Освобождение Беларуси: Стихотворения и песни

Сегодня — памятная дата военной истории, одна из важнейших в календаре белорусской национальной памяти. 3 июля 1944 года — день, когда в ходе операции «Багратион» 3 июля 1944 года была освобождена столица Советской Белоруссии. В современной Беларуси это не только дата освобождения Минска, столицы государства, но и общенародный праздник — День независимости. С 23 июня по 29 августа 1944 года в ходе операции «Багратион» была освобождена от фашистских захватчиков советская республика Белоруссия. Предлагаем почитать стихотворения и песни об освобождении Белоруссии и Минска.

 

На родной земле

Мы шагали на запад за огненной, дымной стеной,

Наши губы потрескались, лица пожар обагрил.

Беспощадно стучался в ворота железные бой:

«Беларусь, отвори!»

 

И когда вековые леса расступились кругом,

Мы увидели — роют песок на полянках,

Как быки перед смертным концом,

Вздыбив пушек рога,

С черной свастикой танки…

 

Не про это совсем написать я сегодня хочу,

Я к руинам родным всю дорогу свою уже знаю!

Я давно присягнул, что приду, обниму, залечу

Каждый милый вершок моего белорусского края.

Я не знаю, что чувствует аист или скворец,

Над деревней родной

Пролетая весенней порою,

И что чувствует травка, пробившись сквозь тьму наконец

Под горячее солнце

Весною.

 

Я навеки прославлю

Восторженным словом своим,

Дважды, трижды прославлю

Возвращения радостный срок!..

То ли теплый плач, то ли горький дым

Мне глаза заволок?..

 

Счастье есть!

Посмотрите туда,

Где плодов урожай собирают садовников руки.

Наша родина-мать собирает свои города

После тяжких боев,

После долгой и горькой разлуки.

 

Счастье есть!

Поглядите — над нашей Москвой

Золотые созвездья цветут и несутся победные марши!

Это — пот наш и кровь,

Это — наш урожай боевой,

Это — слава народа,

Это — праздник на улице нашей!

П. Панченко (Пер. с бел. М. Светлова)

 

Освобождение

Вас, пропылённых на марше, я вижу и ныне,

Потных, жарой утомлённых, но с песней негрустной,

Вас, что дошли от Москвы и от волжской твердыни

До пепелища сплошного земли белорусской.

 

Я ж и поныне бегу вам навстречу за вёску,

Чтоб посмотреть: далеко ли пылится дорога?

Сила большая ли? Много ли нашего войска?..

Как мне хотелось тогда убедиться, что много!..

Нил Гилевич (Пер. с бел. Б. Спринчана)

 

Наступление

Вспорхнула листва, полегла трава,

Дороги кипят от пыли.

Земля задрожала, едва жива,

И вихри вокруг завыли;

 

До неба самого взметены,

Летят они рыжей тучей —

Повел разговор наш бог войны,

Грозный, крутой, могучий.

 

Притихло поле во тьме густой,

Когда из кустов порыжелых

Разгневанно ринулись танки в бой

И вспыхнул огонь в их жерлах.

 

Нас тысячи встали с одним «ура!»,

Пошли мы железным маршем —

Настала пора, пришла пора

Желанным победам нашим.

 

Ничто теперь не задержит нас —

Ни тяжких бомб удары,

Ни острый свинец пулеметных трасс,

Врагам не уйти от кары.

 

Разбросаны каски и рвань сапог,

В разбитых траншеях — безлюдье,

И пасти, ревевшие на восток,

Уткнули в землю орудья.

 

На запад, на запад ведут пути —

Пожарами, пылью, громом;

Вот так суждено нам теперь идти,

По вражьим следам до дому.

 

Дороги пылят. Оглушает гуд,

Как будто грохочут грозы.

Уже нам навстречу бегут, бегут

Из Беларуси березы.

 

Уже с приднепровской горы она,

За желтым леском, за дымом,

До выжженных сел, до руин видна —

Уже мы в краю родимом.

 

Еще сквозь бинты проступает кровь,

От пота под каской — мокро,

А видится, как засияют вновь

Ее молодые окна.

А. Русецкий (Пер. с бел. Н. Старшинова)

 

Беларусь

Беларусь,

Дорогая моя Беларусь!

Край зыбучих болот

И могучих лесов...

По-сыновнему сердцем

К тебе я тянусь —

И доныне я полон

Твоих голосов.

 

Журавли прозвенели

В твоей вышине,

Унеслись

За лиловый лесной окоем.

Но навеки остался

Их голос во мне —

Неустанно трубят они

В сердце моем.

 

Как белы облака

У тебя в синеве!

Как леса и дубравы твои

Зелены!

Кровь моя запеклась

У тебя на траве —

Породнились мы кровно

За годы войны.

 

Ты у братских могил

Замирала, скорбя.

Желтоватый песок

Осыпался с корней.

Сколько их, Беларусь,

Полегло за тебя —

Белорусских

И наших — рязанских —

Парней!

 

Но на запад,

На запад катились бои.

Ветерок на могилах

Траву пригибал,

И звенели

Могучие сосны твои,

Словно струны живых

Богатырских цимбал.

 

Лопухи разрастались

В траншее сырой,

У дороги ржавела

Чужая броня...

Беларусь!

Ты мне родиной стала

Второй —

Ты Рязанщиной стала второй

Для меня.

 

Слышу говор призывный

Дубрав и лесов,

По-сыновнему сердцем

К тебе я тянусь.

И доныне я полон

Твоих голосов,

Беларусь,

Дорогая моя Беларусь!

В. Семенов

 

Печные трубы

я шёл

По белорусским тем проселкам:

Селения,

Спаленные дотла.

Скворечник —

Даже он снесен осколком.

Повсюду —

Только пепел да зола.

 

Ни светлых стен,

Ни крыши,

Ни крылечка.

Лишь головни —

И больше ничего.

Но неизменно

Выживала печка —

Смотрело скорбно

Чёрное чело.

 

Она была

Душой крестьянской хаты:

Дымок выпархивал

В начале дня,

Как первый вздох из труб

И, желтоваты,

Выплясывали

Языки огня.

 

Война свалила у оконца грушу,

Спалила дом,

Земля черным-черна,

И только печь —

Избы живую душу —

Была не в силах умертвить

Война.

В. Семенов

 

Родной Белоруссии

Как мать родная любит сына,

Который храбрым был в бою,

Так любим искренне и сильно

Мы Белоруссию свою.

 

И смерть в сраженьях презирая,

Готовы подвиг совершить,

Чтоб Белоруссия родная

Цвести могла и вольно жить.

 

Пойдем вперед кипучей лавой,

Ничто не остановит нас.

И будет песнь о нашей славе,

И будет сложен верный сказ.

 

Вовек народы не забудут,

Как с боем шла на запад Русь.

Для ворога могилой будут

Твои просторы, Беларусь.

Н. Зуев, старшина

 

Вступление в Белоруссию

Сторона болотная, лесная,

Я тебя не знаю.

Не твои я песни и метели

Слушал с колыбели.

Но пришел в сражении суровом

К берегам Днепровым.

Левый берег — здесь песок да ива,

Да дымок разрыва.

Правый берег виден за туманом —

Путь лежит туда нам.

 

Там сейчас ещё гуляет немец —

Черный чужеземец.

Мы его под Сталинградом били,

Насмерть окружили.

Под Орлом его мы растоптали,

К западу погнали.

Пронеслись, подобные лавине,

Мы по Украине.

Белорусь темнеет за рекою,

Не подать рукою,

А проплыть волнами ледяными

В пламени и дыме.

 

Мы лежим в окопе неглубоком,

В узенькой траншее.

Верный друг ко мне прижался боком,

Так оно теплее.

Мы глядим вперед, на берег правый,

Темный, величавый,

Из трофейных длинных трубок курим

Табачок неважный.

Брови, от песка седые, хмурим,

И задумчив каждый.

Перед боем люди молчаливы.

Только не печалься.

Тихо вздрагивают листья ивы,

Тонкие, как пальцы,

Да волна приходит и уходит

И бормочет что-то,

Да высоко в поднебесья бродит

Голос самолета.

 

Здесь со мной в окопе два солдата,

Два родные брата.

Оба парня невелики ростом,

Лбы — в веснушках детства,

Оба из слободки приднепровской,

Той, что по соседству.

Их недавно в армию призвали,

После вызволенья.

Оба никогда не воевали,

Все им в удивленье.

 

Стелется завеса дымовая,

Берег укрывая.

Низко-низко пролетели «Илы»

Немцам рыть могилы.

Через Днепр снаряды засвистели,

Накрывая цели.

Ты прости, земля, земля родная,

Что, тебя взрывая,

Что, тебя глуша, кромсая, муча,

Мы идем, как туча.

 

Жизнь свою мы не жалеем тоже.

Бьемся дни и ночи.

А ведь мы, земля, тебя моложе,

И наш век короче.

В светлом ивняке возникла где-то

Красная ракета

И пошла короткими толчками

Спорить с облачками.

Ожидали этого сигнала,

Затаив дыханье.

 

Долгожданная пора настала

Ледяною ранью.

Старшина разлил по чарке водки —

Разом осушили.

Самодельные плоты и лодки

На руки схватили

И бегом — к теченью. А навстречу

Пламенем зловещим,

Пулями, осколками, картечью

Правый берег хлещет.

 

Только он спокон веков был нашим.

Днепр седоголовый.

Он поднялся, разъярен и страшен,

Темный и суровый.

