Миассу — 250 - Блог «ВО!круг книг» библиотеки им. А.С. Пушкина и библиотек Челябинска

18 ноября отмечает своё 250-летие Миасс, один из крупнейших промышленных и культурных центров, четвёртый по величине город Челябинской области. Город золотых приисков, «русский Клондайк», город знаменитых автомобилей «Урал» и удивительной природы, Миасс сказочно красив. Утонувший в живописной долине реки у самого подножия Ильменского хребта, город словно примеряет на себя жемчужное ожерелье многочисленных озер. Рядом — «Голубая жемчужина Урала», озеро Тургояк. И, конечно, знаменитый Ильменский заповедник. Красива и сама аллегория второго названия Миасса — «город в Золотой долине». Город, где я родилась, где прошли моё детство и юность. Он по-особому дорог мне.

Кратко о Миассе для тех, кому это имя мало известно. Миасский городской округ расположен на восточном склоне Уральского хребта в долине реки Миасс в северо-западной части Челябинской области, в 72 км. к западу от областного центра. Расстояние от Миасса до Москвы — 2000 км. На 1 ноября 2023 численность населения Миасса составляет 151 472 человека, Общая площадь города — 111,9 км². Город состоит из пяти частей. Старый город, с которого начинался Миасс, центральная часть — УралАЗ, машгородок (оборонка), поселок Строителей и поселок Динамо. Три века у этого города — век «медный», век «золотой» и век «железный» — современный.

История Миасса начинается в 1773 году, — русский купец 1-й гильдии, горнозаводчик Илларион Лугинин начал строить медеплавильный завод рядом с крупным месторождением медных руд (обнаружено в 1754 году). 18 ноября 1773 года императрицей Екатериной II был подписан документ о строительстве завода. Этот день и отмечается как день основания Миасса. Стройка останавливалась из-за Пугачёвского восстания, и завод был пущен в 1777 году. О медеплавильном заводе напоминает строгое старинное здание с шестиколонным портиком, стоящее у плотины городского пруда. Здесь располагалась заводская контора. Сюда приезжал плавить в цехах завода свой «золотистый чугун» начальник Златоустовского горного округа П. П. Аносов. Гостил тут и выдающийся немецкий естествоиспытатель и путешественник Александр Гумбольдт, который оставил свою запись в музее, уже тогда существовавшем в Миассе. К 1810-му году завод прикрыли: руды все выбрали. Так бы и захирел Миасский завод (так называлось селение), но тут начался «золотой» век Миасса.

В конце XVIII века горный инженер Евграф Мечников впервые находит золото в Миассе. В 1797 году на реке Ташкутурганка, левом притоке Большого Иремеля, близ Миасского завода, было открыто первое месторождение золота, а в 1820-х годах в долине реки Миасс были обнаружены богатейшие на Урале золотые россыпи. Началась настоящая «золотая лихорадка», район Миасса получил название «русский Клондайк». По 50-60 пудов золота добывали здесь ежегодно. В 1840 году Миасские прииски дали рекордную цифру — 76 пудов. Около полувека эта долина было основным поставщиком золота в российскую казну. Самым богатым и известным прииском в окрестностях Миасса оказался Царево-Александровский (в советское время его переименовали в Ленинский), открытый в 1824 году шихтмейстером Меджером. Примечателен тем, что этот прииск во время путешествия по Уралу посетил император Александр I и сам попробовал добывать золото. В 1842 году молодым старателем Никифором Сюткиным здесь был найден самородок весом 36 кг 21 г. Длина самородка составила 39 см, высота — 28 см. За форму назван «Большим треугольником». Это крупнейший золотой самородок в России и мире, сохранившийся до наших дней, хранится в Алмазном фонде Кремля в Москве.

К середине XIX века Миасс переживает период подъема: развиваются ремесла, торговля. В это время история города тесно связана с именем Егора Митрофановича Симонова, который, пройдя путь от простого старателя, до хозяина приисков, стал самым богатым человеком в городе и внёс большой вклад в его развитие. В старом Миассе сохранился красивейший особняк Симонова, в котором расположен краеведческий музей.

К концу XIX века, в связи со строительством железной дороги Златоуст–Челябинск и Челябинск-Екатеринбург и некоторым снижением золотодобычи, рост Миасса замедляется, тем не менее, в то время численность населения в Миассе превышала население Челябинска. В 1915 году из Риги в Миасс был эвакуирован пилозубный завод «Томас Фирт и сыновья», и через год состоялся запуск Миасского напилочного завода. Размещён он был на месте Лугининского медеплавильного завода. В советское время завод выпускал широкий ассортимент насечных и нарезных изделий: от больших напильников до маникюрных пилок. Его продукция экспортировалась более чем в 40 стран мира. В 1981 году был изготовлен миллиардный напильник. Этот завод долгие годы был ведущим предприятием, выпускающим напилочный инструмент, в стране и самым лучшим в мире. Сейчас закрыт.

Гражданская война прокатилась и по Миассу. Началом стал мятеж чехословацкого корпуса. 27 мая 1918 года миасский красногвардейский отряд был направлен на подавление мятежа в Златоусте, а 29 мая в Миассе был совершен контрреволюционный переворот, в город вступила рота белочехов. Наступательная операция красных под руководством Н.И. Подвойского и И.М. Малышева провалилась. 1 июня у горы Моховой они были разбиты. Захваченные в плен бойцы и местные руководители большевиков были расстреляны. В 1919 году, после боев, город освободили от белых. В 1919 году (по другим данным, в 1926-м) Миасс получил статус уездного города. В 1923 году Миасский горсовет предлагал переименовать город в Тухачевск (в честь военачальника М.Н. Тухачевского, который руководил боевыми действиями в районе Миасса при освобождении местности от белых), однако ходатайство было отклонено.

Новая, героическая страница истории города связана с войной. 30 ноября 1941 года Госкомитетом обороны было принято решение об организации в Миассе автомоторного производства. Для этого из Москвы был эвакуирован автомоторный завод имени Сталина (ЗИС). На пустое место у подножия Ильмен было сгружено оборудование московского автозавода, а через три месяца новое предприятие выдало свою первую продукцию. Сначала на заводе выпускались двигатели и коробки передач, а 8 июля 1944 года с конвейера сошёл первый уральский автомобиль ЗИС-5 (в честь этого события одна из центральных улиц названа ул. 8 июля). Автомобили отправляли на фронт, на них устанавливали знаменитые «Катюши». После войны завод продолжил работу, выпуская различные модели грузовых автомобилей «Урал». Он получил название Уральского автомобильного завода — «УралАЗ». С конвейера УралАЗа с момента пуска до конца XX века сошло 1 миллион 270 тысяч автомобилей.

Сегодня автомобильный завод «Урал» выпускает автомобили, которые успешно используются в различных отраслях промышленности и не только в нашей стране, но и за рубежом. Это бортовые автомобили, седельные тягачи, автопоезда, самосвалы, автошасси, трубоплетевозы, вахтовые автобусы, военная техника. С посёлка автозаводцев и пошёл современный город, сюда со временем был перенесён его центр.

От автомобильного завода отходит центральная улица города — проспект Автозаводцев. Здесь преобладают 3-4 этажные «сталинки», имеется и красивый Дворец культуры автомобилестроителей.

На Предзаводской площади в 1985 году установлен памятник первому автомобилю.

Почти одновременно с автозаводом из столицы в Миасс эвакуировали цеха Московского завода «Динамо». Уже 15 января 1942 года динамовцы выпустили первую продукцию для фронта, положив начало новому предприятию в городе — заводу «Миассэлектроаппарат», и новому району города.

Очередная, ракетно-космическая страница истории города началась в 1950-е годы: в Миасс из Златоуста перевели ракетное конструкторское бюро (СКБ-385), ныне это Государственный ракетный центр «КБ им. академика В.П. Макеева». Оно занималось освоением серийного производства ракет разработки ОКБ-1, которое возглавлял С.П. Королев. Так в северной части города в 1955 году возник новый (и самый молодой) район — Машгородок. Место у границ Ильменского заповедника выбрал для своего конструкторского бюро Виктор Петрович Макеев, академик, отец советских ракетно-космических систем подводного базирования.

