиса,

Через топкие болота,

Через темные леса.

 

Край родной! Он весь ей ведом.

Тонок слух. Глаза горят.

Через день за Анкой следом

Партизанский шел отряд,

 

Подошел к фашистам с тыла,

Захватил врага врасплох.

У фашиста кровь застыла.

Был конец их очень плох.

 

— Анка, глянь, летит к танкетке!

— Бьет по танку! — Уй-ю-ю!

— Удала была в разведке,

Удалей того — в бою! —

 

Жестока была расплата

Славной девушки-бойца

За расстрелянного брата,

За сожженного отца.

 

За народ, за трудовую,

Разоренную семью,

За страну свою родную,

Белоруссию свою!

Д. Бедный

 

Бессмертие

Враги партизана вели на расстрел.

Безусый, молоденький, шел он и пел

О том, что ему восемнадцатый год,

Что родине жизнь он свою отдает…

 

В березовой роще убили его,

И не было рядом родных никого,

Никто молодые глаза не закрыл,

Никто не оплакал, никто не зарыл.

 

Горячею кровью березу омыв,

Лежал он, глаза в синеву устремив,

Как будто и мертвый он видеть хотел,

Как птицу, ту песню, которую пел.

 

А песня взметнулась, быстра и легка,

И вдаль полетела, навстречу векам.

П. Нефедов

 

Баллада о партизанке

«Здесь заряженный пистолет. Дали верные люди. Я выйду из хаты, а ты застрелись. Или убей меня.» У фашистского наймита не хватило духа ослушаться матери. Он застрелился»

Из газет

 

Бургомистров дом

Посреди села.

Как нежданный гром,

К сыну мать пришла.

Встала у дверей

На подол зари:

— Иль меня убей,

Или сам умри! —

Скорбный взгляд тяжел:

— Срок ответ держать! —

И наган на стол

Положила мать.

И наган лежит,

Округлив свой глаз.

Правый суд вершить

Мать сама взялась.

Что же сын решит

В этот страшный час?

Он наган берет,

Будто зверь, взъярен.

Он на мать орет:

— Убирайся вон! —

А лицо как медь.

Крови вкус во рту.

Прочертила смерть

Перед ним черту.

Мать стоит.

Она.

Как изваяна.

И глядит в упор.

А в глазах укор.

А в глазах гроза,

Сила скрытая,

Да еще слеза

Непролитая…

Вырос луч зари

В красный столб огня.

— Или сам умри,

Иль убей меня! —

Вздрогнул сын.

Молчит.

Как подбитый зверь.

— Уходи, — кричит, —

Мне не жить теперь! —

Взвел тугой курок.

Ох и крут порог!

И раздался гром,

Сотрясая дом.

...Шаткий шаг нескор.

Дробен сердца стук.

Партизанский бор

Зашумел вокруг.

Заскулил мороз

Псом на привязи.

Плачет мать без слез:

Слезы вымерзли!

Л. Татьяничева

 

Партизанка

...Ей руки ломали —

Ни слова в ответ.

Повыжгли ей синие очи.

И стал для неё тот последний рассвет

Чернее ненастливой ночи.

 

Хотелось ей жить и любить горячо,

Но вынесла все истязанья.

Погибла, врагу не сказав ничего,

Свершив этот подвиг молчанья.

Л. Татьяничева

 

* * *

Мы бесшумны, как тени —

Не печатаем шаг,

И, настигнутый пулей,

Часто падает враг.

 

Оказала Отчизна

Нам высокую честь,

Мы не просто солдаты,

Мы народная месть…

 

Все бои отгрохочут,

И тогда в мирный час,

Други, памятью сердца,

Песни сложат про нас.

 

Павших кости истлеют,

Ветер выметет прах…

Партизанская слава

Не померкнет в веках.

И. Крутиков

 

Баллада о муравье

Три ночи без сна меж деревьев кривых.

Нож черен от крови двоих часовых.

Болото и мох — партизанский паёк,

Но ветреный мост заминирован в срок.

 

Теперь, до рассвета очей не закрыв,

Дождаться врагов ему, выплюнуть взрыв.

Карателей в синее небо взметнуть,

Надолго обрезать единственный путь.

 

С рассветом товарищ вернётся сюда,

С ним право на отдых придет и еда.

Глаза он усталой рукою протёр

И видит — вползает на мост транспортёр.

 

А звук? Где же звук? Пусть ответит рассвет —

Пришла глухота или всё это бред?

Но, полный смертями, безжалостно прост,

Ползет транспортёр на серебряный мост.

 

Не дать, не позволить пройти за черту...

Но что там за тень, что за тень на мосту?

Внезапно он понял: случилась беда.

Там друг его, поздно пришедший сюда.

 

Там друг его, с ночью слепой не в ладу,

Принёс ему отдых, питьё и еду.

Чтоб скрыться от смерти и выйти потом,

Он ловко повис на руках под мостом.

 

А мост разорвётся сейчас на куски

И друг разобьётся о камни реки.

Так, может, не рвать этот мост?

Может быть,

Случайно ему про него позабыть…

Что может быть выше, чем дружба!

А глаз

Ловил уже миг, чтоб исполнить приказ.

 

Веками-секундами время текло.

Почувствовал — левую ногу свело.

Ах да, промочил её ночью в реке.

Почувствовал — что-то ползёт по щеке.

 

Рукою провёл по щеке от бровей,

Увидел — на пальце живой муравей.

И мысль обожгла его, словно змея:

Взрывною волною убьёт муравья!

 

Ногтями, спеша, с перекошенным ртом

Стал стылую землю копать под кустом.

Зачем-то у ямки расправил края

И тихо в неё опустил муравья.

 

Шатаясь, поднялся у берега в рост,

Увидел, как рушится взорванный мост.

Л. Ошанин

 

Баллада о правосудье

Шесть лохматых бород и торчащих усов...

Председатель вернулся домой из лесов.

И, с улыбкой и с плачем встречая родных

И не веря, что это пришло,

Из подвалов сырых, из щелей земляных

Выползало на солнце село.

 

Под рукою не чуя привычный костыль,

Не бывав тут без малого год,

Посредине села председатель застыл.

Что же Люба-жена не идет?

 

Самый старый прошамкал:

— Прости землякам.

Против силы душа не вольна.

Злые люди про Любу сказали врагам,

Что жена коммуниста она.

 

— Как же... Где ж теперь? —

Не обратясь ни к кому.

Стукнул в камень концом костыля.

И шагнула старуха навстречу к нему:

— Не признал, значит... Вот она я.—

 

Подошла. А ему до нее не достать.

Не шагнуть, не вздохнуть нипочем.

Где былая краса, где боярская стать,

Где коса за покатым плечом?

 

— А сынок? — прохрипел наконец он. — Живой? —

Люба молча поникла в ответ головой.

Все, что было, — все скомкано или мертво.

Огляделся он, словно во сне.

 

Люди кучею сбились вкруг Любы его,

Только Марфа-сестра в стороне.

Взгляд на Марфу он поднял, как медленный крик.

Но его оборвал тот же самый старик:

 

— Не ходи. — Он дохнул из-под дымных бровей. —

Ей плохая судьба суждена.

Что ее поминать! Ведь о Любе твоей

Рассказала фашистам она.

 

А глаза председателя стали темны,

Словно все перед ними во мгле.

Пошатнулся и сел на обломок стены.

Покатился костыль по земле.

 

Марфа даже и глянуть не смеет вокруг,

Как черту перед ней кто провел.

Шесть голодных беспомощных тоненьких рук

Ухватились за грязный подол.

 

Что с ней делать теперь? Как с ней, с подлою, быть?

Не видать бы бессовестных глаз.

— Ты, Любовь, потерпела, тебе и судить, —

Прохрипел председателев бас.

 

А дорога, дорога народом полна.

Люди смотрят на Любу — что скажет она?

Муж-то Марфин погиб еще в первые дни.

Только бабы вокруг, только печи да пни.

 

Снова время, как серый туман, поползло.

Людям слышно, как Люба молчит тяжело.

Не на Марфу усталый уставила взгляд —

На подол. Да на тонкие руки ребят.

 

Распрямилась и стала народу видней.

— Пусть живет она, люди. Для-ради детей. —

Марфа кинулась в ноги: — Да я ж не со зла...—

Люба мимо золовки тихонько пошла.

 

— Значит, так, — председатель сказал. —

Пусть живет. —

По дворам не спеша разошелся народ.

Так и начали жить в разоренном селе,

На заплеванной рыжим железом земле.

 

А на зорьке, пока еще день непочат,

Вышла Марфа к колодцу... А бабы молчат.

В хату Марфа к соседке стучится, а та

Ни словечка в ответ, словно хата пуста.

 

Пометавшись, потыкавшись несколько дней,

Поняла, что молчанье сомкнулось над ней, —

Одиночество между людей.

Как же было ей жить? С кем же вдовью беду

Облегчить да поплакать путем?

...Это было весной в сорок третьем году.

Много лет это было потом.

 

Только дети в утеху ей после тягот,

Слово слышит она лишь от них.

Вот уж старшенький вырос — тринадцатый год,

Не оглянешься — будет жених.

 

А сегодня явился — тишком да молчком,

Не поев, как в глухом забытьи.

Завозился над старым заплечным мешком,

Собирает книжонки свои.

 

— Ты куда?

— Ухожу. —

...Свет погас перед ней.

Кровь прихлынула к впалым щекам.

Вся тоска ее вдовьих безжалостных дней

Перегнула ее пополам.

 

Кто сказал? Кто разрушил обманную тишь?

Да ведь разве иголку в мешке утаишь?

Догнала, обняла, пиджачок теребя.

Зашептала:

— Я ж все для тебя, для тебя...—

 

Только взгляд его было никак не поймать,

Молча руки отвел он, не глядя на мать.

Что-то вспомнил, вернулся. В следах желтизны

Снял отцовскую карточку с белой стены.

 

И зажал в кулаке. И пошел за порог.

И назад оглянуться с дороги не смог.

Л. Ошанин

 

Девушка-партизанка

От заката в чаще синей

Небо розовей.

Так идут, что даже иней

Не стряхнут с ветвей.

 

Тропами ведет лесными

Партизан отряд.

Нынче в полночь будет ими

Штаб фашистский взят.

 

Русая, со смелым взглядом

Карих глаз больших.

Разве мало по отрядам

Девушек таких!

М. Зенкевич

 

* * *

Вся земля клокотала.

Тряслись, осыпаясь, воронки.

Сталь горела и плавилась.

Кровью слипалась трава.

 

Материнское горе

На смятом листке похоронки

Размывало слезой

Государственной скорби слова.

 

Палачи из гестапо,

Заплечные горя и муки,

На глазах материнских,

В морозном мерцании звёзд,

 

Партизанской девчонке

Крутили верёвками руки

И по белому снегу

Вели босиком на помост.

 

— Смерть немецким захватчикам!

Самой последнею болью

Эта девочка крикнет.

И крик оборвется в петле.

 

Всенародною местью

Незримо к её изголовью

Встанет мужество храбрых,

Рожденных на этой земле.

 

Эта месть перемесит

Дорожную супесь и глину

Каблуками и траками

На боевых скоростях,

 

И кометы «катюш»

С разворота хлестнут по Берлину.

И победное знамя,

Как солнце, взойдет на рейхстаг.

М. Дудин

 

Партизанская баллада

Памяти Артемьевой

 

На просторе бескрайнем забытой плугами земли

Лебедой и осотом пустые поля поросли.

Лебедой и осотом, да горькой полынью-травой,

Беленой и пасленом, да кровохлебкой густой.

 

За танками женщин вяжут, детей прикладами бьют.

Деревни от свастики черной в лесную чащобу бегут.

Ветер гуляет в хатах, лисы ночуют в хлевах,

Осы, пестрые осы селятся в черепах.

 

Ночами в краю пустынном под ветра шальной напев

На горем засеянных нивах растет небывалый гнев.

Пахнет каленым железом даже лесной туман,

Лежат под откосом составы с надписью:

«Deutsche Reichsbahn»*.

 

Стоял тогда сорок первый, от пепла седой и золы.

Случилось это в деревне с названьем смешным Козлы.

Человек постучал в оконце, в дверь ввалился, что куль.

Сказал: «Закройся, Павлина, недалеко патруль.

 

Нарвался на часового. Ткнул мне в плечо штыком,

Только и он не увидит в своей неметчине дом.

Перевяжи мне рану — иначе не добреду».

«Останься».

«Нельзя, Павлина. Тебя и твой дом подведу».

 

Мужчине было под сорок — крепкий еще человек.

У женщины в косах проседь — бабий короткий век.

Она незаметно погладила шубы его рукав,

Минуту смотрела молча, к печке щекой припав.

 

Потом достала рубашку из сундука со дна,

Ее на бинты покроила столовым ножом она.

Когда разрезала шубу — кровь текла по ножу ручьем,

Когда бинтовала руку — к ране приникла тайком.

 

И мужчина сказал ей мягко: «Не дожидаясь дня,

Пойду я. Но ты, Павлина, послушай сейчас меня.

Возможно, меня и схватят…

Под дубом, там, где кусты,

Я закопал взрывчатку… Тол, чтоб взорвать мосты.

Их два на дороге рядом. Они — на главном пути.

По дороге планируют немцы карателей подвезти.

 

Если мой друг погибнет, со мной случится беда,

Ты сообщить об этом обязана сразу т у д а.

Пошли в лес деда Сымона… Пусть тут же идет, с утра…

Он скор еще на ногу… Ладно?.. Спасибо, Павлина, пора…

 

Детям, жене, товарищам передай мой последний привет.

Минер в отряде найдется — на мне не сошелся свет».

Он ушел, и его схватили на выгоне у села.

А утром в комендатуру женщина тихо вошла.

 

Сказала с глазами сухими:

«Послушайте, пан капитан.

Сидит у вас мой любимый. Вы считаете — он партизан.

Нет. Не он убил часового, и рана не от штыка.

Ножом нанесла ему рану вот эта моя рука.

 

Должны вы меня дослушать, коль вам любить довелось.

А я со своей любовью лет двадцать прожила врозь.

Любила, а он женился, уехал в город чужой.

Спросите любого в округе, и вам подтвердит любой.

 

Ко мне вернулся недавно, назвал любимой своей.

Вы знаете, что такое любовь на закате дней?

Горькая и печальная, не такая, как по весне!..

Но вчера он сказал, что снова уходит к первой жене…

 

Без него опустели б навеки сердце мое и дом,

За измену его, за неверность ударила я ножом.

Даже больной и немощный был для меня он хорош.

Видите — вот рубашка, видите — вот он, нож».

 

И ее топтали ногами, и она, подавляя стон,

Повторяла одними губами:

 «Любимый, любимый он».

А когда над седыми лесами шестая взошла луна,

Мужчину в сарай втолкнули, где молча лежала она.

Ее на допросах пытали пламенем жгучей свечи,

Лицо ее было в ожогах — их никто не лечил.

 

Мужчина стал на колени перед ней, почерневшей от ран.

Она перед ним раскрыла намеренный свой обман.

«Ты молчал? Не сказал, кем ранен? Не признался, где и когда?

Значит, расчет мой был верен. О любимых молчат всегда.

 

Ты видишь, я умираю. Конец. Кричи не кричи.

Милый мой, милый мой, милый… Молчи, непременно молчи.

Твоими детьми заклинаю, заклинаю любимой женой, —

Молчи… Ради вечного счастья, что взойдет над нашей землей.

 

Прости, что дала им повод прошлое ворошить.

Ты знаешь, крупица правды все-таки есть в этой лжи.

Если будешь под нашим дубом, доживешь до светлой поры,

Дотронься своей ладонью до его шершавой коры…»

 

Поднимаются медленно-медленно к бинтам на его голове

Чистые-чистые руки — голуби в синеве…

А когда через мгновенье навсегда угас ее взгляд

Мужчина затрясся от плача, как она двадцать лет назад.

 

Перед тем, как навек Павлине за последний уйти перевал,

К ее губам холодеющим он в поцелуе припал.

И только сейчас он понял—она дождалась своего…

Пришли два зеленых солдата и вытолкнули его.

 

Лицо его было черным, весь вид его был такой,

Что офицер немецкий глаза заслонил рукой.

Посмотрел на кресты солдатские за окном в предвечерние,

Посмотрел на столовый нож, что лежал у него на столе,

Посмотрел на руки мужчины, сжатые в кулаки,

И приказал солдатам отвести от двери штыки.

 

И мужчина пошел проселком, утопая в осенней грязи,

И мужчина седой с опушки врагам кулаком погрозил.

А когда новый день подымался над красной грядою дубрав,

Красный от красного зарева, красный от красных трав,

Красный, как будто умылся кровью глубоких ран,

Два дальних тяжелых взрыва

покачнули болотный туман.

*Имперская дорога» (нем.)

В. Короткевич

 

Клятва

Окрасил дым волнистые туманы,

Ночное небо стало розовей.

В такую ночь собрались партизаны

И дали клятву Родине своей:

 

«Родная мать! Мы все полны стремлений

Громить врага, как ночью, так и днём.

Скорей умрём, чем станем на колени,

Но победим скорее, чем умрём!»

 

Прошёл отряд по просекам знакомым,

С тех пор — могуч и грозен тёмный лес.

Сосновый бор, ты стал родимым домом

Под вечной крышей — куполом небес.

 

Коварен враг, и цели его зверски,

Он за бронёй, но жмётся у дорог.

Страшны врагу леса и перелески, —

Стреляет в немцев каждый бугорок.

 

Строчит «Максим» — не сунешься в лощину,

Бьёт автомат — свинцовый ураган!

Запомнит враг советскую Псковщину

И не забудет красных партизан!

 

За нашу кровь нам враг ответит кровью,

Где мы прошли, там путь непроходим.

Мы любим жизнь горячею любовью,

Но если надо — жизни не щадим.

 

Гордись, страна, отважными сынами,

Пройдём сквозь дым и лютую пургу.

Навечно жизнь останется за нами,

А злую смерть мы отдадим врагу!

 

И вздрогнет лес тогда в салютном гуле,

Исчезнут вмиг морщинки у бровей,

Мы встанем все в почётном карауле,

Мы — патриоты Родины своей.

 

«Родная мать! Мы все полны стремлений

Громить врага как ночью, так и днём.

Скорей умрём, чем станем на колени,

Но победим скорее, чем умрём!»

И. Виноградов

* Максим — станковый пулемет британских оружейников, производился и широко использовался в Российской Империи и в СССР.

 

Газеты партизан

Передо мной — листы газетные,

На них печать суровых лет.

Слова зовущие, заветные,

И грозной битвы жаркий след.

 

Шуршит бумага, чуть колышется,

Свидетель схваток и засад.

А мне сквозь тихий шелест слышится

И треск костров, и гром гранат.

 

Сквозь строки видятся пожарища,

Леса, военная страда...

И в нашей памяти товарищи

Встают, как прежде, как тогда.

 

Как в годы ратного содружества,

Когда с врагом вершили спор.

Мы языком большого мужества

Вели с народом разговор.

 

Ходили в бой с двойным оружием —

С пером сроднился автомат,

И по всему гремел окружию

Наш голос правды, как набат.

И. Виноградов

 

* * *

Клянемся, край наш золотой,

Народ клянется весь:

Не будет враг владеть тобой,

Пока мы живы здесь.

 

И дуб клянется, нелюдим,

Березы — по одной:

Тебя, наш край, не отдадим,

Не отдадим, родной!

И. Виноградов

 

На привале

Любви и мужества полна,

Звучала лира в дни ненастья:

«Товарищ, верь, взойдет она,

Звезда пленительного счастья!»

 

Товарищ, верь... Товарищ, верь...

От этих слов теплей нам было.

Словно в распахнутую дверь,

В сердца к нам мужество входило.

 

Шел бой. Враги несли урон.

Но на войне — не на охоте.

Нас обошли со всех сторон,

Зажали в клещи на болоте.

 

Был утомителен поход

Где силы взять? Кто даст взаймы?

Без сна, без отдыха, без хлеба...

Враг ликовал, давно считал, что мы

Давно отправились на небо.

 

Но нет, не на таких напал!

Нас не сразила смерть лихая.

К своим нас вывела тропа —

И вновь костры заполыхали.

 

Ложились искры на росу.

И кто-то вспомнил вдруг: «Братишки!

А помните — стихи в лесу?..

Как жаль, лишились доброй книжки!»

 

Русоволосый паренек —

О нем на время мы забыли —

Бежать пустился со всех ног

Туда, где наши вещи были.

 

Поспешно расстегнул планшет, —

Он сам похож был на поэта:

«Кто вам сказал, что книги нет?»

И вынул томик из планшета.

 

И полились стихи в тот вечер.

И в голосе звенел металл,

Глаза отвагою сияли.

И всем казалось: на привале

Сам Пушкин нам стихи читал!

И. Виноградов

 

Баллада об освобожденном поэте

Есть в белорусской пуще полустанок…

В густой листве по веснам тонет он,

Здесь партизаны как-то спозаранок

Фашистский захватили эшелон,

 

И в партизанском лагере зеленом

Рассказывал потом в кругу друзей

Разведчик, как, шагая по вагонам.

Наткнулся вдруг на пушкинский музей.

 

Архивы писем, груды книг старинных,

Тугие кипы выцветших газет

И, скрытый между них наполовину,

С горячим взглядом бронзовый поэт.

