Стихотворения о Сергее Есенине

3 октября исполняется 130 лет со дня рождения великого русского поэта Сергея Александровича Есенина. Предлагаем почитать стихотворения, посвящённые поэту.

 

* * *

Вас выдохнула русская земля

Всей грудью — звонко, широко и жданно —

Наплывом от Рязани до Кремля,

От «Англетера» и до Магадана.

 

Граненый поднимаю я стакан

Со спиртом обжигающим и синим

За Вас, Москвы кабацкой хулиган

И светлый ангел полевой России.

 

Еще крепка литая цепь измен,

Но звень ее мне кажется напрасной,

Пока сочится кровь из вскрытых вен,

Переливаясь в гроздь рябины красной.

 

Живем покуда. Будем жить и петь.

Господь не раздает талант по блату.

Родной тальянки золотую медь

Не вырубить безродному булату.

 

Нас не жалей. Не надо хмурить бровь.

Пусть торжествует мытарь и невежда:

Вы с нами, наша поздняя любовь

И, может быть, последняя надежда.

 

Сергей Есенин — к нам в сердца, сюда,

Где завязались нежность и рыданье.

И вижу я: в день Страшного суда

Встаете Вы как наше оправданье.

В. Костров

 

Памяти Есенина

Он был твой верный сын, о Русь,

Певец березового ситца,

И радость нес тебе, и грусть,

Все, что в твоих просторах снится.

 

Как колокольчик золотой,

Он звонкой песней захлебнулся.

Так не кляни его за то,

Что на крутом пути споткнулся.

 

Он жил, одной тобой дыша,

И пусть смежил до срока веки,

Его певучая душа

С тобой останется навеки.

Н. Рыленков

 

Поэт

Снова настежь распахнуты сени,

Дует в дудку весны соловей.

Снова легкой походкой Есенин

По России проходит своей.

 

Нет ни горькой, ни сладкой отравы,

Все заклятья, все чары сняты.

Веют свежестью юности травы,

Пахнут первой любовью цветы.

 

Всеми росами Родины вымыт,

Забияка и сорванец,

Знает он, что поэзия — климат,

Лучший климат для душ и сердец.

 

Не пугаясь моторного лая,

Держит песню весна на крыле.

Все живущее благословляя,

Он идет по зеленой земле.

 

Вот они, те просторы родные,

Где когда-то он рос под межой,

Где его научила Россия

Петь и плакать с открытой душой.

 

И за верность напевам заветным,

Для которых и грусть не беда,

Он останется тридцатилетним,

Молодым, как рассвет, навсегда.

 

Снова настежь распахнуты сени,

Дует в дудку весны соловей,

Снова легкой походкой Есенин

По России проходит своей.

Н. Рыленков

 

Сергей Есенин

Слухи были глупы и резки:

Кто такой, мол, Есенин Серега,

Сам суди: удавился с тоски

Потому, что он пьянствовал много.

 

Да, недолго глядел он на Русь

Голубыми глазами поэта.

Но была ли кабацкая грусть?

Грусть, конечно, была... Да не эта!

 

Версты все потрясенной земли,

Все земные святыни и узы

Словно б нервной системой вошли

В своенравность есенинской музы!

 

Это муза не прошлого дня.

С ней люблю, негодую и плачу.

Много значит она для меня,

Если сам я хоть что-нибудь значу.

Н. Рубцов

 

Последняя осень

Его увидев, люди ликовали,

Но он-то знал, как был он одинок.

Он оглядел собравшихся в подвале,

Хотел подняться, выйти... и не смог!

 

И понял он, что вот слабеет воля,

А где покой среди больших дорог?!

Что есть друзья в тиши родного поля,

Но он от них отчаянно далек!

 

И в первый раз поник Сергей Есенин,

Как никогда, среди унылых стен...

Он жил тогда в предчувствии осеннем

Уж далеко не лучших перемен.

Н. Рубцов

 

Сергею Есенину

До конца себя раздать

Этим рощам, этим долам,

А потом по праву стать

Их глашатаем веселым.

 

Чтобы каждый, жизнь любя,

Словно самое простое,

Мог почувствовать себя

Причащенным красотою.

 

Чтоб любой, кто сердцем чист,

Стал твоим единоверцем.

...На ветру червонный лист —

Как трепещущее сердце.

Л. Хаустов

 

Сергей Есенин

В этом имени — слово есень,

Осень, ясень, осенний цвет.

Что-то есть в нем от русских песен,

Поднебесье, тихие веси,

Сень березы

И синь-рассвет.

 

Что-то есть в нем и от весенней

Грусти, юности, чистоты…

Только скажут:

Сергей Есенин —

Всей России встают черты:

 

И над заводью месяц тонкий,

И в степи, у заросших троп,

Красногривого жеребенка

Неуклюжий, смешной галоп,

 

И весенних, осин сережки,

И рязанского неба ширь,

И проселочные дорожки,

И приокские камыши.

 

А я помню его живого,

Златоуста,

А я слыхал,

Как слетало златое слово

В затаивший дыханье зал,

 

И как в души оно врывалось,

Мучась, жалуясь, ворожа,

И как в нем закипала ярость

Пугачевского мятежа.

 

Слово болью шло, замирая,

Будто било в колокола, —

Русь, Россия — не надо рая,

Только ты бы одна жила!..

 

…Если б черное знать предвестье

И от гибели остеречь!..

Только руки в широком жесте

Выше плеч летят,

Выше плеч.

 

Над Россией летят…

Есенин!

Осень, есень, осенний цвет.

Все равно — это цвет весенний,

Сень березы

И синь-рассвет.

Н. Браун

 

Есенин, 80 лет

Могу представить Блока

согбенным старичком.

Жена белеет сбоку,

и тросточка — торчком.

 

Взрывной и непослушный,

в зигзагах бороды,

вбегает в старость Пушкин!

И сразу с ней — «на ты».

 

Бесстрашен и безбожен,

весь — затаённый крик! —

но всё ж представить можно,

что Лермонтов — старик…

 

И лишь один… с гитарой,

с оравой прихлебал,

не умещался в старость,

как я ни представлял.

 

То чубом, то глазами,

то песней завитой,

то всей резной Рязанью

не лез в парик седой.

 

Вот он стоит сквозь возраст,

и стать его пряма! —

под русскою берёзой,

как молодость сама.

 

Стоит, как крест над храмом,

как музыка земли…

И на душе — ни шрамов,

ни пятен… от петли.

Г. Горбовский

 

Дорога в Константиново

Трава, тяжёлая от пыли.

Ночь в проводах жужжит, как шмель.

…А ведь Есенина убили,

не вызвав даже на дуэль.

 

За красоту, за синь во взгляде!

Так рвут цветы, так мнут траву.

Его убили в Ленинграде,

где я родился и живу.

 

И, чтоб не мыслить о потере,

снесли тот дом, где он… затих.

Но и в фальшивом «Англетере»

витают боль его и стих…

 

…Вчера, сложив печаль в котомку

и посох взяв опоры для,

я вышел в призрачных потёмках,

тайком из города — в поля,

 

туда — в зелёное… Где птицы…

Где нам глаза его цвели…

За убиенного в столице

просить пощады у Земли…

Г. Горбовский

 

Сновидение

(баллада)

 

Я снов своих не помню…

В ритме вальса

смывает их рассветная волна.

А нынче,

не сочтите за бахвальство, —

приснился мне Есенин-старина.

 

Нет, не столетний — без морщин и

трещин, а — молодой!

Но видно, что устал.

Уже отпевший, отлюбивший женщин,

уже наживший славы капитал.

 

…Мы улицей ночной перемещались,

и Петербург

в беседу нашу — не встревал.

И говорил поэт не без печали:

«Я в этом городе когда-то проживал».

 

Мы оба были с ним простоволосы,

в пальтишках, и по возрасту — равны.

И длинные курили папиросы…

Как вдруг — вопрос!

Ко мне — из тишины.

 

«А что, приятель, если откровенно,

цела ли Русь?

Или — ее уж нет?»

«Цела… Но умирает ежедневно.

И воскресает заново — чуть свет!»

 

«Занятно… А стихи мои читают?

Ведь в них клубится желтым дымом грусть.

И Русь в них — не Советская — святая!»

«Вас не читают… Знают наизусть».

 

Он улыбнулся. Я сказал: «Позвольте вас пригласить…

Я рядышком живу».

Он усмехнулся. И сказал: «Увольте.

Я уезжаю заполночь — в Москву».

Г. Горбовский

 

Сергей Есенин

Не о том ли всю ночь,

Безутешен,

Бьётся ветер

И плачет навзрыд,

Что Есенин убит и повешен.

И повешенным в землю зарыт.

 

Сатанинские тёмные силы,

Превращая в пустыню страну,

Знали:

В лучшем поэте России

Убивают Россию саму!

 

Стал для русского

В счастье и в горе

Всех дороже

Мятежный певец.

До сих пор

У России на горле

От петли

Не проходит

Рубец!

А. Гребнев

 

Есенин

До чего же белые берёзки!

Он им что-то шепчет невпопад.

И глотая радостные слёзы,

Убегает в грустный снегопад.

 

А друзья кричат ему — «Постой!»

Кто-то даже бросился вослед.

Но, уже охвачен красотой,

Верит он — назад дороги нет.

 

Верит он, что все иначе будет.

Жизнь начнется заново, всерьез…

Ни пустых обид, ни словоблудий.

Бесконечный белый свет берёз.

 

И, боясь нарушить красоту,

Он спешит в рязанские снега,

Как спешит по белому листу

строчка долгожданного стиха.

А. Дементьев

 

Ваганьковский город

Я стою над могилой Сергея Есенина…

Ветер листья скорбные плиты намел.

Сколько в городе этом навеки поселено

Неразгаданных судеб

Забытых имен.

 

Может, кто-то из них в те далекие годы

Знал при жизни поэта

Встречал, говорил,

От хулы заслонял,

И берег в непогоды,

И боялся за хрупкость невидимых крыл.

 

Он прошел по земле,

По распахнутым душам…

И, когда закружилось над ним вороньё,

По Москве, по кабацкой —

По той и грядущей —

Он на добрых руках плыл в бессмертье своё.

 

Но осталась Россия —

Навеки любимой

В каждой строчке его,

Полной грусти и гроз.

И с надгробья он смотрит

Умышленно мимо —

Мимо скорби и жалости,

Вздохов и слёз…

 

Я стою у могилы Сергея Есенина…

Я стою у могилы Сергея Есенина.

И ромашки печально кладу

На плиту.

Он любил их при жизни.

И рвал их рассеянно.

И воспел эту землю —

В дождях

И цвету.

А. Дементьев

 

У Есенина день рождения

Мне приснился сон о Есенине,

Ведь родился он в ночь осеннюю.

Догорает лес, золотит закат,

Как листки стихов.

 

У Есенина день рождения.

В звонком золоте даль осенняя,

Словно музыка вдохновения

Над землей шумит листва.

 

Выходила мать за околицу,

Сердцем верила, он торопится.

Рядом с нею ждал золотистый клен,

Как похож листвой на Сережу он.

 

Вновь звучат стихи синей полночью,

Все хорошее в ними вспомнится.

По-есенински я хочу любить,

Чтобы с песнею всюду рядом быть.

 

Осень празднует день рождения

Гроздья красные, даль осенняя

У Есенина день рождения

День рождения любви.

 

Стихотворение написано к юбилею Есенина — 100-летию со дня рождения поэта (1995 г.)

А. Дементьев

 

Есенин

Купил цилиндр, взял в руки тростку,

И всё ж остался, кем и был,

Поскольку русскую берёзку

Нежней, чем женщину, любил.

 

Не над рязанскою ль избою

Шумел вороний чёрный грай?

Никто, никто с такою болью

Так не оплакал милый край.

 

Что слава нам его хмельная?

Буянил, зная наперёд,

Что всё простит земля родная,

Что только Родина поймёт…

Н. Рачков

 

* * *

Душа — навыворот! Рубаху

Рванув от ворота с плеча, —

С такой душой идут на плаху

Иль убивают палача.

 

И он из тех, из настоящих,

Перекричал и смех и плач:

«Я сам души своей приказчик,

Судья, и жертва, и палач».

 

Есть в мире высшая свобода

Души возвышенно-большой:

Отдать себя душе народа

И стать потом его душой.

 

Идет рассвет из-под Рязани,

И тает месяц запятой:

«Ах, мальчик с синими глазами!

Ах, золотистый-золотой!»

 

Мне все мерещится, сдается,

Что я печаль твою сотру.

А голос льется из колодца,

Поет и плачет на ветру.

 

И стонет выпь, и утка крячет,

И по осенней стороне

На смерть и подвиг всадник скачет

Один на розовом коне.

 

…всадник скачет <...> на розовом коне. — Образ из стихотворения Есенина «Не жалею, не зову, не плачу…» (1921)

М. Дудин

 

Сергей Есенин

Есенин — богатырь.

Есенин — витязь

С копной веселых, вьющихся вихров.

О люди! Подходите и дивитесь

Тому, как бьет родник его стихов!

 

Он у избы. Он здесь,

На сельском склоне,

У медленной, задумчивой Оки.

Не бойтесь, что звенит,

Скорей в ладони,

Смелей ко рту и пей с руки!

 

Есенин — пахарь

В том огромном поле,

Где пушкинские борозды свежи,

Где нива, созревающая стоя,

Во имя нас ложится под ножи.

 

Есенин — гордость Родины, святыня.

Теперь уже нельзя забыть о нем,

И никакая конница Батыя

Его не стопчет варварским конем!

В. Боков

 

Памяти Есенина

На Ваганьковском кладбище осень и охра,

Небо — серый свинец пополам с синевой.

Там лопаты стучат, но земля не оглохла —

Слышит, матушка, музыку жизни живой.

 

А живые идут на могилу Есенина,

Отдавая ему и восторг и печаль.

Он — Надежда. Он — Русь.

Он — ее Вознесение.

Потому и бессмертье ему по плечам.

 

Кто он?

Бог иль безбожник?

Разбойник иль ангел?

Чем он трогает сердце

В наш атомный век?

Что все лестницы славы,

Ранжиры и ранги

Перед званьем простым:

Он — душа-человек!

 

Все в нем было —

И буйство, и тишь, и смиренье.

Только Волга оценит такую гульбу!

Не поэтому ль каждое стихотворенье,

Как телок, признавалось:

— Я травы люблю!

 

И снега, и закаты, и рощи, и нивы

Тихо, нежно просили: — От нас говори! —

Не поэтому ль так охранял он ревниво

Слово русское наше, светившее светом зари.

 

Слава гению час незакатный пробила,

Он достоин ее, полевой соловей.

Дорога бесконечно нам эта могила,

Я стою на коленях и плачу над ней!

В. Боков

 

Сеновал Есенина

Он просыпался молодой, могучий,

На сене млела сонная рука.

И пробирался по крапиве жгучей

К степной реке с названием Ока.

 

Она играла и звала Сергея,

Как девушка, в поэта влюблена,

И воля у Есенина твердела,

И мускулы звенели, как волна.

 

— Не утони! — кричала мать с откоса.—

Держись поближе к берегу, сынок! —

Но может ли когда тонуть апостол

И тот, кто сам себя назвал — пророк!

 

Он шел в луга, где сено молодое

Шумело, как шелка нежнейших дев,

По-нестеровски в небо голубое

Лицо свое прекрасное воздев.

 

Он обнимал траву, деревья, землю,

Все понимая вещею душой.

Опасней и сильней, чем злое зелье,

Пил вдохновенье братиной большой.

 

День был велик. Но солнце шло к закату,

Роса садилась на его плечо.

Цветам он признавался: — Мне бы в хату! —

Цветы грустили: — Приходи еще!

 

По узенькой тропиночке дорожке,

Как пастушонок мил, белоголов,

Он шел на сеновал и нес в лукошке

Сто звезд, сто песен, сто колоколов.

 

Они гудели в сердце у поэта,

Ничком ложилась перед ним трава.

Он забывался только до рассвета,

Чуть свет опять на луг — пасти слова!

 

С тех пор какие годы миновали!

Какое горе видел ваш народ!..

…Есенин жив! Сергей на сеновале

Бессмертные стихи свои поет!

В. Боков

 

Памяти Есенина

Поэты русские, друг друга мы браним —

Парнас российский дрязгами засеян.

но все мы чем-то связаны одним:

любой из нас хоть чуточку Есенин.

 

И я — Есенин, но совсем иной.

В колхозе от рожденья конь мой розовый.

Я, как Россия, более суров,

и, как Россия, менее березовый.

 

Есенин, милый, изменилась Русь!

но сетовать, по-моему, напрасно,

и говорить, что к лучшему, — боюсь,

ну а сказать, что к худшему, — опасно…

 

Какие стройки, спутники в стране!

Но потеряли мы в пути неровном

и двадцать миллионов на войне,

и миллионы — на войне с народом.

 

Забыть об этом, память отрубив?

Но где топор, что память враз отрубит?

Никто, как русские, так не спасал других,

никто, как русские, так сам себя не губит.

 

Но наш корабль плывет.

Когда мелка вода,

мы посуху вперед Россию тащим.

Что сволочей хватает, не беда.

 

Нет гениев — вот это очень тяжко.

И жалко то, что нет еще тебя

И твоего соперника — горлана.

Я вам двоим, конечно, не судья,

 

но все-таки ушли вы слишком рано.

Когда румяный комсомольский вождь

На нас, поэтов, кулаком грохочет

и хочет наши души мять, как воск,

 

и вылепить свое подобье хочет,

его слова, Есенин, не страшны,

но тяжко быть от этого веселым,

и мне не хочется, поверь, задрав штаны,

 

бежать вослед за этим комсомолом.

Порою горько мне, и больно это все,

и силы нет сопротивляться вздору,

и втягивает смерть под колесо,

 

Как шарф втянул когда-то Айседору.

Но — надо жить.

Ни водка, ни петля,

ни женщины — все это не спасенье.

Спасенье ты, российская земля,

 

спасенье — твоя искренность, Есенин.

И русская поэзия идет

вперед сквозь подозренья и нападки

и хваткою есенинской кладет

Европу, как Поддубный, на лопатки.

Е. Евтушенко

 

Указатель: «К Есенину»

В. Соколову

 

На Ваганьковском кладбище робкий апрель

продувает оттаявшую свирель.

Пахнут даже кресты чуть смущенно весной,

продается в ларьке чернозем развесной,

и российскую землю к умершим на суд

в целлофановых мокрых мешочках несут.

 

Чьи-то пальцы вминают в нее семена.

Чьи-то губы линяют, шепча имена,

и тихонько зовет сквозь кресты и весну

указатель: «К Есенину», — вбитый в сосну.

 

Сторожихи, сжимая лопат черенки,

жгут бумажные выцветшие венки

и поверх всех смертей и бессмертий глядят,

серебря наконечники ржавых оград.

 

В каждом русском поверх его болей, обид

указатель: «К Есенину» — намертво вбит,

и приходит народ в чуть горчащем дыму

не к могиле Есенина — просто к нему.

 

Здесь бумажных цветов и нейлоновых нет.

Понимает народ — не бумажный поэт.

Вот приходит, снимая фуражку, таксист.

После ночи без сна от щетины он сиз,

но белейшую розочку — легче дымка, —

словно вздох, тяжело испускает рука.

 

Раскрывает бухгалтер потертый портфель,

из него вынимает пушистый апрель.

Серой вербы комочки — ну чем не цветы! —

и крестьянской тоскою глаза налиты.

Достает гладиолусы бывший жокей

из помятой газеты «Футбол-хоккей»,

и египетский, с птичьим обличьем цветок

возлагает суворовец — сам с ноготок.

 

Кактус-крошку в горшочке студентка несет…

Подошли бы сюда камыши и осот,

подошли бы сюда лебеда и полынь

и к рязанским глазам — васильковая синь…

Здесь читают стихи без актеров, актрис.

Парень. Чуб антрацитовой глыбой навис,

а в зрачках его темных, как пасмурный день,

проступает есенинская голубень.

 

Вот читает старушка, придя на погост.

Из авоськи торчит нототении хвост,

но старушка — другою, свободной рукой —

в юном воздухе ищет строку за строкой…

Чем он — чертушка! — русский народ

подкупил?

Тем, что не подкупал и некупленным был.

Указатель: «К Есенину» — стрелка туда,

где живет доброта, где живет чистота.

Указатель: «К Есенину» — стрелка туда,

где Россия вчера, и теперь, и всегда.

Славен тот, кто людей Лжехристом не учил,

а вот жизнь хоть немножечко им облегчил.

Е. Евтушенко

 

* * *

«Стели стихов злачёные рогожи,

Мне хочется вам нежное сказать».

Сергей Есенин

 

Прибедняться нежному — негоже —

Он стелил на гребне той поры

Не «стихов злачёные рогожки»,

А — золототканые ковры.

 

Не с того ли нынче, не с того ли

В каждом сердце значится всерьёз —

Акварель малинового поля

И печаль есенинских берёз?

 

Всё худое отдано архивам.

Увяданья не было и нет.

Он идёт застенчиво-красивым —

Избранно-лирический поэт.

 

Кто родней, чем он, полям и кущам —

Уточнять вопроса не берусь.

Всё равно — братается с грядущим

Песенно-есенинская Русь.