В 10 километрах севернее автозавода, в живописной долине недалеко от чистейшего озера Тургояк и одноимённого посёлка, начал ускоренными темпами возводиться новый современный микрорайон, получивший сначала неофициальное, а потом уже и официальное название «Машгородок» — городок машиностроителей. Чем занимались миасцы, заселившие новую часть города, было раньше за семью печатями. Из соображений конспирации не афишировалось, что в этом городке живут работники двух сверхсекретных оборонных предприятий — Конструкторского бюро машиностроения (КБМ), занимавшегося разработкой морских баллистических ракетных комплексов и Электромеханического института (ЭМИ, ныне называется «НПО Электромеханики»), создававшего сверхточные гироскопы для ракет. В Машгородке были построены поликлиника с больницей, кинотеатр «Восток», гостиница «Нептун» с рестораном, дворец культуры «Прометей», дворец спорта «Заря» с плавательным бассейном, детский дворец культуры «Юность», стадион и другие объекты соцкультбыта. За строительство жилого массива с сохранением природного ландшафта группа архитекторов получила Государственную премию.

Приезжие дивились фантазии местных, назвавших гостиницу «Нептун». Им было невдомёк, что здесь работали на военных моряков, изобретая самое эффективное оружие современности — баллистические ракеты подводных лодок. Так что Миасс — это самый морской из всех сухопутных городов России. ГРЦ Макеева — стратегический холдинг оборонно-промышленного комплекса страны и ракетно-космической отрасли, головной разработчик жидкостных и твёрдотопливных ракетных комплексов стратегического назначения с баллистическими ракетами, один из крупнейших научно-конструкторских центров России по разработке ракетно-космической техники. Одна из достопримечательностей этой части города — парк гигантских канцелярских фигур «Бюрократ» (пр. Октября, 7, около ТРЦ «Медео»). Он появился в 2010 году, создан на средства компании «Бюрократ». По замыслу создателей, это дань уважения труду проживающих в Машгородке разработчиков баллистических ракет, для которых чертежные и канцелярские предметы имеют большое значение. Всего здесь пять фигур: циркуль, скрепка, кнопка, ножницы, линейка-ростомер. Есть и дерево желаний. Территория огорожена забором в виде цветных карандашей. В 2011 году установленная тут скрепка была занесена в Книгу рекордов Гиннеса как самая большая в мире. Ее высота 9,28 м, ширина 2,72 м.

Телевизионная вышка на вершине — это своеобразный «памятник» советским строителям и инженерам, которые решились на смелый поступок. Жители Миасса первыми в Советском Союзе в 1977 году провели успешный эксперимент по возведению стометровой конструкции на горе высотой 706 м над уровнем моря. До этой «стройки века» ни у кого в нашей стране не было опыта сооружения таких высоких башен в труднодоступных местах. Интересный факт: для строительства вместо подъемного края использовался вертолет! 6 ноября 1981 года был открыт новый железнодорожный вокзал, рассчитанный на одновременное пребывание до 800 пассажиров. В этом же здании разместился новый автовокзал.

Одновременно была изменена маршрутная сеть городских автобусов, которые вместо старой станции пошли к новому вокзалу. Двумя годами позже началась прокладка троллейбусной линии, связавшей северную и центральную части города. Городов с троллейбусным движением на Урале с каждым годом становится все меньше, в Миассе они пока ходят. В конце 1990 — начале 2000-х годов, почти 10 лет, проезд на городском транспорте для всех горожан и гостей Миасса был бесплатным. Деньги за проезд перечисляли предприятия города Миасса. Кондукторов и контролеров не было. Город сильно растянут вдоль реки Миасс и горного хребта Ильмень-Тау, и поездки такие же длинные. За успехи, достигнутые трудящимися города в хозяйственном и культурном строительстве, 5 мая 1982 года город Миасс был награжден Орденом Трудового Красного Знамени.

Особенная гордость Миасса — Ильменский Государственный заповедник имени В.И. Ленина. Его площадь — около 300 км. 4 мая 1920 года по декрету В.И. Ленина Ильменские горы (они тянутся отсюда на север вдоль всего города) были объявлены минералогическим заповедником, одним из первых заповедников, созданных в России. Это уникальнейшее место в мире, где на участке размерами 35 на 25 километров сосредоточено несколько сотен разновидностей минералов. На всем земном шаре сейчас изучено 2500 минералов. Геологи всего мира называют «Ильменскую кладовую» минералогическим раем. Минералогический музей заповедника, основанный в 1930 году, известен во всем мире. По своей площади Ильменский заповедник занимает 34-е место среди заповедников страны (из 130 заповедников России). Здесь впервые в мире были открыты 18 минералов. Здесь действует Институт минералогии УрО РАН. В 1930 году по инициативе А.Е. Ферсмана здесь был создан минералогический музей. В 1936 году в Миассе был открыт естественно-научный музей Ильменского государственного заповедника. Музей заповедника входит в пятерку крупнейших геолого-минералогических музеев страны. В фондах музея хранятся более 25000 экспонатов. Часть фондов представлена в экспозициях музея. Семь демонстрационных залов музея занимают три этажа. Рядом со зданием музея стоит памятник Ленину, открытый в 1940 году. В окрестностях Миасса ведётся промышленная добыча золота, талька, мрамора, известняка и гранита.

Внизу раскинулось озеро Ильменское (Ильмень), получившее название от Ильменского хребта, название которого свою очередь производят из башкирского «илмен» — «безопасный, доступный». До недавнего времени на берегах озера проводился самый крупный и известный на Урале фестиваль авторской песни — Ильменский (Ильменка), названный по озеру. Сейчас проводится на территории горнолыжного курорта «Солнечная долина».

Конечно, Миасс — это ещё и уникальное озеро Тургояк, внесённое наряду с Байкалом в реестр ценнейших водоёмов мира. С 2007 года является памятником природы Челябинской области. Бессточное озеро тектонического происхождения, расположенное в межгорной котловине, ограждено хребтами Урал-Тау на западе и Ильменским на востоке. Это одно из самых живописных озер Урала, хранилище чистейшей питьевой воды, по качеству не уступающей байкальской. Хрустально-чистая вода просматривается на глубину 20 метром. Максимальная глубина озера достигает 35 метров. Сотни путешественников ежегодно съезжаются к берегам озера, чтобы искупаться в прохладной воде, полюбоваться на природу и отдохнуть на базе отдыха, в санатории, в гостевом доме или в палатке. На озере Тургояк распложено 12 островов, которые видны в зависимости от уровня воды. Самый известный — Остров Веры.

Старая часть города расположена в районе плотины Миасского пруда. Здесь сохранилась застройка XIX — начала XX веков, множество красивых уникальных зданий. В одном из них, доме миасского золотопромышленника Егора Митрофановича Симонова, расположен городской краеведческий музей Миасса. Он был открыт в 1920 году и является одним из старейших музеев Челябинской области. Музею принадлежит не только замечательное здание, сохранившееся с XIX века, но также большая территория двора и сада.

Дом Смирнова в конце XIX века считался самым богатым и красивым особняком города, его построил купец первой гильдии Василий Гаврилович Смирнов. В ХХ веке в здании размещался клуб Миасского напилочного завода, авиаучилище, творческий клуб им. Силкина, а в конце столетия дом забросили. В наши дни в отреставрированном особняке открыт специализированный музей, — первый в России Музей пельменя, там же — памятник пельменю, работает кафе, есть интересная галерея кукол и игровая комната для детей.

Лучше всего комплекс купеческих домов сохранился на улице Пролетарской. На углу с площадью Труда стоит дом купца и золотопромышленника Жарова (ул. Пролетарская, 1). Здание построено в конце XIX века в стиле модерн.