 

— Вот подлецы! —

Воскликнул парень с болью,

Подняв листок исписанный с земли. —

Подумать только,

Пушкина в неволю,

На каторгу фашистскую везли!

 

И, торопясь укрыться до рассвета,

Отряд усталый двинулся в леса,

И, словно слезы,

По щекам поэта

Катилась тихо светлая роса.

 

Заботливо укутан в плащ-палатку,

Он на охапке вереска сухой

Лежал в тени, вдыхая запах сладкий

Лесных цветов

И горький запах хвой.

 

Меж партизан росла поэта слава:

Они заучивали до строки

Стихи о том, как предки под Полтавой

Громили иноземные полки.

 

А по ночам мосты летели в речки,

Под насыпи катились поезда,

И был фашистский гарнизон в местечке

Однажды уничтожен без следа.

 

Когда промчалась весть в бору зеленом

О том, что час победный наш настал,

Поэт великий в городке районном

Торжественно взошел на пьедестал.

 

Теперь дубы, на скромный вереск глядя,

Рассказывают были в тишине

О том, что Пушкин жил в лесном отряде

И с хлопцами сражался наравне!

М. Аврамчик (Пер. В. Тушновой)

 

Дума партизана

Ягода смородина,

Мох да мелколесье.

Человек без родины —

Соловей без песни.

 

Не шуми, осокою,

Озеро лесное.

Там, где ель высокая,

Дом — гнездо родное.

 

А теперь над елью той

Только дыма тучи.

А под елью сын-герой…

Ворогом замучен.

 

Встал я ночью лунною,

Дробовик за плечи —

И за речку шумную,

Ворогу навстречу!

 

Ягода смородина,

Мох да мелколесье.

Человек без родины —

Соловей без песни.

И. Бауков

 

Память

Не забудутся, знал я,

Чащобы багряные краски

И друзья боевые

От мостика невдалеке:

На колено припавший

С винтовкою Леша Гераскин

И Помазкин Ванюша

С тяжелой гранатой в руке.

 

Помню: меткий огонь,

И в предплечии — дрожь пулемета.

Раскудахтолось эхо,

Взрывая осеннюю сонь.

Припадая к прикладу,

В росинках холодного пота,

Куриленко кричал:

— По фашистам, ребята, огонь!

 

Опрокинулось небо

Под рыжими шапками сосен,

И ложились на землю

Метелки нескошенных трав...

Под дождем дотлевала

Военная первая осень,

Пожелтевшие листья

И гильзы вокруг разбросав.

П. Кобраков

 

На партизанской встрече

Спят партизаны в школе-интернате

После объятий жарких — тишина.

Нет никого в разведке и в засаде,

На страже — одинокая луна.

 

Спят.

Ордена, медали, раны, шрамы —

Всего в избытке у моих друзей.

Я под луною, примостившись к раме,

Задумался о юности своей.

 

Голодная, холодная и злая,

Деля с друзьями участь пополам,

Она ходила, троп не выбирая,

С заданием по вражеским тылам.

 

Не унывала под огнем смертельным,

До пояса проваливалась в снег

И у селений под кустом метельным

Устраивалась молча на ночлег.

 

Все для нее на свете было ладно,

Жила, щедрот не требуя взамен...

Как далека она

И невозвратна,

В шинелишке кургузой до колен.

 

Но кажется,

Прорвавшись сквозь потери,

Пройдя военный путь суровый весь,

Сейчас вот-вот

Раскроет юность двери

И по-солдатски скажет мне:

«Я здесь!»

П. Кобраков

 

Партизанская папаха

За этим горным перевалом,

За этой каменной стеной

Туманы чешутся о скалы

Своею белою спиной.

 

И росы —

Словно капли пота

На камнях,

стынущих в буран.

Как вихрь,

Врывалась с пулеметом

Сюда разведка партизан.

 

И пули цокали о скалы,

И ветер черной гарью пах.

И в сосняках густых мелькали

Заломы острые папах.

 

И враг дрожал в ночи от страха...

И, как зарубка,

до сих пор

Лежит гранитная папаха

На перевале Крымских гор.

Н. Мартынов

 

Чистая совесть

Три березы над полем

Русые.

Вечным пламенем

Жжет война...

 

Белоруссия, Белоруссия,

Чистой совести сторона.

Белой дымкою —

Нива спелая.

Росы белые за селом...

 

А по белому...

А по белому

Танки черные — напролом.

Пепел тучей

Над белым полем.

Бьет посевы

Свинцовый град.

Отдается тупою болью

Каждый вбитый

В цветень снаряд.

В теле тополя —

Горсть осколков.

Все имущество — узелки.

Лижут белое

В небе облако

Злые красные языки.

И ночами, от зарев рыжими,

Не кончают сирены выть.

Беларуси

Не быть униженной,

Оскорбленною

Ей не быть!

По-пластунски

Тропинка узкая

В чащи белые вплетена.

Поднимается Белоруссия

Рассчитаться за все

Сполна.

Огрызается

Каждый кустик,

Острой дробью

Сечет пурга.

Белоруссия, Белоруссия —

Белым саваном для врага.

Пулеметы из леса косят,

За углом стережет беда.

И летят в темноту с откоса

Вверх тормашками

Поезда.

Там — Медведев,

А тут — Заслонов,

Там — вихрастый

Малец Петрусь.

Их не тысячи —

Миллионы,

Вся страдалица Беларусь...

 

Три березы

Застыли русые.

И — огонь...

И — земля черна...

Белоруссия, Белоруссия —

Партизанская сторона...

Белоруссия,

Плугом стерты

Клятых гуннов следы с полей,

Каждый вставший на бой

Четвертый

Стал священной землей твоей,

Стал огнем

Над могилой братской

Вечным,

Вставшим до самых звезд.

И горит он

Костром солдатским

Между белых

Твоих берез.

Н. Мартынов

 

Накануне

Утихли орудийные раскаты.

В твоем краю — прифронтовой уют.

А я, фуфайку нарядив заплатами,

Пойду туда,

Где нас едва ли ждут.

 

На двести метров —

Точка огневая

И эшелона вражеская речь.

Нам нужно,

Эту цепь одолевая,

На полотне бикфордов шнур зажечь!

 

Ну а пока,

Укрывшись по соседству,

Спит разноликий бородатый ряд.

И сквозь стекло,

Как в недалеком детстве,

Прищурившись, созвездия глядят.

 

Свеча дрожит

От выдохов орудий,

Дымок свивая в тоненькую нить...

Как просто

И легко

Вас ранить, люди!..

Как трудно

Вас от боли

Заслонить!

Н. Медведева

 

В отряде

О жизни птица смело судит:

Всем дарит щедрое «ку-ку»...

Сидели у землянок люди.

Один нагнулся к котелку,

 

Другой склонился над затвором,

Собрался третий в караул...

Дремоту над усталым бором

Тревожил отдаленный гул.

 

Настил из елок пряный, колкий,

С бинтами сумка начеку,

Густые хвойные иголки

Кололи девичью щеку.

 

А сердце обновленно билось.

Светло девчонке в темноте.

Две искорки, синея, взвились

К далекой звездной высоте.

 

За лесом

шли шеренги черные.

За лесом

враг весь свет затмил.

Укрыл созвездьями девчонку

Неоккупированный мир.

Н. Медведева

 

Партизан

Копал,

копал он землю шало...

Заложен тол —

еще один заслон.

Ощупывая рудненские шпалы,

Навстречу полз

горбатый эшелон.

 

Взрыв...

И прорвались выстрелы в лощине.

Полз партизан,

собрав остаток сил,

Через болото, по скользящей тине...

Еще полдня, в кольце врагов,

Он

Жил.

 

Косясь на кровь,

собаки рвались, выли.

А он —

лежал один среди осок.

Стрелял,

Стрелял,

пока патроны были...

Последний выстрел —

Потемнел висок.

Н. Медведева

 

Подрывник

Он

словно всадник на коне!

А конь его —

особой масти.

Ударишь косо по спине —

и разлетится все на части.

 

Сидит он —

на живом

снаряде!

И тихо-тихо

молотком

так

по снаряду ударяет,

что у смертей

стакан с бойком —

в который раз! —

он отнимает.

 

В траве

валяются ключи,

пригодные для мирных гаек...

И только светлые ручьи

с лица склоненного сбегают.

Н. Медведева

 

Связная

В село фашисты ворвались

С рассветом черным.

Людей на площадь привели —

Стоят покорно.

Идет, пружиня, офицер,

Со свастикой, в регалиях,

С печатью власти на лице.

Подходит к юной Гале.

 

Разлилась золотом коса,

Бровей крылатых взмахи...

Стоит.

Прикованы глаза

К разорванной рубахе.

 

Изящной плеткою в руке,

Чей свист крестьяне знали,

По бледной, худенькой щеке

Он чуть похлопал Галю.

 

Она отпрянула назад.

В бессилье холодея,

Девчонка плюнула в глаза

Фашистскому злодею.

 

Ее

веревка оплела,

Когда везли в Красное...

Галина,

Галочка была...

Была у нас связною.

Н. Медведева

 

Обида

И щеки у печурки заалели,

Теплом домашним на людей дохнув,

И люди у печурки потеплели,

Доверчиво ей руки протянув.

 

Катюша обвернула кофтой ноги.

Катюша вновь готова в путь-дорогу.

И с гордостью подумала она:

«Как все!

Она обута и сильна!»

 

К железной банке,

Маленькой,

Единственной,

Ей разрешили прикоснуться первой.

Она губами тронула таинственность

С забытым,

Диким именем —

Консервы.

 

Казалось Кате,

Теплыми глазами

Ее в отряде

Каждый

Принимал...

— Эх!

В школу бы тебе...

Домой бы...

К маме... —

Усатый дядя Федя помечтал.

 

Катюша

Взгляд с земли не поднимала.

Обида шла без края и конца:

«Они...

Они меня не принимают

За равного себе бойца!»

Н. Медведева

 

* * *

Под Сурожем виднеется курган.

Казнили здесь окрестных партизан.

На обелиске сумеречный свет

И цифра «1000».

Фамилий нет.

Н. Медведева

 

* * *

об Антонине Петровой — лужской комсомолке, партизанской разведчице, посмертно удостоенной Золотой звезды Героя Советского Союза.

 

В тяготах, в лишениях походных.

Маяком — лесной огонь костра.

Здравствуй, здравствуй,

вольный и свободный,

Несгибающийся

Партизанский край!

 

А кругом — враги, и кровь, и горе.

Черная сожженная земля.

Осквернил проклятый, лютый ворог

Стены Новгородского кремля!

Но в лесах и у трясин болотных

Смерть глядит захватчикам в глаза!

 

…И взлетают вражьи эшелоны.

Нет преграды смелости такой.

Партизанской пуле, закаленной

Материнскою святой слезой!

 

Под откос пускаются цистерны.

Рушатся над реками мосты.

Ненавистью лютой и безмерной

Даже звезды дышат и цветы.

 

Клятва комсомольская, сыновья.

Страшного возмездия залог:

— Бить врага, чтоб изошел он кровью,

Навсегда, чтоб в эту землю лёг.

 

Край, где Антонина шла Петрова!

Вижу над тобой победы свет!

Так прими ж от сердца это слово —

Через фронт — наш боевой привет!

П. Ойфа

 

Березка любви

Памяти партизанки Татьяны Ананиной

 

Фашисты вели ее от села.

Штык — наперевес.

Карельская девушка молча шла

сквозь белый, морозный лес.

 

Желтела на плоских штыках

луна, дрожали ее лучи.

И чутко слушала тишина,

как билось сердце в ночи.

 

И знала девушка — никогда

не встать на колени ей.

И знала она, что пройдут года,

что будет мир для людей.

 

Что снег будет только лишь до весны,

что будут звенеть листы.

Что кто-то среди лесной тишины

сюда принесет цветы.

…Каратели встали. Был хмурым

лес, и тени — как воронье.

Каратели встали. А рядом, здесь, —

березка любви ее.

 

Любимого ожидала тут,

над лесом вставал рассвет.

И красной косынки тугой

лоскут повязывала на ветвь.

 

И тихая песня была светла.

И память хранит слова.

Березка такою родной

была! Звенела ее листва.

 

Как хорошо тут рассвет встречать,

июльский теплый рассвет… Враги

не могли ничего узнать.

А было ей двадцать лет.

 

Березка стояла, как снег, бледна.

И скрип от шагов исчез…

Дрожала на плоских штыках

луна, и дрогнул от залпа лес.

 

Я видел березку после войны.

Как нежен в ней белый цвет!

И годы, и ветры ей не страшны,

и пули давнишний след.

 

И холмик над нею цветами

зарос, что выхожены людьми…

Березка прощанья, березка слез,

березка моей любви.

В. Вальякка

 

Партизанка Лиза

Белая берёзонька у хаты

Наклоняла ветви до земли.

Мимо хаты пьяные солдаты

В город Пено девушку вели.

 

Болью сердце девичье томили,

И огнём пытали и водой.

Никакие муки не сломили

Верность партизанки молодой.

 

Были ветра горькие заплачки

В эту ночь осеннюю долги.

На путях у старой водокачки

Расстреляли девушку враги.

 

Мать-Отчизну девушка любила,

Для неё дышала и жила,

И на свете никакая сила

Сбить её с дороги не могла.

 

Солнце мая сгонит саван белый,

Зашумит весенняя трава.

Вечно в песнях молодости смелой

Будет Лиза Чайкина жива.

А. Сурков

 

Перед памятником партизанке

Клаве Назаровой в Острове

Седая мать, как бы под током,

Не спит, ворочаясь всю ночь.

Встает. Идёт. Глядит из окон

В тоске на собственную дочь.

 

А дочь стоит, как в миг расстрела,

Не принимая смертных мук.

Она в бессмертье посмотрела

И стала каменною вдруг.

 

А мать не спит. Ей снова мнится

В бессонном холоде ночей

Метель. В метели серой лица —

Как пепел серых палачей.

 

И ни слезой, и ни приветом

Сочувствий горю не помочь,

Они опять перед рассветом

Уводят с пьедестала дочь.

 

И каждый день в неё стреляют,

И застилает туча свет.

И руки матери стирают

С гранита пуль кровавый след.

М. Дудин

 

Баллада о жар-птице

Вспоминать тебя хочется

Мне на каждом шагу,

Только имени-отчества

Я назвать не могу.

 

Словно сестрины, милые

Вижу всюду черты.

Только что за фамилия —

Не сказала нам ты.

 

Так знакома мне, словно я

Не свожу с тебя глаз,

Но твоя родословная —

Это тайна для нас.

 

Кто родные, что вырасти,

Все отдав, помогли.

Что хранили от сырости,

От жары берегли?

 

Где тобою услышана

В детстве песня была:

Может, в парке Камышина,

Может, в доме Орла?

 

Кем была очарована

По весне — назови?

Ах, весна... Вечеров она

Столько дарит любви!

 

Иль ждала ты: приметится,

Сердцу лишь не перечь.

Не успевшая встретиться,

Опоздала для встреч...

 

У речной у излучины

Над Окою, в селе,

Твои руки прикручены

К поседевшей ветле.

 

Ты застыла у дерева,

У крутого костра.

В эту ночь сорок первого

Ты мне — словно сестра.

 

Бьет в лицо твое колкая

Крупка синей пурги.

И тебя комсомолкою

Называют враги.

 

Пусть глумятся. Избитая,

Ты решила: молчи.

И, бензином облитая,

Полыхаешь в ночи.

 

Ночь холодная, с тучами,

Невтерпеж горяча, —

Над сугробами жгучими

Ты — живая свеча.

 

Что придумаю, сделаю,

Чтоб рассеялась мгла,

Чтоб ты тихая, смелая,

Умереть не могла?

 

Незаметные, с вечера

Мы стоим у крыльца,

Чтоб огонь твой отсвечивал,

Проникая в сердца.

 

Он горит, не кончается

На виду у села.

Вырастая, качаются

Два кровавых крыла.

 

Вижу скорбные лица я,

Плачет мать в стороне.

Ты ж летящей жар-птицею

Представляешься мне.

 

А жар-птицы сгорающей

Даже в страшной беде

Никогда, никогда еще

Не бывало нигде.

 

Над просторами милыми

Неспокойная тишь.

Соберешься ты с силами —

И сейчас улетишь.

 

Вечно буду гордиться я,

Несказанно любя:

В моем сердце жар-птицею

Поселяю тебя.

Д. Блынский

 

Партизан

Про жизнь и смерть.

Ущелья пахли дымом,

Он уцелел — один из двадцати.

И, прозванный стократ «неуловимым»,

В тот раз подумал: «Не уйти».

 

Кольцо сжимал всё туже неприятель,

А он засел в окраинной избе,

Десяток пуль расчётливо потратил

И приберёг последнюю — себе.

 

Я слышал, на Балканах есть могила

И некролог из трёх коротких фраз:

«Не смейся, смерть! Лишь раз ты победила,

Он побеждал тебя — десятки раз!..»

И. Фоняков

 

Итальянские слезы

Возле Братска, в поселке Анзёба,

плакал рыжий хмельной кладовщик.

Это страшно всегда до озноба,

если плачет не баба — мужик.

 

И глаза беззащитными были,

и кричали о боли своей,

голубые, насквозь голубые,

как у пьяниц и малых детей.

 

Он опять подливал, выпивая,

усмехался: «А, всё это блажь!»

И жена его плакала: «Ваня,

лучше выпей, да только не плачь».

 

Говорил он, тяжелый, поникший,

как, попав под Смоленском в полон,

девятнадцатилетним парнишкой

был отправлен в Италию он.

 

«Но лопата, браток, не копала

в огражденной от всех полосе,

а роса на шоссе проступала,

понимаешь, роса — на шоссе!

 

И однажды с корзинкою мимо

итальянка-девчушечка шла,

и что люди голодные — мигом,

будто русской была, поняла.

 

Вся чернявая, словно грачонок,

протянула какой-то их фрукт

из своих семилетних ручонок,

как из бабьих жалетельных рук.

 

Ну а этим фашистам проклятым,

что им дети, что люди кругом,

и солдат её вдарил прикладом,

и вдобавок ещё — сапогом.

 

И упала, раскинувши руки,

и затылок — весь в кровь, на шоссе,

и заплакала, горько, по-русски,

так, что сразу мы поняли все.

 

Сколько наша братва отстрадала,

оттерпела от дома вдали,

но чтоб эта девчушка рыдала,

мы уже потерпеть не могли.

 

И овчарок, солдат мы — в лопаты,

рассекая их сучьи хрящи,

ну а после уже — в автоматы.

Оказались они хороши.

 

И свобода нам хлынула в горло

и, вертлявая, словно юла,

к партизанам их тамошним в горы

та девчушечка нас повела.

 

Были там и рабочие парни,

и крестьяне — дрались на ять!

Был священник, по-ихнему падре

(так что бога я стал уважать).

 

Мы делили затяжки и пули,

и любой сокровенный секрет,

и порою, ей-богу, я путал,

кто был русский в отряде, кто нет.

 

Что оливы, браток, что берёзы,

это, в общем, почти все равно.

Итальянские, русские слёзы

и любые — всё это одно...»

 

«А потом?» — «А потом при оружьи

мы входили под музыку в Рим.

Гладиолусы плюхались в лужи,

и шагали мы прямо по ним.

 

Развевался и флаг партизанский,

и французский, и английский был,

и зебрастый американский...

Лишь про нашенский Рим позабыл.

 

Но один старичишка у храма

подошел и по-русски сказал:

«Я шофёр из посольства Сиама.

Наш посол был фашист... Он сбежал...

 

Эмигрант я, но родину помню.

Здесь он, рядом — тот брошенный дом.

Флаг, взгляните-ка, алое поле,

только лев затесался на нём».

 

И тогда, не смущаясь нимало,

финкарями спороли мы льва,

Но чего-то ещё не хватало:

мы не поняли даже сперва.

 

А чернявый грачонок — Мария

(да простит ей сиамский посол!)

хвать-ка ножницы из барберии,

да и шварк от юбчонки подол!

 

И чего-то она верещала,

улыбалась — хитрехонько так,

и чего-то она вырезала,

а потом нашивала на флаг.

 

И взлетел — аж глаза стали мокнуть

у братвы загрубелой, лютой —

красный флаг, а на нём серп и молот

из юбчонки девчушечки той...»

 

«А потом?» Похмурел он, запнувшись,

дернул спирта под сливовый джем,

а лицо было в детских веснушках,

и в морщинах — недетских совсем.

 

«А потом через Каспий мы плыли,

улыбались, и в пляс на борту.

Мы героями вроде как были,

но героями лишь до Баку.

 

Гладиолусами не встречали,

а встречали, браток, при штыках.

По-немецки овчарки рычали

на отечественных поводках.

 

Конвоиров безусые лица

с подозреньем смотрели на нас,

и кричали мальчишки нам: «Фрицы!» —

так, что слёзы вставали у глаз.

 

Весь в прыщах, лейтенант-необстрелок

в форме новенькой, так его мать,

нам спокойно сказал: «Без истерик!» —

и добавил: «Оружие сдать!»

 

Мы на этот приказ наплевали,

мы гордились оружьем своим:

«Нам без боя его не сдавали,

и без боя его не сдадим».