 

Без фонарных труб и барабана

Блещет голос русского певца.

Нежность завоёвывает страны

И навечно в плен берёт сердца.

С. Смирнов

 

Памяти поэта

«И пускай я на рыхлую выбель

Упаду и зароюсь в снегу…

Всё же песню отмщенья за гибель

Пропоют мне на том берегу».

Сергей Есенин

 

Улеглась в гостинице гульба,

Жёлтый мрак качался в коридоре.

Как смогла ты,

Подлая труба,

Удержать такое наше горе?!

Не вино сдавило вдруг виски,

Не метель,

Что выла, словно сука, —

Это пальцы подлостей людских

Прямо к горлу подступили туго.

Спал подлец,

Напившись в кабаке,

Над поэтом зло набалагурясь…

 

Смертный миг…

Лёд треснул на Оке…

Только мать на всей Руси проснулась…

Что же ей почудилось тогда?

Может быть,

Взаправду увидала,

Как с небес

Горючая звезда

На крыльцо морозное упала.

И зажгла зарю в селе звезда.

Мать у русской печки суетилась.

По снегам глубоким,

Как беда,

Весть на санках к дому подкатилась.

 

Рухнул месяц с голубых высот.

И берёзы

В дымной круговерти,

Словно петлю,

Рвали горизонт

И стонали голосом бессмертья.

В. Богданов

 

Сергею Есенину

«Миру нужно песенное слово».

С. Есенин

 

Непокладистый сын

молодой большевистской державы,

Он к вершинам поэзии

путь свой отыскивал сам.

Он о славе не думает,

но влюбленной девчонкою Слава

Провожает, встречает

и ходит за ним по пятам.

 

Нет еще ничего:

не садится к нему в изголовье

Черный гость...

И разбитого зеркала нет...

Нет тех строчек прощальных,

что он написал своей кровью,

Есть поэт!

 

Он читает стихи,

озорной, золотистоголовый,

И синеют глаза

васильками российских полей;

Пахнет свежими травами,

и молоденький месяц подковой

Наклонился над счастьем,

укрытым в тени тополей.

 

В залах тысячелюдных,

не щадя своего соловьиного горла,

Он всю душу выплескивает

до последнего дна,

И, сердца обжигая,

стихи вырываются в город —

К площадям и садам Ленинграда,

за волною волна.

 

Он приехал в Баку.

Море в берег колотится низкий.

Ветер крутит песок,

и туман предрассветный кругом.

26, 26,

26 комиссаров бакинских

О победе над смертью

говорят его четким стихом.

 

Не терпя, не давая стихам

ни поблажки, ни скидки,

Озаряет он нежностью

слово священное — Мать.

Он поэму любви

пишет девушке в белой накидке,

Что в селе Константинове

будет века его ждать.

 

А потом от московских утех

он уедет далеко,

Где хмельнее вина

беспечальных садов красота;

Будет петь ему песни,

волшебные песни Востока,

То ли муза его,

то ль, чадру приоткинув, мечта.

 

Но к раздольям родным

позовет его русская вьюга,

Соберет он наброски стихов —

за сонетом сонет...

Сам не зная, надолго ль,

он с восточной простится подругой.

Шаганэ ты его, Шаганэ!..

 

Как хотел бы всю душу

отдать Октябрю он и Маю!

По московским бульварам

он к Пушкину ночью идет,

Потому что — и бронзовый —

Пушкин его понимает

И полнее, и глубже,

чем «чужой и хохочущий сброд».

 

Пролетают над ними

осенние, поздние птицы,

Разговор их нелегок, —

но добрым увенчан концом.

На прощанье Есенин,

вынув белый цветок из петлицы,

Молча Пушкину отдал

и ушел с посветлевшим лицом.

 

Но грустит его песня,

с болью в зеркало жизни глядится,

Льются водами вина

по родным и по дальним краям.

Черный гость без помехи

к его изголовью садится...

Разбивается зеркало...

Обрывается песнь соловья...

 

Уж давно отмелькали —

богемного быта приметы,

По нью-йоркам мотанья,

босоногая пляска Дункан,

Имена ловкачей, лжедрузей его,

канули в Лету,

Но звенит его стих

и волнует людской океан.

 

И сейчас, когда так неспокойно еще

на планете

И не всюду исчезли на ней

и страданья, и грусть,

Воспевает Есенин,

всей песенной силой в поэте,

«Шестую часть Земли,

С названьем кратким — Русь!»

Л. Попова

 

Из стихов о Сергее Есенине

 

1

Всего одной строки его довольно,

Где «проскакал нм розовом коне», —

и делается грустно-грустно мне

и радостно так, горестно так, больно...

 

Его стихи.

Какое это счастье!

И я прошу:

— Ещё продлись, продлись

и рви мне душу песнями на части,

и на коне, на розовом, приснись.

 

2

И так любить,

как он любил,

взахлёб,

мгновенно пламенея,

одни поэты и умеют...

Казалось:

сердце — на распыл...

А сердце пело и пылало,

а сердце — жило и живёт!

Возобновляя свой полёт,

оно давно бессмертным стало

и греет пламенем своим,

своим высоким, ясным словом.

...В других сердцах

восходит снова,

что было пережито им.

А. Баева

 

Фотография родителей Есенина

Сидят рядком.

Но так особо, врозь,

так непохожи взглядом и обличьем!

У матери степенность и величье.

Отец по виду — «оторви да брось»,

подхватистый работать и гулять,

присел на бочку, ноги — наготове...

И объектив тоску в глазах уловит:

«На пустяки потратились опять,

сама пристала:

— Снимемся давай,

Сереже в память,

ведь просили, надо...»

И матерински-умудренным взглядом

прибавила построже:

«Не замай!»

Их разводили и сводили вновь

согласие с нуждою да и ссоры...

Но ведь была минута, от которой

в их мальчике

затеплилась любовь.

Теперь судите,

все ль туга и драки

состарив лица, искривят бока?

...Лежат их руки,

жилисто-однаки,

Есенина качнувшие в века!

А. Баева

 

Есенину

День сегодня был короткий,

Тучи в сумерки уплыли,

Солнце тихою походкой

Подошло к своей могиле.

 

Вот, неслышно вырастая

Перед жадными глазами,

Ночь большая, ночь густая

Приближается к Рязани.

 

Шевелится над осокой

Месяц бледно-желтоватый,

На крюке звезды высокой

Он повесился когда-то.

 

И, согнувшись в ожиданье

Чьей-то помощи напрасной,

От начала мирозданья

До сих пор висит, несчастный...

 

Далеко в пространствах поздних

Этой ночью вспомнят снова

Атлантические звезды

Иностранца молодого.

 

Ах, недаром, не напрасно

Звездам сверху показалось,

Что еще тогда ужасно

Голова на нем качалась...

 

Ночь пойдет обходом зорким,

Все окинет черным взглядом,

Обернется над Нью-Йорком

И заснет над Ленинградом.

 

Город, шумно встретив отдых,

Веселился в час прощальный...

На пиру среди веселых

Есть всегда один печальный.

 

И когда родное тело

Приняла земля сырая,

Над пивной не потускнела

Краска желто-голубая.

 

Но родную душу эту

Вспомнят нежными словами

Там, где новые поэты

Зашумели головами.

М. Светлов

 

Слово Есенину

Красивым, синеглазым

Не просто умирать.

Он пел, любил проказы,

Стихи, село и мать...

 

Нам всем дана отчизна

И право жить и петь,

И кроме права жизни —

И право умереть.

 

Но отданные силой

Нагану и петле, —

Храним мы верность милой,

Оставленной земле.

 

Я видел, как в атаках

Глотали под конец

Бесстрашные вояки

Трагический свинец.

 

Они ли не рубили

Бездарную судьбу?

Они ли не любили

И землю,

И борьбу?

 

Когда бросают женщин,

Лукавых, но родных,

То любят их не меньше

И уходя от них.

 

Есть ужас бездорожья,

И в нем — конец коню!

И я тебя, Сережа,

Ни капли не виню.

 

Бунтующий и шалый,

Ты выкипел до дна.

Кому нужны бокалы,

Бокалы без вина?..

 

Кипит, цветет отчизна,

Но ты не можешь петь!

А кроме права жизни,

Есть право умереть.

И. Уткин

 

* * *

Есенин!

Как о нем сказать?

Весенним словом иль осенним? Сказать,

Как боль перевязать,

Как по ножу пройти —Есенин!

Есенин — в профиль и анфас,

Есенин — в мраморе и бронзе

Запечатлен.

И все ж для нас

Он ближе в клене и березе.

Есенин — все, что сам сказал

И в смех,

И в плач,

И в посвист снега...

Есенин — горше, чем слеза,

Родней родни

И дальше эха.

Е. Исаев

 

Есенин

Слух прошел: «Второй Некрасов!..»

Но брехня и чепуха…

Для статей и для рассказов

Этот не впрягал стиха.

 

Душу радовали кони

И свиданки за селом,

И лукавые гармони,

И гармония во всем.

 

Правда, пил средь обормотов,

Но зато в работе всей

Нету стертых оборотов,

Тягомотин и соплей.

 

Что ему журналов травля?

Сын задавленных крестьян

Барина из Ярославля

Победил по всем статьям.

 

Дар его был равен доле,

А стиху был равен пыл.

Знал он слово золотое

И сильней себя любил.

 

Жизнь отдавши за удачу,

Миру, городу, селу

Загодя шепнул: «Не плачу,

Не жалею, не зову…»

В. Корнилов

 

* * *

Памяти Сергея Есенина

 

На душе совсем темно.

Жизнь почти невыносима.

Пей, не пей, а всё равно,

Лупит жизнь, как из «максима».

 

И на водку он плюёт

И на Маркса, для примера,

Плача, в грудь свою он бьёт:

Где ты, Бог?! А ты где, вера?!

 

Жест, конечно, театральный

Не для русского поэта,

А для русского — летальный…

Вот как я всё вижу это.

Н. Зиновьев

 

* * *

«Несказанное, синее, нежное» —

Всё, Серёжа, исчезло с тобой.

Нам осталось лишь зло неизбежное,

Зло, с которым вступили мы в бой.

 

Этот бой, он неравный, быть может.

Победим или сгинем в бою?

Но надеюсь: Господь да поможет

Возродить нам Отчизну свою.

 

И провалится зло неизбежное,

На земле не оставив следа.

«Несказанное, синее, нежное»

Возвратится уже навсегда.

Н. Зиновьев

 

* * *

Дождь косой, ослепши, падал с неба,

Шёл в июнь черёмуховым снегом,

И пацан босой по лужам шлёпал,

Слушая, о чём шумели клёны.

 

Клёны говорили — он не верил.

Клёны уверяли — он смеялся.

Потому что день был спел и светел.

Снег был бел и небо было ясно.

 

Было ясно: будет всё красиво,

Как сирень, умытая июнем,

Как подсолнух Солнца над Россией,

Как его безудержная юность.

 

Шёл с душой пацан и не боялся.

Клёны говорили — он смеялся.

Клёны уверяли — он не верил —

Про петлю в каком-то «Англетере».

Р. Сидоров

 

На смерть поэта в гостинице «Англетер»

Он, — которого мой отец под плечи

Выносил из гостиницы «Англетер»,

Был при жизни еще клеветой искалечен,

Изнемог от объятий кабацких химер.

 

Он, — кто по звездам и зорям ранним

Школу пастушью свою проходил, —

Был повешен на веревке окаянной

Убитым — бандой чекистских громил.

 

Он, — кому на улице лошадь любая

Кивала, прося накормить овсом,

Перо в надрезы у локтя макая,

Писал, истекая российским стихом.

 

Друг казнен без вины был!

Где ж «Русских фашистов Орден»?

«Диверсанты-поэты», «народа враги»?

По стране подсоветской, как в пыточном морге,

Возле стонов и хрипов — кожанок шаги…

 

В ГПУ ведь Есенин известен скандально.

Его просто так не пристрелишь в упор.

Бывал за границей, в Америке дальней…

Самоубийство — ему приговор!

 

Он, — чей герой мог повеситься где-то

На рукаве — где фантазия та? —

На пол номера лег, невской вьюгой отпетым,

В «негодяев стране», где всяк храм — без креста!

 

Он, — что был одарен слов певучей отрадой,

Чтоб воспеть свою Русь среди казней и бед, —

Вынут был из эпохи,

Что стала петлей многорядной, 

И на лбу, как тавро, приговора иудина след!!

 

Был при жизни еще клеветой искалечен,

Изнемог от объятий кабацких химер

Он, которого мой отец под плечи

Выносил из гостиницы «Англетер»…

Н. Браун

 

Между есенинских строк

Мне в гостинице «МОСКВА», где агенты в штатском,

В первый раз прочел отец из «Москвы кабацкой»:

«…Чем больнее, тем звонче, То здесь, то там.

Я с собой не покончу, Иди к чертям.»

Лет мне было в ту осень, пожалуй, двадцать.

 

Я другого Есенина чтил, что нежней и напевней, —

Где бубенчики троек рязанских и звонниц колокола.

Но отец наизусть мне прочел:

«Мир таинственный, мир мой древний…»,

Где Есенин — как загнанный волк, где лихие дела.

 

Я у площади Красной обдумывал жуть его гибельной были

Между строк:

Кто с флажками охотники? Кто палачи?

И спросил у отца: «Но они ведь его… убили?!

Он не сам!..» Был ответ: «И враги уж в могиле!

 

Да, убили. Но только об этом — молчи!»

Н. Браун

 

Памяти Сергея Есенина

Шли комиссары красные на черное дело.

Бел, как саван, Исакий. Патрульного шаг.

«Запрокинулась и отяжелела»

Золотая голова его… на руках

 

У отца моего. И друзья на дровни

Положили избитое тело в простыне…

Прокартавят газеты в злобе единокровной,

Что поэт-юдофоб искал забвенья в вине,

 

Что всем классово чужды поэты кулацкие,

Церкви-маковки, смолкший навеки трезвон…

Вздрогнут дали рязанские, мгла петроградская,

Те, в кого был, как в песнь под тальянку, влюблен.

 

А где-то молчит раскулаченная деревня.

Расстреляны сотни восстаний крестьян.

Поразграблены тысячи храмов древних.

И Кремль, как кабак, злобой классовой пьян.

 

«На заре каркнёт ворона:

Коммунист, взводи курок!

В час последний похоронят,

Укокошат под шумок…»*

 

А пока все не так, как просил он когда-то —

Положить его «под иконами умирать».

Речи лживые. Свора из Госиздата.

И цветы — точно кровью кропят благодать!

 

А пока — лишь снимают посмертную маску.

И слышат мать с сестрою, как агент-изувер

Кому-то шепчет, с гробом рядом, чекистскую сказку

О самоубийце-висельнике в гостинице «Англетер»…

 

Его все ж на Родине вьюга отпела.

Норд-вест отчитал над Невою псалмы.

Был закрыт ритуал ГПУ-шного дела

Террора ключом, как ворота тюрьмы!

 

Убит и оболган. В Ваганьковской стыни

Застыл его крик, как у горла рука…

Так Россию казнили. Соловки ли, Катынь ли —

Вся эпоха — как пытка в подвалах ЧеКа!

 

За стихи его — били в Москве, в Ленинграде,

И душили в безвестье петлей лагерей.

Был каратель-диктатор, как бес, беспощаден.

Где страна без царей — церкви без алтарей!

 

Но отец мой всегда наизусть его помнил

И в манере его — мне читал с малых лет.

Он и сам был поэтом, в пылу неуемным,

И в стихах его брезжил есенинский свет:

 

«В этом имени — слово есень,

Осень, ясень, осенний цвет.

Что-то есть в нем от русских песен,

Поднебесье, тихие веси,

Сень березы и синь-рассвет»…

 

…Убивали, казня — как пахали-косили.

И ложились кровавых деяний пласты.

Но из праха и Зла воскресает, как будто, Россия,

Обретая помалу, как благо, родные черты.

 

Воскресенье из мертвых бывает рассветом весенним.

Прощены души грешных, а бесы — низвергнуты в Ад…

Среди лириков новой Великой России — Есенин.

Мечен метою чуда стихов его песенный лад!

* Слова из песни тамбовских повстанцев.

Н. Браун

 

Автографы поэта

Уцелели в блокаду, не сгинули в обысках

Те стихи, что Есенин отцу подарил.

В них доныне — заряд поэтической доблести,

В них доныне — порыв нерастраченных сил.

 

Увидав их впервые, запомнил я отроком

Стих, где плачет и пьет эмигрантская Русь,

И как кто-то поет про ЧеКа и про Волгу там

Под кабацкой гармоники «жолтую грусть».

 

И как спиртом глушат там тоску свою белую,

С верой в скорую месть за разор, за террор,

Чтоб, врага одолев русской силою смелою,

Возвратиться домой, на приволжский простор!

 

Как тальянки лады, в строчках буквы раздельные,

Точно в почерке скрыт типографский набор.

Только музыкой связаны смыслы их цельные

С двадцать третьего года — до нынешних пор.

 

И в соседнем стихе — вся душа нараспашку ведь.

Вижу с буквы заглавной здесь: «Бог», «Благодать».

Просит он положить его «в русской рубашке»

За грехи — «под иконами умирать»…

 

На листах нестандартных, по краю надорванных,

Строф ряды — на пределе лирических сил…

Здесь весь облик поэта с душой непокорною,

Что с врагами Руси в поединок вступил!

Н. Браун

 

В семье моей пели Есенина

В семье моей пели Есенина

На сложенный жизнью мотив.

Цвела там черемуха, вспенена.

Плыл месяц над купами ив.

 

Там сыпала звонко тальянка.

Клен-сторож в снегу застревал.

Там тройка летела с гулянки

Сквозь плач и кабацкий скандал.

 

…Отец мой, гитару настроя,

Звал мать, струны тронув едва.

И так, на три голоса, трое

Мы пели, все помня слова.

 

Еще заглушал эти песни

Казнящего страха запрет…

Но тем был смелей и чудесней

Напев моих лагерных лет,

 

Когда возле псов, автоматов,

По тюрьмам, всё вдаль, на восток,

Я пел даже тем, кто когда-то

Тянул «за Есенина» срок!

 

Питались легендами все мы.

Той славы сума – нелегка!

Ему вслед стихи и поэмы

Написаны кровью ЗеКа.

 

Напевны лады их — чуть троньте!

Всяк слух их напевностью пьян.

Отца брат, погибший на фронте,

Есенина пел под баян.

 

Напев этот жив, не иначе…

А там, в эмигрантском краю,

Поют, пьют, дерутся и плачут,

И Русь вспоминают свою.

 

…Как ветер, безвестное пение

Взлетает над золотом нив.

ПЕТЬ БУДЕТ РОССИЯ ЕСЕНИНА

НА СЛОЖЕННЫЙ ЕЮ МОТИВ!

Н. Браун

 

Есенин

С модной тростью,

В смокинге цивильном,

Он ходил,

Шокируя цилиндром

Революционную Москву:

Барду,

Избалованному славой,

Нравилось

Мальчишеской забавой

Волновать неверную молву.

 

А ночами

Мастером суровым,

Раздвигая

Зрение над словом,

Он вгрызался в недра языка.

Каторжна

Была его работа.

Но светлы

Мгновения полёта

Над рябым листом черновика.

 

…Снова

Неожиданным ознобом

Он идёт

По сумрачным сугробам

Сквозь колонны скорби и любви,

Чтобы снова вспыхнуть,

Как легенда,

Воплотившись

В бронзу монумента,

В храм нерукотворный на крови.

 

Грустный,

Словно музыка из сада,

Нежный,

Словно лепет звездопада,

Вечный, словно солнечный восход,

Кто же ОН,

Как не сама ПРИРОДА, —

Юноша,

Пришедший из народа

И ушедший песнею в народ?!

Ю. Паркаев

 

* * *

Цветы мне говорят: «Прощай!..»

Сергей Есенин

 

Это только кажется,

Что травы

Говорят прощальные слова!..

Ты стоишь,

Весёлый и кудрявый,

Выпуская май из рукава.

 

А в ногах — не золото,

Не жемчуг,

А луга, да неба синева,

И роса…

И губы сами шепчут

Вещие бессмертные слова.

 

А над полем золотится вечер,

Льётся звон в вечерней тишине…

Это Русь идёт к тебе навстречу

В материнском старом шушуне.

 

Ты глядишь

Влюблённый из влюблённых,

На её бесхитростный наряд,

И луга в ромашковых коронах

Не «прощай»,

А «здравствуй!» — говорят.

Ю. Паркаев

 

* * *

За окнами помята и рассеяна

Уснувшая на крышах тишина.

И только песня на стихи Есенина

Сквозь ропот ветра всё-таки слышна.

 

Она плывет по молчаливой комнате

И вместе с ней далекое тепло:

«Вы помните, вы всё, конечно, помните…»

Звенит, звенит оконное стекло.

 

Поёт метель на громовых аккордах…

В такую ночь, куда ни повернусь,

За сотнями огней большого города

Все вижу ту, есенинскую Русь…

Ю. Паркаев

 

Впервые

Александре Александровне Есениной

 

Как ты загадочна

Музыка первых бессонниц!

Каждая новая нота

Волнует до слёз.

В розовом омуте

Залитых мёдом околиц

Бродит мальчишка

В венке золотистых волос.

