110 лет Людмиле Татьяничевой

19 декабря исполнилось 110 лет со дня рождения Людмилы Константиновны Татьяничевой, поэтессы, чья жизнь была тесно связана с Уралом. В этот день предлагаем почитать о жизни и творчестве Татьяничевой из её заметок о себе и статей её современников.

А в день рожденья

Я себе дарю,

Где б ни была —

И дома,

И далече, —

Декабрьскую студеную

Зарю

Да полный ковш

Пьянящей русской речи...

А ещё вас ждут подборки стихотворений Людмилы Татьяничевой о войне, о любви, о своей жизни и её стихи для детей.

Людмила Константиновна Татьяничева. Коротко о себе:

«Если бы к человеческим судьбам, как к поэмам или повестям, принято было давать эпиграфы, то эпиграфом к судьбе моего поколения я взяла бы известные строки Маяковского:

Это было

с бойцами

или страной,

или

в сердце

было

в моём.

Я думала об этом возле памятника комсомольцам первой пятилетки, установленного недавно в одном из новых скверов правобережного Магнитогорска — вечно юного города моей юности… Жизнь, в её неудержимо стремительном движении, редко дарит нам такие минуты, когда действительность прошлого, оживая в памяти, сливается с настоящим. События давних лет с новой силой волнуют тебя, и ты понимаешь, что всё лучшее, всё главное в твоей судьбе, как ветвь с могучим стволом, связано с жизнью народной. Да иначе и не могло быть — ведь моё поколение росло и мужало вместе с революцией! Революции, советскому строю я обязана решительно всем. И прежде всего нелёгкой, но единственно необходимой для меня судьбой поэта…

Родилась я в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь. Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. По отзывам людей, знавших её, была она человеком одарённым и необычайно добрым. Людям, попавшим в беду, готова была отдать последнее. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи её не сохранились…

Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовка Чамзинского района. Отчётливо помнится небольшое школьное здание с двумя классными комнатами и боковушкой, в которой мы ютились. Через тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично обучавшей малышей азам русской грамоты. В те годы вся Россия садилась за ученические парты. По вечерам мама уходила в Народный дом — учить грамоте взрослых. Одной мне оставаться было страшно, и мама брала меня с собой. Эти вечера в полутёмном холодном клубе запомнились на всю жизнь. Взрослые, а нередко и совсем пожилые люди, в лаптях и латаной-перелатаной домотканой одежде, подобно детворе, хором повторяли: «Мы-не-ра-бы». Острой болью врезался в память день смерти Ленина. Лютый мороз. Скорбные лица. Немая тишина… Мамины тонкие руки обвивают траурной сатиновой лентой портрет улыбающегося Ильича. В глазах у мамы — непролитые слёзы. От этого глаза кажутся ещё темнее и больше.

А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе. После неудачной операции в Казани умерла моя мать. Мне очень хотелось запомнить её могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им тёплый ствол берёзки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу. Так оборвалось моё детство…

Мне было всего десять лет, когда я впервые самостоятельно отправилась в дальний путь. В старом фанерном баульчике уместился весь небогатый скарб. А путь мой лежал на Урал, в Свердловск, где жили дальние родственники Кожевниковы. Своих детей у них не было, и они решили взять меня на воспитание. Семья была интеллигентной. Константин Рафаилович Кожевников был человеком незаурядным. Он беззаветно любил свою профессию преподавателя физики. Страстный охотник, с детства влюбленный в Урал, он охотно делился со мной своими знаниями и наблюдениями, учил понимать живую душу природы. Его жена, Мария Александровна, преподавала русский язык и литературу в различных учебных заведениях Свердловска, всячески поощряя моё увлечение поэзией. Книжные шкафы в моём новом доме ломились под тяжестью книг, и я всё своё время, остававшееся от школьных занятий, отдавала чтению.

После окончания семилетки началась для меня трудовая жизнь: я пошла работать на вагоностроительный завод имени Воеводина ученицей токаря. Здесь впервые ощутила чувство рабочего товарищества и личной причастности к коллективному труду. И ни с чем не сравнимую радость, когда из куска металла формируется точная деталь, сверкающая стальными гранями. Деталь, выточенная твоими собственными руками!

Завод находился в самом центре Свердловска, недалеко от городского пруда. Он составлял частицу истории старого Екатеринбурга. Недавно, приехав в Свердловск, я увидела на месте старых приземистых цехов «Монетки» (монетного двора, преобразованного впоследствии в вагоностроительный завод) пустырь, на котором поднимется зелёный сквер. Наверное, очень красивый сквер. И всё же мне всегда будет недоставать моего первого завода. Говорю «первого» потому, что был и есть ещё один завод — могучий Магнитогорский комбинат, вошедший в мою судьбу заглавной страницей…

Встреча с Магниткой произошла весной 1934 года. Окончив рабфак и два курса института цветных металлов, я поехала на великую стройку у подножья горы Магнитной. Почему? Потому что не поехать туда не могла! Ведь Магнитка в те годы для молодого сердца значила не меньше, чем Сибирь для молодёжи шестидесятых годов. Встретил Магнитогорск порывистым степным ветром, величавыми силуэтами первых домен и коксовых батарей, весёлым стрекотом перфораторов, стремительным ритмом жизни. И, конечно, барачным неуютом, бездорожьем, огромными пустырями. И первым букетом из серебристого ковыля — травы одичалых земель. Зато — всюду молодость. Можно было целыми днями ходить по городу и не встретить ни одного старика. А пожилые люди казались по-спортивному молодыми и задористыми.

Горком комсомола направил меня в редакцию городской газеты «Магнитогорский рабочий». Работала репортёром в отделе хроники, литературным работником в отделе писем, заведовала отделом культуры и быта. И, разумеется, продолжала настойчиво пробовать свои силы в поэзии. Литературная жизнь Магнитогорска тех лет била ключом. Мы выпускали литературные страницы в городских и многотиражных газетах. Был у нас даже свой ежемесячный журнал «За Магнитострой литературы». Формировалась сильная литературная организация. В неё входили: Борис Ручьёв, Василий Макаров, Александр Авдеенко, Михаил Люгарин, Марк Гроссман, Вячеслав Дробышевский, Николай Смелянский, Анатолий Панфилов и другие. Магнитка притягивала к себе крупных писателей и журналистов не только из столицы, но и из-за рубежа.

В молодости сил хватает на многое. Оперативная работа в редакции. Общественные поручения. Депутатские обязанности в горсовете. Воспитание сына. Всё это не мешало учиться заочно в Литературном институте имени Горького, писать стихи, много читать, широко общаться с интересными людьми…

А потом грянула Великая Отечественная. Последние государственные экзамены в литинституте наш выпуск сдавал уже во время войны, когда над Москвой выли сирены воздушной тревоги, а многие наши товарищи, наскоро попрощавшись, уходили на фронт и в ряды ополчения. Как я завидовала им! Но дома, в Магнитогорске, ждал пятилетний сын. О фронте нечего было и думать. В июле 1941 года стала членом КПСС. Получая из рук секретаря райкома партийный билет, чувствовала себя воином, принимающим присягу. Работать приходилось очень много. В дни ночных дежурств сотрудники редакции почти по суткам не уходили домой. Война — это школа, где не бывает второгодников. Человек либо выдерживает испытание, либо не выдерживает… Магнитогорцы по праву считали себя непосредственными участниками великой битвы. Каждый третий снаряд, выпущенный по врагу, изготовлялся из магнитогорской стали… Стихи, которые я писала во время войны, были утверждением главной мысли: линия фронта проходит через каждое сердце… В 1944 году в Челябинске вышел мой первый сборник «Верность». А спустя несколько месяцев решением Челябинского обкома партии была назначена директором областного книжного издательства.

Более десяти лет работала ответственным секретарем отделения Союза писателей. Открытое в 1948 году, оно быстро набирало силы, заявив о себе интересными дарованиями и талантливыми книгами. Два года была собкором «Литературной газеты» по Уралу. И лишь в 1959 году профессионизировалась как писатель. С этого времени, собственно, и началась самая активная пора в моей творческой работе. Жизнь справедлива и щедра: унося молодость, она дарует человеку зрелость чувств и мыслей».

https://libcat.ru/knigi/poeziya/152495-lyudmila-tatyanicheva-stihotvoreniya.html#read

 

Людмила Татьяничева: И прошлое встает передо мною… Из набросков к воспоминаниям. Публикация Юрия Смелянского и Элеоноры Смелянской. Опубликовано в журнале «Урал», 2016, № 10. 

 

Людмила Татьяничева (1915—1980) — известный уральский и советский поэт, автор множества стихотворных книг. Была ответственным секретарем Челябинской областной писательской организации (1943—1953), секретарем правления СП РСФСР (1965—1975). Многие годы оставалась постоянным автором журнала «Урал», на страницах которого и после ее кончины продолжали публиковаться материалы из ее литературного наследия. Дневники свердловского периода (1929—1931) печатались в январском номере журнала за 2007 г. Публикуемые наброски являются материалами для автобиографической книги, над которой Л.К. Татьяничева работала в последние годы жизни, не успев осуществить свой замысел.

«Родилась я в декабре 1915 года в городе Ардатове нынешней Мордовской автономной республики. Городок этот едва насчитывал три тысячи жителей, по преимуществу занимавшихся мелкой торговлей и ремеслами. По четвергам здесь бывали базары, на которые съезжалась мордва из окрестных сел и деревень.…

Улочки сбегались к реке Алатырь. После купания с трудом поднимались по глинистым тропам, очень скользким после дождя. Я носила воду в маленьком ведерке (расстояние — полкилометра в гору), помогала тете Наташе, она брала меня полоскать белье. Запомнились зимние проруби. Спустя десятилетия они отозвались в стихотворении «Плачущие руки». Дом наш был деревянный старый. Пахло хлебом. Этот запах был устойчивым. Его не вытеснили даже годы безхлебья. В доме сперва была одна большая комната и отгорожена одна маленькая. Тут и печка-голландка, и подтопок, лавки по стенам, стол. Внутри дома штукатурка оклеена обоями. Уже потом, когда подросли дети, разгородили избу, выделили две спаленки — светлую и темнушку, и кухню сделали отдельную. Во дворе — колодец (хороший, глубокий). Погреб, конюшня и таинственный сарай (там жили черти и привидения). Часть двора под овощами. В сад вела калитка. Направо жасмин, налево вишня, несколько кустов одичалых роз, белая гвоздика. Сирень вдоль забора. В сердечках цветов всегда были сердитые пчелы, может, поэтому я не люблю рвать цветы. Сад 6 соток — уютный, тесный от деревьев. Яблонь 6, вишневых деревьев — 30. В урожайный год — 8 пудов вишни. Варенье варили в саду. Ягоды сушили на крыше.

В конце сада была банька. Топилась по-черному. Я боялась мыться в бане: было очень жарко. И вода казалась кипятковой. Родные мои не знали, что у меня порок сердца, — об этом я узнала уже в Свердловске, — поэтому не понимали, из-за чего мне так плохо в жаркой бане, принимали это за детский каприз. /…/ Зимой держали учащихся на квартире — нахлебников. 5 рублей в месяц со стола. И стирали на них. В доме всегда было полно народа.

Жизнь в Ардатове провинциальная, все знали друг друга. Интеллигенции было мало. Зимой — катание на ледянках, каток, танцы в народном доме, кинематограф. Летом — катание на лодках (уезжали на 4 км целыми компаниями), купания. В праздники — окорока и колбаса из свинины. Была в Ардатове немка. Всему городу делала колбасы, сосиски, копченые окорока. Иногда к нам приходили гости. Пели старинные песни — «Тройку», «Ямщика», «Утес», «Когда б имел златые горы», о Стеньке Разине. У мамы был слабый голос, а дядя Ваня и особенно тетя Надя (очень красивая, статная, с длинными тяжелыми косами‚ большие серые глаза) — певунья‚ хорошо играла на гитаре. Она была дочкой разорившегося помещика Волженского. Пели стройно, красиво. /…/

Моя мама была домашней учительницей в семье лесничего Нальдентета (немца). Подготовила в лицей двух мальчиков. Вместе с ними уехала в Казань. Потом несколько лет работала телефонисткой на телефонной станции. Вместе с нею работала Тоня Верхорубова. Мама жила у них в доме. Мама была среднего роста, хороший цвет лица, волосы каштановые, глаза черные, живой, веселый характер. В 1913—1914 годах познакомилась с моим отцом — Константином Андреевичем Татьяничевым — сыном мелкого чиновника. Он в ту пору был студентом медицинского факультета Казанского университета. Они горячо полюбили друг друга. Уже впоследствии, девушкой, я читала письма отца, адресованные матери, полные нежности и заботы. Отец продолжал учиться в Казани, а мама перед родами в 1915 году переехала в Ардатов. Я отца совсем не помню, он умер, когда мне было около трех лет.

Одно из ярких воспоминаний — кувшинный изюм. И чтение мне вслух «Золотого слова» — толстой книги с картинками. Сказки рассказывать было некому, бабушка их мало знала, а мама всегда была занята. Поэтому мне пришлось перейти на самообслуживание, придумывать сказки и страшные истории с хорошим концом. Если не придумывалось хорошего конца, я откладывала на завтра. Многосерийность возникла задолго до телевидения. Кстати, и сны мне всю жизнь снились многосерийные, с продолжением и повторным просмотром. /…/

Зимой я любила кататься на салазках и ледянках. Ледянки были разные — круглые (покрытое ледяной коркой решето) и блинообразные, просторные, как ладьи. Ледянки были предметом гордости. За ними тщательно ухаживали. Запомнилась грусть (именно грусть) длинных, медленно гаснущих весенних и летних вечеров. Взрослые разговоры на завалинках. Игра в догонялки. Ловля майских жуков. Потребность говорить в рифму возникла у меня очень рано. И сколько себя помню, — я всегда сочиняла стихи. /…/

Вечерами перед сном я долго не спала. И, лежа с закрытыми глазами, придумывала необыкновенные приключения, героями которых постоянно были мальчик и девочка. Они совершали необыкновенные подвиги, умирали и воскресали, перевоплощались в птиц и животных, жили в первобытных пещерах и в городах будущего. Засыпая, я старалась запомнить, на чем же остановилась, чтобы назавтра продолжать эту бесконечную повесть, автором и единственным исполнителем которой я была сама.