 

Но солдатики нас по-пастушьи

привели, как овец, сосчитав,

к так знакомой железной подружке

в так знакомых железных цветах.

 

И куда ты негаданно делась

в нашей собственной кровной стране,

партизанская прежняя смелость?

Или, может, приснилась во сне?

 

Опустили мы головы низко

и оружие сдали легко.

До Италии было неблизко,

до свободы совсем далеко.

 

Я, сдавая оружье и шмотки,

под рубахою спрятал тот флаг,

но его отобрали при шмоне:

«Недостоин, — сказали, — ты враг...»

 

И лежал на оружье безмолвном,

что досталось нам в битве святой,

красный флаг, а на нём серп и молот

из юбчонки девчушечки той...»

 

«А потом?» Усмехнулся он желчно,

после спирту еще пропустил,

да и ложкой комкастого джема,

искривившись, его подсластил.

 

Вновь лицо он сдержал через силу

и не знал его спрятать куда:

«А, не стоит... Что было — то было.

Только б не было так никогда.

 

Завтра рано вставать мне — работа.

Ну а будешь в Италии ты, —

где-то в городе Монте-Ротонда,

там живут партизаны-браты.

И Мария — вся в черных колечках,

А теперь уж в седых — столько лет.

Передай, если помнит, конечно,

ей от рыжего Вани привет.

 

Ну не надо про лагерь, понятно.

Как сказал — что прошло, то прошло.

Ты скажи им — им будет приятно:

в общем, Ваня живёт хорошо...»

 

Ваня, все же я в Монте-Ротонде

побывал, как просил меня ты.

Там крестьяне, шофёр и ремонтник

обнимали меня, как браты.

 

Не застал я синьоры Марии.

На минуту зашел в её дом,

и взглянули твои голубые

с фотографии — рядом с Христом.

 

Меня спрашивали и крестьяне,

и священник, и дровосек:

«Как там Ванья, как Ванья, как Ванья?» —

и вздыхали: «Какой человек!»

 

Партизаны стояли рядами —

столько их для расспросов пришло,

и твердил я, скрывая рыданья:

«В общем, Ваня живет хорошо».

 

Были мы ни пьяны, ни тверёзы —

просто пели и пили вино.

Итальянские, русские слёзы

и любые — все это одно.

 

Что ж ты плачешь, опять наливая,

что ж ты цедишь: «А, всё это блажь!»?

Тебя помнит Италия, Ваня,

и запомнит Россия — не плачь.

Е. Евтушенко

 

Ясь

Вышел Ясь

Из ветхой избушки,

На плетень оперся

У сада.

Видит он:

Бежит к нему с опушки

Его маленький сынок,

Его отрада.

 

Он в одной руке

Несет веревку,

А другою

Сдерживает сердце:

«Ох, отец!

Нашу старую буренку

Увели проклятые немцы!»

 

Пожалел старик

Свою скотину,

Он избу стеречь

Оставил бабу,

Чмокнул

На прощанье

Сына

И пошел

К немецкому штабу.

 

Криками и бранью

Встретил Яся

На крыльце

Фашистский полковник:

«Уходи, собачье мясо!

Убирайся!

Вот еще

Нашелся

Законник!»

 

Старый Ясь

Ни с чем

Подходит к дому,

Брызжет дождик

Теплый и редкий…

У села

За стогом соломы

Повстречали Яся

Соседки.

 

«Ясь!

Покуда ты ходил за коровой —

По селу

Патруль немецкий рыскал.

Ой, убит

Твой сынок чернобровый,

Нет в живых

Твоей женки Марыськи!»

 

До зари,

Пока не спали певни,

Ясь в ногах просидел

У покойных.

И пошел к попу

На край деревни,

Чтобы мертвых

Погрести достойно.

 

Он плетется

В горькой обиде,

Смотрит —

Вьется дым синеватый.

Пригляделся старый

И видит:

То горит

Его бедная хата.

 

Молвил Ясь:

«Не будет с немцем толку!

Стерпим —

Бабы наплюют в глаза нам!..»

Из навоза

Выкопал винтовку

И подался в пущу,

К партизанам.

 

Хороша

У пущи той дорога,

Да ходить по ней

Врагам неловко:

То из-за куста,

То из-за стога

Достает их

Ясева винтовка!

Д. Кедрин

 

Лошадь

Немец нервно дергал вожжи,

Полный ярости и зла:

На дороге стала лошадь

И вперед никак не шла.

 

Набок съехала упряжка,

Пена била изо рта —

Полосатой, как тельняшка,

Лошадь стала от жгута.

 

Боль двоила перелески,

Губы рвали удила:

Он кричал ей по-немецки, —

Лошадь русская была.

 

Старец вышел на дорогу:

— Дай, голубчик, помогу. —

Подседельник он потрогал,

И поправил он дугу.

 

И лошадка любит ласку,

У нее ведь тоже нрав…—

Сел он к немцу на коляску,

Губы в дудочку собрав:

 

— Но, гнедая, но, милашка,

Бей копытами песок! —

И задвигалась бедняжка

Под родимый голосок.

 

Разлетелась рысью лошадь,

Кучер бороду сорвал

И на шею немцу вожжи

В три обхвата намотал.

 

Партизаны рады были

Той лошадке молодой.

Из бадьи ее поили

Родникового водой…

В. Сорокин

 

Соловьи

Два соловья поют в лесу,

Зарю малиновую встретив.

По капле солнце пьет росу,

И песню начинает третий.

За оборотом оборот…

 

Замаскированные в листья,

Сегодня не пройдут вперед

Фашистские мотоциклисты.

Они сегодня лягут в топь,

В лесную ржавчину и сырость.

 

Гремит стремительная дробь,

Под небом Украины ширясь.

Так звонок голос одного

Над потаенною тропинкой,

Как будто в горле у него

Серебряная есть дробинка.

Другие вторят вперекат

На всем просторе поднебесья…

 

В тылу фашистов, в чернолесье,

Три партизана говорят.

О. Колычев

 

Стоянка партизанская в лесу...

Стоянка партизанская в лесу.

Отряд безвестен. Вечер безответен.

Слетел листок и медлит на весу —

Его на миг поддерживает ветер.

 

Сюда добраться трудно, а уйти…

Хотел уйти, да дума возвратила —

Для стольких партизанских атлантид

В ту пору летописцев не хватило!

 

Ты, лес, вздохнул, ты рассказать хотел,

Стучал радистом беспокойный дятел,

Но клинопись твоя на бересте,

Но твой язык нам, людям, непонятен.

 

Поляну эту не накрыть стеклом,

Ей вечный сторож — русская природа,

Глядят берёзы строго и светло,

Безмолвные мои экскурсоводы.

Н. Дмитриев

 

Партизанская землянка

Накат землянки незамысловатый,

Надёжнее опоры не найти…

И снова к ней идут по круглым датам

Участники суровой той войны.

 

…Вдали от гулких мест в глухой тиши

Она скрывала, грела и лечила,

И грамоте войны бойцов учила,

И сосны слышала окрест.

 

И с потолка срывались капли слёз,

Когда в неё не возвращался кто-то,

А там, вдали, трещали пулемёты

И поезда летели под откос.

 

А там, вдали, шла битва не на жизнь

И полнилась земля друзей телами,

Простых парней, которых нет уж с нами,

Хоть вечно жить любимым поклялись…

 

Накат землянки незамысловатый,

Надёжнее опоры не найти…

И снова к ней идут её солдаты,

Но реже-реже может кто дойти.

Н. Колобаев

 

Песня курских партизан

В тылу врага мы бьемся непреклонно.

Повсюду наши зоркие посты.

Взлетают к небу вражьи эшелоны,

Пылают склады, рушатся мосты.

 

За нашу кровь, за слезы и за раны

Мы вражьей своре предъявили счет.

Смелее в бой, лихие партизаны!

За партию, за Родину, вперед!

 

Мы знаем всё, и всюду нам дорога,

В глухую полночь, вьюгу и туман.

Нас было мало, а теперь нас много,

Растут отряды курских партизан.

 

Враг будет бит. Фашистской банде черной

Не жить на нашей радостной земле.

Разведка наша в Курске и Касторной*…

Друзья у нас и в Брянске, и в Орле.

 

Кровавым гадам нет от нас пощады,

Берутся села за топор и нож.

Штыком, гранатой, пулей и прикладом

Врага найди, свали и уничтожь!

В. Шульчев

 

* Касторное — ПГТ в Курской обл., многие годы был известен как Касторная (по названию ж/д станции). В районе поселка в 1943 г. произошли крупные сражения в ходе Воронежско-Касторненской операции.

 

Мужество

Партизану Гайдукову, пустившему под откос

четыре вражеских эшелона

 

Мы стоим торжественно и строго.

Зимний день. Забыть его нельзя.

Вот уходят в дальнюю дорогу

Побратимы наши и друзья.

 

Им идти безлунными ночами

От дорог проезжих вдалеке,

С карабином, с сумкой за плечами

И военной картою в руке.

 

Впереди — белёсая равнина,

Мгла, сугробы, рек неверный лёд.

Пусть литое дуло карабина

Их в бою с врагом не подведёт.

 

Пусть рука не дрогнет на гранате,

След их скроют вьюги и снега…

В каждом доме, в каждой сельской хате

Защитят, укроют от врага.

 

Соберутся люди, и селянам

Будет мил, и радостен, и нов

Разговор с заправским партизаном

Из больших прославленных лесов.

 

Может, дед заплачет бородатый: —

Скоро ль наши? Долго ль будем ждать?

Всё на стол, чем живы и богаты,

Для гостей поставят, станут хату

От чужих людей оберегать.

 

Только, может, хаты не найдётся.

День пройдёт под стрехой шалаша,

Где-то в ржавом, сереньком болотце,

Крытом редкой гривой камыша…

 

Вновь дорога. Месяц — как подкова.

Дали — цвета мутного свинца.

Трудный путь Егора Гайдукова —

Доведён уже он до конца.

 

Я опять припомню и увижу

Сталь ружья, зажатую в руке.

И едва поскрипывают лыжи,

И мерцают рельсы вдалеке.

 

Провода, гудящие при ветре,

Крыши будок — как ребро ножа.

Там стоят на каждом километре

Патрули, посты и сторожа.

 

Только — что они для партизана!

Скрытый ночью, мутной, словно дым,

Он придёт, негаданный, нежданный,

И опять уйдёт, неуловим.

 

И они уходят. И за ними

Загремит и рухнет под уклон

В тяжком лязге, в пламени и дыме

Шедший к фронту вражий эшелон…

 

Слава вам, прямым и непреклонным!

Снова тропы падают в туман.

За каким по счёту эшелоном

Ты идёшь, бесстрашный партизан?

 

Может быть, и мне придётся круто.

Повстречавший смертную беду,

Как свою последнюю минуту

Я в бою последнем проведу?

 

Труден будет этот час суровый.

Но, с врагом сойдясь лицом к лицу,

Вспомню я Егора Гайдукова

И умру, как следует бойцу.

 

Только жить и жить нам, побеждая,

Сил и песен звонких не тая.

Сторона родимая лесная!

Партизанские края!

В. Шульчев

 

Партизанская

Немецкими танками смяты посевы.

Свинцовая хлещет пурга.

Но грозное пламя народного гнева

Бушует в тылу у врага.

 

Мсти врагу беспощадно и смело!

Мать-Отчизна, мы слышим твой зов!

В бой выходят за правое дело

Партизаны орловских лесов.

 

Враг злобствует в бешеном страхе и дрожи,

Но Родина нам дорога.

Ряды партизанские ширя и множа,

Народ наш встаёт на врага.

 

На воздух мосты, эшелоны и склады!

Берись за топор и за нож!

Свинцом и гранатой, штыком и прикладом

Фашистских собак уничтожь!

 

Мсти врагу беспощадно и смело!

Мать-Отчизна, мы слышим твой зов!

В бой выходят за правое дело

Партизаны орловских лесов.

В. Шульчев

 

Партизанская слава

Топкие болота,

гиблый лес кругом,

пригоршнями воду

из копцов мы пьем.

Катятся за днями

дни в глуши лесной:

дважды отшумели

травы над Двиной,

дважды приходили

жниво и покос,

только мы не брали

ни серпов, ни кос.

 

Третий год нам жены

пышек не пекут,

третий год по хатам

кросна не снуют,

и холсты не стелют

девки по росе,

и болотной ржавью

мы покрылись все.

От родного дома, своего угла

в гиблый лес недоля

всех нас привела.

 

Уцелело в Дубровке

полтора двора,

сенокос проходит,

страдная пора,

но не видно на поле

золотых снопов,

стосковались за лето

Девки без серпов.

Пыль с земли на игрищах

тучей не встает,

но о нас по-прежнему

слава вдаль идет.

 

— Кто ты?

— Я из Дубровки.

— Значит, — партизан?

— А спроси —

расскажет за рекой курган.

— Как-то возле Дубровки

раннею порой

на дороге выждали

мы обоз штабной,

окружили, встретили

немцев на пути,

заперли дорогу им —

дальше не пройти.

 

Грохнули гранаты,

злость нас всех взяла —

будто на работу

Дубровка пошла,

косари и жнец,

сбоку — пареньки,

бабы-партизанки,

сзади — старики,

били немцев, били

часу не прошло —

а не сосчитаешь,

сколько их легло.

 

С той поры заказаны

в Дубровку пути,

пешему ли, конному

немцу — не пройти.

С той поры не брали

в руки мы серпов,

на току не стлали

золотых снопов,

пыль с земли на игрищах

тучей не встает,

но о нас по-прежнему

слава вдаль идет.

 

— Кто ты?

— Я из Дубровки.

— Значит, — партизан!

На костях немецких

высится курган.

А. Белевич

 

В партизанском краю

И что тебе сердце, так горько?

Июньские полдни тихи,

Цветёт бузина на задворках,

Молчат по дворам петухи.

 

Не слышится песня с покосов,

Быть к вечеру, видно, грозе.

Пойду вдоль полей до погоста

Проведать отцовских друзей.

 

Лихая година… Россия…

Волненья сдержать не могу.

Какая забота и сила

Здесь путь преградила врагу!

 

Забудусь,

Нахмурится небо.

Почувствую вдруг на щеках

Дождинок холодную нежность,

Далёкого горя раскат.

В. Голубев

 

На партизанской поляне

Меж сосен высоких

дорога лежит —

Поляну в лесу

обелиск сторожит.

 

Здесь, грустную память

о прошлом храня,

Далёкое эхо

окликнет меня.

 

И вздрогнет нежданно

вокруг тишина,

И сердце зайдётся —

неужто война?..

К. Асеева

 

Подснежник

В семи верстах от нас

в лесу — поляна…

Хоть много лет прошло —

забыть я не могу.

Как под конвоем гнали

партизана

Фашисты в бьющую свинцом пургу.

 

Он был поставлен к зябнущей берёзе,

Убийцам прямо посмотрел в глаза,

И то ль от ветра, то ли от мороза

На снег упала жгучая слеза…

 

Прошла война над выжившей поляной,

Но отголосок той былой грозы

В стволу берёзы —

пулевая рана,

И где казнили немцы партизана,

Подснежник вырос из его слезы.

 

Я и теперь поляну вижу эту:

…Подснежник… смерть…

Фашисты… и мороз…

И я хочу, чтоб не было на свете

Войны, смертей и раненых берёз.

А. Романюк

 

В войну гремел наш край суровый...

В войну гремел наш край суровый

Своею славой до небес.

Немецкий дух, «порядок новый»

Не принял партизанский лес.

 

Шли под откосы эшелоны,

Взрывались в небе «юнкера».

Не приняли «порядок новый»

России брянские леса.

 

Не принят был «порядок новый»,

Как только враг ни лютовал.

Он даже в целые районы

Своей ногою не ступал.

 

Корженковы, и Куликовы,

И многие из овстужан*

Не приняли «порядок новый»,

Ушли в отряды партизан.

 

Враги сжигали лес сосновый,

Детей и жён в сараях жгли,

Не принят был «порядок новый»

На нашей Брянщине людьми.

 

В войну гремел наш край суровый,

Громил фашистов по лесам.

Не принял край «порядок новый» —

Я это видел лично сам!

Б. Родимов

* Овстужане — жители с. Овстуг Жуковского р-на Брянской обл.

 

Партизанский обоз

Нам теперь всё трудней удержаться от слёз,

Вспоминая войну и блокаду.

Разве можно забыть Партизанский обоз

Голодающему Ленинграду?

 

Да, чего не придумает русский народ

И чего не свершит, если надо! —

Провезти по немецким тылам, через фронт

Продовольствие для Ленинграда!..

 

Но сначала его было нужно собрать

В деревнях Партизанского края,

И тайком от врага драгоценную кладь

Довезти, ничего не теряя.

 

По лесам и болотам, в пургу и мороз,

Обходя оккупантов засады,

Продвигался к востоку огромный обоз,

Партизанский обоз Ленинграду:

 

Был опасным и долгим его тайный путь,

По ночам, чтоб уменьшить угрозу

С самолётов заметить в лесу что-нибудь

И удар нанести по обозу.

 

Он пришёл в Ленинград и продукты привёз,

Дар сердец Партизанского края,

Легендарный в веках Партизанский обоз,

Братской дружбы страница святая.

 

...На опушке, под сенью кудрявых берёз

Обелиск, как солдат, строг и скромен.

«Здесь прошёл в Ленинград Партизанский обоз.

Честь и слава советским героям»

А. Молчанов

 

* * *

Кто в метелицу выехал? Кто там?

Это мы, — пусть крепчает мороз:

По дорогам глухим, по болотам

Партизанский проходит обоз.

 

Мы идем бездорожьем, где пламя,

Где пожарища грозная тень.

Братья кровные! Слышите? С вами

Партизаны родных деревень.

 

Ленинградцы, родные! Поверьте,

Ваша слава в народе жива.

О советском большом человеке

По земле прогремела молва.

 

Ходит мститель народный сурово,

Где грохочет в разрывах земля,

Так дойди, наше вольное слово,

До прославленных башен Кремля!

 

День придет — буря грозная грянет

В час расправы с кровавым врагом,

Никогда на колени не станет

Наш народ и не будет рабом.

В. Саянов

 

Спасибо вам!

Спасибо вам, товарищи и братья!

За все, что вы привозите ему,

Наш город заключает вас в объятья,

Вас прижимает к сердцу своему.

 

Он вас благодарит, великий город,

В гранитные одетый берега.

Спасибо вам! И хлеб ему ваш дорог,

И, главное, забота дорога.

 

Подарки ваши — мы их не забудем;

Вы жизнью рисковали, их везя.

Спасибо вам! Где есть такие люди —

Такую землю покорить нельзя.

В. Инбер

 

Настя

Ирине Иосифовне Алексеевой

 

Посреди многолюдного пира,

в день рождения свой, в выходной,

расскажи, попрошу, тётя Ира,

как была партизанской связной.

 

Не хочу ни закуски, ни водки…

Пусть примолкнет на миг молодёжь…

Ведь такой героической тётки

в наше время нигде не найдёшь!

 

В юном возрасте трудно признаться…

Ей, девчонке (смотри — не смотри),

в сорок первом — всего девятнадцать,

в сорок пятом — всего двадцать три!..

 

Память, память… Тревожить не надо…

Там застряло — на все времена —

ненавистное слово «блокада»,

ненавистное слово «война».

 

В ноябре сорок первого года,

в тяжелейшем, в таком непростом,

уходила в поля-огороды —

за капустным как будто листом.

 

Пробиралась местами глухими,

по задворкам, петляя следы…

И чужое придумано имя —

ясно дело, на случай беды.

 

А кругом — ни приюта, ни крова.

Поразмыты дождями пути.

И до Парголова до второго

нелегко пешедралом дойти.

 

Холода. Холода и ненастья.

И от фрицев не стало житья…

Ленинградская девочка Настя —

это горькая юность твоя.

 

Смерть глядится из каждой воронки,

поминутно грозится: «Убью!»

Но пора возвращаться к сестрёнке

в нежилую квартиру свою.

 

Ведь кому-то, наверное, надо

уберечь от погибели дом,

собирать на заводе снаряды

и тушить «зажигалки» потом…

 

Отгремят триумфальные марши

по вокзалам обеих столиц.

Летописцы парадные наши

про войну наплетут небылиц…

 

Сочинят-напридумают: танки,

громовое лихое «ура!»…

А сегодня — вода из Фонтанки,

и к (живой ещё!) маме пора.

 

Старых песен и фильмов военных

не гнушается новая власть,

президентских речей вдохновенных

дозволяет наслушаться всласть:

 

мол, достойны и славы, и счастья,

и спокойного как бы бытья…

…Ленинградская девочка Настя —

тётя Ира родная моя!..

П. Шувалов

 

Партизаны

Платону Воронько

 

Черноморье,

Причалы.

Уже заграница,

Вдалеке фонари и луны полушарие.

Я с украинским братом Платоном

хочу поклониться

Болгарии.

 

У Платона есть друг

в древнем городе Варне.

Состоится ли встреча,

Еще неизвестно пока.

Вместе были они,

окрещенные пулями парни,

Партизанами у Ковпака,

 

Опускается трап на болгарскую сушу.

Сразу мой ковпаковец

бегом на причал.

Тут шофер

Подхватил партизанскую душу

И умчал...

 

Два часа на прогулку...

Луна да платаны,

Разговоры со встречными,

а потом

Возвращенье.