 

Что потерял он

В траве ослепительно-росной?

Что он нашёл

На дымящейся глади Оки?

Может, он вспомнил

О девочке русоволосой,

Той, у которой Глаза,

Словно мир, глубоки?

 

Может, его разбудил

Полевой колоколец,

И не давали заснуть

До утра соловьи?..

Как ты мучительна,

Сладкая песня бессонниц,

Неуловима и вечна, —

Лови — не лови!..

 

Вот — зазвенели

На листьях гирлянды росинок,

Синее небо

Окрасилось в розовый цвет…

Этой зарёю

Впервые услышал Россию

Отрок рязанский,

Великий российский поэт.

Ю. Паркаев

 

* * *

О русская святая светизна,

Берёзовое царство Берендея!

И ты стоишь,

От нежности бледнея,

И тишина,

Как в озеро, в тебя погружена…

 

Молись чащобам,

А слова придут.

Ты только вникни в травы и деревья,

А уж они поймут твое доверье,

Не надсмеются и не предадут!

 

И ты на миг застынешь,

Не дыша,

Обняв рукой берёзку молодую,

И сквозь кору дремучую, живую,

С тобой заговорит её душа…

Ю. Паркаев

 

* * *

На Ваганьковском кладбище,

Слева от главного входа,

На одной из дорожек

Стоит указательный знак.

Впрочем, память людская,

А, стало быть, память народа,

Путь-дорогу к Есенину

Издавна знает и так.

 

Возле этой судьбы

Неуместны казённые речи,

Ибо песни поэта

Народ возле сердца хранит.

Здесь клокочут стихи,

Здесь горят негасимые свечи,

И сугробы цветов

Согревают печальный гранит…

 

…Он цветы обожал:

И садовые, и полевые,

И, как братьев своих,

Называл поимённо на ты,

Потому, что и сам

Был цветком в чистом поле России,

Драгоценной частицей

Негромкой её красоты.

 

И когда уходил

В молчаливый простор Мирозданья,

И когда растворялся

В метельном кипеньи зимы,

Он успел, уходя,

Всем любимым сказать:

— До свиданья! —

В знак того,

Что, расставшись,

Когда-нибудь встретимся мы.

 

Над его головой

Распевают беспечные птахи,

Хорошеет берёзка

В предчувствии новой весны…

…Льноволосый колдун

В белоснежной славянской рубахе.

Самый синий цветок

В разнотравьи великой страны…

Ю. Паркаев

 

«Англетер»

Целый вечер читал он

Собратьям стихи в «Англетере»

На берёзовом,

На родниковом своем языке.

И как будто ничто

Никому не сулило потери —

Лишь горчила печалинка

В каждой строке.

 

Разошлись по домам.

А потом отрешённо,

Как всякий,

Поселивший печаль

В бесприютной душе,

Он смотрел на огромный

И страшный Исаакий

Сквозь ночную метель

Из окна на втором этаже…

 

Значит, что же? —

Пора подводить

Потихоньку итоги,

Прежде, чем погрузиться

В беззвёздную мглу…

Неужели

Последним ночлегом в дороге

Станет этот,

В межвокзальном

Казённом углу?

 

А наутро на дроги

Бросят заледенелое тело,

И — лети над российским простором,

Поэт!

И — до встречи на том берегу!..

А всего-то и дела:

Встать с дивана,

И — вырубить в номере свет…

Ю. Паркаев

 

* * *

Он томился нездешнею грустью,

Но совсем не хотел умирать:

Просто видел —

Над светлою Русью

Собирается черная рать,

Просто чуял —

Для отчего поля

Наступает пора молотьбы,

Знал:

Кончается горькая воля

Беззащитной крестьянской избы…

 

Коли взял сию ношу на плечи,

То до смертного часу неси,

Зажигая поэмы

Как свечи —

На помин стародавней Руси.

В чем же дело?

А разве не в этом

Осознаньи безвинной вины,

Что хотя и родился поэтом,

Но не стал «гражданином страны»?!

 

Воспевая траву и деревья

И родительский дом у пруда,

Он певцом уходящей деревни

Сам себя не считал никогда.

Так и жил —

Меж богемой столичной

И просторами бедной глуши,

И костюмчик его заграничный

Тесен был для славянской души…

…Ну, а те, что сгубили поэта,

Загасив, словно пламя свечи,

Как ушли накануне рассвета,

Так и сгинули где-то в ночи…

Ю. Паркаев

 

Имя поэта

Ю. Л. Прокушеву

 

Оно как жребий выпало ему:

Славянское, серебряное —

Сергий.

Как бы звезда, пронзающая тьму,

Пронизанная синью милосердной.

 

Скользит по снегу санная стезя

И сны светлы, как свадебные струги…

«Серёгой» — звали близкие друзья,

«Сергунькой» — сокровенные подруги.

 

Сама стихия русского стиха

В согласьи слов соединила узы:

Сергей Есенин!..

Музыка тиха,

Как листопад,

Но это — голос Музы!

Ю. Паркаев

 

* * *

И душою, и кровью, и кожей

Постигая сей жизни секрет,

«В этом мире я только прохожий»,

Признавался великий поэт.

 

Мы бесстрастны к признаниям этим

Но хотим мы того, не хотим —

Все в одном направлении едем,

Даже если в квартирах сидим.

 

О незримая эта дорога,

Что летит напролом, напролёт!

Мы — попутчики с вами до срока:

Кто сегодня, кто завтра сойдёт.

 

Вот опять оборвалась беседа

Как струна, что угасла, звеня…

— До свиданья! — окликну соседа,

Только он не услышит меня…

 

Строим дом, улыбаемся детям,

Землю пашем, стучим в домино —

И всё едем, и едем, и едем,

Даже если не ездим давно.

 

Открываю глаза спозаранок.

В небесах догорает звезда…

А ведь будет и мой полустанок,

Но — неведомо, где и когда.

 

Будет, будет… Во мгле бездорожий…

И тогда сквозь рыданье дождя

«В этом мире я только прохожий» —

Ещё раз повторю, уходя.

Ю. Паркаев

 

* * *

Сергею Никоненко

 

Москва. Восемнадцатый год.

Ноябрьское небо свинцово.

На площади митинг идёт

В помин Алексея Кольцова.

 

Была его песня чиста

Как вздох лебеды на рассвете,

И строчка о нём неспроста

Прописана в красном Декрете.

 

Пусть памятник скромен на вид:

Суровой эпохи примета.

Зато Марсельеза гремит,

Гремит — в честь Кольцова-поэта!

 

А рядом — меньшой его брат

По крови, по зорям весенним, —

Цветущий, как яблонный сад

И буйный, как ветер, Есенин.

 

Ой знает: грядут времена,

Они уже где-то меж нами,

Поскольку иная страна

С иными встаёт именами!

 

Года пролетели, как миг,

Растаяв, как звёзды, в тумане…

Но что это?! — Снова возник

Тот митинг на киноэкране.

 

И снова куда-то сквозь нас

Глядит и проходит, сгорая,

Кудрявист и голубоглаз,

Посланец Рязанского края…

 

И скажешь спасибо кино,

За то, что из мрака забвенья

Ему одному лишь дано

Вернуть золотые мгновенья.

Ю. Паркаев

 

* * *

Я пришёл на эту землю

Чтоб скорей её покинуть…

                            С. Есенин

 

Он сам хотел покинуть землю эту,

Где, не имея своего угла,

Был обречён блуждать по белу свету

С душой, озябшей в поисках тепла,

 

А ещё хуже —

мучиться в бессильи

И не найти ответа:

почему

Он, кровный сын,

законный сын России,

Стал пасынком в родном своём дому.

 

Как не понять невысказанной боли,

Не оценить бунтующей тоски

Бредущего в бескрайнем снежном поле,

Где жжёт метель и не видать ни зги!..

 

А мы всё рвёмся в запертые двери,

Всё суетимся в поисках следа…

Но тот,

кого мы ищем в «Англетере»,

Там не имел прописки никогда.

Ю. Паркаев

 

* * *

Не жалею, не зову, не плачу…

                            С. Есенин

 

И жалеем, и зовём, и плачем,

И скорбим безмерно — потому,

Что ни строчки не переиначим

В той судьбе, что выпала ему.

 

Мастер, зрело знающий работу,

Как и все мы, жил не без греха,

Но с лихвою заплатил по счёту

Полновесным золотом стиха.

 

Вот опять стоит он на распутьи

У последней вехи бытия,

Но ни ты, ни я — ему не судьи,

Ибо только Бог ему судья.

 

Полыхают свечи в Божьем Храме

И летят под купол голоса.

И, шурша незримыми крылами,

Ангелы зовут на небеса…

Ю. Паркаев

 

Памяти Сергея Есенина

Проходят годы, как проходит лето…

Пылит заря рябиновой пыльцой.

И падают в холодные рассветы

Листы берез, омытые росой.

 

И на душе печально и тоскливо.

Наверно, оттого,

Что над рекой

Одна, как прежде, остается ива

С невысказанной вечною тоской.

 

По ком она печалится, тоскует?

Что снится ей, когда темным-темно?..

Река молчит.

Кукушка не кукует.

И журавли отчалили давно.

 

Тоскует ива

И к земле клонится,

Все ищет что-то, глядя в тишину.

И не с кем ей печалью поделиться,

И не с кем ждать далекую весну.

 

И так всегда.

Проходит год за годом.

Столетия вот так же протекли.

И неизменно

Русская природа

Хранит печаль тоскующей земли.

Печаль

По всем скорбящим

И ушедшим

В безвестную рябиновую даль…

 

Как не понять, о чем береза шепчет, —

Ей тоже не с кем разделить печаль.

Как не понять, о чем леса тоскуют,

О чем молчит холодная река?!

Но не найти мне родину другую,

Где бы печаль

Была вот так легка.

Легка,

Как лист, сорвавшийся с березы,

Чиста,

Как синь росинок на листах.

И не беда,

Что я роняю слезы,

Невидимые в дальних городах.

В. Фирсов

 

На Родине Есенина

Ещё не поросли тропинки,

Что слышали твои шаги.

И материнскою косынкой

Ещё пестрят березняки.

 

И говор леса, говор дола,

И говор горлинок в лесах

Зовут тебя к родному дому,

Счастливого или в слезах.

 

Им всё равно, каким бы ни был, —

Найдут и ласку и привет.

По вечерам играет рыба

И бабочки летят на свет.

 

И розовеющие кони

В закатном отсвете храпят.

И в голубых туманах тонет

Пугливый голос жеребят.

 

Всё ждёт тебя.

Всё ждёт, не веря,

Что за тобой уж столько лет

Как наглухо закрыты двери

На этот самый белый свет.

 

Ты нам оставил столько сини!

А сам ушёл, как под грозой,

Оставшись

На лице России

Невысыхающей слезой.

В. Фирсов

 

* * *

С. Есенину

 

Лесами, логом, полем синим,

Лужком, где зыбится трава,

Идут, идут по всей России

Твои исконные слова.

 

Они идут толпой, как люди,

Вскипает солнце. Стынет мгла.

И даль дорог — как свиток судеб.

И ветер бьёт в колокола...

 

Русоволосый, в масть зениту,

Плечом подавшийся вперёд,

Идёшь ты с песней знаменитой,

И поле за тобой идёт.

 

И я там был — на поле этом.

И я стоял среди других.

И под берёзовым рассветом

Пил ярый мёд стихов твоих.

 

Какая воля в них звучала...

И грусть примятого сенца...

А мне бы слушать всё сначала,

Чтоб песне не было конца.

 

Идёт твоё цветное слово,

Чтоб вечно жить в людской судьбе.

И я пою тебя, живого.

И сердце тянется к тебе.

С. Островой

 

Сергею Есенину

Ты нам во славу и в позор,

Сергей Есенин.

Не по добру твой грустен взор

в пиру осеннем.

 

Ты подменил простор земной

родной халупой;

не то беда, что ты хмельной,

а то, что глупый.

 

Ты, как слепой, смотрел на свет

и не со зла ведь

хотел бы славить, что не след

поэту славить.

 

И, всем заветам вопреки,

как соль на раны,

ты нес беду не в кабаки,

а в рестораны.

 

Смотря с тоскою на фиал —

еще б налили, —

с какой ты швалью пропивал

ключи Марии.

 

За стол посаженный плебей —

и ноги на стол, —

и баб-то ты любил слабей,

чем славой хвастал.

 

Что слаще лбу, что солоней —

венец ли, плаха ль?

О, ресторанный соловей,

вселенский хахаль!

 

Ты буйством сердца полыхал,

а не мечтами,

для тех, кто сроду не слыхал

о Мандельштаме.

 

Но был по времени высок,

и я не Каин —

в твой позолоченный висок

не шваркну камень.

 

Хоть был и неуч, и позер,

сильней, чем ценим,

ты нам и в славу, и в позор,

Сергей Есенин.

Б. Чичибабин

 

Памяти Сергея Есенина

Так просто можно жизнь покинуть эту,

Бездумно и безбольно догореть.

Но не дано Российскому поэту

Такою светлой смертью умереть.

 

Всего верней свинец душе крылатой

Небесные откроет рубежи,

Иль хриплый ужас лапою косматой

Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.

А. Ахматова

 

Есенину

Брат по песенной беде —

Я завидую тебе.

Пусть хоть так она исполнится

— Помереть в отдельной комнате! —

Скольких лет моих? Лет ста?

Каждодневная мечта.

 

И не жалость: мало жил,

И не горечь: мало дал.

МНОГО жил — кто в наши жил

Дни: ВСЕ дал, — кто песню дал.

 

Жить (конечно не новей

Смерти!) жилам вопреки.

Для чего-нибудь да есть —

Потолочные крюки.

М. Цветаева

 

Есенин

Он в жизнь вбегал рязанским простаком,

Голубоглазым, кудреватым, русым,

С задорным носом и веселым вкусом,

К усладам жизни солнышком влеком.

 

Но вскоре бунт швырнул свой грязный ком

В сиянье глаз. Отравленный укусом

Змей мятежа, злословил над Иисусом,

Сдружиться постарался с кабаком…

 

В кругу разбойников и проституток,

Томясь от богохульных прибауток,

Он понял, что кабак ему поган…

 

И богу вновь раскрыл, раскаясь, сени

Неистовой души своей Есенин,

Благочестивый русский хулиган…

И. Северянин

 

Есенину

И нас сотрут, как золотую пыль.

И каменной покроют тишиной.

Как Пушкин с Дельвигом дружили,

Так дружим мы теперь с тобой.

 

Семья поэтов чтит обычай:

Связует времена стихом.

Любовь нам согревает печи

И нежность освещает дом.

 

Простая вера и простые чувства:

Страх перед смертью,

К петуху зарезанному жалость.

Безумие и безрассудство

Мы носим как шикарный галстук.

 

А жизнь творим — как песнь, как стих.

Тот хорошо, а этот плохо.

Один:

Спесиво цедит ром,

Другой:

Пьет жиденькое пиво

С кусочком воблы и с горохом.

А. Мариенгоф

 

На каторгу пусть приведет нас дружба

Сергею Есенину

 

На каторгу пусть приведет нас дружба,

Закованная в цепи песни.

О день серебряный,

Наполнив века жбан,

За край переплесни.

 

Меня всосут водопроводов рты,

Колодези рязанских сел — тебя.

Когда откроются ворота

Наших книг,

Певуче петли ритмов проскрипят.

 

И будет два пути для поколений:

Как табуны пройдут покорно строфы

По золотым следам Мариенгофа

И там, где, оседлав, как жеребенка, месяц,

Со свистом проскакал Есенин.

А. Мариенгоф

 

Утихни, друг...

Утихни, друг. Прохладен чай в стакане.

Осыпалась заря, как августовский тополь.

Сегодня гребень в волосах —

Что распоясанные кони,

А завтра седина, как снеговая пыль.

 

Безлюбье и любовь истлели в очаге.

Лети по ветру стихотворный пепел!

Я голову — крылом балтийской чайки

На острые колени

Положу тебе.

 

На дне зрачков ритмическая мудрость —

Так якоря лежат

В оглохших водоёмах,

Прохладный чай (и золотой, как мы)

Качает в облаках сентябрьское утро.

А. Мариенгоф

 

Есенину

 

1. «И цвет волос моих иной…»

И цвет волос моих иной,

И кровь моя горчей и гуще, —

Голубоглазый и льняной,

Поющий, плачущий, клянущий.

 

Ты должен быть мне чужд, как лесть

Неистовств этих покаянных,

Ты должен быть мне чужд, но есть

В твоих светловолосых странах

 

Волненье дивное. Меня

Волной лирической ответной

Вдруг сотрясает всю, и я,

Как камертон, едва заметной

Издалека тебе откликнусь дрожью,

Затем, что не звучать с тобою невозможно.

 

2. «Ты был нашей тайной любовью. Тебя…»

Ты был нашей тайной любовью. Тебя

Мы вслух называть не решались,

Но с каждою песней, кляня и любя,

С тобою в безумье метались.

 

Я помню, пришли мы проститься с тобой

На смертный, последний твой голос, —

Чтоб врезались в память лик восковой

И твой золотеющий волос.

 

Смерть любит заботы: дубовый гроб,

Цветы, рыданья разлуки,

И книжечки тоненькие стихов

Положены в мертвые руки.

 

Мы сами внесли тебя в черный вагон,

Мы сами. Не надо чужих!

Пускай укачает последний твой сон

Круженье колес поездных.

 

Прощай, златоглавый! Счастливый путь

Тебе от шутейного братства!

Мы все ведь шальные. Когда-нибудь

И нам надоест притворяться.

Е. Полонская

 

Сергею Есенину

(Акростих)

 

Сурова жизнь — и все ж она

Елейно иногда нежна.

Раз навсегда уйди от зла,

Гори, но не сгорай дотла.

Есть столько радостей на свете,

Юнее будь душой, чем дети.

 

Едва ли это не судьба, —

Сегодня мы с тобою вместе,

Еще день, два, но с новой вестью

Нам станет тесною изба.

Игра страстей, любви и чести

Несет нам муки, может быть.

Умей же все переносить.

Р. Ивнев

 

Сереже Есенину

Смотрю на кудри светлые, крутые

Как будто изгнанных из рая облаков.

Тот не поймет живой души России,

Кто не читал есенинских стихов.

 

Рязанский день я встречу у вокзала:

Мы дальше, друг мой, вместе держим путь.

Вот ты идешь — и светлый и усталый,

Блестя глазами, сгорбленный чуть-чуть.

 

А в час, когда пыланьем утомленный,

Ложится день, чтоб завтра утром встать,

Тебя таким притихшим и влюбленным

Душа моя хотела б созерцать.

Р. Ивнев

 

Сергею Есенину

Был тихий день и плыли мы в тумане.

Я отроду не видел этих мест.

В последний раз на крест взглянул в Рязани

И с этих пор я не гляжу на крест.

 

Тяжелый сон мне сдавливает горло

И на груди как будто море гор,

Я вижу: надо мною ночь простерла

Свой удручающий простор.

Р. Ивнев

 

85-й годовщине со дня рождения

Сергея Есенина посвящаю

Есенина нет, но горячее сердце

Забилось сильнее при думе о нем.

Оно помогает мне снова согреться

Есенинским неугасимым огнем.

 

И вот, будто горечь желая рассеять

И новое солнце зажечь в облаках,

Отбросив полвека, как листик осенний,

Застрявший в петлице его пиджака,

 

Веселый и юный вернулся Есенин

И мне протянул новый свой акростих.

Невиданной встречей вконец потрясенный,

Над этим листком я смущенно затих.

 

И мне захотелось, чтоб все повторилось,

Но только без грустных начал и концов.

Чтоб новое имя пред нами забилось,

Как бьются сердца годовалых птенцов.

 

Чтоб было бы все не похоже на муки,

Которые в наше сознанье вошли,

Я вновь вспоминаю свиданья, разлуки

Пред тем, как навечно отплыть от земли.

Р. Ивнев (Михаил Александрович Ковалев)

 

Памяти Сергея Есенина

Эх, Сергей, ты сам решил до срока

Завершить земных волнений круг...

Знал ли ты, что станет одинока

Песнь моя, мой приумолкший друг!

 

И каким родным по духу словом

Пели мы — и песнь была тиха.

Видно, под одним народным кровом

Мы с тобой растили дар стиха.

 

Даже и простое восклицанье

Часто так и славило без слов,

Что цвело певучее братанье

Наших русских песенных стихов.

 

И у нас — о, свет воспоминаний!—

Каждый стих был нежностью похож:

Только мой вливался в камень зданий,

Твой — в густую золотую рожь.

 

И, влеком судьбою полевою,

Как и я — судьбою городской,

Ты шагал крестьянскою тропою,

Я шагал рабочей мостовой.

 

Ты шагал... и, мир вбирая взглядом,

Вдохновеньем рвался в пастухи:

Милым пестрым деревенским стадом

Пред тобой стремился мир стихий.

 

На пути, и нежный и кудрявый,

Ты вкусил горячий мед похвал.

И кузнец, создатель каждой славы,—

И тебя мой город петь призвал.

 

Пел. Но в нем, пристрастьем непрестанным

Утвердив лихие кутежи,

Сам затмил ты огневым стаканом

Золотой любимый облик ржи.

 

Где же ты, зеленых кос небрежность?

Где пробор березки при луне?..

