Георгий Адамович

Когда мы в Россию вернёмся.

О, Гамлет восточный, когда? –

Пешком, по размытым дорогам,

в стоградусные холода,

Без всяких коней и триумфов,

без всяких там кликов, пешком,

Но только, наверное, знать бы,

что вовремя мы добредём…

Это строки из стихотворения, написанного Георгием Адамовичем в 1936 году. К сожалению, при жизни ему было не суждено вернуться на родину. Но имя Георгия Адамовича, его стихи, статьи вернулись к нам из эмиграции, как и десятки других имён, в 90-е годы XX века.

Георгий Викторович Адамович был интересным и, вероятно, недооценённым поэтом, критиком и одним из ведущих теоретиков литературы зарубежной эмиграции.

Он родился 130 лет тому назад, 19 апреля (7 по ст. стилю) 1892 года в Москве, но всегда считал себя петербуржцем, так как еще в раннем детстве семья переехала в Петербург. Его отец был военным, а мать музыкантом. После смерти отца жили лишь на скудную пенсию. Ещё будучи гимназистом, Георгию приходилось давать уроки. Мужчины в их семье, как правило, становились военными, но Георгий окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и стал филологом. В 1923 году он уехал за границу и большую часть своей жизни провел во Франции, в Париже. Во время Второй мировой войны Адамович ушёл добровольцем во французскую армию, но в боевых действиях участия не принимал. С 1951 года в течение 10 лет он жил в Англии, преподавал литературу в университете Манчестера. В 60-е находился то в Париже, то в Ницце, работал на радиостанции «Свобода». В 70-е годы его пригласили в США для чтения лекций в нескольких университетах. Вскоре после возвращения из США Георгий Викторович Адамович скончался в возрасте 79 лет.

О том, каким он был, мы можем судить по воспоминаниям К. Померанцева, Ю. Терапиано, И. Чиннова – его друзей, учеников, людей, встречавшихся, общавшихся с ним. Но наиболее полные воспоминания о Георгии Адамовиче оставила нам И. Одоевцева. Она подружилась с Адамовичем, выйдя замуж за Георгия Иванова, который был дружен с Г. Адамовичем. Они втроем поселились в квартире тетки Адамовича и прожили там в течение года. Будучи в эмиграции, они поддерживали самые дружеские отношения до конца жизни. Но, несмотря на это, И. Одоевцева отмечает: «Было в нём что-то останавливающее, мешавшее окончательному сближению, делающее невозможным последнюю откровенность – какая-то душевная стыдливость, застенчивость».

Были ли эти воспоминания искренними? Как знать. Ведь, по словам самого Адамовича, «никто никого не знает». «А меня действительно особенно трудно узнать. Ведь я и сам себя не знаю и часто удивляюсь своим поступкам и даже словам».

Георгий Адамович был не высокого роста. В молодости выглядел как настоящий петербургский денди – всегда был безукоризненно одет, гладкие волосы расчесаны на косой пробор. «Грациозно миниатюрный» он «был аккуратистом не только в одежде, но и в манерах, способе выражаться».

По воспоминаниям поэта И. Чиннова, Адамович со всеми «говорил просто, вежливо и изящно». Он был приятным и интересным собеседником. Чаще всего беседы были о стихах и о том, какой должна быть поэзия. Бесед «по душам» и «трагических» разговоров о смысле жизни не любил. Он не был склонен и к долгим и обстоятельным беседам, любил перескакивать с темы на тему, предпочитая говорить о пустяках, считая, что «именно в пустяках наиболее ярко проявляется ум человека».

Слушателей у него всегда было много, недаром его называли «златоустом эмиграции» и считали прирождённым оратором. Во время своих выступлений он не делал «ни одного ораторского жеста, голос у него был какой-то тонкий, говорил он монотонно, без особых ораторских интонаций, а все замирали, точно впадали в гипноз».

Не любил спорить. Он понимал собеседника с полуслова, без объяснений, или не понимал вовсе. И тогда не принимал, не соглашался, несмотря ни на какие объяснения и доводы.

По воспоминаниям друзей, он был «безрассудно» азартным картёжником. При этом ему постоянно не везло, он часто проигрывался в пух и прах. От увлечения к картам и рулетке он избавился уже ближе к старости после перенесённого инфаркта.