Здание бывшего торгового дома А.Ф. Бакакина (ул. Пролетарская, 12) построено в стиле модерн. По тем временам оно выглядело очень современно: большие окна с закрывающимися сверху жалюзи, богатое украшение фасада лепниной, резные двери, нарядное завершение крыши кованными железными решетками с орнаментом. Над главным входом была лепная надпись «А.Ф. БАКАКИНЪ». После революции в здании разместился магазин золотоскупки, из-за чего окна были заложены. С 1950-х годов здесь располагается Городской дом культуры.

На трехлучевом перекрестке улиц Пролетарская, Ленина и переулка Детский стоит угловое здание бывшего торгового дома елабужского купца И.Г. Стахеева (ул. Ленина, 2), построенное в 1912 году на месте стоявшего тут ранее деревянного здания волостного правления. На первом этаже работал магазин, а на втором — ресторан.

Повернув на Ленина, можно увидеть еще несколько красивых купеческих домов. Среди них наиболее интересен дом купца А.Ф. Бакакина (ул. Ленина, 12).

Интересно, что в 1957 году Свердловской киностудией тут снимались сцены фильма «Во власти золота» по произведениям Д.Н. Мамина-Сибиряка. Купцу Бакакину принадлежали и другие здания Миасса, и здание бывшего магазина купца Бакакина (ул. Ленина, 17). Здание в стиле модерн было построено в начале XX века. После революции здание приспособили под кинотеатр «Энергия», также тут выступали артисты, проводились лекции. Здесь показывали не только кино, но и спектакли, концерты местных и приезжих артистов. Интересна Миасская Соборная мечеть на Первомайской.

В 1839 году Густавом Розе в честь Миасского завода была названа новая открытая горная порода — миаскит. В Миассе есть единственное в мире здание, облицованное миаскитом, — старый вокзал.

Миасс — родина известного уральского фотографа В.Л. Метенкова. В Массе жил актёр и кинорежиссёр Леонид Оболенский. У нас работали академики Владимир Вернадский, Александр Заварицкий, Александр Ферсман, Николай Тимофеев-Ресовский, один из основоположников радиационной генетики, прототип главного героя романа Даниила Гранина «Зубр», ученый Л.А. Кулик и многие другие...

Миасс запечатлен почти в десятке фильмов: «Во власти золота» (1957), «Тайна зеленого бора» (1960), «Журналист» (1967), «Ищите и найдёте» (1969), «Человек, которому везло» (1978), «Мир в трех измерениях» (1980), «Грядущему веку», (1984), «Мой боевой расчет» (1987), «Я объявляю вам войну» (1991), «Сын за отца» (1995) «Игры мотыльков» (2003). «Журналист» — фильм, снятый режиссером Сергеем Герасимовым, в 1967 году стал значительным событием в жизни города: многие его сцены снимались в старом городе, на железнодорожном вокзале, в центре автозавода на строящемся бульваре Мира и на машгородке, что с учётом «секретности» до сих пор вызывает удивление. В эпизодах участвовали миасцы — взрослые и дети. В кадр попали и озеро Тургояк, и окрестные леса, и многие тургоякские избы, виды старого города и роскошный особняк купца Кузнецова, что и сейчас стоит на улице Ленина. Наш город знаменит именами таких людей кино, как режиссер Сергей Герасимов, актер и режиссер Леонид Оболенский, кинооператор Петр Емельянов, актер Владимир Иванов (исполнитель роли Олега Кошевого в «Молодой гвардии»).

Так что Миассу есть чем гордиться, а гостям города есть что посмотреть! Ещё раз поздравляем с юбилеем!

Вашему вниманию предлагаем три праздничных подборки:

Стихотворения и песни о Миассе

Тургояк и Ильменский заповедник: Стихотворения и песни

История Миасса в поэмах Шагиева.

Предлагаем для начала познакомиться со страницами истории Миасса в поэмах Марата Шагиева:

Я Миаскит

В поэме «Я Миаскит» автор настолько глубоко осмыслил описываемую эпоху, эпоху основания города, что художественный вымысел начинает обретать черты реального исторического события. В поэме хорошо показано, что город возник не случайно, а четко следуя логике развития событий. Все персонажи обрисованы живо, ярко, мощно, они говорят тем, ушедшим уже языком. Лугинин — основатель Миасского завода — вписан в эпоху органично и естественно, образ очень запоминающийся. Особенно интересен образ Екатерины. С одной стороны, это обычная женщина с несчастливой судьбой, подверженная даже бабьим страхам и слабостям, но для принятия важного исторического решения Екатерина преодолевает свою женскую суть и потому обретает черты великого государственного деятеля.

«И всюду запустенья дух...»

(из раннего)

Я — миаскит!

Я — к камню приручён.

Пристыло время, как к берёзам иней.

Во мне теснятся образы времён,

прошедших вереницей лиц, и линий.

Я — помню всё!

Но в хаосе тех дней,

которые пригладились в столетьях,

из хроник, сплетен, личностей, теней,

музейных ветхих временных отметин

не мог я к жизни прошлого вернуть...

Тот мир. чернел, как неготив на солнце.

Мне захотелось всё перечеркнуть —

так я «забыл» безжалостного монстра...

Прошёл ряд лет... Сейчас «оно» опять

нахлынуло бессонными ночами,

ещё юродствует — писать, писать...

И вот пишу, и мучаюсь стихами.

Начинался Миасс непросто.

Вроде, что там... Эмблема — лось.

География — вся для роста,

но случайностей тут сошлось...

Вытекающая из болота

под названием Каскарды

вдаль зовёт тихо речка кого-то,

но скрывает умело следы.

Узнаю, в общем, все места

по характеру складочек-жестов,

хоть росли вековые леса,

было очень дикое место.

Лишь на склонах до зимней поры

гор открытых, пологих и близких

день и ночь паслись табуны

кобылиц и коней башкирских.

У подножья Чашковских гор

возле речки высились юрты.

Здесь на воле с древнейших пор

жили дикие люди — басджирты.

Экзотичны селенья их, дивны,

и народ тот — смуглый и крепкий,

а жилища их — грязны и дымны,

юрт накидки желтеют, как репки.

Верховые — ленивы на вид...

Но внезапно, без всякой готовки

всадник с гиканьем полетит

и стрелу пустит метко, ловко...

Храбрый, смелый, беспечный народ,

здесь кочует, забытый богом,

любит песни, свободу, скот —

только бедно живёт и убого.

Весь в кочевье... Кочует и спит

в вековой беспробудной дремле…

Миха Лапотник говорит,

что видал и чёрные земли...

А гористые эти места

красотой сравнимы со Спасом;

оживляется ж их красота

светлой, чистой речкой... Миясом.

Дальше — к северу, в глухоте,

в непролазных, уральских дебрях

вслед за вороном на хвосте

гаснет Солнце в косматых стеблях.

Мелкий лес, кустарник увяз,

вёрст на тридцать, пожалуй, и с гаком,

в топкой пойме реки Мияс;

брод там есть — в матюгах со смаком...

. . . . . . .

Тонкой строчкой вода сочится,

чистый родственник ваньки-встаньки,

пробирается, вдаль стремится

по песчанику, где по гальке.

Вот водичка! Целебна, в чести,

скус имеет, на солнце искрится...

Это чудо берёшь в две горсти,

пьёшь взахлёб и не можешь напиться!..

Глухота. Порой, как старушки,

отдыхают грибы по кочкам.

Крупный зверь и помельче зверушки

оживают в чащобе ночью.

Пробираешься так-то бочком;

глядь — худой, как при злой хворобе,

человек. Постоит он молчком,

поглядит и канет в чащобе...

Сын — религии истинной веры.

Нет дорог-то... Леса — как трясина.

Страх… Всё видятся тех староверов

бородатые образины!..

Как сорвались с реки Коржанец

частью с Выгонки, со Стародубья,

так, держась всё нетронутых мест,

потихоньку осели в безлюдье.