И пошел тоскливую мятежность

Разносить, как песню, по стране.

 

Знать, не смог ты, друг, найти покою —

И под пьяный тягостный угар

Затянул смертельною петлею

Свой чудесный стихотворный дар.

 

Хоть земля твой облик крепко скрыла,

Мнится бледной памяти моей,

Что вот-вот — и свежая могила

Вспыхнет золотом кудрей

И стихов испытанная сила

Запоет о благости полей.

В. Казин

 

Сергей Есенин

Сказка это, чудо ль,

Или это — бред:

Отзвенела удаль

Разудалых лет.

 

Песня отзвенела

Над родной землёй.

Что же ты наделал,

Синеглазый мой?

 

Отшумело поле,

Пролилась река,

Русское раздолье,

Русская тоска.

 

Ты играл снегами,

Ты и тут и там

Синими глазами

Улыбался нам.

 

Кто тебя, кудрявый,

Поманил, позвал?

Пир земной со славой

Ты отпировал.

 

Было это, нет ли,

Сам не знаю я.

Задушила петля

В роще соловья.

 

До беды жалею,

Что далеко был

И петлю на шее

Не перекусил!

 

Кликну, кликну с горя,

А тебя уж нет.

В чёрном коленкоре

На столе портрет.

 

Дождичек весенний

Окропил наш сад.

Песенник Есенин,

Синеглазый брат,

 

Вековая просинь,

Наша сторона...

Если Пушкин — осень,

Ты у нас — весна!

 

В мыслях потемнело,

Сердце бьет бедой.

Что же ты наделал,

Раскудрявый мой?

П. Орешин

 

Сергею Есенину

До свиданья, друг мой, до свиданья…

С. Есенин

 

Среди всех истерик и ломаний

эстетических приятств и пустоты —

только Ты — благословенный странник,

послушник медвяной красоты.

 

Только Ты — простых полей смиренье,

дух земли прияв и возлюбив,

как псаломщик, пел богослуженье

для родных простоволосых ив.

 

И один, ярясь весенним плеском,

мог видать в пасхальный день берез,

как по-братски бродят перелеском

рыжый Пан и полевой Христос.

 

Четки трав перебирая в росах,

каждый трав Ты переслушал сон —

так процвел и твой кленовый посох

на путях нескрещенных времен.

 

Так умел Ты взять в слиянном слове —

очи волчьи тепля у икон —

гул бродяжьей неуемной крови

и лесной церквушки перезвон…

 

И стихов, что полыхают степью,

дышат мятой, кашкой, резедой —

ничьему не тмить великолепью,

никого не поровнять с Тобой,

 

наш родной, единственный наш, русский!

О, к кому теперь узнать приду

о березке в кумачевой блузке,

белым телом снящейся пруду?

 

Отрок-ветер будет шалым снова

дым садов над степью уносить —

только больше не услышим слова

первого поэта на Руси…

 

Все простив и все приветив к сроку,

Он покинул голубую Русь

и ушел в последнюю дорогу,

погруженный в благостную грусть.

 

Только дух наш не бывает пленен,

Пленна плоть и сладок бренный плен…

Плотью смерть прияв, Сергей Есенин, —

в духе будь во век благословен!

С. Рафальский

 

* * *

В маленькой мертвецкой у окна

Золотая голова на плахе;

Полоса на шее не видна —

Только кровь чернеет на рубахе.

 

Вкруг, на лавках, в полутемноте,

Простынями свежими белея, —

Девятнадцать неподвижных тел —

Ледяных товарищей Сергея.

 

Я присел на чей-то грубый гроб

И гляжу туманными глазами.

Подавляя слёзы и озноб,

Застывая и давясь слезами.

 

За окном — пустынный белый двор;

Дальше — город в полумраке синем…

Я да трупы — больше никого —

На почётном карауле стынем …

 

Вот Смирнов (должно быть ломовой), —

Каменно-огромный и тяжёлый, —

Голова с бессмертной головой, —

Коченеет на скамейке голой.

 

Вон Беляев… кровью залит весь…

Мальчик, смерть нашедший под трамваем.

Вон ещё… Но всех не перечесть;

Все мы труп бесценный охраняем…

 

Город спит. Но спят ли те, кого

Эта весть по сердцу полоснула, —

Что не стало более его,

Что свирель ремнём перехлестнуло…

 

Нет, не спят… Пускай темны; дома,

Пусть закрыты на задвижки двери, —

Там, за ними — мечутся впотьмах

Раненные ужасом потери…

 

Там не знают, где бесценный труп,

Тело ненаглядное, родное;

И несчётность воспалённых губ

Хрипло шепчет имя дорогое…

 

В ледяной мертвецкой у окна

Золотая голова на плахе;

Полоса на шее не видна;

Кровь, и лист, приколотый к рубахе.

В. Князев

 

Сергею Есенину

Вы ушли,

как говорится,

в мир иной.

Пустота...

Летите,

в звезды врезываясь.

Ни тебе аванса,

ни пивной.

Трезвость.

 

Нет, Есенин,

это

не насмешка.

В горле

горе комом —

не смешок.

Вижу —

взрезанной рукой помешкав,

собственных

костей

качаете мешок.

 

— Прекратите!

Бросьте!

Вы в своем уме ли?

Дать,

чтоб щеки

заливал

смертельный мел?!

Вы ж

такое

загибать умели,

что другой

на свете

не умел.

 

Почему?

Зачем?

Недоуменье смяло.

Критики бормочут:

— Этому вина

то...

да се...

а главное,

что смычки мало,

в результате

много пива и вина.

 

Дескать,

заменить бы вам

богему

классом,

класс влиял на вас,

и было б не до драк.

Ну, а класс-то

жажду

заливает квасом?

Класс — он тоже

выпить не дурак.

 

Дескать,

к вам приставить бы

кого из напостов —

стали б

содержанием

премного одарённей.

Вы бы

в день

писали

строк по сто,

утомительно

и длинно,

как Доронин.

 

А по-моему,

осуществись

такая бредь,

на себя бы

раньше наложили руки.

Лучше уж

от водки умереть,

чем от скуки!

 

Не откроют

нам

причин потери

ни петля,

ни ножик перочинный.

Может,

окажись

чернила в «Англетере»,

вены

резать

не было б причины.

 

Подражатели обрадовались:

бис!

Над собою

чуть не взвод

расправу учинил.

Почему же

увеличивать

число самоубийств?

Лучше

увеличь

изготовление чернил!

 

Навсегда

теперь

язык

в зубах затворится.

Тяжело

и неуместно

разводить мистерии.

У народа,

у языкотворца,

умер

звонкий

забулдыга подмастерье.

 

И несут

стихов заупокойный лом,

с прошлых

с похорон

не переделавши почти.

В холм

тупые рифмы

загонять колом —

разве так

поэта

надо бы почтить?

 

Вам

и памятник еще не слит, —

где он,

бронзы звон,

или гранита грань? —

а к решеткам памяти

уже

понанесли

посвящений

и воспоминаний дрянь.

 

Ваше имя

в платочки рассоплено,

ваше слово

слюнявит Собинов

и выводит

под березкой дохлой —

«Ни слова,

о дру-уг мой,

ни вздо-о-о-о-ха».

 

Эх,

поговорить бы иначе

с этим самым

с Леонидом Лоэнгринычем!

Встать бы здесь

гремящим скандалистом:

— Не позволю

мямлить стих

и мять! —

Оглушить бы

их

трехпалым свистом

в бабушку

и в бога душу мать!

 

Чтобы разнеслась

бездарнейшая погань,

раздувая

темь

пиджачных парусов,

чтобы

врассыпную

разбежался Коган,

встреченных

увеча

пиками усов.

 

Дрянь

пока что

мало поредела.

Дела много —

только поспевать.

Надо

жизнь

сначала переделать,

переделав —

можно воспевать.

 

Это время —

трудновато для пера,

но скажите

вы,

калеки и калекши,

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней

и легше?

 

Слово —

полководец

человечьей силы.

Марш!

Чтоб время

сзади

ядрами рвалось.

К старым дням

чтоб ветром

относило

только

путаницу волос.

 

Для веселия

планета наша

мало оборудована.

Надо

вырвать

радость

у грядущих дней.

В этой жизни

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней.

В. Маяковский

 

Встреча с Есениным

Сережа! Дорогой ты мой!

Со мной выходишь ты на сечу?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мне помнится наш первый бой

И наша первая с тобой

Незабываемая встреча.

 

В двадцать четвертом, вечерком,

У очень пылкого грузина

Сидел ты, милый, за столом,

А на столе стояли вина.

 

Вошел я только — и тотчас

Ты повернулся весь и замер.

Скрестил я пару пылких глаз

С твоими жаркими глазами.

 

— Вот Безыменский… — так сказал

Друг Юрий, бывший напостовец.

А ты всучил в меня глаза,

Как будто бы сверлить готовясь,

 

Но встал и руку подал мне.

Ладони звякнули клинками!

Я видел пару щек в огне

И взгляды, где любовь и камень.

 

Мгновенье долгое прошло,

В упор склонились наши лица,

И ты промолвил: «Тяжело

Пожатье каменной десницы»…

 

И ты поэт! И враг! И пусть…

Но все же странно, право слово,

Что выучил я наизусть

Твои стихи — врага лихого…

 

Ответил я: — Сережа, брось!

Твоим стихам я в песне звонкой

Такой же враг, как паровоз

Мятущемуся жеребенку.

 

В тебе, Сережа, сплетены

Ко мне боязнь, любовь и ругань.

У сердца подтяни штаны —

И будешь комсомолу другом.

 

Еще прибавлю я, любя,

Что ты растрепанный, колючий,

Выдумываешь сам себя,

Но ты невыдуманный — лучше.

 

Веселый смех твой заскакал:

— Недурно! Вот причина тоста!..

Ты поднял за меня бокал,

Я —

За тебя

И напостовство.

А. Безыменский

 

Сергею Есенину

Ты был мне сыном. Нет, не другом.

И ты покинул отчий дом,

Чтоб кончить жизнь пустым испугом

Перед весенним в реках льдом.

 

Ты выпил всё, что было в доме,

И старый мед и древний яд,

Струя запутанный в соломе,

Улыбчивый и хитрый взгляд.

 

И я бездумно любовался

Твоей веселою весной

И без тревоги расставался

С тобой над самой крутизной.

 

А под горой, в реке, в теснинах,

Уже вставали дыбом льды,

Отец с винтовкой шел на сына,

Под пули внуков шли деды.

 

Былое падало в овраги,

И будущее в жизнь рвалось.

На мир надежды и отваги

Враги накаливали злость.

 

А разгорался бой упорный,

Винтовка приросла к рукам.

А ты скитался, беспризорный,

По заунывным кабакам.

 

Ты лебедем из грязи к славе

Рванулся дерзко. И повис.

Ты навсегда мой дом оставил,

И в нем другие родились.

 

Река несла под крутизною

Испуганный ребячий труп.

Ладонь обуглилась от зноя,

Сломались брови на ветру.

С. Городецкий

 

Сергей Есенин

Средь почты медленной и малой,

когда дороги замело,

однажды книжица попала

к нам в белорусское село.

 

Там на обложечке весенней,

лицом прекрасен и влюблен,

поэт страны Сергей Есенин

был бережно изображен.

 

Лишь я один во всей округе,

уйдя от мира, тих и мал,

под зимний свист последней вьюги

ее пред печкою читал.

 

Поленья, красные вначале,

нагревши пламенем жилье,

чудесным блеском освещали

страницы белые ее.

 

Я сам тогда, кусая руку

и глядя с ужасом назад,

визжал, как та визжала сука,

когда несли ее щенят.

 

Я сам, оставив эти долы,

как отоснившиеся сны,

задрав штаны, за комсомолом

бежал по улицам страны.

 

И, озираясь удивленно,

все слушал, как в неранний час

дышали рыхлые дрочены,

ходил в корчаге хлебный квас.

Я. Смеляков

 

Синь да синь…

Только синь сосет глаза.

С. Есенин

 

Рощи и леса мои

Шумят века.

Вот они, те самые, —

Рязань,

Ока.

Вот они, те самые,

Где легкий след.

Вот они, краса моя,

Краса и свет!

 

Ока,

Окоем.

Втроем

Поем

О златоволосом сыне России,

С глазами кроткими,

будто из сини,

Схваченными синью,

Как грозой,

Вымытыми сильно

Его слезой!

 

Цвет мой,

Горицвет мой,

Гори,

Гори!

С понизовым ветром

Говори!

С лугом бирюзовым

Над Окой,

С ветром понизовым —

Есть такой!

 

Понизовый ветер

Вдоль реки.

Радостен и светел

Взмах руки.

…Друг ты мой, идущий

По следам,

Хочешь, выну сердце

И отдам!

 

Не проси, а требуй,

Всё осиль.

Над Рязанью небо —

Синь да синь…

А. Прокофьев

 

Легла дорога в Константиново

 

1

Легла дорога в Константиново,

Среди полей неширока.

Нас трижды в платьице сатиновом

Встречала вольная Ока.

Оно повыцвело от солнышка

И полиняло от ветров.

Ока волной стучала в донышко

И поднимала круто бровь,

И поправляла часто челочку,

Махала ласково платком,

И что-то милое, девчоночье

Осталось в облике таком!

 

2

О ветер, ветер, ветер,

Его Октябрь занес,

Он поднимает ветви,

Как руки, у берез!

Он кружит непогоду,

Стремительно летит

И оловянит воду,

А землю золотит!

О ветер, друг старинный,

Над быстрою рекой

Возьми зачин былинный

И спой мне

Над Окой…

 

3

Ранней осени краски

Из запевки,

Из сказки.

Константиново, здравствуй!

Есенино, здравствуй!

Здесь не вязью сказаний

Оторочен мой стих.

Здравствуй, ветер Рязани,

В ладонях моих.

Солнце осени, здравствуй,

Поднимаясь, лучась,

Озари наше братство

В этот миг,

В этот час!

 

4

Праздник улицей нашей

То идет, то летит,

На Оке волны пляшут,

Ветер в дудку гудит.

Будто всё здесь знакомо,

Даль безбрежна, светла.

Возле милого дома

Заплясала ветла,

Возле тонкой березки

В середине села,

Что с зеленой прической

Поднялась, весела!

И над смятой травою,

Посмотрев на подруг,

Синь задев головою,

Подбоченилась вдруг…

 

5

Как на сердце спокойно.

Мне видна с-под руки

Позлащенная пойма

Позлащенной Оки.

Вы такое видали?

Как мерещатся мне

Предзакатные дали

В предзакатном огне!

За Окою раздолья

Надевали парчу.

Ну а доля?

А доля

С ними мне по плечу!

А. Прокофьев

 

Сергей Есенин

Это все-таки немного странно,

Вот попробуй тут не удивись:

На простом шнуре от чемодана

Кончилась твоя шальная жизнь…

 

Это все-таки, пожалуй, глупо

И досадно выше всяких мер,

Что тебя, Есенин, сняли трупом

С потолка в отеле «Англетер»…

 

Мы прощали и дебош, и пьянство,

Сердца звон в твоих стихах любя,

Но такого злого хулиганства

Мы не ждали даже от тебя.

 

Это дело роковой ошибки.

Исправлять ее, увы, нельзя…

Вот тебя оплакивают скрипки,

Женщины, поэты и друзья.

 

Свечи звезд и месяц — пышным бантом —

В эту ночь цветили небосклон, —

Твоему глубокому таланту

Все несли свой искренний поклон.

 

Но зачем теперь все это надо,

В жизни было, право, веселей…

Вместе с болью мы таим досаду

На тебя

И на твоих друзей!

 

Только кто-то больше всех обижен

На тебя за то, что ты, поэт,

От своих родимых нив и хижин

В кабаки унес свой свет…

 

Для деревни новой, для гулянки

Ты, как видно, без вести пропал…

И грустят, грустят лады тальянки

О словах, которых ты не дал.

А. Жаров

 

Клятва Сергею Есенину

Сегодня день почти весенний,

Но горе омрачает нас:

Скажи нам всем, Сергей Есенин,

Как жизнь твоя оборвалась?

 

Ты был во всем Великороссом,

Не преклонил ты головы

Ни пред одним из тех прохвостов,

Что смяли честь твоей страны.

 

Ты слыл поэтом деревенским,

Россию, Русь боготворил.

Тебя убили по-злодейски,

Самоубийством объявив.

 

Твоя судьба постигла многих,

Гоненья многих обрекли

На смерть в застенках и острогах

Огэпэушенной земли.

 

Но Русский дух ещё не сломлен!

Сергей! Ты в каждом будешь жить!

За кровь твою отплатят кровью!

За смерть мы смертью будем мстить!

В. Кузнецов

 

Когда умирает поэт

(Почти баллада)

 

Заря над опальной столицей

Глядела спросонок так зло.

Прохожих зеленые лица

На миг отражало стекло.

 

Скулили в воротах собаки,

Горели костры на кругу,

И — колокол черный — Исакий

Качался в летящем снегу.

 

А там, за синеющей рамой,

Глядя в электрический свет,

Бессонный, горящий, упрямый

Всю ночь задыхался поэт.

 

И, только-что сумерки стерло,

Вскочив на придвинутый стул,

Свое соловьиное горло

Холодной петлей затянул…

 

Промерзли чухонские дровни,

А лошадь ушами прядет.

Никто и вольней и любовней

Над телом его не заржет.

 

Покрыт простыней, без подстилок,

Он едет к последней беде,

И в мерзлые доски затылок

На каждой стучит борозде.

 

А завтра в вечерней газете,

Спеша на трамвае домой,

Бухгалтер прочтет о поэте

В столбце, обведенном каймой.

 

Но дома — жена и ребята,

Письмо и тарелка ухи.

«Я тоже, — он скажет, — когда-то

Писал недурные стихи.

 

Зато вот теперь, слава богу,

Служу и живу ничего».

Бродяга! Мечтатель! В дорогу,

В дорогу, не слушай его!

 

Уж лучше-б ты канул безвестней,

В покрытую плесенью тишь.

Зачем алкоголем и песней

Глухие сердца бередишь?

 

За всех, кто вареньем и чаем

Ленивую гонит хандру,

Мы в каждой строке зажигаем

Высокий костер на ветру.

 

Чтоб слыть «негодяем» и «вором»,

Лжецом и растратчиком слов,

Чтоб плакать над их же позором

В разбойном просторе стихов!

В. Рождественский

 

* * *

Сергей Есенин!

Это имя —

В степях разбуженной России,

В березах розовых и синих,

В зеленых с проседью осинах,

хлебах из золота осенних,

В твоих стихах, Сергей Есенин!

 

Под их задумчивою сенью

Мужаем мы в бетонных кельях,

Под их томительное пенье

Твоим мы пенимся весельем!

 

Твоя любовь, твоя тоска,

Твои непонятые слезы

Струятся к нам в твоих стихах

Как сок из срубленной березы…

А. Коваль

 

Вокруг Есенина

Чёрный человек!

«Ты прескверный гость…»

С. Есенин

 

Гнались, как стая на Парнас,

за ним жабо, манишки, фраки,

хотя не стоили подчас

хвоста качаловской собаки.

 

Пророки будущих голгоф

(а ты — дурак, Иван-царевич!),

копил враньё Мариенгоф,

жужжал над ухом Шершеневич.

 

Лицом к лицу — не разобрать:

кто — друг,

кто — враг,

кто — просто денди,

а их была большая рать,

желавших прозвенеть в легенде…

 

Дымит на Чёрной речке снег,

бьёт молния в горах навылет.

Найдётся чёрный человек —

и петлю для тебя

намылит!..

Г. Панов

 

Поклон Есенину

Говорили: — Помилуй,

Не велено

Будоражить могилу

Есенина!

 

Говорили,

А правда горючая —

На могиле

Берёзка плакучая…

 

Он при жизни в отмашку —

Плевать ему! —

Одевался в рубашку,

Эх, тятину,

 

Обувал лапотки

Да подвязывал,

Обдувал кулаки

Да показывал.

 

Колесил на кругу,

Пил зелёную,

Затевал он байгу

Забубённую.

 

Стены розами млели

И лаками,

А гармоники пели

И плакали.

 

Походила избушка

На курицу,

Выходила старушка

На улицу.

 

— Где ты, где ты,

Дорожка-дороженька?

Воротился бы к лету

Серёженька…

 

В придорожной пыли

За кюветами

Его песни легли

Недопетыми.

 

Полегли там и тут,

Стонут в замяти,

Его кудри плывут

В нашей памяти…

 

Кони фыркали, цокали,

Рыскали.

Вороные далёко ли,

Близко ли?

 

Через лог, через два,

Морда вспенена —

Так летела молва

Про Есенина.

 

И в рассветном дыму,

У дороженьки,

Поклонюсь я ему

Низко в ноженьки…

Л. Мерзликин

 

По Руси

«И страна березового ситца

Не заманит шляться

босиком...»

С. Есенин

 

Заманила! В певучем

рязанском раздолье,

где березы бегут вдоль

речной полосы,

поклонился я трудной

поэтовой доле

и пошел по Руси.

 

Ноги мне окатили

прохладные травы,

исцелилась душа в полевой

тишине,

самый кряжистый дуб

придорожной дубравы

обратился ко мне:

 

— Не клони под годами

усталую спину,

«Как живёшь!» —

утомленную землю спроси

и ступай, башмаки за плечо

перекинув,

босиком по Руси.