Но что-то не видно Платона.

Где Платон?

 

Где?

Но даже друзья по каюте не знали,

И его на прогулке не видел никто.

Вдруг оттуда,

как «скорая помощь» сигналя,

Мчит авто...

 

...Вышел он,

моего беспокойства виновник.

Вслед выносят

различных сосудов набор.

Словно солнечный свет,

полыхает вино в них.

«Эй, сейчас отплываем!»

«Скорее на борт!»

 

Он идет, в окруженье болгар и болгарок.

Все болгары колотят в ладоши

И запасы вина

преподносят в подарок

Платоше.

 

Он в ударе

и нам объясняет невинно,

Как во имя его сабантуй начался.

«Не забыть, — говорит, —

эти два с половиной

Часа!

 

Сколько лет, — говорит, —

не бывал у дружка-партизана,

Но, клянусь, —

Наша дружба крепка,

За нее, — говорит, —

мы до дна осушили стаканы

И за нашего Ковпака»,

 

С благодарной улыбкой на потном лице

Он болгарам кричит:

«До свидания, Варна!»

И на весь теплоход

добавляет:

«О це гарно!»

С. Смирнов

 

Дед Кузьмич

Памяти 83-летнего Героя Советского Союза

Матвея Кузьмина

 

Он был никем — не партизан, не воин

И даже не колхозник на крайняк.

А вот поди ж ты: славы удостоен,

Сказать «герой»... Да всё не просто так.

 

Подмечено ведь: нет огня без дыма,

А он, не то что справным мужиком —

И за царя считался нелюдимым,

А при Советах — просто бирюком.

 

Его считали контрой без причины,

Когда, на страх и слёзы матерей,

Бавария на псковские равнины

Прислала своих горных егерей.

 

Война... Здесь сразу видно, кто плохие.

Спросил разведчик, видно, ветеран:

«Мне нужен проводник, леса глухие,

Пойдёшь, ведь ты охотник, русс-Иван?»

 

Он упирался — может, для блезира,

Но согласился провести отряд,

Когда взглянул на карту командира

И брови свёл, как много лет назад.

 

Гадал народ, почёсывая темя,

И выражаясь мрачно и мудро:

«Вот привалило вражеское племя,

Неужто старый с немцем заодно?»

 

Бежала лесом вёрткая позёмка,

Шумели ели в ярости слепой.

А в это время из села мальчонка

Скользил на лыжах верною тропой.

 

Когда под утро скатертью искристой

Снег под ногами солнцем заалел,

Красноармейцы встретили фашистов,

Как дед Кузьмич внучонку повелел.

 

Что сам погиб, то нету разговора...

Когда в метро очутишься, едва ль

В граните дед забудется, который

Стоит, куда-то вглядываясь в даль.

В. Сурнин

 

14 февраля 1942 года, около деревни Малкино под Великими Луками, 83-летний крестьянин Матвей Кузьмин повторил знаменитый подвиг Ивана Сусанина. Немцы, захватившие деревню, планировали диверсию против советских войск и потребовали от старика стать их проводником. Дед Матвей согласился, но послал своего внука предупредить нашего командира. Кузьмич долго водил врагов по лесам и болотам, а в итоге вывел на засаду. Потерпевшие поражение немцы казнили проводника. Матвею Кузьмину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

 

В больнице

«…А я кормила партизан.

Они хитро́ стучали: в крышу.

(Иначе, выхватив наган,

Придёт немчина, всё услышит.)

 

Обманывали нас враги —

Стучали в стенку, только — глупо:

«Эй, матка, матка, помоги!

Я — партизан, я без тулупа,

Я без сапог и без порток,

И весь до косточек продрог…»

 

Хватала я ухват с подпечья:

«Ступай-ка с миром! Покалечу!

Нема ния́ких партызан!

Катись отселя, фулюган!»

Но мне сказал один из них:

 

«Не трону киндеров твоих.

Тебя опекой не покину:

Вы будто с неба в снег и —

сына

Родного, беленького, мне

Спустили тайно на войне.

Мне эта не нужна война,

Возьми, пожалуйста, пшена…

Я чувствую: близка расплата,

Мне не дойти до фатерлянда*.

Запомни: б а у э р я. Нихт** —

Не трону киндеров*** твоих!»

 

Ещё видала я расстрелы…

Ой, глазоньки мои как целы!

Да где же милосердный Бог?

Всех дачников согнали в лог…

Детей невинных, жён, старух…

(Я не могу — мутится дух…)

 

А палачи — свои. Свои?!

Враги глумились: «Шнель****!

Бери

Одёжу с мёртвых! Кто твоя

Возьмёт одёжа? Шнель, свинья!

Твои придут — тебе капут.

В грязь! Надевай их платье!

Гут*****…»

 

Меня трясло, как в осень — лист.

Но совести остаток — чист.

Я не едала пирогов,

Но не боялась я врагов.

И говорила прямо им,

Что у меня на фронте — сын,

Что у меня на фронте — пан,

Что хлеб Сибири не пропал

И с голодухи не помрёт,

Пока сражается

Народ.

 

…Ну, ели же фашиста вши!

Худые немцу вышли щи:

На всех возмездие пришло,

Как наши грянули в село.

Тут фрицы кинулись тикать******,

А мёда хотца! Ульи — хвать…

Пчелиная как выйдет мать!

Да с нею рой. За ним — второй…

Всех уложили под горой

Артиллеристы.

Шла пальба —

Аж раскатись моя изба!

 

Детишек сколько родила?

Дочурка, девочка цела.

Да сыновья, да вся семья.

Их семь, сынов-то, у меня!

 

…Лишь старшенький в земле почил,

Что в пулемётчиках служил.

Ох, — восемнадцати годков.

Куда! — вдали от земляков

Кажись, в Курляндии сложил

Он буйну голову. Там жил

Какой-то барин…

Во дворце

Старинном,

В золотом венце

Спит мой царевич, Ваня мой.

Ну что ж, пора и на покой.

 

Простыли щи. Ищи-свищи.

А что я пла́чу — не взыщи;

Кто не́ жил, тот не плачет пусть.

И не поймёт он нашу грусть…»

 

В палату тихо поплелась.

Заря высокая зажглась.

Вдруг — нимб вознёсся золотой

И над вечернею Москвой,

И над Смоленскою землёй,

Над этой бабушкой седой.

 

Нет ни медальки у неё,

…А в горнице висит бельё.

Малым-мало́ она сыта —

И тут же делом занята:

Чего сварить, кому помочь.

И не корить — ни Боже! — дочь.

 

«У Вас — Твардовского глаза!» —

Хотела было ей сказать,

Но удивленье в тот же миг

Сковало косный мой язык.

 

* Vaterland — отечество, родина (нем.).

** Nicht — нет (нем.).

*** Kinder — дети, ребята (нем.).

**** Schnell — быстро, скоро (нем.).

***** Gut — ладно, хорошо (нем.).

****** Тiка́ти — убегать (укр.).

Т. Никологорская

 

Партизанским тропам в Крыму

Памяти отца

 

Ходоки ваши где-то

вспоминают о вас.

Улыбаются деды,

начиная рассказ.

Рано старятся годы,

но убита война.

В их улыбках — та гордость,

что победой дана.

 

Заросли вы спокойно

и как будто тихи,

лишь мальчишка какой-то

написал вам стихи.

Но когда новой бурей

взрывы гасят миры,

по обрывам как будто

проступаете вы

и хотите напомнить

об убитых тогда.

И спешите на помощь

трудным мирным годам.

 

Партизанские тропы,

пусть не грянет беда.

Пусть никто вас не тронет

никогда, никогда.

Будьте вечно спокойны,

будто скалы, тихи.

А мальчишка какой-то

пусть вам пишет стихи.

В. Мавродиев

 

Партизанская слава

Партизанской славою покрыты

Ковпак, другие имена.

Эти годы ещё не забыты,

Как пылала пожаром война.

 

Пусть расскажут седые туманы,

Как ходили в поход на врага.

Прошли вы вёрсты, партизаны

Приближая Победу тогда.

 

Сражаясь, жизней не щадили,

За дом, за славу, честь свою.

Они все подвиги вершили,

Оставаясь до тризны в строю.

 

Отчизну грудью защищали,

Прикрывая, порою, собой,

Они клятву ей давали,

Смело шли на смертный бой.

 

Они сражались, как герои,

И знали все, на что идут.

Земля, пропитанная кровью,

Там маки красные цветут.

 

Проходят годы скоротечно,

Их ратный подвиг не забыт.

Он в нашей памяти навечно,

Цветами обелиск покрыт.

Б. Мохонько

 

Белорусским партизанам

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

 

На руинах, на погосте,

На кровавых их следах

Пусть скликает ворон в гости

Воронов считать их кости,

Править тризну на костях.

 

Пусть у Гитлера-урода

Сердце вороны клюют.

Пусть узнает месть народа

Вурдалакова порода.

Партизан, будь в мести лют!

 

Матерей лишал он зренья,

Резал старцев и детей.

Встал кошмаром-привиденьем

И закрыл кровавой тенью

День наш ясный от людей.

 

* * *

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

 

Вас зову я на победу,

Пусть вам светят счастьем дни,

Сбейте спесь у людоедов,

Ваших пуль в лесу отведав,

Потеряют спесь они.

 

Слышу плач детей в неволе,

Стоны дедов и отцов.

И кровавый колос в поле

На ветру шумит: доколе

Мне глядеть на этих псов!

 

За сестер, за братьев милых,

За сожженный хлеб и кров,

Рвите из проклятых жилы,

В пущах ройте им могилы

— Смерть за смерть и кровь за кровь!

 

* * *

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

 

Вам опора и подмога

Белорусский наш народ.

Не страшна бойцу тревога,

Партизанская дорога

Вас к свободе приведет.

 

Мир глядит на вашу схватку,

Видит Сталин, как стеной

Встали мы за правду-матку,

Презирая страх-оглядку,

Уважая край родной.

 

Мы от нечисти очистим

Землю, воды, небеса.

Не увидеть псам-фашистам,

Как цветут под небом чистым

Наши нивы и леса.

 

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

Янка Купала (Пер. Mих. Голодный)

 

Походная

Из Путивля раным-рано,

С солнечным восходом,

Ковпаковцы-партизаны

Двинулись походом.

 

Дед Ковпак сказал:

— Прощайте!

Путь лежит к победам.

Если сгинем — не рыдайте,

Выезжайте следом.

 

Добывайте ружья сами… —

И умчался к строю.

Пыль клубится над лесами,

Где идут герои.

 

Загрустила Ярославна,

Мрак тоской нахлынул:

На Карпаты парень славный

Ушёл, да и сгинул.

 

Нет, не сгинул! Через горы

В тыл врагам выходит —

В галицийские просторы

Партизан выводит.

 

Возвратится в край орлиный

До твоей он хаты,

Как под самым под Берлином

Уничтожит ката.

П. Воронько (Пер. И. Авраменко)

 

Партизанская мать

Когда из Сумщины к нам на Карпаты

Она пришла, тревожась за сынка,

Он, партизан, приземистый, кирпатый,

Привёл старушку к штабу Ковпака.

 

Она обед варила нам в обозе

И всех звала сынами: «Ну, сыны,

Садитесь похлебайте, как в колхозе,

Давай, Мишко, заштопаю штаны».

 

Она всегда рыдала горько, слёзно

Над свежею могилою в кустах

И в тихий лагерь возвращалась поздно,

Скрывая боль в заплаканных глазах.

 

И вот её могила под горою…

Она была убита у леска…

За мать свою, всегда готовы к бою,

Идут в огонь отряды Ковпака.

П. Воронько (Пер. Вс. Рождественского)

 

Я тот, кто рвал плотины

Той, що греблi рве.

Леся Украинка

 

Да, я плотины рвал,

Я не скрывался в скалах,

Когда дубы валились под грозой.

Лесная чаща надо мной склоняла

Густые ветви; жёлтою листвой

Укрытый, я лежал под партизанским кровом,

И кровь текла по капле сквозь бинты,

И лесовик склонялся седобровый

И спрашивал:

«Ты все взорвал мосты?» —

«Да, все».

Я помню, надо мною

Сидела Мавка в сумраке ночном,

Укрытая туманной пеленою,

С походным карабином за плечом.

Она, вздыхая, пела до рассвета:

«А почему не спрашивать об этом?»

Вон роза наклонилась, вопрошая:

«Что, хороша я?»

А ясень шепчет ей, качая ветви:

«Нет краше в свете».

«Да, нет краше в свете!

Спаси меня,

Ведь там, над синим Прутом,

Я не успел ещё мосты взорвать.

По ним ползут, прожорливы и люты,

Враги, как змеи».

«Я могу достать

Жив-гай-траву, и смерть она отгонит!»

И принесла, обегав все луга.

И полетели фермы, ланжероны,

Обрушась на крутые берега?

И только эхо грозно хохотало.

 

Да, я плотины рвал,

Я не скрывался в скалах.

П. Воронько (Пер. М. Комиссаровой)

 

Рельсовая война

Тысячи вражеских дотов,

Не сосчитать часовых.

Рельсовый путь лежит,

Как струна.

Приказ Пономаренко

В штаб партизан из Москвы,

Чтоб раненый зверь фашистский

От боли предсмертной взвыл.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

 

Это — за ночь одну

Под каждую рельсу — тол;

Это — на бой последний

Всю Беларусь поднять.

Это — за ночь одну

Ло всем дорогам — огонь;

Это — под тучами вздыбить

Стали тысячи тонн.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

 

И покатился гром,

Ему в веках греметь,

Ему откликались Буг,

Днепр и Березина.

К нам шла с востока весна,

Чтоб вновь на полях зеленеть,

Несла нам свободу она,

А лютым захватчикам — смерть.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

 

Прошли бой, отгремели,

Травой зарастает их след,

Крепнет, строится наша

Родимая сторона,

Звезда Героя на сердце

Горит, как в полях рассвет,

И гордая слава народа

Сияет на целый свет.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

М. Танк

 

Баллада про партизана Дубягу

Дубяге в обозе привиделся сон,

Что в хату вернулся родимую он.

Оставил он возле ворот скакуна,

Окликнул — но нет никого. Тишина.

 

Прикладом дубовые ставни сорвал

И глянул, и хаты своей не узнал:

Незваные гости сидят за столом,

Гуляют, хохочут, пьют брагу с вином,

А около печи чертей череда

На скрипке Дубяги играет чардаш.

 

А сына его — нету мочи глядеть! —

Колышет не женка, не мамка, а смерть!

Проснулся средь ночи. Дурман отгоняя,

Быстрей оседлал боевого коня.

 

Друзьям-партизанам наказывал ждать

Его из разведки лишь дней через пять,

Вот едет он полем, дубровой глухой,

Вот видит, как небо зарделось зарей,

 

И только никак на скаку не смекнет —

На севере солнце сегодня встает

В дыму, и окрашена пламенем даль,

И в Немане красною стала вода.

 

Но вот он увидел с горы за рекой,

Что дом его свечкой горит восковой.

Все понял Дубяга, стал кликать семью —

Не слышит ответа.

Усадьбу свою

Кругом обошел и на клене как раз

Увидел прибитый фашистский приказ,

 

А в нем Рихард Зальц, генерал, улещал —

Сто тысяч иудам в карман обещал

За то, чтоб на след партизан навели,

За то, чтоб Дубягу словить помогли.

 

Дубяга приказ этот с дерева рвет,

Кидать не кидает, а в шапку кладет

И, как ошалелый поводья собрав,

За смертью фашистской помчался стремглав...

 

А в крепости сиднем сидит Рихард Зальц —

Ни пулей его, ни штыком не достать.

Кругом гарнизоны, кругом бункера,

И стража стоит от утра до утра.

 

«Стрелять по подходам!» — приказ строгий дан,

Чтоб к ним не проник ни один партизан.

Сидит Рихард Зальц в неприступном дому.

— Пришел перебежчик! — сказали ему.

 

И вот, как слепой, полный смутных тревог.

Дубяга, споткнувшись, ступил за порог,

И в комнату сразу пахнуло травой,

Повеяло ветром, сосной боровой.

 

— Что можешь сказать? Говори, не молчи!

— Пришел я обещанное получить, —

Ответил Дубяга и вынул приказ.

— Гут! — немец сказал, не сводя с него глаз. —

Покажешь стоянку Дубяги в бору,

Узнаешь, что слов я назад не беру! —

 

Молчит партизан: он в углу, в стороне,

Увидел вдруг скрипку свою на стене.

— Мне денег, — сказал он, — не надо давать,

Позвольте на скрипке на этой сыграть! —

 

И вот партизанская водит рука

По струнам серебряный пламень смычка:

Над Неманом ветер, шумит старый сад,

Дождь льется осенний, звенит листопад;

 

На юг, в теплый край, держат путь журавли,

И где-то напев колыбельный вдали;

Собачий откуда-то слышится вой;

Тревожно шумят тростники над рекой;

 

Крадется в деревню фашистский отряд,

И залпы гремят;

и над стрехами хат,

Над криком смертельным, и грозен и яр,

Багровой метелью гуляет пожар.

 

Дубяга на скрипке играет с душой,

Враги же теснятся у двери толпой,

Расселись на лавках, столах, где могли,

Игру необычную слушать пришли.

 

Один Рихард Зальц туча тучей сидит,

Й пристально он на Дубягу глядит.

Он, видно, узнал, что играет скрипач,

Узнал, чей со скрипки срывается плач,

Узнал, чей над Неманом, взятый огнем,

Горит, как свеча поминальная, дом.

 

Чей гнев дышит в струнах, и чья в них беда —-

Узнал Рихард Зальц и все понял тогда:

— Да это ж Дубяга!

Вяжите его! —

Но Зальц автомата не взял своего:

В мгновение ока Дубяга шагнул,

И грянуло громом — гранаты метнул...

 

И взрыв этот, смертным огнем прогремев,

Продолжил Дубягиной скрипки напев.

М. Танк

 

* * *

Не жалейте, хлопцы, пороха,

Вейте пулей и гранатой!

Знамя красное нам дорого,

Поднимайтесь же на ворога,

На ката!

 

Пуща мрачная, высокая,

Недоступная поляна,

Стань ты кладбищем для ворога,

Стань пристанищем для сокола —

Партизана!

 

И вовек зверью не вырваться,

Час отмщенья будет страшен,

Наши силы всюду ширятся,

На Двине стоим, на Припяти

На страже.

 

Днем — буранами крылатыми,

Точно тень проходим ночью

В спящий лагерь между хатами,

Сокрушаем их гранатами —

Стаю волчью.

 

Слышат гады в каждом шорохе,

Что уж близится расплата,

Песню слышат в страхе вороги:

«Не жалейте, хлопцы, пороха

На ката!»

М. Танк (Пер. с бел. О. Колычева)

 

Бинты

Когда, завязав над Неманом схватки,

Мы рвали рельсы, быки мостов,

Порою патронов была нехватка,

Но больше всего не хватало бинтов.

 

И в энской деревне, на кратком привале,

С подсохших ран своих боевых

Повязки набрякшие мы снимали

И женщинам в стирку давали их.

 

Бинты из портянок и рваных рубашек,

Пропахшие кровью и тьмой ночной,

Слезой омывали матери наши,

А не речной, не криничной водой.

 

Не потому ли в те дни партизаны,

Окрепнув, на новые шли дела?

У нас заживали такие раны,

Какие и смерть исцелить не могла.

М. Танк

 

* * *

Израненного партизана

Бойцы принесли,

а сами

Ушли по тропам лесным.

Он в хате родной ночует,

Уже не слышит,

не чует,

Как мать голосит над ним:

«Ой, доброй ночи,

той ночи,

Что уж не ночь, сыночек,

А что навек!..»

 

А бой грохочет над бором,

Слезами падают зори

На красный снег.

М. Танк

 

Партизанская школа

Дощатая вывеска

«Партизанская школа»

Уже давно сдана, как реликвия,

Вместе с оружием самодельным,

Вместе с гранатами и листовками,

Вместе с походными сухарями,

Сводками боев

И берестяными кубками, —

В мемориальный музей.

 

А в самой школе,

Снесенной фугасами,

Осененной чащей годов

И молчаньем курганов,

Покрытой небом воспоминаний,

В школе, где некогда на бересте

Дети старательно выводили

Крылатые строки Купалы:

«Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны...»;

 

В школе,

Где арифметикой овладевали,

Подсчитывая патронные гильзы,

Эшелоны, пущенные под откос,

И вычисляя,

Сколько еще потребуется

Мужества и взрывчатки,

Чтобы добить войну;

В школе,

Где учились обманывать голод

Ягодами и грибами,

Маскироваться в зарослях папоротника

И в гуще вереска,

И ждать, ждать

Погибших...

 

В этой школе

Теперь обучаются

Птицы —

Вить гнезда из переливов и

пересвистов,

Зверята —

Зашифровывать свои тропки,

Мураши —

Строить шалаши из хвойных иголок...

А молодняк-подлесок

У подножья опаленных сосен-ветеранов,

Вторя ветру,

Разучивает партизанские песни,

Звеневшие здесь.

М. Танк

 

Партизанские березы

Простите, березы, мы часто

Ножом партизанским, острым

Писали стихи и воззванья

На свитках вашей берёсты.

 

Но где было взять бумагу?

Война, разоренье, горе.

