Музыка и война: 75 стихотворений

Только на фронте

Кто сказал, что надо бросить

Песни на войне?

После боя сердце просит

Музыки вдвойне!

Нынче — у нас передышка,

Завтра вернемся к боям,

Что ж твоей песни не слышно,

Друг наш, походный баян?

После боя сердце просит

Музыки вдвойне!

Кто сказал, что сердце губит

Свой огонь в бою?

Воин всех вернее любит

Милую свою!

Только на фронте проверишь

Лучшие чувства свои,

Только на фронте измеришь

Силу и крепость любви!

Воин всех вернее любит

Милую свою!

Кто придумал, что грубеют

На войне сердца?

Только здесь хранить умеют

Дружбу до конца!

В битве за друга всю душу

Смело положат друзья.

Ни расколоть, ни нарушить

Дружбы военной нельзя!

Только здесь хранить умеют

Дружбу до конца!

Кто сказал, что надо бросить

Песни на войне?

После боя сердце просит

Музыки вдвойне!

Пой, наш певучий братишка.

Наш неразлучный баян!

Нынче — у нас передышка,

Завтра — вернемся к боям.

После боя сердце просят

Музыки вдвойне!

В. Лебедев-Кумач

Музыка

Д. Кабалевскому

В тесной хате с разбитой дверью,

Где таится в углах суеверье,

Слышу музыку. Что это значит?

То ли скрипка далекая плачет,

То ли сон, то ли жалоба ветра

От противника в двух километрах?

Ночью темною, ночью туманной

Мне не спится от музыки странной.

Ничего я в оконце не вижу,

Только музыка ближе и ближе.

Едут пушки, рубеж свой меняя,

В двух шагах от переднего края.

Скрип колес по завьюженным кручам

Показался, как скрипка, певучим,

Будто в сказке, рожки и фаготы

Откликались на зов непогоды.

...Видно, музыки хочется очень,

Если пушки поют среди ночи!

Е. Долматовский

Война и музыка

Не лечу, —

Пару ног волочу

От земной перегрузки,

От бессонниц,

От звуков,

Что сдавили виски.

Вдруг запела

Весёлая музыка...

Музыка!

Разве время для музыки?!

Разве ей

Наше горе понять

И поправить?

Ну, с чего ей поётся?

Ну, кто её просит

Размораживать душу

До слякоти?

Я ведь

Заморозил её

На сибирском морозе.

Пусть поймёт,

Что у ночи

Я всё ещё пленный,

Что мне легче

Седеть и стареть

Несогретым.

Если юность

Нельзя сохранить неизменной,

Мы охотно с неё

Сохраняем портреты.

И когда-нибудь,

Зная, что жил я недаром,

Прошепчу, собирая

Минувшие клочья:

Вот под музыку эту

Бродил я бульваром,

А под эту

Я плакал

Той памятной ночью.

В. Фёдоров

Дневной концерт

В теченье концерта дневного,

В звучанье Чайковского вдруг

Ворвался из мира иного

Какой-то непрошенный звук.

То подняли голос сирены,

И следом за ними, в упор,

С воздушной донесся арены

Зениток отчетливый хор...

По правым и левым пролетам

Спустились мы в первый этаж,

Мы слушали тон самолетов,

Мы знали его: это наш.

Могучие летные звенья...

Мелодия их все быстрей,

Мы жадно ловили вступленье

Зенитных, морских батарей.

Басовым гудением полон

Был весь небосвод над Невой.

И вдруг — серебристое соло:

Пропели фанфары отбой.

И поднялись снова тогда мы

И снова увидели свет,

И снова из «Пиковой дамы»

Любимый раздался дуэт,

Созданье родного поэта,

Сумевшее музыкой стать...

И только подумать, что это

Хотели фашисты отнять!

Так нет же! Далек или близок,

Он грянет, громовый раскат,

Чтоб русскую девушку Лизу

Спасти от фашистских солдат.

Советские танки и пушки —

Грядущей победы залог,

Чтоб жили Чайковский и Пушкин.

И Глинка, и Гоголь, и Блок.

Того, чтоб созвездие башен

Кремлевских — поверх облаков —

Сияло над родиной нашей,

Как солнце, во веки веков.

В. Инбер

«Элегия» Массне

Я шёл сквозь город затемнённый.

Хлестала по ногам шинель,

И в тишине насторожённой

Запела вдруг виолончель.

Была в мелодии живая,

Берущая за сердце грусть.

Я шёл, её не узнавая,

Но всё же помня наизусть.

Дул ветер, изморозь кололась,

Но я на миг про то забыл,

Когда знакомый низкий голос

Из репродуктора поплыл.

Он пел о счастье невозвратном,

Но я-то верил: счастью быть.

И это было так понятно,

Так неизбежно, как любить…

И навсегда со мною рядом

Навстречу солнцу и весне

Над осаждённым Ленинградом

Плывет «Элегия» Массне.

Л. Хаустов

* * *

По радио дали тревоги отбой.

Пропел о покое знакомый гобой.

Окно раскрываю и ветер влетает,

И музыка с ветром. И я узнаю

Тебя, многострунную бурю твою,

Чайковского стон лебединый, — Шестая,

По-русски простая, по-русски святая,

Как Родины голос, не смолкший в бою.

Н. Крандиевская-Толстая

Слушая Рахманинова

Страна в сраженьях напрягала нервы

за общую судьбу и за мою…

А я, мальчишка, в страшном сорок первом,

блаженствовал в саратовском раю.

Такое в жизни приключилось сальто —

забросила война в степной простор.

Дитя каре кирпичных и асфальта,

что знал я о России до тех пор?

…Над головой распахнутое небо,

у ног босых звенящий коростель.

Осенними цветами пела немо

в душе моей невспаханная степь.

Впервые сердце ощутило эту

щемящую, до слёз родную дрожь,

совсем как у Рахманинова флейту

в раскатах труб, когда её не ждёшь.

Второй концерт. Овраги и пригорки,

цветочные костры, войны пожар…

А он в ту пору в каменном Нью-Йорке

за фортепьяно родиной дышал.

Ю. Ключников

Концерт

Собираются дистрофики

в довоенный этот зал.

Ветерок недоумения —

кто же их сюда зазвал?

Не обещано им ужина,

ничего не купишь тут.

Ломтик хлеба нержавеющий

дамы в сумочках несут.

Вверх поглядывают искоса:

свод непрочный, свод большой.

Молча хвастаются ватником

между шубкой и душой.

Кресла ежатся от холода,

половина их пуста.

Гордо валенками шаркая,

на шикарные места.

Скрипачи вползли безполые,

дирижер за ними вслед.

Закивали им из публики:

сколько зим и — скольких нет!

То ли были, то ли не были

лёгкий взмах и трудный вздох.

Не имея сил откашляться,

зал качнулся и оглох.

Не имея сил расплакаться,

сердце вышло за предел.

Непреложный голос вечности

всем пространством завладел.

Отрубил все злые призвуки,

жалкий ропот приструнил.

Лейтенантик забинтованный

память в руки уронил.

Через толщу затемнения

мир забрезжил голубой.

Нимб дыхания сгущённого

встал над каждой головой.

Г. Семёнов

Музыка

1.Я жил над школой музыкальной,

По коридорам, подо мной,

То скрипки плавно и печально,

Как рыбы, плыли под водой,

То, словно утром непогожим,

Дождь, ударявший в желоба,

Вопила все одно и то же,

Одно и то же все — труба.

Потом играли на рояле:

До-си! Си-до! Туда-сюда!

Как будто чью-то выбивали

Из тела душу навсегда.

2. Когда изобразить я в пьесе захочу

Тоску, которая, к несчастью, не подвластна

Ни нашему армейскому врачу,

Ни женщине, что нас лечить согласна,

Ни даже той, что вдалеке от нас,

Казалось бы, понять и прилететь могла бы,

Ту самую тоску, что третий день сейчас

Так властно на меня накладывает лапы, —

Моя ремарка будет коротка:

Семь нот эпиграфом поставивши вначале,

Я просто напишу: «Тоска,

Внизу играют на рояле».

3. Три дня живу в пустом немецком доме,

Пишу статью, как будто воз везу,

И нету никого со мною, кроме

Моей тоски да музыки внизу.

Идут дожди. Затишье. Где-то там

Раз в день лениво вспыхнет канонада,

Шофер за мною ходит по пятам:

— Машина не нужна? — Пока не надо.

Шофер скучает тоже. Там, внизу,

Он на рояль накладывает руки

И выжимает каждый день слезу

Одной и той же песенкой — разлуки.

Он предлагал, по дружбе, — перестать:

— Раз грусть берет, так в пол бы постучали.

Но эта песня мне сейчас под стать

Своей жестокой простотой печали.

Уж, видно, так родились мы на свет,

Берет за сердце самое простое.

Для человека — университет

В минуты эти ничего не стоит.

Он слушает расстроенный рояль

И пение попутчика-солдата.

Ему себя до слез, ужасно жаль.

И кажется, что счастлив был когда-то.

И кажется ему, что он умрет,

Что все, как в песне, непременно будет,

И пуля прямо в сердце попадет,

И верная жена его забудет.

Нет, я не попрошу здесь: «Замолчи!»

Здесь власть твоя. Услышь из страшной дали

И там сама тихонько постучи,

Чтоб здесь играть мне песню перестали.

К. Симонов

Песня гнева

Памяти композитора Бориса Гольца, автора «Песни гнева», погибшего в дни ленинградской блокады

Он не спит,

Он пишет.

Мучит голод.

Дрожь коптилки.

Сумрак ледяной.

Что успел он?

Так еще он молод!

Два десятилетья за спиной.

Третье только началось недавно

И до половины не дошло...

Нынче ход какой-то своенравный

Музыки, встающей на крыло,

Будто сами возникают звуки,

Нарастают,

Крепнут,

Не сдержать!

В кости клавиш бьют костяшки-руки

И слабеют,

Но бегут опять,

Слух наполнив

Громом,

Гулом,

Звоном, —

Все еще не ясно ничего,

Все еще охвачено, как стоном,

Ярым гневом сердца самого.

Но уже отрывисто,

Как взрывы,

Как на марше топающий взвод,

Задыхаясь,

Здесь,

Нетерпеливо

Нота к ноте на листах встает.

Все забыто:

Голод, сумрак, стужа.

Он опять могуч —

И в полный рост,

В черных душах сея черный ужас,

Музыка встает до самых звезд.

— Смерть за смерть! —

Взывают миллионы.

— Кровь за кровь! —

Сердца им в лад стучат.

Взрыв.

Огонь.

И рушатся вагоны

Под откос —

И к черту, в чертов ад!

Он как будто сам в огне.

Но руки

Коченеют,

И темно в глазах,

И куда-то прочь уходят звуки,

И потерян такта мерный шаг...

Но опять встает, поет, взлетает

Музыка

И рвется в небосвод,

Громом,

Гневом,

Молнией сверкает

И уже в бессмертие ведет.

Н. Браун

Девочка у рояля

Дочери моей,

Марине Дранишниковой

Стрелки непочиненных часов,

Как трамваи, неподвижно стали.

Но спокойно, под набат гудков,

Девочка играет на рояле.

У нее косички за спиной.

На диване в ряд уселись куклы.

Бомба, слышишь? В корпус угловой...

Дрогнул пол... Коптилка вдруг потухла...

Кто-то вскрикнул. Стекла, как песок,

Заскрипели под ногой. Где спички?

Девочка учила свой урок,

В темноте играя по привычке.

Так еще не пел нам Мендельсон,

Как сейчас в тревогу. И весь дом был

Музыкой нежданной потрясен

В грозный час разрыва близкой бомбы.

И наутро, в очередь идя,

Постояла я под тем окошком.

Ты играешь, ты жива, дитя.

Потерпи еще, еще немножко.

Зимовать остался Мендельсон.

Как надежда, музыка бессмертна.

Стали стрелки. Город окружен.

До своих — большие километры.

Хлеб, как пряник, съеден по пути.

Раскладушка в ледяном подвале.

...Но, как прежде, ровно с девяти

Девочка играет на рояле.

В. Вольтман-Спасская

Седьмая симфония Шостаковича

Баллада о музыке

Им холод

Кровавит застывшие губы,

Смычки выбивает из рук скрипачей.