 

Соловьиной страдой тишина

огласится,

и на утренней зорьке, при

свете росы

ты увидишь, как в поле

звезда колосится,

золотая звезда Песнопевца

Руси.

Л. Вышеславский

 

У гроба Есенина

Суровостью овеяна,

В глазах — упрямый свет,

У гроба мать Есенина.

Она не плачет, нет!

 

Оплакала заранее,

Глаза свои прожгла,

Когда он в даль бескрайнюю

Подался от села.

 

«Ушел себя раздаривать,

Душою не скупясь.

Его планиды зарево

Втоптали люди в грязь,

 

Нашел удел мучительный...

Останься бы в селе —

И мог бы стать учителем,

Служить родной земле!..

 

Я отдала красивого

И юного его,

Я подарила силу вам

От сердца своего.

 

И что же вы наделали?

Каким вернули мне?

Лежит, и щеки белые!

А вы-то в стороне…

 

Я отдала вам чуткого!

Сейчас не слышит он...

Вам все казался шуткою

Его тяжелый стон!

 

Я отдала вам, нелюди,

Что только может мать!

Слова с трибуны мелете!

Вам нечего сказать...»

 

И молча, и уверенно,

Не опуская взор,

У гроба мать Есенина

Читает приговор.

А. Марков

 

Сергей Есенин

Из поздней осени сквозной,

Из поздней сени

Сияет в синем золотой —

Сергей Есенин.

 

Простою ясностью души

Роднит природу,

И повествуют камыши

Седую оду:

 

Русь уходящих деревень

С листвой осенней

Переполняет нынче всклень

Сергей Есенин.

 

Он в русском сердце и в душе,

В весенней рани,

В широком поле и в меже,

В Москве, в Рязани.

 

Златоголовый наш поэт

С весельем, с грустью,

Его мотивы много лет

Летят над Русью.

 

Русь уходящих деревень

С листвой осенней

Переполняет нынче всклень

Сергей Есенин.

Е. Козырева

 

Сергею Есенину

Иней. Снег. Декабрь. Тишина.

Тишина не бывает тише.

Малярийная бродит луна

Рыжей кошкой по черным крышам.

Ах, кому она, к черту, нужна,

И собаки ее не съели…

От метели и до вина,

От вина до крутой метели,

От стихов до пустой зари

(Тишина, тишина какая…

Непотушенные фонари…

Непроснувшиеся трамваи…)

Ты ходил под этой луной

(Дьявол, холодно…

«Пиво — воды».

«Ресторан».

«Подаеца вино»)

Мимо памятника Свободы,

Мимо домика, где я жил,

Мимо счастья на горностае.

Что ты думаешь, расскажи,

Что стихи чужие листаешь,

Что ты думаешь?

Что молчишь?

Что рука опять задрожала?

Зябко очень.

Такая тишь.

Закурить? Закурю, пожалуй.

Хочешь, все расскажу?

Про снег,

Как сказала, что «нет»,

Про горе,

Как приснилося мне во сне

Без предела и края море,

Как заснеженным декабрем

Я любил, надеялся, путал,

Как, любовь потеряв, обрел

Тот покой, что дается круто.

Хочешь, все расскажу?

Молчишь.

Улыбаешься. Милый… Милый…

Тишь… Совсем заметает тишь,

Видишь, комнатку завалило.

Полчетвертого. Мы одни.

Очень холодно. Тихо очень.

 

Ах, какие морозные дни…

Ах, какие морозные ночи…

П. Коган

 

«Англетер»

 

               Всем, обвиняющим Есенина в самоубийстве

 

Ночь глухая. Без ответа

Дума: быть или не быть…

Что же — можете поэта,

Беззащитного — убить.

 

Ну, а что вам делать с жизнью,

Уходящей в небеса?

С обретённой в муках синью,

Отверзающей глаза?

 

…Их, клевещущих, ничтожных,

В жизни той и в жизни сей,

Помяни пред ликом Божьим,

Русский мученик, Сергей.

Н. Коновской

 

Есенин

 

1

Тяжко и мерно дышал океан,

И — ни чужого, ни милого берега.

Только усталость от разных стран.

К черту — Европу! К черту — Америку!

 

Зыбкие дали туманит слеза.

Поле... Холмы с перелесками вроде бы...

До пустоты сиротеют глаза,

Если душа стосковалась по Родине.

 

Нам с расстоянья большое видней,

Ты приложи-ка к глазам своим руку...

Да, чтобы Родина стала родней,

Стоит полмира проехать по кругу.

 

2

Родина... Русь...

Завершается круг.

Адская мясорубка запущена.

... «Веслами отрубленных рук

Вы гребетесь в страну грядущего»...».

 

Разве, от боли родной отлученный,

Издали — сможет оплакать потери?..

Ждет тебя, ждет тебя в кожанке черной

С черной петлей человек в «Англетере».

 

Люди, столпившись, замрут заморожено

Черною кляксой на белых сугробах.

В трауре черном — он же, он же!..

Черные слезы уронит у гроба.

 

3

Серые избы... Дремучая муть...

Помнишь, тебе начинало казаться.

Что для России — спасительный путь —

В цивилизацию механизации?

 

Но оказалось — там нечем дышать.

Но оказался безумным и страшным

Мир, где твоя — нараспашку — душа

Так же смешна, как штаны — нараспашку.

 

Ветром с востока пахнуло в лицо,

Выдуло дурь, и подумалось трезво:

«Беден свободный мир подлецов,

Рабство златого тельца и железа!»

 

4

Господи Боже, Отчизну спаси!

Господи Боже! Дай Родине счастья!

Не допусти эту власть на Руси!

Это — страшнее Советской власти...

 

Русские песни и русская речь!

Люди — найдешь ли родней и красивей...

Душу бы только народу сберечь,

А остальное — Россия осилит!

 

Лучше на Родине — казнь без вины,

Чем неприкаянно шляться по свету.

Нет на земле, и не будет страны,

Где бы по-русски любили поэтов!

 

... Дали подернулись сумраком мглистым.

Выплыло в небо лунное блюдце...

Он возвращался — любить коммунистов,

Ленина славить и Революцию...

Н. Колычев

 

Бессмертие

                 Памяти С. Есенина

 

Признавался поэт грустноокий:

жизни, зря пролетевшей, не жаль…

Но бессмертно хранят его строки:

журавлей, улетающих вдаль,

и увядшее золото клёна,

серебристого тополя свет,

всё, что мог обессмертить влюблённый

в нашу смертную землю поэт…

Ю. Шестаков

 

* * *

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз, собрав морщинки — трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина —

Шаганэ Нерсесовна Тальян.

 

Где-то в небе мечутся зарницы,

Словно золотые петухи.

В лунном свете тополь серебрится,

Шаганэ Нерсесовне не спится,

в памяти рождаются стихи:

 

«В Хорасане есть такие двери,

Где обсыпан розами порог,

Там живет задумчивая пери,

В Хорасане есть такие двери,

Но открыть те двери я не смог.

 

Что же это правда или небыль?

Где-то в дальних, призрачных годах:

Пальмы, рыбы, сулугуни с хлебом,

Грохот волн в упругий бубен неба

И Батуми в солнечных лучах...

И вот здесь-то в утренней тиши

Встретилась Армения с Россией —

Черные глаза и голубые,

Две весенне-трепетных души.

 

Черные, как ласточки, смущенно

Спрятались за крыльями ресниц.

Голубые, вспыхнув восхищенно,

Загипнотизировали птиц.

 

Закружили жарко и влюбленно,

Оторвав от будничных оков.

И смотрела ты заворожено

В голубой пожар его стихов

И беда ли, что тебя армянку,

Школьную учительницу, вдруг

Он, одев в наряды персиянки,

Перенес на хорасанский юг!

 

Ты на все фантазии смеялась,

Взмыв на поэтической волне,

Как на «звездно-сказочном коне.

Все равно! Ведь имя же осталось:

— Шаганэ!

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз, собрав морщинки-трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина

Шаганэ Нерсесовна Тальян.

 

И, быть может, полночью бессонной

Мнится ей, что расстояний нет,

Что упали стены и законы

И шагнул светло и восхищенно

К красоте прославленной поэт!

 

И. Хмелея, кружит над землею

Тайна жгучих, смолянистых кос

Вперемежку с песенной волною

Золотых есенинских волос!..

Э. Асадов

 

* * *

Я с нескрываемой охотой,

Ненаблюдаемо слежу,

Как Вы чуть слышною походкой

Проходите по этажу.

 

И там, за срезом коридора,

За гранью жесткого угла,

Мелькнете, словно Айседора,

Та, что Есенина свела...

 

«С ума свела»... Хоть ненадолго,

А все-таки свела с ума.

А чем — никто не знает толком.

Не знала и она сама.

 

И все ж, быть может, понимала,

Губами прикипев ко лбу,

Что не руками обнимала

Его мятежную судьбу,

 

А солнцем сердца, солнцем тела,

И понимала, как могла,

Что с детских лет ему хотелось

Такого именно тепла,

 

Такого пламени и чувства,

Такой захмельной крутизны,

Что не уменью,

Не искусству,

А только женщинам даны!

В. Туркин

 

* * *

Начинает разворачиваться лист,

Скоро кинет кисть черемуха в саду.

По проселку ходит с песней гармонист,

Как Есенин в незапамятном году.

 

Эти песни он у родины узнал,

Не одну он деву-кралю целовал,

Оттолкнуть его девчонка не могла,

И черемуха, как кипень, зацвела.

 

Где ты, гений незадачливый Сергей,

Песней Русь теперь прославилась твоей,

Средь полей ты бродишь и среди долин

Русокудрый юный Лель, крестьянский сын.

П. Радимов

 

Поэты читают Есенина

Седые важные поэты

Есенина читают вслух.

Отчасти трогательно это,

Однако зал довольно сух.

 

Один его читает воя,

Но зал опять же не согрет.

Они Сергея старше вдвое —

И в этом, видимо, секрет.

К. Ваншенкин

 

* * *

В последний день

о чем скорбел Есенин?

Мне в стонах ветра

чудится упрек:

Могил не чтим,

бессмертия не ценим,

Оберегая

утлый свой мирок.

Над городами

нет привольной сини.

Деревья гнутся

в пасмурном плену.

Давным-давно

ушел поэт России,

Глазами выпил

неба глубину.

А на кусту рябиновом

багряно

Скопленье ран открылось

ножевых.

Таков поэт.

Он сам живая рана

Родной земли.

Всегда среди живых.

Л. Лавлинский

 

Разговор с Есениным

Ах, Есенин, Есенин,

в груди застревают слова,

Тяжело говорить,

если жизнь быстротечную взвесить,

Вот опять над Москвою

всплывает твоя голова,

Как январский, большой,

золотисто мерцающий месяц.

 

А кругом синева,

и морозы стучат у двора,

Снег тоскливо скрипит,

и нигде невозможно согреться.

Я с тобою готов

просидеть за вином до утра,

Но от гиблых раздумий

шалеет усталое сердце.

 

Много нынче поэтов

и много хороших стихов,

Кто слабей, кто сильней,

ну а кто-то нежней и напевней,

Очень много, я думаю,—

больше их, чем петухов

Голосило в твоей

низкорослой и старой деревне.

 

Мы — поэты земли,

мы — поэты небес и огня,

Стороны приозерной

прославленных прадедов наших.

Ах, Есенин, с того

сумасшедшего, черного дня,

Той петли,—

твой язык для кого-то

вдруг сделался страшен:

 

Сколько раз на него,

иноверный, бросался пират,

Мял, топтал и, воинственный,

громко позорил,

Но стоял ты в бою,

как за волю стоял Коловрат,

И не гасли в краю русокудром

веселые зори.

 

Я сегодня иду

по твоей неподкупной стезе,

Те же вороги, те же,

и стрелы не падают мимо,

Да, неплохо бы нам

побеседовать ночь при звезде,—

Это, горестный брат мой,

действительно необходимо.

 

Не скудеет призванье,

коль в чувствах раскаянья нет,

Хоть какие бы ветры

прицельно и нагло ни дули,

Здравствуй,

вещий Есенин,

великий, бесстрашный поэт,

Здравствуй, Родина, Русь,

голубая, как поле в июле!

В. Сорокин

 

Стезя

А нам, таким

Распахнутым, нельзя

Без песенной,

Родной, извечной сини.

Горластый, звонкий

Соловей России,

Чиста твоя нелегкая стезя!

 

И каждый ныне,

Клятвенно склоняясь

В твоем краю

Ветряно-родниковом,

Воспрянет, будто

В поле Куликовом,

Седых времен и новых

Слыша связь.

 

Прости меня…

За пасмурностью лет

Великого тебя

Не проглядели,

И свет стихов твоих,

Багряный свет,

Мы выхватили

Прямо из метели.

 

Пусть жжет глаза

Испепеленный снег.

И боль свежа,

И грустно назиданье.

А вечность у поэта

Не успех

А продолженье

Воли и призванья.

 

Есенин —

Удалая правота,

За Пушкиным,

За Лермонтовым, Блоком

Ты восходил

Некрасовским уроком,

И жизнь твоя,

Как радуга, свята!

В. Сорокин

 

* * *

Дом Есениных горел дважды

 

А дорога

Билась и дрожала,

Ржали кони

Бешено в туман,

Говорят, что

Ночью приезжала

В то село

Негромкое Дункан.

 

Не кружился

Яблоневый лепет…

Каменело

Жуткое лицо,

Через пальцы

Тек остывший пепел.

И сверкало

Жемчугом кольцо.

 

Навсегда

Лишенная покоя,

Вспоминала

Свиту разных стран,

Не поля

Звенели за Окою,

А взлетал

И падал океан.

 

Все молчала,

Над калиткой свесясь,

И казалось,

В бездне луговой

Обреченно

Покатился месяц

Золотой,

Кудрявой головой.

 

И глаза

Росинами намокли,

И почти

Понятные, свои,

Перед ней

Вздохнули и замолкли

Русские,

Седые соловьи.

 

Вновь дорога

Билась и дрожала,

Ржали кони

Бешено в туман.

…Уезжала,

Словно как бежала,

Из села

Рязанского Дункан.

В. Сорокин

 

* * *

Поэтов мало, стихотворцев рать,

И это очень грустная примета.

Ведь только Бог способен выбирать

В своей Господней милости — Поэта.

 

Сергей Есенин — он под Богом был,

И на вопрос, который не был шуткой:

«Кто в мире вы?»

Сказал, как отрубил:

«Кто в мире я? Я — Божья дудка!»

В. Скиф

 

Маяковский и Есенин

Как жаль, что не дружил

Есенин с Маяковским,

Что каждый врозь ходил

По улицам московским!

 

Сойдутся как князья,

Глядят надменным взглядом.

Двум гениям нельзя

Дружить: им тесно рядом.

 

Один ввернет словцо

Про «памятник корове»,

Другой швырнет в лицо —

О «пробках в Моссельпроме».

 

Но я слыхал о том,

Что часто, на досуге,

Два спорщика тайком

Грустили друг о друге.

 

Один другому вслед

Порой шептал при людях:

— Какой большой поэт!

Пусть осторожней будет!..

И. Кобзев

 

* * *

Дождем ли затяжным омрачена,

Снегами ли засыпана до срока,

Дорога в Константинове, она

Всегда для сердца — светлая дорога.

 

Ее поля, луга — как берега.

Через холмы, опушки и селенья

Она несет, как плавная река,

Надежды все и все твои сомненья,

 

Тебя несет. Со всем, что есть в тебе,

В живой душе, что кровь твою не студит,

Со всем, что было, есть в твоей судьбе,

Со всем, что обязательно в ней будет.

 

Дорога в Константинове — на ней,

Как на духу, ты снова отвечаешь,

Что много в суете проходит дней,

И меньше дней достойных отмечаешь.

 

Но так светлы рязанские места —

Течет в глаза бескрайнее раздолье,

И думу навевает красота

О вечном небе и о хлебном поле,

 

О том, что путь твой жизненный не весь.

Шумят вокруг березы да осины...

И просто невозможно думать здесь

Отдельно о себе и о России.

И. Ляпин

 

Прядь Есенина

В полумраке Пушкинского Дома

Я ее увидел, цветом в лен.

Молния ударила без грома

И погасла в отблеске колонн.

 

Голубой спеленатая лентой,

Под стеклом музейным,

Ты ль мертва?!

Золотая прядь ржаного лета,

Собранная в желтый сноп едва.

 

Милая,

российская,

родная,

Колосок в огне сгоревшей ржи.

«Эта прядь такая золотая»,

Чистая, как звон твоей души…

 

Под Рязанью грозы травы выжгли,

И объята радугою даль.

Мы в твои ровесники не вышли,

Дай, Сергей, ржаного солнца, дай!

 

Словно Меккой, бредим мы Рязанью,

По широкой по России всей

Нынешней и завтрашнею ранью

Разбуди нас, русский соловей!

 

Ярым, буйногривым и суровым

Золотоискателям в глуши

Нету хлеба, нет земли и крова

Без твоей, есенинской, души.

 

Солнцем и слезами залитая,

Нежная, то яростная вдруг,

Лира, от соломы золотая,

Выронена солнышком из рук.

 

То идут слова,

В покос босые,

Русского до смерти соловья.

Есть земля,

есть хлеб и кров —

Россия —

Женщина и мать среди жнивья!

 

Я зову, аукаю: «Куда вы?»

А она уходит не спеша.

Мальчик по стерне бежит кудрявый,

Нараспашку синяя душа.

 

Золотоволосый, небоокий,

Этой пряди в летошнюю масть.

Раскачал подсолнух одинокий,

Засмеялся и окликнул мать.

 

И затихло…

Только запах сена.

Золотая прядь — на всех,

навек. И уходит вдаль Сергей Есенин.

Очень русский. Очень человек.

А. Поперечный

 

* * *

Вдоль времени, дорогою неявной

Бредут стихи, свой путь не прозревая.

Скажи, собрат, товарищ мой тщеславный,

К чему тебе известность мировая?

 

Превознесут, причислят к некой школе,

Изучат то, что билось и кровило…

Как много строк, замешанных на боли,

Признанье, обессмертив, омертвило!

 

То, что певца томит, неволит, гложет,

Наследьем назовут литературным…

«Я вас любил, любовь ещё, быть может…» —

Зубрит школяр с усердием дежурным.

 

В сто сотый раз знакомое читая,

Не ощутишь ни радости, ни муки:

«Отговорила роща золотая…»

Красиво — но затвержено до скуки.

 

Но в тихий день, в уже остывшей роще

Поймёшь, изящный троп изобретая,

Что не сказать ни искренней, ни проще:

«Отговорила роща золотая…»

 

Там, на просторе — злее, холоднее,

А тут — покой, прозрачность и смиренность.

Но тут, в тиши дерев, ещё виднее

Необратимость дней и жизни бренность.

 

Пустое небо тускло и угрюмо,

А в роще — свет и тишина густая,

Ни птичьего, ни лиственного шума —

Отговорила роща золотая…

 

…Стихи мои, плоды моей забавы,

Живите жизнью лёгкой и свободной,

Без доблести, без подвигов, без славы,

Не дорожа любовию народной.

 

Но сохраните боль мою и трепет —

Нам не попасть в анналы мировые,

Но пусть живую душу вдруг зацепит

Строка, как бы открытая впервые.

 

И откликом — пускай не потрясеньем —

Вдруг зазвучит, значенье обретая,

Как мне звучит в безмолвии осеннем:

«Отговорила роща золотая…»

Л. Сирота

 

Памяти незабытого поэта

Он не менял поэзию на жизнь.

Он в Слове жил, как вечности посланец.

Он повторял, угрюмо глядя в высь:

«В родной стране я, словно иностранец…»

 

О, как прекрасен на закате свет!

Но зримому и явному не верьте.

Он был поэтом. Умер как поэт.

Но стал вдруг человеком после смерти…

Л. Котюков

 

Вспоминая Есенина

Было всё — и ничего не стало.

И метель упала на крыло.

Замела тропу на полустанок,

Замела дорогу на село.

 

Ни души!.. Метель промчалась мимо.

Как метель, полжизни пронеслось.

Думал утром свидеться с любимой —

С нелюбимой свидеться пришлось.

 

А казалось — всё навек забыто.

Оказалось — помнится сполна.

Обвалилась зеркалом разбитым

В тишь и стынь полынная луна.

 

Только свет безумный и бесплодный,

Только уголь полночи в окне,

Только угол, где паук голодный…

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?!

Л. Котюков

 

* * *

Ходики печально подмигнут мне,

Словно заодно они со мной.

Я следил когда-то за минутной,

Не слежу теперь за часовой.

 

Прожитое — крылья, а не бремя,

Оттого, что году равен час.

Все дороже, все милее время,

Время, убивающее пас.

 

Вот Есенин — ровно с песню прожил,

Он и сам исчез, как с яблонь дым,

А уйди десятком лет попозже —

Разве так бы плакали над ним?!

 

Он ушел то нежным, то драчливым,

На глазах сгорающим огнем.

А уйди он лысым и ворчливым —

Разве так грустили бы о нем?!

 

…Я опять услышал эти речи,

И согласно вздрогнула душа,

Но теперь от них поникли плечи,

Потому что молодость ушла.

