Семён Кирсанов

Вчера 110 лет исполнилось поэту Семену Кирсанову, автору песен «У Черного моря…»и «Эти летние дожди».

Семён Исаакович Кирсанов (настоящая фамилия — Ко́ртчик) родился 18 сентября (5 по старому стилю) 1906 в городе Одессе (Херсонская губерния, Российская империя), умер 10 декабря 1972 в Москве. За 66 лет непростой жизни написано множество стихотворений, поэм, изданы 64 книги! На стихи Кирсанова написаны песни, в том числе широко известные («У Чёрного моря», «Жил-был я», «Эти летние дожди»), романсы (в том числе на музыку М.Таривердиева), сюиты, оратория, опера, а также вокальная симфония - Симфония №3 Дмитрия Шостаковича.

В молодости входил в одесский «Коллектив поэтов», куда входили и Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Вера Инбер, Илья Ильф. Один из последних футуристов, ученик Владимира Маяковского.

С началом Великой Отечественной войны пошел на фронт добровольцем. Работал военным корреспондентом «Красной Звезды», фронтовых газет. 

Его направили на Северо-Западный фронт в районе Новгорода, где шли тяжёлые бои. Затем Кирсанова перевели в газету Центрального фронта, в район Гомеля. При отступлении его часть попала в окружение, из которого с трудом удалось выйти. Проведя несколько дней в Москве, Кирсанов снова отправился на фронт: сначала Карельский, потом — Калининский. Участвовал в освобождении Севастополя и Риги, получил две контузии. Закончил войну в чине майора интендантской службы.

Солдатский лубок «Заветное слово Фомы Смыслова, русского бывалого солдата», по свидетельствам очевидцев, был не менее популярен на фронте, чем «Василий Теркин» Твардовского. Участвовал в освобождении Севастополя и Риги, получил две контузии.

Танк «Маяковский»

Танки,

танки,

танки…

Здравствуй, наша сталь!

Под шатром знамен

по мостовой московской

грохотал,

и шел,

и прогибал асфальт

грузом многих тонн

«Владимир Маяковский».

Баса

грозный тон

под броневою грудью.

Чувствую,

что он,—

по взгляду,

по орудью.

Рев

сложился в речь:

«Товарищи!

Я с вами!

Жив

и горд —

Советской родины поэт,

что, неся на башне

боевое знамя.

двигаюсь,

как танк,

по улицам побед.

Гвардия стихов

теперь

в гвардейской части,

в ста боях прошла

тяжелая броня.

Мой читатель

броневые части

отливал в Магнитогорске

для меня.

Рифмами

детали мне выковывая,

по эстрадам

месяц на пролет

мой читатель

собирал целковые

мне

на сталетвердый переплет…

Тыща километров.

Фронтовым зарницам

ни конца, ни края.

Орудийный гром.

Здесь я ездил прежде.

Знаю заграницу.

Приходилось глазом

меряться с врагом.

Разве мне в новинку?

Не встречался разве

с воем их газет,

со звоном прусских шпор?..

Значит, буду бить

по гитлеровской мрази,

как по белой прежде,

рифмами в упор!»

Четверо читателей

присягу

повторили про себя.

И вот —

сам Владим Владимыч

по рейхстагу

в свисте пуль

осколочными бьет.

Поднят флаг победы.

Враг обрушен…

«Рад я,

что моя поэзия

была

безотказным

партии оружьем,

восплотившись

в танки,

строчки

и другие долгие дела…

Расскажите это

всем поэтам,

чтобы шибче ход

и чтобы тверже ствол!

Чтобы работой,

мыслью,

песней спетой

праздновать

на улице вот этой

коммунизма торжество…»

Под шатром знамен

пронесся голос строгий.

И когда отгрохотал

знакомый бас,

мы с волненьем

повторили строки,

поднимавшие

в атаки

нас:

«Слово —

полководец

человечьей силы.

Марш!

Чтобы время

сзади

ядрами рвалось.

К старым дням

чтоб ветром

относило

только путаницу волос…»

Здравствуй,

танк,

советской мощи образ!