Но флейты поют,

Надрываются трубы,

И арфа вступает,

Как горный ручей.

И пальцы

На лёд западающих клавиш

Бросает, не чувствуя рук, пианист…

Над вихрем

Бушующих вьюг и пожарищ

Их звуки

Победно и скорбно неслись…

А чтобы всё это

Сегодня свершилось,

Они

Сквозь израненный город брели.

И сани

За спинами их волочились —

Они так

Валторны и скрипки везли.

И тёмная пропасть

Концертного зала,

Когда они всё же добрались сюда,

Напомнила им

О военных вокзалах,

Где люди

Неделями ждут поезда:

Пальто и ушанки,

Упавшие в кресла,

Почти безразличный, измученный взгляд…

Так было.

Но лица людские воскресли,

Лишь звуки настройки

Нестройною песней

Внезапно обрушили свой водопад…

Никто не узнал,

Что сегодня на сцену

В последнем ряду посадили врача,

А рядом,

На случай возможной замены,

Стояли

Ударник и два скрипача.

Концерт начался!

И под гул канонады —

Она, как обычно, гремела окрест —

Невидимый диктор

Сказал Ленинграду:

«Вниманье!

Играет блокадный оркестр!..»

И музыка

Встала над мраком развалин,

Крушила

Безмолвие тёмных квартир.

И слушал её

Ошарашенный мир…

Вы так бы смогли,

Если б вы умирали?..

Ю. Воронов

* * *

Девятое августа сорок второго,

Площадь искусств, филармонии зал.

Люди города, фронта, симфонии строгой

Сердцем слушают звуки, прикрыв глаза.

Показалось на миг им, безоблачным небо,

Вдруг — в симфонию звуки грозы ворвались,

И сразу лица, полные гнева,

И пальцы до боли, в кресла впились.

И в зале колонны, как жерла пушек,

Нацелились в чёрную глубину,

Симфонию мужества, город слушал,

Забыв о войне, и вспомнив войну...

И не знали они, что, когда в знак начала

Дирижерская палочка поднялась,

Над городом фронтом, как гром величаво,

Другая симфония раздалась.

Симфония наших гвардейских пушек,

Чтоб враг по городу бить не стал,

Чтоб город седьмую симфонию слушал,

И в зале шквал, и по фронту шквал.

А когда разошлись по квартирам люди,

Полны высоких и гордых чувств,

Бойцы опустили стволы орудий,

Защитив от обстрела площадь Искусств.

Н. Савков

Седьмая симфония в Москве

Наверное, помните вы,

Как стужа тогда пронизала

Ночные кварталы Москвы,

Подъезды Колонного зала.

Была непогода скупа,

Снежком припущенная малость,

Как будто бы эта крупа

По карточкам нам выдавалась.

Но город, окованный тьмой,

С уныло ползущим трамваем

Был этой осадной зимой

Прекрасен и незабываем.

Когда композитор бочком

Пробрался к подножью рояля,

В оркестре, смычок за смычком,

Проснулись, зажглись, засияли.

Как будто из мрака ночей

Дошли к нам порывы метели,

И сразу у всех скрипачей

С подставок листы полетели.

И эта ненастная мгла,

В траншеях свиставшая хмуро,

Никем до него не была

Расписана, как партитура.

Над миром взрывалась гроза.

Еще никогда на концерте

Так близко не чувствовал зал

Присутствия жизни и смерти.

Как дом, от полов до стропил

Охваченный пламенем сразу,

Оркестр, обезумев, вопил

Одну музыкальную фразу.

Ей пламя дышало в лицо,

Глушила ее канонада.

Она прорывала кольцо

Блокадных ночей Ленинграда.

Гудела в глухой синеве,

Весь день пребывала в дороге

И ночью кончалась в Москве

Сиреной воздушной тревоги.

М. Матусовский

Седьмая симфония (Из поэмы)

Посвящается Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу.

Вступление

Войны великой отпылали годы,

Но мы не забываем ничего.

Бессмертный подвиг нашего народа

Встает, как высшей правды торжество.

Нам не забыть тех ленинградских дней,

Когда путем тягчайших испытаний

Мы шли к победе жизнью всей своей,

Мы верили, что праздник наш настанет.

Сейчас, где подымались баррикады

И не смолкал снарядов грозный вой,

Победы парк разросся молодой,

Как символ вечной жизни Ленинграда.

И не железное кольцо блокады —

Фашистских дзотов, проволок и рвов —

Растёт и ширится вкруг Ленинграда

Кольцо плодовых, радостных садов.

На стройки мира путь свершая свой,

Идут с прославленных заводов грузы.

И голос не под грохот бомбовой —

Под гул турбинный подымают музы.

И люстры в филармонии горят

Переливающимся, ярким светом,

Звучит симфония, и зал объят

Воспоминаний раскаленным ветром.

Четыре года жили мы войною,

И мы забыть не вправе ничего.

Мир куплен слишком дорогой ценою,

Художник — кистью, музыкант — игрою,

Поэт — стихами — береги его!

Твоё оружие

Он шел домой по Кировскому мосту.

Ни огонька. Дома затемнены.

И все слышней, все яростнее поступь

В цветущий мир ворвавшейся войны.

Все поглотив, она еще в начале...

Но как уже несчастлив человек!

И звуки боли, гнева и печали

И мыслей рой теснились в голове.

В ту ночь, войдя в большой свой кабинет,

Он запер дверь и подошел к роялю,

И тронул клавиши — и хлынул свет,

Тот, что искусства озаряет дали.

И тут Седьмой симфонии черты

Увидел он. И, бледный от волненья,

Стал наносить на нотные листы

Души своей встревоженной виденья:

Тот ранний час, когда цвела земля,

Когда лучи зари купались в реках,

Когда хлеба шумели на полях

И было светлым утро человека.

Когда дышала праздником страна...

Когда внезапно грянула война.

Все громче марш... В нем скрежеты и стоны,

Бьют барабаны, все сильнее бьют;

Но, не смолкая, трубы и тромбоны

О стойкости и мужестве поют.

Не утаил от мира ничего.

Не оскорбил погибших слезной нотой.

Он слово дал надгробное фаготу,

Он кровью сердца написал его.

Два мира в ратном, в беспощадном споре,

Но тьма и мракобесье не навек!

Симфония! Ты будешь в до мажоре,

Ты победишь, свободный человек!

Уже рассвет, рассеянный и хмурый,

Гляделся в затемненное стекло,

Когда он отодвинул партитуру

И вытер влажный, утомленный лоб.

И на диване лег не раздеваясь,

Как после боя на земле солдат.

Еще нисколько не подозревая,

Не зная, что Симфония Седьмая

Твоим оружьем станет, Ленинград!

Двадцатилетний лётчик-ленинградец

Особый рейс в далёкий тыл свершил.

Он все четыре получил тетради

И рядом со штурвалом положил.

И били вражьи пушки, и в полнеба

Вставала плотного огня стена,

Но лётчик знал: мы ждём не только хлеба,

Как хлеб, как жизнь, нам музыка нужна.

И он поднялся на семь тысяч метров,

Где только звёзды свет прозрачный льют.

Казалось: Не моторы и не ветры —

Оркестры мощные ему поют.

Через железное кольцо осады

симфония прорвалась и звучит....

В то утро партитуру он вручил

Оркестру фронтового Ленинграда!

Звучит симфония

День орудийной длительной дуэли,

Ее закончил наших пушек залп;

И прямо с фронта в боевых шинелях

Вошли мы в наш белоколонный зал.

Его согрели мы своим дыханьем,

Я помню блеск немеркнущих свечей

И тонкие, белей, чем изваянья,

Торжественные лица скрипачей.

Чуть согнутые плечи дирижера,

Взмах палочки — и вот уже поют

Все инструменты о тебе, мой город,

Уже несут ко всем заставам гордо

Все рупора Симфонию твою.

Она твоей борьбе посвящена,

Твоей грядущей над врагом победе,

В ней вся судьба твоя воплощена,

Вся боль сверхчеловеческих трагедий,

Все раны незакрытые твои,

Все слезы непролитые твои,

Все подвиги, которым нет примеров,

В ней вера в жизнь и в нашу правду вера,

Что в битвах самых лютых устоит.

В этот вечер не было обстрелов,

И в необычайной тишине

Спали дети. Детям скрипка пела,

Улыбалась детвора во сне.

И дежурившим на темных крышах

Девушкам отрядов ПВО

Все казалось, что весною дышит

Воздух над военною Невой.

И в простреленных цехах рабочим

Словно сил прибавилось вдвойне,

Словно нет уже осадной ночи,

Им вздохнулось легче и вольней.

Виделось бойцам в сырых землянках

И зенитчикам у батарей,

Пограничникам, танкистам в танках,

Морякам военных кораблей,

Партизанам в непролазных чащах,

Летчикам на летных их полях, —

Виделось сквозь дым и пепел — счастье,

Вся в цветах советская земля.

Знали: разорвут кольцо блокады,

Как бы трудно ни пришлось в бою.

Слушал мир дыханье Ленинграда,

Слушал фронт Симфонию свою.

Обращение к Ленинграду

Двадцать девять месяцев блокады.

Голод. Мрак. Обстрелы. Боль утрат.

Но к врагу не знали мы пощады,

Ты ему был страшен, Ленинград!

Обожжённый, весь облитый кровью,

Был его сильнее во сто крат,

Всей своей страны храним любовью,

Город Октября, наш Ленинград!

Даже в дни, когда к нам устремилось

Горе, не давая нам дышать,

Даже и тогда не надломилась

Ленинградца гордая душа.

И в цехах своих и днём и ночью

Ты родное узнавал лицо,

Видел хватку питерских рабочих,

Рвавших ненавистное кольцо.

Ты запомнил голос ленинградца

В грозный час, когда сгущалась тьма:

«Прежде чем нам смерти испугаться,

Смерть нас испугается сама».

Беспощадный гром твоих орудий,

Твой суровый до предела быт,

Боль, надежды, гнев, что не остудишь,

Все, чем жили и дышали люди, —

Все слилось в Симфонию Борьбы.

Л. Попова

«Седьмая» (Из поэмы «Шостакович»)

Нет в мире тишины — одни затишья.

Над ветвями черешен и вишен

Медленно плавает бронзовый жук.

Голуби ходят по крыше.

А выше...

Поднять глаза — и синева вокруг.

Прильнуть к земле — и родину услышать.

Звук.

Легкий далекий звук,

Вдруг

Переходящий в стук,

Мягкий игривый стук,

Вдруг

Переходящий в шаг,

Мерный тяжелый шаг,

Вдруг

Шумом сплошным в ушах

За каблуком каблук

Тысяч чужих сапог

Тысячью страшных мук

Через родной порог,

Жизнь обращая в прах.

ВРАГ.

О Родина! Над горестным простором,

Где сто столетий, хмурых и немых,

Разъятых то раздором, то позором,

Сто пришлых татей и своих владык

Народу не давали ни на миг

Перевести дыханье, над разором

Седой земли, где новое зверье

Твой горизонт обводит хищным взором,

Противовесом двинувшимся сворам

Да встанет снова мужество твое!

Тревога, человек! Сегодня разум

В блокаде грубой силы. Мы в кольце

Невежества, отлитого в свинце,

И темной злобы, двинутой приказом.

Лицом к беде! Противоборствуй зверю!

Но вгрызается

                в израненную землю

И все уже, и все туже, все лютей

Кольцо из клыков и когтей.

Бей,

          колокол,

                над родиной моей!

Мужайтесь! Это страшное сраженье —

Не просто смертный бой, а продолженье

Нетихнущей из века в век войны

Добра и зла. Мужайтесь! Сведены

В единоборстве снова Жизнь со Смертью,

Свет с Мраком и Жестокость — с Милосердьем.

Музыка

Дежурить шел, надев комбинезон

И то и дело каску поправляя.

С консерваторской крыши видел он

Весь Ленинград, до заводских окраин.

Там Исаакий, там с мостом канал,

Там в опадавших кленах палисадник.

На опустевшей площади стоял

В обшивке деревянной Медный всадник.

