Давид Самойлов «Всё, что было, - было со мною…»

 

Сороковые, роковые,

Свинцовые, пороховые... 

Война гуляет по России, 

А мы такие молодые! 

 Эти ставшие уже хрестоматийными строки принадлежат Давиду Самойлову. «Где бы ни звучала эта строфа, – писал Евгений Евтушенко, – на вечере поэзии из уст самого поэта, или на концерте художественной самодеятельности, или в Театре на Таганке, или в глубине нашей памяти, – за ней сразу встает Время. А ведь это только четыре строчки!». Эти строки стали поэтической «визитной карточкой» целого поколения поэтов 40-х годов. А что касается Самойлова… У многих на слуху строчки из песен: «Ты моей никогда не будешь, ты моей никогда не станешь», «Когда мы были на войне...» «Шумит, не умолкая, память-дождь, и память-снег летит и пасть не может», «Но зато дуэт для скрипки и альта!», кто-то с детства помнит чудную сказку «Слонёнок пошёл учиться»… 1 июня этому замечательному поэту исполнилось бы 95 лет.

Русский поэт Давид Самуилович Самойлов (настоящая фамилия Кауфман) родился 1 июня 1920 г. в Москве в еврейской семье. Отец — известный врач, главный венеролог Московской области Самуил Абрамович Кауфман; мать - Цецилия Израилевна Кауфман. Отец служил в Первую мировую и в Гражданскую войну при действующей армии, а в Великую Отечественную - при тыловом госпитале.  Псевдоним поэт взял после войны в память об отце. Д. Самойлов: «Отец – моё детство. Ни мебели квартиры, ни её уют не были подлинной атмосферой моего младенчества. Её воздухом был отец. До школы я много болел, поэтому рано выучился читать. Стихи начал писать рано, скорей всего не из подражания, а по какой-то внутренней потребности. Однажды погожим утром  памятного лета 1926 года я сочинил первые в жизни строки:

Осенью листья желтеть начинают,
С шумом на землю ложатся они.
Ветер их снова на верх поднимает
И кружит, как вьюгу в ненастные дни»

В 1938 г. Давид Самойлов окончил школу и поступил в Московский институт философии, истории и литературы (МИФЛИ) – объединение гуманитарных факультетов, выделенное из состава МГУ. В МИФЛИ преподавали лучшие специалисты того времени – Сергей Радциг, Николай Гудзий, Дмитрий Благой, Дмитрий Ушаков, Леонид Тимофеев и др. В 1938 в связи с инцидентом на озере Хасан пытался записаться добровольцем, но не был признан годным.  В годы учебы (с 1938 по 1941 год)  Самойлов подружился с поэтами, которых вскоре стали называть представителями поэзии "военного поколения" – Михаилом Кульчицким, Павлом Коганом, Борисом Слуцким, Сергеем Наровчатовым. Самойлов посвятил им стихотворение «Пятеро», в котором написал: «Жили пятеро поэтов в предвоенную весну, неизвестных, незапетых, сочинявших про войну». «Мне повезло в товарищах и учителях. Друзьями моей поэтической юности были Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий. Учителями нашими Тихонов, Сельвинский, Асеев, Луговской, Антокольский. Видел Пастернака. Встречался с Ахматовой и Заболоцким. Не раз беседовал с Мартыновым и А. Тарковским. Дружил с Марией Петровых. Поэтическая школа была строгая» – вспоминал поэт.

Самойлов занимался в неофициальном творческом семинаре поэта И. Сельвинского, который добился публикации стихов своих учеников в журнале «Октябрь» (1941, № 3). В общей подборке Самойлов опубликовал стихотворение «Охота на мамонта», в котором дал поэтическую картину движения человечества по пути прогресса. Давид Самойлов: «Однажды в крошечной прокуренной насквозь комнатке за кухней – у Павла Когана – мы говорили об учителях. Их оказалось множество – Пушкин, Некрасов, Тютчев, Баратынский, Денис Давыдов, Блок, Маяковский, Хлебников, Багрицкий, Тихонов, Селывинский. Называли и Байрона, и Шекспира, и Киплинга. Кто-то назвал даже Рембо, хотя он явно ни на кого не влиял». Ориентировались на поэзию  Блока (интерес к которому у Самойлова вскоре уменьшился),  Маяковского,  Пастернака, Хлебникова; Мандельштам был пристрастием Самойлова, знавшего  «Камень»  наизусть.

Образование пришлось прервать в 1941 году. Самойлов был мобилизован на рытье окопов. На трудовом фронте поэт заболел, был эвакуирован в Ашхабад, где поступил в военно-пехотное училище, по окончании которого в 1942 г. был направлен на Волховский фронт под Тихвин пулемётчиком на передовую. Оборона под деревней Лодвой описана в «Старике Державине». В 1943 г. Самойлов был ранен, ему спас жизнь друг, алтайский крестьянин Семен Косов, о котором поэт в 1946 году написал стихотворение «Семен Андреич».  И. Г. Эренбург, с которым начинающий поэт познакомился в Москве, помог ему после ранения перевестись в начале 1944 в моторазведывательную роту. Давид Самойлов стал комвзвода разведки.  В частях 1-го Белорусского фронта освобождал Польшу, Германию; окончил войну в Берлине. Был награждён орденом Красной Звезды, медалями. В годы войны Самойлов не писал стихов – за исключением поэтической сатиры на Гитлера и стихотворений об удачливом солдате Фоме Смыслове, которые он сочинял для гарнизонной газеты и подписывал «Семен Шило».