Адамович любил и хорошо знал музыку, но играл плохо. Часто был подвержен скуке и тоске.

О людях, даже о своих друзьях, к которым относился с симпатией и уважением, он говорил с усмешкой, остро подмечая их комические черты. Вместе с Георгием Ивановым он придумывал для них забавные клички. Так, Ахматову называли Ахмой, Гумилева – Великим Мугом.

Георгий Викторович был самолюбив и памятлив. Всё обидное, сказанное о нём, он помнил десятками лет, но никогда не мстил за обиды.

Современники считали Георгия Адамовича человеком широкой культуры – умным и одаренным.

Как поэт Г. Адамович начинал свой путь еще до революции, входил в гумилёвский Цех поэтов, где сблизился с Н. Гумилевым, А. Ахматовой, О. Мандельштамом, Г. Ивановым.

В Петербурге вышли два его сборника стихов «Облака» (1916) и «Чистилище» (1922), оба написанные под влиянием его поэтических кумиров – А. Блока, И. Анненского, М. Лермонтова. Одиночество, тоска, обреченность – вот о чём были стихи молодого автора.

Они не принесли ему большой известности, но в кругу литераторов были замечены и оценены по достоинству. После выхода «Облаков» Н. Гумилев писал, что в нём «чувствуется хорошая школа и проверенный вкус».

Стихи Адамович писал как-то незаметно, не прикладывая к этому больших трудов, будто они возникали сами собой. Свои стихи читал он редко и «как бы стесняясь, тоном очень обыденным и сдержанным, ничего не навязывающим слушателям, с еле заметным дребезжанием».

В эмиграции он писал мало, но его стихи печатались в ведущих журналах и альманахах и вошли в лучшие эмигрантские антологии «Якорь», «На западе», «Муза диаспоры», «Содружество». Также вышло два сборника стихотворений. «На Западе» был опубликован в 1939 году. В это предвоенное время лишь немногие могли по достоинству оценить книгу, хотя она явилась результатом долгого творческого пути. Сборник «Единство», изданный в 1967 году, включал в себя всё лучшее, что было создано за все предшествующие годы. Насчитали всего лишь около 160 стихотворений. Но каждое из них было выверено и выстрадано.

Поэзию Адамович не просто любил, а жил и дышал ею. Ей он отводил особую роль в жизни. Поэт писал: «Единственное, что может объяснить существование поэзии – это ощущение неполноты жизни, ощущение, что в жизни чего-то не хватает, что в ней какая-то трещина. И дело поэзии, её единственное дело - эту неполноту заполнить, утолить человеческую душу».

К поэзии вообще и к своей в частности он предъявлял определенные и высокие требования.

Главное требование можно назвать литературным аскетизмом. Его суть звучит как девиз – ничего лишнего.

Адамович – поэт и критик – призывал концентрировать свои мысли на самом главном, существенном в человеческой жизни и писать только о главном. Что касается использования поэтических средств, то поэт вправе пользоваться и яркими сравнениями, и сложными размерами. Но их излишество отвлекает от главного. Во всём должно быть чувство меры. Осуждая метафоры, он уверял, что без них стихи лучше.

Писать стихи, утверждал Г. Адамович, надо, «отказываясь от всего, от чего отказаться можно, оставшись лишь с тем, без чего нельзя было бы дышать. Отбрасывая все словесные украшения, обдавая их серной кислотой».

Адамович считал, что поэту нужны «самые обычные слова, только поставленные так, чтобы их сочетание рождало новый смысл, чтобы за обычным и простым светилось непостижимое и вечное».

«Настоящие стихи, – писал он, – всегда больше текста, и всегда в них остаётся нечто, перерастающее непосредственный смысл слов». В стихах он ценил экономию средств, умение вовремя замолчать, паузы и то, что скрыто за ними.

В своём творчестве Георгий Викторович старался следовать этим постулатам.