Он видел сиротливый Летний сад

И голые Аничкова пролеты.

Он слышал: задыхаются, хрипят

Закопанные в землю кони Клодта.

В неласковой свинцовости Нева,

Но чудилось: лишь протереть, и тут же

Вся заблестит, а с нею — острова,

И отразит дома, деревья, тучи...

А дальше, за протоками Невы,

Казалось, видел ополченцев роты,

Левей — противотанковые рвы,

Правей, за Нарвской, — надолбы и доты.

А здесь, под ним, под крышею вразлет,

(Вот для него отныне — поле боя!)

Ему доверясь, Музыка живет,

Которую он заслонил собою.

Он не один: стоит невдалеке,

Сжимая шланг, Володя Софроницкий,

А в тонких пальцах, точно в тайнике,

Душа прелюдий скрябинских хранится.

...Затишье страшно стиснуло виски.

Достал, спеша, огрызок карандашный

И чистые эскизные листки,

И — на бумагу замысел вчерашний.

На этот, в нотных контурах, листок,

Как будто знак иного звукоряда,

Внезапно пепел неостывший лег

Сгоревшего Бадаевского склада.

Такое чувство брезжило в душе,

Как будто в самом воздухе Седьмая

Застыла дымным облаком уже,

А он лишь ловит звуки, ей внимая.

Вел тему, опаленную бедой.

Вдруг ощутил вблизи дыханье чье-то:

Встав за спиной, скрипач немолодой

Через его плечо глядел на ноты.

— Ах, Дмитрий Дмитрич! На дворе война.

Простите, милый, но кому, дружище,

Сегодня наша музыка нужна?

Солируют фугасы! Пули свищут!

Кромешный ад. Селения горят.

Прет супостат. Не до гармоний вечных.

Когда, мой милый, пушки говорят,

Смолкают музы. С музыкой, конечно.

— Смолкают? Нет уж! Нет! Молчать нельзя! —

Оборотясь, отрезал. За очками,

Казалось, полыхнули не глаза,

А из души прорвавшееся пламя.

Разволновался, выронил листок:

— Вот незадача! — Легкий ветер сразу,

Шурша по крыше, подхватил, увлек,

Понес обрывок музыкальной фразы.

Гармония, светла и высока,

Не опускаясь, над землей летела,

Ладошкою эскизного листка

Родимый город заслонить хотела.

В себя вбирая метронома стук

Со стуком сердца и взмывая круто,

Была не песней горестей и мук,

А мужества и воли контрапунктом.

Лев Болеславский

Музыка

Какая музыка была!

Какая музыка играла,

Когда и души и тела

Война проклятая попрала.

Какая музыка во всем,

Всем и для всех — не по ранжиру.

Осилим... Выстоим... Спасем...

Ах, не до жиру — быть бы живу...

Солдатам голову кружа,

Трехрядка под накатом бревен

Была нужней для блиндажа,

Чем для Германии Бетховен.

И через всю страну струна

Натянутая трепетала,

Когда проклятая война

И души и тела топтала.

Стенали яростно, навзрыд,

Одной-единой страсти ради

На полустанке — инвалид,

И Шостакович — в Ленинграде.

А. Межиров

Ленинградская симфония

Я не знаю, что со мною станется.

Устоять бы, не сойти с ума,

но во мне живет пацан со станции —

самой теплой станции — Зима.

Я иду по улице Карлмарксовой,

а с марксизмом нынче — недород.

Увязался сирота-комар за мной,

и навстречу бабушка идет.

Бабушка, которой лет за семьдесят,

тронула тихонько за плечо:

«Женичка, на чо же ты надеесси?

Я вот не надеюсь ни на чо…»

Я не верю в то, что верить не во что,

и внезапно вздрогнул всем нутром:

сквозь морщины проросла в ней девочка

та, что встретил я в сорок втором.

Боже мой, да это ты, рыжаночка,

Жанночка, чуть-чуть воображаночка,

в десять лет, как гриб-боровичок,

и красноармейская ушаночка

на кудряшках детских — набочок.

Безнадежно стоя за продуктами,

мы хотели хлеба и тепла,

но в скупой тарелке репродуктора

музыку Россия подала.

В несвободной той стране свободная,

хлам бараков превращая в храм,

это Ленинградская симфония

донеслась сквозь все бомбежки к нам.

Ты была единственная, стоящая

снившейся мне истинной любви.

Я тогда тайком под Шостаковича

ткнулся носом в пальчики твои.

Помню, неразлюбленная девочка,

между пальцев у тебя была

тоненькая беленькая стрелочка

от картох, что ты перебрала.

Музыку давали не по карточкам.

Нас не Сталин — Шостакович спас.

Голод нас покачивал, подкашивал.

Музыка кормила верой нас.

Никакой нас грязью не запачкало.

Наши руки не были в крови.

Дай я снова поцелую пальчики,

пальчики тяжелые твои.

Жанночка, нам есть на что надеяться.

Были и похуже времена.

И Россия никуда не денется,

если все поймут, что мы — она.

Бабушка, сам дедушка сегодня я,

но себя мальчишкой помню так,

будто ленинградской той симфонии

худенький, но вечный нотный знак…

Е. Евтушенко

Ленинградская симфония

Первые звуки чисты и отрадны,

жизнь до войны. Синева в небесах.

Все протекает спокойно и складно,

только в душе зарождается страх.

Трепет невольный, откуда неясно,

дрожь по спине, ощущение вражды.

И захлестнуло, мучительно властно

чувство нежданной, огромной беды.

Треском орудий аккорды бушуют,

давят неистовством хрупкий покой...

И превращаясь в свирепую бурю

стихнут на миг. Слышим горестный вой,

плач и стенания. Реквием скорби.

Боль и отчаяние. Эхо звучит

тихим призывом:»- Мы чтим Вас и помним.

НИЧТО НЕ ЗАБЫТО. НИКТО НЕ ЗАБЫТ.»

Е. Пономарева

Ленинградская симфония

Была война, и голод, и блокада,

Но в этот день в неистовой тиши

Играл оркестр под небом Ленинграда,

Все звуки остальные заглушив.

Гудели трубы, бешено вздымаясь,

Метался барабанной дроби град,

Звучала «Ленинградская»… седьмая,

И ей внимал блокадный Ленинград.

Альты и скрипки яростно визжали,

Настойчиво солировал кларнет,

И вражеские пушки замолчали,

Буквально обезумев в тишине.

Оттуда... из блокадного кольца,

Торжественная музыка звучала,

Она была поистине началом,

Она была началом их конца!

И, как подбитый зверь, почуял враг

Тогда, в прохладный августовский вечер,

Что не сломить Великий Ленинград,

Что город ЖИВ, и жить он будет вечно!

А в зале, позабыв про боль и страх,

Сидели наши бабушки и деды.

И в их войной измученных глазах

Светилась вера в скорую Победу.

Для них, познавших смерч блокадных дней,

Была дороже всяческих сокровищ

Симфония, что выковал в огне,

Под бомбами великий Шостакович.

Бесшумным ветром пронеслись года.

И мы- их дети, правнуки и внуки-

Встаем, едва заслышав эти звуки,

И замираем, как они тогда.

И словно память тех блокадных дней,

Мы свято чтим сокровище сокровищ-

Симфонию, что выковал в огне

Наш легендарный Дмитрий Шостакович

Н. Смирнова

Седьмая симфония Шостаковича

Девятое августа сорок второго.

В блокадном кольце Ленинград.

И глядя на небо ослепшими окнами

дома, затаившись, молчат.

Былое величье утратив всё сразу,

в фанерных щитах, город сник.

Исаакия купол под серою краской

сливается с небом седым.

Кому в этом городе нужно искусство?

Здесь хлеба учтён каждый грамм.

Но в семь загорелись хрустальные люстры.

И публикой полон был зал.

Звучала Седьмая, как божье посланье.

И лица светлели людей.

Зенитки её прикрывали с окраин

огнём всех своих батарей.

И мир потрясённый неверяще слушал

из ада блокады концерт:

в великой симфонии русскую душу,

поправшую мужеством смерть.

Н. Жильцова

Песни на войне

«Священная война»

Не из каленного холодного металла

И не из камня, что износа нет,

Из слов заветных памятником стала

Та песня наших горестей и бед.

В полях, истерзанных траншеями и рвами,

В кровавых всплесках пенящихся рек

Мы эту песню пели не словами,

Самою жизнью в тот жестокий век.

Порывистая поступь партитуры,

Где духа высота и красота, —

Народа стойкость, мужество натуры,

И наш пароль, и клятва, и мечта.

В. Нефедов

Песня

Ребята песню запевают,

На нарах лежа, в тишине,

И песня-то невесть какая,

А сердце разрывает мне.

Все в песне можно и уместно,

И стоит захотеть друзьям —

В теплушку царская невеста

Войдет и тихо сядет к нам…

Но мы поем, поем до ночи

О том, что позабыть нельзя:

«Последний нонешний денечек

Гуляю с вами я, друзья».

И, как далекое наследство,

Пробившись через столько дней,

Твоя судьба сожмет мне сердце,

И я забуду о своей.

М. Львов

Бой за Подсосенки

Ракету молча роты ждут,

Вдруг чей-то голос неизвестный

Не дотерпел пяти минут

И затянул так поздно песню…

Мы подхватили.

Каждый смел

Мечтать о подвиге и славе.

«И беспрерывно гром гремел,

И в дебрях ветры бушевали».

Ракета в небе…

Взвыл металл

Пуль; смяло песню многоточье,

И каждый встал, хоть каждый знал,

Что кто-нибудь ее не кончит.

В бреду сраженья под огнем

Потери тайною покрыты.

Когда ж осел последний дом,

А дзот гранатами закидан,

И очевиден стал успех, —

Себя сочли мы и патроны —

Осталось двадцать человек

Живых, готовых к обороне.

Хоть это мертвым не узнать —

Ее допеть за долг сочли мы:

«Но смерть героям не страшна,

Свое вы дело совершили!»…

С. Сорин

«Вот мчится тройка почтовая...»

Война — войной, а песня — песней:

не всё ж стрелять передовой!

Попеть — оно порой полезней.

И вот — звенит передовая,

и «мчится тройка почтовая»,

эх, по траншее фронтовой!..

И в этой песне величавой

такая ширь, такая даль,

что даже немцы нам кричали:

— Noch einmal! Noch einmal! *

* Ещё раз! Повторить! (нем.)

Ю. Белаш

Колокольчик

Помню госпиталь: просто палатки.

По-над Ладогой снова метёт.

Костя Лебедев, родом из Вятки,

Высоко забирая, поёт.

Кто стонал — тот заслушался молча,

Кто молчал — тот вздохнул: «Во даёт!

«Однозвучно гремит колокольчик», —

Под гитару нам Костя поёт.

Чем до Питера, ближе до бога.

Дали нам костыли и — пока,

Поправляйся, боец!.. А дорога

Предо мной далека, далека…

Л. Хаустов

Солдатские песни

Все было — и скользко, и круто,

Все было — и солнце, и мгла,

Но тихая эта минута

Со мною сквозь годы прошла:

Стреляют поленья сухие,

Недолог походный уют.

Девчата «второй хирургии»

Солдатские песни поют.

Иль сводки последних известий

Повинны, тревожные, в том,

Что даже походные песни

Мы так вдохновенно поем?

И плач над могилою братской,

И зовы далекой любви —

Все вылилось в песне солдатской, —

А песню как хочешь зови.

Замкнусь, тишины не нарушу,

А боль моя — дело мое...

И ранит мелодия душу

И мягко врачует ее.

Терпи! Не приходит до срока

Ни радость, ни горькая весть...

И грустно, что счастье далеко,

И сладко: далеко, да есть.

Н. Новосельнова

Затишье

     Он душу младую

       в объятиях нес...

      М. Лермонтов

Над землянкой в синей бездне

И покой и тишина.

Орденами всех созвездий

Ночь бойца награждена.

Голосок на левом фланге.

То ли девушка поет,

То ли лермонтовский ангел

Продолжает свой полет.

Вслед за песней выстрел треснет —

Звук оборванной струны.

Это выстрелят по песне

С той, с немецкой стороны.

Голосок на левом фланге

Оборвется, смолкнет вдруг...