Не страшась соседства башкир,

рубят прочные скиты-домины,

заселяют таёжный тот мир,

чаю, промыслом божьим хранимы!..»

Так рассказывал поутру

без утайки, о чём просили,

приглашённый купцом ко двору

человек — Мосолов Василий.

Хитроват. Бородат. Без мыслей

видных сразу. Да чует прок.

Есть в нём что-то, пожалуй, лисье,

так умён и в делах одинок.

Не сказать, чтоб былинной силы,

не плечист, не рукаст, не велик,

этот самый бродяжка Василий,

но какой-то двужильный старик.

Взгляд колючий, острый, как сабля,

знать, жестокий, случись война...

С ним Лугинин, как с каплей капля,

схож; отличье, что есть жена...

На охоте, в засаде — не ёрзнут,

могут спать — по часу в году,

эти, точно, нигде не замёрзнут,

даже если раздетых в тайгу...

Говорит, всё бубнит Василий,

выпьет, крякнет, погладит живот.

Из уральских кто ж выпить хилый?

И хозяин, и обормот...

. . . . . . .

А Лугинин — студёный, важный,

как под осень в озёрах вода,

хоть бывает живой и продажный;

что ж, купец — он купец завсегда.

Нет, сегодня совсем не весёлый

вид заводчика, дюже угрюмый,

раздражённый, опущенный, квёлый —

одолели тревожные думы...

«Медь варить, чай, не то что — рожь,

тут какой ты не будешь прыткий,

выше головы не скакнёшь,

и кругом-то — одни убытки.

Камень возишь за сотни вёрст,

лошадёнки все тощи и сиры,

и людишек — негусто окрёст,

прочно встать — не хватает силы.

Златоустовский чёртов пруд

всё мелеет, водой то скудеет...

Что же проку от груды руд,

от углишка — коль молот немеет?

Домн — не топишь, трубой — не дымишь,

угль древесный, считай, переводишь;

цельный год — почитай что стоишь,

почитай что — совсем не робишь...

За окном — каланча, плотина,

закопчённые сажей строения

заводские, колёса машины...

С кем рассеять свои сомнения?

Ноет бок, застудил поясницу...

Но решает без лишних мук —

летом, в августе прямо в столицу

к государыне, в Петербург.

«Государыня всепресветлейшая

(крови — цербстская и англьтийская)

предобрейшая, августейшая,

самодержица всероссийская,

мать — владычица разных народов,

уж прости, коль слуга в чём повинен,

бьёт челом содержатель заводов

Иванов Ларион — сын Лугинин...

... и ище, в чём прошу наипаче,

на Миясе в башкирских дачах

и в провинции той же Исетской,

чрез служителей, посланных мной,

приискал я такое место:

сверх довольства богато водой,

есть премного — шихтмейстера мнение —

руды, медью весьма «неголодные»,

есть леса на строение годные

и на угледревесное сжение.

Почитаю завод здесь медный,

к построенью однако ж способный,

и писал то в записке подробной,

а металл сей державе потребный».

Вот ответственный берг-секретарь

с кипой разных бумаг, донесений

пред царицей в параде, как встарь,

для решенья представил прошенье.

Та сидела с пером, в парике,

во дворце — уставшей, несмелою —

с думой злой о войне, мужике,

в бриллиантах и злате, дебелая...

Ей бы мужа — годами моложе,

завести бы, как бабе, семью...

А она... или «это не гоже»,

или царское «быть посему».

Шли со всех уголков империи

вести, полнились чёрной молвой,

как беды неминучей в предверии,

угрожали народной грозой!..

Поднимается воин и царь

покорёжить устои и своды.

Смута, вольница, скопище харь!?.

Кто он? Чёрт ли, вкусивший свободы,

беглый каторжник с чёрной душой,

дух ли мужа — воинственный, прусский —

угрожают России резнёй... Кто?..

«Как бишь его, новый русский?»

Он — Лугинин-с. Тульский купец.

Да-с. О, да-с. Молодой да прыткий.

Да-с. Из энтих, из ранних... Делец...

И повисла гримаса-улыбка.

Во дворце, хоть ноябрь и морозы,

плохо топят...да! — чудные розы

ей с утра говорунчик дворцовый

подарил и поздравил с обновой...

Несмотря на дурные вести

и приметы, в царственном жесте

Катерина перо окропила,

но Миассу — милость явила!..

Написала понизу прошенья

аккуратно, по-женски просто:

«И о том челобитья решенье

учинить, дабы вскорить роста

всей казне, не грозить ей уроном,

рек теченья запрудой сневолить,

медзавод, же на месте оном

высочайше дозволить построить!»

Подписано ноября в 18 день 1773 года.

Возле прудика слуги всё верные,

их ливреи — как амуниции,

в Оренбургской обширной губернии,

в глуховатой Исетской провинции,

в Барабатынской дикой волости,

вызывающей приступ весёлости

из столиц в приезжающей братии...

Вон стоит у коляски с Игнатием

бородатый мужчина — хоть в кельицу —

божья стать яко в нём рождена.

Глядь-поглядь он на «мушную» мельницу

Ну, а мельница? «Созжена».

Покосившийся остов плотины...

«Править надоть сливные мосты...»

То стоит и вздыхает Лугинин,

зрит «раззора, пожарищ» следы...

«Левый прорез в четыре сажени... ‚

Пруд наполнен на три аж версты...

Что пи, вновь подавать мне прошенье

аль по-старому... Крепить пласты,

ларь поправить, досыпать вершину. —

не прорвало бы берега...

Ой, уральская Палестина,

не сломили бы тут рога!..

Медзавод, что хирел в Златоусте,

надо ж было куда-то приткнуть?

а вода, а леса — до устья,

а металлы?.. И в этом — суть!..»

Ох, башкиры!.. На что уж вы кротки:..

Но старшины загнали ваш дом

за четыре четверти водки

да за 20 рублей серебром,

родовые обширные земли,

где века кочевали вы в дремле...

«...и башкирцы, когда наезжают,

в непрестанном волненьи бывают,

всё не могут привыкнуть лихи,

что те земли уже не ихни,

временами тако ж нападают...»

Ясно. Город ещё не жил

среди гор в Золотой долине,

не шумел, не гудел, не дымил;

было — чисто, лесисто, пустынно...

По реке от плотины чуть вниз,

у сараев — доставленный молот

да пяток покосившихся изб...

вот и всё — если это город.

Не для славы, для вящей огласки,

он рождён — ремеслом своим сильный!

Зваться будет отныне Миасский

Петропавловский Медеплавильный!..

Токмо минет чуть больше года,

и окрест переменится вид,

покорённая сдастся природа,

и в столицу доклад полетит...

«...и с числа повелённых печей

десяти — плод бессонных ночей —

и два гармахерских горна складены,

и говорено тако ж речей,

а деньки — как у бога скрадены.

И которыя все те печки

сего августа в действие пущены,

так дымятся себе у речки,

а башкирцы с земель тех отпущены».

О сём рапорт подан в Берг-коллегию

канцелярии Главного правления заводов

Урала августа в 12 день 1777 года.

Немного к западу от Верхних Карасей

встают, как сказы, Синие Ильмены —

лесные были юности моей,

богатства камня их благословенны!

Из сладостной привычки — рисковать,

порой зайдёшь в такие буреломы,

не хватит сил осмыслить и понять...

Моменты эти в памяти весомы.

Теперь леса совсем другого качества:

редина, гари... смех, не древеса —

когда вокруг исчезли почти начисто

все вековые хвойные леса.

Из молодых теперешних лесов

одно лишь безобразие сплошное,

средь каменного хаоса и мхов,

с подстилкой мёртвой из опавшей хвои,

с открытым низом (видимость, как днём),

с брусничником, черничником клочками,

подроста нет. Посмотришь — то огнём

погублено, то срублено местами…

Конечно, ясно, что в таком лесу

и населения животного негусто.