 

По журналам мусор и полова,

Но однажды в свой счастливый час

Вдруг найду красивого и злого,

Юного и лучшего из нас.

 

Дорогое повторяя имя,

Крикну я решившему сгорать:

Станьте некрасивыми, седыми,

Только не спешите помирать!

 

Влажный вечер, ветра колыханье,

Переплеск березы, и под ней

Жизни обреченное дыханье

С каждым днем и чище и больней.

Н. Дмитриев

 

* * *

Под Рязанью визжат поросята

И закрыт станционный буфет,

И старухи в окошко косятся

На медлительный желтый рассвет.

 

Мне шестнадцать — к Есенину еду,

Крепко томик сжимаю рукой

И со всеми вступаю в беседу:

Где такое село над Окой?

 

Вот проснулся мужик — грудь нагая.

«Не подскажете, где же он жил?»

Тот сидел и сидел, постигая,

Помолчал и про клен заблажил.

 

И старуха в тулупчике ветхом

Прочитала про цветь и про синь.

«До Рязани, — сказала, — доехай

И в райкоме про все расспроси».

 

…Я вернулся — с грошами сурово,

И назад — хоть попутку лови,

С пониманьем, что главное — слово,

А он ставил его на крови.

 

Чтоб всегда: и в дожди и в метели

Пробирались на берег Оки,

Чтоб поменьше, уставясъ, глазели

На цилиндры и на пиджаки.

 

Чтоб звучало тревожно и свято

Над толпою забывчивых лет,

Даже если визжат поросята

И закрыт станционный буфет.

Н. Дмитриев

 

* * *

Мне вспомнилось в метро за «Беговой»,

Что прах Есенина — над головой!

Летит вагон меж сумраком и светом.

Как всё переслоилось в мире этом!

 

А в небе месяц по тропинке льдистой

Давно несёт ботинка след ребристый

И вездеход, уснувший на камнях.

И ничего про то не знает прах.

 

Да, мы ловчее оказались в чем-то

Наивного диканьковского чёрта,

Того, что месяц заховал в мешок.

Его мы притянули, как за лучик,

И кислотой в пробирках тонких мучим,

И в тиглях измельчаем в порошок.

 

Но помнят все от старца до ребенка

Про голубые травы и ягнёнка,

И желтые поводья на воде,

И что ему до грубых тех касаний!

Поэт! Наш старый мир все несказанней.

 

И тайна не обронит ключ нигде.

Н. Дмитриев

 

* * *

Иду, в глаза не глядя, средь толпы,

Одним, другим недобрым взглядом мечен.

Друзья-поэты — вот мои попы.

О, смертные грехи неплохо лечат!

 

Друзья легко сигают на тот свет,

Как будто там и вправду что-то светит,

Как будто сам Есенин (их поэт)

Своей тальянкой каждого приветит…

Н. Дмитриев

 

* * *

Думали и вправду про Есенина:

Златоуст-самоубийца,

Но потом пришла иная весть.

Правда, у Лескова попик есть,

Ангел разрешил ему молиться

За самоубийц. Так рек попу:

— Иерей ты слабый. Жалоб много

От овен твоих. Без меры пьёшь,

Нет благословения от Бога,

Но… коль этих грешных отпоёшь —

Бог с тобой! Но это между нами…

Вечный попик с красными глазами!

Руку бы тебе поцеловать.

 

Ведь они не худшие из стада

И спасаться разве им не надо?

Триллионы лет ли тосковать?

А Есенин был самоубийцей

В смысле том, что написал строку:

«Не расстреливал несчастных по темницам».

 

И другие привести могу.

Разберёшь ли, кто самоубийца?

Сам ли руки наложил? Бог весть!

Так лесковский попик, винопийца,

Смог в XX веке пригодиться,

О, не зря такой в России есть.

Н. Дмитриев

 

* * *

И берёзы в белом

Плачут по лесам.

Кто погиб здесь? Умер?

Уж не я ли сам?

Сергей Есенин

 

Пожалуй, не было доныне

В поэтах вот такой гордыни,

Увидится с её вершин

Александрийский столп — с аршин.

 

Но выйди в рощу наудачу

Каким-нибудь ненастным днём —

Увидишь, как берёзы плачут,

О чём, Бог весть! Но — и по нём.

Н. Дмитриев

 

Золотые письмена

«Клён ты мой опавший...»

С. Есенин

 

Говорят, поэзия уходит,

Так же, как уходят времена,

Но она живёт ещё в народе,

Греют золотые письмена.

 

 Не пора ли выдернуть беруши,

Что замкнули души и мозги,

Просто песню осени послушать,

Тихий шелест листьев у реки,

 

Голову поднять к роскошным кронам,

Что свою затеяли игру...

И сияют пряниками клёны

На осеннем праздничном пиру.

 

В стороне от будничной мороки —

В чём живём, терзаясь и спеша,

Вспомнятся есенинские строки,

Дрогнет благодарная душа...

В. Коростелёва

 

Есенина читаю каждый день…

Есенина читаю каждый день…

Россия в снег, как в серебро, одета.

А где-то на земле цветет сирень,

И девушка в накидке белой где-то

 

Всё ждёт и не дождется соловья,

Что пел весенней ночью у калитки,

Цветные иноземные открытки

Летят в его российские края.

 

И мчатся сани, расписные сани,

Взметая снег до звёздного ковша.

Под бубенцы завьюженной Рязани

Поёт и плачет русская душа.

 

Голубоглазый. Шапка набекрень.

Уже в другом столетье вороные

Его несут по серебру России…

А где-то на земле цветёт сирень.

А. Чепуров

 

* * *

Свою судьбу провидит каждый,

И неизбежность находит сроки,

Поэт сам написал однажды

Те пояснительные строки:

 

«И вновь вернуся в отчий дом,

Чужою радостью утешусь,

В зеленый вечер под окном

На рукаве своем повешусь.»

 

Читали, думали, с улыбкой:

— Лирическое отступленье, —

А сердце, запевая скрипкой,

Свело в действительность виденье.

 

И вот глухая смерть простерла,

Тугую петлю, и навеки

Певучее замолкло горло, —

И навсегда сомкнулись веки.

 

Скажи, какие же пейзажи

Шепнули дрогнувшие губы,

Что сердцу милы стали даже

И калориферные трубы.

 

Молчит молчанием суровым —

Молчанием испепеленных —

И медленно плывет за гробом

Толпа друзей ошеломленных.

 

И медленно с сырых карнизов

Слезами редкими спадает

Скупая оттепель… пронизано

Тоской, ей сердце отвечает.

 

И медленно влекутся тучи

Над катафалком в вечный вечер.

Прощай, и нежный и певучий,

Прощай!.. До недалекой встречи.

В. Фёдоров

 

* * *

          Сергею Есенину

 

Он о России до конца

Звонкоголосо пел, легко.

И согреваются сердца

Его, есенинской, строкой,

 

Ведь синеокая страна,

В степях рязанских ковылей

Родив певца, его сполна

Талантом одарила. В ней

Он удивлял под звоны лет

И золотом ржаных полей,

И садом яблонь, где рассвет

Встречал под клёкот журавлей.

 

Опавший клён, рябин костёр,

И лунный плач, и шёпот трав,

И деревень родной простор

Стиходуши рождали сплав.

И тем в стихах любим поэт,

Что чувства пробуждает в нас,

И мы несем к нему букет

В который раз, в который раз.

Е. Осминкина

 

Ты любимым таким еще не был...

                 ...Я усталым таким еще не был...

                                                 С. Есенин

 

Ты любимым таким еще не был...

И не будешь! Уж ты мне поверь!

Не с того ли сбежавший с неба,

Ветер воет, как раненый зверь?..

 

Он не меньше любви был достоин

И в боях за любовь изнемог...

Неотмирный небесный воин,

Ставший пылью земных дорог.

 

Ветрозвонит январь, ветрозвонит.

С ветром спорить резону нет.

Не склонившись ни раз в поклоне,

Лишь поэтому он — поэт!

 

Но, лишившись навек покоя,

Так любви страстно жаждал он,

Что, когда повстречался с луною,

Ей отвесил земной поклон.

 

...Все мы, все мы любви достойны,

И у каждого — свой кумир...

Не с того ль сотрясают войны

Наш подлунный жестокий мир?..

 

Не с того ли, мой друг, не с того ли,

Близко родственные ветрам,

Мы так страстно мечтаем о воле,

Что покой только снится нам?..

Диана Кан

 

«Печальная Русь за Сергея молилась...»

(цикл стихов)

 

* * *

Тоскуют, тоскуют берёзы!

Осенним исходят дождем.

И жёлтые листья, как слёзы,

Роняют и ночью и днём.

 

Дрожат от мороза под утро

И вдруг замирают в забвенье.

И шепчут тоскливо кому-то:

«Есенин, Есенин, Есенин...»

 

* * *

Я плакала долго

Над снежным ковром —

Во сне Айседора

Задела шарфом!

Теперь я не верю,

Что это метель —

Лебяжьим изгибом

За тёмную ель...

 

* * *

Вьются косы — петлями.

Мои мысли — ветрены.

 

Про диктант бы думать мне!

Я — о розовом коне:

И в окружности туманной

Вновь рисую Шаганэ...

 

Жемчугов отдам обозы

За одну серьгу с берёзы!

 

* * *

Эта ночь разгульная

Мне близка.

Месяц финкой врезался

В облака.

Тучи, тучи чёрные!

Ветер дик.

Он тоской Есенинской

В грудь проник.

 

* * *

По белым оснежьям бреду сквозь туман.

Есенин мне шепчет, что жизнь — есть обман...

 

Зачем же обман тот чарует, зовёт?

Охраной волчица за мною бредёт.

 

Всю ночь она выла, предвидя года,

О тех, кто придёт и уйдёт навсегда.

 

Сиренево сыпался иней с берёз,

И в душу мне падали крестики звёзд.

 

* * *

Горит лампада в святом углу.

Я вижу лик твой сквозь темень-мглу.

 

Ты шепчешь: «Снова взлетит орёл!

Змею приняли за ореол...»

 

В трюмо опасно мне брезжит суть:

Мой галстук красный — раненье в грудь!

 

* * *

Всё ли осыпали золото

В вечную грязь да на ветер?

Все ли иконы расколоты?

Все ль инкубаторны дети?

 

Всё ль у вас продано, милые?

Лён для удавок взрастили?

Толпы для зрелищ сдебилили?

Рожки козлам наточили?

 

Что Вы, Сергей Александрович,

Дел они много не сделали:

Рано нам плакать над ранами —

Матушку Русь не зарезали.

 

Точат ножи они острые,

Вновь на невинных охотятся.

Только такое не сбудется —

Смотрит с холма Богородица.

 

* * *

Сестре Есенина — Александре

 

Ты для меня

Молодым-молода.

Эти стихи

Не прочтешь никогда.

 

Ты для меня —

Вечный плач на ветрах.

Как ты глядишь

Вслед саням Его,

Ах...

 

Машешь рукой.

Вьюги ангельской бег...

Знала бы ты —

Уезжает навек.

 

Мечется синь.

Снегом путь перекрыт.

Боже, зачем

Вьюга воет навзрыд?

 

Боже, зачем

Месяц — вниз головой!

Свыше он кем

Обречён на убой?

 

А по следам

Уж крадётся мороз.

Шура, молись

Под хрипы берёз...

 

* * *

Любой березняк —

По Есенину звонница!

Никто уже так

Перед ней не помолится.

 

У нас деревень

Нынче тыщи разрушено.

И злато полей

По ветрам буйным пущено.

 

Увечье земли

Как от гнёта тиранского.

 

К чему мы пришли

Без уклона крестьянского?

 

Как храм, березняк

В честь Поэта возносится.

Никто уже так

На нож правды не бросится.

 

Сергею Есенину

Твою удавку

Плели чекисты.

Над ней смеялись —

Эх, футуристы.

 

Бухарин петлю

Готовил яро.

А Троцкий в щеку

Лобзал лукаво.

 

Лишь мать молилась:

«Спаси Сергея...»

Но был наёмник

Рожден от змея.

 

Сверкнули выси!

Светлынь вскричала!

Всем в окна вьюга

Всю ночь стучала...

 

За что, родные?

За что — жестоко?

Что был — Поэтом,

Что был — Пророком.

 

Векам наврали:

Он — сам, с хмелины!

Мороз от гнева

Ломал дубины…

 

Последняя ночь Бениславской

Твоя записка —

Страданья почерк.

И плач и вскрики —

В воронку ночи!

 

На холм упала —

Страшна потеря.

Звезда моргала,

Глазам не веря.

 

Ты помнишь, хрустнул

Сучок мгновенно,

Сломался грустно

О бел-колено...

 

Выл ветер в голос,

Подобен тени.

Шептал: «Опомнись...»

Из мглы Есенин.

 

Наган — как ворон!

Огнём оплеван.

Огонь — со стоном

Под сердце вкован!

 

Самоубилась...

Ой, Галя, Галя!

Себе дивилась

Душа взлетая.

 

Летела спешно

Любви дорогой!

 

И ветер нежно

Твой локон трогал.

 

* * *

Дочери Есенина — Татьяне

 

Танюша, Татьяна, что сердце пророчит?

Исплакался синью в траве колокольчик.

 

По берегу ходят печальные кони,

Сквозь грив омутьё они головы клонят...

 

Ах, Таня, Татьяна, не слушай кукушку!

Луна ль кистенём проломила церквушку?

 

Нас рок тех событий все так же увечит.

Татьяна, затепли высокие свечи!

 

Увидишь, что было за огненным светом:

Где Ангел рыдал над убитым Поэтом,

 

Как выла метель, как берёза клонилась!

Печальная Русь за Сергея молилась...

 

Танюша, Татьяна, о той тёмной ночи

Века будет плакать во мгле колокольчик...

 

* * *

Сергею Есенину

 

Ты шагаешь, окрылён!

А звезда звезде — подмигивает.

А Бухарин за углом

Топором поигрывает.

Топору — всё равно:

Что Есенин, что Махно,

Что крестьян миллион,

Что церквей перезвон...

Он занёс топор —

(Месяц хрустнул!)

Над златой головой,

Над Святою Русью!

Тут пошла резня

Незабвенная!

Только Русь — жива,

Убиенная!

 

Что ж земля голосит?

Кровью вождь запятнан.

 

А Есенин на Руси —

По сердцам упрятан.

 

* * *

Сергею Есенину

 

Что сказал — сбылось печально

В далях кровью обагрённых.

Ты оплакал нас прощально,

Нас, в то время нерожденных!

 

И тебя в твоём Засветье

Сергий Радонежский встретил!

 

Сквозь стихи твои слезой

Крест сияет золотой.

И звенит сквозь строки рожь!

Гляну в небо: месяц — нож!

 

Что там месяц! Знал бы это —

Что убиты все Поэты.

Всюду — черной стаей птахи!

Муза светлая — на плахе...

 

Русь распята в вихрях тёмных

На крестах дорог пройденных.

 

Вот такие, Брат, дела!

Бьёт монах в колокола...

Кровь рябины осень пьёт!

Чую, знаю, что грядёт…

 

3 октября

Молодо, молодо —

нимб в волосах…

Золотом, золотом —

лик в небесах...

 

Было явленье

Поэта на Русь.

Нынче — моленье,

осенняя грусть.

 

Всем вдохновенным —

с Вечным родство.

Крестною силой —

Твоё Рождество!

Т. Смертина

 

Если б не ушёл...

Знаешь, мне так хочется порой

Вихрем света вынырнуть из тени.

Вдруг не стало стороны родной

В час, когда ушёл Сергей Есенин.

 

И с тех пор комедий волчья сыть

Драмами сменяется на сцене.

Всех на свете хочется простить,

Если б не ушёл Сергей Есенин.

 

Мне одной уже не совладать

С мыслями вчерашних поколений.

Всё на свете можно бы понять...

Если б не ушёл Сергей Есенин.

 

Заглушу кручину. И опять

Захочу, укрывшись светлой сенью,

Смерть, как выход, с лёгкостью принять,

Если б не ушёл Сергей Есенин.

 

Посмотрю в усталые глаза,

Дожидаясь залихватской трели...

Ах, как много мог бы рассказать,

Если б не ушёл,

Сергей Есенин.

 

Льются песни... Звоном кличет Русь,

Подчиняясь свежести весенней.

Помолчав, я небу улыбнусь...

Может, не ушёл Сергей Есенин?

С. Размыслович

 

Есениада

Если б не Серёжка —

Не было б дорожки!

Присловие из Константинова, услышано от внучатого племянника С. А. Есенина Сергея Александровича Ильина

 

1.

Всплывают звёзды над Окой,

Восходит вечер пьяный.

Изнежен тонкою рукой

Строптивец безымянный.

Испытан трепетом тревог,

Ласкающихся к ветру,

Пропитан кротостью дорог

Под каждым километром.

Возвышен страстной наготой,

Плескающейся в сини.

Допущен к истине простой:

— Воистину…

— Отныне

И до скончания полей

У голи горизонта.

Он вскрикнет вдруг:

— Ещё налей,

Всё мыслимое — к чёрту!

Всё видимое — во главу,

Качай, родная, зыбку!

И вижу я, как наяву,

Охальную улыбку,

Копны золотокудрой хмель

И глаз смешливых лету.

Непомнящих — гони отсель,

Бесчувственных — к ответу!

И лёгкость дней течёт рекой,

Взвиваясь у излучин,

И лёгкость строк — одной строкой,

И вечер стал — озвучен.

Октябрь рождался у зари,

Так вздоха было мало.

На дальний берег, посмотри,

Моя звезда упала…

 

2.

Как печаль твоя исповедальна,

Как беспечен песенный разлив!

И покойной глади блеск хрустальный,

Вышину до сердца озарив,

Прозвенит о звёздность береговья,

О края исполненных небес.

Так и я, развенчана любовью —

Без скорбей, без муки, без словес…

 

3.

Не смотри на неё, о, юноша,

Эта женщина не твоя.

Этих строк благозвучных кружево

Не вплетёт твоего тканья.

Всяким почестям непричастная,

Мимо страсти твоей пройдёт.

Со своей красотой согласная,

Лишь улыбкою снизойдёт

До твоей анфилады греческой:

Как прекрасен и как же юн.

Не с поклоном, а с доброй весточкой

Жди её в перекрестьях лун,

Посреди темноты тоскующих

О заботах в продленье дня.

Если б знал ты, о гордый юноша,

Скольких выпила до меня…

 

4.

Стебельки вчерашнего укоса

Бездыханны, в осени таясь.

На стерню укладывает росы

Логовины тесная привязь.

 

Свет звенит подутренней прохладой,

Тяжесть снов отбрасывая с плеч.

Сколько ж лет отбуйствоваших надо

Чтобы спелость статную изречь?

 

У луговий чинно и безлюдно,

И цветастость выцвела во мхах.

Дуб суровый лентою нагрудной

Разукрашен солнцем впопыхах.

 

Жить да жить, до бледности внимая

Тишине и святости полей.

Только я брожу, не понимая

Величавой зрелости своей…

 

5.

Будь же мне — подстрочником, иконой,

Назначеньем в склоке мировой.

Всё одно — вернусь сюда с поклоном

За глотком сердечности живой,

За строкой,

Его,

Своей,

Любою —

Чтобы только искру сохранить,

До краёв наполниться любовью

И суметь всю землю озарить.

 

6.

Берёзовые кони

Светящи и сухи.

Росинками в ладонях

Несу тебе стихи.

Боюсь коснуться неба

И расплескать боюсь

Особенную небыль,

Особенную грусть.

Стопой упорной стремя

Натружено вполне.

Мы оба помним: время

Ускорено вдвойне,

Когда лихие мысли

Несут и крутят вдаль.

И в путь никто не прислан.

И ничего не жаль.

Хоть знаю: примешь нежно

Все капли до одной,

Но лишь глухой валежник

Чернеет за страной

Берёзового ситца —

Души за упокой.

И долго будут сниться

Мне кони за рекой…

 

7.

И чудится: пройдёт с улыбкой,

Душа светов — всей шириной!

Качать полей небесных зыбку

С притихшею от слёз страной.

 

8.

После любви остылой

Нет у земли тепла.

Порванной в силах — жилой

Светь её осеклась.

 

По бездорожью — в ямы,

Устья, возы и рвы.

Баловень, ишь — упрямый,

Только не той судьбы,

 

Где стрекотанью плёса

Предан он был и рад.

Гулко несут колёса

В высь его — Ленинград.

 

Руки не покладая

На некрещённый лоб,

Что ж ты стоишь, родная,

Будто неродный гроб?

 

Будто ветвистой прелью

Святость в углу легла.

Давеча звонной трелью

Снова его взяла.

 

Перекрестись — и будет

С слов твоих всей молве.

Лет его не остудит

Серый гранит в Москве.

 

Прибыло нынче летом

Годом, прямым в святЫ.

Меня от него с ответом

Вдруг появился ты…

 

9.

Вырвана из глубин

Солнечных бликов цветь.

Снова тоске рябин

Жарче костров гореть.

 

Радуги скромный храм

Высится над рекой.

На беспокой ветрам

Вечер махнёт рукой.

 

Только туман один

Бродит в златых полях.

Ищет среди равнин

Вести о журавлях.