Критики называют поэзию Адамовича «сдержанной. Для него характерны внешняя простота, приглушённые интонации, недоумённо-вопросительные обороты. Он старается избегать каждого лишнего слова и каждого лишнего звука. Но за внешней сдержанностью в его стихах виден утонченный вкус, угадывается огромная культура и незаурядный душевный опыт». В его стихотворениях есть ясность, искренность, ориентация на общечеловеческие ценности. Сам он сказал о своих стихах так:

Сквозь отступленья, повторенья,

Без красок и почти без слов.

Одно, единое виденье,

Как месяц из-за облаков.

То промелькнет, то исчезает,

То затуманится слегка,

И тихим светом озаряет,

И непреложно примиряет

С беспомощностью языка.

Эмигрантская поэзия Г. Адамовича наполнена воспоминаниями о России, чувством оторванности от родной земли и внутренней тревогой.

Много пронзительных строк он посвятил своему любимому Санкт-Петербургу. С тоской и имперской гордостью он восклицал: «На земле была одна столица, всё другое – просто города».

Слава не следовала за Адамовичем-поэтом «по пятам». Тем не менее, его творчество, его литературные предпочтения, взгляды и он сам оказались настолько привлекательными для части молодых поэтов зарубежья, что вокруг него образовалось некое литературное объединение, товарищество, получившее название «Парижская нота».

«Молодёжь шла за Адамовичем, зачарованная им. Почти все молодые поэты, начавшие в эмиграции, думали по Адамовичу», – писал Ю. Терапиано.

Их встречи проходили в популярных парижских кафе «Ротонда», «Дом», «Купол», «Наполи», на квартирах или по воскресеньям у Мережковских. На встречах «Адамович не обучал ремеслу, а больше призывал молодых поэтов «сказаться душой», если не «без слов»…, то с минимумом слов – самых простых, главных, основных – ими сказать самое важное, самое нужное в жизни» (Игорь Чиннов). От писателя он требовал, прежде всего, правды и ответственности за то, что он пишет. В своем эстетическом кредо Адамович исходил скорее из осмысления жизненного опыта, из мировоззрения, чем из литературы.

Но, хотя литературная атмосфера «Парижской ноты» привлекла к ней большое количество молодёжи, настоящих последователей оказалось не так много. Самыми талантливыми среди тех, кто исповедовал программу Г. Адамовича и претворял её в поэзию, были Лидия Червинская, Анатолий Штейгер, а спустя годы И. Чиннов.

Следы же её влияния можно найти в стихах Н. Оцупа, Д. Кнута, В. Смоленского, Б. Поплавского, Ю. Иваска и других.

Но школой «парижская нота» всё же не стала, не оставила коллективных деклараций и литературных манифестов, не выпустила коллективных сборников. Хотя, утверждают специалисты, признаки особого литературного направления в «ноте» были.

Сам вдохновитель «парижской ноты» полушутя писал: «Чем ближе был человек к тому, что повелось называть «Парижской нотой», чем настойчивей ему хотелось верить в её осуществление, тем больше у него сомнений при воспоминании о ней. Что было? Был некий личный литературный аскетизм, а вокруг него или в ответ ему некоторое коллективное лирическое уныние, едва ли заслуживающее названия «школы».

В эмиграции раскрылся и проявился талант Адамовича-критика. И его известность как ведущего критика всегда была более громкой, чем поэтическая. И. Бунин считал Адамовича лучшим критиком среди литераторов-эмигрантов.

В 1920-1930-е годы Г. Адамович вел литературный отдел в газете «Последние новости». «Последние новости» – была одной из самых известных, популярных и читаемых газет русского зарубежья. Она без перерыва выходила с 20-х по 40-е годы, а её тираж доходил до 40 тыс. экземпляров. В ней Адамович напечатал около 450 статей и рецензий. Постоянно сотрудничал он и в альманахе «Числа», где публиковал свои «комментарии» – очень оригинальные критические статьи, печатался в других изданиях – «Современные записки», «Звено».

Его статьи, появлявшиеся каждый четверг, стали неотъемлемой частью довоенной культурной жизни не только русского Парижа, но и всего русского зарубежья.

Многие считали его критиком «интересным, талантливым, хоть и очень неровным, капризным. Он имел свой особый взгляд на творчество многих писателей, не всегда бывал справедлив к ним, многих, что называется, «зарезал».