В день победы

и в другие дни

наша гордость —

это наша бодрость

и непробиваемая

твердость

выкованной

родиной

брони!

Как и Маяковский в свое время, охотно помогал молодым поэтам: например, дал рекомендацию в Союз писателей Евгению Евтушенко.

По мнению академика Михаила Гаспарова, Кирсанов — создатель рифмованной прозы в русской литературе.

АД

                            Иду

                           в аду.

                         Дороги -

                        в берлоги,

                       топи, ущелья

                      мзды, отмщенья.

                    Врыты в трясины

                   по шеи в терцинах,

                  губы резинно раздвинув,

                одни умирают от жажды,

               кровью опившись однажды.

              Ужасны порезы, раны, увечья,

             в трещинах жижица человечья.

            Кричат, окалечась, увечные тени:

           уймите, зажмите нам кровотеченье,

          мы тонем, вопим, в ущельях теснимся,

         к вам, на земле, мы приходим и снимся.

        Выше, спирально тела их, стеная, несутся,

       моля передышки, напрасно, нет, не спасутся.

      Огненный ветер любовников кружит и вертит,

     по двое слипшись, тщетно они просят о смерти.

    За ними! Бросаюсь к их болью пронзенному кругу,

   надеясь свою среди них дорогую заметить подругу.

  Мелькнула. Она ли? Одна ли? Ее ли полузакрытые веки?

 И с кем она, мучась, сплелась и, любя, слепилась навеки?

 Франческа? Она? Да Римини? Теперь я узнал: обманула!

  К другому, тоскуя, она поцелуем болящим прильнула.

   Я вспомнил: он был моим другом, надежным слугою,

    он шлейф с кружевами, как паж, носил за тобою.

     Я вижу: мы двое в постели, а тайно он между.

      Убить? Мы в аду. Оставьте у входа надежду!

       О, пытки моей беспощадная ежедневность!

        Слежу, осужденный на вечную ревность.

         Ревную, лететь обреченный вплотную,

          вдыхать их духи, внимать поцелую.

           Безжалостный к грешнику ветер

            за ними волчком меня вертит

             и тащит к их темному ложу,

              и трет меня об их кожу,

               прикосновенья — ожоги!

                Нет обратной дороги

                 в кружащемся рое.

                  Ревнуй! Эти двое

                   наказаны тоже.

                    Больно, боже!

                     Мука, мука!

                       Где ход

                        назад?

                         Вот

                          ад.

О НАШИХ КНИГАХ

По-моему,

     пора кончать скучать,

по-моему,

     пора начать звучать,

стучать в ворота,

     мчать на поворотах,

на сто вопросов

     строчкой отвечать!

По-моему,

     пора стихи с зевотой,

с икотой,

     с рифмоваться неохотой

из наших альманахов

               исключать,

кукушек хор

     заставить замолчать

и квакушку

     загнать в ее болото.

По-моему,

     пора сдавать в печать

лишь книги,

     что под кожей переплета

таят уменье

     радий излучать,

труд облегчать,

     лечить и обучать,

и из беды

     друг друга выручать,

и рану,

     если нужно,

          облучать,

и освещать

     дорогу для полета!..

Вот какая нам предстоит гигантская

                              работа!

* * *

Скоро в снег побегут струйки,

скоро будут поля в хлебе.

Не хочу я синицу в руки,

а хочу журавля в небе.

***

Покроет

серебристый иней

поверхность света и теней,

пучки

могущественных линий

заставит он скользить по ней.

Еще туманно,

непонятно,

но калька первая снята,

сейчас начнут

смещаться пятна,

возникнут тени и цвета,

И — неудачами

не сломлен,

в таинственнейшей темноте

он осторожно,

слой за слоем,

начнет снимать виденья те,

которым не было возврата,

и, зеркало

зачаровав,

заставит возвращаться к завтра

давно прошедшее вчера!

***

Где бы я

ни мелькал,

где бы ты

ни ждала —

нет стены без зеркал!