Мы ночью и днем в атаке,

Мы ночью и днем в дозоре.

 

Листовки писали и песни…

А рана, не заживая,

На белой коре осталась,

Старинная, ножевая.

 

И ныне, когда вас вижу,

Березы, в чащобе и в поле,

Колотится сердце от счастья,

Сжимается сердце от боли.

М. Танк

 

Багряные ландыши

Багряные ландыши

Осенью поздней

Красуются

У колеи придорожной.

 

По всей Беловежи

И пуще Ружанской,

На славных курганах

Земли партизанской.

 

Багряные ландыши

Всюду пылают

И огненным цветом

Напоминают

 

О том, как дружка

Здесь несли партизаны,

А кровь молодая

Сочилась из раны…

 

Багряные ландыши,

Здесь вас немало

От звездочки яркой его

Запылало.

 

От солнца осеннего,

Листьев дубравы,

От партизанской

Немеркнущей славы!

М. Танк (Пер.с бел. Н. Старшинова)

 

* * *

Партизанские окопы

Заросли травой,

Можжевельником пахучим,

Елкой молодой.

 

Матери сюда приходят,

Слезы их росой

Долго тлеют на курганах

Раннею порой.

 

И несут сюда девчата

Розы, васильки,

Дорогих воспоминаний,

Дум своих венки.

 

А приходят партизаны

На места боев,

Запевают они песню

Про друзей-бойцов.

 

Льется песня по раздолью...

А дремучий бор,

Что вершинами уходит

В голубой простор,

 

Под ветрами, облаками

Долго вторит им

Неумолчным гулом сосен,

Шумом вековым.

М. Танк (Пер. А. Прокофьева)

 

Партизан Бумажков

Свой отряд среди лесов

Вел товарищ Бумажков.

Гнев народа — грозный шквал —

Партизанить их послал.

 

Села, нивы и стога

Защищают от врага

Сто четыре храбреца,

Каждый верен до конца.

 

Им, отважным, не страшна

Партизанская война.

Командир их впереди,

Гнев пылает в их груди.

 

Вдруг за лесом — гром и гуд.

Вражьи танки там ползут.

Взяв дорогу под прицел,

Вдоль кустов отряд засел.

 

Ближе, ближе гул и рев:

Вот и свора лютых псов.

Из-за темного куста

Головной выходит танк.

 

Обойдя своих бойцов,

Тихо молвил Бумажков:

— Бейте гада прямо в лоб,

Загоняйте гада в гроб!

 

И от залпа дрогнул шлях,

Получил гостинцы враг.

— Ты за хлебом прешь, подлец?

Получай и жри свинец!

 

— Наш забрать ты хочешь сад?

Так отведай же гранат!

Крови жаждешь, волчий сын?

На бутылку, пей бензин!

 

Партизаны напролом

Били пулей и штыком,

И меж соснами в пыли

Двадцать танков полегли.

 

Враг нам смерть и ужас нес,

Но погиб кровавый пес.

И опять среди лесов

Водит хлопцев Бумажков.

П. Бровка (Пер. с бел. С. Левман)

 

Партизанский телеграф

О телеграфе партизанском

Ни диссертаций, ни статей.

Он проще азбуки-морзянки,

А в чем-то, видимо, сложней.

 

Пастушьей дудки звук певучий,

Рулады птичьи, волчий вой,

Зарубки на стволах и сучьях

Включил он в код секретный свой.

 

Телеграфист лесной, бывало,

Все расшифровывал на слух —

Зачем кукушка куковала,

Что передал трубач-пастух?

 

Дозорный, разрешив задачу,

Легко перелагал в слова —

О чем над речкой чибис плачет,

Кого зовет в ночи сова?

 

Приказы, данные разведки,

Согласно азбуке штабной,

Писались ножиком на ветке,

Лопатой на тропе любой.

 

В землянках уточняли планы,

Бой как по нотам разыграв,

Не зря любили партизаны

Свой безотказный телеграф.

П. Бровка (Пер. Я. Хелемского)

 

Надя-Надейка

Плачет в лесу сиротливо жалейка:

— Стихла ты, смолкла, Надя-Надейка!

 

Кто ж это думал,

как это сталось?

Черная темень в глазах закачалась,

щеки запали, руки завяли.

 

— Надя-Надейка, —

плачет жалейка, —

больше рукам твоим

жита не жать, жита не жать,

снопов не вязать!

 

Пятую ночь на березе у хаты

низко висит она в петле проклятой.

Горюшко-горе сердце сковало:

— Что ж ты, березонька, не отстояла?

 

Желтые листья, горькие слезы

падают, сыплются наземь с березы:

— Добрые люди, меня не вините,

лучше под корень березу спилите.

 

Буйные ветры, лютые бури,

по лесу бродит разведчик понурый.

— Хлопче-молодче, смутные очи,

срежь меня, белую, темною ночью:

с горем-бедою стоять уж нет мочи!

 

Помню я смех ваш, гули-гулянки,

песни-веснянки, зори-зорянки…

 

Темная туча с запада встала,

танки пришли, земля застонала,

дымом дохнули — черной я стала.

 

Дикой ордою кинулись с воем,

Надейку убили, красу загубили.

 

Полем потоптанным, темной дубровой

ходит с винтовкой разведчик суровый:

— Скоро вернусь я вместе с друзьями;

грянем нежданно, ударим громами,

выжжем врагов мы железом каленым,

землю очистим, тучи разгоним.

 

И, окликая:

«Надя-Надейка!» —

песней свободной

зальется жалейка.

П. Бровка

 

Как сбирались хлопцы в партизаны…

Как сбирались хлопцы в партизаны,

Их не провожали трубачи.

В красный плат пожитки повязали:

Знамя из него сошьем в ночи.

 

Клали хлеб печеный на тачанку,

Сабли, гибче молодой лозы,

Положили бурку-таращанку

И гранат полсотни на возы.

 

Оседлай-ка, друже, вороного —

Ветер в поле клонит зеленя.

А сестра пусть сядет на другого —

На гнедого, доброго коня.

 

Пыльный шлях. У матерей забота:

Их сыны надолго ли ушли?

А сестра как вышла за ворота —

Все луга, все рощи расцвели!

 

В бой пойдет дивчина партизанкой, —

Кто не знает дочки кузнеца?

Сварит борщ, присмотрит за землянкой,

Постирать успеет для бойца.

 

Так седлай же, друже, вороного —

Ветер в поле клонит зеленя.

А сестра пусть сядет на другого —

На гнедого, доброго коня.

А. Малышко (Пер. с украинского Д. Кедрина)

 

Марине

Пробираясь лесом в непогоду,

Ты в отряд пришла, мечтая об одном:

Стать бойцом, сражаться за свободу

До победы полной над врагом.

 

Мы тобой в тяжелый день гордились.

Ты отважная, как все у нас, была…

Раз в отряд друзья не возвратились,

Ты друзьям на выручку пошла.

 

Где же ты, подруга боевая?

Мы искали, ждали, а тебя всё нет.

Сердце плачет, к мести призывая,

Требует фашистам дать ответ.

 

Глаз твоих, родная, не забудем.

Как такую можно разлюбить?

Мы, пока живем на свете, будем

Думать о тебе и говорить.

 

Дорогая, как могло случиться,

Что попала в руки к палачам своим?

Как ты муки вынесла, сестрица?

Казнь с лицом ты встретила каким?

 

По густому лесу в непогоду

К нам в отряд ты шла, мечтая об одном:

Стать бойцом, сражаться за свободу

До победы полной над врагом.

М. Шпак (Н. Шпаковский)

 

* * *

Подымайся в бой суровый!

Сбросим рабские оковы,

Уничтожим тяжкий гнет!

За оружие, народ!

 

Как нам не любить свободу!

Существуют ли народы,

Что не шли бы к ней из тьмы,

Из неволи, из тюрьмы?

 

Всех влечет! Свободы зори

На широком кругозоре

Блещут каждый день и час

И объединяют нас.

 

Без нее нет жизни людям.

Нам сердца свобода будит,

Словно землю луч весны,

И сердца надежд полны.

 

Воля и страна родная

Нам всего дороже, знаю.

Все их любим — как один.

Мать свою так любит сын.

 

Мучиться, храня терпенье,

Милости и одобренья

От фашиста ждать — судьба

Только жалкого раба.

 

Нас фашисты бьют кнутами

Издеваются над нами…

Лучше умереть в бою,

Защищая честь свою!

 

За свободу! За свободу!

Нет, не сломят нас невзгоды, —

Гордые, с мечом в руках,

В бой пойдем врагам на страх!

 

Ты вставай, народ родной

На победный правый бой!

М. Шпак (Н. Шпаковский)

 

Вступление в балладу

Только лишь солнце зашло —

Сумерки враз наступили

И захлестнули село,

Черной водой затопили.

 

Трое идут в темноте.

В ночь убегает дорога.

Кто они, путники те, —

Нам неизвестно до срока.

 

Вот поднялись на откос,

Воду из фляги отпили.

Тихо один произнес:

— Вот где Марию убили!

 

Смотрит он в черную тьму,

Будто бы с кем-то прощаясь,

То ли к себе самому,

То ли к друзьям обращаясь:

 

«Трижды на склоне горы

Грозди налиться успели.

Трижды с той самой поры

Наши орехи поспели.

 

Значит, от нас навсегда

Ты отошла без возврата

И не придешь никогда

С нами на сбор винограда…»

 

Тропка лесная узка —

Тени их движутся вместе.

Их подгоняет тоска,

Сердце зовущая к мести.

 

Тише, печаль, помолчи!

Смолкни до срока, обида!

Вот уж и скрылся в ночи

Холм, где Мария убита.

 

Душит захватчиков страх.

Склады в ночи полыхают.

Только на наших холмах

Мстителей лес укрывает.

А. Лупан (Перевод Ю. Левитанского)

 

Партизанская пушка

В суровой тишине музея

Натертый блещет, словно лед, паркет.

Иссеченный осколками, ржавеет

Засохшей кровью темною лафет.

 

То пушка партизан Козлова.

Замок добыли на озерном дне.

На пушке имя рядового,

Что пал под Брестом первым на войне.

 

Собрали пушку землеробы,

И в январе ударили грома.

Решили Копыль и Старобин:

На выручку пришла Москва сама!

 

И снится ей теперь, в музее,

Пожар лесной, Козлова санный рейд.

…Но небо от ракет светлеет,

Гремит салют армейских батарей.

 

И, гильзы подбирая, дети

На улицах щебечут, как стрижи.

Средь зала пушка на паркете

В огне ракет от зависти дрожит.

 

Разбитою стальною грудью

Вновь, кажется, она вздохнет,

И гром друзей ее разбудит,

Что спят среди полей, озер, лесов, болот.

А. Велюгин (Пер. Е. Винокурова)

 

Партизанская школа

Сухим пергаментом — берёсты свиток.

Мурашки-буквы... В чащах знаменитых

Учились дети выводить слова

Под свист фугасов и пальбу зениток,

Когда горели кроты и трава.

 

А шёлк берестяной нам был вав благо.

И лес, порою заменив бумагу,

В землянке диктовал ученику:

«РАДЗIМА. ВЕЖА. СЦЯГ.

ПАЛОН I СМАГА» —

речения из «Слова о полку».

 

Дуброва наша, словно мать седая,

ребят у пепелищ отогревая,

листала буквари их дотемна.

 

Вовек не смолкнет наша речь живая,

ведь и в огне не сгинула она.

А. Велюгин (Пер. с бел. Я. Хелемского)

 

Слуцкий пояс

Надо мною лазоревый холст,

А вокруг — всё леса да леса!

Край мой Слуцкий из тысячи звезд

Хочет выткать себе пояса.

 

И когда наберет полотна

Да повесит белить, — так и знай:

Ночь уж больше не будет темна,

Хоть иголки в лесу собирай.

 

Называется Млечным Путем

Этот пояс над лесом ночным,

Серебристым народным шитьем

Он мерцает над краем родным.

 

Любо поступью легкой идти

По разливам некошеных трав!

Мы по звездам находим пути,

Что ведут до немецких застав.

 

А когда партизан под конец

В лес уходит, разрушив мосты, —

На седой придорожный чабрец

Звездный отсвет плывет с высоты.

 

И к землянкам, где сосны шумят,

Мы идем в серебристой пыли,

А над нами по звездам летят

Через всю Беларусь журавли.

А. Астрейко (Пер.с белорусского В. Звягинцевой)

 

Песня партизана

Ты думал, фашист,

что, бросив моё голое тело

в хлад подземелья,

Ты все у меня отобрал:

рубашку —

от смерти холодной защиту;

мой край,

что аистом серым

над вербой ветвистой клекочет,

мою речь белорусскую —

слово родное,

что веками журчит, не смолкая,

живою криницею в хатах;

волю,

что крылья даёт

для самых высоких полётов.

Но ты просчитался:

забыл ты о песне,

что в сердце моём осталась.

И песня мне эта сполна всё вернула:

рубашку —

от смерти холодной защиту;

мой край,

что аистом серым

над вербой ветвистой клекочет;

мою речь белорусскую —

слово родное,

что веками журчит, не смолкая,

живою криницею в хатах,

волю,

что крылья даёт

для самых высоких полётов.

К. Цвирка (Перевод И. Бурсова)

 

Свадьба

Еще клюква не доцвела,

Не заткала сады паутина,

И девичья песня плыла —

Доносилась с ячменного клина.

 

И мужчины отаву гребли

Под полуденным солнцем жарким.

Лугом скошенным сваты шли

С женихом к известной свинарке.

 

На ромашке гадал жених,

Повторяя: «Любит — не любит…»

То ли встретит и приголубит,

То ли к черту отправит вмиг…

 

И торжественно так

Заливался бубен над речкой.

Шли они вдоль цветущей гречки,

А в селе, возле крайних хат

Карателей ехал отряд.

 

Что ж ты долго так рос, жених?

Засиделась в девках невеста

И нежданных гостей чужих

Дождалась из-за Бреста.

 

Сразу тесен стал отчий дом,

Неприветливой — теща.

— Эй, жених!

— Я — жених.

— На паром!..— Эхо ветром полощет.

 

Не придется, друзья, выпивать —

Все упились слезами. А село?

А села не узнать —

Пламя перед глазами.

 

Где широкий свадебный круг,

Бубен где, где гармони?

Где невеста? Где песни подруг?

Где горячие кони?

 

Запрягайте гнедых, вороных

Запрягайте!

От непрошеных,

От чужих

Удирайте!!!

 

— Эй, жених!

Что с тобой?

Ходишь, будто в тумане!..

Станет верной винтовка женой,

Ну а дружками — партизаны.

 

Тещей будет землянка,

А тесть?

Помяни его — чарку выпей.

Слышишь плач?

Это скорбная весть.

 

Где невеста?

Висит на липе.

Черный ворон.

Трава-мурава.

Время боль мою не остудит!

Где невеста?

Петля обняла,

Голова опустилась на груди.

 

Теща!

Где же свадебный стол?

Гости, музыка, где же?

Что ж ты, зять, без скрипки пришел,

Надо б тещу утешить.

 

Разве злая?

Чего поник?

Называют сварливой люди?

И стоит под липой жених,

Тихо шепчет:

«А свадьба будет…»

 

Собирайте мужчин в селе

И гонцов по округе шлите!

Свадьбу справим — гудеть земле!

Сборы в жите!

Вы берите с собой ножи

Да винтовки, не жен берите…

Гей! Гей!

Сборы в жите!..

М. Сурначев

 

Танец журавлей

Эхо лай разнесло по тоням*,

Пули свистнули им вдогон.

Но осталась ни с чем погоня,

Оборвав сумасшедший гон.

 

Вновь тебе повезло, пехота,

Сердце бьётся в груди — прошли!

Вместе с вечером на болото

Опускаются журавли.

 

Опрометчиво и рисково,

И война для них — не война.

Ах, в последних лучах пунцовых

Танцевала сама весна.

 

И по горло в воде, шатаясь

От бессонных ночей лесных,

Всё глядел партизан на танец,

Танец жизни, любви, весны...

Н. Прокопович (Пер. П. Кошеля)

* Тоня — место на водоёме, где ловят рыбу

 

Комсомольский билет

Парень держался, был твёрд на допросе,

Мысли держал и слова при себе.

Враг-полицай докурил папиросу

И комсомольский кидает билет.

 

— Вот и билет твой, — сказал он, лаская, —

И от него на глазах у людей

Ты откажись; дело выгодно, право:

Жить ведь останешься, — с ним ведь, не с ней.

 

Что в нём такого? Ведь книжка, не больше.

Книжку сожги — разговорам конец!

— Нет, не сожгу! — отказал комсомолец. —

Пусть лучше сердце мне спалит свинец!

 

— Ты не согласен? Я очень жалею.

Брось свой билет в полынью тогда ты.

— Нет, я не брошу в воду ледяную,

Лучше зайдусь я от этой воды.

 

— Будет по-твоему пусть. — И на этом

Длинный и нудный закончен допрос.

Парня того, с комсомольским билетом,

Босого гонят на лютый мороз.

 

Там он, облитый водой ледяною,

К сердцу рукою билет прижимал,

Будто билет подо льдом и водою

Сердцу его остывать не давал.

 

Так и стоял, усмехаясь над катом.

Долго по телу стекала вода...

Так и остался стоять возле хаты,

Будто из чистого вылит он льда.

 

Так и стоит, как живой перед нами,

Так и стоит, прижимает билет,

И не прощается с нами с годами,

И простоит ещё тысячи лет.

 

Но не корой ледяною покрыт он,

И не залитый водой ледяной, —

Вылит из бронзы, и солнцу открытый

Будет он вечно стоять над землёй.

В. Кабердин (Пер. с бел. А. Кулешова)

 

Где бойцы украдкой точат...

Где бойцы украдкой точат

Лезвие меча?

Лес — их дом. Им светит ночью

Месяц, как свеча.

 

Меж кустов туман дымится,

Бледен свет луны.

Сонная щебечет птица

В царстве тишины.

 

Партизаны видят — топит

Зорька даль в огне.

И толкуют, сев под тополь,

О родной стране.

 

Бой лесные невидимки

Дать хотят врагу,

Легкий пар белесой дымки

Вьется на лугу.

 

Гнев сверкает у героев

В глубине очей:

Стонет край их от разбоя

Немцев-палачей!

 

Где пройдут враги — заронят

Ненависть без дна.

На знаменах их вороньих

Свастика видна.

 

Стал богатый округ нищим:

Всё забрал палач!

Над угрюмым пепелищем

Слышен детский плач.

 

Пусть узнает ярость мести

Враг, что кровью пьян!

Звонче грянь, лихая песня

Смелых партизан!

 

Партизаны! Правда с нами!

Вождь зовет нас в бой!

Пусть несется над полями

Клич наш боевой!

 

Наших братьев зов крылатый

В бой скликает нас.

Наступает час расплаты,

Мести грозный час!

 

Мост над речкой перекинут,

Выгнут, как дуга…

В бой идут бронемашины

Злобного врага.

 

Точно колокол набатный,

Грянуло «ура!»,

Рвутся мины и гранаты,

Тел растет гора.

 

Битвы час промчится скоро.

На могильный холм

Важно сядет черный ворон,

Шевеля крылом.

 

Слышен крик его гортанный

В боевом дыму.

Станет прах гостей незваных

Пищею ему.

 

Партизан же скроет в дымке

Ночь, сойдя с небес.

Их отряд, как невидимку,

Спрячет темный лес.

 

Там они украдкой точат

Лезвие меча.

Лес — их дом, им светит ночью

Месяц, как свеча.

 

Родина на дело мести

Подняла их стан.

Пусть же звонче грянет песня

Смелых партизан!

Д. Гачечиладзе (Пер. Д. Кедрина)

 

Партизанам Украины

Кто может молнии грозою бросить в ночь,

И даль и высоту, как сокол, превозмочь,

Крылатым подвигом республике помочь?

Кто в бой идёт сквозь ветры и туманы?

Всё это вы — герои-партизаны!

 

Чьим тайным голосом леса кругом полны?

Кем дети наши так восхищены?

Чей дом — леса, поля и валуны?

Кто мужество сберёг в походе неустанном?

Всё это вы — герои-партизаны!

 

Кто словно лев, идёт на бой с врагом?

Кто с робостью и страхом незнаком?

Кто гонит вражьи полчища штыком?

Чья слава птицей облетает страны?

Всё это вы — герои-партизаны!

 

Кому Шевченко самый близкий друг?

Чей соплеменник славный Кармелюк?

И кто врага не выпустит из рук?

Всё это вы — друзья по жизни бранной,

Всё это вы — герои-партизаны!

 

Чья родина — большой вишнёвый сад?

Кто день и ночь бандуру слушать рад?

У чьих красавиц с поволокой взгляд?

Кто любит их любовью несказанной?

Да, это вы — герои-партизаны!

 

Кого товарищем до гроба я признал,

И в радости и в горе с кем бывал?

Кого всегда я братом называл?

Как Кер-оглы, вы входите в былины,

Родные партизаны Украины!

Самед Вургун (Пер. М. Светлова)

 

Партизану Бабашу

Пусть эта весть издалека словами точными бедна —

Нет расстояний для любви… Мы — кровь одна и плоть одна!

Ты партизан — передают; снега глухие твой приют,

Дыханьем жарким этот снег ты растопил — передают…

 

Ты Белоруссии-сестре спешил помочь издалека:

О, пусть ей счастье принесет Востока братская рука!