 Его первыми публикациями были переводы – с албанского, польского, чешского, венгерского. Он даже принят был в Союз писателей как переводчик. Был сценаристом на радио. «В него как в поэта мало кто верил, за исключением красавицы-жены, Бориса Слуцкого и нескольких родственников и близких друзей» – писал Е. Евтушенко. Первое послевоенное произведение «Стихи о новом городе» было опубликовано в 1948 в журнале «Знамя». Самойлов считал необходимым, чтобы впечатления жизни «отстоялись» в его душе, прежде чем воплотиться в поэзии: «И это все в меня запало и лишь потом во мне очнулось!..»

Регулярные публикации его стихов в периодической печати начались в 1955. В 1958 издал свою первую поэтическую книгу – поэму «Ближние страны». Художественным центром книги стали «Стихи о царе Иване», в которых впервые в полной мере проявился присущий Самойлову историзм. О роли человека в истории Самойлов размышлял в поэме «Сухое пламя» (1963), главным героем которой стал сподвижник Петра Великого князь Александр Меншиков. Перекличка исторических эпох происходит и в поэме Давида Самойлова «Последние каникулы» (1972), в которой лирический герой путешествует по Польше и Германии разных времен вместе с польским скульптором XVI века Витом Сквошем.

 Определяя свое поэтическое самоощущение, Самойлов написал: «У нас было все время ощущение среды, даже поколения. Даже термин у нас бытовал до войны: „поколение 40-го года“». К этому поколению Самойлов относил друзей-поэтов, «Что в сорок первом шли в солдаты  и в гуманисты в сорок пятом». Военная тема, словно осколок, застряла в памяти поэта, и уйти от нее он не смог до конца своих дней. В период с 1960 по 1975 годы были написаны самые лучшие его вещи в теме Великой Отечественной войны: «Сороковые», «Старик Державин», «Перебирая наши даты», «Слава богу! Слава богу...» и др. После выхода поэтического сборника «Дни» (1970) имя Самойлова стало известно широкому кругу читателей. В сборнике «Равноденствие» (1972) поэт объединил лучшие стихи из своих прежних книг.

С 1967 г. Давид Самойлов жил в деревне Опалиха недалеко от Москвы. Поэт не участвовал в официозной писательской жизни, но круг его занятий был так же широк, как круг общения. Самойлов дружил со многими выдающимися современниками – Фазилем Искандером, Юрием Левитанским, Булатом Окуджавой, Николаем Любимовым, Зиновием Гердтом, Юлием Кимом и др. Несмотря на болезнь глаз, поэт занимался в историческом архиве, работая над пьесой о 1917 годе, издал стиховедческую «Книгу о русской рифме», в которой рассмотрел проблемы стихосложения от народного эпоса до современности. В 1974 вышла книга «Волна и камень», которую критики назвали самой пушкинианской книгой Самойлова – не только по числу упоминаний о Пушкине, но, главное, по поэтическому мироощущению. Евгений Евтушенко в своеобразной стихотворной рецензии на эту книгу написал: «И читаю я «Волну и камень» там, где мудрость выше поколенья. Ощущаю и вину, и пламень, позабытый пламень поклоненья».

В 1976 Самойлов поселился в эстонском приморском городе Пярну. Новые впечатления отразились в стихах, составивших сборники «Весть» (1978), «Улица Тооминга», «Залив», «Линии руки» (все 1981). С 1962 Самойлов вел дневник, многие записи из которого послужили основой для прозы, изданной после его смерти отдельной книгой «Памятные записки» (1995). «В молодости человек более суетен, он полон энергии, ему хочется бежать на свидание, играть в футбол, а с возрастом понимаешь, что надо прислушиваться к своему „кошачьему“ чувству – оно лучше знает, что нужно делать» – писал Давид Самойлов. 