Пройдись один, померяй-ка версту,

и станет страшно, потому что — пусто!

Безмолвный лес... А было — каждый день

наш дикий друг мир дополнял чудесно:

тарпаны, соболь, северный олень,

марал, сурок — встречались повсеместно.

Мне — в возмущенье... не хватает слов,

лесные свалки сердце разрывают!..

Я видел раз в лесу живых волков,

другие — даже этого не знают.

М. Шагиев

Счастье на песке: Поэма

Поэма «Счастье на песке» написана на богатом местном материале, взятом из жизни золотопромышленника и мецената г. Миасса, жившего в середине 19 и в начале 20 веков — Егора Митрофановича Симонова. Но поэму нельзя назвать биографической, хотя основные этапы жизни Е. М. Симонова в поэме раскрыты.

О еже утвердити в земле нашей

безмятежие, мир и благочестие.

Глядь-поглядь и до свежих веников

все печали свои обскажу.

Родился я в «заводе» в семье

горнозаводского мастерового

очень бедного состояния:

После двадцати лет, как только я

получил вольную из державных рук

царя-освободителя —

с того только «Жисть и началась»...

Из камней и глины — материала бедняков —

я сложил дом на горе

среди старательских хибарок...

На полу — домотканые коврики,

а на стенах — обои дешевые,

и огромная русская печь

занавеской из ситца завешена,

всюду лубочные картины,

да огарок свечи на столе...

За окошком домишки тянутся

по подножью Чашковских гор.

Огородишко чахлый. К земле

не имел я никакого влечения.

Женился. С Еленой Герасимовной

мы полжизни «старались» на пару...

«Боже праведный, что за работа?

Вроде можется, а острог».

Вели трезвую бедную жисть.

Лунный свет — ночной фаворит —

серебрит извороты речки.

Костерок у воды горит

и трещит, как огарок свечки.

Пламя мечется на ветру,

страхи топчутся, будто кони...

Упокоились. Свет в миру.

Не хватает ишо иконы.

Сверху тихо ночной покой

опускается... Нет, не спится...

Звезды шепчут над головой.

И так хочется помолиться.

Угольки застыли в золе.

И мужик, хоть болели ноги,

на коленях припал к земле...

По лугам у речушки стоги

вырисовывались. Туман

уж заметный в низах ложился.

А мужик, все от мыслей пьян,

ничего не видя, молился.

Молитва. Ектения

Кочкаринская ты убога,

еще смеешь просить у бога?

(Из раннего)

Глас народа — глас божий.

Поговорка

О владыко на небесах,

вложи в душу чудный твой прах,

яви щедрость, спаси и вызволь,

инаправи дорогой истин,

Я есть раб, коий слаб и смертен,

Путь мой звонкой стрелой очерчен...

Не оставь... Я просить не смею, |

раз достойных дел не имею...

Егор замер: без страсти-бритвы

все пустые слова молитвы.

Боже, каюсь, соблазн. имею,

кажон день от него немею;

Не хочу в нищете околеть,

дай мне, Боже, разбогатеть).

Ты Творец всякой твари высший,

голос мой, Я молю, услышь ты:

Я — старатель, сирый и нищий,

недоевший и недопивший,

и с лихвою узнавший смерть,

И дерзнувший, ты слышишь, «сметь».

Пусть кощунственна и греховна,

но слова-то — из сердца словно.

Долго ль мне бирюком-то, волком?

Уж десяток годов без толку

в поле «дудки» пустые воют,

С «ревматизму» все кости ноют.

Мне бы ежли теперь начать

и сумом уральское дело,

да блюсти ишо благодать —

Ни алтынника здря налево,

ни полгрошика здряшно прочь,

провались хоть земля и небо,

а припрет кода, станет невмочь —

у прохожих выклянчу хлеба?

Ты, я слышал, как прорва, велик,

дай же мне золотник, старик!

Шибко, шибко желанье «сметь»,

дай мне тожы разбогатеть...

Ах, ты, язви тя, жисть-дорога,

разе эдак просят у Бога?!.

Не желаю в ночи втихушку

на копеечку, на полушку

злыднем склизким, моляся, глядеть,

дай мне разом разбогатеть.

Боже Благий, на небесах,

вложи в душу кажного страх,

шоб дощатая Палестина

день и ночь для сердца и слуху

много славила имя сына

и отца и святаго духа.

Аминь.

Озаботился сытым пузом —

век живи теперь с «энтим» грузом».

Егор: «Вот ети их в душу!»

Он выбрал скорей лесину;

обратно — смотрел и слушал;

мерещилась — пуля в спину.

«Вон дьявол с колючим взглядом

в кустах... Ажно дрожь по телу».

Он чувствовал пулю рядом,

жужжала, но не летела...

Потом, чуть не подавившись,

орал: «Нанесли раззору!..»

Нимало не удивившись,

отец так учил Егора.

«Лишился кирки, пожиток,

устал, вишь, как рыба биться?!

Уж больно нутром ты жидок,

тебе бы ожесточиться.

На промыслах шлих товарят,

порой, зевая со скуки.

Людишки не люди, твари,

и многие — псы и суки.

Согласен, что жизнь помои.

Лопату, кирку стащили?!.

Без лиха у нас не моют,

ты радуйся — не убили.

Пройдя пески и забои,

артельно идут в запои,

но ты заройся, не квакай,

запомни, отрой собаку —

у нас тут, хоть в лес, хоть в поле —

один чтоб ни-ни, ни шагу.

Сегодня я много выпил,

а выпью еще — заплачу...

Я много песка надыбил...

Я видел ее, удачу!..

Вон плещут, нам недоступны,

те щуки — не зацепились,

а окуни!..» Словно бубны

зеленые, в пляске бились.

«Работай, Егор, не думай,

иначе башку сломаешь.

Нам спину щекочет сумка,

куда шлихи намываешь!..»

Первый: «Слышали вой, ребята?..»

«Тех чертей киркой да лопатой,

домудошат, дубась поленом!

Тошно: волки и звезды с хреном».

«Славно к ночи мошку удуло, —

Вдругорядь говорит Кикула.

«Час ножовый, держись за топор», —

озираяся, шепчет Егор.

Ну а третий, Иван... Поддатый,

отовсюду метлою гнатый,

как тодысь, присел коло таза,

браги ахнул, уснул, зараза.

А Кикула, телок, сквозь слезы,

умиляясь, глядел на звезды.

Вот забавно, на что мужику?

Наконец, притих на боку.

Богомолен, тихохонек, зорок.

Лет, наверно, ему за сорок.

Мужичишко способный, славный,

православный, «двумяперставный».

Свято верит, как все, говеет.

Простодыр — ниче не имеет.

Население в «заводе» набожное и усердное

к исполнению церковных обрядов:

чтятся оба Николиных дня, Ильин день,

Петров день, день Казанския Божия матери.

При кражах и в делах любовных

обращаются к гадающим старухам;

верят в дурной сглаз и порчу,

верят, что злые люди могут нанести болезнь,

особенно новобрачным и родильницам.

Старообрядчество пустило в «заводе»

глубокие корни, даже среди людей,

на первый взгляд далеких от старообрядчества:

например, почти все православные

крестятся двуперстиями,

почти все «знают», что оспопрививание есть грех

и напоминает печать антихриста,

что покойника следует класть в гроб

в сарафане и в лаптях,

и отнюдь не раскрывая лица.

По старопечатным (правильным) псалтырям

читают по покойнику сорок дней,

обычно старые девушки и раскольники...

Всю то ночь бородатый Егор

спал вполглаза, держась за топор.

Ну а тот-то с устатку, зараза,

так всю ночь прохрапел у таза.

Божий день добавляет краски,

на виду вон завод Миасский,

вон Иван уж глаза таращит

на бутыль, на мешок, на ящик,

вон косится уж хмурый Егор

на кирку, на лопату, топор;

тачка, помпа и ворот сняты;

уж Кикула: «Угодники святы!..»