Будто лермонтовский ангел

Душу выронит из рук...

И. Уткин

Пеленг

Певица по радио пела,

И голос летел далеко,

Сперва осторожно, несмело,

А дальше — как птица, легко.

Весь город в тугие объятья

Тревожного сна погружен...

Была она в бархатном платье,

И слушал ее микрофон.

А где-то в небесном молчанье,

Стараясь держаться прямой,

С далекого бомбометанья

Пошли самолеты домой.

Несли они много пробоин,

Скрываясь в ночных облаках.

Сидел за приборами воин

В своих марсианских очках.

Певица о юности пела,

О лебеде и о тоске.

Катодная лампа горела

На аспидно-черной доске.

А в Гамбурге яростный «зуммер»

В неистовой злобе урчал,

Но голос певицы не умер,

Он только сильнее звучал.

Два мира в эфире боролись.

Сквозь бурю, сквозь грохот и свист

Услышал серебряный голос

В наушниках юный радист.

Узнав позывной Украины,

Над крышами горестных сел

Пилот утомленный машину

По песне, как лебедя, вел.

Пришли самолеты на базу,

Родные найдя берега,

И песня, пожалуй, ни разу

Им так не была дорога.

Е. Долматовский

Песня

Нас атака ждала ночная,

А пока, дожидаясь тьмы,

Затянули, с чего — не знаю,

Невоенную песню мы.

В песне Ятрань-река петляла

И куда-то во мгле плыла.

Загляделся на реку малый —

Видно, в сердце тоска была.

Пули тихую песню скосили.

Ночь дымилась в разрывах бомб.

Мы в огонь и воду ходили,

Мы со смертью сходились в лоб.

И трава под ногами билась

Там, где вражья точилась кровь.

Песня нам на рассвете снилась,

Мы потом ее пели вновь.

Я прошел за врагом по следу

Много верст и в метель, и в зной,

И всегда, как вера в победу,

Ходит песня со мною в бой.

Так иди по спасенным селам

Нежной песнею соловья,

Гневной, ласковой и веселой,

Боевая отрада моя.

Ну, а если паду от раны,

Если сердце замрет в груди,

Ты на поле среди тумана,

Ты меня на жнивье найди.

Не веди ты меня к кринице,

Только весело зазвени,

Только словом простым, сестрица,

Ты тогда на меня дохни.

Расскажи мне, как Ятрань вьется

Там, на Киевщине родной.

Птицей сердце мое забьется,

Встану я и пойду на бой.

Встану я и от боя к бою

Понесу свой крылатый стяг.

Песня, будь же всегда со мною,

Будь подругой моей в боях!

К. Герасименко

Подруга-песня

То грустная, то вольная, как ветер,

То грозная, зовущая на бой,

Подруга-песня! Нет нигде на свете

Другой такой подруги дорогой.

Я уходил от берега родного,

И смерть и подвиг видел я в бою,

И мне открылось песенное слово,

И отдал бою песню я свою.

И в дни блокады, по ночам, бывало,

Когда я, шапки не снимая, спал,

Когда к стене подушка примерзала, —

За словом слово песню я слагал.

Последней спичкой запалив лучину,

Я второпях записывал ее,

И снова в ночь, как в черную пучину,

Меня вело горение мое.

И слушал я, как в мерзлые кварталы,

Во тьму, в метель, над мертвой тишиной,

В сто рупоров незримый запевала

Заводит песню, сложенную мной.

В ней — шум волны, морской пехоты поступь,

И вымпела, идущие в поход,

И тот, вошедший в сказки, полуостров,

И легендарных соколов полет.

В ее словах душа народа бьется,

В ней мать поет о сыне на морях,

В ней все: и месть, и удаль краснофлотца,

И молодость, окрепшая в боях.

Она дышала гневом и призывом,

Она катилась бурей по снегам...

Я выпрямлялся, гордый и счастливый,

И новые созвучия слагал.

И разве сердце громче не забьется,

Когда она, зовущая к боям,

Привольная — над берегом поется,

Призывная — идет по кораблям.

Но песни той, чтобы по всем баянам

Плыла, цвела, рвалась, текла рекой,

Из уст в уста летела безымянной, —

Нет, я еще не написал такой.

Но и в любые штормы и невзгоды

Я сохраню горение мое,

Я вместе напишу ее с народом —

Победы песней назовут ее.

Н. Браун

* * *

В танке холодно и тесно.

Сыплет в щели снег пурга.

Ходит в танке тесном песня

Возле самого врага.

Крутит мерзлыми руками

Ручки круглые радист.

Из Москвы, должно быть, самой

Звуки песни донеслись —

Через свист и вой снарядов,

Через верст несчетных тьму.

В песне той живет отрада

Во высоком терему...

Хороша та сказка-песня,

Но взгрустнул водитель наш:

«К милой я ходил на Невский,

На шестой, друзья, этаж...

И пока гремят снаряды,

Горизонт за Мгой в дыму,

В Ленинград к моей отраде

Нету ходу никому...

Вот пойдем, прорвем блокаду,

Путь откроем в город наш, —

Закачусь к своей отраде

На шестой, друзья, этаж!»

А певец поет, выводит,

Так и хлещет по сердцам...

К ней никто не загородит

Путь-дорогу молодца!

С. Орлов

После боя

Дрогнула гитарная струна.

Кто-то тихо затянул «Катюшу».

Молодая, робкая луна

Из-за чащи выплыла послушать.

Сбросил дрёму с тёмной хвои бор.

И, должно быть, очень удивлённый,

Птичьего концерта дирижёр —

Соловей притих в тени зелёной.

Над озёрной гладью встал туман.

Кто-то из походного рюкзака

Вынул тульский старенький баян,

Под который взвод ходил в атаку.

В нас всегда на звонкие меха

Сердце частым стуком отзывалось,

И острей хотелось бить врага,

И милей Отчизна вспоминалась…

Песня трепетала и плыла

Над передним краем, словно птица,

И томила, и вперёд звала

Молодых советских пехотинцев.

И. Петров

Песня

Завывает между сопок вьюга,

Все сковала хваткой ледяной.

Только ты лишь, песенка-подруга,

Теплотою делишься со мной.

Нас с тобой навеки породнила

Ненависть священная в боях, —

Перед нами никла вражья сила,

Вспять бежал от нас с тобою враг.

Помнишь, злая смерть вокруг бродила

В грозном смерче шквального огня.

В этот час с такою страстной силой

Ты звала на подвиги меня!

И пройдет тоска, как будто смоет

Тяжесть в сердце свежею водой, —

Будто счастьем, ласкою, покоем

Щедро поделилась ты со мной.

Я тревогу в сердце успокою,

Если песнь любимую спою.

Всюду, песня, я пройду с тобою,

Ты поможешь выстоять в бою!

Б. Жилкин

Песня

Ветер кручёный, верчёный, гнутый.

То ребром, то стеной, то кольцом.

Ночь... Бессилье...

Кто выжил, тот вспомнит

про эти минуты.

Люди тихо ложатся

на лёд лицом.

Снежные над Ладогой летели паруса,

Батальон поземицу плечами разрывал.

Я упал — умереть.

Вдруг вдали голоса:

«Эй, баргузин, пошевеливай вал...»

А вокруг такая была темнота!

И тепло замерзать!

И к чему проволочка?

И правильно всё!

И конец!

Но там

Пели люди:

«...плы-ыть недалечко».

И был в голосах бесконечный задор,

Сила несметная в них была.

И я ладонью глаза протёр

И увидал, что ладонь бела.

А ветер всё дул,

мне глаза прикрывал

И вдруг ко льду припадал, распятый.

«Эй, баргузин, пошевеливай вал,

Слышатся грома раскаты...»

Я не дослушать тех слов не мог.

Я бросился к песне.

Бежал, пока

Мой подшлёмник потом намок.

«Славное море — священный Байкал!» —

Пели у берега голоса.

А я за песней шагал и шагал,

И слёзы грели мои глаза.

«Славное море — священный Байкал...»

А песня гремела уже на земле.

Я шёл спокойно вперёд по льду.

Это было очень давно, в феврале...

Это было в сорок втором году...

Я шёл по свистящему февралю,

Сильный, прямой, согретый,

Впервые осмысливший,

как люблю

Родину песни этой.

А. Межиров

* * *

Кружилась метель возле тощих берез.

Свивала в жгуты серебристую пыль.

И ветер нежданно из лесу принес

Знакомую песню, поволжскую быль:

Как Волга-река по весне, в тишине,

В крутых берегах, извиваясь, текла;

Как, плавно качаясь на зыбкой волне,

Разбойничья легкая лодка плыла;

Как в пене и в брызгах играло весло;

Как в терем вернулся разгневанный муж…

Какими судьбами тебя занесло

С Поволжья в таежную финскую глушь?

Был голос поющего звонок и чист.

То птицей взлетал, то в метели тонул.

Шагал целиной ярославец-связист

И с песней меж елками провод тянул.

А. Сурков

Лирическая песня

Под вечер примолкла война.

В землянку вошла тишина.

Лишь сердце стучит,

Да песня звучит,

Да тихо рокочет струна.

Лишь сердце стучит,

Да песня звучит,

Да тихо рокочет струна.

Сидят у печурки друзья —

Солдатская наша семья.

А в песне звучит,

Полынью горит

Бессонная дума моя.

А в песне звучит,

Полынью горит

Бессонная дума моя.

Летят мои думы в поля,

Где зной опалил тополя,

И сердце мне жжет

И властно зовет

Умытая кровью земля.

И сердце мне жжет

И властно зовет

Умытая кровью земля.

А. Сурков

Послушай меня

Послушай меня: я оттуда приехал,

Где, кажется, люди тверды, как гранит,

Где гневной России громовое эхо,

Вперед продвигаясь, над миром гремит.

Где слева — окопы, а справа — болота,

Где люди в соседстве воды и гранат

Короткие письма и скромные фото,

Как копии счастья, в планшетах хранят.

Здесь громкие речи, товарищ, не в моде,

Крикливые песни совсем не в ходу,

Любимую песню здесь люди заводят —

Бывает — у смерти самой на виду!

И если тебя у костра попросили

Прочесть, как здесь принято, что-то свое —

Прочти им, без крика, стихи о России,

О чувствах России к солдатам ее,

Как любят их дети, как помнят их жены...

И станут тебе моментально слышны

И снег и деревья — весь слух напряженный

Овеянной стужей лесной тишины.

И как бы при звуках родной им трехрядки,

Словам твоей правды поверив не вдруг,

Веселый огонь молодой переглядки,

Искрясь, облетит их внимательный круг.

И кто-то дровец, оживляясь, подбросит,

И кто-то смущенно оправит ружье,

И кто-то любимую песню запросит,

И кто-то тотчас же затянет ее...

В холодных порядках серебряной чащи

Осыплется пепел с верхушек седых:

Как будто простое, солдатское счастье

Горячим дыханьем коснется и их.

А русская песня, что с кривдой не в мире,

Пойдет между тем замирать на лету,

Потом, разрастаясь все шире и шире,

Как храбрый разведчик, уйдет в темноту.

И. Уткин

* * *

Когда, ворча измученно и зло,

Война давала людям передышку

И прекращался лай натруженных стволов,

На дальних рубежах устало гасли вспышки,

Смолкал разгорячённый автомат

И тишина наваливалась грузом —

Тогда о песне вспоминал солдат

И уступали место музам.

И был недолгий фронтовой покой

Наполнен то бетховенским аккордом,

То вдохновенной пушкинской строкой,

То шуткой озорной, то монологом гордым,

То песней о ресницах и глазах,

О милом огоньке, о соловьиной трели:

И светлая солдатская слеза

Росинкой застывала на шинели

Я. Галицкий

Песни военных годин

Немало есть песен на свете,

Что звездного света полны,

Но памятней нету, чем эти,

Рожденные в годы войны...

Над бездной смертельной минуты

Встаете с отвагой в очах,

Еще в сапоги вы обуты,

Шинели на ваших плечах...

Над братской могилой березы

И горькое пламя рябин...

Еще высекаете слезы

Вы, песни военных годин...

Всегда вы легки на помине,

И вас не забыл ни один...