Игрушек у меня не было, да я их и не любила. Но однажды мамина подруга Шалимова привезла мне изумительную куклу — белокурую красавицу с закрывающимися глазами. Как только мои глаза встретились с кротким неподвижным взглядом, я влюбилась в нее сразу и надолго. Я поняла, что передо мною не просто кукла, а заколдованная принцесса. /…/

В голодные годы мама учительствовала в большом мордовском селе Хлыстовка, и мои детские воспоминания связаны главным образом с ним. В этом бедном мордовском селе мы жили с мамой несколько лет. Второй раз мама поехала в Хлыстовку, когда мне было лет семь. /…/ Мы жили в школе — неуютном, холодном здании, стоящем неподалеку от церкви. В школе было три класса. Одна комната для учителей. Дети приходили в школу в лаптях, холщовых домотканых рубашках.

Комната, в которой мы жили, была отделена от класса тонкой дощатой переборкой. И, слыша, как мама объясняла школьникам урок, я вместе с ними усваивала премудрости букв и цифр. В семь лет я уже свободно читала и писала, а в восемь написала свое первое стихотворение, посвященное дню урожая. Первое стихотворение на мордовском языке.

Вокруг Хлыстовки конопляники. В них я входила, как в лес, без боязни заблудиться — тропки были отчетливыми, круто утоптанными. Народный дом. Запах новых учебников. Тетради из серой бумаги. Какао и маисовая каша… Ребят кормили в школе. Кашу ели, от какао многие отказывались. Детская память сохраняет лишь самое стержневое. Хорошо помню даже смерть Владимира Ильича. Мама вела урок, когда пришли из сельсовета и сказали.

Большую часть своего времени я проводила в обществе тети Феклы Патяй, старой девы, окруженной ореолом таинственности, которая считалась лучшей плакальщицей в округе. Никто лучше нее не мог придумать плаканье-припевание по умершему, заговаривать болезни, никто не имел дара такого мудрого совета. Истовая христианская вера уживалась в ней с языческим знахарством. В молодости она совершила паломничество в Иерусалим. Высокая, костлявая, напоминающая Дон Кихота со старинной гравюры, — она вызывала во мне удивление, а иногда и страх. Зимними вечерами при жалком свете коптилки, когда мы оставались с ней вдвоем (а это бывало часто, так как моя мама все свое время отдавала общественной работе. Днем она учила детей, а по вечерам уходила в народный дом — учила грамоте взрослых, ставила спектакли, участвовала в работе кружков), — Фекла Патяй рассказывала мне необыкновенные истории из книги «Жития святых», и мне казалось, что она говорит о своих односельчанах, так просто и обыденно выглядели их подвиги. Или же (это бывало, когда в селе кто-либо умирал или собирался умереть), распустив свои тоненькие седые косички, она начинала импровизировать надгробный плач. Тень качалась из стороны в сторону, а я прижималась к стене, боясь пошелохнуться — такой страх охватывал меня в эти минуты… Свои плачи она сочиняла и репетировала при мне. Вои, траурные плачи она обновляла по своему усмотрению, использовала их как канву, украшая узорами своей фантазии… Она сочиняла их вслух, обновляла и дополняла, сообщая им убедительность и взволнованность, вплетала в них действительные имена, события и характеристику из жизни умершего… /…/ На моих глазах совершалось чудо творчества — и я это понимала, хотя мне было жутко порой слушать эти заунывные, хватающие за душу песни… Это была наша с Феклой тайна: моя мама ничего не знала об этом… Фекла Патяй очень любила меня и хотела, чтобы я была здорова и удачлива. Для этого она дарила наговоренные ладанки, а когда я заболевала, то тайком от матери врачевала своими средствами: протаскивала через дугу, поила с уголка, сбрызгивала святой водой. Она утверждала, что эта вода принесена ей с реки Иорзел.

Мое деревенское детство оборвалось со смертью матери. В 1926 году в Казани после операции умерла моя мама. И смерть ее, и пестрая суета большого города, и трудные моменты — все было, казалось, почти нереальным и как трудный сон… /…/ Ночью стук в окно: телеграмма. Из Казани. «Грана тяжело больна. Выезжайте…» Этой же ночью мы выехали. Полусонную, меня посадили в сани — до вокзала 9 километров. Тетя Панна весьма туманно объяснила причину такой поспешности. Казань, большой пестрый город… Шамовская больница. С вокзала мы проехали прямо туда — толчея. Неразбериха… К маме нас не пустили… Умерла мама от неудачной операции эхинококка печени (хирург оставил в теле металлический зажим).

Носилки с телом, накрытым простыней. Уже потом мне сказали, что это была она… Мы опоздали всего на два часа… Потом мы поднялись в палату, где она лежала. Женщины, ее соседки, угостили меня булками и конфетами. Подождали, когда я поем — очень была голодна, и рассказали, как мама меня ждала. Она оставила записку, написанную полуразборчивым почерком. Содержание помню плохо. Она наказала мне беречься домашних животных. Я долго не могла понять, что мама умерла. Уехала она в Казань на своих ногах (последнее время ее часто мучили приступы боли, но она старалась не подавать вида и никогда не говорила со мной о болезни), обещала скоро вернуться.

Шумные кривые улицы Казани. Хождение по магазинам. Вишневый вязаный пушистый берет — мне. Маме — платье, тапочки, восковые цветы. Пронзительно страшное посещение морга. Из десяти трупов надо было отобрать мамин. Здесь исток моей нервной болезни, всех моих последующих депрессий… Ужас узнавания. Мамино — уже не мамино! лицо. Затвердевшее, пахнущее сыростью, тленом. Молодые и такие усталые руки… Мое письмо положили маме на грудь — под цветы.

Был холодный март, ветреный день. По тающему льду мы с тетей проводили, нет, отвезли ее одинокий гроб на широких розвальнях. Втроем — я, тетя да старый возница, татарин. Похоронили маму на Казанском кладбище. Могилка. Мерзлая рыжая глина. Ни креста, ни звездочки над головой. Только березка — кривенькая, должно быть, кривоножка. Повязала ее шарфиком — для памяти, чтобы по этой заметке найти потом мамину могилку. Возница: — Зачем шарфик? Птица его унесет, ветер сорвет… Лучше зарубку сделаем. Вот, смотри… Запомнила? — Уткнул шарфиком горло, похлопал по плечу… — Нишаво… Живи давай… Добрых людей шибко много…

Кожевникова (бабушкина сестра). Приглашение в Свердловск. Сборы в дорогу. С бабушкой в магазин. Отрез сатина на платье. Белая ткань в голубенькую клеточку. Сиротская корзинка… /…/ В Казани добралась до квартиры тети Кати — возлюбленной дяди Володи (папиного брата), работающего в ЧК и очень рано скончавшегося. Впервые увидела водопровод. Впервые ела кисель из кваса. Впервые жила у чужих. Кожевниковы возвращались с юга. Я ждала их приезда с понятной тревогой. Кто они? Что за люди?

Дорога Казань—Свердловск. Все время у окна. Издали, исподволь приглядываюсь к своим новым родителям. Ела застенчиво, мало. На остановке хотела набрать в чайник кипятка. Спрыгнула на замедлении, против хода поезда. Угодила на угольную кучу. Больно поранила коленки. Но кипятку все-таки набрала. И не заплакала. Константин Рафаилович посмотрел с интересом и уважением:

— Ишь ты какая…

/…/ Свердловск стал для меня не просто новой жизнью — новой эпохой. Трудное знакомство с новой семьей, где преобладали старики: мать Константина Рафаиловича — Раиса Федоровна, родители Марии Александровны — Наталья Алексеевна и Александр Прокофьевич (по отцу и отцовой матери мой родной прадед). Патриархально-красивый старик с холодным, жестким характером.

Быстрее всего я смогла полюбить Константина Рафаиловича, стала называть его папой. А вот Марию Александровну долго не могла назвать мамой, — помнила свою родную, тосковала о ней. Возвращение с вокзала по горбатой темной улице‚ одной из бесчисленных Загородных. Несчастье; Мария Александровна упала, ударилась лицом о камень, на какое-то время потеряла сознание. Я встала возле нее на колени, трясла за плечо и неожиданно для себя крикнула в отчаянии: — Мама, очнись, не умирай, мама! С той поры слово «мама» как бы узаконилось.

В доме всегда были домашние работницы. Я помню Шуру и Нюру. Они носили воду, топили печи, убирали большую квартиру, ходили на базар за овощами. Ценные продукты покупала бабушка. И готовила тоже она. Не любила, когда кто-нибудь из нас толкался на кухне. Была шумлива, ворчлива, но отходчива, добра. Временами она «заболевала». От меня долго скрывали, что болезнь эта — очередной запой. Жизнь у нее сложилась трудно. Замуж выдали за вдовца, нелюбого и нелюбящего. Любимый жених Петя умер от жестокой простуды, провалившись в ледяную волжскую воду. В день его похорон была назначена свадьба — отнюдь не по случайному совпадению. С Александром Прокопьевичем часто ссорилась. Однажды, доведенная до белого каления его попреками и оскорблениями, она крикнула: «Был бы нож, зарезала бы тебя, окаянный!» Я немедленно бросилась на кухню и принесла ей самый большой из кухонных ножей. Бабушка неожиданно рассмеялась и погладила меня по плечу: — За то, что сочувствуешь мне, спасибо. А убивать его не будем, пусть помрет своей смертью, — она у него будет лютая.

Прадед мой не простил мне этого порыва. Но однажды, незадолго до смерти, сказал:

— Из всех отпрысков моих ты одна только на меня и похожа, и нос, и глаза…

— И борода, — язвительно вставила я.

— И характер, — не обращая внимания на мою реплику, продолжил прадед.

А борода у него была роскошная, цыганская — черное серебро! И фамилия под стать — Анцыгин. Не любил, когда при нем говорили о цыганской крови, считал это для себя унизительным. И только после его смерти (умер от паралича, никогда никакими болезнями до этого не страдал) в семье заговорили о красавице цыганке, нарушившей российскую степенность рода.

Семейный уклад был весьма традиционным: обедали в 4 часа всей семьей. Вечером играли в преферанс, ходили в гости, в театр. Круг знакомых — в основном преподаватели: профессор Горев, Никитины, Семен Илларионович Воинов — великан и красавец, когда-то влюбленный в Марию Александровну. Пели песни, спорили, обсуждали события дня. Когда выяснилась и определилась моя тяга к поэзии, не обходилось ни одного застолья без моего участия. Просили почитать стихи или втягивали, зная мою непримиримость к старым порядкам, в спор. Но как только я поняла, что выполняю роль «вставного номера», стала избегать выхода «на люди». /…/

Константин Рафаилович был заядлым охотником. Охота, общение с природой были для него страстью ничуть не меньшей, чем физика, которой он посвятил жизнь. Ежегодно — поездки на лодках по уральским рекам. Главным образом — Белой и Чусовой. Иногда Константин Рафаилович брал меня с собой на охоту. А однажды — в поездку по Чусовой. Поездка эта стала сказкой моей судьбы, одним из самых дорогих воспоминаний. Урок мужества (выпала из лодки — Константин Рафаилович даже весел не подал — предоставил мне возможность добраться самостоятельно. — А если бы я стала тонуть? — Утонуть тебе я бы, конечно, не позволил!).

Урок выносливости… по 5—6 часов на веслах… Уроки наблюдательности… Учил понимать окружающую природу, потому что без понимания не может быть любви. Какой я была счастливой эти два месяца! Смерть несколько раз метила в Константина Рафаиловича. Зверское ограбление. Полгода в больнице. Утрата памяти. И медленное ее восстановление. Потом — после гибели собаки Галки — обгорел у костра. И в 1938 году трагическая гибель под колесами трамвая. Нога забежала вперед…

В Свердловске я поступила учиться в школу первой ступени, в третий класс. Учительницу звали странно — Рипсима Алексеевна. /…/ Мы жили интересно: пионерская работа, разные кружки, стенгазета, сбор утильсырья, чтение, разговоры и споры о жизни, о литературе. В мою жизнь вошли новые дружбы и знакомства — Леля Попова, Алла Рапова, Люся Шверник, Абрам Тропп, Алеша Бажов. Пионервожатая Маруся Кузьминых. На вопрос: кем быть? — ответила: — Поэтом!»

https://magazines.gorky.media/ural/2016/10/i-proshloe-vstaet-peredo-mnoyu.html

 

Нина Ягодинцева Третий путь. Судьба и творчество Людмилы Татьяничевой. К 90-летию. Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2005

 

«Идя проторенным путём типизации женской поэзии, без труда можно заметить, что советский период литературы сформировал еще один вполне узнаваемый лирический тип, который практически полностью обусловлен своим временем. Он глубоко ясен только тогда, когда мы соотносим его с породившей его эпохой. Большой поэт всегда рождается в ответ на глубокую потребность своего века и всем творчеством, всей судьбой стремится оправдать эту необходимость. Судьба и творчество Людмилы Татьяничевой — одно из подтверждений этой далеко не новой мысли.