Пожевали чуток для бега

с луком, с солью ржаного хлеба,

доски бросили в грязь для возок,

ну и начали у берёзок...

Ведь зарылись на две сажени

три антихриста, три мишени.

На коленках в грязи в забое,

как, ети их, в дурном запое,

перетрогали тыщи булыг.

Заработали с дела пшик.

В чистом поле, где есть «подозрение» —

из сопутствующих пирит

и свободная желтая сера —

билась «дудка» кайлом и лопатой.

«Воротники» поднимали золотоносный грунт

наверх, грузили в «грабарки».

Ездовые, понукая за оброти,

грунт в «грабарках» к «вашгерду» везли.

(Но сплошь и рядом возили на тачках;

без лошадки старателю худо,

что же делать, коль хочется есть).

Толчеею, пестами, кувалдами «грунт»

до мелкого долго толкли.

(«Вашгерд» глыбой маячил на льду;

в основном был весь промысел зимним).

На решетку «грунт» лопатой кидали

и помпой качали водицу,

поливали решетку с «грунтом»;

покрытые ртутью медные доски,

деревянные щетки, лопатки

довершали египетский труд.

Амальгированное золото оловянного цвету

свозили на фабрику…

(там три раза «шлихи» промывали;

а «шлихи» больше россыпью шли)

...Перед тем как до слитков отжечь

россыпное и жильное золото.

(У меня печь стояла в усадьбе.

Ох, любил я в той печке попечь!..)

Конь цокает неторопко,

езда — через пень колоду,

и ехать ужасно долго

еще — никого народу.

Да хрен с ним, с дорожным кумом —

глаза б не видели блеска...

Егор спокойный, угрюмый

в тележке плюхает лесом.

«Посредников разных — к черту!..» —

одно только точно знает.

По кругу или по хорде

он где-то путь сокращает.

Кто сильный — сенца зацепит,

еще и наддаст коленом...

Но едет себе и едет

мужик бородатый с сеном.

Что стог золотой до верха

кому и куда вольётся?..

Вот будет, ироды, смеха,

когда, глядишь, обойдётся.

Как в мёртвой воде осенней

чешуйками вал сверкает,

бурунистый, грудопенный;

и это мальки играют.

Вот так бы сграбастать ветер

живой, молодой, горячий!..

Кто бредил, кто этим бредил,

тот точно схватит удачу.

«Назад не вернусь до снега.

Всем тем, кто стоит у власти —

песок золотой в телеге,

себе — землю, землю в Пласте».

Ох сторонушка, бита дорога…

В дивном крае чудес — навалом,

но, набрав золотишка сполна,

на реке Миассе за синим увалом

доживала последние дни казна.

Земля в коростах примеряла обновы,

готовясь шагать далеко...

«Миасское товарищество графа Левашова,

а также Дараган и Ко».

Земля тосковала по хозяйской руке,

и в той стороне непутевой, стозвонной,

в блевотине, в горе, в стонах, в нужде;

и явились, каждый сверкая короной,

Кузнецовы купчишки, Бакакины, Жаровы,

Футероды, Дунаевы, Белебеевы,

Популовские, Николаевы,

Беляковы, Семёновы и Стахеевы...

Среди них он — басовитый хозяин.

«А! Наше-с почтеньице!..»

Утром тучею встал

лохматой, уральской, старательской стати,

не графский прихвостень, мелкий шакал,

Егор Митрофанович, собственной персоной,

на ногах — сапожищи, на руках — волдыри.

«Баню протопить, наскоблить колонны,

ведь мы...», — сморкаясь, — «теперича короли!»

Но истинное богатство — десятитысячная масса

безземельной, отчаянной, пьяной среды,

которая растеклась по венам Миасса

среди золотых небылиц и среди нужды,

среди чахлых огородов, бараков, сланцев,

комариных лет, сугробистых зим,

беспросветная жизнь не давала шансов,

вернее, давала на всех один!..

«Сыщи жилу! Сыщи самородок!

Там решим...»

Пригорюнились сосны, берёзы.

Что грустите? Зачем? О чём?..

А по улицам — возы, возы...

с сеном, дёгтем, зерном, кирпичом.

Разрастался Миасс безмерно,

не заманишь в старье калачом;

магазины, дома фемерны.

«Миром, обчеством всем начнём!..»

Руки — сдвоенные ручища,

крупный парень, большой кости.

«Очи лопнут, кака пылища!..

Не задерживай, проходи!..»

Мужичок уронил дерюгу,

а у парня навыкат белки...

Может, предки — цыгане с юга

или с севера — кержаки?

Стены красные, ласковый пол,

в глубине тёмный письменный стол,

как сентябрьские чёрные дали

(но за ним никогда не писали)

и лежала (стилю под стать)

прелесть — кварцевая печать.

Фортепьяно, хрусталь, посуда,

пыльных книг тиснённая груда

(валом разная литература)

там литьё: групповая скульптура,

из старательства взятый сюжет,

там — реестры, расходные сметы.

И торжественно смотрит одетый

весь в бордовое кабинет.

И хоть тот высокий мужчина

платье новое, верно, носил

(от лица бородатого сила),

проходил, как прощенье просил,

что-то в нём виноватое было.

Он на площади явно являл

ныне вымершую породу.

В этом чудике каждый читал,

почитай, обращенье к народу:

«За богатством моим и за мной

вы, привыкшие бегать гурьбой,

если можете, люди, простите,

я другой, я совсем не такой,

но по роли я — солнце в зените!..

Сам судьбы золотой творец,

Ролью той навязанной, скован,

я — хозяин!.. Хозяин, купец,

хоть порою — подлец махровый.

Надо важность блюсти — молчу;

За версту — коли роль — услышишь.

И рычу, и на тройке лечу,

не ропщу...

Так начертано свыше».

Вот поведали мне с печалью

священник Николай

и пристав 111 стана Петров,

как в омерзительнейших забавах

обыватель «проводы свадьбы» учиняет

среди белого дня в полушаге, так сказать,

от «Собора святого и риз».

Идущие и беседующие мирно,

они натолкнулись на странную процессию.

Впереди шел мужчина,

нес простую доску так,

как будто бы это была икона;

за ним — двое людей, одеты коврами

наподобие священнических риз;

у одного в руках — книга,

у другого — нечто по форме напоминающее

кадило (изображали, оглоеды,

священника и диакона).

Чуть назади, шесть мужчин несли

на белых перевязах через плечо

завернутую в белую холстину

женщину, изображавшую «покойницу»,

а дальше — до двадцати особ обоего полу,

бредущих нетрезвым шагом

и орущих всякую похабщину,

в руках — лучины, заместо свечей;

всеобщее веселие, обывательский потоп..

Когда по страшному приказу станового.

процессия остановилась,

то разбежались все,

под хохот местных пьяниц и мальчишек;

собравшихся глазеть на мерзкий «ход»;

«покойница» сбежала в их числе.

Некоего обывателя Онисимова

пристав поймал,

а тот божится, что был только «зритель».

Пристав Петров под горячую руку

потряс грешную обывательскую душу,

а разобравшись, отдал-таки под суд,

но больше для устрашения сбежавших;

обывателю же розог не миновать.

Куды идем: В церквах одни старухи...

Конец вселенной краешком задел

зазубренные каменные души

в глухом и чистом некогда селенье,

где был рожден для праведных трудов

и я старатель нищий и безвестный,

а ныне мне тоскливо...

Годы ужо спустя...

«Аникий Елизарович Разин

на "завод" меня острамил:

"питиё" на Церковной открыл...

Кабы знал да ведал я, разе

до таково бы допустил?

Как чумная скотина, народ,

мимо церкви в кабак ево прет

с похмеленьями ранними.

Молодежь ночь без утыху пьет

с песнями да ораньями.

А сословья старух и калек

обжаднели донельзя.

Не таковский я человек,

и — не приму, хоть убейте, вовек

табаку, карасину и зелья».