Пронзаете сердце поныне

Вы, песни военных годин...

Напевное судеб звучанье

И помнить живые должны

Погибших солдат завещанье,

Чтоб не было больше войны!

И если бы страны решили,

Что мир — их единственный сын,

В почетной отставке бы жили

Вы, песни военных годин!

Немало есть песен на свете,

Что звездного света полны,

Но памятней нету, чем эти,

Рожденные в годы войны…

Р. Гамзатов

Путь песни

Лишь ударила тревога —

В бой, на славные дела

От родимого порога

Песня с нами в путь пошла.

От околицы, от клёнов,

По лугам, полям зелёным.

Песня шла в строю солдатском

От заставы ленинградской,

От Москвы и от Калуги

И, пройдя сквозь дождь и вьюги,

У высокого причала

Море Чёрное качало.

Песня с нами села в танки,

В самолеты, на коня.

А потом пришла в землянки,

Поселилась у огня,

Где потрескивали чурки,

Где письмо к жене, к дочурке,

На гвардейской лёжа бурке,

Второпях писал солдат —

Скоро, мол, вернусь назад.

Но длинна была дорога

До родимого порога,

До невесты, до жены,

До весны, до тишины.

Песня шла сквозь дым и копоть

Вслед бегущему врагу.

Согревала нас в окопах

На нетающем снегу.

В пулях снайпера свистала,

В острие клинков блистала

И в пути бойцам усталым

Самым лучшим другом стала.

Песня, песня боевая —

Неубитая, живая,

До границ дошла с солдатом.

На Дунае, на Карпатах,

Там, где нет теперь войны,

Песни русские слышны.

А. Фатьянов

Песня фронтовая

Минувшее уходит в вечность,

Но вспомнить хочется сейчас,

Как в сорок первом злая нечисть

Катилась с запада на нас.

Как стала песня фронтовая

С оружием достойно в ряд!

К священной ярости взывая,

Вела на подвиги солдат…

Промчались годы, как мгновенья.

Не верится, что столько лет!

И вот остались поколеньям

Те песни мужества, побед.

Они и нежностью, и болью

Звучат и сердце бередят…

Про ту землянку, что с гармонью,

И о солдатах, что не спят.

Какой тут сон, коль забывая

О том, что здесь идут бои,

Во славу жизни, не смолкая,

Шальные пели соловьи.

А легендарная «Катюша»!

Десятилетия прошли,

Она и нынче греет душу,

Как символ девичьей любви!

А синенький платочек скромный?

Мотив той песенки простой,

Как будто заново рождённый,

Звучит всё с той же теплотой.

И ветераны не скрывая,

Всплакнут подчас скупой слезой,

Когда их юность фронтовая

Вернётся песней боевой.

Вернётся, им напоминая

Про те лихие времена,

Как шла от края и до края

Для нас священная война!

Взлетают песни, словно птицы,

Парят в бездонной синеве,

Пусть смолкнет и не повторится

Последний выстрел на земле!

Н. Корзун

А песня ходит на войну

А песня ходит на войну,

А песня рушит доты,

Я тоже песню знал одну,

Как подданный пехоты.

На том гремучем рубеже,

Когда трясет планету,

Она приходит — и уже

Ни зла, ни страха нету.

В нее стреляет миномет,

Ее сечет граната.

И песня — влет. И все поет.

И все ведет солдата.

Она ведет. Она поет.

Она, как свет, живуча.

Над нею рыщет самолет.

Летит снарядов туча.

В нее стреляют сто полков...

Висит разрывов проседь...

Но в мире нет таких стрелков,

Чтоб мир обезголосить.

С. Островой

Наши песни спеты на войне

Седина отсчитывает даты,

И сквозит тревогою уют.

В одиночку старые солдаты

Песни позабытые поют.

Может, так, а может, к непогоде

Ноют раны у седых солдат.

Песни тоже вроде бы не в моде,

Вроде устарели, говорят.

Может быть, и мы и песни стары.

Высохла кровавая роса.

Новое под перебор гитары

Новые выводят голоса.

Легкие и свежие. Обиде

Не копиться, не кипеть во мне.

Наши песни спеты в лучшем виде,

Наши песни спеты на войне.

Там, где переходы и завалы,

Рваная колючка на столбах,

Умирали наши запевалы

С недопетой песней на губах.

С недопетой песней умирали,

Улыбаясь солнцу и весне.

И ко мне из неоглядной дали

Песня выплывает в полусне.

Песне что — звенеть на вольной воле,

До звезды вытягивая нить.

Только мне какой-то смутной боли,

Что ни делай, не угомонить.

И не надо! Ты меня не трогай.

У Победы тоже боль своя.

А тебе своей идти дорогой

И с девчонкой слушать соловья.

Он поет. Вовсю поет в подлеске.

Ночь тиха. Вселенная глуха.

Над ручьем пушистые подвески

Осыпает старая ольха.

Звезды затихают в хороводе,

Соловьи выводят соловьят.

Может, так, а может, к непогоде

Нынче ноют раны у солдат.

М. Дудин

* * *

До баталий охочий

Мнил: «Искусство — обуза!

Там, где пушки грохочут,

Делать нечего музам».

Может, в древности были

Дни подобных баталий:

Пушки речь заводили —

Музы робко молчали.

Но храня все, что свято,

В битве правой и гневной

Были наши солдаты

В дружбе с песней душевной.

В бой за счастье планеты

Шли и в слякоть, и в стужу

Музыканты, поэты,

Взяв перо и оружие.

Шли в атаку и знали,

Что в минуты затишья

Марш призывный, как знамя,

Композитор напишет.

В бой мы сушей ходили,

На морях воевали:

Пушки речь заводили

Музы нет, не молчали!

Славен сплав тот богатый

Силы мысли и чувства:

Миру служат солдаты,

А солдатам — искусство.

В. Матвеев

* * *

С первого взгляда, может,

В них ничего и нет.

Что меня вновь тревожат

Песни военных лет?

Что-то для нас святое

Скрыто в их глубине.

Строки, какие стоя

Хочется слушать мне.

Стершиеся чернила,

Выцветшая тетрадь,

Строки, с какими было

Легче нам умирать.

Песни поры военной

Что сберегли для нас,

Весь неприкосновенный

Наших сердец запас.

С. Островой

* * *

Песням тex военных лет поверьте!

Мы не зря от дома вдалеке

Пели в четырех шагах от смерти

О родном заветном огоньке.

Песни эти с нами и поныне.

Никогда нам петь не надоест,

Как на Запад шли по Украине,

И как с боем взяли город Брест.

И про фотокарточку в кармане,

И про братство фронтовой семьи

Вновь поют друзья — однополчане,

Боевые спутники мои.

Мы не зря про путь к Берлину пели

Как он был нелегок и нескор.

Песни не в пример нам не старели,

И в строю остались до сих пор.

И войны не знавшие ребята

Вместе с ветеранами поют,

Что и умирать нам рановато,

И про то, как помнят и как ждут.

Про дороги, скрытые в тумане,

И про отгремевшие бои,

И про нас, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои.

Песню про победу и походы,

И про тех, кто дал нам закурить,

Помогают памятные годы

В сердце ярким светом озарить.

Время нас, как пулеметы косит,

Но меня, пока еще живого,

Песня незабытая уносит

В незабвенный лес прифронтовой.

Кто-то вальс играет на баяне,

И поют шальные соловьи.

Помните, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои

А. Аркадьев

* * *

Какие песни фронтовые

Минувшей созданы войной!

В них чувства трепетно-живые

Встают безудержной волной.

Она сильна, ей правды хватит

Еще на много лет вперед, —

Она и нас с собой подхватит,

На самый гребень вознесет.

И словно трепетное чудо

В себе услышав, осознав,

Что мы — причастны, мы — оттуда,

Где клен зеленый раскудряв,

Где синий видится платочек,

Где соловьи поют порой,

Где каждый Вася-Василечек

Не просто парень, а герой…

И надо всем — как в поднебесье,

Посмотришь — Родина видна,

Что и для тех, из давней песни,

И для поющих нас — одна.

Н. Веселовская

Баллада о песнях военных лет

Ярче и задушевнее нет

Песен далёких военных лет.

Они — как знамёна, они — как набат,

В бои за Отчизну шёл с ними солдат.

В священной войне поднялась наша рать

С фашистской проклятой ордой воевать.

Как колокол, песни звучали слова:

Вставай, поднимайся, родная страна!

И шёл наш солдат по дорогам войны,

Не зная преград, шёл и ночи, и дни,

Шёл, слёзы глотая, теряя друзей,

Шёл, землю спасая, Отчизну, детей.

А в тесной печурочке бился огонь,

И пела солдату в землянке гармонь.

Всем вьюгам назло пой, гармонь, говори

О милых глазах, негасимой любви!

Забыв о войне, замирали бойцы,

А в вальсе старинном вздыхали басы,

Под звуки гармоники каждый молчал,

О чём-то своём, дорогом вспоминал.

Забравшись подальше к себе в уголок,

Вот кто-то достал из шинели платок.

За синий платочек, что носит с собой,

Строчит пулемётчик в страде боевой.

Летит в дом родной треугольник письма,

Солдат написал: «Я вернусь, жди меня».

И он возвратился, из пепла восстал,

Он выжил, солдат, хоть сто раз умирал!

Нет, эти дороги забыть нам нельзя,

Остались в полях боевые друзья,

Где вороны кружат, где пыль да туман,

Да пули свистят, да разросся бурьян.

И пусть соловьи не тревожат солдат,

Пускай перед боем солдаты поспят,

Ведь завтра опять потечёт кровь рекой,

И будет последний, решающий бой.

За рощей в дыму догорает закат,

От взвода осталось лишь трое ребят.

В бессмертье шагнули погибшие те

На безымянной родной высоте.

По снежным сугробам в метели и град

Шли наши бойцы защищать Сталинград.

А сколько осталось лежать там навек,

Упав на горячий и пепельный снег!

Но вот, наконец, День Победы настал,

О нём каждый миг каждый воин мечтал.

И радость, и слёзы у всех на глазах,

Блестит седины белый снег на висках.

Объят тишиною Мамаев курган,

Жертвы войны похоронены там.

И вечно с главою поникшею мать

Упорно сыночка с войны будет ждать.

На братских могилах не ставят крестов,

К ним кто-то приносит букеты цветов.

Увы! Велика той Победы цена…

Ты жив, фронтовик? Так надень ордена!

Пусть нам журавлей белокрылых полёт

Напомнит о тех, кто уже не придёт.

У Бога молю я, прошу тишины,

Чтоб не было больше на свете войны.

Тревожнее и задушевнее нет

Песен далёких военных лет.

Они — как знамёна, они — как набат,

В бои за Отчизну шёл с ними солдат.

Г. Пронина

Концерт

Враги сожгли родную хату…

М. Исаковский

Вышел парень, невзрачный с виду,

И сказал, подождав тишины:

— Выступает хор инвалидов

Отечественной войны… —

Перед тем как они запели,

Над дорогами всей земли

Прогремели

И проскрипели

Самодельные костыли…

Песня, песня!

Сколько тоски,

Сколько горя в ней и тревоги!

И несут эту песню в дороге

Балалаечник без руки

И танцор, потерявший ноги…

Песня, песня!

Сквозь клубы пыли

Над простором родной земли

Увидали рассвет слепые

И глухие слух обрели.

И под солнцем

В потоках света

Стали черные реки видны…

Стой! Замри! Не вращайся, планета! —

Выступает

Память

Войны.

В. Фирсов

* * *

Когда я в госпитале пел

Среди беды самой,

Был очень слаб и неумел

Картавый голос мой.

Я пел, превозмогая стыд,

Бойцам и докторам.

Так муха по весне жужжит

Между забитых рам.

Но за палатною стеной

Была ещё зима.

Прикамский лес стоял стеной

Да тёмные дома.

Была такая тишина,

Когда я замирал.

Как будто кончилась война,

И я с ней умирал.

То было счастье — ради них,

Доставленных сюда,

Боль превозмогших в этот миг,

Исчезнуть навсегда.

Потом я с каждым говорил,

Ел белый хлеб и мёд

И, может, набирался сил

На все года вперёд.