Он хватал волнами, как руками,

Воющие мины

И гасил озлобленное пламя,

Их на дно низринув.

Первыми поплыли два солдата,

Два родные брата.

Закачался их дубок рыбачий —

Вера в победу

Дай ему удачи.

 

Из слободки вышла мать на берег,

Машет им рукою.

Видно, сыновьям любимым верит,

Не боится боя.

Есть ли выше счастье, я не знаю,

Чтобы мать родная

На днепровском берегу стояла

И рукой махала.

И плывут, плывут два верных сына

Через дым; и пламя,

Позади осталась Украина,

Белорусь пред нами.

 

Сторона болотная, лесная,

Я тебя не знаю,

Только то, что нами взято с бою,

Навсегда родное.

Здравствуй, Белоруссия. Я вижу —

Берег ближе, ближе.

Лодку всю осколками разбило,

Бьет волна высоко.

Ноги вязнут средь густого ила,

Режется осока.

 

К берегу крутому подплывают

Юноши простые,

А выходят — на груди сияют

Звезды золотые.

Прямо из воды — бегом на кручу.

Слышен крик и топот.

Влево, вправо бьет приклад могучий.

Бой идет в окопах.

Вдаль уходит, в чащи и болота,

Грохот пулемета.

Мутные глаза немецких трупов

В небо смотрят тупо.

 

Пулями пробитый, мокрый, узкий.

Средь огня и дыма,

Бьется над землею белорусской

Красный флаг любимый.

Е. Долматовский

 

Речица

В Белоруссии, в России

Есть такие городки:

Сходят улицы прямые

К синей линии реки.

 

Мы на спичечных коробках

Имя Речицы прочли.

Девушки в кудряшках робких

Здесь гуляли и росли.

 

Как здесь люди славно жили...

Все разрушила беда.

Танк в иголках снежной пыли

Входит медленно сюда.

 

Этот самый танк огромный,

Негодуя, грохоча,

Год назад по кручам темным

Шел в прорыв до Калача.

 

И противник окруженный

В день морозный, поутру,

Убегал на берег Дона,

Как теперь бежит к Днепру.

 

Затихает бой суровый,

Дышит порохом земля,

И салют грохочет новый

Возле древних стен Кремля.

 

Тихий городок, как равный,

Выросший в огне боев,

Входит в ряд больших и славных,

Милых сердцу городов.

Е. Долматовский

 

Олень

Июль зеленый и цветущий.

На отдых танки стали в тень.

Из древней Беловежской пущи

Выходит золотой олень.

 

Короною рогов ветвистых

С ветвей сбивает он росу

И робко смотрит на танкистов,

Расположившихся в лесу.

 

Молчат угрюмые солдаты,

Весь мир видавшие в огне.

Заряженные автоматы

Лежат на танковой броне.

 

Олений взгляд, прямой и юный,

Как бы навеки удивлен.

Ногами тонкими, как струны,

Легко перебирает он.

 

Потом уходит в лес обратно,

Спокоен, тих и величав,

На шкуре солнечные пятна

С листвой пятнистою смешав.

Е. Долматовский

 

Полесье

Дубы стоят, как партизаны,

Тропинки тайные храня.

Леса, леса, и вдруг поляны

В холодном озаренье дня.

 

В пушинках первого мороза

Ковер коричневый лесной,

И снова сумрак, где береза

Смешалась с елью и сосной.

 

На месте сёл остались печи,

От пепла все вокруг темно.

И сердце болью человечьей

И жаждой мщения полно.

 

Блукает по лесам пришелец,

С Днепром простившись навсегда,

Его пугает каждый шелест,

Везде мерещится беда.

 

Грозятся ветви, как винтовки,

Туман сгущается, как дым.

Как будто черные листовки,

Вороны кружатся над ним.

Е. Долматовский

 

Пограничник

Три года служил он в пехоте,

Пилотку и шапку носил,

Но сине-зеленой фуражки

В далеких боях не забыл.

 

В каких он бывал переплетах...

Но эту фуражку берег.

Конечно, она постарела

И погнут ее козырек,

А нынче ее он примерил,

Склонившись над тихим ручьем,

Увидел свое отраженье

И вспомнил о милом былом.

 

Небритым друзьям-пехотинцам

Сказал, опершись на ружье:

— Нам скоро придется расстаться,

Почуяло сердце мое.

 

Подходит желанное время

Моей пограничной судьбы:

Машины везут за полками

Зеленые с красным столбы.

 

Когда мы дойдем до границы,

Фуражку надену опять

И встану на старой заставе,

А вам за границу шагать.

 

Завидую вам я, ребята,

Пред вами большие пути —

До Одера или до Рейна,

Наверно, придется дойти.

Но дайте мне честное слово,

Добывши победу в огне,

Шагая к родимому дому,

Зайти на заставу ко мне.

 

За чаркой, за вашим рассказом

Всю ночь просидим до утра,

Три года мы вместе сражались,

А нынче расстаться пора.

Е. Долматовский

 

Гродно

Что фашистам неугодно —

Нам как раз наоборот!

Мы отбили город Гродно,

Мы продвинулись вперед.

 

Далеко нам до стоянки,

Отдыхать приказа нет…

Нам красивые гродянки

Улыбаются вослед.

 

Солнце светит новым светом,

Сердце песней занялось.

Жаль, что в городе вот в этом

Раньше быть не довелось!

 

А вдали — грохочет грозно,

Нам вперед идти велят.

Город Гродно, город Гродно —

Белорусская земля…

В. Попов

 

Погибшим товарищам

Я теперь в любом бою не робок,

Третий год — тяжелые бои.

И со мной всегда идут бок о бок

Верные товарищи мои.

 

Мы идем, меся дороги слякоть,

Бремя неизбежное везя.

На войне вас некогда оплакать,

Но и забывать никак нельзя.

 

Слышу я дыхание живое

И в атаке яростно кричу.

Митя мне кивает головою,

Коля братски хлопнет по плечу…

 

Мы от скуки здесь не затомимся —

Пулям, что ни день, открыта грудь.

Это вы от Брянска и до Минска

Кровью мне прокладывали путь.

 

Замерцал конец дороги длинной.

Буду жив — с нее я не сверну.

Где-то там далеко, у Берлина

Вместе с вами кончу я войну.

В. Попов

 

Мемориал в поселке Ченки под Гомелем

Длинный траурный список

Незабытых имен.

Сосен шум в синей выси —

Шелест алых знамен

 

Вечным сном спят солдаты,

Кто форсировал Сож.

Сколько их? Сосчитай ты! —

Вряд ли скоро сочтешь…

 

Много тысяч в граните

Имен павших солдат.

Люди! Их не будите:

Вечным сном они спят…

 

Тут все нации в сборе —

Кто страну защитил,

Кто военное горе

Меж собой разделил.

 

За ценой не стояли,

Кто Победу ковал.

Свои жизни отдали,

Кто нам мир завещал…

…………………………..

Шелестят ветви сосен,

Тихо плещется Сож

На лугах звенят косы,

А в полях зреет рожь…

П. Исаков

 

Лесной бой под Полоцком

На рассвете летнего дня автоматчики

Бросали гранаты — черные мячики.

Шелестели пули в лесном завале,

Зелень хвои и зелень мундиров рвали.

 

Из-под желтой коры проступала смола,

И людская кровь по стволам текла.

От земли человечьи тела отрывая,

Прозвучала команда.

Стена живая

Поднялась на хриплый лай пулемета —

Ураганом в атаку рванулась рота.

 

Пули выли, осколки визжали, жаля,

А солдаты за взводными вслед бежали.

Каждый бил, автомат в живот упирая.

И земля, от росы и крови сырая,

В гуле взрывов болотный мох колыхала,

Будто жаловалась и вздыхала.

 

Мох скрипел под ногами, пружинный, тряский,

От ударов прикладов звенели каски.

Злоба смертным объятьем тела сплетала,

В лужах крови живые клубки катала.

 

Сколько все это длилось? Века? Мгновенье?

Кто сочтет исступленных сердец биенье?

Лишь запомнилось: хвоя висит навесом,

А под хвоей руки подняты лесом.

 

Гренадер, с лицом искаженным, белым,

Отдает старшине пустой парабеллум.

Черный рот гренадера иссушен жаждой,

Тишина наступила, и понял каждый,

Что рассвет есть рассвет; что заря как знамя:

Что победа и в этом бою за нами;

 

Что работает дятел, как плотник бойкий;

Что кричат на березах пестрые сойки;

Что в ветвях сквозит полотно голубое;

Что короче путь к последнему бою;

Что бессмертна жизнь и во имя жизни

Мы еще послужим своей Отчизне.

А. Сурков

 

Белоруссия

Это в память зарублено на века.

Днепр-река,

Сож-река,

Припять-река

И лесная Березина.

А вода, как злая полынь, горька,

Как людская слеза, солона.

На дорожных присадах трупы висят,

Пепел — мертвых рук холодней.

 

День за днем,

День за днем,

Восемьсот пятьдесят

Нестерпимых, жестоких дней.

День за днем,

День за днем —

Без конца.

Каждый день — тяжелей свинца.

 

Из суглинка бьют кровяные ключи.

Красный дым застлал небосклон.

А бездомный ветер поет в ночи

Про немецкий полон.

Восемьсот пятьдесят ночей и дней.

Кровь отцов и слезы сирот.

Есть ли мера великой муке твоей,

Белорусский народ?