Родилась Татьяничева в декабре 1915 года в Мордовии, в тихом городке Ардатове, на высоком берегу реки Алатырь. Отец умер, когда ей было три года, и мать, Агриппина Степановна Татьяничева, уехала с дочуркой учительствовать в далекое село Хлыстовка Чамзинского района. Низкие, крытые соломой подслеповатые избы, овраги и чахлые рощицы — таким запомнилось село будущей поэтессе. Мать была одаренной и необычайно доброй женщиной, вела дневник, писала стихи, но, к сожалению, они не сохранились. В Хлыстовке Людмила жила с матерью при школе, в боковой комнате. Через тонкую перегородку девочка слышала спокойный голос матери, обучавшей малышей грамоте. А по вечерам Агриппина Степановна учила взрослых в Народном доме, полутемном и холодном. Татьяну она часто брала с собой. Поэтесса вспоминает: «Острой болью врезался в память день смерти Ленина. Лютый мороз. Скорбные лица. Немая тишина… Мамины тонкие руки обвивают траурной сатиновой лентой портрет улыбающегося Ильича. В глазах у мамы — непролитые слезы…»

«Два года спустя мать умерла в Казани после неудачной операции. «Мне очень хотелось запомнить ее могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им теплый ствол березки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу…»

Дальние родственники Кожевниковы, жившие в Свердловске, взяли девочку к себе. Позднее Татьяничева писала: «Юность моя ничем не отличалась от юности многих моих сверстников — городских комсомольцев тридцатых годов: школа — завод — рабфак». Как поэт она родилась именно на Урале. В одном из очерков поэтесса объясняет происхождение названия «Урал» как сплава двух понятий: «Ур» и «Ал», что в переводе с тюркского означает «земля золотая».

После окончания рабфака и двух курсов института цветных металлов в 1934 году девятнадцатилетняя Татьяничева приехала в Магнитку, которая давно уже манила ее к себе, будоражила воображение: великая стройка, город молодых… Поэзия и романтика заставили ее уйти из института — этот выбор был сознательным. Людмилу приютила семья магнитогорского поэта Михаила Люгарина в знаменитом 112-м — «писательском» — бараке. Люгарин вспоминал о нём: «…длинный сквозной коридор посередине, комнатушки с железными койками или топчанами и общий титан-самовар в угловой каморке. Одним лишь выделялось наше жилище: тут дольше, чем в других, не гасли огни… люди здесь писали стихи, рассказы, очерки о том, что происходило вокруг, что творили сами». Позже это отразилось и в стихах Татьяничевой: «Там чуть не каждый мой сосед // Был журналист или поэт… В рассветный час, // В полночный час // В бараке том огонь не гас…»

Зимой 1934 года в редакции «Магнитогорского рабочего» Татьяничева познакомилась со своим будущим мужем, разделившим с ней судьбу на долгие годы. Николай Смелянский работал тогда заведующим промышленным отделом газеты и заочно учился в педагогическом институте. На то судьбоносное заседание литгруппы «Буксир», состоявшей из 24 авторов, преимущественно ударников комбината, она опоздала, но когда вышла читать стихи, ее приняли «на ура». Работала Людмила в газете, в отделе культуры и быта, где можно было для её стихов собирать богатый жизненный материал.

Организованная в 1930 году литгруппа «Буксир» вырастила целую плеяду ярких писателей — это А. Авдеенко, Б. Ручьев, В. Макаров, М. Люгарин, А. Ворошилов, Я. Вохменцев и другие. Успех литгруппы был подтверждением роста новой, пролетарской культуры. Приказом директора комбината им выделили 20 тысяч рублей на издание журнала «За Магнитострой литературы», создали Дом писателя, где можно было работать и учиться… Татьяничева на литературных собраниях держалась особняком, эмоции предпочитала не высказывать. Многие стихи ее магнитогорского десятилетия были репортажами со строительной площадки уникального комбината, но уже тогда происходило подспудное, глубокое преобразование души поэтессы. Лирический дневник стремился к точности деталей и интонаций, а мастерства пока не хватало — декларативность и подражательность только позднее переплавились в особую, татьяничевскую интонацию.

О той поре сама она рассказывала так: «В молодости сил хватает на многое. Оперативная работа в редакции. Общественные поручения. Депутатские обязанности в горсовете. Воспитание сына. Все это не мешало учиться заочно в Литературном институте имени Горького, писать стихи, много читать, широко общаться с интересными людьми…» В ее судьбе и стихах не найти отражения той трагической коллизии времени, которая на долгие годы выбила из литературы ее товарищей — таких, как Борис Ручьев и Михаил Люгарин. Счастливая любовь, семья, особенная романтика Магнитостроя, работа в газете, где идеология была на первом месте… Обстановка в литгруппе в разгул репрессий была очень непростой — об этом, в частности, рассказывает челябинский историк И. Непеин в книге «Палачи и жертвы». Примечательно, что сама Татьяничева так и не оставила воспоминаний о тех годах — только собиралась…

Судьба была благосклонна к ней: во время отдыха в Крыму она познакомилась с Мариэттой Шагинян, которая приняла участие в судьбе поэтессы. Литературное наставничество Шагинян значительно повлияло на Татьяничеву. Последние государственные экзамены в Литинституте она сдавала уже во время войны, а в июле 1941 года стала членом КПСС. По ее словам, получая партбилет, «чувствовала себя воином, принимающим присягу…».

В военные годы редакция и типография газеты помещались в жилом доме на улице Пионерской. Все работали, не считаясь со временем. Татьяничева устраивала редакционные «среды», на которые приглашала рабочих, строителей, учителей, врачей эвакогоспиталя, местных поэтов и эвакуированных артистов. Счастливая жена и мать, молодая поэтесса именно в годы тяжелого испытания своего народа осознала могучую силу слова, почувствовала свою необходимость, востребованность. Этот период и создал ту самую татьяничевскую интонацию, о которой упоминалось выше.

В чем же особенности поэзии Татьяничевой? Лирические события ее стихов глубоки ровно настолько, чтобы быть понятыми и востребованными широким читателем. Образный строй достаточно прост и прозрачен, намеренно почти лишен глубоких индивидуальных акцентов, практически без подтекста, без стилевых и мелодических изысков. Таково было и общее идеологическое требование к советской поэзии: никаких подтекстов, никакой глубокой рефлексии. Ведь глубокая рефлексия взращивает самостоятельную, непредсказуемую для официальной идеологии личность, а государство требует классовой сознательности, политической зрелости и пр.

Но что же народ? Тот «основной заказчик», в ответ на бессловесные чаянья которого и приходит в мир поэт? Народу поэзия нужна как воздух, ибо преодолеть хаос переустройства и ужас войны можно только тогда, когда над всем этим стоит высший смысл, образ Родины. Этот высший смысл могут создать только поэты. И он в поэзии Татьяничевой — был. В годы испытаний тот узкий поэтический пласт, который «устраивает» государственную идеологию и является органично принятым в широких народных массах, выполняет колоссальную роль, ибо он служит сплочению народа, его воодушевлению на подвиги. Ни выхолощенный идеологический звон, ни самодовлеющая творческая индивидуальность не могут в эти времена быть вестниками единства народа, потому что в верноподданнических стихах исчезает сам дух поэзии, а яркая индивидуальность утверждает себя в течение достаточно длительного времени.

У Цветаевой есть предположение, что поэты могут явить свой талант сразу, в полном его развитии, но могут и развивать его в течение жизни. К первым она относила Лермонтова, ко вторым — Пушкина. Пользуясь этим определением, Татьяничеву смело можно назвать поэтом пути. Её поэтическое дарование раскрывалось последовательно, от общих, внешних впечатлений к глубоким внутренним, личным, индивидуальным, и в этом сыграли роль характер, жизненные обстоятельства, атмосфера времени. В течение последовательного открытия самого себя поэт всегда рискует. Углубляясь в лирическую стихию, он уходит от широкой аудитории читателей к узкому кругу ценителей, и открытия его становятся достоянием немногих. Но, оставаясь востребованным и нужным именно для широкого круга, он вынужден гасить, приглушать бьющий в душе лирический ключ, изменять самому себе — и это тоже не проходит бесследно. Кстати — позволю себе заметку на полях — ныне поэзия не в особой чести, однако сколько людей пишет стихи по глубокой, необъяснимой внутренней необходимости! Потому что за них — для них — некому?..

В совпадении запроса времени и таланта поэтессы сыграли большую роль ее романтичность, цельность, жизнестойкость и трудолюбие. Поэтические циклы «Ярославна», «Тебе, товарищ!» широко публиковались в газетах и журналах, вырезки со стихами Татьяничевой бойцы хранили в нагрудных карманах гимнастерок рядом с письмами родных.

В Свердловск эвакуировались из Ленинграда и Москвы многие писатели, в том числе и Мариэтта Шагинян. Она поддержала молодую поэтессу, рекомендовала ее стихи в московские издания. В 1944 году в Челябинске вышел первый поэтический сборник «Верность». А спустя несколько месяцев Татьяничеву назначили директором областного книжного издательства. Следующий сборник с безыскусным названием «Стихи» вышел в 1945 году, в этом же году она стала членом Союза писателей России.

Время было тревожное: сначала в Челябинске, а потом и Москве в адрес Татьяничевой прозвучали обвинения в «безыдейности и аполитичности». Готовилась новая волна политических репрессий. Однако поэт Александр Яшин одобрительно отметил, что «вторая книжка разительно отличается от первой», а в 1946 году в журнале «Октябрь» вышла большая обзорная статья, где о творчестве Татьяничевой говорилось как о «воспевании конкретного трудового процесса» и стихи сопоставлялись с произведениями Галины Николаевой, Маргариты Алигер, Ольги Берггольц.

В том же недоброй памяти 1946 году в издательстве ОГИЗ вышла книга её стихов с названием «Лирика». По логике своего развития — через штампы и декларативность, через общепонятные и общепризнанные образы — талант поэтессы прикоснулся к самому глубокому, самому сокровенному роднику: лирике. Но из пятитысячного тиража уцелело всего несколько экземпляров — остальные поэтесса собственноручно уничтожила. Это было время печально известного постановления ЦК КПСС «О журналах «Звезда» и «Ленинград», начало новой волны репрессий против писателей, и за лирические стихи можно было поплатиться жизнью.

Впрочем, несмотря на гибель книги, Татьяничеву все равно обвинили в «ахматовщине», в том, что она слишком много внимания уделяет личным чувствам, пусть даже и материнским, и мало — «главному чувству советского человека» — любви к Родине. Поэтесса не стала рисковать своей семьей, мужем и двумя сыновьями, — она поступила истинно по-женски, но глубоко лирические интонации в ее творчестве закрылись навсегда.

Пафос последних десятилетий прошлого века быстро приучил нас к тому, что поэт должен бросать вызов времени, официальной идеологии, власти. Сможем ли мы понять поступок Татьяничевой, всю его трагическую глубину? Не прозвучат ли в нашем рассказе тайные нотки снисхождения и сожаления? Как легко судить поэтов, забыв, что они — самые беспощадные судьи своей жизни. Но если представить себе весь ужас её выбора, эту неизбежную бездну утрат…

Однако рабочая тема, тема родной земли и материнства приобрели в ее творчестве мощное гражданское звучание. Тот самый настрой на общенародное мировосприятие, на общие ценности, который дал стимул ее военным стихам, получил дальнейшее развитие в послевоенном творчестве. Цельность поэтической натуры сказалась еще и в том, что Татьяничева становится общественным деятелем — до 1965 года она руководила Челябинской писательской организацией, дала путевку в литературу многим челябинским поэтам. О ней тепло вспоминают Константин Скворцов, Борис Маршалов, Валентин Сорокин, Вячеслав Богданов, Кирилл Шишов — многие челябинские и московские поэты. Затем ее пригласили работать в Москву, избрали секретарем Союза писателей РСФСР. Штатная работа в аппарате СП требовала огромного напряжения: вопросы национальных литератур, работа с молодыми авторами, организационная текучка…

Но это была и пора творческого расцвета: за 15 лет поэтесса выпустила 25 сборников стихов и прозы. В 1971 году за книгу стихотворений «Зарянка» она получила Государственную литературную премию имени Горького.

Лирическая глубина стихов так и оставалась закрытой, стихи о любви — камертон истинной поэзии — были словно бы отстраненными, вплоть до творческого перелома, до книги «Калитка в лес осенний» (1979). В период работы над этим сборником поэтесса была уже тяжело больна. Именно тогда она вернулась к теме любви как самой верной, постоянной силе, основе жизни. Уже в больнице была подписана к печати книга стихов «Десять ступеней», надписаны друзьям вышедшие в конце января 1980 года «Магнитогорские пальмы»…

«Но ведь за лирику никого не репрессировали уже и в 60-е годы, она была разрешена и много публиковалась. Почему же Татьяничева так поздно вернулась к лирической поэзии? Боялась?» — спросит иной читатель. Нет — это не страх. Слишком дорогой ценой закрыла для себя поэтесса тему любви. Что официальные запреты и разрешения рядом с таким молчанием? Молчанием о любви во имя любви. Кто знает, какой гранью мог сверкнуть этот мощный талант, если бы не жесткий диктат времени, страх за близких людей… Но поэтесса осталась созвучной своему народу во всех его испытаниях.

В Челябинске есть улица Татьяничевой, мемориальная доска на доме по улице Сони Кривой, где она жила, есть библиотека, которая носит ее имя. А где-то в космосе летит по своей вечной орбите малая планета 3512, названная именем уральской поэтессы.

https://magazines.gorky.media/ural/2005/12/tretij-put-2.html

 

Надежда Анатольевна Капитонова: Татьяничева Людмила Константиновна

«Людмилу Константиновну Татьяничеву знают и любят не только в нашей стране. Но не случайно её называют певцом Урала. «Когда говорят о России, я вижу свой синий Урал…», «Как солнце в драгоценной грани, в Урале Русь отражена…» — такие строчки Татьяничевой давно стали хрестоматийными. О поэзии Людмилы Татьяничевой, её и сегодняшней актуальности, патриотичности, лиризме много написано.