Нет достатку, хоть волком вой,

часто даже по году

пробивались мы кое-как

Из-за хлеба на воду.

Десять лет помыкали горе,

и уехали с ней в Кочкарь.

Стал у князя Кугушева штейгером,

знал я горное дело на редкость.

Он поставил меня на шахту.

Я возьми и жилу «Сведи»...

Сколь ни бились геологи — пусто.

Покряхтел князь и шахту закрыл.

Я три ночи не спал, в лихорадке

С «того» холоду пальцы тряслись.

Знать, сам Бог нашептал мне «тогда»

попросить за труды вместо денег

лес крепежный с той шахты...

На глубине тридцать первой сажени

«обнаружил» прекрасную жилу я;

в проржавевшем кварце блестел

золотыми слезами металл

драгоценный. Я зубы стиснул,

шоб никто не слыхал моих стонов,

губы в кровь искусал,

весь свиньей извалялся в грязи —

и угрюмо за дело принялся...

Много разного мог бы сказать,

да не всякое лыко в строку.

От вдовы титулярного советника

Парасковьи Васильевны Чащихиной

приобрел я дом с надворным

строением,

разломал и построил свой дом

в стиле позднего классицизму,

и другой — в русском стиле

с примером ковровости

в украшенье фасада,

на горе, на скале, без фундаменту.

Двести лет не будет знать сносу,

Девять окон с одной стороны,

Под мрамор окрашен фасад.

двухэтажный, неделю ходи

и не выйдешь обратно к дверям

без спасительной нити в руках,

Ариадниной нити небесной.

Даже сам не прошел его весь...

Вкладывал деньги в открытие

церковно-приходских школ,

В Александро-Невский Храм,

где почетным был избран старостой.

Сам начальник Оренбургской

губернии генерал-майор

Николай Алексеевич Маслановец

его превосходительство,

бывало, входил, подбоченясь,

в главный алтарь,

Вложил деньги в Свято-Троицкую

(Кладбищенскую) церковь и

в ремесленную школу

и во многое-многое еще...

На берегу пруда развел я сад,

лодки поставил и содержал

духовой оркестр.

А мои подарки по праздникам

для бедного люду, состоящие из

20 фунтов муки, 2 фунтов сахару,

2 фунтов масла, 4 фунтов крупы

и 5 аршин ситца...

Отдавал всякой бедной семье.

В пятьдесят с небольшим обезножел

и все дело Василию отдал.

Вот где вспомнил я ночную молитву,

как, в гордыне, упав на отвал,

к Богу дерзко и громко взывал,

и за то он меня покарал...

Эпилог

Дол в округе кирками изрыт;

лес — из сосен, берёзок, ёлок;

церкви божьей ухоженный вид;

при заводе контора, посёлок.

«Наш хозяин задира, вампир.

Ох, богатый будет покойник!

А народ — как русак да башкир,

так наскрозь старовер да разбойник.

Ты мотри, языком-то того...

В кабаках много разных шныряет...

Кто такой, то да сё, да чего?

Упекут и следы закопают.

Ведь теперь он лоскут, медведь.

Ну и хватит о нём по-пустому.

Всяк прохожий сторонится дому,

как начнёт с перепою гудеть.

Прыг на тройку и шпарит в простор;

удальства, как запьёт, что у Стеньки.

Ох и любит раскидывать деньги!..»

— А с чего он, родимый, попёр?

«Подфартила индейка-судьба.

Хы, кровей?!.. Из работного люда,

сиволапник, как ты вон да я,

а теперя и волос откуда?

Лет под сорок уж было ему.

Ну, живёт со своей старушкой,

нищ и сир, хоть берись за суму,

плешиветь стал заметно макушкой.

Дюже духом уральским ослаб:

недоед, недосып, всё такое…

Присоветовал кто-то из баб,

тех, что лечат хворь и запои:

«Поезжай, мол, соколик в Кочкарь».

— Что же дале?

«Про то неизвестно.

Воротился — форменный царь.

Ожил ведь, окаянный. Что лестно:

в день базарный деньгу раздавал

по полтинничку. Помнит всех, знает.

Ну, проныра!.. Вином угощал,

а неграмотен...Вот ведь бывает.

Говорить с ним не вздумай и сметь.

Эка выдумал, с ним по-простому,

ведь теперь он лоскут, медведь...

Ну и хватит о нём по-пустому».

Конец

Примечания

Молитва, ектенья — ряд молитв-прошений, произносимых епископом или священником при богослужении от имени верующих. Егор богохульствует, будучи не священником и произнося молитву сам и от своего имени.

Дудка — круглая шахта без крепи. Это допускалось зимой, когда земля была мерзлой. Хотя по Горному уставу каждая шахта должна была укрепляться деревянным срубом независимо от сезона. Но впоследствии дудки стали биться повсеместно и летом. Таков старатель, что нигде не может без риску. Из-за чего случались часто несчастные случаи.

Алтын — в старину монета в 3 коп.

Грош — в старину монета в полкопейки.

Полушка — в старину монета в четверть коп.

Золотник — старая русская мера веса, равная 4,26 гр.

Шлих товарят — значит, отделяют специальными деревянными лопатками пустой песок от шлихов.

Шлих — черный песок, образовавшийся из железняка. При промывке он осаждался вместе с золотом, а потом отжигался в специальных печах для получения чистого золота.

Кикула — от кикимора. О человеке, имеющем смешной нелепый вид. (разг. Шутл.)

«Воротники» — над каждой ямой устанавливался деревянный ворот, которым двое рабочих (воротников) «выхаживали» бадью с песком или пустой породой.

«Грабарка» — тележка.

«Вашгерд» — станок.

«Оброти» — длинный конец веревочной узды (лошади).

«Толчея, песты» — машина для измельчения золотоносного кварца. Работала обычно на пару или на воде.

«Амальгированное золото» — или «связанное» ртутью (обычно при добыче жильного золота). Имело серый оловянный цвет. В дальнейшем отжигалось.

«Дома фемерны» — дома эфемерные, т. е. призрачные, нереальные. Здесь с усмешкой говорится о скоростных темпах проведения строительных работ, когда за сезон иногда возводились целые улицы. «Строят споро — рухнет скоро» — даже бытовала такая поговорка. Тем не менее, строили тогда прочно и основательно.

Лоскут — так в старину называли на Урале внезапно разбогатевшего человека из низов.

«Может, предки — цыгане с юга или с севера — кержаки?» Предок Симонова Митрофан Агафонович, возможно, был кержацкого роду.

«Да хрен с ним, с дорожным кумом — глаза б не видели блеска…» Е. М. Симонов был человеком очень скромным и терпеть не мог бахвальства.

«...проходил, как прощенье просил, что-то в нем виноватое было». Существует версия, согласно которой Егор Митрофанович всю жизнь чувствовал вину за внезапно свалившееся на него богатство. Его супруга, например, так и не смогла привыкнуть к роли «миллионерши», жила во флигеле и вязала носки нищим. Не в этом ли кроется разгадка удивительно щедрых пожертвований этого семейства городу Миассу и в дальнейшем добровольная передача всего состояния народу при Советской Власти?..

«Всяк прохожий сторонится дому, как начнет с перепою гудеть…» В действительности, если судить по воспоминаниям очевидцев, сохранившимся в Краеведческом музее, горожане относились к Егору Митрофановичу с большим уважением за его меценатство, подарки к праздникам, за его здравый и трезвый ум, а сына его Василия даже любили за пьяные кутежи и выходки. В народе о Симоновых слагались легенды.

«Лет под сорок уж было ему. Ну, живет со своей старушкой…» Е. М. Симонов стал миллионером в 1875 г. в возрасте 33 лет от роду.