Особое мнение сложилось у Адамовича на творчество С. Есенина. Он называл его поэзию «жалкой и беспомощной». В статье, опубликованной в газете «Звено» в 1925 году, он писал: «Ничего русской поэзии Есенин не дал. Нельзя же считать вкладом в неё «Исповедь хулигана» или смехотворного Пугачева».

Известный критик Д.П. Святополк-Мирский в свою очередь назвал такую оценку творчества С. Есенина Г. Адамовичем «моральной дефективностью».

Чуть раньше осудила такое пренебрежительное отношение М. Цветаева. С ней у Адамовича отношения не сложились из-за расхождения во взглядах почти на всё.

Он воспринимал её творчество как неприемлемое, противоречащее его художественным критериям, но при этом очень внимательно следил за её работой и написал более 60-ти отзывов. В них Адамович постоянно говорил о том, что М. Цветаева, без сомнения, поэт одарённый и даже несравненный, но у «неё полная неразбериха стиля, скудость гармонии» и ещё масса «вопиющих прегрешений», что не спасает «несомненная «Божья милость» цветаевского таланта».

Их, практически, вражда, начавшаяся с 1925 года, продолжалась до смерти М. Цветаевой. Однако спустя годы Адамович переменил свои взгляды на творчество М. Цветаевой и жалел, что не сразу «признал её высокий душевный строй, её исключительную силу». В 1971 году он написал стихотворение «Памяти М. Цветаевой», в котором есть и некоторые объяснения сложившейся ситуации и нотки покаяния.

Поговорить бы хоть теперь, Марина!

При жизни не пришлось. Теперь вас нет.

Но слышится мне голос лебединый,

Как вестник торжества и вестник бед.

При жизни не пришлось. Не я виною.

Литература – приглашенье в ад,

Куда я радостно входил, не скрою,

Откуда никому – путей назад.

Не я виной. Как много в мире боли.

Но ведь и вас я не виню ни в чём.

Всё - по случайности, всё - по неволе.

Как чудно жить. Как плохо мы живём.

Адамович не принимал В. Набокова. «Есть величина таланта, – писал он, – и есть качество таланта: понятия далеко не совпадающие. Есть писатели бесспорно очень даровитые и все-таки ничтожные. Набокова я даже не собираюсь и критиковать… Читаешь его – и восхищаешься: как искусно, как блестяще! Но тут же и недоумеваешь, чуть ли не пожимаешь плечами: к чему этот блеск? Неужели в настоящей литературе нужен блеск? Что за ним? К чему – в особенности – это постоянное назойливое стремление удивить? Откуда эта сухая и мертвящая грусть, которой все набоковские писания пронизаны? Что-то в этом редкостном даровании неблагополучно. Что именно?»

Адамович называл Ф. Достоевского «писателем для юношества», явно недооценивая глубину его творчества, признавая за ним «едва ли не одно только то, что он непревзойденный мастер темы страдания». При этом не хотел видеть того, что страдание Достоевский не только «чувствует и описывает, но и пытается осмыслить, едва ли не более страстно, чем пытались и до него и после». Тему же свободы в связи с темой Бога Адамович у Достоевского вовсе игнорировал, как и многое другое.

Но были авторы, которых Адамович обожал. Он преклонялся перед Л. Толстым, восхищался И. Буниным.

Александра Блока он называл Поэтом с большой буквы, причём оценивая его не по мастерству или чисто литературным достоинствам, а по совпадению с духом эпохи. Он называет А. Блока «предводителем, объединителем хора, составленного из противоречивых голосов». Блок был поэтом поколения, которое он сам назвал «дети страшных лет России». Именно он, по мнению Адамовича, сумел выразить «все то тёмное, смутное, горестное – впрочем, и смешанное с какими-то надеждами, – что наполняло умы и души этих людей» в предреволюционные годы. Несмотря на недостатки и слабости в творчестве, он один был в состоянии «глаголом жечь сердца людей». Блок велик потому, что в его лучших стихах содержание – нередко таинственное, но без нарочитого затуманивания – слито со всем, что это содержание выражает; потому, что стихи его ни о чём не рассказывают, но всё передают; потому, наконец, что стихи его не «о чём-то», а само это «что-то». Блок в современной ему литературе был «вседержителем душ». «Оттого книги его – не сборники разных стихотворений, хороших или плохих, слабых или восхитительных, а летопись удач и неудач в каком-то таинственном деле, к которому обыкновенным смертным – пусть и очень талантливым писателям – доступа нет…».