Когда-то она написала очерк «Коротко о себе». Так это «коротко» и переходит из книги в книгу, из статьи в статью. Мы многого ещё не знаем о её жизни, детстве. А жизнь Людмилы Константиновны была куда сложнее и богаче, чем об этом пишут её биографы. Раннее её детство совпало с очень трудными временами: революцией, гражданской войной. Людмила Константиновна родилась 19 декабря 1915 года в маленьком русском городе Ардатове (раньше Симбирская губерния, теперь Мордовия). О её первых годах жизни почти ничего не известно. Люде было всего три года, когда погиб отец Константин Андреевич — студент-медик Казанского университета. Первый начальник милиции, избранный населением Ардатова. Мама Агриппина Степановна — учительница, талантливый человек забрала дочку и уехала в глухую деревню Хлыстовку (теперь — «Отрадное») работать в школе. Там начала учиться и Людмила. И вдруг опять большое горе, заболела и после тяжелой операции умерла мама.

Так, в 10 лет, Люда Татьяничева осталась круглой сиротой. Потом, через много лет она напишет об этих горьких днях, о смерти матери: «…Мне очень хотелось запомнить ее могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им теплый ствол березки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу. Так оборвалось мое детство…».

С маленьким фанерным чемоданчиком приехала она в Свердловск (Екатеринбург) к родственникам — Кожевниковым, у которых не было своих детей. Они приняли её, как родную дочку. Глава семьи — Константин Рафаилович — и.о. профессора преподавал физику в высших учебных заведениях города. Был заядлым охотником и путешественником, брал Людмилу в плаванье по реке Чусовой, учил стрелять, ловить рыбу, понимать язык деревьев, птиц, звёзд. Наверное, тогда она «заболела» Уралом и стала считать своей родиной Урал. Его жена — Мария Александровна преподавала русский язык и литературу. Она много сделала, чтобы помочь девочке полюбить поэзию, литературу.

В детстве Людмила много читала, пыталась писать стихи. В пятом классе она училась вместе с Алешей Бажовым. И жили они недалеко друг от друга. Павел Петрович тогда ещё не написал знаменитых уральских сказов, но все уже знали его как хорошего журналиста и писателя. Однажды Люда решилась прочитать Павлу Петровичу свои стихи. Он улыбнулся и сказал: «Есть в тебе, Людочка, живой огонек, а стишки твои похвалить не могу… Только ты не горюй и не гаси в себе первые искорки…». И дал Людмиле советы, которые запомнились ей на всю жизнь и очень пригодились. Через годы были и ещё встречи Людмилы Константиновны и Павла Петровича.

Детство закалило характер, ей очень хотелось скорее стать самостоятельным человеком. Позади школа-семилетка. Людмилу никто не заставлял, она сама в 15 лет стала работать токарем на вагоностроительном заводе. Были и неудачи, и слёзы, но была радость настоящего дела, стихи. Потом было направление комсомола на рабфак (рабочий факультет), учёба в институте цветных металлов, активное участие в занятиях литературного кружка… Людмила могла бы стать хорошим инженером, но ей захотелось скорее делать большие интересные дела и писать об этом. В это время страна строила на Урале огромный металлургический комбинат. Людмила бросила институт и в 18 лет (в 1934 году) приехала на Магнитку.

Комсомол направил Татьяничеву на работу в многотиражную газету «На рельсах гиганта», а потом в газету «Магнитогорский рабочий». Она стала в газете сотрудником в отделе культуры и быта. Люди жили трудно, в тесных, холодных бараках. Татьяничеву в первое время приняла семья поэта Михаила Люгарина. Они все жили в одной маленькой комнатке 112-го «писательского» барака. Людмила спала на полу, постелив на пол газеты. Но была молодость, любимая работа, стихи.

В городе «кипела» литературная жизнь. Людмила стала членом литературной бригады «Буксир», познакомилась с поэтами и писателями: Борисом Ручьевым, Марком Гроссманом, Василием Макаровым... Пришла любовь. Николай Смелянский — тоже работник газеты стал её мужем. Вместе они прожили около пятидесяти лет. Удивительно, что они родились в один день (19 декабря)! Только он на 9 лет был старше. Руководил промышленным отделом газеты. Позже Николай Давыдович стал драматургом, членом Союза писателей.

Рождение первого сына не помешало Людмиле Константиновне учиться заочно в Московском Литературном институте имени Горького. Так она вспоминала об окончании института: «Последние госэкзамены в Литинституте наш выпуск сдавал уже во время войны, когда над Москвой выли сирены воздушной тревоги, а многие наши товарищи, наскоро попрощавшись, уходили на фронт и в ряды ополчения. Как я завидовала им!...»

По возвращении из Москвы Людмила Константиновна с мужем подали заявление об отправке в действующую армию. Но в «Магнитогорском рабочем» осталось слишком мало сотрудников. Их не отпустили. Война. Металлургический комбинат стал плавить сталь для танков, снарядов. Без труда магнитогорских тружеников не было бы и Победы. Татьяничева пишет стихи о времени, о людях.

Огромную роль сыграла поездка Людмилы Константиновны в марте 1942 года в освобожденные от фашистов районы Подмосковья с эшелоном подарков от уральцев. Появились стихи: «Ярославна», «Тебе, товарищ», «Русское село» и другие. Стихотворение «Ярославна» вошло в академический сборник в числе лучших произведений на тему «Слово о полку Игореве». Стихотворение «Тебе, товарищ» вызвало поток откликов с фронта и тыла, оно было очень близким нашим людям во время войны.

В 1944 году выходит первый сборник стихотворений Людмилы Татьяничевой — «Верность». Стихи из этого сборника печатались во фронтовых газетах. И не случайно бойцы на фронте хранили вырезки с этими стихами вместе с дорогими для них письмами родных («Ясноглазая темная ночь», «Солдаты», «Суровый танец», «Минные поля»…).

В конце войны Татьяничева переехала в Челябинск. Но никогда не забывала Магнитку, которая сыграла особую роль в её жизни и творчестве. «Чем была для меня Магнитка? Молодостью. Любовью. Песней. Романтикой. Школой мужества, трудолюбия и гражданственности». Магнитка дала Татьяничевой большой опыт журналистской работы. В Челябинске Людмила Константиновна возглавляла областное книжное издательство. В 1946 году вышло известное постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», сильно ударившее по литературе страны. Оно коснулось и творчества Людмилы Татьяничевой. Поэтесса за свой новый сборник стихов «Лирика» (ОГИЗ, 1946 г.) выдержала нападки критики. Её обвиняли в «ахматовщине», «безыдейности», в том, что она в стихах уделяет слишком большое внимание личным чувствам и переживаниям. Пришлось уничтожить пять тысяч экземпляров книги, много пережить и остаться верной своим творческим привязанностям. О многом говорит сборник её дневников и писем «Мне бы только успеть…» (Москва, 2002 г.). Судить о творчестве Татьяничевой можно и по тем сборникам, которые выходили уже после её смерти: «Я другой не искала судьбы» (Оренбург, 1997 г.), «Верность» (Москва, 2005 г.).

Десять лет Татьяничева была ответственным секретарем Челябинской областной писательской организации. И только с 1959 года Людмила Константиновна стала считать себя профессиональным писателем. Круг её интересов всегда был широк, но особое место в творчестве занимало наше Отечество, Урал, уральские мастера и мастерство («Прославлены умельцы камнерезы», «Чеканщик», «Каслинское литье» и другие), природа нашего края. Можно было бы составить сборник её стихотворений о деревьях, цветах, птицах Урала. Но, наверное, главное, о чём писала поэтесса, — доброта. Недаром книга «Людмила Татьяничева. Будьте добры» (2000 г., составитель — Ефим Ховив), куда вошли её лучшие стихотворения и воспоминания о ней современников, так названа.

Людмила Константиновна известна взрослым читателям, но она успела создать 12 сборников для ребят разного возраста: «Звонкое дерево», «Зеленое лукошко», «Про Олю», «Дело мастера боится»… И это не считая того, что многие её «взрослые» стихотворения детям понятны и близки. Может быть «детская сторона» её поэзии родилась вместе с рождением её сыновей и внуков? Может быть ещё раньше, когда она — школьницей встречалась с Павлом Петровичем Бажовым и показывала ему первые стихи? Не случайно она запомнила слова Павла Петровича: «…не расставайтесь с детством. Как можно дольше не расставайтесь, и мир никогда не потускнеет в Вашей душе, и душа не огрузнет…». («Мастер, мудрец, сказочник» — Москва, 1978. — С. 138).

Детские сборники Людмилы Константиновны начали издаваться с середины 1950-х годов в Москве, Свердловске, Челябинске и переводились на другие языки. В этих стихах она просто и образно говорит с детьми об очень важных вещах: о добре и зле, умелых руках, отношении друг к другу, к природе и животным… Стихи легко запоминались ребятами.

В 1959 году в Челябинск приезжала группа московских детских писателей. Один из них — Сергей Баруздин тогда написал: «В детскую поэзию Л. Татьяничева принесла природу и рабочий дух Урала. То, что в прозе делал П. П. Бажов…».

К сожалению, детские книги издавались в тонких переплётах, и вряд ли могли надолго сохраниться в библиотеках. Хорошо, что к 105-летию Татьяничевой Союз писателей Южного Урала готовит издание её стихов для детей «Лучшее время года».

Людмила Константиновна умела и любила говорить с детьми, много раз выступала перед читателями детских библиотек. Если бы не Людмила Константиновна, на праздник в Неделю детской книги (1973 г.) в Челябинск и в Магнитку не приехала бы из Москвы её подруга — Наталья Петровна Кончаловская, которая потом написала об этой поездке очень важную для нас книгу «Магнитное притяжение» (Москва, 1976 г.). Это «магнитное притяжение» явно передалось Кончаловской от Татьяничевой.

Время написать о встречах Людмилы Константиновны с Павлом Петровичем Бажовым. В 1943 году они встретились в г. Молотове (Перми) на совещании писателей. Удивительно, что в разгар войны собрали межобластную научную конференцию «Настоящее и прошлое Урала в художественной литературе»! Людмила Константиновна была направлена от Магнитки. Тогда она написала открытку родным о Бажове: «Какой это чУдный старик! У него, что ни слово, то находка, что ни мысль, то жемчужина». Стоит напомнить, что во время войны Бажов писал сказы о настоящих, невыдуманных мастерах — южноуральцах: металлурге Павле Аносове, художнике по металлу Иване Бушуеве, литейщике Василии Торокине… Эти сказы были результатами не только изучения материалов, но и многочисленных поездок Бажова на Южный Урал. Недаром Бажов признавался, что смолоду «живал не раз» в наших краях.

И позже были встречи Людмилы Константиновны с Бажовым не только на литературных совещаниях. Когда она с семьей переехала в Челябинск, жили они в деревянном доме по улице Лесной, 27 (1944-1947 гг.). В этом доме бывал Бажов (к сожалению, в Челябинске уже нет улицы Лесной и того дома). Людмила Константиновна бывала в гостях у Павла Петровича в его доме в Свердловске. О встречах с Павлом Петровичем Татьяничева писала в своих воспоминаниях.

В 1965 году Людмилу Константиновну пригласили работать секретарем правления Союза писателей РСФСР в Москве, где она прожила и проработала до конца своих дней. Татьяничева была человеком очень деятельным, много и успешно работала, встречалась с людьми, многим помогала, особенно молодым авторам. Недаром В. Машковцев однажды сказал: «Спасибо Вам, Людмила Константиновна, много молодых авторов Вы «поставили на крыло»! Татьяничева была членом редколлегии разных журналов и альманахов, много ездила по стране и за рубеж. Не бросала писать стихов даже тогда, когда тяжело заболела.

Почти каждый год выходили её книги, они издавались в разных городах и странах. Композиторы писали музыку на её стихи. К 105-летию Людмилы Константиновны (2020 г.) вышло в Новосибирске 80-е (!) издание её стихов («Не бойся тропы отвесной»). За свой труд Людмила Константиновна была награждена орденом Октябрьской Революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, двумя орденами «Знак Почета», медалями. Была лауреатом Государственной премии им. М. Горького (за книгу «Зорянка», 1970 г.). В Челябинске обкомом комсомола она была награждена премией «Орленок» (1975 г.). В честь нашей землячки названа малая планета (номер 3517), расположенная между Марсом и Юпитером. К 90-летию поэтессы в Екатеринбурге учреждена Всероссийская ежегодная литературная премия имени Л.К. Татьяничевой.

Как выглядела Людмила Константиновна? Высокая, статная, красивая, черноволосая. Если бы она была актрисой, то ей легко было бы играть цариц. Недаром П. П. Бажов иногда называл её «Малахитницей», «Хозяйкой Магнитгоры»…

Сверхнапряжённая работа в последние годы жизни Татьяничевой сказалась на здоровье. Из её дневниковых записей (с 1965 года): «Пишется трудно, голова налита свинцом…», «Усталость пудовая. Легла в 6 утра, а в 9 была уже на ногах…». Умерла Людмила Константиновна в Москве 8 апреля 1980 года. Похоронена на Кунцевском кладбище (филиал Новодевичьего). У её могилы растут две уральские рябины. С ними связана удивительная история. Оказывается, одно её стихотворение спасло жизнь человеку. Из воспоминаний Юлии Лазаревой (сборник «Людмила Татьяничева. Будьте добры»), которая в 1980-х годах работала в Челябинской областной писательской организации.

Однажды в Союз писателей в Челябинске пришла скромно одетая женщина и попросила рассказать всё о Татьяничевой. Она приехала с Кавказа. Биолог, попала в горный обвал, сильно покалечилась, врачи предупредили, что она никогда не встанет на ноги. Муж забрал сына и оставил её. Она была в отчаянии. Но однажды в отрывном календаре она увидела стихотворение Людмилы Константиновны «Гордым легче…». Поняла, что это стихотворение точно про неё. Она дала себе клятву, если встанет на ноги, то найдет поэта, который своими строчками спас её. Женщина перенесла 14 операций, невероятными усилиями заставила себя подняться с больничной койки. Будучи инвалидом, он объездила города, связанные с именем Татьяничевой: Ардатов, Свердловск, Магнитогорск, приезжала и в Челябинск. Съездила в Москву, поклонилась могиле Людмилы Константиновны. Потом ещё раз приехала в Челябинск, купила саженцы рябины, вернулась в столицу и посадила их у могилы Татьяничевой.