 

Им бы — пора взлетать,

Им бы успеть ко дню.

Но догорает прядь,

Искры раздав огню.

 

Но изо всех болот

Тянется голь стволов

До простоты широт:

Родина и любовь.

 

10.

За любовь невиданную — к лести,

За избывный посвист — главарю,

За богатства солнечных предместий

Я тебя — прими, боготворю!

 

Чаши звонниц выступами крестно

Подопрут навистничество туч.

Кто ступил в луга твои — безвестным,

Помолясь, воротится — певуч.

 

Кто взошёл свободой над курганом,

Так стоять остался — исполин.

Пролетел тоской над мальчуганом

Журавлиный выверенный клин —

 

За речей народную примету,

За любовь деревни и зверья.

Из России, звонами воспетой

Над разливом нежного жнивья,

 

Мне к себе сегодня не вернуться,

Мне себя — ни капли не жалеть.

И в строке беспечного распутства

От разрыва слова умереть…

С. Размыслович

 

Венок Есенину

 

1.

Рифмы нет: «Россия» и «Есенин».

Что б вы понимали, знатоки!

Рифмы нет важнее и точнее!

И два слова те — как две руки

 

Одного измученного тела

И одной неистовой души.

Ты её заветные пределы

Мерить прежней рифмой не спеши!

 

Заповедность песенного дара,

Величавость, гордость, стать и прыть,

И мятежной нежности пожары —

Как в размер придуманный вместить?

 

Русь моя, тебе я благодарен

Каждым своим мигом, всей судьбой,

Что Есенин, Сталин и Гагарин

Навсегда рифмуются с тобой!

 

Что не стала лютая эпоха

Средоточьем страха и греха,

Что вместились в ней ракетный грохот

И святая искренность стиха.

 

В нём такая силища таится

Смерти, злобе, тьме наперекор,

Что не зря берёзового ситца

Так боится нечисть до сих пор!

 

О, Россия новых поколений,

Сохранись, поэзию любя!

С днём рождения, Сергей Есенин!

С днём рожденья, Родина, тебя!

 

2.

Неужто же канули в Лету

Творцы и мишени обид?

Посмертная маска поэта

Смиренно в музее лежит.

 

На все непростые вопросы

На гипсе написан ответ:

Там чудится на переносье

Удара смертельного след.

 

Как много досужего крика,

И сплетен, и споров вокруг.

Признайте, что это — улика,

И всё, замыкается круг!

 

И сразу вселенским пожаром

Становится вдруг уголёк.

Так, значит, родился недаром

В музее «нелепый» слушок,

 

Что будто бы хвастался кто-то,

Потомственной спесью согрет,

Что чисто когда-то сработал

Его засекреченный дед!

 

«Повесился? Ну, не смешите!

Сначала — наганом по лбу.

А там, господин сочинитель,

В «удавочку» — и на трубу…

 

А тем, кто намять святотатцу

Готовился было бока,

Сказал, перестав улыбаться:

«ЧК — это вам не ЦК!»

 

И сгинул. Лишь чёрная птица

Закаркала там невпопад.

Нечистая сила гнездится,

Где память убить норовят!

 

Где бродят зловещие тени,

И шепчутся ветры во ржи,

Что был слишком русским Есенин,

Чтоб долго на свете прожить.

 

Как тело поэта убили —

Сегодня судить не берусь.

Да только подрезали крылья

Мечте под названием «Русь».

 

С того-то и тычется слепо

Сегодня по жизни народ,

Не видя, что выход из склепа

Находится там же, где вход.

 

А, может, пожаров завесы

Мешают всерьёз обрести

Неведомый идол прогресса,

Который лелеют вожди?

 

Каким нам путём продираться,

Чтоб главное каждый постиг:

Ценнее любых инноваций

Сегодня есенинский стих!

 

Не в сказки, легенды и были —

В грядущее эта стезя.

А слово его не убили!

Убить это слово нельзя!

 

3.

В Охотском штормовал наш сейнер

Вторые сутки напролёт.

Сказал радист: «Сергей Есенин!»

И — наизусть! Притих народ.

 

Забыли шутки и подначки

И построжели рыбаки.

Слились в одно размахи качки

С размахом огненной строки.

 

Радист читал самозабвенно

Себе, судьбе и нам — «толпе»,

Пока: «Обкалываться. Смена». —

Наш капитан не прохрипел.

 

Когда к железу отовсюду

Бронёю льнёт солёный лёд,

Работаешь и веришь в чудо,

Которое произойдёт!

 

Для всех, родившихся в сорочке, —

А нас в команде — двадцать пять —

Как заклинанье, бились строчки:

«Когда кипит морская гладь,

 

Корабль в плачевном состоянье...»

...А льду — конца и края нет.

Тогда в смертельном испытанье

Помог нам выстоять поэт.

 

Рвёт ветер времени страницы —

Пришли иные времена.

В метели штормовой стремится

К далёким берегам страна.

 

Кругом неверия сугробы.

Того гляди — перевернёт

Плавучий дом людская злоба,

Как тот охотский клятый лёд.

 

Дрейфует вновь России сейнер,

Опять сбивается с пути.

О, помоги, Сергей Есенин,

Нам нашу Родину спасти!

 

Сквозь беснованье штормовое

Осталось русским лишь одно:

Как лёд, обкалывать чужое,

Чтоб снова не пойти на дно!

 

4.

Был тот день, как будто день пасхальный!

Солнышком весёлым обогрет,

День любви и славы величальной

В том селе, где в мир пришёл Поэт.

 

Боже мой, как ясно и как просто —

Радость жизни дарит нам ответ:

Во Есенине все братья мы и сёстры,

И кощунства в этой фразе нет!

 

Радости в груди сегодня тесно,

Плещет, словно окская вода!

Что? Его поэзия воскресла?

Нет! Не умирала никогда!

 

Кажется, приплясывают клёны —

Музыка плывёт со всех сторон.

И горланит всласть у микрофона

Всероссийский депутат Кобзон.

 

Что Кобзон! Беззубый побирушка —

Вон и тот — совсем не от обид –

«Ты жива ещё моя старушка» —

У крыльца музея голосит!

 

Может, для него дороже нету

Этих Константиновских минут…

Всё бы хорошо, да вот поэтам

Выступить сегодня не дают.

 

Чудятся кому-то, видно, тучи

И возможный громовой раскат:

Вдруг да виршеплёты отчебучат

Что-нибудь начальству невпопад!

 

Пусть цветут безоблачные дали,

А смутьянов — ну их, — от греха…

А Есенин, верно б, заскандалил

За боязнь свободного стиха!

 

Как без воли, без рисковых крыльев

Высоту полёта обрести?

Может, и его б не допустили —

Вольнодумцы нынче не в чести…

 

Станет время бабкой повивальной

Или душегубом — всё от нас!

Константиново. И день почти пасхальный.

Не забудем этот светлый час.

 

5.

Чем измерить пространство минут,

Где хватает бахвальства и чести,

А из гулкого зала текут

Восхищенье и ненависть вместе?

 

И стоишь ты дурак дураком —

Одинокий оратор на вече.

Этот жребий — плыть в море людском —

Называется «авторский вечер».

 

Отправляясь в неведомый путь,

Оглядеться и перекреститься:

Ненароком бы не утонуть

В переменчивой этой водице!

 

Где он, добрый спасительный брод

На стремнине потока лихого?

Усыпит, обнадёжит, взорвёт

Или камнем на дно канет слово,

 

Что летит безответное в зал

По волнам неизбежных мгновений…

Разве так бы на сцене стоял,

Озираясь и горбясь, Есенин!

 

Он сказал бы, поди: «Распрямись!

Не пристало поэту быть жалким!

Над тобой бесконечная высь,

А не только чердачные балки!

 

Пой, поэт, о родной стороне!

Пой светло! И за тучами — солнце!

Ждать оваций — как знать о цене

Русской правды, что не продаётся!

 

Трудно вырасти в богатыря

На чужих, понимаешь, объедках…»

Догорай, третий день октября,

Чтоб остаться в потомках и предках!

 

Предназначен единственный путь

Нам в тревожной есенинской сини.

И с него не уйти, не свернуть —

А иначе не сбыться России!

 

6.

Петь стихи любил Есенин

На один простой мотив:

«Ах, вы сени, мои сени,

Сени новые мои!»

 

И сегодня, мне сдаётся,

Было это неспроста, —

Как вода в святом колодце,

Песня русская чиста!

 

Из настоя на печали

Ржи, берёзы и ольхи

С той водицы вырастали

Настоящие стихи!

 

С неприкаянною грустью

В перекрестье страшных лет

Бредил уходящей Русью,

Грезил новою поэт.

 

Где ж, вы, новенькие сени

С новым домом, гой еси!

Где ж, ты, чудо обновленья

Той есенинской Руси?

 

Что взамен раздольной песни

Мы пустили на порог?

Неужели Русь воскреснет

Под какой-нибудь там рок?

 

Как Емелям-лежебокам

Наконец-то слезть с печи,

Чтоб припасть к родным истокам?

О, Есенин, научи!

 

Только вместо откровений

Слышится — поют ручьи:

«Ах, вы, сени мои, сени,

Сени новые мои!»

 

7.

         «Мечтая о могучем даре

         Того, кто русской стал судьбой,

         Стою я на Тверском бульваре,

         Стою и говорю с тобой»

                            Сергей Есенин. Из стихотворения,

                           посвящённого Александру Пушкину

 

Тверской бульвар живёт своим законом,

И смотрит Пушкин с бронзовых высот

Наискосок, где утренний «Макдоналдс»

Толпу людей размеренно жуёт.

 

Шумит, гудит, рычит, дымит столица

Стадами новоявленных авто.

И редкою экзотикой глядится

Поэт в своём обличии литом.

 

Не здесь ли написал рязанский парень —

России неохватная душа —

В стихах: «Стою я на Тверском бульваре…»

И я стою, чужой Москвой дыша.

 

Неужто здесь, как павшего героя,

Как верного заступника земли,

Холодною далёкою зимою

Есенина круг Пушкина несли?

 

Беспамятного времени примета:

Понять святое — бесполезный труд,

Что памятники — вовсе не поэты,

Поэты — те, кого ещё поют.

 

Поют не здесь, а там — за дальним долом,

В провинции, где Русь ещё жива.

У поколенья бургера и колы

Иные ритмы, песни и слова.

 

Чужая речь, чужой недобрый берег.

Чужие нам, родные — молодым.

И всё-таки так хочется поверить,

Что «всё пройдёт, как с белых яблонь дым»!

 

Что, бабьим летом родины согретый,

Глаза поднимет мальчик на бегу

И вдруг увидит памятник поэту,

И вдруг услышит вещую строку!

 

8.

              Я был участником

              последнего Всесоюзного

              Есенинского праздника

 

Шёл тёплый дождик в Константиново,

Кропя водицею святой

Нас, «представителей единого

СССР»... Ах, Боже мой!

 

Давно ли это в Лету кануло?

А над разорванной страной

Привычно царствует отравленный

Кровавый ливень обложной.

 

Шестая часть земли... Невольница —

Былой Руси худая тень.

Но верю я, что свято помнится

Тот дождевой октябрьский день

 

Теперь уж иноземным жителям,

Гражданство поменявшим враз.

Тот дождь — как слёзы Вседержителя

О нераскаявшихся нас.

 

Они — дорога к покаянию

Сквозь неприкаянные дни.

Через года и расстояния

Прольются светлые они

 

И над Рязанью, и над Волгою,

И над свихнувшейся Москвой...

Осилим вместе эту долгую

Дорогу русскую домой!

 

В день озарения осеннего

Так верить хочется судьбе,

Что мы, пришедшие к Есенину,

Придём когда-нибудь к себе!

 

9.

Есенин, Есенин, Есенин…

Три раза вот так повтори.

И чудо прекрасных мгновений

Тебя озарит изнутри.

 

Конечно, коль не зачерствела

Душа твоя прочно уже.

А тело… Что бренное тело?

Оно — приложенье к душе!

 

Пусть тела судьба интересней

Досужей стоустой молве.

Поэты становятся песней

Совсем не в кабацкой Москве.

 

Не пьяною фальшью застолий

Наполнены вещие дни.

Из чудных рязанских раздолий

Являются в сердце они.

 

Свет радости, русскую вечность

Несёт настоящий поэт.

Но злобствует липкая нечисть

И застит ему белый свет.

 

Пропойцей, шутом, забулдыгой

Его окрестить норовит.

О, гнусные эти интриги!

О, яростный блуд на крови!

 

Как радостно лютые звери

Глумятся над русской землёй,

Чтоб песню её в «Англетере»

Прервать смертоносной петлёй!

 

Но разве убить эту песню,

Её светозарный полёт?

Она возродится, воскреснет,

Пока существует народ!

 

Пока есть Россия на свете,

Не сбудется царствие тьмы!

Пока верят в свет наши дети,

И внуки, и правнуки — Мы!

 

Покуда для всех поколений

И счастье, и радость, и боль —

Есенин, Есенин, Есенин —

Звучит, как заветный пароль!

 

10.

Тадеуш Ружевич (с польского)

В гостинице

Причудилось однажды мне,

Как в гулком номере пустом

То ль на шнуре, то ль на струне

Качается под потолком

Тот самый «чёрный человек»,

Что был с Есениным знаком

И с жутким, прОклятым навек,

Тем ленинградским декабрём.

 

Жестокий мир, где нет чудес,

Где на руке поэта — вот —

Кроваво скалится порез,

Как будто хищный женский рот.

Земные раны за окном

Врачуют хлопьев мотыльки…

Коснуться б ими, как бинтом,

Поэта русского руки!

 

Но тает быстро первый снег,

Как невозвратные года…

Есенин жил, как человек.

И он остался навсегда

В царстве невиданных стихов!

Чёрный двойник, исчезни, сгинь!

Пусть на земле средь всех цветов

Царит Есенинская синь!

 

11.

Есть у октября одна примета —

Повторением из года в год

Золотые русские куплеты

Осень по-есенински поёт.

 

В Астрахани, Омске и Рязани —

На Руси в провинции любой

Листопад заветными слезами

Плачет над великою судьбой.

 

Сколько в ней мелодий недопето!

Божья дудка, вещая свирель,

Узорочье, чудо бела света,

Удалая пьяная метель.

 

Русская душа моей Вселенной,

И сегодня, и вчера, и впредь

«Будь же ты навек благословенна,

Что пришла процвесть и умереть!»

 

Нет, не умереть, а жить повсюду —

От ракетодрома до стрехи,

В каждом, если в этом миру будут

Красота, Россия и стихи!

 

В заповедном воздухе осеннем

Каждый год рождаются слова:

Вечно жив для нас Сергей Есенин —

Значит, наша Родина жива!

Ю. Щербаков

 

Сергей Есенин: Поэма

 

1

Смысл понятия «невозможно»

одинаково страшен и стар.

Серёжа, милый Серёжа,

о, как рано ты насмерть устал…

 

Череду просветлений и споров

одиноко прошёл поэт.

Среди осени — радуги всполох

в тридцать коротких лет.

 

Напоровшись душою на грабли

зла и лжи, он не смог устоять:

кровь зари знает каждой каплей,

что его ни за что не поднять.

 

Подломились колени у яблонь,

смятых тяжестью жуткого дня.

Сыплют снегом небесные хляби

на понурые жерди плетня.

 

Расцветая в свой срок за оградой,

все цветы отцветают в свой срок,

и не сделает больно саду

увядающий раньше цветок.

 

У людей бывает иначе:

по тому, кто до срока уйдёт,

хоть один человек, да заплачет,

хоть один вместе с ним, да умрёт.

 

Босиком прибежавшая утром,

недолюбленная певцом,

в золотые, но мёртвые кудри

Русь заплаканным вжалась лицом.

 

Обречённо любимая родина —

первый шаг и последний шаг, —

ты прости, страна-недотрога,

если что-то было не так.

 

Закончил Сергей Есенин

головокружительный бал.

Гроб на белых цепях полотенец

в колодце могилы пропал.

 

2

В углу — иконы. Выскобленный стол.

Во дворе кусточек маленький

прячется за маменьку,

тянет за подол…

В огороде цветик аленький

стесняется или боится

на грядке чёрную птицу,

греется кот на завалинке,

льётся солнце на вымытый пол.

Всем светло в детстве!

Голубеет распахнуто лён,

маленький мальчик и тоненький клён

растут вместе.

Вечно звездой удивлён,

вечер прилёг на крылечко,

топится в доме печка,

месяц кем-то скривлён,

слышатся ругань и песни…

В углу — иконы. Выскобленный стол.

 

3

Слава Богу! Кони луну не выпили!

Не дотянулись едва-едва…

Пахнут руки мятой и липами,

травой — родина, и родиною — трава.

 

Изумлённому детскому взору

открылись тайны небес!

Ветер влюблённым вором

берёзе под платье залез.

 

Вечером тёплые избы

темень в углах сторожат.

Девки смехом и визгом

пугают на озере жаб.

 

Смотрит долго на звёзды

подросток в лазурных краях,

гадая светло и просто:

«Какая из них — моя?»

 

Преуспел в деревенских науках.

Там, где ягоды волчьей яд,

подглядел, как тощая сука

лизала мокрых щенят.

 

Увидел, как красное сено

мечет в стога заря

и поджигает стены

белого монастыря.

 

Ливень лужами чавкал,

вспоров облакам животы.

Шептала нежная бабка

про колдунов и святых.

 

Тучу проткнул над хатами

месяц — коровий рог!

И распустились маками

бутоны зелёных строк!

 

И голова закружилась,

и разбежались глаза!

С синих ладоней звезда скатилась

лампадой под образа.

 

4

В исполненье мечты о дыме

сбили цепи с зари лучи,

и набухшее солнца вымя

пламя выплеснуло в ночи!

 

Сок смородины — вот чернила,

стебель ландышевый — перо!

На рязанских горит кобылах

красностиший его тавро!

 

В кольца свились пшеничные пряди,

взгляд синей голубых цветов.

Златошвейкам на зависть наряды

есть в котомках босых пастухов.

 

Раздают они девушкам русым

в сарафанах любовной тоски

звёздных сказок искристые бусы,

лунных песен в жар-птицах платки.

 

Что для матери смех и забава,

то для сына — сбывание снов:

бредит он самой звонкою славой,

книгой лучших в России стихов.

 

Впереди и Москва, и Питер,

зыбких замков стеклянный песок;

белой ночи там держит скипетр

недоступный, загадочный Блок.

 

Светлый мальчик скоро уедет…

Оттого и заплакал дождь,

что совсем недолго на свете

погостит этот славный гость.

 

Тополей смолистые кроны

встрепенулись вдогонку чуть-чуть,

а промокшие злые вороны

вслед за ним отправились в путь…

 

5

Поток похвал медов на вкус,

вокруг кричат: — Он гений!

Златая Русь, пастушья грусть —

вот суть стихотворений!

 

Какой прелестнейший цветок

на фоне роз салона!

Как свеж полынный ветерок

малинового звона

неподражаемых стихов

с румянцем нежным Леля!

Звенят хрусталинками слов

вишнёвые метели…

Вокруг галдят: — Он херувим!

Небесных рощ пичуга! —

не видя смертного над ним

верёвочного круга.

 

6

Молнией красной небо расколото!

Красное знамя — знамя Христа!

Очи ликуют! — зависла над городом

новорождённая чудо-звезда!

 

И крутобёдрая дева Свобода,

перешагнув облетевшее платье,

вышла на свет и сразила народы

режущей глаз красотою и статью!

 

Солнцеподобная дивная дева

переступала проспекты и реки!

Как косяки серебристые в невод,

в руки к ней толпами шли человеки!

 

В братьев помазаны люди отныне!

Не баррикада булыжною грудой

вскормит страну голубени и сини —

облако вскормит зефирною грудью!

 

Молнией красной небо расколото!

Красное знамя — знамя Христа!

Над опьяневшим, беспомощным городом

ярко пульсирует чудо-звезда.

……………………………………………….

Поздно в скрипевших обновкою кожаной

узнаны были посланники дьявола…

Царской семье, второпях уничтоженной,

Бог не помог, допустив небывалое.

 

7

Воронам, сыплющимся с крон,

кресты кладут поклоны.

Изрублен русский эскадрон

русским эскадроном.

 

Взметнулись кони на дыбы,

швыряя ярость наземь.

Туч незабитые гробы

сочатся трупной грязью.

 

Справляет сытный праздник смерть

с улыбкою острожной.

Кромсая плоть, взрывая твердь,

джин сабель проклял ножны.

 

С безумным визгом сшибся стон,

как ненависть с любовью.

Рекой кровавый самогон

течёт в постели вдовьи.

 

Расправы всюду и везде,

родня по разным станам.

Враждой обглоданных костей

не меньше, чем бурьяна.

 

Свинцом разорванные рты

не молят о спасенье.

На месть залёгшие в кусты

меняют Воскресенье.

 

Все большаки запрудил тиф

обозами с оброком.

И над всем этим — словно миф —

стихи и бледность Блока.

 

Уступок здесь не может быть,

никто не уступает!

Но кто-то ж должен победить,

и кто-то побеждает.

 

В портах кишащих грозный мат

беспомощен до боли…

Как дождь, обильный звездопад

прошёл над полем.

 

Над дымом спятившей страны,

над чёрным шквалом

качнулось яблоко луны —

но не упало.