Игорь Чиннов отмечал, что критиком Г. Адамович был своеобразным. В ней «больше от абсолютного слуха и интуиции, чем от пристального изучения... Всякую аргументацию, разборы, медленное чтение – это он всегда оставлял в удел литературоведам».

Адамович-критик никогда не пытался навязать своего мнения ни читателям, ни авторам. Им скорее двигало желание разобраться в первую очередь самому и, возможно, что-то подсказать и читателям, и авторам. Не всегда и далеко не во всём с ним соглашались, но к его мнению прислушивались. Его взгляд, позиция всегда были интересны публике и порой вызывали жаркие дискуссии.

Начиная с середины 20-х годов, его оппонентом по большинству вопросов стал В. Ходасевич. Личность не менее достойная и уважаемая публикой, чем Г. Адамович.

В многочисленных статьях, выступлениях Г. Адамович высказал своё мнение по самым разным вопросам. Много писал он о судьбах и путях развития русской зарубежной литературы.

Определяя основные тенденции её развития, он видит их, прежде всего, в сохранении связи с классической русской литературой, в утверждении традиционно русского представления о добре и зле, о правде и лжи.

Взгляд Адамовича на судьбы эмигрантской литературы как самостоятельной ветви русской культуры был пессимистичен. В её отрыве от национальной почвы он видел драму и писал, что «самое большее, на что она может рассчитывать – это дожидаться возвращения её на родную почву, к русскому читателю».

В 1955 году в Нью-Йорке вышла книга Адамовича «Одиночество и свобода», где он подводил предварительные итоги своим размышлениям и об эмигрантской литературе в целом, и о судьбах русских зарубежных писателей. В книгу вошли статьи о Мережковском, З. Гиппиус, И. Бунине, Зайцеве, Шмелеве, Ремизове, Набокове и др.

Очерки об их творчестве предваряет статья «Одиночество и свобода», в которой Адамович пытается выразить свое отношение к многолетним спорам о судьбах эмигрантской литературы, навести какой-то «порядок» в них, хотя считает, что только время может расставить всё по местам. Суть эмигрантских дискуссий, пишет Адамович, «сводилась к одному из двух положений: или в эмиграции ничего быть не может, творчество существует лишь там, в Советской России, какими бы тисками зажато оно не было; или в Советской России – пустыня, все живое сосредоточилось здесь, в эмиграции». Г. Адамович высказывает мысль о возможности «диалога» с советской литературой, к такому диалогу он призывал ещё в 30-е годы.

В сознании эмигрантов, писал он, постоянно звучали два голоса. Один призывал вообще не читать советских литераторов, говоря, что их книги – «ложь, пустые казённые прописи». Другой же утверждал –«Россия – в тех книгах, которые там выходят … Вчитайся, вдумайся, пойми, – худо ли, хорошо ли, сквозь все цензурные преграды в этих книгах говорит с тобой Россия!»

Сравнивая советских и эмигрантских писателей, Адамович признавался: «У нас, в эмиграции, талантов, конечно, не больше. Но у нас осталась неприкосновенной личная творческая ответственность, – животворящее условие всякого духовного созидания, у нас осталось право выбора, сомнения и искания, и поэтому в некоторых областях нам, в самом деле, суждено было представлять ту Россию, голос которой на родной земле в течение сорока с лишним лет заглушен. В литературе это обнаружилось особенно убедительно». Наряду с этим он предупреждал, что не следует поддаваться распространенному мнению, будто со времени революции ничего ценного создано не было, и что, не будь эмиграции, Россию можно было без урона для человечества скинуть со счетов цивилизации.

Он вглядывался в события литературного процесса Советской России, призывая не отмахиваться от литературы родной страны.

В 1967 году в Вашингтоне вышла книга «Георгий Адамович. Комментарии», которая расширяет представление о творческих возможностях автора.