Одно из своих стихотворений («Лирическое завещание») Людмила Константиновна закончила так: «На Урал мое сердце летело, пусть останется там». Сердце Людмилы Константиновны осталось в её стихотворных строчках, которые не стареют. Урал помнит Людмилу Константиновну. В Челябинске и Магнитке есть улицы имени Татьяничевой, челябинская библиотека № 26, магнитогорская библиотека № 4 носят имя поэтессы. На домах, где она жила, есть мемориальные доски: в Челябинске (улица Сони Кривой, 39. Годы жизни: 1957-1965. Скульптор В. Авакян), в Магнитогорске, Екатеринбурге. В хрестоматиях по литературе Южного Урала для всех классов есть её стихи и очерки о ней.

По решению семьи Татьяничевой — Смелянских личные вещи и литературный архив поэтессы были переданы Челябинску (13 тысяч предметов). Они хранятся в областном историческом музее, где есть экспозиция, посвящённая Людмиле Константиновне. Кроме того, документы, фотографии Людмилы Константиновны переданы в Исторический музей Москвы и Мосгосархива. А в Мордовии (Ардатове, Саранске, Атяшеве, Отрадном), Магнитогорске и Екатеринбурге традиционно оформляются экспозиции, посвящённые дням рождения поэтессы. Но очень жаль, что нет у нас в городе литературного музея! Нет квартиры — музея Людмилы Константиновны.

Челябинск широко отметил столетие со дня рождения Людмилы Константиновны (2015 г.). Была организована большая выставка в областном историческом музее, конференция в педагогическом университете, встречи в библиотеке имени Л. Татьяничевой... На торжество приезжали родные Людмилы Константиновны из Москвы.

27 июля 2020 года в Московском Доме национальностей в преддверии 105-летия Людмилы Константиновны в «Литературной гостиной» состоялся большой и интересный разговор со Смелянскими о жизни и творчестве поэтессы. Несмотря на ограничения в связи с пандемией ковида библиотеки Южного Урала отметили 105-летие нашей поэтессы.

Читатели нашей страны должны быть благодарны сыну Людмилы Константиновны — москвичу Юрию Николаевичу Смелянскому и его жене Элеоноре Яковлевне за всё, что они делали и делают в течение многих лет, чтобы сохранить внимание к творческому наследию Людмилы Константиновны не только на Урале, а и везде, где она оставила поэтический след. Южноуральцы по праву гордятся своей знаменитой землячкой».

https://www.chodb.ru/kraevedenie/literatura/det_pisateli_chel_oblasti/1675/

 

Елена Брызгалина Дочь Урала

«Знаменитый писатель, журналист, общественный деятель и просто красивая женщина — такой запомнили Людмилу Татьяничеву современники. Будущая поэтесса родилась в Мордовии, в небольшом городке Ардатов. Отец Константин Андреевич, выпускник Казанского медицинского университета, служил начальником милиции в Ардатове, погиб в 1918 году, когда Люсе было три года. Мать Агриппина Степановна, сельская учительница, умерла, когда девочке исполнилось десять лет. Круглую сироту взяли на воспитание дальние родственники по линии отца, жившие в Свердловске. Так она оказалась на Урале.

Приёмный отец Константин Рафаилович был преподавателем физики на рабфаке. Он брал Людмилу с собой в летние путешествия по Уралу, учил понимать природу. Мария Александровна — приёмная мать — преподавала русский язык и литературу и всячески поощряла увлечение дочери поэзией. Людмила ходила в одну школу с Алёшей Бажовым, сыном автора знаменитых уральских сказов, там же состоялось первое знакомство с Павлом Петровичем Бажовым. Окончив семь классов, Люся пошла работать на вагоностроительный завод учеником токаря, а позже поступила на рабфак.

— Возможно, я могла бы стать неплохим инженером, — вспоминала Татьяничева. — Но иная страсть, иные стремления заставили бросить на полпути учёбу в Свердловском институте цветных металлов и уехать на знаменитую стройку у горы Магнитной.

На Магнитострой девятнадцатилетняя Людмила Татьяничева попала в мае 1934 года. Начальник отдела кадров, несмотря на возражения, направил её не на стройку, а в редакцию газеты «Магнитогорский рабочий», где очень не хватало грамотных журналистов. Татьяничеву зачислили в отдел культуры и быта, где она проработала десять лет. Первое время начинающую журналистку приютила у себя, в знаменитом 112-м «писательском» бараке, семья Михаила Люгарина: с жильём на Магнитострое было туго, и Татьяничевой не предоставили даже койко-места. В крошечной комнате жили пять человек, спать Людмиле приходилось на полу, постелив газеты.

— Длинный сквозной коридор, комнатушки с железными койками и топчанами и общий титан-самовар в угловой каморке, — вспоминал Люгарин. — Одним лишь выделялось наше жилище: тут дольше, чем в других, не гасли огни. Люди писали стихи, рассказы, очерки о том, что происходило вокруг, что творили сами.

Позже Татьяничева написала: «Там чуть не каждый мой сосед / Был журналист или поэт». В редакции «Магнитогорского рабочего» она познакомилась с Александром Лозневым и Марией Верниковской. Последняя впоследствии вспоминала, что Татьяничеву отличали стать, достоинство и неспешность. Не случайно уральский писатель Павел Бажов называл её Хозяйкой Магнит-горы за гордую осанку и роскошные волосы. В числе первых Татьяничева вошла в объединение «Буксир». На первое заседание литгруппы, состоявшей преимущественно из ударников комбината, Татьяничева опоздала, но, когда вышла читать стихи, её приняли на ура. Литературным наставником, а потом и мужем начинающей поэтессы стал заведующий промышленным отделом редакции «Магнитогорского рабочего» Николай Смелянский.

«Пришла любовь. Николай Смелянский, работник газеты, литератор, стал моим мужем, — писала Татьяничева в своей автобиографии. — Удивительно: мы родились в один день — 19 декабря! Только он на десять лет старше. Это была любовь на всю жизнь».

В замужестве Татьяничева сохранила свою фамилию, как шутили близкие — литературное тавро, хотя поначалу имя Смелянского было более известно. Он был не только мужем и другом, но и коллегой. В соавторстве ими была написана книга «Улица сталевара Грязнова».

Два первых поэтических сборника Татьяничевой вышли в годы войны. О них сразу заговорили. Одни восторгались, другие обвиняли автора в «безыдейности и аполитичности». Так же, как ранее её обвиняли в «ахматовщине». Этим словом в сороковые годы прошлого века клеймили поэтизирование, воспевание личного мира женщины: семейное бытие, материнство, любовь, обиды, переживания. В то время женщина воспринималась как труженик, солдат, строитель будущего, личному счастью места и времени в этом не было. В 1946 году вышла третья книга стихов Татьяничевой — «Лирика». Смелянский в те годы был номенклатурным работником и от московских друзей узнал о волне репрессий, которая должна была коснуться деятелей кино, театра и литераторов, в том числе и его жены. Супруги на свои деньги выкупили весь пятитысячный тираж новой книги до его поступления в розничную сеть. И уничтожили, оставив лишь несколько экземпляров. Спустя десятилетия стихи из «Лирики» очень полюбились читателям не только СССР, но и многих стран мира.

Творческое наследие Татьяничевой — 75 книг. Лёгкая на подъём, она всегда была в гуще событий, много ездила по стране, в том числе в районы, освобождённые от фашистов. За год — не меньше восемнадцати командировок. У поэтессы много наград: ордена Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, «Знак Почёта», Государственная премия РСФСР имени Максима Горького. Но больше всего она гордилась медалью «За трудовое отличие», полученной в 1944 году. Слишком много воспоминаний с ней было связано.

В войну, когда на комбинате шли боевые плавки, всё электричество в городе выключали. Но в доме на Пионерской, где жили журналисты, по ночам светились окна — они тоже работали ради Победы. Квартиру Татьяничевой и Смелянского «уплотнили» беженцами из блокадного Ленинграда, с которыми магнитогорцы делились не только кровом, но и едой. Даже в детском саду каждое утро начиналось с фронтовой сводки — детей усаживали на стульчики, и они слушали радио, а потом отмечали на карте передвижение войск. Одной из семейных традиций были литературные посиделки. Нередко «на огонёк» заходили известные писатели и журналисты, так что со временем в домашней библиотеке собралось две с половиной тысячи книг с дарственными надписями. Частыми гостями были учителя, врачи эвакогоспиталей, эвакуированные артисты.

После Магнитки был Челябинск, где Людмила Татьяничева много лет возглавляла областное издательство, а потом работала ответственным секретарём Челябинской писательской организации. Потом — Москва, где её избрали секретарём правления Союза писателей РСФСР, членом правления. В Магнитке, Челябинске и Ардатове есть улицы Татьяничевой. А в год 80-летия именем «лирической поэтессы Людмилы Татьяничевой» назвали малую планету № 3512, открытую в 1976 году И. С. Черных».

https://magmetall.ru/news/literaturnaya-gostinaya/doc-urala/?sphrase_id=441245

 

В. Сорокин. Жар-птица Урала: К 100-летию Людмилы Татьяничевой

«Людмила Татьяничева — одно из самых известных и самых благородных имен в СССР и России. Творческое служение словом и делом Отечеству. Поэтесса — верная, отважная и заботливая дочь Родины. Если бы меня спросили, что является главным в творчестве Людмилы Татьяничевой, я бы ответил: обязательность!.. Обязательность — в слове, обязательность — в деле. Видимо, рабочий класс, которому она посвятила много прекрасных стихотворений, воспитал в ней это высокое чувство, по имени — ответственность. Это самое ценное качество в человеке — считать себя частицей общей нашей земли, общего нашего устремления.

Спокойно высятся плотины

Под натиском речных лавин.

Вот так неброско рисует Людмила Татьяничева трудовое напряжение мира, повседневный труд людей, занятых в поле и на производстве. Но это напряжение — лишь внешний образ. А внутренний поток раздумий и чувств человека поэтесса подает красочно и широко:

Откинув бремя повседневности,

В ночной целительной глуши,

Перебираю драгоценности,

Хранимые на дне души.

Интересная мысль: в занятости, в печали, в радости есть у каждого человека тот золотой «фонд» ясности и энергии, что мы называем в жизни убежденностью, честностью, гражданским долгом. Этот «фонд» — источник цельности человеческой натуры, он питает, формирует личность: то мучит ее бессонницами ради добрых начал, то гнетет ее неудачами, то выводит личность к порогу подвига, дает сердцу крылья, а разуму полет. Этот «фонд» — опора в дни бед:

И если я от горя не ослепла

В тот страшный год,

Когда сгущалась мгла,

То потому, что я не горстку пепла,

А целый мир твой обрести смогла!

Поколение Людмилы Татьяничевой особое: оно прошло через многие рубежи в жизни нашей страны — коллективизацию, индустриализацию и войну… Это поколение — золотой фонд Отчизны.

Родилась Людмила Константиновна Татьяничева в Мордовии. Семейное гнездо на всю жизнь святою свечою оставалось в памяти знаменитой поэтессы. Вот как она сама вспоминает о своем детстве: «Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи ее не сохранились... Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовке Чамзинского района. Через тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично обучавшей малышей русской грамоте. По вечерам мама уходила в Народный дом — учить взрослых. Взрослые, а нередко и совсем пожилые люди, в лаптях и латаной-перелатаной домотканой одежде, подобно детворе, хором повторяют: «Мы — не ра-бы!..»

И дальше — пронзительно и щемяще Людмила Татьяничева повествует нам о дне, который навсегда унесет с собой и розовые мечты детства, и материнское солнечное тепло родного уюта. «Мне очень хотелось запомнить ее могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им теплый ствол березки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу. Так оборвалось мое детство». Эта искренность, эта верность родному человеку перерастет потом в искренность и верность родному народу, родному Отечеству и будет вести поэтессу через многие годы сомнений, утрат и великих потрясений, но нигде не подведет ее, а всюду, как мать, протянет поэтессе горячую и надежную руку помощи.

Юность Людмилы Татьяничевой — Урал: Свердловская и Челябинская области. Поэзия не дается в слабые руки, не поется растраченными чувствами, не звучит в обескрыленной речи. Людмила Татьяничева окажется в семье родственников Кожевниковых в Свердловске, — она будет все свободное время отдавать чтению, что обогатит ее язык, придаст ее строке напевность, звучность, полет, заставит серьезно задуматься над словом. В этой семье закрепилось все то лучшее и светлое в характере юной Людмилы, что было дано ей от матери.

После окончания семилетки Людмила Татьяничева идет на завод — ученицей токаря. Книги. Природа. Люди. Все это помогло быстро прозреть душе молодой поэтессы. Охваченная общим трудовым порывом, Людмила Татьяничева в 1934 году уезжает строить Магнитку. За плечами — два курса института цветных металлов. Сказочная, легендарная Магнитка! На ветровых просторах диких степей высились огромные домны, мартены. Море цехов. Жизнь тут клокотала могучей рекой. Самые честные и отважные собрались сюда строить цеха, добывать металл.

Из цеховой среды быстро выделились и сформировали литературное объединение Василий Макаров, Александр Ворошилов, Борис Ручьев, Александр Авдеенко, Вячеслав Дробышевский, Михаил Люгарин, Николай Смелянский, Анатолий Панфилов. Молодая поэтесса вошла в дружную группу начинающих литераторов. Корреспондент-газетчик — она была своим человеком на заводе и хорошо представляла всю картину гигантского строительства, вместе с тем ей был близок мир рабочего человека, на плечах которого лежал стратегический груз времени. Насколько широк ударный размах этого класса, настолько широки крылья страны...