Поэт вел дневник всю свою жизнь, начиная с 14 лет. Тогда он размышлял о своих школьных влюбленностях, о конспекте статьи Ленина о Толстом, о комсомоле. Потом был ИФЛИ, дружба с Коганом, Кульчицким, Наровчатовым, Слуцким. Потом был фронт. Литературный быт, «внутренняя эмиграция» в Пярну, признание. Перед читателем проходит огромная жизнь страны и поэта, эту жизнь видящего изнутри. Последняя запись сделана за четыре дня до скоропостижной смерти Давида Самойлова. Он волнуется о близких, жалуется на непреходящую тоску, как всегда отмечает, кто был в гостях. «Биография поэта была биографией поколения. Эти определения легко можно поменять местами и сказать, что биография поколения явилась биографией поэта». (Сергей Наровчатов)

Давид Самойлов был женат на Ольге Фогельсон, дочери известного советского кардиолога Л. И. Фогельсона. Их сын — Александр Давыдов (публицист и прозаик) продолжил дело отца. Позднее был женат на Галине Ивановне Медведевой, у них родилось трое детей - Варвара, Пётр и Павел. Из воспоминаний сына Давида Самойлова: «Отец сносил драматизм своей жизни с достоинством и мужеством, но трудно справлялся с драмой самого существования в мире. Он старался сохранять простой и трезвый взгляд на жизнь, высмеивая утонченность чувств, а в душу свою он не то чтобы не заглядывал, но старался не до глубин. Отец огорчался мелкими проступками чувства, как, например, недостаточной глубиной какой-либо эмоции в должном случае, но притом отказывался признать сложность и неразъясненность человеческой души как таковой. Он, избегая тягостного и невнятного, старался быть человеком света, но тень растягивалась к закату, и Отец с годами все хуже помещался в творимый им блестящий и обаятельный образ, в котором скапливал все светлое и благодатное в своей натуре. Этот образ носил его детское дурашливое имя. От тени Отец откупался мелкими жертвами, не зная, а точней, не желая знать, из каких чернейших глубин растет ее корень. Он вел дневник и там вдруг представал едва ль не придирчивым брюзгой, выворачивая наизнанку свои отношения с людьми. Так прячут взгляд в темноту, чтобы поберечь уставшие глаза. Отец стремился к классической простоте, тем заслоняясь от сложности собственной натуры. Сколь глубоко он в этом преуспел, свидетельствуют его стихи. Словно б в самой сердцевине своей личности Отец выстроил хрустальный дворец. Стихи — тому и причина, и следствие. Отец совершил большой душевный труд, преодолев дьявольский государственный соблазн и гармонизировав хаос войны. Он смирил тьмы демонов, не чураясь их, а мужественно выходя им навстречу, не вооруженный, кажется, ничем, кроме своего мудрого простодушия, долгие годы остававшегося цельным. Но я верю, что также и оберегаемый молитвой своего отца. Податливый в отношениях с людьми, Отец оказался силен».

Самойлову – юному, молодому и зрелому – всегда была присуща особая ирония, – та, которая позволяет легко относиться к серьезным вещам, быть недовольным собой, но не брюзжать, жалеть близких и заботиться товарищах… Эта ирония давала ему силы понимать всю глубину мира и меру ответственности перед ним. Блистательный юмор Самойлова породил многочисленные пародии, эпиграммы, шутливый эпистолярный роман и т.п. произведения, собранные автором и его друзьями в сборник «В кругу себя». Сатирические стихи Самойлова - это пародии, эпиграммы, посвящения, мистификации («То, что сказал я - чистый бред. О том второго мненья нет, Но мнение о первом мнении На вольность мыслей есть гонение»). «Большой любитель жизни, человек легкой руки и походки» – так называл его Е. Евтушенко.

Над детскими стихами поэт трудился для заработка, но с глубоким интересом. Стихотворные пьески про Слонёнка выходили в 1961-1981. Многие его детские вещи записаны на грампластинки («Слонёнок пошёл учиться», «Слонёнок-турист», «Кот в сапогах» и др.). Является автором стихотворения «Песенка гусара» («Когда мы были на войне...»), на которое была положена музыка бардом Виктором Столяровым в начале 1980-х. Самойлов много переводил с венгерского, литовского, польского, чешского языков, языков народов СССР и др. Из больших поэтов - Рембо, Аполинера, Лорку, Брехта, Незвала, Тувима, Галчинского, Бажана, Эминеску и многих других. Издано не менее 14 сборников поэзии, переведённой им с языков народов СССР и европейских языков. Испанская и западнославянская поэзия оказала влияние на такие оригинальные произведения Самойлова, как «Старый Дон-Жуан», баллады и др. Его стихи переведены на многие европейские языки.

В 1988 году стал лауреатом Государственной премии СССР. По иронии судьбы Самойлов, фронтовик, умер в армейский праздник 23 февраля 1990 года. Он вел вечер памяти Пастернака, вышел за кулисы, его последние слова были: «Все хорошо, все в порядке». Похоронен в Пярну на Лесном кладбище. В июне 2006 г. в Москве была открыта мемориальная доска поэту-фронтовику Давиду Самойлову. Она расположена на доме, где он прожил более 40 лет, – на пересечении улицы Образцова и площади Борьбы.

Память
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.

И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с "однажды".
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.

Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит...
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.

Из детства
Я - маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне: "Как ныне
Сбирается вещий Олег... "

Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.

Сороковые
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку...

А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.

Как это было! Как совпало -
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..

Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые...
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!

* * *
Весь лес листвою переполнен.
Он весь кричит: тону! тону!
И мы уже почти не помним,
Каким он был семь дней тому.

Как забывается дурное!
А память о счастливом дне,
Как излученье роковое,
Накапливается во мне.