«Комментарии» – это философские размышления Адамовича о многих важных для него вопросах. Он говорит о Боге и мире, христианстве, о России и Западе в их противостоянии друг другу, о культуре. Адамович пишет о равенстве и свободе и вечном их конфликте, об аристократизме красоты и несовместимости её со справедливостью. В «Комментариях» речь идёт о Толстом и Достоевском и их полярности, о Пушкине и Лермонтове; о музыке Вагнера, о серебряном веке, о декадентстве и его грехах, о модернизме в поэзии.

Одной из самых, может быть, существенных проблем, обсуждаемых в «Комментариях», была проблема судеб русской культуры, тех её культурных традиций, которые принесли и пытались сохранить в эмиграции художники старшего эмигрантского поколения. В книге размышления о традициях и русской философии, и русской литературной классики, её этических проблем, и вновь – об отношениях эмигрантской и русской советской литератур.

Обе книги имели большой успех на Западе и в СССР были запрещены.

Огромным вкладом в литературу являются воспоминания Г. Адамовича о выдающихся современниках, которых он знал по Петербургу или по эмиграции: З. Гиппиус, А. Блоке, А. Ахматовой, И. Бунине, О. Мандельштаме и многих других.

В последние годы жизни Георгий Викторович интересовался молодыми советскими поэтами, писателями. Он читал и оценивал их произведения.

В 1962 году Адамович познакомился с Е. Евтушенко, который под впечатлением от встреч с легендарным литератором написал стихотворение «Письмо в Париж».

Нас не спасает крест одиночеств.

Дух несвободы непобедим.

Георгий Викторович Адамович,

а вы свободны, когда один?

Мы, двое русских, о чем попало,

болтали с вами в кафе «Куполь»,

но в петербуржце вдруг проступала

боль крепостная, такая боль.

Да, все мы русские – крепостные,

с цепями ржавыми на ногах,

своей помещицы – блажной России

и подневольнее, когда в бегах.

Георгий Викторович Адамович,

мы уродились в такой стране,

где тягу к бегству не остановишь,

но приползаем – хотя б во сне.

И, может, в этом свобода наша,

что мы в неволе, как ни грусти,

и нас не минет любая чаша –

пусть чаша с ядом – в руке Руси.

С ней не расстаться, не развязаться.

Будь она проклята – по ней тоска

вцепилась, будто репей рязанский,

в сукно парижского пиджака.

Нас раскидало, как в море льдины,

расколошматило, но не разбив.

Культура русская всегда едина,

но лишь испытывается на разрыв.

Хоть скройся в Мекку, хоть прыгни в Лету –

в кишках Россия. Не выдрать! Шиш!

Невозвращенства в Россию нету.

Из сердца собственного не сбежишь.

Это стихотворение, написанное в 1964 году, цензура снимала с набора раз десять. Е. Евтушенко удалось опубликовать его только спустя 22 года. Но Г. Адамович прочёл его незадолго до своей кончины.

Когда-то Г. Адамович писал: «Рано или поздно новые русские поколения спросят себя: что они делали там, на чужой земле, эти люди, покинувшие родину? Неужели только тосковали, вспоминали, ждали лучших дней, заботились о хлебе насущном?» Адамович говорит о значительном вкладе эмиграции в русскую культуру: «Сотни и тысячи русских людей в эти трагические для России годы использовали свои силы, дарования и ставшую их уделом свободу для творчества, которое бесследно развеяться в воздухе не могло и которое войдет когда-нибудь в «золотой фонд» русской культуры!».

Пришло время, и имя Георгия Викторовича Адамовича было вписано в этот фонд.

Один сказал: «Нам этой жизни мало»,

Другой сказал: «Недостижима цель».

А женщина привычно и устало,

Не слушая, качала колыбель.

И стёртые верёвки так скрипели,

Так умолкали – каждый раз нежней! –

Как будто ангелы ей с неба пели

И о любви беседовали с ней.

 

***

Без отдыха дни и недели,

Недели и дни без труда.

На синее небо глядели,

Влюблялись… И то не всегда.

И только. Но брезжил над нами

Какой-то божественный свет,

Какое-то лёгкое пламя,

Которому имени нет.

 

***

За слово, что помнил когда-то

И после навеки забыл,

За всё, что в сгораньях заката

Искал ты и не находил,

И за безысходность мечтанья,

И холод, растущий в груди,

И медленное умиранье

Без всяких надежд впереди,

За белое имя спасенья,

За тёмное имя любви

Прощаются все прегрешенья

И все преступленья твои.