Там вьюги, холод — я слыхал — заиндевелый край лесной,

Твоя подушка и постель — земля да камень под сосной…

 

Штыком, ногтями — я слыхал — ты прорываешь толщу тьмы,

И светятся твои глаза сквозь полночь западной зимы…

Когда отряд усталый спит и ночь как будто бы тиха,

Когда чуть слышен хвои звон и слабое дыханье мха, —

 

Угадываешь в тишине, где спят спокойные снега,

Звериный крадущийся шаг и тайный замысел врага,

Его петлистые следы прочитываешь на полях, —

И сводит хищника с ума преследованья вечный страх!

 

Ты целишься не торопясь, таясь, не вздрагиваешь ты…

Тебе на плечи добрый снег ложится тихо, как цветы…

Твоей папахи завитки мороз в сосульки обратил,

И небо искрится всю ночь игрой негреющих светил;

 

Сковало щеки и уста мороза колкое стекло,

Но слово «Родина» в устах как майский полдень расцвело!

Теперь ты снежным вьюгам брат; бурана леденящий вал

Коль не сумел тебя сломить — богатырем тебя признал!

 

Вдруг слышу, кажется, тебя: «Кровь Кёр-Оглы не мерзнет, брат!»

Я отвечаю: «Счастлив тот, кто честью смолоду богат!»

Я слышу снова: «Клындж мисри* сшибает головы врагов,

Тела валяются вдали от покатившихся голов…»

 

«Ты — муж и воин, — я шепчу, — живым останешься в огне».

«Пусть наши сестры, — шепчешь ты,— цветут в родимой стороне».

«Отчизны теплый ветерок, — хочу сказать, — к тебе летит

И пальцы твердые твои целует, о родной игит!»

 

Твой слышу зов: «Азербайджан, вставай, всех воинов собрав!»

Я отзываюсь: «Не лежат — стоят от века горы Каф!»

Ты говоришь: «Когда в лесу, настроив радио, лежу,

Мне слышен родины напев, я за руку ее держу…»

 

«Народа сердце, — говорю, — в твоей груди живет теперь!

Хлеб-соль, которыми клялись, мы не унизим, брат, поверь!»

Я сердцем слушаю тебя, ты сердцем слушаешь меня,

И мыслей молнии летят во мраке стрелами огня!..

 

Ждала известий о тебе, терпела стойко до поры,

Молчала знающая жизнь старуха мать Тамам-гары.

Теперь, по радио узнав — о славе сына говорят, —

Седая в старом сундуке находит свадебный наряд…

 

Одежду юности надев, сидит — и в доме тишина…

И книгу памяти своей читает медленно она.

И в книге памяти цветут картины прошлого… На них,

О сын, о взрослый богатырь, — сиянье детских дней твоих,

 

Гордится, радуется мать, что вырос сын богатырем,

И страха нет в ее душе: ты неразлучно с ней вдвоем.

Я твердо знаю — у любви таинственная сила есть:

Ты к нам вернешься, милый брат, и принесешь победы весть!

 

Не ты ль, далекий партизан, творишь историю? Не ты ль

Во имя солнца клятву дал зло обратить в золу и в пыль?

И звезды — зерна бытия — тебе сопутствуют в бою:

Они всем сердцем за тебя и держат сторону твою!

 

От плоти Солнца — плоть Земли, — и, Землю милую любя,

Большое Солнце, верь, мой брат, всем светлым

*Клындж мисри — легендарный меч богатыря Кёр-оглы.

Самед Вургун (Пер. с азербайджанского А. Адалис)

 

Партизанской тропой

Пробираясь хвойными чащобами,

Боевую, лучшую из школ,

Памятную долгими походами,

Я с друзьями об руку прошел.

 

Мы снега прочерчивали лыжами,

Автомат нам жег плечо ремнем,

И в засаде под хвоей недвижимой

Нас мороз испытывал огнем.

 

Стар и млад — в одной цепи уверенно

Шли не раз в атаку сквозь пургу,

И уж коль сражаться сердцем велено,

То не поздоровится врагу.

 

Всё равно на недруга обрушится

Наша месть, как ни лютует он.

Нас укроют сумерки по-дружески,

И метели выставят заслон.

 

Сталь и та дает порою трещину,

Воля партизана — никогда.

И ее не сломят ветры встречные,

Не возьмут ни горе, ни беда.

 

Пробираясь хвойными чащобами,

Боевую, лучшую из школ,

Памятную долгими походами,

Я с друзьями об руку прошел.

Яакко Ругоев (Пер. М. Тарасова)

 

Партизан Таммеметс

Возле Маурасаре в снегах Муракасо*,

День за днем, за неделей неделя подряд

Хлещет все веселей, все грозней час от часу

Частый, дробно-прерывистый огненный град.

«Сея в головы вражьи свинцовое семя,

Золотой урожай соберем, — будет время!» —

Говорил партизан Таммеметс.

 

Так, когда и до наших морских побережий —

В славном месяце марте, весною побед —

Через пейпусский** лед дунул ветер надежды,

Мы ломали и здесь оккупантам хребет.

От врагов очищавший эстонские села

Был известен за Пейпусом дерзкий, веселый

Наш герой — партизан Таммеметс.

 

Три недели они в тех местах воевали,

Дело мести народной отважно творя,

И отряд в эту ночь отдыхал на привале.

Тихо… Мглисто… Не скоро займется заря…

На сугробе, как в шерсти пушистой, уснули

Утомленные люди. Не спал в карауле

На шоссе партизан Таммеметс.

 

Тишина… Тишина… Только вдруг на дороге

На прибитом снегу заскрипели шаги…

Грянул резкий раскатистый выстрел тревоги,

Длинной цепью отряд окружают враги.

«В оборону залечь!» Ой ты, ноченька, ночка!

Отвлекая врагов, начал бой в одиночку

Удалой партизан Таммеметс.

 

Пулеметные очереди — ураганом,

Враг уверен, что кучке героев «капут».

И хотя все трудней и трудней партизанам,

Партизанские пули без промаха бьют.

Нагло лезет на них чуть не целая рота.

И приказ: «Отступать и прорваться к болоту!» —

Услыхал партизан Таммеметс.

 

Он услышал слова боевого приказа,

Он решил про себя: «Я, конечно, не в счет —

Я отсюда прикрыть отступленье обязан».

И за пулею пуля — врагов он сечет.

А бойцы-партизаны, готовясь к атаке,

Говорят: «Этот подвиг свершил бы не всякий.

Молодец партизан Таммеметс!»

 

«Эй, ребята, вперед!..» И вскочили в мгновенье…

Блеск штыков, треск винтовок и грохот гранат.

И к болоту рывком… Из кольца окруженья

Вырывается весь партизанский отряд.

«Поспеши! Отходи!» Но уже Таммеметсу

От врагов многочисленных некуда деться, —

Пропадет партизан Таммеметс.

 

Он один против вражеской роты остался —

И, последний патрон досылая врагу,

Встал смельчак — и шагнул, он шагнул-зашатался,

И упал, и стоит на коленях в снегу…

Неужели, израненный, ты Христа ради

Будешь свору фашистов молить о пощаде,

Гордый наш партизан Таммеметс?

 

Вот фашисты метнулись к нему разъяренно…

Будет схвачен живым партизан удалой.

Что же ты для себя не оставил патрона?

Но граната лежит под кровавой полой!

Вот они перед ним, и злорадно хохочут,

И за плечи хватают… Но взрыв уж грохочет.

И погиб партизан Таммеметс.

 

И леса зашумели, и вспыхнуло солнце…

Он сказал иль подумал — не все ли равно?

Для разбойников наглых у гордых эстонцев

И последнее слово бывает одно:

«Нашей правды не сломите подлым разбоем, —

Наш народ победит — иль погибнет героем,

Как погиб партизан Таммеметс!»

 

* Мурака-со, Мурака (с эст. — «морошка») верховое болото недалеко от Таллина.

** Пейпус, или Чудско-Псковское озеро — крупный озерный комплекс на границе между Эстонией и Псковской и Ленинградской областями России.

М. Рауд (Пер. Л. Пеньковского)

 

Я вижу эти огненные вспышки...

Я вижу эти огненные вспышки

В твоих глазах, когда в ночи слепой,

Себе не позволяя передышки,

Ты прямо с марша вклинивался в бой.

 

Чтобы врагов с земли родимой выместь,

Не зря петлял по кручам по лесным.

У озера прославленного Кимас

Нашел врага и посчитался с ним.

 

Подобно лосю — легок, быстр и гибок —

Бросался ты огню наперерез,

Туда, туда, где властвовала гибель

И трассами пронизывала смерть.

 

О, эти дни забудутся едва ли!

Еще не раз, когда закружит вихрь,

На партизанском на лесном привале

Ты вспомнишь о товарищах своих.

 

Качнется потревоженная хвоя,

И волчью стаю, окружив лыжней,

В кольцо вы захлестнете огневое

Под звездами медведицы Большой.

 

Полярного сияния сполохи

Сверкают в необъятных небесах.

Так гнев людской, как знаменье эпохи,

Горит в незаживающих сердцах.

 

Снега и те кровавыми слезами

Заплачут вдруг, увидев смерть вблизи,

Но ты, солдат, будь тверже и упрямей

И сталь штыка в захватчика вонзи!

 

И звезды замирают, как в засаде,

Пожар войны вздымает гребень свой,

И молний быстролетные зигзаги

Взвиваются над утренней землей.

 

Лети, солдат, не думай о покое,

Чудовище преследуй по пятам.

Гони — оно не выдержит погони

И рухнет в снег. Его прикончи там.

Лидия Гренлунд (Пер. М. Тарасова)

 

Матушка

Березы слушали прибой,

Склонив вершины…

За край родной ушли на бой

Четыре сына.

 

Как долго матери их ждать

В такие грозы!

А кто же здесь утешит мать?

Одни березы.

 

Уехал первым старший сын,

Встав спозаранку,

Чтобы громить броню машин —

Чудовищ-танков.

 

Второй — в седло да из ворот,

Недолги сборы.

Нет, мать, и он не принесет

Тебе позора.

 

А третий сокол — в облака,

Что был, что не был.

И значит, крепости врага

Взлетят под небо.

 

Четвертый — тот орлом глядит,

Ни нули мимо:

Он снайпер, он освободит

Свой край родимый.

 

Из дальних далей письма шлют

Четыре сына.

Мосты взрывают, склады рвут,

Расставив мины.

 

Где что ни шаг, то смерти жди —

От боя к бою

Идут повсюду впереди

Сынки-герои.

 

И летним днем в избу твою

Весть прилетела,

Что старший сын твой пал в бою,

Сражаясь смело.

 

Не плачь, не плачь, старушка-мать,

Оставь кручину,

Ведь письма будут присылать

Еще три сына…

 

Осенний ветер загудел

Над синим бором,

И сердце матери задел

Зловещий ворон.

 

О вас, погибших, боль-тоска,

Родные дети…

Лишь два соколика-сынка

Теперь на свете.

 

Уже зима звенела льдом,

Метель свистела.

Несчастье в материнский дом

Вновь прилетело.

 

Три сына в землю полегли

Твои родные…

И в сердце матери вошли

Штыки стальные.

 

А кто ее утешить мог?

Одни березы.

— Крепись, любимый твой сынок

Пройдет сквозь грозы!..

 

Закат обжег лицо земли,

Сгорел на склонах.

Тюльпаны вешние цвели

В полях зеленых.

 

И соловей среди ракит

Прощелкал к ночи,

Что с пулей в сердце крепко спит

И тот сыночек…

 

Не море, волю дав волнам,

Само страдало —

То мать по четырем сынам

Одна рыдала.

 

И целовала грудь земли,

Теряя силы, —

Тут все сыны ее нашли

Свои могилы.

 

И в лес пошла старушка-мать,

Взгляд опустивши…

Кто сможет косточки собрать

Ее детишек?..

 

И вот она у партизан,

С ней самый главный:

— Нашла!.. Не верю и глазам…

Сынок мой славный!

 

А сколько глаз — не сосчитать,

Все смелы, метки…

Ну, у тебя и деток, мать!

И что за детки!..

Саломея Нерис (Пер. с лит. Н. Старшинова)

 

* * *

Я видел седых детей…

Не белобрысых, не русых.

На стыках военных путей,

В болотах лесов

Белорусских…

 

Я видел седых детей.

Пресней дождевой воды

Спирт показался во фляге,

Когда привели седых

Детей в партизанский лагерь.

 

В глазах заморожен крик —

Пронзительнее штыка,

И рыжий, как солнце, комбриг

не допросил «языка».

 

Сказал по-русски: «Взгляни».

Тот понял и посмотрел…

Седые дети, они

Знали слово «расстрел».

Не спали среди тишины

Седые дети войны.

А. Балин

 

* * *

Стрельбе прицельной, как солдата,

Седой отец учил меня —

Из боевого автомата

Прямыми строчками огня.

 

Плыл запах пороха, сирени.

Стоял тревожный, дымный май.

И поднимался в наступленье

Огромный партизанский край...

 

Ударил очередью длинной.

Попал! Хлестнул короткой вслед.

Я мог считать себя мужчиной,

Хотя мне было девять лет.

 

О, яростью объятый,

Сражался Порховский район

И третий год носил гранаты

В тяжёлой сумке почтальон.

О. Алексеев

 

Женька

Стоит средь лесов деревенька.

Жила там когда-то давненько

Девчонка по имени Женька.

 

Мальчишечье имя носила,

Высокие травы косила,

Была в ней веселая сила.

 

Завыли стальные бураны,

Тень крыльев легла на поляны.

И Женька ушла в партизаны.

 

В секрете была и в засаде,

Ее уважали в отряде,

Хотели представить к награде.

 

Бывало, придет в деревеньку,

Мать спросит усталую Женьку:

— Ну как ты живешь?

— Помаленьку…

 

Пошли на заданье ребята.

Ударила вражья граната.

Из ватника вылезла вата.

 

Висит фотография в школе —

В улыбке — ни грусти, ни боли,

Шестнадцать ей было — не боле.

 

Глаза ее были безбрежны,

Мечты ее были безгрешны,

Слова ее были небрежны…

К. Ваншенкин

 

* * *

Неля мечтала быть лётчицей,

А прослыла юлой-переводчицей.

Надевала

Платье из ситчика,

Объяснялась у дома

С зенитчиками.

И дивились

Девчонке-подростку:

«Как лопочет

По-ихнему просто!»

 

Но дразнили

Её ребята:

«Ты изменница,

Не вожатая».

Но откуда мы знали,

Что Неля —

Героиня, не пустомеля.

Что, играя

Словцом иноземным,

Помогает

Вырваться пленным.

 

Говорили —

Была расстреляна.

Пулей жизнь

Отсчитана Нелина.

Но не слушай

Речей пустомелей,

Не погибла,

Жива наша Неля!

В каждой дочке

И в каждой матери,

В нашем русском

Геройском характере.

Е. Борисов

 

Памяти юного партизана Юры Иванова

Десятилетка за плечами

И взгляд упрямый у него...

Он был истерзан палачами,

Но он не выдал ничего.

 

И мимо церкви деревенской

Дорога смертная легла.

Тогда, вздохнув, с улыбкой детской

Он посмотрел на купола.

 

«Хотел бы я перекреститься,

Да только рук мне не поднять,

Хотел бы богу помолиться. . .»

И немец крикнул: «Развязать!»

 

И усмехался немец гадко,

Что, дескать, кривда верх взяла,

А пленник хмурился, и складка

Между бровей его легла.

 

С таким лицом идут на битву.

Удар — и сшиблен немец с ног.

«Вот партизанская молитва,

Я рассчитался так, как мог!..»

 

Он был расстрелян палачами,

Но он не выдал ничего ...

Десятилетка за плечами

И взгляд упрямый у него.

Б. Лихарев

 

Галстук

Вдали едва рассвет вставал,

Слегка лишь посветлели кроны...

Обрез проверив и патроны,

Я вспомнил наш просторный зал, —

Где чести встать был удостоен,

 

Как гордо говорил слова

Священной клятвы пионера.

И с каждым слогом крепла вера,

Душою, сердцем ликовал,

Ведь знал теперь — я буду первым.

 

И вот он мой желанный миг,

Дождаться я сумел едва ли,

Борясь во всю с души запалом,

Сдержал внутри от счастья крик —

Мне красный галстук повязали!

 

Я, гордо выйдя за порог,

Как будто важная персона,

Поправив галстук без резона,

Домой помчался, что есть ног,

Топча к стыду траву газонов.

 

Ой, мама, мама, — посмотри!

Мне галстук, мама, повязали...

...Теперь в окопе я, не в зале,

Прошло с тех пор уж года три,

И год из них я партизанил!

 

В отряде нынче мужики

Со мной общаются на равных.

Не раз срывал я вражьи планы,

И, страхам детским вопреки,

Бил фрица смело, хоть был ранен...

 

Четвертый час уж держим бой,

И в этой схватке я не зритель,

Вот солнце нынче и в зените,

Поверил — буду я живой...

...Нашли меня среди убитых.

 

Глаза от боли опустив,

Держа в руках мои медали,

Стояли старшие в печали,

Сынок, шептали, нас прости!

Прощаясь, галстук повязали.

А. Ващенко

 

О подвиге Яши Гордиенко

В тревожную полночь застенка

Его привели на допрос.

Стоит пионер Гордиенко

В удушливой мгле папирос.

 

Полковник срывается с лавки,

Взбешенный кольцом неудач:

— Щенок, ты нам скажешь, где явки?

— Ты скажешь! — грозится палач.

 

Надежна тюремная стенка,

Замки сигуранцы крепки.

Молчит партизан Гордиенко,

Отчаянно сжав кулаки.

 

Ложится морщинка упрямо

Над гневом мальчишеских глаз.

Вот только бы, милая мама,

В последний обнять тебя раз.

 

Я нем, как трава и деревья,

Как рыбы глубокого дна…

Прощенье писать королеве?

Просить еще будет она!

 

Ты видишь, молчу я упрямо

И кровь на устах, как печать.

Прощай и прости меня, мама,

Что вечно я буду молчать…

 

Молчанье, не ты ль означало

Истоки бессмертных начал?!

Так школьница Зоя молчала,

Сережа Тюленин молчал.

 

Вот так, покидая навеки

Эллады своей берега,

Стоят молчаливые греки

Под пристальным дулом врага.

 

И где-то под небом Вьетнама,

Встречая последний рассвет,

Напишет: «Прости меня, мама…» —

Мальчишка шестнадцати лет.

 

Прощай, Гордиенко! Сквозь годы,

Как будто на бронзы литье,

На все пьедесталы свободы

Восходит молчанье твое.

В. Бершадский

 

Баллада о маленьком разведчике

В разведку шёл мальчишка

Четырнадцати лет.

«Вернись, когда боишься, —

Сестра сказала вслед. —

 

Вернись, пока не поздно,

Я говорю любя,

Чтоб не пришлось в отряде

Краснеть мне за тебя,

 

Чтоб не пришлось услышать

Мне шепоток ребят:

«У этой у девчонки

в разведке струсил брат...»

 

Мальчишка обернулся:

«Ну, не пытай ума.

Идти в разведку, знаю,

Просилась ты сама.

 

Мне ссориться с сестрёнкой,

Прощаясь, не под стать.

Но командир отряда —

Он знал, кого послать.

 

И командир отряда

Решил послать меня.

Прощай, дано мне сроку

Всего четыре дня…»

 

Цвёл на лесной поляне

Туманный бересклет.

В разведку шёл мальчишка

Четырнадцати лет.

 

Отец на фронт уехал —

Москву оборонять,

Фашисты посадили

За проволоку мать.

 

Из опустевшей хаты,

От милых сердцу мест

Ушёл с сестрёнкой вместе

Он к партизанам в лес.

 

И командир отряда

Сказал им: «У меня

Все будут вам соседи,

Все будут вам родня.

 

А чтоб пути открыты

Вам были по лесам,

Науке партизанской

Вас обучу я сам».

 

И на какое б дело

Ни уходил отряд,

Ждала сестрёнка брата,

Искал сестрёнку брат.

 

И вот один сегодня,

Когда вставал рассвет,

В разведку шёл мальчишка

Четырнадцати лет.

 

А с палкой-попирашкой

Да с нищенской сумой

Через луга и пашни

Такому — путь прямой.

 

Ни разу не присел он

За долгий летний день,

И обошёл немало

Он сёл и деревень.

 

Везде фашистских точно

Он сосчитал солдат,

Чтоб командир отряда

Не вышел наугад.

 

Покинуть собирался

Ночлег дорожный свой,

Едва рассвет забрезжил

На тропке полевой.

 

Но говорит хозяйка:

«Пожить придётся тут:

Каратели отсюда

На партизан идут.

 

На каждом перекрёстке

Поставлен часовой;

Кто выйдет из деревни —

Ответит головой».

 

А он сказал: «Ну что же,

Семь бед — один ответ…»

В разведку шёл мальчишка

Четырнадцати лет.

 

Пусть всюду по дорогам

Поставят пушки в ряд —

Он должен возвратиться,

Предупредить отряд.

 

От выстрелов качнулся

Высокий частокол,

И часовой немецкий

Мальчишку в штаб привёл.