Накапливается, как стронций
В крови. И жжет меня дотла —
Лицо, улыбка, листья, солнце.
О горе! Я не помню зла!

* * *
Все реже думаю о том,
Кому понравлюсь, как понравлюсь.
Все чаще думаю о том,
Куда пойду, куда направлюсь.

Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?

Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Успокоенья и ума?

Когда обманчивая внешность
Обескураживает всех,
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?

И нет священной злобы, нет,
Не может быть священной злобы.
Зачем, губительный стилет,
Тебе уподобляют слово!

Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!

Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.

* * *
Да, мне повезло в этом мире
Прийти и обняться с людьми
И быть тамадою на пире
Ума, благородства, любви.

А злобы и хитросплетений
Почти что и не замечать.
И только высоких мгновений
На жизни увидеть печать.

* * *
Жалость нежная пронзительней любви.
Состраданье в ней преобладает.
В лад другой душе душа страдает.
Себялюбье сходит с колеи.

Страсти, что недавно бушевали
И стремились все снести вокруг,
Утихают, возвышаясь вдруг
До самоотверженной печали. 

* * *
Действительно ли счастье - краткий миг
И суть его - несовершенство,
И правы ль мы, когда лобзаем лик
Минутного блаженства?

И где оно, мерило наших прав?..
О, жалкое мгновенье,
Когда пчела взлетает с вольных трав
И падает в варенье!

Нам суждено копить тяжелый мед,
И воск лепить, и строить соты.
Пусть счастья нет. Есть долгие заботы.
И в этой жизни милый гнет. 

* * *
Хочется синего неба
И зеленого леса,
Хочется белого снега,
Яркого желтого лета.

Хочется, чтоб отвечало
Все своему назначенью:
Чтоб начиналось с начала,
Вовремя шло к завершенью.

Хочется шуток и смеха
Где-нибудь в шумном скопище.
Хочется и успеха,
Но на хорошем поприще.

Слова
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.

И понял я, что в мире нет
Затертых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясенный гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.

Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.

Баллада 
- Ты моей никогда не будешь,
Ты моей никогда не станешь,
Наяву меня не полюбишь
И во сне меня не обманешь...

На юру загорятся листья,
За горой загорится море.
По дороге промчатся рысью
Черноперых всадников двое.

Кони их пробегут меж холмами
По лесам в осеннем уборе,
И исчезнут они в тумане,
А за ними погаснет море.

Будут терпкие листья зыбки
На дубах старинного бора.
И останутся лишь обрывки
Их неясного разговора:

- Ты моим никогда не будешь,
Ты моим никогда не станешь.
Наяву меня не погубишь
И во сне меня не приманишь.

Дуэт для скрипки и альта
Моцарт в легком опьяненье
Шел домой.
Было дивное волненье,
День шальной.

И глядел веселым оком
На людей
Композитор Моцарт Вольфганг
Амадей.

Вкруг него был листьев липы
Легкий звон.
"Тара-тара, тили-тики,-
Думал он.-

Да! Компания, напитки,
Суета.
Но зато дуэт для скрипки
И альта".

Пусть берут его искусство
Задарма.
Сколько требуется чувства
И ума!

Композитор Моцарт Вольфганг,
Он горазд,-
Сколько требуется, столько
И отдаст...

Ox, и будет Амадею
Дома влет.
И на целую неделю -
Черный лед.

Ни словечка, ни улыбки.
Немота.
Но зато дуэт для скрипки
И альта.

Да! Расплачиваться надо
На миру
За веселье и отраду
На пиру,

За вино и за ошибки -
Дочиста!
Но зато дуэт для скрипки
И альта!

Золушка
Веселым зимним солнышком
Дорога залита.
Весь день хлопочет Золушка,
Делами занята.

Хлопочет дочь приемная
У мачехи в дому.
Приемная-бездомная,
Нужна ль она кому?

Белье стирает Золушка,
Детей качает Золушка,
И напевает Золушка -
Серебряное горлышко.

В окне - дорога зимняя,
Рябина, снегири.
За серыми осинами
Бледнеет свет зари.

А глянешь в заоконные
Просторы без конца -
Ни пешего, ни конного,
Ни друга, ни гонца.

Посуду моет Золушка,
В окошко смотрит Золушка,
И напевает Золушка:
"Ох, горе мое, горюшко!"

Все сестры замуж выданы
За ближних королей.
С невзгодами, с обидами
Все к ней они да к ней.

Блестит в руке иголочка.
Стоит в окне зима.
Стареющая Золушка
Шьет туфельку сама...

Наташа
Круглый двор
с кринолинами клумб.
Неожиданный клуб
страстей и гостей,
приезжающих цугом.
И откуда-то с полуиспугом -
Наташа,
      она,
каблучками стуча,
выбегает, выпархивает -
к Анатолю, к Андрею -
бог знает к кому!-
на асфальт, на проезд,
под фасетные буркалы автомобилей,
вылетает, выпархивает без усилий
всеми крыльями
девятнадцати лет -
как цветок на паркет,
как букет на подмостки,-
в лоск асфальта
из барского особняка,
чуть испуганная,
словно птица на волю -
не к Андрею,
бог знает к кому -
к Анатолю?..
Дождь стучит в целлофан
пистолетным свинцом...
А она, не предвидя всего,
что ей выпадет вскоре на долю,
выбегает
с уже обреченным лицом.