 

 ***

Что там было? Ширь закатов блеклых,

Золочёных шпилей лёгкий взлёт,

Ледяные розаны на стёклах,

Лёд на улицах и в душах лёд.

Разговоры будто бы в могилах,

Тишина, которой не смутить…

Десять лет прошло, и мы не в силах

Этого ни вспомнить, ни забыть.

Тысяча пройдёт, не повторится,

Не вернётся это никогда.

На земле была одна столица,

Всё другое – просто города.

 

 ***

Когда мы в Россию вернёмся. О, Гамлет восточный, когда? –

Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,

Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,

Но только, наверное, знать бы, что вовремя мы добредём…

Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,

Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду,

Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле

Колышутся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.

Когда мы… Довольно, довольно. Он болен, измучен и наг.

Над нами трёхцветным позором полощется нищенский флаг,

И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.

Когда мы в Россию вернёмся… но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.

Две медных монеты на веки. Скрещённые руки на грудь.

 

***

Холодно. Низкие кручи

Полуокутал туман.

Тянутся белые тучи

Из-за безмолвных полян.

Тихо. Пустая телега

Изредка продребезжит.

Полное близкого снега

Небо недвижно висит.

Господи! И, умирая,

Через полвека, едва ль

Этого мёртвого края

Я позабуду печаль.

 ***

За всё, за всё спасибо. За войну,

За революцию и за изгнанье.

За равнодушно-светлую страну,

Где мы теперь «влачим существованье».

Нет доли сладостней – всё потерять.

Нет радостней судьбы – скитальцем стать,

И никогда ты к небу не был ближе,

Чем здесь, устав скучать,

Устав дышать,

Без сил, без денег,

Без любви,

В Париже.

 

 ***

«Понять-простить». Есть недоступность чуда,

Есть мука, есть сомнение в ответ.

Ночь, шёпот, факел, поцелуй Иуда.

Нет имени темней. Прощенья нет.

Но, может быть, в тоске о человеке,

В смятенье, в спешке, всё договорить

Он миру завещал в ту ночь навеки

Последний свой закон: «понять-простить».

 

 На чужую тему

Так бывает: ни сна, ни забвения,

Тени близкие бродят во мгле,

Спорь, не спорь, никакого сомнения,

«Смерть и время царят на земле».

Смерть и время. Добавим: страдание,

…Ну а к утру, без повода, вдруг,

Счастьем горестным существования

Тихо светится что-то вокруг.

 

 Воробьёвы горы

Звенит гармоника. Летят качели.

«Не шей мне, матерь, красный сарафан».

Я не хочу вина. И так я пьян.

Я песню слушаю под тенью ели.

Я вижу город в голубой купели,

Там белый Кремль – замоскворецкий стан,

Дым, колокольни, стены, царь Иван,

Да розы и чахотка на панели.

Мне грустно, друг. Поговори со мной.

В твоей России холодно весной,

Твоя лазурь стирается и вянет.

 Лежит Москва. И смертная печаль

Здесь семечки лущит, да песню тянет,

И плечи кутает в цветную шаль.

 

 ***

Как холодно в поле, как голо,

И как безотрадны очам

Убогие русские сёла

(Особенно по вечерам).

Изба под берёзкой, болото,

По чёрным откосам ручьи,

Невесело жить здесь, но кто-то

Мне точно твердит: «Поживи,

Недели, и зимы, и годы,

Чтоб выплакать слёзы тебе

И выучиться у природы

Её безразличью к судьбе».

 ***

Всю ночь слова перебираю,

Найти ни слова не могу,

В изнеможенье засыпаю

И вижу реку всю в снегу,

Весь город наш, навек единый,

Край неба бледно-райски-синий,

И на деревьях райский иней…

Друзья! Слабеет в сердце свет,

А к Петербургу рифмы нет.

 

***

Стихам своим я знаю цену.

Мне жаль их, только и всего.

Но ощущаю как измену

Иных поэзий торжество.