Урал стал для Людмилы Татьяничевой «малой родиной», откуда взяли начало ее поэтические истоки, ее гражданское чувство причастности к народу, к великой Отчизне:

Когда говорят о России,

Я вижу свой синий Урал.

Как девочки,

Сосны босые

Сбегают с подоблачных скал.

В лугах на ковровых просторах,

Среди плодоносных полей,

Лежат голубые озера

Осколками древних морей

Богаче, чем краски рассвета,

Светлее, чем звёздный узор,

Земные огни самоцветов

В торжественном сумраке гор.

 

Татьяничеву не баловала жизнь и стезя поэта. В жизни и в творческих взлетах — все добыто собственным старанием и умением, все взято боем, убежденной работой. Война еще острее отточила ее мировоззрение, а пережитое укрепило строку. Перед нами встала во всеоружии женщина-поэт, женщина-мать, женщина-патриотка.

Людмила Константиновна никогда не «модернизировала», не торопила время. Она прекрасно понимала, что ее время принадлежит ей, ее верному и сильному поколению. И творчество должно быть сильным, смелым, а главное — нужным и не поденным, а высоконравственным, наделенным чистыми порывами.

Невеста, женщина-мать, женщина-труженица — эти образы занимают в творчестве Людмилы Татьяничевой ведущее место. Нелегкая доля женщины-солдатки звучит в ее страстных строчках, Татьяничева не «показывает» судьбу, она сама все это пережила, подтвердила собственной нелегкой судьбой.

Мы разучились плакать в этот год

И наши песни сделались иными.

Про этот год жестоких непогод

Словами рассказать какими?

Товарищ мой, услышь меня, услышь!

Не верю, нет могильного покоя.

Пусть голос мой дойдет к тебе, как жизнь,

Сквозь гул ветров,

Летящих в пекло боя.

В годы фашистского нашествия она издает книгу «Верность», которая помогает воину и труженику. Творчество Людмилы Татьяничевой — это строгая и суровая правда. Правда эта — обстоятельна, живуча, незыблема, потому что она рождена не эгоизмом, а глубокой душевной болью за все, что омрачает жизнь человека.

Подросток, девчонка, юная красавица, из Мордовии, сирота, на Магнитострой явилась, в знаменитую поэтессу Союза Советских Социалистические Республик обернулась, сказочная чаровница, умница, под стать земле уральской — солнечной, хвойнобровой:

Снова дует неистовый ветер.

Быть кровавому, злому дождю.

Сколько дней,

Сколько длинных столетий

Я тебя, мой единственный, жду.

Выйду в поле,

Ты едешь, не ты ли

На запененном верном коне?

Я ждала тебя в древнем Путивле

На высокой, на белой стене.

Впервые я увидел Людмилу Константиновну в 1954 году в красном уголке большого прокатного цеха Челябинского металлургического завода, куда после смены быстро сходились рабочие. Красивая и строгая, она рассказывала собравшимся о литературных новинках тех лет, о поэзии. Потом — читала свои стихи. Слушали её внимательно. В тот раз я не решился подойти к Людмиле Константиновне и признаться в том, что я очень люблю стихи и пытаюсь писать сам, хотя иной раз мне казалось, что она смотрит на меня и чувствует мои мысли.

Печататься я начал рано. Первые стихи опубликовал в газете «Челябинский комсомолец» в 1954 году. Анатолий Дементьев и Леонид Чернышев — первые мои редакторы. А первый поэтический сборничек мой, изданный в Челябинске в 1960 году, «Мечта», готовил в набор под неусыпной строгостью Людмилы Константиновны Татьяничевой. Благодарю её!..

Доброта Людмилы Константиновны широко распространялась на вступающих в литературу молодых уральцев — Вячеслава Богданова, Владилена Машковцева, Александра Куницына, Валерия Тряпшу, Геннадия Суздалева, Зою Прокофьеву, Рустама Валеева, Анатолия Головина. Татьяничева — руководитель писательской организации Челябинской области. Молодые литераторы Урала называли её просто — нашей мамой. В нас, молодых литераторах Челябинска, она видела как бы продолжение литературной Магнитки крылатых тридцатых годов. И всегда подчеркивала это на творческих собраниях и вечерах. И Евгений Михайлович Тяжельников, авторитетнейший и неторопкий человек, отдавший государству и народу лучшие годы своей судьбы, помогал уральцам — в Челябинске и в Москве — ценя верность и преданность Отчизне в слове и действии.

Секретарь Союза писателей России, уже в Москве, Людмила Татьяничева стольким помогла определиться и вырасти — в творчестве: утверждать доброту и братство, служить родному народу и народам одной Отчизны! Четкость содержания, красоту слова, высоту полета стиха Татьяничевой отмечали такие известные поэты, как Павел Тычина и Максим Рыльский, Ярослав Смеляков и Кайсын Кулиев. О ее привязанности к устной народной речи, о ее дочерней любви к Уралу говорил и наш выдающийся поэт Василий Федоров, настойчиво выделяя в творчестве Людмилы Татьяничевой сдержанность, благородство фразы и жеста, пламенное вдохновение. Людмила Татьяничева — неколебимая, крылатая, святая жар-птица в мире вдохновения, любви и подвига. Десятки талантливых, чувственных и мудрых книг и сегодня обожаемые и нужные людям.

Родилась Людмила Константиновна Татьяничева 19 декабря 1915 года в синеглазой Мордовии, а песню своего сердца она подарила всем нам, кто честно служит словом и делом Родине! Жар-птица Урала.

Не пить ваши воды талые,

Не достать вас руками,

Речки, реченьки малые,

Ставшие облаками.

Беспамятно и прощально

Вы сверху на землю смотрите,

В небе вам беспричально

И зябко, как в темном омуте.

Узкие русла ваши

Волнами бредят синими,

Вслед вам березки машут,

Просят вернуться ливнями.

Или дождями тихими,

Туманами, белыми росами,

Чтоб соловей с соловьихами

Наших краев не бросили.

 

Незабываемы и святы имена поэтесс России! И столетие Людмилы Константиновны Татьяничевой — наш общий праздник памяти и уважения ко времени и к стране!»

https://naslednick.ru/articles/culture/culture_22007.html

 

Василий Фёдоров. Дочь Урала (О поэзии Людмилы Татьяничевой)

«...Когда в блокадном Ленинграде звучали гневные стихи Ольги Берггольц, в далеком, но активном уральском тылу был услышан голос другой талантливой поэтессы — Людмилы Татьяничевой, заговорившей с той же высокой мерой ответственности за всё, что подотчетно жизни. Об этом времени она поздней скажет по-своему сурово:

Пусть не в меня в прямом бою

Вонзился штык чужой огранки,

Прошли сквозь молодость мою

Года

Тяжелые, как танки.

(«Пусть не в меня в прямом бою...», 1960)

 

Как поэт Людмила Татьяничева родилась на Урале. Кто бы ни подвигал ее на поэтическую стезю, смею утверждать, что ее крестным отцом в поэзии стал Урал. С юных лет он выдвинул ее на передний край борьбы. И она гордилась этим, называя свою комсомольскую юность прекрасной. Свою любовь к Уралу она выражала как в стихах, так и в статьях и очерках. «Мне посчастливилось жить на Урале в интереснейшее время», — признается она в одном из очерков. А имя Урала объясняет сплавом двух понятий: «Ур» и «Ал», что в переводе означает — «Земля золотая». Само это изыскание говорит уже о многом, прежде всего о любви к легендарному краю.

Я без Урала не могу,

Урал всегда со мною.

(«Я без Урала не могу...», 1968)

 

«Земля золотая» удочерила Людмилу Татьяничеву. И это уже не метафора. Родилась она в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь. Отца своего по малости лет она не запомнила, по той же причине не запомнила и стихов, которые писала ее мать Агриппина Степановна — учительница, по отзывам людей — женщина одаренная и добрая. Ее тоже не стало, когда Людмиле Татьяничевой было всего десять лет. Уже в зрелом возрасте поэтесса оставит нам трогательное воспоминание об этом печальном событии: «Мне очень хотелось запомнить ее могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им теплый ствол березки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу».

И вот десятилетняя девочка, сложив свои сиротские вещички в нехитрый фанерный баульчик, навсегда расставшись с детством, впервые самостоятельно отправляется в Свердловск, где жили дальние родственники Кожевниковы. В этой уральской семье своих детей не было, и Людмила Татьяничева стала в ней приемной дочерью. Семья была интеллигентной: приемный отец, Константин Рафаилович, преподавал физику, а приемная мать, Мария Александровна, — русский язык и литературу. Ей повезло: у любознательной девочки с врожденной тягой к поэзии появились и книги и поощрения. Потом окажется, что ей везло всю жизнь: хорошая семья — повезло, легендарный Урал — повезло, трудности — тоже повезло, потому что к числу везений она научилась относить и преодоление трудностей. Чувство благодарности жизни начало формироваться в ней уже в ту раннюю пору.

Изведав горечь укоризны,

Обид,

Ошибок,

Мелких драм,

Учитесь радоваться жизни,

Её обыденным дарам!

(«Изведав горечь укоризны...», 1974)

 

Я намеренно подробно останавливаюсь на душевно сложном детстве Людмилы Татьяничевой. Поэт рождается не тогда, когда он напечатает свои первые стихи, и даже не тогда, когда он их напишет, а значительно раньше — в атмосфере детских ощущений, пронзающих все клеточки ко всему чуткого организма. Пристрастие к поэзии может появиться у человека и в зрелом возрасте, но оно будет уже менее органично.

Вместе с детским увлечением поэзией в Людмиле Татьяничевой крепилось и сознание новой родины. Земля, породившая сказки Бажова, не могла не очаровать впечатлительную девочку. Пусть многие бажовские сказки в то время еще не были написаны, но в самой жизни-то они уже были. Кроме того, Урал и Сибирь в качестве новой родины еще со времен первых землепроходцев имели особую привилегию. Люди, открывшие новую землю, становились родоначальниками новой родины. Часто оглядываться на свое прошлое им было недосуг, надо было обживать землю, устремляя свой взор в будущее, то есть жить вместе с землей. Вот Людмила Татьяничева и оказалась в положении такой открывательницы.

...Из родины

Я вышла рано,

Чтоб Родину свою обресть.

(«Был день просторен и морозен...», 1976)

 

Как правило, дети прифронтовой полосы становятся вольными и невольными участниками боев. Урал же в ту пору, а точнее, несколько лет спустя, стал передним краем борьбы наших преобразований. У Магнитной горы появились первые строители — комсомольцы. Тогда же появились крылатые стихи В. Маяковского, посвященные другой такой же великой стройке: «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть...» Юность встречалась со своим будущим. Юношеская фантазия получила реальное направление. Вглядываясь в географическую карту страны, школьник видел уральские горы, стальным швом накрепко соединяющие Европу и Азию. «Мы, комсомольцы 80-х годов, гордимся своей нелегкой, боевой, прекрасной юностью», — скажет поэтесса много лет спустя. А что стоит за этой восторженной фразой? Казалось бы, самое обычное и будничное: — «После окончания семилетки началась для меня трудовая жизнь: я пошла работать на вагоностроительный завод имени Воеводина ученицей токаря».

Магнитогорск не сразу вошел в ее жизнь. Молодая, в город молодых она приехала весной 1934 года уже после окончания рабфака и двух курсов института цветных металлов. К этому времени ее Увлечение поэзией уже материализовалось в собственных стихах, которые можно было прочесть новым друзьям, молодым поэтам, выпускавшим литературные страницы и даже свой ежемесячный журнал «За Магнитострой литературы». Стихов, полагаю, было много, но вот читаю ее сборник, вышедший в «Библиотеке советской поэзии» в 1969 году, и вижу, что из тех ранних стихотворений она отобрала всего два. В них — легкость молодости, открытость души к жизни и поэзии:

Много это или нет,

Рассудите сами...

Восемнадцать звонких лет.

Солнце над лесами.

Черный дождь прямых волос —

Мамино наследство.

Да лохматый добрый пес,

Гревший мое детство...

(«Много это или нет..., 1933)

 

Среди молодых поэтов Магнитогорска был Борис Ручьев — человек большого таланта и трудной судьбы. Мне довелось быть свидетелем взаимного дружелюбия уже на исходе их дней. О поэтических пристрастиях Людмилы Константиновны я еще скажу, а пока продолжу разговор о ее поэтическом становлении.

Стихотворение — всегда синтез многих чувств и размышлений; даже в написанное, казалось бы, по определенному поводу, входит жизненный опыт всей предыдущей жизни. Именно в этот магнитогорский период из разрозненных впечатлений молодой еще жизни начинает складываться единство тех сил, на которые поэтесса будет опираться на протяжении всей своей творческой жизни. Урал во всем его многообразии, особенно Урал металлургический, даст ей зримые образцы и убедительнейшие примеры нерасторжимости труда, природы и поэзии:

 

Не меньше должностных регалий,

Не меньше почести любой —

Услышать,

Как звенит в металле

Строка,

Рожденная тобой.

(«Награда», 1976)

 

Подчеркивая уральскую тематику большинства стихов Людмилы Татьяничевой, боюсь создать у читателей впечатление излишней «железности», обычно несвойственной для поэзии нежного пола. Жанровый круг ее стихов обширный — в нем и публицистика, и лирика с тонким пониманием природы и душевными движениями человека. Мне же хотелось показать то главное, что помогало ей успешно решать общечеловеческие вопросы. Для примера полностью процитирую стихотворение, четкое по форме и мудрое по содержанию:

 

Не для себя

Деревья плодоносят.

И реки чистых вод своих

Не пьют.

Не просят хлеба для себя

Колосья.

Дома не для себя

Хранят уют...