Н. Злотников

Концерт

Сорок трудный год.

Омский госпиталь…

Коридоры сухие и маркие.

Шепчет старая нянечка:

«Господи!

До чего же артисты

маленькие…»

Мы шагаем палатами длинными.

Мы почти растворяемся в них

с балалайками,

с мандолинами

и большими пачками книг.

Что в программе?

В программе — чтение,

пара песен

военных, правильных…

Мы в палату тяжелораненых

входим с трепетом и почтением.

Двое здесь.

Майор артиллерии

с ампутированной ногой,

в сумасшедшем бою

под Ельней

на себя принявший огонь.

На пришельцев глядит он весело…

И другой —

до бровей забинтован, —

капитан, таранивший «мессера»

три недели назад

над Ростовом.

Мы вошли.

Мы стоим в молчании.

Вдруг

срывающимся фальцетом

Абрикосов Гришка отчаянно

объявляет начало концерта.

А за ним,

не вполне совершенно,

но вовсю запевале внимая,

о народной поём,

о священной

так, как мы её понимаем.

В ней Чапаев сражается заново,

краснозвёздные мчатся танки.

В ней шагают наши в атаки,

а фашисты падают замертво.

В ней чужое железо плавится,

в ней и смерть отступать должна.

Если честно признаться,

нравится

нам такая война!

Мы поём.

Только голос лётчика

раздаётся.

А в нём — укор:

— Погодите…

Постойте, хлопчики…

Погодите…

Умер майор… —

Балалайка всплеснула горестно.

Торопливо,

будто в бреду…

…Вот и всё

о концерте в госпитале

в том году.

Р. Рождественский

Армия

В палате выключили радио,

И кто-то гладил мне вихор...

В зиминском госпитале раненым

Давал концерт наш детский хор.

Уже начать нам знаки делали,

Двумя рядами у стены

Стояли девочки и мальчики

Перед героями войны.

Они, родные, некрасивые,

С большими впадинами глаз,

И сами жалкие, несильные,

Смотрели с жалостью на нас.

В тылу измученные битвами,

Худы, заморены, бледны,

В своих пальтишках драных были мы

Для них героями войны.

О, взгляды долгие, подлобные!

О, сострадание сестёр!

Но вот: «Вставай, страна огромная!» —

запел, запел наш детский хор.

А вот запел хохол из Винницы.

Халат был в пятнах киселя,

И войлок сквозь клеенку выбился

На чёрном ложе костыля.

Запел бурят на подоконнике,

запел сапёр из Костромы.

Солдаты пели, словно школьники,

И, как солдаты, пели мы.

Все пели праведно и болестно —

И няня в стареньком платке,

И в сапогах кирзовых докторша,

Забывши градусник в руке.

Разрывы слышались нам дальние,

И было свято и светло...

Вот это всё и было — Армия.

Всё это Родину спасло.

Е. Евтушенко

Артистам блокады

Пусть зрители по-зимнему одеты,

Пусть в треть накала лампочки горят, —

Спектаклями театра оперетты

Бросает вызов смерти Ленинград.

Назло всему какой-то бес в актерах,

Пожарные глядят из-за кулис.

Аплодисментов нет, есть только шорох

От рукавиц да слабый возглас «бис».

Мне улыбаясь, будто мы знакомы,

И что-то в сердце всколыхнув у всех,

Марица выбегала на поклоны,

Отпраздновать блокадный свой успех.

От близких взрывов зданье содрогалось,

С актерами мы вместе шли в подвал.

Комедии интрига прерывалась,

Трагедия опять вступала в зал.

Воздушные тревоги повторялись,

Врага бессильной злобой налиты,

А вот в конце спектакля появлялись,

Как это и положено, цветы.

Они, конечно, были неживые,

И это каждый в зале различал.

О, розы самодельные, такие,

Что ни один артист не получал!

Бумажные бутоны и побеги,

Непризнанные дети красоты.

Не клейстером, а запахом Победы

Неистребимо пахли те цветы.

Л. Хаустов

Как мы с подружкой ходили на оперетту «Сильва»

в блокадном Ленинграде.

Однажды днем, весною раннею,

Когда заметно прибыл день,

Вдвоем, с моей подружкой Саней,

Собрались оперетту «Сильва» посмотреть.

И кто бы думал, в дни блокады страшной,

Когда весь город мерз и голодал,

В «Александринке» — знаменитейшем театре,

Спектакли шли, и был заполнен зал.

Собрались мы с Санюшей быстро.

Оделись потеплее и пошли.

И, чтобы не замерзнуть окончательно,

Несли в карманах «микро»-сухари.

Пришли, уселись на места в партере.

В пальто и в валенках, в платках.

И все не верилось, ужели

В театре мы, а не в мечтах.

Вот увертюры звуки отзвучали

И действующих лиц любовь и завить мы узнали.

Блеск оперетты лился, как фонтан:

Куплеты, арии, дуэты и канкан.

Актеры были все в вечерних туалетах,

И Кальман так божественно звучал.

И мы переживали действо оперетты

И уносились в мирные года.

И мы забыли об обстрелах и блокаде,

О холоде страшнейшей той зимы —

Ведь слушали мы «Сильву» в Ленинграде,

Как будто и не голодали мы.

Спектакль окончен. Люди с кресел встали,

Актеры, как один, все вышли к нам.

И зрителей аплодисменты долгие звучали,

Как благодарность музам и творцам.

Мы верили, что кончится блокада,

И будет ненавистный враг разбит.

Таких людей, как в грозном Ленинграде,

Никто и никогда не победит!

О. Иванова

Оперетта в военной шинели

Оперетта!.. Улыбка на милом лице,

Неподвластная прихотям моды.

А ты слушал, мой друг, оперетту в «кольце»

В незабвенные страшные годы?

Ту, что, в тыл не уехав, осталась в огне,

Вместе с нами у стен Ленинграда,

Пережив девятьсот нескончаемых дней

В самом пекле блокадного ада.

Нет, она не громила из пушек врага,

Пулемётным дождём не косила.

Но для нас, как Святыня, была дорога

Вечной музыки дивная сила.

А, быть может, явилась она для души

Тем кусочком блокадного хлеба,

Что позволил с любовью и верой дожить

До счастливого, мирного неба.

Все, познавшие ужас тугого кольца,

Вспоминают «сквозь памяти дюны»,

Как святую надежду вселяла в сердца

Перикола с улыбкою юной,

Как, пронзая бомбёжек отчаянный град,

Золотые аккорды звенели,

И стояла стеной за родной Ленинград

Оперетта в военной шинели...

Н. Смирнова

Артистам театра музыкальной комедии

Музыкальный театр, блокада…

Дух победный не свыкся с ней!

Вы для жителей Ленинграда

Не щадили жизни своей.

Поднимали дух у голодных,

Позабывших праздник людей.

Выступали в залах холодных

900 мучительных дней.

За кулисами умирали,

Доиграв спектакль до конца,

Но ни разу не показали

Искаженной болью лица.

Прямо смерти в лицо смеялись,

А бесстрашных боится смерть.

Вы живыми для нас остались,

Чтоб вовеки не умереть.

В. Глушанкова

Танцы

Танцы до утра

Воет вьюга на Осколе,

По реке скользят ветра.

Говорят, сегодня в школе

Будут танцы до утра.

Хриплый голос радиолы,

Снег, летящий на порог;

Запах пудры невеселый,

Топот валяных сапог.

Танца вечная погоня

Удивительно легка,

И лежит в моей ладони

Незнакомая рука.

Вряд ли вы меня поймете

В ваши восемнадцать лет.

Я собьюсь на повороте

И один уйду в буфет,

Где, имея на примете

Платье в розовых цветах,

Вперевалку, как медведи,

Ходят летчики в унтах.

Наш отъезд назначен на семь.

Чуть светлеют небеса.

Чем же мы судьбу украсим

За последних два часа?

Только сядем по машинам

Под брезентное крыло,

Ты рукою помаши нам

Сквозь морозное стекло.

И запомни нас такими —

В перекрещенных ремнях,

Некрасивыми, родными,

С автоматами в руках.

И прости, что едем мимо,

Что в больших глазах твоих

Видим мы глаза любимых

Дальних ласточек своих.

Е. Долматовский

Случайный вальс

Ночь коротка,

Спят облака,

И лежит у меня на ладони

Незнакомая ваша рука.

После тревог

Спит городок.

Я услышал мелодию вальса

И сюда заглянул на часок.

Хоть я с вами почти незнаком

И далёко отсюда мой дом,

Я как будто бы снова

Возле дома родного.

В этом зале пустом

Мы танцуем вдвоём,

Так скажите мне слово,

Сам не знаю о чём.

Будем кружить,

Петь и дружить.

Я совсем танцевать разучился

И прошу вас меня извинить.

Утро зовёт

Снова в поход.

Покидая ваш маленький город,

Я пройду мимо ваших ворот.

Хоть я с вами почти незнаком

И далёко отсюда мой дом,

Я как будто бы снова

Возле дома родного.

В этом зале пустом

Мы танцуем вдвоём,

Так скажите мне слово,

Сам не знаю о чём.

Е. Долматовский

В прифронтовом лесу

С берез, неслышен, невесом,

Слетает желтый лист.

Старинный вальс «Осенний сон»

Играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы,

И, словно в забытьи,

Сидят и слушают бойцы —

Товарищи мои.

Под этот вальс весенним днем

Ходили мы на круг,

Под этот вальс в краю родном

Любили мы подруг;

Под этот вальс ловили мы

Очей любимых свет,

Под этот вальс грустили мы,

Когда подруги нет.

И вот он снова прозвучал

В лесу прифронтовом,

И каждый слушал и молчал

О чем-то дорогом;

И каждый думал о своей,

Припомнив ту весну,

И каждый знал — дорога к ней

Ведет через войну…

Так что ж, друзья, коль наш черед, —

Да будет сталь крепка!

Пусть наше сердце не замрет,

Не задрожит рука;

Пусть свет и радость прежних встреч

Нам светят в трудный час,

А коль придется в землю лечь,

Так это ж только раз.

Но пусть и смерть — в огне, в дыму —

Бойца не устрашит,

И что положено кому —

Пусть каждый совершит.

Настал черед, пришла пора, —

Идем, друзья, идем!

За все, чем жили мы вчера,

За все что завтра ждем!

М. Исаковский

Вальс, который дотанцуем…

У разрушенного бомбами вокзала

Примерзали к рельсам эшелоны.

В бывшем клубе печка догорала,

И крутил солдат бывалый ручку граммофона.

Граммофон в малиновых разводах

Нам таким знакомым показался…

Думалось: в сраженьях и походах

Что нам в устаревших ныне вальсах.

Коль вглядеться в золотые были,

Вспомним, как на первые доходы

Всем колхозом клубу мы купили

Граммофон в таких же вот разводах.

Словно в сказке, в милой небылице,

Дед Мороз принес из чудо-леса

Нашей юности забытую страницу

На разъезд под городом Смоленском.

Как — не знаю, руки отыскали

Девичьи, в перчатках теплых, пальцы.

Как мы закружились в этом зале

В старомодном, хрипловатом вальсе.

Видел я застывшие в восторге,

Синие глаза твои, родная,

Девушка в защитной гимнастерке,

Милая подруга фронтовая.

Вальс мы до конца не станцевали.

На посадку сбор труба сыграла.

Мы тогда друг друга потеряли

В темноте разбитого вокзала.

Но, пройдя дорогою военной,

Возвратившись в сторону родную,

Мы найдем друг друга непременно,

Вальс мы непременно дотанцуем.

А. Фатьянов

Суровый танец

И на току,

И в чистом поле

В войну я слышала не раз;

— А ну-ка, бабы,

Спляшем, что ли! —

И начинался сухопляс.

Без музыки.

Без вскриков звонких,

Сосредоточенны, строги,

Плясали бабы и девчонки.

По-вдовьи повязав платки.

Не павами по кругу плыли,

С ладами чуткими в ладу,

А будто дробно молотили

Цепами горе-лебеду.

Плясали,словно угрожая

Врагу:

«Хоть трижды нас убей,

Воскреснем мы и нарожаем

Отечеству богатырей!»

Наперекор нелёгкой доле,

Да так, чтобы слеза из глаз.