Названья зим
У зим бывают имена.
Одна из них звалась Наталья.
И было в ней мерцанье, тайна,
И холод, и голубизна.

Еленою звалась зима,
И Марфою, и Катериной.
И я порою зимней, длинной
Влюблялся и сходил с ума.

И были дни, и падал снег,
Как теплый пух зимы туманной.
А эту зиму звали Анной,
Она была прекрасней всех.

Апрельский лес
Давайте каждый день приумножать богатство
Апрельской тишины в безлиственном лесу.
Не надо торопить. Не надо домогаться,
Чтоб отроческий лес скорей отер слезу.

Ведь нынче та пора, редчайший час сезона,
Когда и время - вспять и будет молодеть,
Когда всего шальней растрепанная крона
И шапку не торопится надеть.

О, этот странный час обратного движенья
Из старости!.. Куда?.. Куда - не все ль равно!
Как будто корешок волшебного женьшеня
Подмешан был вчера в холодное вино.

Апрельский лес спешит из отрочества в детство.
И воды вспять текут по талому ручью.
И птицы вспять летят... Мы из того же теста -
К начальному, назад, спешим небытию...

Осень
Вот опять спорхнуло лето
С золоченого шестка,
Роща белая раздета
До последнего листка.

Как раздаривались листья,
Чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
Обучала осень нас!

Так закутайся потеплее
Перед долгою зимой...
В чем-то все же мы окрепли,
Стали тверже, милый мой.

* * *
Я недругов своих прощаю
И даже иногда жалею.
А спорить с ними не желаю,
Поскольку в споре одолею.
Но мне не надо одолеть их,
Мои победы не крылаты.
Ведь будем в дальних тех столетьях
Они и я не виноваты.

Они и мы не виноваты,
Так говорят большие дни.
И потому условны даты,
И правы мы или они...

* * *
Поэзия должна быть странной, 
Шальной, бессмысленной, туманной 
И вместе ясной, как стекло, 
И всем понятной, как тепло. 

Как ключевая влага чистой 
И, словно дерево, ветвистой, 
На всё похожей, всем сродни. 
И краткой, словно наши дни. 

Когда-нибудь я к вам приеду, 
Когда-нибудь, когда-нибудь, 
Когда почувствую победу, 
Когда открою новый путь. 

Когда-нибудь я вас увижу, 
Когда-нибудь, когда-нибудь, 
И жизнь свою возненавижу, 
И к вам в слезах паду на грудь. 

Когда-нибудь я вас застану, 
Растерянную, как всегда. 
Когда-нибудь я с вами кану 
В мои минувшие года.

Семён Андреич
Помню! Синявинские высоты 
Брали курсанты три раза подряд. 
Еле уволокли пулемёты. 
А три батальона - там и лежат. 

Помню! Мальчик простёрт на талом 
Снегу с простреленным животом. 
Помню ещё - о большом и малом, 
Об очень сложном и очень простом. 

И всё же были такие минуты, 
Когда, головой упав на мешок, 
Думал, что именно так почему-то 
Жить особенно хорошо. 

И ясно мне всё без лишних вопросов, 
И правильно всё и просто вокруг. 
А рядом - Семён Андреевич Косов, 
Алтайский пахарь, до смерти друг. 

Да, он был мне друг, неподкупный и кровный, 
И мне доверяла дружба святая 
Письма писать Пелагее Петровне. 
Он их отсылал не читая. 

- Да что там читать, - говорил Семён, 
Сворачивая самокрутку на ужин, - 
Сам ты грамотен да умён, 
Пропишешь как надо - живём, не тужим. 

Семён Андреич! Алтайский пахарь! 
С тобой мы полгода друг друга грели. 
Семь раз в атаку ходил без страха, 
И пули тебя, как святого, жалели. 

Мы знали до пятнышка друг о друге, 
И ты рассказывал, как о любви, 
Что кони, тонкие, словно руки, 
Скачут среди степной травы. 

И кабы раньше про то узнать бы, 
Что жизнь текла, как по лугу, ровно, 
Какие бывали крестины и свадьбы, 
Как в девках жила Пелагея Петровна. 

Зори - красными петухами. 
Ветер в болоте осоку режет. 
А я молчал, что брежу стихами. 
Ты б не поверил, подумал - брешет. 

Ты думал, что книги пишут не люди, 
Ты думал, что песни живут, как кони, 
Что так оно было, так и будет, 
Как в детстве думал про звон колокольный... 

Семён Андреич! Алтайский пахарь! 
Счастлив ли ты? Здоровый? Живой ли? 
Помнишь, как ты разорвал рубаху 
И руку мне перетянул до боли! 