Ищут нас зеркала!

ОСЕНЬ

    Les sanglots longs...

         Раul Verlaine *

Лес окрылен,

веером - клен.

   Дело в том,

что носится стон

в лесу густом

   золотом...

Это - сентябрь,

вихри взвинтя,

   бросился в дебрь,

то злобен, то добр

лиственных домр

   осенний тембр.

Ливня гульба

топит бульвар,

   льет с крыш...

Ночная скамья,

и с зонтиком я -

   летучая мышь.

Жду не дождусь.

Чей на дождю

   след?..

Много скамей,

но милой моей

   нет!..

* Долгие рыдания...

Поль Верлен (франц.).

СЕНТЯБРЬСКОЕ

Моросит на Маросейке,

     на Никольской колется...

Осень, осень-хмаросейка,

     дождь ползет околицей.

Ходят конки до Таганки

     то смычком, то скрипкою...

У Горшанова цыганки

     в бубны бьют и вскрикивают!..

Вот и вечер. Сколько слякоти

     ваши туфли отпили!

Заболейте, милый, слягте -

     до ближайшей оттепели!

РАССВЕТ

Еще закрыт горой

            рассвет,

закрашен черным

            белый свет.

Но виден среди Альп

              в просвет

дневного спектра

            слабый свет.

Все словно сдвинуто

              на цвет,

и резкого раздела

              нет,—

где сизый снег,

            где синий свет

зари, пробившейся

            чуть свет.

Но вот заре

        прибавлен свет,

и небо смотрится

            на свет,

а краем гор

        ползет рассвет,

неся, как флаг,

            свой красный цвет.

ПРИЕЗД

Каждому из нас

         страна иная

чем-то край родной напоминает.

Первый скажет:

         этот снег альпийский

так же бел, как на Алтае, в Бийске.

А второй,—

         что горы в дымке ранней

близнецы вершин Бакуриани.

Третий,—

       что заснеженные ели

точно под Москвой после метели.

Ничего тут странного —

                  все это

просто та же самая планета.

И, наверно, в будущем мы будем

еще ближе

         здесь живущим людям.

* * *

Освободи меня от мысли:

со мной ли ты или с другим.

Освободи меня от мысли:

любим я или не любим.

Освободи меня от жизни

с тревогой, ревностью, тоской,

и все, что с нами было,—

изничтожай безжалостной рукой.

Ни мнимой жалостью не трогай,

ни видимостью теплоты, —

открыто стань такой жестокой,

какой бываешь втайне ты.

ОТНОШЕНИЕ К ПОГОДЕ

Солнце шло по небосводу,

синеву

    разглаживая.

Мы сказали про погоду:

- Так себе...

        неважная...-

Ни дымка

    в небесном зале,

обыщи

    все небо хоть!

Огорчившись,

        мы сказали:

- Что ни день,

        то непогодь!

Но когда

       подуло

            вроде

холодком

    над улицею,

мы сказали

        о погоде:

- Ничего,

       разгуливается!-

А когда

    пошли

        в три яруса

облака, ворочаясь,

мы,

  как дети,

        рассмеялися:

- Наконец

      хорошая!-

Дождь ударил

        по растеньям

яростно

    и рьяно,

дождь понесся

        с превышеньем

дождевого плана.

И, промокшая,

        без зонтика,

под навесом

        входа

говорила

    чья-то тетенька:

- Хороша погода!-

А хлеба

    вбирали капли,

думая:

    "Молчать ли вам?"

И такой отрадой пахли -

просто

    замечательно!

И во всем Союзе

            не было

взгляда недовольного,

когда

    взрезывала

            небо

магнийная

    молния.

Люди

  в южном санатории

под дождем

        на пляже

грома

    порции повторные

требовали даже!

Ветерки

    пришли

        и сдунули

все пушинки

        в небе.

Стало ясно:

        все мы думали

о стране

      и хлебе.

ПОГУДКА О ПОГОДКЕ

Теплотой меня пои,

   поле юга - родина.

Губы нежные твои -

   красная смородина!