 

Перед ними знамена склонят века.

Днепр-река,

Сож-река,

Припять-река

И лесная Березина.

А вода, как мстящее пламя, жарка,

Как разящая сталь, холодна.

 

Скат высокой, желтой насыпи гол.

Глаз прожектора. Стук колес.

Но гремит разрывающий рельсы тол,

Под откос летит паровоз.

Над лесным большаком в ночной синеве

Запоздалой ракеты свет.

И лежат в траве,

Голова к голове,

Те, которым прощенья нет.

 

По дремучим пущам, по диким местам,

Где туман и трава дурман,

За немецким волком, как тень, по пятам,

Невидимкой идет партизан.

Восемьсот пятьдесят ночей и дней

Реки — вплавь, а болота — вброд.

Есть ли мера ярости правой твоей,

Белорусский народ?

 

Эта осень легендой уйдет в века.

Днепр-река.

Сож-река,

Припять-река

И лесная Березина.

А вода, как резкие грани штыка,

От немецкой крови красна.

 

Но над Сожем-рекой и рекой Днепром,

Но над Припятью и Березиной,

Артиллерии нашей железный гром,

Наших танков галоп стальной.

Это ярость идет с пехотинцем в ряд.

И зовет и торопит вперед —

За разбитый дом, за убитый сад

Покарать ненавистный род.

 

Через Днепр, через Припять летит снаряд,

Настигает, разит врага.

На лесистых угорьях костры горят.

Под ногами гудят луга.

Дождалось Полесье добрых вестей.

Звонок первый декабрьский лед.

С первопутком встречай дорогих гостей,

Белорусский народ!

А. Сурков

 

Клятва

Враг вошел в мой дом и разбил,

И развеял в пыли дорог

Все, что я растил и любил,

Как зеницу ока, берег.

 

За тяжелый топор отца

Я во имя любви берусь.

Быть безжалостным до конца

Я клянусь тебе, Беларусь!

 

Невидимкою, ночь и день,

По горячим следам врага

Неотступно ползу, как тень,

Сквозь трущобы, через луга.

 

Я пойду по его следам,

Пулей встречу из-за плетня,

Я покоя ему не дам,

Сердце ужасом леденя.

 

И воздаст ему кровь за кровь

Мой не знающий меры гнев

За разрушенный отчий кров,

За потоптанный мой посев,

 

За взращенные мной сады,

За короткий сыновий век

И за каждый глоток воды

Из моих белорусских рек.

 

Я победой закончу спор.

Пересохнет же кровь врага!

А порукой тому топор

И граненая сталь штыка.

А. Сурков

 

Дед Талаш

Посвящается белорусским партизанам

 

Над Полесьем ночи мглисты,

Ходит жуть, травой шурша,

Спят немецкие фашисты

В новой хате Талаша.

Сруб сосновый сух, как порох,

Злой огонь сильней свинца.

Часовым не слышен шорох

За плетнем и у крыльца.

Пламя сбило сумрак серый,

Чья-то тень метнулась прочь.

Не расскажут офицеры,

Что им снилось в эту ночь.

 

Тлеют звезды над полями,

Синей дымкой лес одет.

С партизанами-сынами

Лег в засаду старый дед.

Ночью выстрелы гремели,

Вражьих конников круша.

На шляху слыхали ели

Гневный голос Талаша.

На шляху, где лес и пажить,

Трупы выложены в ряд.

Что тут было? Кто расскажет?

Мертвецы не говорят.

 

Где шумит лесок зеленый,

Где желтеет житный плес,

Темной ночью эшелоны

Полетели под откос.

На пустынном полустанке

Часовой лежит в пыли.

Партизаны вражьи танки

На стоянке подожгли.

Мимо вёсок, мимо пасек

Ходит мститель — седый дед,

Легкой тенью внук Михасик

Прикрывает дедов след.

 

По болотам, по оврагам,

То в землянку, то в шалаш,

Молодым бойцовским шагом

Ходит старый дед Талаш.

Из-за Припяти и Сожа,

Непреклонна и грозна,

Старикам и молодежи

Поступь мстителя слышна.

Дед Талаш не горбит спину,

Пламя бьет из-под бровей,

В бой за родную краину

Дед скликает сыновей.

А. Сурков

 

Рана

Я солдат-фронтовик,

А война так сурова,

Что я думал порой —

Мне уж больше не жить.

Восемь ран залечил,

В строй вернулся я снова,

Только рану одну

Не могу залечить.

 

Улеглась бы тоска,

Если б снова напиться

Мне воды той живой,

Что пивал я не раз;

Если б я повидал

Тот чабрец с медуницей

И столетний тот бор,

Что под Минском у нас.

 

Эту жажду ничем

Утолить не могу я,

Сердце только одною

Лишь думой живёт:

«Мне попасть бы скорей

На сторонку родную!..

И громить бы врага,

Пробиваясь вперёд!»

Петрусь Бровка (Пер. с бел. Я. Ушакова)

 

Будем сеять, белорусы!

Скоро вызволятся нивы,

Разорвут неволи узы.

Мы засеем, белорусы,

Наш восток зерном отборным,

Вражий запад — градом черным.

 

Вновь пойдем мы бороздою —

Под весенним солнцем русы...

Будем сеять, белорусы!

И придет к нам новь с росою,

А на запад — смерть с косою.

 

Зацветут у новой хаты

Снова яблони и груши.

Будем сеять, белорусы!

Отпоют пришельцев пушки,

И продлят нам век кукушки.

 

Станет поле колоситься,

Солнечным нальется грузом.

Будем сеять, белорусы!

Будем с миром, будем с рожью,

Нас никто сломать не может!

Петрусь Бровка (пер. с бел. И. Бурсова)

 

Лес

Ломая вражеские доты,

Не дав опомниться врагу,

Мы вышли к Сожу всею ротой —

В дубовый лес на берегу.

 

Стоял он, черный весь от дыма,

Шумел, и многие дубы,

Как те бойцы, за край родимый

Навек легли в огне борьбы.

 

Но даже в горе был он светел,

И хоть не стих жестокий бой, —

Его баюкал свежий ветер,

И выплыл месяц золотой.

 

И он под месяцем, как в сказке,

Листвой осенней заиграл,

Как будто все цвета и краски

Он в этот час в себя вобрал.

 

Он с высоты прозрачно-синей

Нам сыпал под ноги листву —

На темный дол, где первый иней

Покрыл измятую траву.

 

Остановились мы в раздумье,

А лес шумел, шумел, шумел.

Как будто в том тревожном шуме

Сказать он каждому хотел,

 

Что не с мороза побелела

Земля родимая вокруг, —

Она от горя поседела,

Иссохла вся от тяжких мук.

 

И нам она навстречу рвется,

Солдата за сердце берет.

И учащенней сердце бьется, —

Она зовет, она ведет —

 

Туда, где в каждом, каждом доме

Нас ждут родные и друзья…

Вперед, ребята! Близко Гомель —

Мой город, родина моя.

П. Глебка (пер. с бел. М. Исаковского)

 

Встреча

Июль в зеленой каске грозно шел,

Курился пылью и дымился шлях.

И целовали стяга красный шелк

В родных освобожденных городах.

 

И в душном запахе цветущих лип,

Укрывших возле Минска большаки,

Бригады партизан с победой шли,

Встречая сталинградские полки.

 

Здесь день и ночь гремел железный гром.

Здесь каждый лес — былина, каждый лог,

И крупповский засыпал ржавый лом

Откосы развороченных дорог.

 

Смотрели вдаль бойцы гвардейских рот,

Курили партизанский самосад.

Скрипел лесной обоз.

И около подвод

Парнишка шел и пел.

На шее автомат.

 

А шлях дымился, вился впереди,

И зачарованно глядел парнишка вдаль.

Как солнце, на распахнутой груди

Искрилась бронзой новая медаль.

 

На колеях глубоких, под горой,

Коню тот хлопец помогал плечом.

Широкогрудый, ладный конь гнедой

Чужим, не нашим мечен был тавром.

 

Скрипела ось несмазанных колес,

Смолою пахли бревна на возу,

С трехтонки крикнули:

— Куда повез?.. —

— Я хату матери с войны везу… —

 

Сказал бойцу парнишка-партизан.

И посветлели взгляды у солдат,

Как будто на золе среди полян

Светились окна выстроенных хат.

Анатоль Велюгин (Пер. с бел. А. Прокофьева)

 

В дом родной

В дом родной, выбиваясь из сил,

Пехотинец спешил…

Полевая дорога

К селу привела наконец,

И сидит у родного порога

Усталый боец.

 

Пусть полынью, бурьяном,

Лозою село заросло,

Пусть устал он и ранен

В последнем бою тяжело —

 

Он кричит запыленным,

Кричит утомленным бойцам,

Приглашая их в гости,

И слезы текут по щекам.

 

Мать его на погосте,

Повешен врагами отец.

Приглашает друзей своих в гости

И слез не скрывает боец.

 

Только солнце в зените

Над ними стоит высоко,

И шагать до границы

Друзьям далеко, далеко.

 

И у многих, у многих

Родные дома по пути,

И не могут, не могут

К нему они в гости зайти.

Аркадий Кулешов (пер. с бел.)

 

* * *

Мне каждый вечер в запертые двери

Из тех времен несутся голоса.

Меня зовут на тот далекий берег

Сырые белорусские леса.

 

Там росчерком, тревожным и багровым,

Встает ракеты дымная звезда.

Там переправу каждый вечер снова

Наводят, как в минувшие года.