 

А в штабе сам начальник

Скосил сердито глаз.

«Что, партизан? Повесить!

Я отдаю приказ!

 

Но если ты расскажешь

Мне про своих друзей,

Сейчас же возвратишься

Ты к матери своей…»

 

Среди деревни врыты

Дубовых два столба.

Струится у мальчишки

Кровавый пот со лба.

 

Не замедляя шага,

Он поглядел вокруг,

Под пыткой не заплакал,

А тут заплакал вдруг.

 

Вновь офицер подходит:

«Что, страшно умирать?

Скажи, о чём ты плачешь,

И ты увидишь мать!»

 

«Я плачу от обиды,

Что, сидя у костра,

“Не выдержал мальчишка”, —

Подумает сестра.

 

Ей не расскажет ветер,

Что заметал мой след,

Как умирал мальчишка

Четырнадцати лет».

Н. Рыленков

 

Баллада о младшем брате

Его ввели в германский штаб,

и офицер кричал:

— Где старший брат? Твой старший брат!

Ты знаешь — отвечай!

 

А он любил ловить щеглят,

свистать и петь любил,

и знал, что пленники молчат, —

так брат его учил.

 

Сгорел дотла родимый дом,

в лесах с отрядом брат.

— Живи, — сказал, — а мы придем,

мы все вернем назад.

 

Живи, щегленок, не скучай,

пробьет победный срок...

По этой тропочке таскай

с картошкой котелок.

 

В свинцовых пальцах палача

безжалостны ножи.

Его терзают и кричат:

— Где старший брат? Скажи!

 

Молчать — нет сил. Но говорить —

нельзя... И что сказать?

И гнев бессмертный озарил

мальчишечьи глаза.

 

— Да, я скажу, где старший брат.

Он тут, и там, и здесь.

Везде, где вас, врагов, громят,

мой старший брат — везде.

 

Да, у него огромный рост,

рука его сильна.

Он достает рукой до звезд

и до морского дна.

 

Он водит в небе самолет,

на крыльях — по звезде,

из корабельных пушек бьет

и вражий танк гранатой рвет...

 

Мой брат везде, везде.

Его глаза горят во мгле

всевидящим огнем.

Когда идет он по земле,

 

земля дрожит кругом.

Мой старший брат меня любил.

Он все возьмет назад...—

...И штык фашист в него вонзил.

 

И умер младший брат.

И старший брат о том узнал.

О, горя тишина!..

— Прощай, щегленок, — он сказал, —

ты постоял за нас!

 

Но стисни зубы, брат Андрей,

молчи, как он молчал.

И вражьей крови не жалей,

огня и стали не жалей, —

отмщенье палачам!

 

За брата младшего в упор

рази врага сейчас,

за младших братьев и сестер,

не выдававших нас!

О. Берггольц

 

Рассказ партизанки

В непокорной стороне лесной,

В чащах между Гомелем и Речицей,

Партизанской я была связной —

Зря потом писали, что разведчицей.

 

Сами знаете, в шестнадцать лет

В жизни все легко — какие тяготы?

Чтоб карателям запутать след,

Делай вид, что собираешь ягоды.

 

Часто мины доверяли мне:

Я ходила с ивовой корзиною,

Дремлет гибель на плетеном дне,

Поверху засыпана малиною.

 

Уж не помню — в полдень, поутру ль —

По опушке я прошла над бездною:

Там остановил меня патруль —

Угости малиною, любезная.

 

Было трое их. Один, малой,

Ягоду горстями в рот заталкивал.

Вот уже остался тонкий слой

Сверху мины той противотанковой,

 

Что взорвать мне, видно, не суметь —

Я делам саперным не обучена.

Очень легкая была бы смерть —

Лучше так, чем быть в тюрьме замученной.

 

Я сказала — мне пора домой —

И пошла, неся корзину тяжкую,

В чащу, в лес тропинкою прямой,

Вслед глаза — как дула под фуражкою.

 

Запахом малины дышит зной.

Губы пересохли. Сердце мечется.

В партизанах я была связной,

Зря потом писали, что разведчицей.

Е. Долматовский

 

Колесо

Вы из Киева плывёте

Пароходом по Днепру.

Вы на палубу в дремоте

Вышли рано поутру.

 

Вас восход встречает алый.

Рукава большой реки —

Точно пальцы многопалой

Растопыренной руки.

 

Тёмных сосен оторочка

Вдоль рассветных берегов.

На песке лежит цепочка

Птичьих тоненьких шагов.

 

Так захочется остаться

В этом мирном уголке —

Понырять, покувыркаться,

Поваляться на песке!..

 

Вот об этой-то округе,

Где бывал я много раз,

И о нашем общем друге

Расскажу я вам сейчас.

 

Если мальчик партизанит,

Звать по имени его

Никогда никто не станет:

Кличка —- имя у него.

 

«Колесом» его прозвали...

И, по правде говоря,

Эту кличку парню дали

Не задаром — нет, не зря.

 

Дома часто толковали:

«Вот так парень! Ну и хват!»

По проказам он едва ли

Был последним у ребят.

 

Целый день летал без шапки,

Нараспашку, босиком.

В салки, в прятки, в жмурки, в бабки,

Скоком, боком, кувырком.

 

Ночью было всё иначе:

Ляжет он в теплынной тьме

И давай решать задачи,

И давай решать — в уме.

 

Вычислений самых сложных

Он наставит длинный ряд

Или много всевозможных

Вдруг придумает шарад...

 

Но почти что полтетради

Я истратил на портрет!

...В партизанском он отряде,

И ему тринадцать лет.

 

Партизаны не жалеют

Для парнишки ничего:

Все балуют, все лелеют,

Рады шалостям его.

 

Рад юрист седой; он ходит

С патронташем и в очках;

Рад и слесарь; он наводит

На фашистов лютый страх.

 

«Где другой такой найдётся!

Лучше нету паренька!»

Паренёк же хоть смеётся,

Только на сердце тоска.

 

Всё стоят перед глазами

Хата, дворик, тихий сад,

Где фашисты растерзали

Мать парнишки год назад.

 

«Разве это люди были?

Нет, не люди, а зверьё!

Как они пытали, били,

Беззащитную, её!..

 

Мать! Недаром сердце бьётся,

И живу недаром я:

Отольётся, отольётся

Кровь безвинная твоя!»

 

Ростом мал, сложеньем тонок,

И по-детски сомкнут рот.

А какую скорбь ребёнок

На плечах своих несёт!

 

Наглядевшися на свору,

Что расстреливала, жгла,

Он ушёл в ночную пору

Из сожжённого села.

 

Он ушёл дорогой тёмной,

Иль, вернее, без дорог.

Одичалый и бездомный,

Голодал, скитался, дрог.

 

Он ловил ночное эхо,

Шелест листьев, говор птах.

Он, встречая человека,

Тотчас прятался в кустах.

 

Как-то, сидючи в засаде,

Он увидел лошадей.

На возке очкастый дядя

Вёз неведомых людей.

 

Этот дядя появился

Раз, другой... Потом пропал,

Как сквозь землю провалился.

Новый дядя ездить стал.

 

Иногда отряд немецкий

Вёл с награбленным обоз.

И мальчишка в злобе детской

Плакал яростно — без слёз.

 

И людей фашисты гнали.

Кто раздет, кто босиком...

Люди падали, стонали —

Их мгновенно подымали

И прикладом, и штыком.

 

И опять малыш бездомный

Дом свой вспомнил. И опять

С новой, страшной силой вспомнил

Умирающую мать.

 

Хорошо во мхах зелёных —

Вот бы выспаться на них!

Вдруг людей вооружённых

Он увидел и... притих.

 

Люди шли отрядом пешим:

Кто с винтовкою в руках,

Кто гранатами обвешан.

Впереди — седой, в очках.

 

«А ведь этого худого

Я видал уже, ей-ей!

Я уже встречал седого,

Это он возил людей!»

 

Вдруг отряд куда-то скрылся,

Будто в землю провалился.

Но мальчишка гостем частым

В этих сделался местах.

 

Всё следил он за очкастым,

Сторожил его в кустах.

Дня, пожалуй, три ходил

И однажды уследил.

 

Это было утром рано.

Ходко так седой шагал...

Он заметил мальчугана

И схватился за наган.

 

Мигом он кусты окинул

Взглядом злым из-под очков.

А парнишка ветви сдвинул,

Прыг да скок — и был таков!

 

Долго кровь от страха стыла,

Сердце ёкало в груди:

«Вот беда, попался было!

А седой-то злой, поди...»

 

Но очкастый всё ж сграбастал

В тот же вечер паренька.

Притащил его очкастый

В бывший домик лесника.

 

Парень хмурится сердито:

— Отпусти меня, седой! —

А седой принёс корыто,

Налил тёплою водой,

Взял рогожное мочало,

Вымыл, выскреб паренька,

А потом нарезал сала,

Хлеба целых три куска.

 

И, конечно, подружились —

Не разлить и не разнять.

Даже вместе спать ложились,

Если можно было спать.

 

Всё иначе обернулось —

Легче стало Колесу,

Будто прошлое вернулось,

Будто мать нашёл в лесу.

Сердце маленькое радо:

Он с народом, не один —

Партизанского отряда

Полноправный гражданин.

 

Но однажды парень скрылся,

Он исчез, как под водой.

Весь отряд скучал, бранился,

А особенно седой.

 

Лишь на третью ночь примерно

Весть разведка принесла:

«Предал нас парнишка, верно.

Он у немцев!.. Вот дела!»

 

Стали думать так и эдак...

Седовласый снял очки,

Все кричат... И напоследок

Слесарь сдвинул кулаки:

— Да на что ж это похоже!

Изловить его — и всё! —

Вдруг рванулась дверь... И кто же

На пороге? — Колесо!

 

Все молчат, и он ни звука.

Но язык-то без костей,

И молчать — такая мука,

Если куча новостей!

Наконец сказал мальчишка:

— Ведь они меня сгребли.

Я совсем уж думал — крышка!

Нет, на кухню привели.

 

Я на кухне мыл посуду,

Грёб золу, таскал дрова.

Я, как вьюн, шнырял повсюду,

Слушал разные слова.

Понял я одно: фашисты

Ночью двинутся в Грачи.

Истребят село фашисты,

Выжгут напрочь, палачи.

 

Скоро будет у парома

Их карательный отряд.

Вся округа мне знакома,

Я поспею в аккурат.

Я сейчас в Грачи бегу.

Дай хоть этим помогу.

 

Пусть в Грачах на страже будут

И дадут отпор врагу...

Все молчат. Один к другому

Повернулись усачи.

Командир велит седому

С Колесом бежать в Грачи.

 

Вот бегут они поспешно,

Переходят речку вброд.

Прибегают и, конечно,

Подымают весь народ.

А потом путём знакомым

В тьму кромешную ушли,

Где у речки за паромом

Партизаны залегли.

 

Там сказал парнишке главный:

— Колесо, ты парень славный,

Ты нам здорово помог.

Отдохни пойди, сынок.

А под утро в штаб немецкий

Снова должен ты пойти,

Чтобы Родине советской

Снова пользу принести.

 

Утром он в немецком штабе.

Сел на глиняном полу,

Помогает немке-бабе

Чистить овощи в углу.

Голова тяжеле тыквы,

Кругом ходит голова,

Потому что трудно вникнуть

В чужеземные слова.

 

В кухне шумно — быстрый говор,

Много крика, беготни.

Суетится главный повар —

У него полно стряпни.

Так и есть, приехал кто-то —

Не один, а целых шесть!

Но теперь опять забота:

Как своим доставить весть?

 

Опрокинул парень чайник,

Плачет, стонет — ой, беда!

Но пустить его начальник

Не желает никуда.

Вдруг в углу он видит бочку —

В бочке чистая вода.

«Ну, попал как будто в точку!»

Он за веник — и туда.

 

Подметает кухню рьяно,

Подметает и молчит.

А вода течёт из крана

И журчит себе, журчит.

Вдруг как повар-то подскочит

Да как крикнет: «Ой-ой-ой!

Вся вода ушла из бочки!

Кто ж поедет за водой?»

 

Колесо, уставясь тупо,

Улыбнулся глупо-глупо.

Говорит: — Давай поеду,

Привезу авось к обеду...

 

И поехал. Но у речки

Повернул направо, в лес.

Там в укромненьком местечке

Лошадь спрятал и исчез.

 

Ноги просто чуть живого

Принесли в отряд его.

Там же, кроме часового,

Совершенно никого.

И вздохнул он, чуть не плача:

«Вот какая незадача!»

 

И сказал, дрожа от злости:

— Я один, я очень слаб...

А у немцев нынче гости —

Офицеров полный штаб.

 

Передай!..— И снова ходу...

Быстро лошадь отвязал —

Да к реке. Начерпал воду,

Сел на бочку и сказал:

— Колесо, будь парнем смелым

Хоть умри, а справься с делом!

 

Колесо опять на кухне:

Чистит, носит, моет, трёт...

Голова от мыслей пухнет,

По спине мороз дерёт.

Нет, он справится едва ли!

Трудно всё обмозговать.

«Если б хоть к столу позвали

Да велели подавать...

 

Не прокрасться ль через крышу

К складу мимо часовых?

Ну, куда! Они услышат

И увидят — много их!»

Но случилось просто чудо:

Подавать ему велят.

На поднос он ставит блюда,

Ставит блюда — целый ряд.

 

Он вошёл в штабную хату,

Оглядел её кругом:

«Так... В одном углу гранаты,

Пулемёт вон там — в другом»

За столом синё от дыма.

Немцы спорят, пьют, едят.

На него, как будто мимо,

Невнимательно глядят.

 

Колесо пошёл из хаты,

Взял спокойно две гранаты,

Положил их на поднос,

Под салфетку, и понёс.

И, когда он вышел в сени,

В тишину и темноту,

Стали слабыми колени,

Сухо сделалось во рту.

 

Он ушёл совсем из хаты

В темноту и тишину.

Крепко сжав в руках гранаты

Он приблизился к окну.

Страшный грохот раздаётся...

«Мать, ты слышишь? Это я!

Отлилась и отольётся

Кровь безвинная твоя!»

 

Вражий штаб сгорел, как свечка,

Дым растаял в облаках...

Бьётся слабое сердечко

У седого на руках.

Он идёт, идёт в избушку,

В бывший домик лесника,

И на мягкую подушку

Опускает паренька.

 

Паренёк лежит на сене

И не знает, что к чему.

Опускался на колени,

Припадал седой к нему:

— Ой, дитя моё родное,

Ты цветочек полевой!

Разразилось время злое

Над твоею головой.

 

Нет забав твоих ребячьих —

Вот ты раненый лежишь

Да на всех дорогах плачешь

И на всех ветрах дрожишь.

Матери, отца и крова

Чёрный враг тебя лишил,

Солнце детства золотого

Над тобою потушил.

 

Но ещё тебя коснутся

Тёплые его лучи.

От удара увернуться

Не сумеют палачи.

Не останется их праха,

Напрочь будут сметены!

Упасут тебя от страха

Красной Армии сыны! —

 

И седой обвёл глазами

Всех товарищей своих: —

Не горюйте, партизаны!

Он останется в живых.

Пусть его избили гады.

Отдохнёт он здесь, в лесу!

...Партизаны очень рады,

Крепко рады Колесу.

Л. Квитко

 

Бессмертные

Марату Казею

 

Над городом высь голубая

И ласточек вольный полёт.

Отсюда дорога любая

В безбрежные дали ведёт.

 

Проносится песня крылато.

И горн пионерский звучит.

А мальчик, поднявший гранату,

В задумчивом парке стоит.

 

И лес, вековечный, дремучий,

Пришёл и притих вдалеке,

Чтоб глянуть с обрывистой кручи

На хлопца с гранатой в руке.

 

Тот лес в боевую годину

Отважного хлопца не раз

Скрывал, как любимого сына

Ветвями от вражеских глаз.

 

Не раз провожал он с тревогой

Мальчишку в опасный поход

И ждал, что обратной дорогой

Сынок невредимым придёт.

 

И мальчик стоит на граните

И грозной гранатой готов,

Как в годы военных событий,

Громить ненавистных врагов...

В. Шевчук

 

Брянский Сусанин

О Мише Куприне

 

Четвертые сутки он в погребе тесном,

Где темень и холод, где сырость и плесень.

Четвертые сутки в одной рубашонке,

Избитый, измученный русский мальчонка.

 

А там, на свободе, где липа цветет,

Где пчел и стрекоз не смолкает работа,

Упорно и молча разведчика ждет

В боях уцелевший отряд патриотов.

А ты с темнотою один на один,

Так что же ты делаешь, Миша Куприн?

 

Четвертые сутки.… А выхода нет.

И сил не хватает держаться,

И жалко мальчишке в четырнадцать лет

Вот так, вот со всем расставаться.

Воды бы глоточек! Один бы лишь взгляд

На небо, на рощицы дальние!

— Идемте! Я знаю тропинку в отряд! —

Решает разведчик израненный.

С врагами мальчишка один на один.

Куда же ведешь ты их, Миша Куприн?

 

Ведет сквозь орешник и ельник.

Родное, знакомое место. Сюда

За клюквой ходили когда-то.

Ходили за клюквой… Ну, вот и пора!

Прощайте! Держитесь, ребята!

С врагами мальчишка один на один.

Так что же задумал ты, Миша Куприн?

 

А Миша стоял — поворот головы,

В глазах промелькнула усмешка:

Просили в отряд провести? Вот кусты!

Бегите! Громите! Не мешкайте!

Ликуют фашисты: мол, наша взяла,

И рвутся сквозь частый кустарник.

Но что это? Поле. А там у села

Виднеются их же казармы.

В глазах у Миши лазоревый свет…

А было мальчишке четырнадцать лет…

А. Шкроб

 

Саша Чекалин

«Такая же участь ждёт всех партизан», —

Фашисты велят написать на дощечке.

А этот бесстрашный юнец-мальчуган

По-своему пишет, с отвагой в сердечке.

 

Размашисто, крупной строкою ведёт:

«Сотрём мы фашистскую гниду с земли»!

Как смело душа у Героя поёт…!

А где-то курлычут вдали журавли…

 

Уж петлю накинул немецкий палач

На хрупкую шею разведчика Саши.

А с неба доносится клич или плач…

Летят журавли с Вечной Памятью нашей!

 

Петля по верёвке змеёю ползёт

И душит мальчишку…но дух воспаряет

И рвётся бессмертной строкою в полёт

Из уст партизана, и смерть попирает!

 

И с песней, зовущей в «решительный бой»,

Душа в Небеса, к журавлям, улетает...!

И Светлая Память, паря над землёй,

Бессмертьем Героя к потомкам взывает…

В. Старостин

 

Зина Портнова

В блеске зари величавой

Горны победно трубят.

Девочка с Нарвской заставы,

Мы не забудем тебя.

 

В путь, Зинаида Портнова,

Стойкость возьмем твою,

Вечной правофланговой

В нашем идешь строю.

 

Твердость, отвагу, верность

Хочешь ты видеть в нас.

Смелых скликает время,

Время ведет рассказ.

 

Зина, Зина Портнова,

Ночь в застенках долга.

Но отважно, сурово

Смотришь ты на врага.

 

С кровью падают на пол

Пряди светлых волос.

Сам начальник гестапо

Учиняет допрос.

 

В холод бросит внезапно

Волчий пристальный взгляд:

— Отвечай партизанка,

Говори, где отряд?

 

Но молчит пионерка.

Щеки в гневных слезах.

Свет от ужаса меркнет

В ясных детских глазах.

 

Зина, Зина Портнова,

Не сломись, продержись!

Не дождется ни слова

Озверелый фашист.

 

То он в злобе пугает,

Наведя пистолет,

То опять предлагает

Шоколадных конфет.

 

Ты глаза опустила,

От конфет отвела.

Распрямилась, схватила

Пистолет со стола.

 

В немца кинула Зина

Полный мужества взор:

— Получай, образина, —

И стреляет в упор.

 

Как зловеще над миром

В схватке пули жужжат…

Офицер с револьвером

В пол уткнувшись, лежат.

 

Разрядилась обойма,

Замолчал пистолет.

Полицаев погоня,

Грохот выстрелов вслед —

 

Пусть волнуется сердце,

Только ты не дрожишь,

Потому что в бессмертье

К нам сквозь годы бежишь.

В. Шумилин

 

Последняя разведка

Памяти Зины Портновой

 

Зина!

Русское простое имя.

Фотоаппаратом схвачен миг:

Девочка

С косичками смешными

С удивлением

глядит на мир.

Лоб еще ничем не озабочен,

Ни одной морщинки у бровей,

 

...Ты еще на улице рабочей,

На Балтийской улице своей.

 

А война?

Она почти что рядом.

В Беларуси —

Партизанский лес

И тяжелым воющим снарядом

Перечеркнутая

Синь небес.

 

А потом?..

У патриотки юной

Путь один.

Среди чужих огней

Ты идешь в разведку.

Безоружной.

Только клятва...

Нет ее сильней!

 

А потом...

Допросы и побои.

Черные, зеленые круги...

Это вновь глумятся над тобою

Злобой

Разъяренные враги.

 

Не дождется тот фашист ответа,

Как ни добивался —

Не сломал.

Зверя

Из его же пистолета

Девочка

сражает наповал.

 

Только бы успеть!

Туда,

под кроны...