 

8

Перепуганный свет осыпается с лиц,

реквизирован мир по чекистской инструкции,

и гиенами двух сумасшедших столиц

верховодит шакал революции.

 

Умолкают один за другим голоса

кучевых облаков зачарованных подданных;

на железный кулак, как девичья коса,

деревенское счастье намотано.

 

Холодны, как мертвецкой протрупленный лёд,

холм московский, скала петроградская…

Этот холод тебя непременно убьёт,

сделав так, чтобы смерть была адскою.

 

И пригожей славянкой в ордынском плену

по себе плачет сердце заранее;

не утопишь в любом океане луну,

а в вине не утопишь отчаянье…

 

Русский поезд в коммуну несётся в чаду,

кожей чует поэт, тьмой за шею прихваченный,

что ему из вагона на полном ходу

очень скоро шагнуть предназначено.

 

9

Опилась по Европам шнапса

и пошла воплощать сплеча

постулаты косматого Маркса

клика лысого Ильича.

 

Совнаркома лютого члены,

под сверканье пенсне и гогот

перерезав России вены,

нахлебаться никак не могут.

 

Изнутри им оплавил темя

нелюдской жестокости сепсис.

В полсвечи рассветляет темень

искорёженный месяц.

 

Под прикрытьем высокой цели

разоряются с хищным пылом

залы славы, смиренья кельи

чёрной силою с красным рылом.

 

Ожирели с падали мухи,

загорают трупы на пляже.

Одичавшие кобели и суки

душу чувствуют только меж ляжек.

 

Поджигатели, ныне зодчие,

кровь свалив на белую гвардию,

на манер матёрых налётчиков

строят лагерную демократию.

 

На иконах серебряных вытекли

Богородицы очи раскосые…

Русь! Не проще ль, чем всё это вытерпеть,

задавиться своими же косами?!

 

И как быть теперь человеку

не из кремниевых людей?

Камень к груди да в реку?

Или наган к бороде?

 

Прозорливое сердце поэта

чем доверчивей и нежней,

тем беззащитней; в стране Советов

он, будучи пьяным, был всех трезвей.

 

10

Есть тьма поярче блеска звёзд,

есть дни чернее ночи,

и смех — хоть сразу на погост,

и высь — как яма волчья…

 

— От увлечения вином, —

хихикала богема, —

Есенин тронулся умом

и бьёт в своих поэмах

поклоны то Руси Святой,

то злобным комиссарам;

в нём, бедном, смешан поп с Балдой

и ладан с перегаром.

 

Хоть и умеет он пленить

лирически и тонко,

плебейских черт не соскоблить

с крестьянского ребёнка.

 

Другие крыли ярлыком

от имени рабочих:

— Он революцию с быком

случить нахально хочет!

 

Шуршал заспинный шепоток:

— Одет не на копейку.

Знать, угодить неплохо смог

буржуйкам и еврейкам…

 

С горчицей пополам халва

налипла на подошвы.

Так шла и ширилась молва

о будущем его и прошлом.

 

Он, точно рыба на песке,

порвать пытался сети,

на всё тончавшем волоске

вися на этом свете.

 

Там — ель-шутиха в мишуре,

тут — липу напрочь рубят…

А в декабре, а в декабре

могил копать не любят.

 

11

Много пьяных в Москве в воскресенье

в проспиртованных кабаках.

Говорят, что блудницам Есенин

разъясняет там толк в стихах.

 

Что в друзьях с ним бандиты и воры,

и на краденое он пьёт,

что подохнет он под забором,

если только ещё живёт.

 

Расползаются змеями сплетни,

кружат слухи стаей ворон:

он развратник и хлыщ последний,

бросил много детей и жён.

 

Окрещён дикарём и альфонсом,

с добавлением: сей дикарь

не поэзии русской солнце,

а у входа в трактир фонарь.

 

Тем, кто мнит, что они без изъяна,

ненавистен души его сад.

Плюйте! Вам ведь ни трезвым, ни пьяным

не суметь, как он, написать!

 

Вместе с ворохом дел уголовных

слава катится по Москве

о талантливой баснословно

золотой его голове.

 

Кто смеялся, кто чуть ли не плакал,

видя в нём неприкрытый раздор,

а он жил, словно завтра — плаха

и врубившийся в плаху топор!

 

Трон сплетя для соломенной Музы

из ромашек и васильков,

превращал он житейский мусор

в самоцветы дивных стихов.

 

И шутил как-то горько и тяжко

под надорванный всхлип струны:

«Неприлична душа нараспашку,

как расстёгнутые штаны…»

 

Бьют под рёбра постылые гости,

на груди топчась в сапогах,

и графинов скрещённые кости

вырастают на лбах в рога.

 

Он всё знал, он всё ведал и видел,

и себя представлял в гробу…

Не Рязань променял на Питер —

на стихи разменял судьбу.

 

Надорвавшийся песней, как жизнью,

соловей сам себя отпевал:

почерневшие лопались вишни,

пел поэт, ну, а жизнь — доживал.

 

Безголосым ждать всё интересней:

чем подавится — жизнью иль песней?

Видно, верно насчёт богокнижий

прощелыга один заключил:

— Возлюбил как-то ближнего ближний,

а потом взял его да убил.

 

Нету сил ни кричать, ни драться…

«Добровольца пустите в ад!

Я искусен по части скандальцев

и люблю виноградный яд!

 

И к тому же стишки сочиняю.

Сам себе господин и раб,

захотите, так тисну про баб,

что чертей друг на друга потянет!

 

Пусть скорей надо мною молитву

прочитает, кровавый втройне

за счёт пары зеркал на стене,

брадобрей с окровавленной бритвой…»

 

Невдомёк ни отцу, ни маме,

что его так ломает и душит.

Напишет: «Споткнулся о камень», —

разобьётся на скользких душах.

 

Он придумал себе Россию —

там был свет. А вокруг был мрак.

Не хватало суков на осинах

после каждой из многих драк.

 

12

Поникли розы, что не видели от века

свирепее, чем красная, звезды;

сгибаются под взглядом дровосека

садовники и ёжатся сады.

 

Бесёнок, околачивавший груши,

с броневичка про Русский Мир сказал:

— Как Карфаген, он должен быть разрушен!

И он разрушен прямо на глазах.

 

Ромашки, почерневшие от горя,

впечатались в изгаженный простор.

Как страшен Хам, чумной от алкоголя,

поднявший на Отечество топор!

 

Об эту пору кончилось святое,

повесился на рее гордый стяг.

Теперь в диковинку участие простое,

обыденны удары просто так.

 

Чужой мольбы не слышат ныне уши,

Бог — маузер, а Библия — декрет,

и кумачом спелёнатые души

как истину воспринимают бред.

 

На «счастье», взор смутившее на блюде,

просившим счастья выписан мандат,

и западнёй захлопнутые люди

за рай покорно принимают ад.

 

Поводыри всесильем щеголяют,

в тайгу сгоняя живность с площадей.

«Рабы — не мы» всем, что в них есть, виляют

пред кучкою безжалостных вождей.

 

Поникли розы, что не видели от века

свирепее, чем красная, звезды;

посечены секирой дровосека

садовники, их дети и сады.

 

Как серп срезает золотистый колос,

Есенин срезан лезвием петли…

Из дальних лет проник мне в сердце голос,

дошедший глухо — как из-под земли.

 

13

«Строгий ряд кладбищенских оград,

и не я ль под той могильной кочкою?

Может быть, грядущий мой собрат

доброю меня помянет строчкою…

 

Серым мясом взрытых площадей

чавкала повсюду рысь советская,

и писал я сказку для людей —

про седую душу, хоть и детскую.

 

Я слабел, а мой талант крепчал.

Русь — моя единственная Персия!

Муза потакала мне, шепча:

— Ах, какой же ты, Серёжка, бестия!

 

Где мой стол был, где была кровать,

важно ли, когда она мне смолоду

позволяла с облаков срывать

спелых звёзд лирическое золото.

 

Но не зря мне снился чёрный сад

и последний стих с кровавой точкою…

Может быть, неведомый собрат

доброю меня помянет строчкою.

 

14

Я с Музой шёл, и, словно валуны,

вздымались мостовые под ногами,

и бледный свет пригашенной луны,

не отставая, следовал за нами.

 

Я поверял Христу мои мечты —

сугубо вздор, никчёмный и неважный,

и вздрогнул, с недоступной высоты

услышав отзыв — гулкий и протяжный.

 

Из тьмы, сменяясь, лики проступали,

но уловить не мог я смысла слов

в невнятном бормотанье голосов,

исполненных провидческой печали…

Мгновенно и без всяких объяснений

 

ушли Святые. В венах плавал зной.

О чём шла речь? О случае со всеми?

Или о том, что будет лишь со мной?

 

15

На земляничник наступил восход

и ярким соком брызнул в щёки неба.

Столпившийся у райских врат народ

не умолял — грозил, стрелял и требовал!

 

Летел табун наивности людской

на ложный свет по гибельной дороге,

и в этой скачке жеребёнок мой

переломал об лёд чугунный ноги.

 

Приснившегося Иоанну дня

подробности страшней предстали в яви:

Россию захлестнувшая резня

приравнивалась к благостной забаве.

 

Сгибало в три погибели меня,

изранен был я звёздами стальными,

в которых жизни меньше, чем у пня

листвы. Из-под корней густой полыни,

 

мир не расстроив и не сокруша,

на холод плач пожаловался детский…

Всё тем же, тем же мается душа,

чем изводился Фёдор Достоевский.

 

16

Небо в ожерельях звёздных бус

прозвенело над голодною коровой.

Почему, хоть новой стала Русь,

бьют ещё сильней в живом живое?

 

Скольких ещё нужно извести

ради их же сытости и счастья?!

Над землёю задница висит,

со светилом схожая отчасти.

 

Горький весельчак и шалопай,

у пивной мочусь я в морду веку.

На хрена нам всенародный рай,

если в нём нет места человеку?

 

17

Вино и женщины… В который раз

мне леденит оскоминою зубы.

Сквозь алый дым нетрезво щуря глаз,

заря целует каждого из нас,

так что ж теперь, заре отрезать губы?

 

Вино и женщины как омут для мужчин,

когда с судьбой им впору разодраться.

Любимых женщин не теряют без причин,

а с нелюбимыми, которым лжёшь в ночи,

нет никакой причины оставаться.

(— Изадора, налей.

— Налью,

если любишь меня!

— Люблю…)

 

18

Омерзительные улыбки

приглашают в пасть смрадного рва.

С ресторанной содраны скрипки

зазывающие слова.

Неужели даются жизни,

чтоб столкнуться с трупом лоб в лоб?

Кто он, кто он, мой ненавистник,

человек, похожий на гроб?

 

Мрачный призрак всё знает, всё может.

Проникая и в окна, и в дверь,

ухмыляется наглая рожа

и визжит: — Да здравствует Чернь!

 

Любит он, нарядившись по моде,

ангелочков пускать в расход…

Он моими ногами ходит,

потому что во мне живёт!

 

Оттого и решил я спиться,

оттого подохнуть решил,

что, не будучи проходимцем,

проходимцем я в мире жил.

 

Мрачный призрак — кошмар планеты.

Люди стали бы братством богов,

но на каждом чёрная мета

превращает их во врагов.

...........................................................

Я часто, часто вспоминаю детство

и родное своё село…

Вон он, сука, опять за углом!

Пыль и прах вся моя известность! —

что я против него с пером?

 

Что я против него с душою?

Он плевком её перешибёт.

Во вселенский впаянный лёд

забулдыга, ну что я стою?

 

Ты — тьма! Ты чернее, чем чёрная кошка.

Если б тебя я поверг в борьбе,

в морозную ночь оловянною ложкой

я б вырыл могилу тебе!

................................................................

Но всё ж просится тихо в сердце,

но всё ж светится каплей воды:

все мы, все мы — единоверцы,

и все лелеем наши сады.

 

Весеннего солнца крошево

вызволяет цветы из тьмы.

Всё равно будет больше хорошего,

если будем хорошими мы.

 

19

По сердцу как будто водят напильником…

Я одного полоумно хочу:

окропили чтоб синие ливни

живою водой самородок чувств.

 

Перегнувшись в окно, обняться бы с месяцем,

окунуть в его прохладу лоб,

и не помнить про всю околесицу,

как не помнит лета сугроб.

 

В час отлёта поздние копны

не заманят назад журавлей.

В душных кельях московских комнат

стал характер ранимей и злей.

 

Был когда-то я хрупкий Лель,

лил зарю из лиловой свирели,

пронимая людей и зверя…

Но теперь я забросил свирель!

 

Боль ты, боль моя нестерпимая…

Но отрада мне тоже дана:

пьёт моё молоко рябиновое

обескровленная страна.

 

Значит… я ей всё-таки нужен?

Стелют зори мне розовый пух.

Ах, какой я, какой неуклюжий!

Ведь любовь — это то, что не вслух.

 

Я отвечу, отвечу ей тем же,

к бескорыстным прижмусь друзьям.

Ни к чему бриллианты и жемчуг

златокудрым клёнам-князьям.

 

20

Я про всё написать сумею,

но мне родину дайте писать:

не хочу я под трель канареек,

как под дудку чужую, плясать.

 

Пусть твердят, что я приторно нежен,

что в стихах на жалость беру,

и что чувства бельём несвежим

в них полощутся на ветру.

 

Что я пьянство своё не прячу,

что слащаво мусолю тоску,

что Пегас мой — сельская кляча,

обнавозившаяся на скаку.

 

Одноклеточным клеточным птицам

слёз моих никогда не понять:

птицеловов клыкастые лица

им милей, чем родимая мать.

 

Дар поэта — как родинок пятна:

дразнит счастьем, но счастья не даст.

Что вам надо? Иль вам неприятно,

что я так не похож на вас?

 

Я уеду. Сбегу без погони.

На подходе к родному селу

мне Россия на губы уронит

снегом пахнущий поцелуй.

 

Русь ты, Русь! Мой нательный крестик!

Кос твоих не забыл хулиган.

Я вплету в эти косы песни

бирюзовее розовых стран!

 

Я вплету в эти косы нежность,

нестерпимую, словно боль…

Смерть, сама по себе, — неизбежность,

но ещё неизбежней — любовь.

 

И, спокойно вступая в осень,

листопаду, как все, покорясь,

не хочу я скулить о погосте,

надоевшим уныньем давясь.

 

Есть услада душе успокоенной,

свет свечи не погас у груди:

выздоравливающая родина

потихоньку стала ходить.

 

Я в надушенных был заграницах,

видел много чудесного там,

но за все мировые столицы

и московский сортир не отдам.

 

Мне б худое приокское поле,

острый нож мне роскошный Бродвей,

где за доллары барышень голых

теребят за соски грудей.

 

Жизнь — не рай на старинных фресках,

что по взгляду тоскуют под пеплом.

Наблуждавшись, к родным перелескам

я прижался робко, но крепко.

 

21

Малину с кустов захода

объел вечера синий медведь.

Говорят, нынче входит в моду

про электричество петь.

 

Я знаю: сила электростанций —

это мощь и достаток страны.

Но всё же не надо кидаться

камнями в фонарь луны.

 

Прославляема сталь — и верно.

Позарез нам нужна сталь.

Только чем же белые церкви

омрачают светлую даль?

 

Скоро, скоро к родимому берегу,

улыбаясь, причалит весна.

Перегонит Россия Америку,

взяв себе в паруса небеса.

 

Оживут и птицы, и звери —

этим воздухом да не дышать!

Расцветёт наш разрушенный север,

отражаясь в глазах малыша.

 

Точно лекарь, белой одеждой

куст черёмуховый разодет;

я такой же чистой надеждой

загорелся под тридцать лет.

 

Стану жить я совсем по-другому,

по-другому стихи слагать.

Наконец-то устроюсь с домом

и не буду Бога ругать.

 

Иль, влекомый русалочьим зовом,

поселюсь в голубой глуши,

где никто ни рукой, ни словом

не нарушит покой души…»

 

22

Покачнулись огни в «Англетере»…

Что случилось с тобою, мальчик?!

Кто загнал тебя в эти двери,

чтобы в морг увезти на кляче?

 

Словно плюнули здесь и растёрли,

словно девушку с воза да в ров.

Русь с ножом в лебедином горле,

отпасла ты своих коров.

 

Он уже никогда не откликнется,

не пожалится вербе в подол.

Бьётся Смольного в прошлом отличница

головою об траурный стол…

 

Заклеймённая на собраниях,

о, душа! на беду ты права!

Для распятия Музы заранее

заготовлены гвозди-слова:

 

«Пахнет сучкой блудливой есенинщина,

пропастиной кулацких собак!»

О, душа ты, избитая женщина,

погубил тебя кожаный мрак.

 

Мастер допил последнее в кружке,

и, пред тем как взойти на костёр,

из стихов, поразительно русских,

выткал чудный персидский ковёр.

 

В тот декабрь у проёма оконного

он, наверно, сумел различить

в настоящем и будущем ч ё р н о г о

много больше, чем мог пережить…

Или аспидов стая проворная

влезла в номер сама — задушить?!

 

23

Перевёрнута навеки кружка,

громыхнул казённый табурет…

«Ты жива ещё, моя старушка?

А меня, родная, больше нет».

 

Смысла нет с судьбою препираться

и жалеть о пепле и золе;

чтоб о жизнь и смерть не замараться,

надо не родиться на земле.

 

Как нелеп на липах и рябинах

траур, но приходится, Рязань,

тихо вспомнить обо всех любимых,

тихо охнуть и закрыть глаза.

 

В грудь хозяину с растерянным упрёком

ткнулся мордой ошарашенный Пегас.

Смерть пришла как будто ненароком,

хоть и годы длился смертный час.

 

Загодя всё зная про развязку,

вон уже враги несут венок…

Папка со стихами нараспашку

стала фоном для качающихся ног.

 

Час двенадцатый, он всё-таки пробил,

и на цифре «тридцать» стрелки скрючились…

Кто-то молвил: — Сам себя сгубил.

Кто-то всхлипнул и шепнул: — Отмучился…

 

Вот и всё. За розовым туманом

изрыгает сажу чёрный дым.

Русь, хранимая беспомощно и рьяно,

сторожем оставлена своим.

 

Онемели щебетуньи сёстры,

головы склонил кабацкий сброд,

и топились в прорубях и вёдрах

звёзды в двадцать пятый год.

 

Канул в синь красавец златоглавый,

вписанный в поэтов жития,

где при Блоке — блоковская слава,

ну, а при Есенине — своя.

 

Не прося живущих огорчаться,

ввысь ушли закопанные вниз.

Никому не брошена перчатка.

Ни в кого. Лишь в собственную жизнь.

 

24

Умер ангел. Взялись коркой

кудри, пышные, как сад.

Больше Музе втихомолку

их на палец не вязать.

 

С подзаборной бранью прогнан

Бог из красного угла,

и повисла в русских окнах

убивающая мгла.

 

Сердце пусто не бывает,

снова заняты сердца,

но теперь в них проживают

ненавистники Творца.

 

В той стране, где был прилюдно

на куски порублен крест,

каждый подданный — иуда,

каждый царь — сановный бес.

 

От мадонн здесь отказались

в пользу самок под рукой,

но красоткам до красавиц

бесконечно далеко.

 

За случившееся с нами

нам самим держать ответ.

Есть в стране и гимн, и знамя,

только родины в ней нет.

 

И слезу платочком синим

Бог тайком утёр в раю,

потеряв в лице России

дочь любимую свою.

 

25

После похорон горьких Есенина

что ни год — то кисель да блины…

Сколько, сколько песен зарезано —

перерезано горло страны!

 

Тёр довольненький мумия-Ленин

в мавзолее ладошки, когда

четвертованы были деревни

и расстреляны города.

 

Над шелками награбленных скатертей

нелюдь празднует дела венец:

За змеиную мудрость пастырей!

За тупую покорность овец!

 

Привалило России «везение» —

спать с Антихристом в красных штанах.

После смерти Сергея Есенина

просидели мы век на блинах.

 

Эпилог

Подмигнув васильковым глазом

сдобной деве с медовой косой,

ты взошёл на макушку Парнаса

среднерусскою всей полосой!

 

И просыпал поэмы с черёмух

на античный седой кипарис!

Пусть взорвут азиатскую дрёму

азиатские страстность и риск!

 

С орхидейной красой и отравой

пусть рябины смешается кровь,

пусть овеет всемирная слава

безымянных собак и коров!

 

Раздобыл ты особенных красок

для сердечных своих теремов;

высока ты, вершина Парнаса,

но не выше российских холмов!

 

Хоть, как в дебрях, ты в юбках и блузах

заплутал, многих женщин любя,

за стихи твои, каторжник Музы,

Сам Господь расцелует тебя!

 

Плачет ветер в берёзовой кроне.

Ты пришёл и ушёл налегке —

словно в сумерках солнечный промельк

пробежал по овражной ольхе.

 

До свиданья, мой друг, до свиданья!

«До свиданья» не значит «Прощай».

Предвещает листвы опаданье

не пургу, а заоблачный май.

А. Змиевский

 

Читайте также

С. Есенин: «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…»

Песенная поэзия С. Есенина «Тебе, о Родина, сложил я песню ту»

Осень в стихах Сергея Есенина