 

Понтон колышется, теряя силы,

Уходит вниз под тяжестью брони,

И стелет танк по мокрому настилу

Голубоватых выхлопов огни.

 

И снова в воду прыгают саперы,

Христом и богом надрывая грудь,

Чтобы пробоин рваные зазоры

Хоть на минуту ватником заткнуть.

 

Чтоб прошлое не разминулось с нами

На ледяных космических ветрах,

Солдаты безымянными плечами

Удерживают бревна переправ.

Ю. Куликов

 

* * *

За час перед рассветом — тишина.

Через окопы спящей обороны

Ползет туман, как молоком, до дна

Заполнив чаши бомбовых воронок.

 

Тяжелым грузом ледяной росы

К земле прижаты заросли полыни,

А на краю нейтральной полосы

Пехота ежится во сне и стынет.

 

В тумане глохнет зарево ракет,

Шальной снаряд гремит у переправы…

Еще немного задержись, рассвет,

На самом первом рубеже державы.

Ю. Куликов

 

Радуга

На месте том, где был паром,

Там, где орешник рос по скатам,

С тобою вместе над Днепром

Стояли рядом мы когда-то.

 

Дождь отшумел, и весь простор

Так чист и светел перед нами.

Помолодел заречный бор

И луг, пестреющий цветами.

 

И над стихающим Днепром,

На влажной сини небокрая,

Где перекатывался гром,

Стояла радуга, сверкая.

 

Как будто в будущее нам

Ворота широко открыты.

А вон дорога вьется там,

В полях, где зеленеет жито.

 

Рябь закипала на реке,

Вдали кукушка куковала.

И мы пошли. В моей руке

Твоя доверчиво лежала...

 

С тех пор прошло немало дней,

Года грозою пролетели,

И вот к Днепру, к земле своей,

Пришел в солдатской я шинели.

 

И ты со мной пришла сюда,

Стоим мы рядом у стремнины.

Был труден путь наш сквозь года,

Лег на виски нам ранний иней.

 

Нет тех деревьев у Днепра,

Тех родников, что здесь журчали,

Где мы бродили до утра, —

Земля лежит в немой печали...

 

Лишь верба старая одна

Стоит, как будто на погосте.

Видать, узнала нас она,

Под ветви приглашает в гости.

 

И мы сидим в тени ветвей,

Что зеленеют так знакомо,

И вспоминаем всех друзей,

Погибших вдалеке от дома.

 

Земля, спаленная войной,

Еще дымится перед нами,

Но встала радуга дугой,

Опять сияет над полями.

 

Нам добрый путь сулит она

И в добрый час запламенела,

Когда родная сторона

Вновь ожила, зазеленела.

 

И руку дружескую мне

Ты протянула, как бывало.

И мы пошли. И в вышине

Над нами радуга стояла.

А. Зарицкий (Пер. с бел. Г. Пагирева)

 

Минское шоссе

Все, как тогда, в то лето злое:

И жесткий шорох пыльных трав,

И ветер, дышащий золою,

И грохот бомб у переправ,

И блеклый хворост маскировки,

И жаркий, жадный ход машин,

И пеший раненый на бровке, —

И он, наверно, не один...

 

И вздох орудий недалекий,

И гул шоссейного моста,

И тот же стон большой дороги,

И те же самые места:

Низины, дробные сосенки,

Где, отмечая срок войны,

Трехлетней давности воронки

Меж новых, нынешних, видны.

 

И жженой жести тот же запах,

И пепелищ угарный дым.

Но только — мы идем на запад.

Мы наступаем. Мы громим.

Мы бьем его, что день, то пуще,

Что час, то злей и веселей,

В хвосты колонн его бегущих

Врываясь вдруг броней своей.

 

Ему ни отдыху, ни сроку,

Беги, куда бежать — гляди:

На пятки жмем, всыпаем сбоку,

И — стой! — встречаем впереди.

Идет, вершится суд суровый.

Священна месть, и казнь права.

И дважды, трижды в день громово

Войскам салюты шлет Москва.

 

И отзвук славы заслуженной

Гудит на тыщи верст вокруг.

И только плачут наши жены

От счастья так же, как от мук.

И только будто зов несмелый

Таят печальные поля,

И только будто постарела,

Как в горе мать, сама земля,

 

И рост, и доброе цветенье

Всего, что водится на ней,

Как будто строже и смиренней

И сердцу русскому больней.

Вот дождик вкрадчиво прокрапал.

Как тонок грустный дух сенца!..

Войска идут вперед на запад.

Вперед на запад. До конца!..

А. Твардовский

 

* * *

Меда первого запах

Ветер с вишней несет.

По дорогам на запад

Наше войско идет.

 

У колодца девчата

Повстречали бойца:

— Заходите до хаты, —

Просят все молодца.

 

Освежившись водицей,

Дальше воин идет.

— До свиданья, сестрицы,

Время нынче не ждет.

 

Вот добудем победу —

Расцветет Беларусь,

К вам тогда я заеду

Да возьму и женюсь.

В. Поляков, лейтенант

 

* * *

Мы день и ночь идем вперед,

И нет для нас покоя.

Село за гребнем двух высот

Возьмем сегодня с боя.

 

Оно, печальное, встает

В густом дыму пожарищ,

В нем детство светлое свое

Оставил я, товарищ.

 

Под шелест никнувших ветвей

Пришлось мне с ним расстаться.

И вот спешу, спешу скорей

К родной земле прижаться!

 

Я прошагал пять тысяч верст

В снегу, в пыли и в зное,

Чтоб встретиться в тени берез

С родной Березиною.

К. Егоров, красноармеец

 

* * *

Что за пригорком чернеет, товарищ?

Вновь пепелища? Что каску ты снял?

Или впервые ты видишь пожары?

Или Отчизны своей не узнал?

 

Это она, дорогая, с поклоном

В час расставанья нам песню дала,

Ту, что с напевом цимбал, с перезвоном

В детстве околицы все обошла.

 

Песню, что пела жнея среди лета,

Вся в васильках на меже полевой,

Песню, что нам золотые ранеты

Пьяной, как мёд, наливала зарёй.

 

Только суровые дни опалили

Этот знакомый тебе горизонт,

Землю, которую все под могилы

Взрыл громыхающий огненный фронт.

 

Мы по дубровам, объятым пожаром,

И по останкам врага узнаем,

Как подымалась разгневанно Нароч,

Как Беловеж полыхала огнем.

 

Гордостью, а не тоской и не болью

Сердце полно за Отчизну свою,

Что не пошла к супостатам в неволю,

Вынесла все испытанья в бою.

 

Ныне пришли мы сюда, чтоб воскресли,

Встали над жутью развалин и мглы

Доля народа и звонкая песня,

Сосны, что в бури, как мачты, легли.

Максим Танк (пер. с бел. О. Колычева)

 

* * *

Мы в свой город пришли

От Москвы и от стен Сталинграда.

Не смолкая вдали,

Притупила наш слух канонада.

Нас за время пути

Сквозь огонь над простором родимым

Ослепило почти

Едкой пылью дорожной и дымом.

 

Но смутила наш слух

Пепелищ тишина гробовая,

Мы смотрели вокруг,

Милый город с трудом узнавая.

Мы в свой город пришли.

Наземь тени ночные упали,

У костров мы легли,

Но не спали и глаз не смыкали.

 

Ночь, что звезды зажгла,

В том была неповинна нимало.

Неповинна была

И земля, что теплом обдавала.

Головешкой луна

Запылала полночной порою.

Осветила она

Рощу черную, труп над водою.

 

А над грудой камней

Жесть, измятая ржаво, гремела.

Стаей нетопырей

Клочья дыма неслись ошалело.

Я пошел меж костров,

У которых бойцы ночевали,

Да никто из бойцов

Сном забыться не смог на привале,

Что гнетет их в ночи?

Что, при взгляде на запад, в глазах их?

Что не спят москвичи,

Украинцы не спят и казахи?

 

Видно, рана одна

Всем в ту ночь не давала покоя.

Было нам не до сна —

Мы оружье готовили к бою.

А меж черных руин,

Где когда-то кварталы сияли,

Кони волжских равнин

Теребили травинки и ржали...

 

— Город мой, город мой! —

Я позвал. И ответом тогда мне

Стон исторгли глухой

Разоренного города камни.

Осторожно я взял

Опаленный осколок гранита.

Где он раньше лежал?

Чем служенье его знаменито?

 

Пьедесталом был он,

Прежде чем от снаряда разбиться,

Иль одной из колонн

Знаменитого зданья столицы?

Иль опорой простой

Для постройки, заложенной прочно,

Частью той мостовой,

Где гуляли мы звездною ночью?

 

Знаю: время придет —

Победитель к труду возвратится,

И строитель возьмет

Этот камень и скажет: «Годится!»

Все же горестно мне

Видеть черные эти руины

И на каждой стене

След фашистской гранаты иль мины,

Ведь пока долетал

До гранита осколок гранаты,

Впился рваный металл

В тело матери, друга иль брата...

 

Город мой, город мой,

Сколько гордых, отважных и смелых

Здесь легло под тобой

На руинах твоих онемелых?

Только тени встают

И, назвав друг за дружкою имя,

Через город ведут,

И, как Данте, иду я за ними...

И, пожалуй, страшней

Всех блужданий во тьме преисподней

Путь меж мертвых камней...

Я на муки пошел бы охотней.