Себя мы с ними

Сравнивать не будем,

Но каждый знает,

Эту жизнь любя,

Что чем щедрее отдаешь

Ты людям,

Тем радостней живешь

И для себя!

(«Не для себя деревья плодоносят...», 1975)

 

В женской поэтической команде нашей страны Людмила Татьяничева заняла одно из видных мест. Ее творческий характер заметно отличается от большинства поэтесс. Если у других тематический круг чаще всего сугубо женский, то у Людмилы Татьяничевой он широк: она смело вторгается в сферу, казалось бы, мужской поэзии со всеми чертами суровости и гражданственности. К примеру, мальчишка в ее одноименном стихотворении, услышав известие, что наша ракета достигла Луны, говорит с достоинством: «Порядок!» В этой мальчишеской сдержанности поэтесса нашла большой идейный смысл:

 

Его за скупость не корите:

Мальчишка сдержан потому,

Что продолжение открытий

Эпоха вверила ему!

(«Мальчишка», 1959)

 

Вдумчивый читатель обратит внимание на то, что автор этих и ранее процитированных стихов умеет делать большие обобщения. Они часто неожиданны, но всегда логичны. Читатель не может не заметить того, что в тех же стихах, особенно в последнем, нет специфической женской интонации. Впрочем, здесь по-другому и не скажешь. Мужественная тема требует мужественных решений. Важно то, что Людмила Татьяничева не избегает их. Несомненно, к этому приучила ее суровая биография. Ей слишком рано пришлось самостоятельно решать сложные вопросы жизни. Надо полагать, еще на заводе имени Воеводина в ней начало зарождаться чувство равной ответственности с друзьями-комсомольцами перед народом и партией, просто перед людьми и своей совестью, в конце концов — перед Поэзией.

У поэзии великая власть над людьми, избранными ею. Кого она отметит, тот уже до конца дней будет в ее власти: человек одаренный станет поэтом, а немощный — графоманом. Как нигде, в поэзии важны поиск и постижение, способность поступиться соблазнами жизни. У графоманов, например, последняя способность тоже развита, но без поиска и постижения она делает их жалкими.

Да, Людмила Татьяничева могла бы стать инженером, закончив Свердловский институт цветных металлов, а звание инженера в то время было одним из самых почетных, но ею уже начала распоряжаться Поэзия: девятнадцатилетняя девушка едет на Магнитострой с надеждой, что именно там, в горниле человеческих судеб, она станет поэтом. И она не обманулась. Работа в городской газете дала ей богатый материал для стихов. В 1944 году вышел ее первый сборник — «Верность», а затем и такие книги, как «Синегорье» (1958), «Лирические строки» (1960), «Малахит» (1960), «Самое заветное» (1961), «Бор звенит» (1961), «Лирические стихи» (1964), «Зорянка», за которую в 1974 году она получила Государственную премию РСФСР имени М. Горького, «Калитка в лес осенний» (1979), «Десять ступеней» (1980), «Мне бы только успеть» (4981). Последние две она уже не увидела.

Среди ранних стихов есть такие, которые интересны нам теперь лишь как вехи становления поэтического характера. Война подстегивала рост. Голос Людмилы Татьяничевой креп, зрели образы уже не отдельными, разрозненными находками, а едино плавленным литьем. Для первого сборника было найдено точное название: «Верность». Присяга Родине в ней прозвучала присягой Поэзии. Мне кажется, настоящий поэт родился со строчками о песне под одноименным названием:

 

Тебя я буду вновь и вновь

Лепить из слов и петь.

Будь неподкупна, как любовь

Идущего на смерть!

(«Песне», 1943)

 

Тогда Людмила Татьяничева не была профессиональной поэтессой, стихи писала после основной работы, а работала она сотрудницей в магнитогорской городской газете. Вот как об этом времени говорит она в своей краткой биографии: «В июле 1941 года стала членом КПСС. Получая из рук секретаря райкома партийный билет, чувствовала себя воином, принимающим присягу». Работать приходилось очень много. В дни ночных дежурств сотрудники редакции почти сутками не уходили домой. Магнитогорцы по праву считали себя непосредственными участниками великой битвы. Каждый третий снаряд, выпущенный по врагу, изготовлялся из магнитогорской стали...

До конца дней Людмиле Татьяничевой не давала покоя мысль, что подвиги тыла в годы Великой Отечественной войны еще недостаточно отражены в нашей литературе вообще, в частности в поэзии. Не потому ли поздней, живя уже в Москве, она вспоминала Магнит-гору как символ трудового героизма, к которому была причастна. О ней она писала всегда с гордостью:

 

В поездах по стране

Колешу.

Возле зданий прекрасных стою.

И в дворцах,

И в цехах нахожу

Я Магнитную гору свою.

Теплоход в переливах зари.

Гул машин оживляет поля.

Слышу голос Магнитной горы:

— Это я!

— Это я!

— Это я!

(«Думы о Магнит-горе», 1979)

 

У Людмилы Татьяничевой было сильно развито чувство собственного достоинства. Она высоко ставила свое назначение поэта, может быть, не менее высоко, чем Анна Ахматова с ее аристократизмом и чувством избранности. «Мне до всего есть дело», — говорила она и стихами и прозой. И это была правда. К делам ее приводили глубокие личные интересы, опыт жизни и знание того, что она должна и что может.

Поэтический талант, как, впрочем, и всякий настоящий талант, развивается логично. Факты биографии, как бы причудливо ни преломлялись они в творчестве, могут многое объяснить. Теперь мы видим, что мужество и чувство собственного достоинства к Людмиле Татьяничевой не пришли сами собой.

В стихах Людмилы Татьяничевой исследованы самые разнообразные женские чувства и состояния — от первых девичьих мечтаний, когда смутные волнения она еще не смеет назвать любовью, до переживаний зрелой женщины, успевшей пережить и горячность любви, и охлаждение. У нее хватало женской смелости предрекать:

Кем буду для тебя,

Когда меня не станет?

О, лишь не одиночеством

Твоим!

(«Профиль», 1980)

 

Ей удавалось чувство предвосхищения событий. Причем концовки стихов такого плана, как правило, афористичны. Приведу еще пример, по четкости формулы не уступающий предыдущему, но уже из мира романтического девичества. Образ девушки, нарисованный поэтессой, отличается истинно русской чистотой и строгостью:

Еще любимого не встретив,

Она ему уже верна.

(«Русская девушка», 1957)

 

Эта верность не слепая, не предписанная кем-то, а рожденная душевным достоинством, чувством красоты и свободы. Именно — свободы! Ее единственный наставник — это сама любовь, настоящая, большая, всегда тяготеющая к цельности и самосохранению. Крушение красоты всегда начинается с дробления чувства, с его обмельчания. На этот счет у поэтессы есть одно замечательное наблюдение, которым заканчивается стихотворение «В море» (1963):

Гляжу я в мерцающий омут

С негреющим солнцем на дне.

Люди у берега тонут

Чаще, чем в глубине...

 

Как бы в развитие этой мудрой мысли, было написано стихотворение «Песня без конца» (1956). Поссорившись с любимой, парень поспешил жениться, уехал в другие места, но сердце-то помнит настоящую любовь.

Тоска о милой,

Как назло,

Чем дальше, тем сильней.

Он держит сердце за крыло,

Чтоб не летело к ней.

 

Да, парень ошибся. Да, он уже в долгу перед семьей, но Людмила Татьяничева во имя настоящей любви оставляет неудачнику право на исправление ошибки. При этом с покинутой мы связываем образ той строгой девушки, с которой познакомились раньше, в других стихах Людмилы Татьяничевой, и которой всем сердцем пожелали счастья. Она его достойна. И поэтому поэтесса совершенно справедливо считает, что у песни еще нет конца. Возможно, парень перестанет держать свое сердце за крыло, возможно, пред ним встанет новый сложный вопрос:

 

Что ж случилось, в самом деле?

Неужель расстаться нам?

Только как же мы разделим

Сердце сына пополам?!

(«Неужели были лживы...», 1963)

 

Вот тут и возникает извечная проблема семьи, в свете которой вопрос — как же мы разделим сердце сына пополам? — далеко не риторический. С него-то и начинается трагедия, стоящая вровень с трагедией неразделенной любви. Если трагедия неразделенной любви проходит через сердце одного человека, то проблема делимости сыновнего сердца — сразу по трем сердцам. Девичье сердце, отвергнутое любимым, может замкнуться на своей первой страсти и даже найти в этом горделивое утешение, но из трех сердец трагического узла какое-нибудь да будет разбито.

Здесь не место разбирать все проблемы семьи, остановлюсь лишь на одной, может быть, главной ее функции — функции воспитания нового коммунистического человека. Именно потому, что наша семья строится на свободе семьи, на добровольном союзе, мы ратуем за ее крепость, основанную на законах нравственности. В самом большом воспитательном смысле наша семья — первичный институт. Нарушение семьи, когда супругам надо делить маленькое сердце, — нарушение программы воспитания. И как бы счастливо ни сложилась потом жизнь маленького человека, все равно на его душе останется печать родительского разрыва. Зато какая материнская гордость и радость звучат в стихотворении «Сыновья» (1960):

 

Два хороших сына у меня,

Две надежды,

Два живых огня.

Мчится время по великой трассе.

У меня —

Две юности в запасе.

Жизнь горит во мне, неугасима,

У меня две вечности —

Два сына.

 

Приведенные примеры, на мой взгляд, вполне доказывают способность Людмилы Татьяничевой вторгаться стихами в широкую область жизни, нисколько не заслоняют в них ни Женщины, ни Жены, ни Матери. Эти примеры можно было бы увеличить, обратившись к таким примечательным по тонкости и чистоте стихам, как «У русских женщин есть такие лица...» (1958), «Если любишь...» (1958), «Спасибо вам, деревья» (1970), и другим. Но и в этих стихах нет ничего сугубо бытового, сугубо домашнего, как бывает в некоторых женских стихах. К сожалению, в нашей женской поэзии, особенно молодой, приходится наблюдать много неоправданной бытовщины и вульгарной прозаизации любви, не говоря уже о подражательности. Подражают более всего Анне Ахматовой и Марине Цветаевой, но без их страсти и таланта, что делает стихи вроде бы смелыми, точнее — беззастенчиво смелыми.

Широта интересов помогла Людмиле Татьяничевой представить свой мир в хорошей приподнятости. В ее стихах о любви проявляется истинно русская целомудренность. В открытый мир уральской поэтессы входишь не стыдясь. И «область личного счастья» в ее мире тоже не закоулочная, не комнатная.

 

Что ж, готова начать я

С самых первых страниц:

Область Личного Счастья

Не имеет границ.

Не нарушит ненастье

Нашей ладной судьбы!

Область Личного Счастья —

Это область борьбы.

(«Область Личного Счастья», 1968)

 

Весь строй мыслей Людмилы Татьяничевой таков, что она должна была прийти именно к этому выводу, и этот вывод соответствует её творческому облику. Я так же верю ей, когда она видит красоту как деяние: «Сталевар у горячей печи — как он красив! Врач, к больному спешащий, — как он красив!» Такое толкование красоты похоже на пушкинское. В горячую минуту Полтавского боя черты Петра искажены гневом и жаждой победы. Поэт бросает: «лик его ужасен» и — рядом: «он прекрасен!».

Людмила Татьяничева искала красоту в деятельном Человеке и вечно деятельной Природе. Она и сама была красива не только как поэтесса, как человек, но и как женщина. Обычно в критических статьях не принято говорить о физической красоте авторов, тем более женщин, но все же я скажу несколько слов. У нее было смуглое лицо и карие глаза под темными бровями. Ее черные волосы, даже в последние годы естественно черные, стянутые в тяжелый узел, вовсе не обостряли смуглого лица, а, наоборот, придавали ему особенную отчетливость и женственность, последняя проявлялась еще больше, когда она начинала говорить. Мне доводилось часто слышать ее на пленумах и заседаниях правления Союза писателей, и не помню, чтобы она хоть раз повысила свой мягкий голос. Ее цыганский облик и эта внутренняя сдержанность долго не вязались в моем сознании друг с другом, пока не повстречались стихи, кое-что прояснившие:

 

И красотой

И ворожбою

Сразила парня —

Наповал!

Своей отрадой

И судьбою

Цыганку предок мой назвал.

(«Цыганка», 1973)

 

Вот, оказывается, откуда пришла к ней природа ее смуглости и черноокости. И то правда — в ее стихах нет и тени цыганщины, в горячности не было шумливых жестов, а была любовь и воля да строгость стиха.

Людмила Татьяничева как поэтесса особенно открылась мне стихами о природе.

 

Природа жаждет обновленья.

Снега смывая,

Льды круша,

Она, как в первый день творенья,

Неповторимо хороша!

(«Гремят у самого вокзала...», 1965)

 

Каждого поэта нужно для себя открывать не по молве, а по личному впечатлению. Бывает, для одних поэт существует, для других — нет; одни им восторгаются, другие к нему равнодушны. Для меня поэзия Людмилы Татьяничевой открылась стихотворением «Малахит», написанным еще в 1945 году. Прочитав его, я понял, что на Урале живет настоящая поэтесса с пытливым умом и доброй фантазией. Ведь надо же было увидеть, как на месте Урала, где когда-то бушевало море, в небо поднялись горы.

 

Но своенравная природа

То море в памяти хранит:

В тяжелых каменных породах

Волной играет малахит.

Он морем до краев наполнен,

И кажется: слегка подуть —

Проснутся каменные волны

И морю вновь укажут путь.

(«Малахит», 1945)

 

Еще ничего не зная о написавшей эти строки, я уже о многом догадывался: если она смогла так поэтично увидеть давнее рождение малахита, то ей дано многое увидеть в нашей жизни — и красоту родной земли, и красоту нашего, советского человека. И вот теперь, перечитывая стихи Людмилы Татьяничевой, я вновь испытываю радостное чувство оттого, что не ошибся в своих первых догадках.