За рекой свои

Кусты, трава...

И, пока в обойме есть патроны,

Ты еще надеждою жива.

 

Но обойма

опустела быстро...

Всю тебя

Я в сердце сберегу —

Жизнь твою

Короткую,

как выстрел,

Как прицельный выстрел

По врагу.

Т. Никитина

 

Партизанка по имени Зина

Зинаида Мартыновна  Портнова (20 февраля 1926, Ленинград, СССР — 10 января 1944, Полоцк, БССР, СССР) — советская подпольщица, партизанка, член подпольной организации «Юные мстители»; разведчица партизанского отряда имени К. Е. Ворошилова Член ВЛКСМ с 1943 года. Герой Советского Союза.

 

Вместо предисловия

Ты в суровый, трагический день

Отворила в бессмертие двери.

Мы в тиши городов, деревень

Свою жизнь по твоей стали мерить.

В Ленинграде прописана ты,

Где хранится блокадная память.

Вижу в нем дорогие черты,

Ощущаю души твоей пламя.

 

В разноликих кипучих цветах,

В листопаде столетних деревьев,

Ты с улыбкой на милых устах

Нас зовешь древнерусским поверьем.

 

Мне о прошлом бы высказать все

Тем, кто в садике спит с пластилином.

Чей волшебный фонарик спасен

Партизанкой по имени Зина.

 

Провести бы мне в школе урок,

Чтобы знали и верили дети:

Твой в девичестве смех не умолк,

И живешь ты для них после смерти.

 

Рассказать посчитаю за честь

Я о мужестве, доблести, славе.

Среди девушек были и есть

Героини в великой державе.

 

Подвиг

Седая и слепая — в чем душа!

Влачила Зина ноги еле-еле.

А следом шли и, злобою дыша,

Её держали фрицы на прицеле.

 

Она в неполные семнадцать лет

В тюрьме перетерпела муки ада,

Какие оставляют в мире след,

Чтоб вздрогнула небесная триада.

 

Фашисты били девушку ремнем.

Вгоняли ей под ногти гвозди, иглы.

Утратив связь событий и времен,

Все ж не лишилась мужества и силы.

 

* * *

Сумела при допросе пистолет

Схватить у офицера из-под носа.

И для троих угас навеки свет

В стальных глазах, от ужаса раскосых.

 

Свобода! Золотистая река.

Зеленый край спасительного леса.

Бежала, что есть духу и пока

Не сбила с ног кровавая завеса.

 

* * *

И снова — пытки: кровь и хруст костей.

Огнем горели черные глазницы.

Мучители из низменных страстей

Перешагнули в злобе все границы.

 

Они живое тело на куски

Готовы были рвать уже в бессилье.

Седины оплели её виски,

В живых кудряшках брызнув в изобилье.

 

Все вынесла с достоинством бойца,

О партизанах не сказав ни слова.

И до стены с тюремного крыльца

Сама дошла, воспрянув духом снова.

 

* * *

Она жила на острие ножа,

(жизнь коротка, а на войне — короче)

Урывками для милого дыша,

Как полагается в разведке, впрочем.

 

Взрывала и дороги, и мосты.

Носила в лагерь партизанам вести.

Раскрыв секреты, доты и посты,

Уничтожала их из личной мести.

 

Используя доверие врагов,

Однажды даже отравила роту.

А чтобы избежать себе оков,

Хлебнула вместе варево до рвоты.

 

Потом ушла как можно дальше, прочь,

Пока её не вычислил предатель.

Схватили, но сработал в эту ночь

Под рельсами ещё один взрыватель.

 

* * *

Последние предсмертные шаги

Давались ей неимоверно трудно.

Но блекли перед мужеством враги

В морозное трагическое утро.

 

Засеребрился первый зимний луч

С глухой командой клацнули затворы.

И слышно было, как с небесных круч

Звучала канонада приговором.

 

И вместе с ней улыбка на устах,

Разбитых за молчание и веру,

Вселила в палачей животный страх,

Как воздаянье божескою мерой.

 

Память

Не роняйте слезу на дороге.

Не кропите земли судный век.

На войне умирали не боги —

Плоть от плоти живой человек.

 

Вижу я в изваянии чудном,

Как простая девичья душа

Среди звезд занялась изумрудом,

По живому спокойно дыша.

 

В мирозданье таинственный возглас

Отозвался дыханьем небес,

Где её удивительный образ

Вещей птицей из пепла воскрес.

 

Заслужила она это право

Беспримерной отвагой в делах,

Выводившая нечисть отравой,

Что нашлась в древнерусских котлах.

 

С колдовским торжеством Амазонки

Совершала священную месть.

Гневным словом, гранатой, винтовкой

Защищая Отечества честь.

 

И молчала упорно под пыткой,

Как стальная, в руках палача.

Непокорность России с избытком

В ней таилась под цвет кумача.

 

Ослепили, но дева незряче

Лицезрела крушенье врага.

С фронта воздух родной и горячий

Из застенок ловила рука.

 

Раздробили, беснуясь, суставы,

Но стояла, как прежде, она,

Чтоб стреляли лесные заставы,

И крушила фашистов страна.

 

Седина окропила в избытке

Золотистых кудрей миражи.

Но не сделала даже попытки,

Чтоб изменой купить себе жизнь.

 

Уходила под гром канонады,

Сохранив и тепло, и любовь.

Небеса были искренне рады,

Что унять помогли её боль.

 

Не роняйте слезу на дороге.

Не кропите земли судный век.

Пусть звенит в поэтическом слоге

Её имя как вербы побег.

И. Трофимов-Ковшов

 

Связной: Поэма

Сложить никак не мог строки,

Глаза застилала муть,

Отца хвалили мужики

И боль давила грудь.

Хотелось плакать... нет, рыдать,

Кричать, бросаясь в гроб.

В слезах стоит родная мать

И братьев бьёт озноб.

Нет, не могу поверить я,

Что он ушёл навек.

— Кузьмич, — твердят его друзья,

— Хороший ЧЕЛОВЕК.

 

1

Гул моторов, в синеве кресты,

С воем сыплются с неба бомбы,

То пикируют с высоты

Самолёты на наши кровли.

 

Чёрной гарью дохнул разрыв,

Полдеревни за миг не стало.

Мать, детишек собой накрыв,

Слёзы горькие утирала.

 

— Немцы! — поздно уже бежать.

— Немцы! — кровью кипят границы.

— Немцы! — плачет, стенает мать.

— Немцы! — крик по вселенной мчится.

 

И мальчишка, тринадцать лет,

В партизаны.

Пусть мать не плачет!

Когда чёрным подёрнут свет

Он не мог поступить иначе.

 

Братья, батя на фронт ушли,

Лишь малые остались в доме.

Горсть родной зачерпнул земли

И в платок завернул.

В урёме

Партизанский нашёл отряд

И упрямо сказал:

— Я с вами.

Командир улыбнулся:

— Рад.

Ну, не гнать же?! — развёл руками.

 

— Нужен нам позарез связной,

Смелый, быстрый, и осторожный.

— Я как раз, — говорит, такой.

И поправился:

— Ну... возможно...

 

— Значит так: зачисляю в штат,

На довольствие ставлю тоже.

Руку подал:

— Служи, солдат!

И добавил немного строже: —

 

За проступки спрошу с лихвой!

Возраст здесь — не мерило чести.

Что ж, посмотрим, ты, брат, какой...

Нам теперь до победы вместе...

 

2

Слезилась осень. Опадали

С деревьев поздние листы.

Связного нашего послали

За тридцать три лесных версты. —

 

Найдёшь, — твердил парторг отряда, —

От редколесья первый двор.

Входить туда спешить не надо.

Заглянь украдкой за забор.

 

Коль тихо всё — закрыты ставни —

Спокойно в двери заходи.

Запомнил? Точно? Вот и славно.

Шифровку спрячешь на груди...

 

3

Бежал связной, сбивая ноги,

ТТ оттягивал карман,

По бурелому, без дороги,

К тому же дождь, густой туман...

 

Когда добрался — уж смеркалось.

Закрыто ль ставнями окно?

Клонила до земли усталость.

Не видно ставен! Всё равно

Идти придётся, донесенье

Приказ был «срочно передать».

Но, не надеясь на везенье,

Он пистолет спешит достать.

 

Дверь приоткрыта. Тихо входит.

Широкий стол, горит свеча.

Три человека. «Наши вроде», —

Связной решает сгоряча.

 

ТТ в карман. Но вдруг: «О, Боже!» —

В углу с повязкой — полицай!!!

ТТ в руке: — Коль жизнь дороже,

Оружие... на стол... бросай!

 

Но «полицай» лишь рассмеялся,

Кивнул с ленцой на автомат. —

Что ж, молодец, не растерялся.

Я СВОЙ. Прости, коль виноват.

 

Пароль и отзыв — без ошибки.

Шифровка в Центр тотчас ушла.

И этот случай лишь с улыбкой

Припоминал мой старшина.

 

Затем была зима лихая,

Подрывы рельсов и мостов.

Война гремела не стихая,

Людей Косая гнала в ров...

 

4

Но вот опять весна настала,

Водою полнились ручьи,

Уж стая чибисов летала,

Крича извечное:

— Вы чьи?

 

— Связного живо к командиру, —

Раздался крик, — скорей, скорей!

А в небесах парил лениво

Клин уходящих журавлей.

 

— Где Михаил? Давай, ищите, —

Он нужен срочно, вот дела!

Да вы к ручью за ним бегите,

Там черемша уже взошла. —

 

Товарищ... — Вольно, вижу, вижу,

Не до докладов нынче нам.

Вчера дотла посёлок выжжен...

...беги в деревню... по дворам.

 

Пускай уходят, все уходят,

Каратели туда идут.

Пускай уходят, все уходят...

...кто не уйдёт — те пропадут.

 

5

Бежал мальчишка, что есть силы,

И кашлем разрывало грудь,

И сердце било ветром стылым.

Петлёю вился торный путь.

 

Но он успел. Хрипя, с надрывом

Кричал: — Спасайтесь, враг идёт!

В лес уходите, быстро…живо!

Кто не уйдёт... тот пропадёт!

 

Стучался в двери. Мать, братишек

Слезами к лесу проводил.

А вот родного дядю Гришу

Он так и не уговорил...

 

Семь человек в селе осталось,

Когда каратели пришли.

Лысуха в озере плескалась...

А их сожгли... их всех... сожгли!

 

Мальчишка видел, как сгоняли

Людей прикладами в избу,

Как дядю Гришу расстреляли,

Как задыхаются в дыму

Соседка Рая, бабка Глаша,

И как орёт надрывно кот.

Наверно, кровью горя чаша

Уж переполнилась в тот год...

 

Ему в зверьё стрелять не дали, —

Легли на плечи мужики.

А души к Богу улетали,

Стекаясь в роты и полки...

 

6

И снова дни текли привычно —

Разведка, яростный налёт. —

Состав подорван! — Что ж, отлично!

Тебя награда, парень, ждёт.

 

За жарким летом осень мчится,

Зима метелями кружит,

Уже январский наст ложится

И из-под крыш капель звенит.

 

В штабной землянке места нету,

Толпится, хмурится народ.

Приказ пришёл (чур, по секрету!!!),

Переходить отряду фронт.

 

Что? Как? Зачем? Никто не знает.

А командир весь день молчит.

Собака где-то в поле лает.

И пулемёт вдали строчит.

 

7

Три дня шли к фронту. Вечерело.

Дано на отдых полчаса.

Венера в небесах горела.

И каждый, веря в чудеса,

Молился Богу или маме.

Молился так, как только мог.

А на снегу, как на бумаге,

Чертил судьбу Кровавый Бог.

 

8

Земля истерзана. Траншеи

Меж клякс разрывных пролегли.

Бежит связной — ремень на шее,

Ствол карабина до земли...

 

Стучат сердца бегущих рядом.

(Снег белый глушит топот ног).

А за редеющим отрядом,

Идёт неспешно хмурый Бог.

 

9

Всё озарилось, света вспышки,

Визжанье пуль и крик: — Вперёд!

(Навек запомнится мальчишке

Как трассер в чью-то грудь войдёт).

 

Бежал, стрелял по вспышкам света.

(То бил фашистский пулемёт).

В зените плавилась ракета

И тяжко ухал миномёт.

 

10

Прорыва фронта наши ждали —

Навстречу грянуло: —Ура!

И небо от калёной стали

Светилось красным до утра.

 

Закончен бой. Смеялся, плакал.

Потоки чувств сливались в вал.

И командир сказал: — Однако,

Ты, брат, своё повоевал.

 

Теперь тебе учиться надо!

Не спорь! И слышать не хочу.

Коль заслужил в войне награды,

То и ученье по плечу.

 

11

И в тот же день, ревя мотором,

Их в небо поднял самолёт.

Не думал парень, что так скоро

Его Москва-столица ждёт.

 

Его ждала Москва-столица,

Его ждала большая жизнь...

...он каждый день мне ночью снится

И всё твердит: — Держись, держись...

 

Все описываемые события имели место в действительности.

А. Гончар

 

Баллада о связном

Жил мальчик на хуторе Мшистом,

за дальним кордоном лесным.

Когда появились фашисты,

он стал партизанским связным.

 

Ходил он, как нищий, по сёлам

с холщовой сумой на плече,

в отцовских ботинках тяжёлых

и мамином рваном плаще.

 

То в окна стучался немые,

то брёл к старикам на покос —

и танк подрывался на мине,

и поезд летел под откос.

 

Забылось негромкое имя,

осталась лишь кличка — Связной.

Он пережил осень и зиму,

его расстреляли весной.

 

А хутор облили бензином,

и, счёт потерявший векам,

он в бешеном пламени сгинул

и с дымом ушёл к облакам.

 

Теперь у сухого колодца

растёт кормовая трава…

Что, жизнь, от тебя остаётся?

Одна лишь глухая молва?

Да горечь, с которой не сладить?

Да буковок мелкая вязь?

 

Мне больно!

Мне нужно наладить

меж прошлым и будущим связь!

 

Поэтому снова и снова

по узкой тропинке лесной

из дальнего сорок второго

идёт мне навстречу Связной.

 

Я взгляд его чувствую кожей,

к нему, задыхаясь, бегу.

И если б спросил он:

«Ты сможешь?» —

то я бы ответил:

«Смогу».

М. Вейцман

 

Сашко

Его историю, простую и потрясающую, рассказал мне очевидец.

Ванда Василевская

 

Уходит отец в партизаны…

Прощаться с отцом не легко.

И вслед, обливаясь слезами,

Бежит босоногий Сашко.

 

Бежит он, хватаясь за стремя,

Цепляясь за гриву коня.

— И я в партизаны! Со всеми!

Я сильный, возьмите меня!

 

Тяжёлой и горестной болью

Сжимается сердце отца:

— Куда тебя взять? На недолю?

На смерть? На борьбу до конца?

 

Нет детскому горю предела…

Отец наклонился в седле:

— За стремя хвататься не дело,

Ты лучше разведай в селе.

 

И вот тебе в руки граната,

Теперь ты готов ко всему;

И вот тебе в руки граната,

И дай я тебя обниму.

 

Скрылись вдали партизаны.

Теперь и отец далеко.

Спокойный, с сухими глазами

Стоит на дороге Сашко.

 

Сашко примечает: у хаты,

Где дворик, поросший травой,

Фашистские ходят солдаты,

Фашистский стоит часовой.

 

Тут офицеры из штаба…

В минуту Сашко на крыльце!

В сердце недетская храбрость,

Решимость на детском лице.

 

— Я видел — в лесу партизаны,

Я шёл по опушке вчера,

Я видел своими глазами —

Кто-то сидел у костра!

 

За пазухой холод гранаты,

Гладкий холодный металл.

Мальчик стоит среди хаты,

Он всё хорошо рассчитал,

 

Медленно, длинно, подробно

Он продолжает рассказ…

— Довольно! — кричат ему злобно. —

Где партизаны сейчас?

 

Ненависть больше не пряча,

Сашко выпрямляется весь,

И слышится голос ребячий:

— Тут партизаны! Здесь!

 

Быстро метнулась граната

В тех шестерых у стола;

Быстро метнулась граната —

К ним смерть, как расплата, пришла.

 

Сашко! Мальчуган босоногий!

Не жить тебе в тихом селе,

Не бегать по тёплой дороге.

Спокойный лежишь ты и строгий,

Величье на детском челе.

 

Грозной и яростной мести

Детские жаждут сердца…

Сашко! Мальчуган босоногий!

Мы отомстим до конца

 

За город, истерзанный боем,

За мирную хату твою,

За юное сердце героя,

Погибшее в смертном бою.

А. Барто

 

Алёнка

Детство прошло… Золотая пора…

Летом в лесу распевать у костра,

В речке купаться, лежать на песке,

Слушать, как поезд шумит вдалеке…

 

Нет больше Алёнки, девчонки босой,

Весёлой Алёнки с пушистой косой.

Тяжёлые танки полями прошли,

Алёнкино детство, как травку, смели.

 

Алёнкино детство, ты кажешься сном…

Есть партизанка в отряде лесном.

Лет ей немного — одиннадцать лет.

Смелее Алёнки разведчицы нет.

 

Это Алёнка под вихрем огня

Своим донесла, что в лесу западня.

Это она, пробираясь во мгле,

Всё разузнала в соседнем селе.

 

А нынче, накинув платок расписной,

Уходит Алёнка тропинкой лесной.

Она собирает подруг на лугу,

Вместе с подругами пляшет в кругу.

 

Ночью в деревню фашисты вошли.

У каждого дома стоят патрули.

Пушки немецкие в каждом саду…

Пляшет Алёнка у всех на виду.

 

Пляшет Алёнка и звонко поёт, —

Все пулемёты Алёнка сочтёт.

И, распевая ещё веселей,

С песней пройдёт мимо всех патрулей.

 

Доброе детство, навеки прости!

Нет у Алёнки другого пути.

А. Барто

 

Мальчишка — партизан

Если верить буквам этим,

Если верить цифрам этим,

То погиб он в сорок третьем,

То погиб он в сорок третьем.

Как не верить цифрам этим?

Как не верить буквам этим?

Был он схвачен на рассвете

в сорок третьем,

в сорок третьем.

 

Был он схвачен и опознан.

Отпираться —

Слишком поздно.

Офицер спросил с улыбкой:

— Ты есть русский партизан?

— Есть! — в ответ сказал мальчишка.

—Партизан! —

сказал мальчишка,

Гневно выстрелив глазами

По смеющимся глазам.

 

Вмиг растаяла улыбка:

— Ты не сделаешь ошибку.

Ты хороший русский мальчик

И, конечно, хочешь жить.

Ты расскажешь нам немного,

В лес покажешь нам дорогу,

И за это — ты свободен:

Можешь к мамке уходить!..

 

— Нет! —В ответ сказал мальчишка.

— Ни за что, — сказал мальчишка

И в лицо им рассмеялся:

— Ни за что и никогда! ...—

 

Целый день его пытали,

А под вечер расстреляли…

Расстреляли партизана

Возле старого пруда.

 

Но живет,

Живет мальчишка

Став легендой,

Песней, книжкой,

Улицей в поселке нашем,

Нашей школой.

И сейчас: —

Я не верю буквам этим,

Я не верю цифрам этим,

Не погиб он

В сорок третьем —

Жив мальчишка,

Среди нас.

Автор неизвестен

 

Бабушка-партизанка

Вот так новость: бабушка сказала,

что она сражалась в партизанах!

— Кто же взял тебя в отряд, под пули?

Ты ж трусиха, милая бабуля!

 

У меня пустячная простуда —

у тебя сейчас же с сердцем худо.

Если оцарапаюсь до крови,

ты теряешь все свое здоровье.

 

А когда в кино палят из пушек,

ты же сразу затыкаешь уши! —

Бабушка в ответ вздохнула тихо:

— Верно... И тогда была трусиха...

 

И тогда мне было с сердцем худо,

ежели трясла кого простуда.

И тогда при виде чьей-то крови

начисто теряла я здоровье.

 

А когда с пригорка пушка била,

мне за всю деревню страшно было!

До того пугалась я, бывало,

за себя бояться забывала...

М. Борисова

 

О юных партизанах -

600 стихов о детях войны. Часть 8. Пионеры-герои

 

Поэмы, посвящённые пионерам-героям Казимиру Гапоненко и Вале Котику

 

Ещё о партизанах в блоге:

 

22 книги и 10 фильмов о партизанах и подпольщиках

 

Екимцев «Брянский лес» поэма о партизанах

 

600 стихов о детях войны. Часть 8. Пионеры-герои

 

600 стихов о детях войны. Часть 7. Фронт. Оккупация. Партизаны

 

60 песен о детях войны

 

Стихотворения и поэма о Лизе Чайкиной

 

Зоя Космодемьянская: 60 стихотворений, поэмы и песни

 

Юный Герой Великой Отечественной войны Марат Казей

 

Легенда №1 советской разведки – Николай Кузнецов

 

8 февраля – День памяти юного героя-антифашиста (пионеры-герои)

 

300 книг о военном детстве

Дети в годы Великой Отечественной войны

 

300 книг о Комсомоле

 

300 книг о пионерах

 

50 стихов и поэм о женщинах-героинях Великой Отечественной войны

 

Василь Быков

 

О книгах Алеся Адамовича «Каратели» и «Хатынская повесть»