 

Кто по этой земле

В Тростенец шел и видел воочью

Кости в теплой золе,

Мертвецов у дорожных обочин,

Слышал жалобы вдов,

Матерей, что в глубокой печали

Своих милых сынов

По ночам среди мертвых искали,

Тот под кровом отчизны своей

Не уснет, не предастся покою —

Смоет пепел с полей

Черной вражеской крови рекою,

Обойдет все края,

Сея гибель во вражеских ордах,

Как суровый судья

Всех виновных — живых или мертвых...

 

Млечный Путь отсверкал

Августовской красою созвездий.

Я в пути повстречал

День, вступавший в кварталы предместий.

 

Он под шелест берез

Шел по тракту, и светел, и розов,

Торжествующе нес

Гром орудий и скрипы обозов.

Следом из-за Двины,

Покидая Полесья туманы,

Из-за Березины

Возвращались домой партизаны.

Это — новый прилет

Птиц: гнездиться пора наступила.

Это — солнца восход

Над землей, что отцов приютила.

И увидеть смогли

Мы, проникнув в грядущее взором,

Не в дыму, не в пыли,

А в садах утопающий город.

Максим Танк (пер. с бел. А. Чивилихина)

 

Мы вернёмся

Клубами вился дым над краем,

В глаза въедался черный дым.

Мы отступали, поджигая

Свои поля, свои сады.

 

Чтоб там, где ступит вражья свора,

Куда доскачет вражий конь,

Бурлили реки и озера

И мести пламенел огонь.

 

Чтоб там, где лес, поля и степи,

Нигде покоя враг не знал

И чтобы всюду черный пепел

Его могилы засыпал.

 

Настанет славный день отмщенья —

Враги ответят головой

За город, ставший грудой щебня,

За сад, поросший лебедой.

 

Мы путь домой отыщем сами,

Как стаи птиц из века в век,

По солнцу, что взойдет над нами,

По звону белорусских рек.

Максим Танк (пер. с бел. И. Железнова)

 

Письмо

Лишь опустится ночь —

И взрываются, падают звезды.

Трое суток бойцы

Не смыкают бессонных очей.

Черным кажется даже

Над нами встающее солнце

И, как в мирные дни,

На опушке расцветший чабёр.

 

Кто уснул вечным сном

На отбитом пригорке,

Кто, усталый,

На выжженной ниве прилег,

Только все но приказу «Вперед!»

Не сгибаясь, готовы,

Даже павшие,

Встать и в атаку идти.

 

Подползает сестра.

Скольким раны она перевяжет,

Скольким губы водой

Из баклаги омоет!

— Сестра!

Принеси нам патроны

От тех, кто стрелять уж не может,

Скоро кончу писать —

И отправишь вот это письмо:

«Дорогие мои!

Знаю: вы из-за Волги, Урала

Сердцем рветесь туда,

Где пылает в огне Беларусь.

Перед нами наш край.

К нам навстречу выходят березы,

Как толпа матерей,

Что своих ожидают сынов.

 

Скоро вновь зазвенят,

Загрохочут вагоны

По дороге домой

Из далеких восточных степей.

Только вы не грустите,

Увидя сожженные нивы, —

Мы их видели первые,

Первые ими прошли.

 

Пепел их будет век.

На висках ваших виден...

К нам тянулись не зря

Опаленные руки садов —

Хоть в подсумках у нас

Лишь одни боевые патроны,

Зелень, свежесть весны

Обещали мы им...

 

Где-то стонет земля

Под лавиною вражеских танков,

И взрываются звезды над нами.

Атака...»

— Сестра!

Если я не докончу письма —

Ты допишешь:

«Отчизны рубеж перешли мы,

И семье, и друзьям

Из. родной Беларуси — привет!»

Максим Танк (пер. с бел. Е. Мозолькова)

 

Бой за город Богушевск*

Рассказ отца

 

«Командира убило утром

и нелепо, на первый взгляд:

люк открыл на одну минуту —

и шальной подгадал снаряд.

 

Я тогда доложил по связи,

принял роту, просился в бой.

Комполка запретил не сразу:

— А пехота пойдёт с тобой? —

 

А пехота

сидит в окопах,

крепко ученная в бою.

У неё, у родимой, опыт:

артиллерию ждёт свою.

 

Богушевск —

невеликий город,

деревянный, в один этаж.

По всему было видно:

скоро

обязательно будет наш.

 

В роще слышно —

гремят составы

на железнодорожном узле.

Эх, ударить бы в лоб и справа!

Но пехота молчит в земле.

 

Два часа простояли в роще,

а потом я терпеть не смог:

по домам городским

на ощупь

к огоньку бежал огонёк.

 

Поджигают!

Ну что же, гады,

это пламя и вас возьмёт.

А пехота пойдёт, раз надо…

— Рота, делай, как я. Вперёд!

 

Как влетели мы,

что там было —

не припомнить и не понять.

То ли пламя глаза слепило,

то ли были мы из огня.

 

Шесть взъярившихся

«тридцатьчетвёрок»

не жалели боезапас.

То ли мы занимали город,

то ли город врывался в нас.

 

И на станции у состава,

не успевшего отойти,

паровоз повалили набок

на грохочущие пути.

 

А потом пробил час пехоты,

и захлёбываясь, спеша,

затрещал вокруг,

заработал

наш отечественный ППШ**.

 

Бой распался на эпизоды,

где мы выполнили свой долг.

Через день

отвели на отдых

наш отдельный танковый полк.

 

Но не мы одни воевали,

не о ротных заслугах речь.

Богушевск и без нас бы взяли,

мы — всего лишь —

не дали

сжечь».

 

*Богушевск — посёлок городского типа в Сенненском р-не Витебской обл. (Беларусь).

**Советский пистолет-пулемёт, разработанный в 1940 г. конструктором Г.С. Шпагиным и принятый на вооружение Красной Армии 21.12.1940 г. Наряду с ППС-43 являлся основным пистолетом-пулемётом советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне.

В. Верстаков

 

Полота

 

1

Под Полоцком

было так:

мутная

Полота,

лес подобстрельный,

редкий,

а я —

командир разведки.

На берегу Полоты

я ещё был молодым.

 

2

На берегу Полоты

мы

сколотили плоты,

автоматы,

гранаты — на пояс.

Разведка

уходит

в поиск.

 

3

Я с пленными

шёл на рассвет,

миномёты

мне били вслед.

Миномёты

били не в лад,

но я

потерял

солдат.

Назад

четыре солдата

по два

несли автомата.

 

4

Миномёты…

били…

не в лад…

Я к комдиву

пришёл на доклад.

И выматерился

с досады

комдив 360-й.

Солдат

схоронили рядком

под Зелёным Городком,

а старшина

отдал нам

их четыреста грамм.

На том берегу Полоты

я не был уже молодым.

 

5

За Полоцком —

Двина,

и опять

война.

Опять приказ:

до рассвета

взять языка,

разведать.

Опять

спотыкались солдаты,

убитых

неся автоматы.

 

6

И только в Восточной Пруссии,

далеко от Полоты,

снова я

стал

молодым.

Г. Куренёв

 

Белорусская песня

Ой вы, вольные птицы,

Ой вы, серые гуси!

Долетите вы, гуси,

До моей Беларуси;

До моей Беларуси,

До родимой сторонки,

А в родимой сторонке —

До деревни Сосёнки.

 

Прокричите вы, гуси,

Высоко в поднебесье,

Что с победою скоро

Мы придём на Полесье;

Мы придём на Полесье

В города и селенья,

Нашим братьям и сёстрам

Принесём вызволенье.

 

Пусть они не сдаются,

Пусть они ожидают,

А для немцев могилу

Пусть поглубже копают;

Пусть поглубже копают,

Пусть копают пошире, —

За кровавые раны,

За обиды большие.

 

А ещё, мои гуси,

Разыщите девчину,

Что ушла партизанить

За родную краину.

От меня передайте

Ей одно только слово —

Нерушимое слово,

Что мы встретимся снова...

 

Долетите ж вы, гуси,

До родной Беларуси.

М. Исаковский

 

Сожжённое селение у Сожа*...

Сожженное селение у Сожа,

В осенней отражённое реке.

Ни крыш, ни стен. Безлюдие. А все же

Старуха варит бульбу в чугунке.

 

Осталась печь. Труба над пепелищем.

Повсюду головешки и зола.

А беженка пришла со скарбом нищим

И свой огонь привычный развела.

 

О мире и тепле напоминая,

К себе влечёт негаснущий очаг.

Скатёрка белоснежная, льняная

Расстелена на черных кирпичах.

 

Дымок домашний, добрый, невоенный,

От наших батарей невдалеке.

Осталась печь. И значит, встанут стены.

Старуха варит бульбу в чугунке.

 

Иду по черепкам, по глине вязкой.

Большак под колким дождичком размок.

Хозяйка приглашает: «Калi ласка**,

Садись, поешь горяченькой, сынок!»

 

Картофелин рассыпчатую горку

Из пышущего паром чугуна

На свежую крахмальную скатёрку

Вываливает бережно она.

 

Да, прямо на скатёрку. Изувечен

И всё же вечен, оживает быт.

А бабка шутит: «Бульбу сдобрить нечем,

Зато крахмал крахмалу не вредит».

 

О самобранка, и улыбка эта,

И трапеза на чёрных кирпичах!

Среди разора, как источник света,

Горит очаг и юмор не зачах.

 

Ем, обжигаюсь, на картоху дую,

Надежды вкус я постигаю в ней

И к пушкарям иду на огневую,

Мудрее став, а значит, и сильней.