Помнишь? Была побита пехота, 
И мы были двое у пулемёта. 
И ты сказал, по-обычному просто, 
Ленту новую заложив: 
- Ступай. Ты ранен. (Вот нынче мороз-то!) 
А я останусь, покуда жив. 

Мой друг Семён, неподкупный и кровный! 
Век не забуду наше прощанье. 
Я напишу Пелагее Петровне, 
Выполню клятвенное обещанье. 

Девушки в золотистых косах 
Споют, придя с весенней работы, 
Про то, как Семён Андреич Косов 
Один остался у пулемёта. 

И песни будут ходить, как кони, 
По пышным травам, по майскому лугу. 
И рощи, белые, как колокольни, 
Листвою раззвонят на всю округу. 

И полетят от рощи к роще, 
От ветки к ветке по белу свету. 
Писать те песни - простого проще 
И хитрости в этом особой нету. 

* * *
Если вычеркнуть войну, 
Что останется – не густо: 
Небогатое искусство 
Бередить свою вину. 

Что ещё? Самообман, 
Позже ставший формой страха. 
Мудрость – что своя рубаха 
Ближе к телу. И туман... 

Нет, не вычеркнуть войну. 
Ведь она для поколенья – 
Что-то вроде искупленья 
За себя и за страну. 

Простота её начал, 
Быт жестокий и спартанский, 
Словно доблестью гражданской, 
Нас невольно отмечал. 

Если спросят нас гонцы, 
Как вы жили, чем вы жили? 
Мы помалкиваем или 
Кажем шрамы и рубцы. 

Словно может нас спасти 
От упрёков и досады 
Правота одной десятой, 
Низость прочих девяти. 

Ведь из наших сорока 
Было лишь четыре года, 
Где прекрасная свобода 
Нам, как смерть, была близка. 

* * *
Неужели всю жизнь надо маяться!
А потом
      от тебя
            останется -
Не горшок, не гудок, не подкова,-
Может, слово, может, полслова -
Что-то вроде сухого листочка,
Тень взлетевшего с крыши стрижа
И каких-нибудь полглоточка
Эликсира,
       который - душа.

* * *
Кто устоял в сей жизни трудной,
Тому трубы не страшен судной
Звук безнадежный и нагой.
Вся наша жизнь - самосожженье,
Но сладко медленное тленье
И страшен жертвенный огонь

* * *
Слава богу! Слава богу! 
Что я знал беду и тревогу! 
Слава богу, слава богу - 
Было круто, а не отлого! 

Слава богу! Ведь всё, что было, 
Всё, что было, - было со мною. 
И война меня не убила, 
Не убила пулей шальною. 

Не по крови и не по гною 
Я судил о нашей эпохе. 
Всё, что было, - было со мною, 
А иным доставались крохи! 

Я судил по людям, по душам, 
И по правде, и по замаху. 
Мы хотели, чтоб было лучше, 
Потому и не знали страху. 

Потому пробитое знамя 
С каждым годом для нас дороже. 
Хорошо, что случилось с нами, 
А не с теми, кто помоложе. 