Плясали бабы в чистом поле

Суровый танец —

Сухопляс.

Л. Татьяничева

Исполнители и инструменты

Гармонь (из поэмы «Василий Теркин»)

Только взял боец трехрядку,

Сразу видно — гармонист.

Для началу, для порядку

Кинул пальцы сверху вниз.

Позабытый деревенский

Вдруг завел, глаза закрыв,

Стороны родной смоленской

Грустный памятный мотив,

И от той гармошки старой,

Что осталась сиротой,

Как-то вдруг теплее стало

На дороге фронтовой.

От машин заиндевелых

Шел народ, как на огонь.

И кому какое дело,

Кто играет, чья гармонь.

Только двое тех танкистов,

Тот водитель и стрелок,

Все глядят на гармониста —

Словно что-то невдомек.

Что-то чудится ребятам,

В снежной крутится пыли.

Будто виделись когда-то,

Словно где-то подвезли...

И, сменивши пальцы быстро,

Он, как будто на заказ,

Здесь повел о трех танкистах,

Трех товарищах рассказ.

Не про них ли слово в слово,

Не о том ли песня вся.

И потупились сурово

В шлемах кожаных друзья.

А боец зовет куда-то,

Далеко, легко ведет.

— Ах, какой вы все, ребята,

Молодой еще народ.

Я не то еще сказал бы, —

Про себя поберегу.

Я не так еще сыграл бы, —

Жаль, что лучше не могу.

Я забылся на минутку,

Заигрался на ходу,

И давайте я на шутку

Это все переведу.

Обогреться, потолкаться

К гармонисту все идут.

Обступают.

— Стойте, братцы,

Дайте на руки подуть.

— Отморозил парень пальцы, —

Надо помощь скорую.

— Знаешь, брось ты эти вальсы,

Дай-ка ту, которую...

И опять долой перчатку,

Оглянулся молодцом

И как будто ту трехрядку

Повернул другим концом.

И забыто — не забыто,

Да не время вспоминать,

Где и кто лежит убитый

И кому еще лежать.

И кому траву живому

На земле топтать потом,

До жены прийти, до дому, —

Где жена и где тот дом?

Плясуны на пару пара

С места кинулися вдруг.

Задышал морозным паром,

Разогрелся тесный круг.

— Веселей кружитесь, дамы!

На носки не наступать!

И бежит шофер тот самый,

Опасаясь опоздать.

Чей кормилец, чей поилец,

Где пришелся ко двору?

Крикнул так, что расступились:

— Дайте мне, а то помру!..

И пошел, пошел работать,

Наступая и грозя,

Да как выдумает что-то,

Что и высказать нельзя.

Словно в праздник на вечерке

Половицы гнет в избе,

Прибаутки, поговорки

Сыплет под ноги себе.

Подает за штукой штуку:

— Эх, жаль, что нету стуку,

Эх, друг,

Кабы стук,

Кабы вдруг —

Мощеный круг!

Кабы валенки отбросить,

Подковаться на каблук,

Припечатать так, чтоб сразу

Каблуку тому — каюк!

А гармонь зовет куда-то,

Далеко, легко ведет...

Нет, какой вы все, ребята,

Удивительный народ.

Хоть бы что ребятам этим,

С места — в воду и в огонь.

Все, что может быть на свете,

Хоть бы что — гудит гармонь.

Выговаривает чисто,

До души доносит звук.

И сказали два танкиста

Гармонисту:

— Знаешь, друг...

Не знакомы ль мы с тобою?

Не тебя ли это, брат,

Что-то помнится, из боя

Доставляли мы в санбат?

Вся в крови была одежа,

И просил ты пить да пить...

Приглушил гармонь:

— Ну что же,

Очень даже может быть.

— Нам теперь стоять в ремонте.

У тебя маршрут иной.

— Это точно...

— А гармонь-то,

Знаешь что, — бери с собой.

Забирай, играй в охоту,

В этом деле ты мастак,

Весели свою пехоту.

— Что вы, хлопцы, как же так?..

— Ничего, — сказал водитель, —

Так и будет. Ничего.

Командир наш был любитель,

Это — память про него...

И с опушки отдаленной

Из-за тысячи колес

Из конца в конец колонны:

«По машинам!» — донеслось.

И опять увалы, взгорки,

Снег да елки с двух сторон...

Едет дальше Вася Теркин, —

Это был, конечно, он.

А. Твардовский

Гитара

До последнего выкрика

ты держался в бою.

До последнего вылета

нес гитару свою.

Но однажды в кабине

с желваками у скул

в обгоревшей машине

до своих дотянул.

А на взлетной площадке,

расставаясь с людьми,

мне сказал:

— Всё в порядке,

вот гитару возьми.

И носилки по росам

унесли в медсанбат,

и увидел я слезы

на глазах у ребят...

Быстро годы уходят,

превращаются в быль.

Как тебе не подходит

слово горькое «был».

Но осталась недаром

здесь со мной на земле —

фронтовая гитара

в обгоревшем чехле.

Г. Георгиев

Баян

В грязи буксовали машины,

Стихал огневой ураган…

В Полесском селенье нашли мы

Потрепанный тульский баян.

Его из немецкой землянки

Достал мой товарищ, сапер,

И ласково корпус и планки

Шершавой полою протер.

И, тронутый теплым участьем,

Баян на коленях бойца

Запел и заплакал от счастья,

И дрогнули наши сердца.

Он пел в разоренном Полесье,

Под небом, от дыма седым,

Свободные русские песни,

В боях не забытые им.

Он пел на заре переливно

О кленах, о Туле родной…

Он с песней дошел до Берлина

И с песней вернулся домой.

В. Степанов

Гармонь

В бои-атаки жаркие

Летит мой верный конь.

В дарёном полушалке

Завёрнута гармонь.

Тот полушалок шёлковый

Сняла невеста с плеч.

Тот полушалок шёлковый

Поклялся я сберечь.

Гармоника, гармоника,

Нарядные меха.

Эх, путь-дорожка конника

Далека.

Мы мчались по пожарищам

Дорогою на юг,

Да лучшего товарища

Ранило в бою.

Ранен был осколком он,

Качнулся и упал.

Я полушалком шёлковым

Его перевязал.

Гармоника, гармоника,

Нарядные меха.

Эх, путь-дорожка конника

Далека.

Простит невеста коннику

На полушалке кровь.

Сыграй, сыграй, гармоника,

Сыграй мне про любовь.

Про боевых товарищей,

Узнавших сталь штыков.

Про милых, ожидающих

С победой женихов.

А. Фатьянов

Веселые парни

В землянке играют веселые парни:

Один на гармошке, другой на гитаре.

Никто из ребят не сыграет шикарней,

Так лихо по струнам никто не ударит.

Узнавшие горе. Хлебнувшие горя.

В огне не сгорели. В боях уцелели.

Никто не расскажет смешнее историй,

И песен никто не споет веселее.

Ну что ж, что гремят бесконечные залпы?

Взлетает гармошка, сверкая резьбою.

И, слушая песню, никто не сказал бы,

Что час лишь, как парни вернулись из боя.

А. Фатьянов

Скрипка бойца

Еще и пожары в лесу не потухли,

Как все запушил, побелил снежок.

Мирно дымились походные кухни,

Бойцы по-хозяйски садились в кружок.

Василий смотрел на отлогие взгорья

И думал: «Весна невеселая тут...

Что, может, сейчас вот в консерваторию

По улицам шумным ребята идут.

Они на углу покупают мимозы

(На улице Герцена столько мимоз!)

И день начинается шумен и розов,

А здесь... Канонада, метели. Мороз.

И снег — то упругий, то жесткий, то зыбкий.

Снежинки поземки, как иглы, остры.

И руки, когда-то державшие скрипку,

Сжимают винтовку...

Гаснут костры».

Каменный дом за железной оградой.

Кругом обложила лесов синева.

Должно быть, разрывом тяжелых снарядов

Смахнуло с подъезда чугунного льва.

Крыльцо поросло желтоватым мохом,

Белые стены обожжены.

Шли осторожно, — ждали подвоха

От этой, почти ледяной, тишины.

Быть может, под камнем прячется мина

И смерть притаилась за каждым кустом?

Гуськом, с полушубков стряхнувши иней,

Солдаты входили в таинственный дом.

И вот — открыта солдатская фляга,

Сало румяное на столе.

А стол здесь, как памятник бывшим благам,

Стоит здесь не менее сотни лет.

На окнах морозных поблескивал бисер.

И, словно хозяин, вошедший в дом,

Солдат растолкал батальонный писарь

И целиком завладел столом.

Чернила из сумки походной вынул.

Достал из планшетки листки дневника.

Кто-то толкнул Василия в спину, —

«Вася, смотри-ка, — скрипка, никак?»

Тот, оглянувшись, едва не вскрикнул

И, сняв со стены футляр дорогой,

Вынул красивую, легкую скрипку

И нежно погладил зазябшей рукой.

Щекою прильнув к ее скользкому тельцу,

Он робко по струнам провел смычком, —

И поднялась, закружилась метелица

Звуков, рожденных бойцом-скрипачом.

Звуки, родные и близкие сердцу,

С каждым дыханьем смелели вдвойне.

Что это? Танец? Фантазия? Скерцо?

Нет! Это повесть, рассказ о войне.

Пусть непослушны замерзшие пальцы

И, часто сбиваясь, скрипка поет,

Но слышалось в музыке — снег осыпается,

Ветер идет по полям боев.

Ходят седые, бездомные вьюги

В долгие, зимние ночи без сна.

Горько, как плач одинокой подруги,

Протяжно и долго рыдала струна.

Словно глубины сердец измерив,

Василий играл о прожитых днях...

Скрипнули тяжко дубовые двери, —

Вошел командир

И застыл в дверях.

Было в музыке столько силы,

Горя, радости, новизны.

Погибших товарищей вспомнил Василий,

Смычок постепенно ушел на низы.

И вдруг, будто первой победы предвестник,

Родился высокий, торжественный звук.

Близкая сердцу солдатская песня

Тонкий смычок вырывала из рук.

И подхватили мы песню, запели,

И разомкнулась вокруг тишина.

Там, где шумели кудлатые ели,

Русская песня была слышна.

Враг почуял, что к ним проникает

Песня под неуязвимую бронь

В танки, в блиндаж, —

С переднего края

По голосу песни открыли огонь.

А песня неслась через лес, по полю,

Смешавшись с метелью, в чужое село,

Славя народа отвагу и волю,

Не умирая — врагам назло!

Скрипка умолкла. И мы замолчали.

Слезы светились в глазах у солдат.

Стоя с приподнятыми плечами,

Смотрел на Василия наш комбат.

Смущенный Василий хотел было скрыться,

Но командир, поравнявшись с ним,

Снял свои теплые рукавицы,

Буркнул отрывистое: «Возьми!..»

И, отвернувшись, шагами широкими

Ушел в дальний угол и лег на шинель.

С воплем и свистом за синими окнами

Шла в наступление метель...

А. Фатьянов

* * *

Мандолина выводит тоненько, тоненько

С переборами гопака.

Не смущает веселого, ладного конника

Перевязанная рука.

Пусть чужие дозорные шляются около,

Пусть над озером ветра вой,

Он летает по кругу соколом, соколом

С гордо поднятой головой.

И мигает в такт коптилка неяркая,

Язычок змеиный деля.

И по черному полу, шаркая, шаркая,

Пишут валенки вензеля.

А за стенкой гремят, как удары молота,

Залпы спрятанных батарей…

Хорошо мне сегодня, просторно, молодо

В этом братстве богатырей.

А. Сурков

* * *

Над умытым росой кирпичом

Клонит горькие грозди калина.

Неизвестно, о ком и о чём

На закате грустит мандолина:

То ли просто в ней звон камыша,

То ли скорбь по недавней утрате.

Всё равно. Потеплела душа,

Подпевая струне на закате.

И грустя, и скорбя, и любя,

И томясь ожиданьем в разлуке,

Сердце воина слышит тебя

В мимолётном серебряном звуке.

А. Сурков

Песня о слепом баянисте

Запев.

Немного в жизни надо нам!

Мы мертвым полем шли

И в поле том негаданно

На песню набрели.