 

Когда мне будет холодно и грустно,

Я вспомню, как наперекор тоске,

В дыму, на пепелище белорусском,

Старуха варит бульбу в чугунке.

 

* Сож — река на территории России, Беларуси и частично Украины, приток Днепра.

* Калi ласка — пожалуйста, милости просим (бел.).

Я. Хелемский

 

Красная звезда

Искривленные рельсы, шпал огарки,

Докуренные желтые цигарки.

Клочки бумаги, по путям гонимой, —

Солдатские послания к любимой.

Бутылки и консервные жестянки.

Рассвет на разбомбленном полустанке.

Бесчисленных гудков напев унылый

И беженцев забытые могилы.

 

В окопе сидя, я под свист метели

Мечтал, бывало, о заветной цели —

Как принесу покой в походном ранце

Десяткам страдающих в неволе станций,

Живой звезде, мерцающей в кринице,

Изведавшей изгнанье молодице,

Медовым липам и вишневым селам,

Над Свислочью* березам невеселым.

 

Я в Минск пришел и преклонил колени

Перед столицей в пору избавленья.

Прославьте же звезду освобожденья!

Пройти дано ее лучам багряным

По изнывающим в неволе странам.

Она — примета

Близкого рассвета.

 

* Свислочь — город в Гродненской обл. (Беларусь).

М. Сурначев (Пер. В. Потаповой)

 

Стою… А пепелище стынет...

Стою… А пепелище стынет.

Пилотку снял я с головы.

Село в железной паутине,

А в синем небе — журавли.

 

А в сердце? Разве в сердце глянешь,

Как в ту криницу у села?

Стоят, ссутулившись, крестьяне;

Где хата теплая была.

 

Дым ест глаза. Дымят деревья,

Кусты седы, как старики.

А сердце? Сердце в лютом гневе!

А в синем небе — «ястребки»*.

 

* «Ястребок» — обиходное название советского самолета-истребителя

марки «Як» (по имени конструктора А.С. Яковлева).

М. Сурначев (Пер. Д. Ковалева)

 

Жажда

Иногда едва волочишь ноги,

Пересохнет в горле — мочи нет.

Хоть бы женщину увидеть на дороге

С ведрами, плеснула бы на след.

 

Чуть подумал так — и вдруг дремота

С глаз долой и в сердце холодок.

Словно зноя нет, шагать охота.

Как из ведер — свежести глоток.

 

И теперь, когда, как жар, оружие

И земля пылает подо мной,

Вспоминаю о тебе, мой край, мой друже, —

Сил прибудет, рвусь в кипящий бой.

 

Так, возможно, дней пройдет немало —

На земле отцов испепелим

Мы врагов, найдем родник, устало

Наконец-то жажду утолим.

М. Сурначев (Пер. Д. Ковалева)

 

Неслышно вспыхнула ракета...

Неслышно вспыхнула ракета,

Повисла огненной дугой,

И над притихшим сельсоветом

Раздался залп, за ним второй.

 

И грохнули вдруг на совесть

Сто дальнобойных за мостом,

И стал атаку славословить

«Катюши» нашей русский гром.

 

И вот уже измятым полем,

В овсе прокладывая след,

Помчались танки грузным строем

В дрожащем зареве ракет.

 

И «ястребки»*, что прошлым летом

Над Свислочью вступили в бой,

Прикрыли сверху поле это

Своей надежною броней.

 

И волны серые пехоты

Победно хлынули вперед —

Так половодье катит воды,

Круша и взламывая лед.

 

И это грозное движенье

Ничем не удержать сейчас,

Пока в живом сердцебиенье

Источник жизни не угас.

 

Она, где шагом, где трусцою,

Где прямо через речку вброд,

Болотом, выжженной землею

Идет уверенно вперед.

 

Пусть этот путь пройти непросто,

Он обрывается порой,

Но только город тот, где рос ты,

Где ты любил, товарищ мой,

 

Тот город, о котором маршал

Над картой думал, утомлен,

Он, выстояв, остался нашим,

И вечно нашим будет он.

 

* «Ястребок» — обиходное название советского самолета-истребителя

марки «Як» (по имени конструктора А.С. Яковлева).

М. Сурначев

 

Как юны были мы, как безмятежны!..

Как юны были мы, как безмятежны!..

Наш братский круг — одна душа и плоть,

Всех нас мог накормить один ломоть,

И полдень — белорусский — всех нас нежил.

 

И осыпался солью млечный Путь

На темную душистую краюху,

И на санях мы мчались, что есть духу, —

Через ворота ветра — лесу в грудь.

 

Не в поле — на небесном берегу —

Вязали мы снопы рассветов росных;

Как майские жуки в ребячьих космах,

Барахтались зимой в густом снегу.

 

Гнездовья под застрехами найдя,

Ныряли мы в теплынь соломы старой,

И пили из цветка настой нектара,

И собирали бусинки дождя…

 

Как юны были мы, как безмятежны!..

Когда всех нас, не ведавших беды,

В кровавый час — велев сомкнуть ряды —

Беда из детства вырвала поспешно.

 

Ударил клюв железного дождя

По звездам, по снопам зари спалённой,

Цветочный мед потек слезой соленой…

Шагал я с вами, жизни не щадя,

 

Но удалось врата страданья мне

Пройти, — как те — лесные — ветровые, —

Со светлой верою, что неживые

Простят живым разлуку на войне.

И. Борисов (Перевод Н. Горской)

 

Слово бобруйской матери

Из поэмы «Дружба»

 

…После схватки долгой и упорной

мы в село Минаево вошли.

Где же дом высокий и просторный?

Всё фашисты начисто сожгли.

 

Только прах развалин сиротливых,

только труб поднятые персты,

только ветер шевелит лениво

скрюченные пламенем кусты.

 

Лишь старухи вышли на дорогу,

молча плачут, глядя на бойцов,

да мальчишки смотрят как-то строго,

будто ищут среди нас отцов.

 

— Где, скажите, здесь Виток Авдотья? —

обратился к женщине Минай**,

что стояла горестно в лохмотьях,

теребя шаленки старой край.

 

— Ты, Минай?.. Прости, что не узнала,

я ж тебя встречать сюда пришла,

только вот с глазами плохо стало,

слепота меня и подвела…

 

Повесть о неслыханных страданьях

слушали мы молча до утра:

— Заживо отца спалили в бане…

ох и лютовала немчура.

 

И сноху не сберегли, сыночек…

В сорок первом, значит, в декабре,

словно волки налетели ночью,

ну и расстреляли во дворе…

 

Молодых на каторгу угнали,

все село до нитки обобрали,

а потом лишили и жилья.

Трудно было, но мы все же знали,

что вернутся наши сыновья.

 

Жду: напишут Тима и Ванюша,

только не смогу вот прочитать… —

Будто пламя обжигало души,

будто в души нам глядела мать.

 

…В путь мы уходили спозаранку.

Ненависть опять нас в бой звала.

Старая бобруйская крестьянка,

словно сыновей, нас обняла.

 

* Бобруйск — город в Могилёвской обл., Беларусь.

** Минай Филиппович Шмырёв — один из руководителей партизанского

движения в Белоруссии, Герой Советского Союза.

Ф. Пономарь (Пер. В. Кочеткова)

 

Комиссар нам казался отцом...

Комиссар нам казался отцом.

Добрым был, но и спрашивал строго.

В размышленьях о чем-то своем

Он бородку задумчиво трогал.

 

Был он выдержан, накрепко сбит.

Говорили о нем в батальоне,

Что такой и в огне не сгорит,

И в воде никогда не утонет.

 

В пятьдесят — неуемный, живой,

Мог он ровнею с нами считаться.

Комиссар — наш отец фронтовой —

Научил нас врага не бояться.

 

Днем и ночью фашистов орду

Вышибали мы из Могилева.

Комиссар был всегда на виду,

Вел в атаку, подбадривал словом.

 

Город взяли, но черной каймой,

Будто траур, дымились пожары —

Никогда над усталой землей

Не поднять головы комиссару.

 

От беды потемнел небосклон,

Словно солнце померкло в тревоге.

Снова ринулся наш батальон

Гнать врага до берлинской берлоги.

М. Вавилин

 

Над могилой партизана

На старом песчаном кургане

Стоят три высоких сосны.

Царят здесь покой и молчанье

Пустынной, глухой стороны.

 

Не ходит за плугом оратай,

Коса на заре не звенит.

Не видно ни риги, ни хаты,

Лишь бор вековечный шумит.

 

Лишь ветер играет песками

И соснам лохматит чубы,

Да девушки между стволами

Пройдут иногда по грибы.

 

Вдруг, полный печальной заботы,

Отряд боевых партизан

Приходит под сосны, — кого-то

Несут на песчаный курган.

 

Глядит командир на поляну,

И тихим движеньем руки

Он знак подает. партизанам

Свой груз опустить на пески.

 

И медленно четверо смелых,

Суровых вояк-партизан

Кладут бездыханное тело

На старый песчаный курган.

 

«Мы здесь похороним героя.

Копайте могилу, друзья».

И сосны в недвижном покое

Застыли, печаль затая.

 

Одна за другою лопаты

Взлетают с песком золотым,

Где сосны свой полог мохнатый

Качают над склоном крутым.

 

И вот уж могила готова —

Последний и вечный приют.

На ложе из веток сосновых

Героя безмолвно кладут.