СЛОНЁНОК ПОШЁЛ УЧИТЬСЯ

Слониха
Понимаете ли, волчица, 
Мой слонёнок хочет учиться. 
Но это вопрос тяжёлый: 
Как быть со школой? 
Что вы скажете о таком безобразии:
Слоновые школы есть только в Азии... 
Чтобы туда доставлять ребёнка,
Нужна, по крайней мере, трёхтонка.
Волчица
Погодите! Поблизости есть школа для зайцев!
Слониха
Туда слоны не принимаются,
Потому что зайцы пугаются,
С уроков разбегаются,
И успеваемость у них понижается.
Волчица
А птичья школа?
Слониха
Она в скворечнике.
И к тому же птенцы — насмешники,
Особенно скворцы и
дрозды-пересмешники. 
А мой мальчик тихий.
Волчица
Ну, а медведи?
Слониха
Они наши соседи. 
Я ходила мимо, 
Но это невыносимо: 
У них каникулы всю зиму.
Лежат и сосут лапу, 
Я чуть не оглохла от храпу...
Слонёнок
Мама, я хочу учиться!
Слониха
Вы видите, что творится! 
Целый день он твердит о школе, 
У меня от этого головные боли.
Слонёнок
А я всё равно хочу учиться!
Слониха
Что же делать, волчица?
Волчица
А очень просто! Есть школа для мышей. 
Туда принимают малышей 
Любого роста...
Слониха
Ах, спасибо! Вы мне подлинный друг.
А то он совсем отбился от рук...
Ведущий
Мышиная школа — на горе, 
В большущей норе. 
В этой школе широкие двери, 
Чтобы входили все звери, 
И маленькие окошки, 
Чтоб не пролезли кошки. 
Из трубы идёт дым. 
Пойдём поглядим!
В мышиной школе идёт урок. 
Пение преподаёт сурок.
Сурок
Разучим песенку „Кот на крыше"!
Пойте тише, тяните выше.
Тише, мыши! Кот на крыше! 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля. 
Нас не видит и не слышит, 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля. 
Мышь, веди себя прилично, 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля.
И учися на „отлично", 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля.
Кто грызёт перья —
Отправлю за дверь я!
Итак, начнём. Подтягивайте сами!
Перестаньте щекотаться усами!
(Мыши хихикают)
Мыши
Тише, мыши! Кот на крыше! 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля. 
Нас не видит и не слышит, 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля. 
Мышь, веди себя прилично, 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля.
И учися на „отлично", 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля. 
Не марай свои тетрадки, 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля.
И букварь держи в порядке, 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля. 
А не то придёт котище, 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля, 
Заберёт тебя в когтища,
Тра-ля-ля, тра-ля-ля.
(Сильный стук в дверь.)
Ой! Ой! Это он! Это кот! 
Прячься под парты! 
Мне отдавили живот! 
Он нас заберёт! Он нас раздерёт!
Сурок (решительно)
Я поговорю с ним, с разбойником! 
Мне никакие коты не страшны! Кто идёт?
Слониха
Это мы, слоны: 
Слониха со слоником.
Сурок
Если вы звери с понятием, 
Вы б не мешали занятиям! 
Вздумали во время урока ломиться!
Слониха
Простите, дорогой сурок,
Уважаемый педагог,
Мой слонёнок пришёл учиться.
Год ему уже шестой,
Он такой у меня развитой,
Такой старательный,
Такой внимательный,
Такой замечательный, 
Что даже сам бегемот удивляется, 
Какой он способный...
Сурок
Ну что ж, устроим экзамен подробный. 
Заходи-ка, слонёнок, в класс. 
Ой, какой ты большой у нас!
(Мыши хихикают)
Слониха
Да, удивительно быстро растут детишки!
Сурок
Познакомься!
Слоненок
Какие маленькие слоники!
Они все поместятся у нас на подоконнике!
Сурок
Это не слоники.
Это мышата и мышки.
Слониха
Какие чудесные малышки!
И смотрите, уже читают книжки!
Сурок
Заходи, слонёнок! Вот так! 
Осторожнее, не свороти косяк, 
Не раздави шкаф, 
Не сядь на своих одноклассников!
Мышата, освободите четыре парты
У географической карты. 
Ну как? Уселся?
Слоненок
Да.
Сурок
Остальное — не беда. 
Итак — как тебя зовут?
Слоненок
Не знаю.
Сурок
А где слоны живут?
Слонёнок
Не знаю.
Сурок
А сколько тебе лет?
Слонёнок
Не знаю.
Сурок
А что ты ел на обед?
Слонёнок
Не знаю.
Слониха
Он знает! Он растерялся! 
Это простительно малышу. 
Разрешите, я сама спрошу. 
Что ты ел на обед?
(подсказывает)
Брю...
Слонёнок
...ки!
Слониха
Не „ки", а „кву"!
Слонёнок
Кву!
Слониха
Правильно! Брюкву! 
А что ещё?
(подсказывает)
Клю...
Слонёнок
...Кву!
Слониха
Правильно — клюкву. С чем?
(подсказывает)
С бул...
Слоненок
С бул-кой!
Слониха
С какой?
Слоненок
Со сдобной!
Слониха
Вы видите, какой он у меня способный!
Сурок
Да, конечно, способности есть.
А ты мог бы что-нибудь прочесть?
Слоненок
Не умею.
Сурок
А ты умеешь считать? 
Сколько будет дважды два?
Слонёнок
Пять.
Сурок
Я сам его не могу принять. 
Пройдёмте к директору,
Товарищ слониха.
А вы, мышата, сидите тихо.
Мышата
Ой, ой, ой!
Какой он большой!
Он намного больше нас,
А явился в первый класс,
Стыдно!
Он читать не умеет, писать не умеет. 
Ленивый, видно. 
Стыдно! Стыдно!
Такой здоровенный! Слон!
Слонище! Слонятина!
Он, как дом! 
Нет, как целая улица! 
Как земной шар! Он, наверное, стар!
Слонёнок
Нет, я не стар,
Честное слово, я — слонёнок.
Я ещё ребёнок.
Я совсем не виноват,
Что немного толстоват.
Я не ленивый,
Я просто такой несчастливый, 
Большущий и необразованный...
(плачет)
Ведущий
Стал слонёнок плакать, 
Стали слёзы капать, 
Сперва — струйкой,
Потом — ручейком,
Потом — рекой.
Слоненок
Ох, я бедный такой,
Разнесчастный такой!
Ведущий
Слёзы из слоновых глаз
Затопили целый класс.
У мышей началось волнение.
Мыши
Наводнение! Наводнение! 
Мыши! Мышатки! 
Спасайте книжки, тетрадки! 
Что с ним делать? 
Перестань плакать! 
Развёл тут слякоть! 
Ох, и попадёт нам,
между прочим!
Мыши, давайте его пощекочем.
Ведущий
Стали мыши слона щекотать, 
Перестал он плакать,стал хохотать.
Слонёнок
Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
Ведущий
Минуту хохочет,  две хохочет, 
Никак остановиться не хочет. 
И мыши смеются вокруг... 
Но вдруг... 
Раздаётся стук.
(Стук в дверь)
Кот (из-зa двери)
Что здесь за смех
в мышиной школе? 
Обалдели, что ли? 
Я спал на диване, 
Видел сон о сметане, 
Как вы посмели меня разбудить! 
Вот сейчас я расправлюсь с вами!
Мыши
Мы боимся! Мы хотим к маме!
Слонёнок
Ну и смех! Ну и смехота!
Мыши
Смотрите! Он не боится кота!
Слоненок
Чепуха! Мелкота!
Мыши
Он никого не боится! 
Он может за нас
заступиться!
Слонёнок
Конечно! Эй ты, кот!
Если будешь обижать малышей,
Я тебя прогоню взашей!
Попробуй ещё раз тут появись!
Брысь!
Мыши
Брысь! Брысь! Брысь!
Кот (любезно)
Простите! Я очень крепко спал
И спросонья совсем не туда попал.
Я шёл к свинье на именины.
Меня туда звали,
Но, видно, адрес неверный дали.
Я бы зашёл к вам, посидел,
Но знаете — столько дел,
Что я от них совсем похудел...
До свиданья!
(Мыши смеются)
Мыши и Слоненок
Хитрый кот от нас умчался, 
Тра-ля-ля...
Он слонёнка испугался, 
Тра-ля-ля...
Он упал от страха с крыши, 
Тра-ля-ля...
И над ним смеются мыши, 
Тра-ля-ля...
1-й мышонок
Мышата! Слонёнок нас спас, 
Пусть он ходит в наш класс!
2-й мышонок
Мы и в науке поможем тебе.
3-й мышонок
Видишь эти буквы? Это А и Б.
4-й мышонок
Повтори: А и Б.
Слоненок
А и Б.
Мышата
Молодец.
Мышонок
Так. А теперь бери мел.
Слоненок
Это мел?
Мышонок
Но зачем ты его съел?
Слоненок
А я думал, что это рафинад, 
И попробовать захотел.
Мышонок
А это доска.
Вот так пишется буква К. 
Похожа на человечка: здесь рука, 
А тут две ноги.
Слоненок
Не получается. Помоги.
Мышонок
Хорошо, помогу. 
А это буква У. 
К и У — будет КУ. 
К и О — будет КО.
Слонёнок
Ку-ку-ку! Ко-ко-ко! 
Это всё не легко.
Мышата
Ничего. Мы поможем тебе.
Слоненок
А я научу вас играть на трубе.
Мышата
Значит, ты умеешь играть на трубе? 
Даже по нотам?
Слонёнок
Конечно, по нотам. 
Пустяки! Чего там! 
Ба!
А вот на стенке висит труба. 
Давайте споём и сыграем. 
Итак, начинаем.
ПЕСЕНКА
Слон играет на трубе, 
А мышата пляшут, 
Как платочками, они 
Хвостиками машут. 
Тра-та-та, труба играет, 
И от этой суеты 
Убегают, удирают 
Все окрестные коты!
Слон с мышатами — друзья,
Вместе им не тесно.
Стало весело слону,
Мышкам интересно. 
Тра-та-та, труба играет, 
И от этой суеты 
Убегают, удирают 
Все окрестные коты!
Научился слон писать, 
Он читает книжки, 
В арифметике ему 
Помогают мышки.
Тра-та-та, труба играет,
И от этой суеты
Убегают, удирают
Все окрестные коты!
Ведущий
Вот и кончилась сказка про Слоненка.