Солдатских дум избранница,

Она и здесь жива.

И здесь к ней сердце тянется

Как к солнышку трава.

Над песней ветер крутится,

Задира и буян.

Сквозь снежную распутицу

Ее ведет баян.

Старинная, не новая,

Она цветет в груди.

Ведь зарево багровое

За Нарой, впереди.

Ведь снег чернеет пятнами,

А за спиной Москва.

И стали вновь понятными

Старинные слова.

Огонь метнулся и погас

В кустах, между ветвей.

«Настал, настал тяжелый час

Для родины моей».

«Настал, настал тяжелый час

Для родины моей,

Молитеся вы, женщины,

За ваших сыновей».

Сечет струя упрямая

По снежной целине.

«Трансваль, Трансваль,

Страна моя,

Ты вся горишь в огне».

Осколки падают к ногам.

Нам с песней ночь тепла...

Откуда ты в железный гам

К нам в гости забрела?

Песня первая.

Шуршит свинец в нежатой ржи,

В некошенной траве.

Мы защищаем рубежи

На подступах к Москве.

Над речкой Нарой черный дым.

Сечет железный град.

А мы по грудь в земле сидим

И ни не шаг назад.

Невзрачен день, а ночь длинна,

А непогода зла.

В такую непогодь война

К нам гостя привела.

Пришел парнишечка чудной

В наш неуютный стан.

Тяжелый ящик за спиной,

В том ящике баян.

Сосновой палкой впереди

Нащупывает путь.

Зовет и просит: — Проводи

К бойцам куда-нибудь.

Я на дожде насквозь промок,

Шагая налегке.

Мой подмосковный городок

Отсель невдалеке.

Мне не держать в руках ружье —

Глаза мои темны.

Но сердце зрячее мое

Не терпит тишины.

Быть может песенка моя

Придется ко двору.

А если надо будет — я

Со зрячими умру.

* * *

Рабочей, золотой души

Был комиссар у нас.

Сказал он писарю: — Впиши

Товарища в приказ.

В полях, освистанных свинцом

Военных непогод,

Баян зачислен был бойцом

В стрелковый первый взвод.

С дороги тропка завилась

В блиндажную нору.

И вправду — песенка пришлась

Бригаде ко двору.

Песня вторая.

Поднявшись спозаранку.

Товарищ наш слепой

Все ходит по землянкам

Натоптанной тропой.

На черный ящик сядет,

— Концертик, что ли, дам?

Ремень к плечу приладит,

Ударит по ладам.

День гулко рвется миной,

Снарядом воет зло,

А с песенкой старинной

Не страшно и тепло.

Средь боевого шума

Напев высок и чист...

— О чем на сердце дума,

Товарищ баянист?

— Подсядь ко мне поближе!

Про молодость свою,

Про все, что сердцем вижу,

Я песенку спою.

За прибережной кручей

Угрюмые леса.

Баян ты мой певучий.

Стальные голоса!

За прибережной кручей

Сожженные сады.

Баян ты мой певучий,

Послушные лады!

Над прибережной кручей

На ветлах воронье.

Баян ты мой певучий,

Оружие мое!

У края жизни смело

Лады баяна тронь.

И кажется — запела

Далекая гармонь.

Мила она, как вести

О дальней стороне,

Как вести о невесте,

О друге, о жене.

И кажется — в небесной

Холодной вышине

Душа летит за песней

К потерянной весне.

Та песенка простая

Понятна и близка.

И тает, отлетая,

Окопная тоска.

Тоска, как льдинка, тает

И не страшна пурга.

Подснежник прорастает

Сквозь черные снега.

Поля росой умылись.

Ручьи светлей слюды.

И зеленью покрылись

Сожженные сады,

Леса ветвями машут.

А там, где шли бои,

Под песню землю пашут

Товарищи мои.

Играй, баян мой старый,

О солнце и весне,

Над русской речкой Нарой

В железной тишине.

Песня третья.

Недолго до рассвета

Над лесом стыть луне.

Зелёная ракета

Сгорает в вышине.

Морозные иголки

Летят с большой сосны,

Как ломкие осколки

Железной тишины.

Взлетели из метели

Железные стрижи.

Землянки опустели,

Притихли блиндажи.

Огня струей багровой

Кустарник опален.

В ружье, на смерть готовый,

Поднялся батальон.

Все ближе рев и топот,

Все резче ветра свист.

Наощупь из окопа

Выходит баянист.

Сечет свинец горячий.

Над полем сталь гудёт.

А он вперед, как зрячий,

Уверенно идет.

Над полем небо в звездах.

От залпов ночь глуха.

Баян глотает воздух

В просторные меха.

Над прибережной кручей,

Над ширью ветровой,

Запел баян певучий

Под грохот боевой.

Как ураган на воле,

Как снежных глыб обвал.

Бушует в мертвом поле

«Интернационал».

В снегах лощины тесной,

Где берег Нары крут,

Сквозь смертный вихрь, за песней

Товарищи идут.

Провыла мина волком.

Рассвет качнулся, мглист,

И раненный осколком

Споткнулся баянист.

Но в грохоте и вое

Та песня не умрет.

К нему подходят двое,

Ведут его вперед.

И вновь вихрится шквалом

Над полем, над рекой:

«С Интернационалом

Воспрянет род людской».

Звенит над болью жгучей

И гонит забытье...

Баян ты мой певучий.

Оружие мое!

А. Сурков

Баллада о скрипаче и скрипке

Сменив уют и тишину

На фронтовую обстановку,

Попала скрипка на войну,

В одну компанию с винтовкой.

Владелец взял ее с собой,

Не в силах разлучиться с нею,

В огонь и дым передовой,

В залитые водой траншеи.

И между схватками, когда

Война давала передышку,

Касался струн скрипач-солдат

И волновался, как мальчишка.

Шли непрерывные бои,

И горю не было предела,

А скрипка пела о любви,

О красоте и счастье пела.

А скрипка пела про свое

Среди страданий и печали

И струны тонкие ее

Тепло и нежность излучали.

И изнуренные бойцы

Вдруг улыбались удивленно.

И ветераны и юнцы,

Едва пришившие погоны.

И в пенье чистом, как роса,

Им слышались необъяснимо

Тоскующие голоса

Далеких, как мечта, любимых.

И вспоминались ясно вдруг

Невест и жен родные лица,

Среди свинцовых долгих вьюг,

Успевшие почти забыться.

И легче становилось им,

Пускай на краткий миг, но все же,

Как будто заглянув к родным,

Перешагнув родной порожек.

А музыкант водил смычком

И волновался, как мальчишка,

И ничего не знал о том,

Что он давно у смерти в списке.

И снайпер, спрятавшись вдали,

На мушку взял его однажды,

А скрипка пела о любви,

Великодушной и отважной.

И рухнул на траву он вдруг

И умер, даже и не вскрикнув,

Мгновенно выронив из рук

Простреленную пулей скрипку.

У серебристого ручья,

Среди ромашковой поляны

Похоронили скрипача

Печальные однополчане.

И в бой, что ждал их впереди,

Отправились солдатским строем,

А он со скрипкой на груди

Лежал, засыпанный землею.

И не окончилась война,

И было крови все ей мало,

Но что-то светлое весна

На струнах радуги играла...

Зельвин Горн

Скрипка

Шла война… И казалось ошибкой —

По пожарам дорог фронтовых

Шёл солдат, как солдат… Только скрипка

Отличала его от других.

Он со скрипкой бросался в атаку,

На привалах, дымя табачком,

На броне, как шаман иль оракул,

Трогал струны заветным смычком.

А, бывало, среди артобстрела

Скрипке вторил и брат — автомат,

Добавляли свои децибелы

Свист снарядов, разрывы гранат.

Укрывал он шинелькою скрипку

И на ночь клал в окоп, в самый низ,

Чтоб наутро, быть может не шибко,

Наиграть Паганини каприз.

Для солдат, тех, которые рядом,

Чтоб забылась вся эта беда…

Мины свист, шквал огня, взрыв снаряда —

И смычок улетел в никуда…

А солдата нашли после боя,

Он на бруствере молча лежал,

Холодеющей левой рукою,

Свою скрипку у сердца держал.

Ветерок, нежно трогая струны

Всё пытался его воскресить.

И светили небесные луны,

Чтоб со скрипкой остался он жить.

Хоронили его на пригорке,

Дождь апрельский могилу кропил.

И сержант на его гимнастерку

«За отвагу» медаль прикрепил.

Ну а в мае в году в сорок пятом,

В год Победы, святой, неземной,

В его доме молчали солдаты —

Скрипка с фронта вернулась домой.

Лишь сынишка солдата с улыбкой

Тронул струны, от звуков притих…

Это папина добрая скрипка

Завещала играть для других.

В. Андреев

Баллада о пианисте

Когда его били фашисты в концлагере

и ухмылялись: «Попался...» —

он прятал одно —

свои руки костлявые,

только бы не по пальцам.

Потом его вызвал к себе вертухай —

фашистик розовый, чистый:

«Дадим инструмент...

для начальства сыграй» —

а он процедил: «Разучился...».

И он выступал с лопатой в руках

в изысканном обществе мусора,

но в пальцах его — в десяти тайниках,

пряталась музыка, музыка.

И ночью, когда прорезался сквозь мглу

лунный крамольный краешек,

углём, он грубо чертил на полу

клавиши, клавиши, клавиши.

В ком-то урчала гнилая фасоль,

кто-то вышёптывал имя зазнобы,

а от неструганых «фа» и «соль»

в пальцы вонзались занозы.

И он играл до рассвета, как мог, —

срывался, мучился, пробовал,

хотя получить он только и мог —

букет из колючей проволоки.

Было не страшно ему, что убьют, —

в гибели нету позора,

было страшнее, что слаб этюд,

особенно в части мажора,

И он, возвратившись,

не пил, не рыдал,

Весь, как сплошное, оттуда,

он от холстины,

продрогший рояль,

словно ребенка, откутал.

И старец, со скрепками в бороде —

владыка консерватории, прослушав,

спросил, озадаченно:

«Где...вы так хорошо подготовились?»

...Играй, пианист! Отплывает барак —

ковчег твоей музыки Ноев,

но, криком крича,

проступает сквозь фрак

невидимый лагерный номер...

Е. Евтушенко

* * *

Я бы с песни начал свой рассказ…

Пусть узнают в ХХI веке,

Как в суровый предрассветный час

Боевым солдатом стала песня.

Дали ей по росту сапоги,

Песне никакой размер не тесен…

И шагали к западу полки

В четком ритме наших грозных песен…

С этой песней первой бомбы свист,

Наша сила, мужество и горе,

И неслось, как лозунг, как призыв

Над страной в одном едином хоре.

С этой песни все и началось.

Первые сражения и беды

Сколько нам их петь ни довелось

Эта песня — с нами до победы.

И быстрей, чем вести из газет,

От Москвы к высотам Сталинградским,

Песня шла по кругу, как кисет,

С самым крепким табаком солдатским.

Я бы с песни начал свой рассказ,

У которой трудное начало,

Сколько раз, холодных, зимних раз

Нас в землянке песня согревала.

Если песня, значит, рядом друг,

Значит, смерть отступит, забоится…

И казалось, нет войны вокруг,

Если песня над тобой кружится.

Привезли солдата в медсанбат…

Врач сказал: не доживет до ночи…

 — Мне бы… песню, — прошептал солдат, —

Я до песен с давних пор охочий…

Боль невыносима и остра,

Сто осколков раскрошили тело…

И сестра, усталая сестра,

До рассвета над солдатом пела.

Я бы с песни начал свой рассказ,

С той нехитрой песни сокровенной,

Что, как символ радости неслась

Над Софией, Будапештом, Веной.

Пешим ходом и в грузовике,

Жарким днём и зимнею порошей,

Мы её носили в вещмешке,

Самой ценной, самой лёгкой ношей.

Я бы с песни начал свой рассказ,

Пусть узнают юные солдаты,

Как однажды, в предрассветный час,

Песни взяли в руки автоматы.

Им наград не вешали на грудь,

И портретов не было в газете…

Трижды славен их нелегкий путь

И народ, создавший песни эти!

Автор неизвестен