 

Застыло лицо, словно мрамор,

Погас его пламенный взгляд.

Под чубом кровавые шрамы,

Что капли брусники, горят.

 

Уже не влекут его дали,

Окончены жизни часы,

А только темнеть начинали

Над верхней губою усы.

 

Прощания миг наступает,

Земле предают его прах,

И тайные слезы блистают

В суровых и честных глазах.

 

И вышел из тесного круга

Вперед боевой командир:

«Хороним мы верного друга,

Да будет душе его мир!

 

Ты страха не чувствовал в жизни,

Был верным и храбрым в бою.

Свободе, народу, отчизне

Ты молодость отдал свою.

 

И пусть этот фюрер кровавый

Зарубит на лбу, что в борьбе

Одну лишь добудет он славу —

Осину да петлю себе!

 

Клянемся тебе над могилой,

Наш верный товарищ и’ брат:

Раздавим фашистскую силу,

Живою не пустим назад!»

 

«Клянемся!» — герои сказали.

«Клянемся!» — откликнулся бор.

«Клянемся!» — ответили дали.

«Клянемся!» — грохочет простор.

 

Склоняют над свежей могилой

Три старых сосны свой шатер.

Ковром своим алым укрыла

Гвоздика крутой косогор.

 

Стоит с простотою суровой

Там памятник, скромен и скуп,

Обтесанный столб и три слова!

«Боец комсомолец Патуп».

Якуб Колас (пер. с бел. П. Карабана)

 

В тяжкую годину

Земля моя, зеленый луг родной

Под сводом неба светло-синим!

Вдали встаете вы передо мной

Сквозь горы и пустыни.

 

Прозрачность рек, дубов живой шалаш,

Бессчетных тропок волоконца!

Я вижу вас, я слышу голос ваш,

Приветливый, как солнце.

 

Мой милый край, народ мой дорогой,

Доверчивый, чистосердечный!

Злодеев, разделивших нас с тобой,

Кляну проклятьем вечным.

 

Окутан ты тоскливой тьмою-мглой,

И вновь ты льешь страданий чашу:

Фашист-злодей попрал своей ногой

И луг, и пашню нашу.

 

Как нечисть черная, ворвался он

С своей разбойничьей ордою.

И всюду кровь, погибель и полон

Оставил за собою.

 

Он сжег твои селенья, города,

Уютные разграбил хаты,

Такой, как эта лютая беда,

Не ведал никогда ты...

 

Не плачь, земля! Народ мой, не тужи,

Воспламенись ты местью ярой

И хищнику за кровь и грабежи

Ответь жестокой карой!

 

Уж сочтены его часы и дни,

Под зверем бездна распахнулась,

Не выйдет из своей же западни

Фашистская акула!

Якуб Колас (пер. с бел. С. Городецкого)

 

Весною

Весеннее синее небо,

Листва молодых тополей....

А мне бы, одно только мне бы ——

В просторы родимых полей!

 

Здесь тихо, спокойно, привольно,

И нежится в солнце платан,

И ластится ветер раздольный,

Широкий, как Узбекистан.

 

А там, в Беларуси родимой,

Народ мой измучен бедой,

Страдает, чужой и гонимый,

И хлеб его — мох с лебедой.

 

Я знаю: там черная погань

Свирепствует в злобе своей,

А дети глядят на дорогу

И шепчут: «Придите скорей!»

 

О, тяжки железные цепи!

Но знай же ты, край мой родной:

Пусть встречу руины и пепел,

Лишь быть бы мне только с тобой!

 

Лишь волю... Лишь цепи разбить бы,

Изгнать чужаков навсегда!

О Неман мой, Свислочь и Витьба,

Как был бы я счастлив тогда!

 

Пускай же разверзнутся недра

И сгинут фашисты на дне!..

Весенняя ласковость ветра...

О родина, снишься ты мне!

Якуб Колас (пер. с бел. П. Карабана)

 

Старый путь

Путь этот старый, известный в народе

Лег между белых берез,

Пряди распущенных кос

Вьются, трепещут в живом хороводе.

 

Ласковый шорох беседы их чинной

Плыл над простором земли,

И замирали вдали

Звуки знакомые песни старинной.

 

Рядом с дорогой — луга, перелески,

Море зеленое нив,

Речек капризный извив,

Мирно бегущих в серебряном блеске.

 

Села, деревни кругом, и по селам —

Ласковый, крепкий народ.

Озеро, сад, огород,

Рощи взбегают по склонам веселым.

 

В круговороте веков и событий

Время стремило свой бег.

Мир раздвигал человек,

Новые тропы легли, точно нити.

 

Путь же старинный, как в давние голы,

Между берез, в тишине,

Служит, как раньше, стране,

Именем прежним зовясь у народа.

 

Путь наш родимый! Стрелою прямою

С давних времен ты пролег.

Запад чужой и Восток —

Два рубежа ты связуешь собою!

 

Дай же о родине весточку ныне —

Как там народ наш живет?

Слышу — твой голос плывет,

Мчит через горы, леса и пустыни:

 

«Время лихое настало в отчизне,

Топчет дороги чужак,

Льет нашу кровь вурдалак,

Нет от фашистского изверга жизни!

 

Только не ведает ворог покоя —

Мстим беспощадно зверью!

Чует он гибель свою,

Ждет его пуля за каждой сосною!

 

С Немана, Припяти, Свислочи, Сожа.

Крики доносит сюда:

«Наш этот край — навсегда!

Враг здесь проклятую голову сложит!»

 

Грозно поднялись бойцы-партизаны,

Мщеньем горят их сердца:

«Зверя добить до конца,

Падали — место под диким бурьяном!»

 

Верь мне, товарищ! Незваному гостю

Равный повсюду прием:

Нечисть мы скоро сметем —

Хватит ей места на нашем погосте!

 

Слышишь? Раскаты грохочут с Востока.

Зверю наступим на груды»

Старый родимый наш путь,

Голос твой — верю я — голос пророка!

Якуб Колас (пер. с бел. П. Карабана)

 

Минск

Сутулые ветлы, подобно старухам,

Над Свислочью стали рядком,

Беседу ведут шепотком,

Чтоб ветер не слышал, по-старчески глухо.

 

О чем они шепчут? Какая же старых

Поныне забота гнетет?

Иль, может, и нынешний год

Им всё еще снятся пальба да пожары?

 

Дома на горе выставляют, калеки,

Увечья свои напоказ:

Блеск окон, очей их, погас,

Огнем опалило им брови и веки.

 

Стою на пригорке. Отсюда мне в дали

Окрест. открывается вид.

Не всё тут в руинах лежит,

И пустоши-плеши не все задремали.

 

Мне радостно видеть, что жив он, что дышит

Израненный Минск-исполин,

Из пепла встает, из руин —

И голову, гордый, возносит всё выше!

 

Здесь вывели зданье под крышу. Вдогонку

Второе растет — по лесам

Строители ходят. А там

Катают каток, засыпают воронку.

 

Продуманно строится город. И, право,

Немало нехваток, невзгод,

А всё — что ни день, что ни год —

В строительстве шире размах величавый.

 

Наш Минск! Ты подымешься прежнего краше

В бесчисленных башнях, в садах,

В дуброве колонн и в мостах,

Родная столица, любимица наша!

Якуб Колас (пер. с бел. Н. Вольпин)

 

Батьке Минаю

Поклон тебе искренний, низкий,

Наш батька Минай!

Родным стал для нас ты и близким:

Ты — это наш край.

 

Приветлив, умен ты и скромен,

И стоек, как дуб,

Тот дуб, что над Неманом в дреме

Возносит свой чуб.

 

Тот дуб не поклонится буре, —

И ты не упал,

И ворог на собственной шкуре —

Твой гнев испытал.

 

Узнали фашистские звери

Отвагу твою,

Удар твой внезапен и верен,

И зол ты в бою.

 

Невинных детей твоих милых

Убил этот кат,

И ветер смел пепел застылый

Сожженных им хат.

 

Один, без детей ты, несчастный,

Один, без сестры,

И греют тебя в день ненастный

Лесные костры.

 

Да! Тягостно бремя такое —

Несчастий и бед!

Ты всё потерял дорогое

На старости лет.

 

И вышел ты, слёзы. сметая,

Навстречу врагам.

Сказал ты, герой: «Никогда я

Друзей не предам!»

 

Ты бьешься, все силы народу

И сердце отдав.

Смерть, смерть кровожадному сброду!

Сгинь, Гитлер-удав!

 

Скажу тебе братское слово:

Живи, наш Минай!

Расправим мы плечи, чтоб снова

Жил вольно наш край.

Якуб Колас (пер. с бел. С. Городецкого)

 

Баллада о четырёх заложниках

В 1942 году в Белоруссии гитлеровцы взяли в плен и расстреляли четырёх малолетних детей командира партизанского отряда Миная Шмырёва: Лиза — 14 лет, Сергей — 10 лет, Зина — 7 лет, Миша — 3 года.

Фашисты обещали отпустить детей, если Минай добровольно сдастся в плен. Лиза смогла передать отцу записку, в которой просила не верить обещаниям немцев и в плен не сдаваться. 14 февраля 1942 года четверо детей и родная сестра Миная Шмырёва были расстреляны.

 

От большой дороги в сторонке

Их ведут четырёх из дому.

Лет четырнадцать старшей девчонке,

Третий год пареньку меньшому.

 

Вместе с ними в подвал холодный

Гонят тётку, сестру Миная.