Сквозь умаленья, повторенья,

Без красок и почти без слов,

Одно, единое виденье,

Как месяц из-за облаков,

То промелькнёт, то исчезает,

То затуманится слегка, -

И тихим светом озаряет,

И непреложно примиряет

С беспомощностью языка.

 

 ***

Ни с кем не говори. Не пей вина.

Оставь свой дом. Оставь жену и брата.

Оставь людей. Твоя душа должна

Почувствовать – к былому нет возврата.

Былое надо разлюбить. Потом

Настанет время разлюбить природу,

И быть все безразличней,- день за днем,

Неделю за неделей, год от году.

И медленно умрут твои мечты.

И будет тьма кругом. И в жизни новой

Отчетливо тогда увидишь ты

Крест деревянный и венок терновый.

 

 ***

Нет, ты не говори: поэзия – мечта,

Где мысль ленивая игрой перевита,

И где пленяет нас и дышит лёгкий гений

Быстротекущих снов и нежных утешений.

Нет, долго думай ты и долго ты живи,

Плачь, и земную грусть, и отблески любви,

Дни хмурые, утра, тяжёлое похмелье –

Всё в сердце береги, как медленное зелье,

И, может, к старости тебе настанет срок

Пять-шесть произнести как бы случайных строк,

Чтоб их в полубреду потом твердил влюблённый,

Растерянно шептал на казнь приговорённый,

И чтобы музыкой глухой они прошли

По странам и морям тоскующей земли.

 

 ***

Там, где-нибудь, когда-нибудь,

У склона гор, на берегу реки,

Или за дребезжащею телегой,

Бредя привычно под косым дождем,

Под низким, белым, бесконечным небом,

Иль много позже, много, много дальше,

Не знаю что, не понимаю как,

Но где-нибудь, когда-нибудь, наверно…

 

***

Патрон за стойкою глядит привычно, сонно,

Гарсон у столика подводит блюдцам счёт.

Настойчиво, назойливо, неугомонно

Одно с другим – огонь и дым – борьбу ведёт.

Не для любви любить, не для вина быть пьяным.

Что знает человек, который сам не свой?

Он усмехается над допитым стаканом,

Он что-то говорит, качая головой.

За всё, что не сбылось. За тридцать лет разлуки,

За вечер у огня, за руки на плече.

Ещё, за ангела… и те, иные звуки…

Летел полуночью… за небо, вообще!

Он проиграл игру, он за неё ответил.

Пора и по домам. Надежды никакой.

 - И беспощадно бел, неугомонно светел

День занимается в полоске ледяной.

 

 ***

Ничего не забываю,

Ничего не предаю…

Тень несозданных созданий

По наследию храню.

Как иголкой в сердце, снова

Голос вещий услыхать,

С полувзляда, с полуслова

Друга в недруге узнать.

Будто там, за далью дымной,

Сорок, тридцать – сколько? – лет

Длится тот же слабый, зимний

Фиолетовый рассвет.

И как прежде, с прежней силой,

В той же звонкой тишине

Возникает призрак милый

На эмалевой стене.

 

Использованные источники:

Безелянский Ю. 99 имен серебряного века/ Юрий Безелянский. – М.: Эксмо, 2007. – 640 с.: ил.

Дальние берега: Портреты писателей эмиграции/ Сост., автор предисл. и коммент. В. Крейд. – М.: Республика, 1994. – 383 с.

Евтушенко Е. Шестидесятник. Мемуарная проза/ Евгений Евтушенко. – М.: Зебра Е, 2006. – 832с.

Критика русского зарубежья: В 2 ч. Ч. 1/ Сост., предисл., преамбулы, примеч. О. А. Коростелев, Н. Г. Мельников. – М.: ООО «Издательство «Олимп», 2002. – 471 с. – (Библиотека русской критики).

Одоевцева И. На берегах Сены. Георгий Адамович/ Ирина Одоевцева// Серебряный век: Мемуары. – М: «Известия», 1990. – С. 346-395.

Соколов А.Г. Судьбы русской эмиграции 1920-х годов/ Алексей Соколов. – М.: Изд. МГУ, 1991. – С. 184.

https://weekend.rambler.ru/other/42061771/?utm_content=weekend_media&utm_medium=read_more&utm_source=copylink

 

Людмила Давыдова, библиотека №32 им. М. Горького