Если в стихах о сокровенной любви Людмила Татьяничева была сдержанна, то в описании природы — по-цыгански вольна. Здесь се наблюдательность многообразна и безгранична, Во множестве стихов она ведет о природе прямой разговор, а еще чаще призывает всех на помощь для решения других общечеловеческих проблем, добиваясь этим самым большей убедительности. Для примера сошлюсь на стихотворение «Ветка» (1978):

 

Мы думаем смутно

И редко

О вечной работе корней.

Что знает о дереве ветка,

О кровной отчизне своей?

Живительным

Вскормлена соком, —

Текущим но венам ствола,

Она так легко,

Так высоко

Листочки свои вознесла.

И смотрит с веселым доверьем,

Не зная тревожных забот.

Видней ей другие деревья,

Чем то,

На котором растет,

Нов грозную ночь камнепада,

В буран

Или в знобкую мглу,

О, как же она будет рада

К родному приникнуть стволу!

 

Разве же речь здесь идет только о ветке? Нет, это и о нас, о наших социальных и национальных корнях, о которых кое-кто склонен забывать в минуты своего благополучия. Так стихи становятся уроком патриотизма, преподанным доходчиво и убедительно! Образы природы входят в ее стихи с такой естественностью, что начинает казаться, будто для их рождения не нужно было никаких творческих усилий. Может, это так и есть? Верить в это было бы, конечно, слишком наивно, однако чем черт не шутит! В наше время стихи о природе приобрели особую значимость, равную стихам о самом человеке, о его психологических и социальных конфликтах. К ним прибегают уже не для отдохновения, а для раздумий о судьбах мира.

Видимо, этот же принцип можно перенести на поэтов. Чаще всего бывает так: если поэт пишет о природе, о людях, связанных с природой, то его уже не привлекает, к примеру, металлургический пейзаж с домнами и мартенами, сталеварами и прокатчиками в отсветах раскаленного металла. А вот Людмила Татьяничева, много писавшая о доменщиках, сталеварах и прокатчиках, еще больше писала о природе. Цеховые озарения не подменяли у нее утренних зорь. Больше того, своих мастеров она умела представить и как знатоков природы — страстных охотников, рыболовов и просто ценителей нерукотворной красоты. Это единство проявилось еще в стихах военных лет.

 

А если на чужбине, среди сна,

Согреет нас дыханием сосна,

То, как рисунок на булатной стали,

Возникнет в сердце песня об Урале.

(«Среди имен любимых и родных...», 1944)

 

Общение с природой часто приглушает в человеке желание общаться с людьми. Некоторые уходят к природе, чтобы уйти от людей, от сложных и противоречивых вопросов жизни. Нет, не во имя отдыха и спокойствия идет Людмила Татьяничева в природу. Полюбив однажды Урал, она полюбила и людей, составляющих его гордость, пусть даже давно ушедших,— таких, как создатель первого двигателя Иван Ползунов, изобретатель радио А. С. Попов, скульптор Шадр, писатели Мамин-Сибиряк и П. П. Бажов. Последний был для нее особенно дорог. «С Бажовым было надежно и высокогорно»,— признавалась она. Ей было близко то, что торопливую и «организованную» славу он считал пагубной и зряшной. Кстати, своими учителями, наравне с поэтами, философами, она считала и сталеваров, и горновых, и горнистов, как сказано в стихотворении «Учителя» (1977):

 

Философов, поэтов, горновых,

Горнистов,

Возвещающих зарю,

Я помню всех учителей своих,

За выучку их всех благодарю.

 

Дружба с поэтами-соратниками была для нее непременной творческой атмосферой, в которой она пребывала всю жизнь. Она дружила, можно сказать, деятельно — писала статьи, посвящала стихи, при этом критерием выбора имен служил для нее не просто талант, а окраска таланта, творческая целенаправленность, а может быть, и любовь к Уралу. В ее стихах и статьях мы встретим имена Степана Щипачева, Ярослава Смелякова, Алима Кешокова, Михаила Львова, Дмитрия Ковалева, Сергея Баруздина и других. В ее поэтический круг вошли и более молодые — Валентин Сорокин, Николай Благов, Андрей Дементьев.

Конечно же, вполне естественно в ее жизнь входило творчество Маяковского и Есенина. Но есть одно посвящение, которое остановило меня, как исключение из общего правила, — это стихи, посвященные А. Блоку. Когда-то мне казалось, что в творческой системе Людмилы Татьяничевой Блок присутствует не более как почетный гость или даже как общепринятая литературная икона. Однако же, прочитав строки посвящения, я с удивлением и радостью понял, что ошибся.

 

Эпической верны судьбе,

Вы так свои стихи писали,

Как будто в ледяной воде

Вы нечто вечное спасали.

И мне,

И множеству других

Мир возвращали озаренным.

Живой водой

Ваш вещий стих

В кристалле светится

Зеленом.

(«Александру Блоку», 1979)

 

В этом коротком стихотворении меня поразили две строки, в которых обнаруживается глубокое проникновение в смысл блоковских исканий: в ледяной воде спасать нечто вечное. У настоящих поэтов вообще повышенное чутье, тем более к собственной судьбе. Лучшие из них часто оказывались пророками не только для своего времени, но именно в силу этого и для самих себя. Видимо, для этого нужна какая-то особенная трезвость и беспощадность взгляда на вещи. Эти два качества у Людмилы Татьяничевой особенно заметно проявились в ее последних стихах. Как не просто осмелиться изобразить вот такое видение:

 

Вдруг,

Сердце мое леденя,

Под ноги мне падает

Птица...

А время отчаянно мчится

При мне,

Но уже без меня.

(«У зимнего дня на виду...», 1979)

 

К такому мужеству нельзя подготовиться в два-три захода, к нему надо было быть давно готовой. Перечитывая стихи Людмилы Константиновны, видишь и дальние заходы, и близкие подступы к роковой черте. В них нет ни страха, ни позы. Мудрость зрела на всем трудном, сложном и прекрасном пути. До последних дней она видела солнце своей судьбы и однажды сказала:

 

А если даже не увижу,

Услышав грозное:

— Пора, —

Упреком горьким

Не обижу

Я жизнь,

Что так была щедра.

(«Пусть стелет смерть свои полотна...», 1978)

 

Благодарить жизнь за щедрость может только щедрый человек, не жалевший раздавать людям то, что давала ему жизнь. Любезность была взаимная — щедрость за щедрость, а тем временем у Людмилы Константиновны прибывал постоянный духовный капитал — прозорливая мудрость таланта. Надо сказать, что и в его рождении великий Урал тоже не мелочился. Спасибо ему за это!»

https://budushee-otechestva.ru/wp-content/uploads/2019/07/Tatyanicheva_блок.pdf

 

Лариса Васильева вспоминает о Людмиле Татьяничевой: «Какой я ее помню? Людмила Константиновна Татьяничева высокая, полная, гладковолосая. Спина прямая. Во всем серьезность и обстоятельность. Даже важность. Подчеркнутая немолодость. Иногда величественность, иногда суровость. Секретарь правления Союза писателей России. Автор многих поэтических книг. Еще живы люди, которые помнят ее такой. Людмила Татьяничева озорная, быстрая в движениях. Само остроумие без тени улыбки, хотя от каждого ее слова все вокруг покатываются со смеху. Глубоко спрятано постоянное беспокойство о здоровье мужа, сыновей. Всегда готова прийти на помощь молодым поэтам: «Девушка так талантлива, мается по углам без квартиры…» Кто-то помнит ее и такой.

Людмила буйная, неоглядная, с копной темных, бегущих по плечам кудрявых волос. «Цыганка» — кличка среди сверстников. Дерзкая, вольная, непослушная. Бесподобная! Стихи — голос души. Никто не знает, как плачет она в подушку: в 1947 году ее книгу стихотворений рассыпали по велению цензуры, усмотревшей там «ахматовщину». «Рассыпали — значит так надо», — Людмила принимает время во всем объеме. Живы ли еще люди, помнящие ее такой? Она одарила меня своей дружбой, пониманием и той материнской любовью, возникающей между женщинами разных лет, когда у одной (это я) умерла мать, а у другой (это она) никогда не было дочери».

https://laidinen.ru/larisa-vasileva-vspominaet-o-ljudmile-tatjanichevoj/

 

Михаил Алексеев: «Прекраснейший поэт, самобытнейший, неповторимый, как уральский самоцвет, Людмила распространяла вокруг себя некое сияние, в лучах которого и ты делаешься светлее и, главное, добрее. Доброта — это, может быть, самый великий дар Божий, который Людмила несла в душе своей. Во имя его она удерживала в себе, в своем сердце все горечи и печали, коих было у нее, знаю это, тоже немало».

 

У Людмилы Татьяничевой и Николая Смелянского два сына — Юрий и Сергей. Сын Юрий Смелянский вспоминал: «Внимательное и заботливое отношение родителей друг к другу помогало жить всей семье в согласии и любви. Отец был первым редактором, творческим наставником поэтессы Татьяничевой. Мама мне как-то сказала: «Юра, я не всегда многословна. Но все, что я хотела бы тебе назидательного сказать, это читай в моих стихах». Юрий вспоминал: «Стремление помочь родным, близким, нуждающимся — в характере мамы было одним из самых важных гуманных достоинств. «Добро — это не то, когда ты получил, а когда ты отдал», — говорила мама».

В 2015 г. в Челябинске издана книга Т. Марковой «Песня об Урале», посвященная Л. Татьяничевой

 

Людмила Татьяничева

Если скажут люди о России,

Синий-синий вспомнится Урал

И стихи о Родине простые,

Что рукой дочернею писал.

 

Об уральском мастере-умельце,

Что из камня режет дивоцвет,

О деревьях, птицах, — в каждом сердце

Лишь к добру прокладывая след.

 

Испытаний много на дороге,

Область счастья личного — борьба.

Пусть слова о нежности немноги,

Но на вырост строилась судьба.

 

А тропа всё круче и отвесней,

И в мозолях руки у девчат,

Поле-жизнь возделается песней,

И стихов колосья зазвенят.

 

Кто сиротским детством обездолен,

Тот разделит «Яблоки для всех».

Быть искрой негаснущею волен

И считать уныние за грех.

 

Не огрузнешь с детством неразлучно.

В ульях-гнёздах много пчёлок-птиц,

И строка бегущая созвучна

Оленёнку позвонцем копытц.

 

Чемоданчик маленький фанерный,

Городок Ардатов позади.

Мир вокруг непознанный, безмерный,

И огни Свердловска впереди.

 

Воспитали Люду, словно дочку,

Приходившись дальнею роднёй,

Муж с женой Кожевниковы, точку

На сиротстве ставя, став семьёй.

 

Сам Кожевников — учитель-физик,

Путешественник и рыболов,

Был в душе, так думается, лирик,

Замерев у пихтовых стволов.

 

И Урал открылся заповедный,

На ребёнка звёздами глядя,

Горноликий, мудрый, многоцветный,

Языком природы говоря.

 

Книга — спутница и собеседник.

Первосочинительства шажок

Приведёт в словесный заповедник

(Сам Бажов заметил огонёк).

 

Не ходить в хороших инженерах,

Не гонять со сливками чаёв…

Литбригада нынче в пионерах:

Гроссман и Макаров, и Ручьёв.

 

Постелив газеты как перину

У Люгарина на выстывшем полу,

В литбараке выдержала зиму,

Металлургам отбуксировав хвалу.

 

Ясноглазой высветилась темень

У войны в чернеющем краю —

В матерях и жёнах сердце-кремень,

И оно бесстрашное в бою.

 

Не в прямом. Но молодость под танком

Горше ли бессонниц у станка,

Где в суровом танце спозаранку

Походили сутки на века.

 

Полыхали чёртом огнерыжим

Времена, где личностного нет.

Ложнопафос был лишь небесстыжим,

На поэзию в поэзии — запрет.

 

И горели тысячами книги,

Где силён «ахматовщины» дух.

А марксистско-ленинские лиги

Изгоняли чувства, словно мух.

 

Высока и царственна, как сосны,

И собольи брови от тайги,

Отдала Уралу свои вёсны,

Стих морошкой выкормив с руки.

 

Ярославны, женщины-миссии

Словоспас молитвенный восстал.

Если скажут люди о России,

То татьяничевский вспомнится Урал.

В Мещерякова

 

Погасшая звезда

Памяти Л. К. Татьяничевой

 

Кто сказал, что ты ушла из жизни,

Нам о Синегорье не окончив сказ?

Разве спеты песни об Отчизне,

Разве отзвучал о ней рассказ?

 

Разве звезды умирать умеют?

А земля — погасшая звезда.

Но ее умершей называть не смеют—

Не поверят в это люди никогда.

 

Пусть теперь тоска сердца сжимает.

Мы в ней слышим голос твой —

Юность эстафету принимает.

Мира журавли летят над головой.

С. Васильев?

 

Людмиле Татьяничевой посвящаю

Не важен ритм стиха.

Важны его глубины,

Когда звенит струна,

Как взорванная мина...

 

Не важен стиль письма,

А важны те мгновения,

Когда для нас она

Писала откровения...

Е. Нарижняк

 

Стихи Татьяничевой в блоге:

«И все-таки она — Звезда!» Людмила Татьяничева

Литературно-музейная экспозиция «Дочь Урала» в библиотеке №26 им. Л.К. Татьяничевой

Литературно-музейная экспозиция «Дочь Урала»

Людмила Татьяничева: Стихотворения об Урале

Стихотворения о России

20 стихотворений о сыновьях Людмилы Татьяничевой

Стихотворения о космосе Людмилы Татьяничевой

30 стихотворений Татьяничевой о весне

15 стихотворений про осень Людмилы Татьяничевой

35 стихотворений о зиме Людмилы Татьяничевой

Стихи о птицах уральских авторов-2

Стихи о животных уральских поэтов

Источник фото: https://rossasia.sibro.ru/voshod/article/52604