Афоризмы и цитаты Давида Самойлова:

Первой любовью называется всякая любовь, до которой были лишь увлечения.

Дружба — это когда можно ни с того ни с сего приехать к человеку и поселиться у него.

Многое не имеет границ, например бюст госпожи Т. и вселенная.

Поступление — мать учения.

Философы предпочитают объяснять мир, вместо того, чтобы его переделывать. Хорошо устроились!

Если есть другие обитаемые миры, интересно: почем там картошка? Н. утверждает, что это вопрос глупый. Пусть попробует задать на эту тему вопрос умный.

Тот, кто пьет без закуски, — мерзавец; тот, кто закусывает и не пьет, — просто сволочь.

Вот что интересно: что ничего не интересно.

Попробуйте выступить перед публикой с рассказом о ваших любовных страданиях, и вы поймете разницу между поэзией и прозой.

Есть ли смысл жизни? Смотря когда.

Надо сохранять разум даже в тех обстоятельствах, когда он совершенно ни к чему.

Мы не произошли от обезьян. Мы просто многому от них научились.

Отличительная черта аристократа — отсутствие зависти. Плебей всегда завидует. Ему кажется, что он мог бы осуществиться лучше. Аристократ уже осуществлён.

Народ — это население с амбициями.

Поэзия должна быть обставлена мыслями. Иначе она падает.