Погляжу в твои глаза -

   голубой крыжовник!

В них лазурь и бирюза,

   ясно, хорошо в них!

Скоро, скоро, как ни жаль,

   летняя долина,

вновь ударится в печаль

   дождик-мандолина.

Листья леса сгложет медь,

   станут звезды тонкими,

щеки станут розоветь -

   яблоки антоновки.

А когда за синью утр

   лес качнется в золоте,

дуб покажет веткой: тут

   клад рассыпан - желуди.

Лягут белые поля

   снегом на все стороны,

налетят на купола

   сарацины - вороны...

Станешь, милая, седеть,

   цвет волос изменится.

Затоскует по воде

   водяная мельница.

И начнут метели выть

   снежные - повсюду!

Только я тебя любить

   и седою буду!

СТРОКИ В СКОБКАХ

   Жил-был — я.

(Стоит ли об этом?)

   Шторм бил в мол.

(Молод был и мил...)

   В порт плыл флот.

(С выигрышным билетом

   жил-был я.)

Помнится, что жил.

   Зной, дождь, гром.

(Мокрые бульвары...)

   Ночь. Свет глаз.

(Локон у плеча...)

   Шли всю ночь.

(Листья обрывали...)

   «Мы», «ты», «я»

нежно лепеча.

   Знал соль слез

(Пустоту постели...)

   Ночь без сна

(Сердце без тепла) —

   гас, как газ,

   город опустелый.

(Взгляд без глаз,

   окна без стекла).

   Где ж тот снег?

(Как скользили лыжи!)

   Где ж тот пляж?

(С золотым песком!)

   Где тот лес?

(С шепотом — «поближе».)

   Где тот дождь?

(«Вместе, босиком!»)

   Встань. Сбрось сон.

(Не смотри, не надо...)

   Сон не жизнь.

(Снилось и забыл).

   Сон как мох

в древних колоннадах.

   (Жил-был я...)

Вспомнилось, что жил.

* * *

Хоть умирай от жажды,

хоть заклинай природу,

а не войдешь ты дважды

в одну и ту же воду.

И в ту любовь, которая

течет, как Млечный Путь,

нет, не смогу повторно я,

покуда жив, шагнуть.

А горизонт так смутен,

грозой чреваты годы...

Хоть вы бессмертны будьте,

рассветы,

       реки,

          воды!

* * *

Эти летние дожди,

эти радуги и тучи -

мне от них как будто лучше,

будто что-то впереди.

Будто будут острова,

необычные поездки,

на цветах - росы подвески,

вечно свежая трава.

Будто будет жизнь, как та,

где давно уже я не был,

на душе, как в синем небе

после ливня - чистота...

Но опомнись - рассуди,

как непрочны, как летучи

эти радуги и тучи,

эти летние дожди.

У Чёрного моря

Песня, написанная в 1951 году поэтом Семёном Кирсановым и композитором Модестом Табачниковым для Леонида Утёсова. Она стала своего рода визитной карточкой города Одессы.

Есть город, который я вижу во сне,

О, если б вы знали, как дорог

У Чёрного моря явившийся мне,

В цветущих акациях город,

В цветущих акациях город.

У Чёрного моря...

Есть море, в котором я плыл и тонул,

И на берег вытащен к счастью.

Есть воздух, который я в детстве вдохнул,

И вдоволь не мог надышаться,

И вдоволь не мог надышаться.

У Чёрного моря...

Родная земля, где мой друг молодой

Лежал, обжигаемый боем.

Недаром венок ему свит золотой,

И назван мой город героем,

И назван мой город героем.

У Чёрного моря...

А жизнь остаётся прекрасной всегда,

Хоть старишься ты или молод.

Но с каждой весною так тянет меня

В Одессу - мой солнечный город,

В Одессу - мой солнечный город.

У Чёрного моря…

Есть город, который я вижу во сне,

О, если б вы знали, как дорог

У Чёрного моря явившийся мне,

В цветущих акациях город,

В цветущих акациях город.

У Чёрного моря…

У Чёрного моря…