М. Шагиев

Сюдкинский самородок: Поэма

26 октября 1842 года в закопушке Царево-Александровского прииска (смотрителем был штабс-капитан Шуман) Никифор Сюткин (имея от роду 17 с небольшим лет) обнаружил самый большой самородок, найденный за всю историю золотодобычи на территории нашей Родины весом в 2 пуда 7 фунтов 92 золотника (36 кг 21 гр) — знаменитый «Большой треугольник». Сюткин так и остался казенным рабочим; «вольной» он не получил. От несправедливости запил горькую, и впоследствии его опухшего, оборванного, скованного по рукам и ногам, по распоряжению администрации «в назидание молодёжи» возили на телеге по приискам и публично истязали розгами.

Автор признаёт, что добавил ему лет и изменил фамилию Сюткин на Сюдкин. Но всё это для того, чтобы дать, так сказать, «простор своему творчеству и живому воображению». Несмотря на это автор уверен, что в самой сути нисколько не отступил от истины.

Золото мыть, голосом выть

Поговорка

Берег выработкой пестрел.

Кварц шурфовый ржавел, как рвота.

И смотритель зорко смотрел

В Александровские болота*…

Приисковые склады, казармы

Краской осени — в жёлтый цвет —

Все окрашены. В центре странный,

В землю врытый высокий шест;

Сверху — крыша, под крышей — колокол.

Караульный солдат-часовой

В полшестого как вдарит!.. «За золотом»

Люд потянется пёстрой толпой.

Но сперва проведут перекличку;

Кто замешкался — мордобой.

Ты ищи свою долю-синичку,

Может, в карцере сам с собой,

Может, заступом в закопушке*,

Лишь удача к лицу молодцу…

Оголялись лесные опушки,

Уж октябрь подходил к концу.

Дождь занудливый скоро сутки.

Манит золото: на, возьми!

Мокнет в яме Никифор Сюдкин,

Малый лет двадцати восьми.

Так, без племени и без роду.

Был разборщиком медных руд,

Был катальщиком на заводе*,

А потом «за нехваткой рук»

Приписали долбить породу

Для царёвых «от золота» слуг.

Вот где жалкая участь баранья,

И не думай о новом побеге:

Вон солдаты и стук барабанный

И ивовые розги в телеге.

Изнасилуешь молодость штольнею*,

Оказавшись потом не у дел.

Сюдкин думает: «Кабы вольную*,

Я бы столько успел и сумел…

Дом срубил, обзавёлся б хозяйством,

И, скопив золотых монет,

На подворье бы сел: «на царство» —

И процарствовал «с сотню» лет.

Жизнь прожил свою немудрящую

По-людски бы, а не в строю,

И жену б нашёл работящую,

Некрасивую пусть — «свою!»

Жил бы до смерти радостен, светел,

Молод, ясен, красен и смел.

Я бы славно пожил на свете.

А за тех, кто в рабстве корпел,

Спину гнул «за работой тяжёлой»,

Кто, ослабнув, потом умирал,

За сторонку родную, с которой

Царь всё взял — ничего не отдал;

Я б за них в кабаках тосковал,

А потом «упокой»* заказал.

Тяжела, беспросветна работа.

«Убежать бы в лесные улусы;

Ни кола, ни двора, жрать охота…»

Бородат, рыжевато-русый,

Сюдкин был безобразно косматый,

И побегом «зло знаменит».

Он ударил глыбу лопатой,

Ну а глыба — как зазвенит!

«Ух, сграбастал солнце ладошкой,

Вот поспело виденье в срок!»

Бьёт колени противной дрожью,

Голос сел, бородой аж взмок.

«Что ты мелешь? Где самородок?» —

«Там-с. Не могут никак донести».

У смотрителя спазмы в груди

Начались тут. Но, впрочем, он ходок

Был. Добрался. Чего ж здесь идти?

Самородок лежал на дне

Неширокой, глубокой ямы,

Чаши с правильными краями.

Рыжий чёрт бормотал, как во сне:

«Я нашёл!» — борода всклокочена,

«Взгляд блуждает…Так возбуждён.

Из отпетых, из этих, из конченных…

Если сон, то тяжёлый сон».

«Той лопатой с ручкой расколотой,

Как младенца, принял на свет

Сюдкин целую глыбу золота.

Ну везёт же, кому не след!..»

«Вот свезут золотишко в престольную*.

Там наврут, кто во что горазд.

Бог не выдаст и царь не даст —

Будет парню наградой вольная».

«Сюдкин стал богатый «лоскут»*.

Не посмеет надсмотрщик драться.

Знать солидный куш отстегнут

В сто рублев!..Эка — тысяч в двадцать!..»

Эти речи в том нищенском крае

Средь богатых, среди голытьбы

Ещё долго народ смущали,

Как намётки грядущей судьбы.

Шуман — стреляная ворона,

Что косится даже на куст —

Он отправил скорей в Златоуст,

Чтоб казне не вышло урона,

В тот же день глыбу ту стоеросову*

С полусотней вернейших слуг

Генерал-майору Аносову,

А оттуда, считай, — в Петербург.

Ждут-пождут уж четыре месяца

То ли горестей, то ли наград

Приискчане. Всяк втайне крестится.

Уж никто самородку не рад.

И дождались…Столичной кареты.

Кони стали. Спрыгнул ямщичок.

Вылез царской глашатай «штафеты» —

Жуть! — крикливый такой старичок.

Тот указ при народе читали,

И солдаты «Ура!» проорали…

«Капитан-смотрителю Шуману

За его бескорыстный труд,

Да за верность престолу бездумную,

Ревматизм, алкогольный недуг,

За «отцовство» с людишками смирными…

Лихо с приискских шкуры сдирал,

Золотые угодья обширные,

Как породой, костьми устилал,

За чудачества в пьяной истоме:

«Ну а ежли кто прыткий зело —

Десять дней на гнилой соломе

В арестанской да на кайло!..

Мне перечить — не ваше дело;

Я здесь бог, я здесь царь, я и поп;

Или утром выловят тело,

Мол, сорвался смутьян да утоп!..»

Капитан-смотрителю Шуману

За его многолетний труд,

За радение делу рудному,

Да за твёрдость холуйских рук,

Что не прятал казённое золото,

Что контрашных* берёг, как сноху,

Вечно пьяный, синел де от холода,

Те — хоть в яме, а он — наверху,

Видя рвение и старание,

Пансиону* добавить ему,

И досрочно присвоить звание,

Чтобы полнил и дале казну.

А солдаты, чтоб лучше радели,

В эту зиму наденут шинели

И мундиры столичной холстины,

И в рублях — серебром «с полтину»*.

За находку столь дивную в мире

Раб же, рекрут* Никифор Сюдкин,

Может брать себе в местном трактире

Водки крепкой по штофу* в сутки;

Самой крепкой, самой ядрёной,

А на «закусь» — рыбки солёной,

Чтоб лечил раб леность да хилость,

Чтобы помнил век царскую милость.

И указ при народе читали,

И солдаты «Ура!» прокричали.

Как пошла говорить да талдычить,

Обсуждая презент необычный,

Голытьба, да словами-то сыпать,

Как горохом, да речью-то тыкать,

Русской всё, вперемежку с татарскою,

Поражённая милостью царскою.

А Никифор стоял, как ворона,

А точней — как убитый громом;

На глазах, как читали, померкнув,

Бледный, часто крестился на церковь.

Прошептал было: «Мне бы вольную!..»

Да собрал потом голь подзаборную,

С перепою, как после тифа…

«Ну, айда! Угощает Никифор!..»

Конец

Примечания

*Александровские болота —

*закопушка — простейшая, обычно ямообразная горная выработка, которая служит для вскрытия коренных пород, залегающих непосредственно под растительным слоем, почвой и рыхлыми наносами мощн. до 0,5 м.

*завод —

*штольня —

* «кабы вольную» —

* упокой — заупокойная молитва.

* престольная — г. Петербург.

* лоскут —

* стоеросова —

* контрашных —

* пансион —

*полтина —

*штоф — старая русская мера водки, равная 1/10 ведра (ведро — 12 литров).

М. Шагиев