А Минай — это батька их родный,

Батька родный,

Мститель народный.

 

Пишут немцы о нём в газетах,

О его отряде,

Бригаде

И приказы в былых сельсоветах

Порасклеили, страха ради.

 

Со столбов, со стен на светлицах

Угрожают Минаю напасти:

Должен он покориться,

Явиться,

Сдаться в руки немецкой власти.

 

И висят те приказы всюду —

На Минаевой хате и клети:

Коль не сдастся — расстреляны будут

На рассвете

Заложники-дети.

 

И в подвале дети Миная

Ожидают смертного часа.

С ними вместе — тётка родная, —

Скорбной лаской глаза лучатся.

 

Мальчик спрашивает у тётки,

Все он хочет узнать, проверить:

Почему на окнах решётки?

Почему часовые у двери?

 

Скоро ль батька придёт за ними?

— Скоро, — тётка в ответ ему, — скоро.

Поведёт нас полями родными,

Поведёт на волю

По полю…

 

— Что же нет его, ночь коротка.

Часовые у двери стучатся.

— Спи, усни, — утешает тётка,

В ожиданьи смертного часа.

 

А когда задремал он, детям

Тётка правду сказала — не скрыла.

Лишь малыш не узнал, что с рассветом

Ожидает их всех могила.

 

— Вы смотрите, ему не скажите, —

Наставляет

Детей Миная...

Снится мальчику тропка в жите,

Тропка к дому,

К селу родному.

 

Ночь проходит,

Солнце восходит.

Жаворонки запели в поле.

Вот солдаты

Ведут куда-то,

Мальчик рад и солнцу, и воле.

 

У глухой стены остановка.

Взял на мушку солдат ребёнка.

Выстрел.

Сникла льняная головка,

И прижалась к груди ручонка.

 

Вновь солдат пистолет поднимает.

На стене — заложников тени.

Вот и всё.

 

* * *

Перед батькой Минаем

Встаньте все отцы на колени.

Не явился,

Не покорился,

Не повёл он детей из плена

На свободу.

Немцам в угоду.

 

Поседел, — говорят о нём люди,

Сыновья партизанского края.

Долго мстить палачам мы будем

За убитых детей Миная.

 

Наши танки вытиснут дату

На немецких спинах и касках,

Наши сабли допишут балладу

Про убитых детей партизанских.

А. Кулешов (пер. с бел. Н. Рыленкова)

 

Зинка

Памяти однополчанки —

Героя Советского Союза

Зины Самсоновой

 

1

Мы легли у разбитой ели.

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

 

— Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Дома, в яблочном захолустье,

Мама, мамка моя живет.

 

У тебя есть друзья, любимый,

У меня — лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

 

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную дочку ждет…

Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она не в счет.

 

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг приказ: «Выступать вперед!»

Снова рядом, в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

 

2

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

 

Зинка нас повела в атаку.

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам

Через смертные рубежи.

 

Мы не ждали посмертной славы.

Мы хотели со славой жить.

…Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

 

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав…

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

 

3

— Знаешь, Зинка, я против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Где-то, в яблочном захолустье,

Мама, мамка твоя живет.

 

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом стоит весна.

 

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

…Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала?!

Ю. Друнина

 

Смерть сапера

Мы время по часам заметили

И кверху поползли по склону.

Вот и обрыв. Мы без свидетелей

У края вражьей обороны.

 

Вот там она, и там, и тут она —

Везде, везде, до самой кручи.

Как паутиною опутана

Вся проволкою колючей.

 

Он наших мыслей не подслушивал

И не заглядывал нам в душу.

Он из конюшни вниз обрушивал

Свой бешеный огонь по Зуше.

 

Прожекторы, как ножки циркуля,

Лучом вонзались в коновязи.

Прямые попаданья фыркали

Фонтанами земли и грязи.

 

Но чем обстрел дымил багровее,

Тем равнодушнее к осколкам,

В спокойствии и хладнокровии

Работали мы тихомолком.

 

Со мною были люди смелые.

Я знал, что в проволочной чаще

Проходы нужные проделаю

Для битвы завтра предстоящей.

 

Вдруг одного сапера ранило.

Он отползал от вражьих линий,

Привстал, и дух от боли заняло,

И он упал в густой полыни.

 

Он приходил в себя урывками,

Осматривался на пригорке

И щупал место под нашивками

На почерневшей гимнастерке.

 

И думал: глупость, оцарапали,

И он отвалит от Казани,

К жене и детям вверх к Сарапулю,

И вновь и вновь терял сознанье.

 

Все в жизни может быть издержано,

Изведаны все положенья,

Следы любви самоотверженной

Не подлежат уничтоженью.

 

Хоть землю грыз от боли раненый,

Но стонами не выдал братьев,

Врожденной стойкости крестьянина

И в обмороке не утратив.

 

Его живым успели вынести.

Час продышал он через силу.

Хотя за речкой почва глинистей,

Там вырыли ему могилу.

 

Когда, убитые потерею,

К нему сошлись мы на прощанье,

Заговорила артиллерия

В две тысячи своих гортаней.

 

В часах задвигались колесики.

Проснулись рычаги и шкивы.

К проделанной покойным просеке

Шагнула армия прорыва.

 

Сраженье хлынуло в пробоину

И выкатилось на равнину,

Как входит море в край застроенный,

С разбега проломив плотину.

 

Пехота шла вперед маршрутами,

Как их располагал умерший.

Поздней немногими минутами

Противник дрогнул у Завершья.

 

Он оставлял снарядов штабели,

Котлы дымящегося супа,

Все, что обозные награбили,

Палатки, ящики и трупы.

 

Потом дорогою завещанной

Прошло с победами все войско.

Края расширившейся трещины

У Криворожья и Пропойска.

 

Мы оттого теперь у Гомеля,

Что на поляне в полнолунье

Своей души не экономили

B пластунском деле накануне.

 

Жить и сгорать у всех в обычае,

Но жизнь тогда лишь обессмертишь,

Когда ей к свету и величию

Своею жертвой путь прочертишь.

Б. Пастернак

 

Два монолога

 

Сын

Я ждал тебя всё детство, мой отец…

Вот входишь с вещмешком, через плечо

В свою совсем не новую избу

Несмело, будто скромный, тихий гость.

Ты входишь, и мне всё равно, какой —

Живой-здоровый или с костылём,

Вон наш сосед пришёл совсем без рук,

Но как в семье был каждый рад ему!

 

Я ждал тебя… И часто на чердак

Я залезал и плакал от обид,

И слёзы, будто угли, сквозь рукав,

Которым вытирал их, больно жгли.

Я ждал, хоть говорили, ты погиб,

И про войну ни одного кино не пропускал,

Надеясь там тебя увидеть среди ринувшихся в бой.

Я верить не хотел, что ты погиб,

Не верил, что ты без вести пропал.

 

И ни за что мне было не понять,

А как это — вдруг без вести пропасть.

 

Отец

Есть тихий белорусский город Витебск.

Так вот… Так вот, в бою за город Витебск,

Когда пошла за танками пехота,

Чужой снаряд упал у ног моих.

Я даже не успел проститься с жизнью,

Я не успел с тобой проститься, сын мой,

И я о смерти не успел подумать,

Как вместо человека — ничего.

 

А ты себя тревожил в ожиданье.

Зачем же долго так себя тревожить,

Не верить извещению с печатью,

Надеясь на бессмертие моё?

Хотя я и не без вести пропавший,

Я лишь немного приотстал в атаке.

Ах, если б я бежал чуть побыстрее,

Снаряд бы разорвался за спиной!

 

Нигде моей могилы ты не сыщешь —

Под каждым безымянным обелиском

Лежу я средь товарищей-солдат.

И. Лепин

 

На площади Победы

Мой Минск, мой город славный!

Твой взор горяч и чист —

Как часовой, ты смотришь

На светлый обелиск.

 

До самых туч, до солнца,

Над всей красой твоей

Он вознесён и скорбью,

И радостью людей.

 

На камне — звёздный орден,

Победы торжество.

Реликвия святая

Народа моего.

 

И нет такого часа,

И нет такого дня,

Чтоб люди не стояли

У Вечного огня.

 

И стар, и млад на площадь

Идут со всех сторон,

Чтоб здесь героям спящим

Земной отдать поклон…

П. Бровка

 

Слуцкий пояс

Надо мною лазоревый холст,

А вокруг — всё леса да леса!

Край мой Слуцкий из тысячи звезд

Хочет выткать себе пояса.

 

И когда наберет полотна

Да повесит белить, — так и знай:

Ночь уж больше не будет темна,

Хоть иголки в лесу собирай.

 

Называется Млечным Путем

Этот пояс над лесом ночным,

Серебристым народным шитьем

Он мерцает над краем родным.

 

Любо поступью легкой идти

По разливам некошеных трав!

Мы по звездам находим пути,

Что ведут до немецких застав.

 

А когда партизан под конец

В лес уходит, разрушив мосты, —

На седой придорожный чабрец

Звездный отсвет плывет с высоты.

 

И к землянкам, где сосны шумят,

Мы идем в серебристой пыли,

А над нами по звездам летят

Через всю Беларусь журавли.

Анатоль Астрейко (Пер. с бел. В. Звягинцевой)

 

Баллада об освобождённом поэте

Есть в белорусской пуще полустанок…

В густой листве по веснам тонет он,

Здесь партизаны как-то спозаранок

Фашистский захватили эшелон,

И в партизанском лагере зеленом

Рассказывал потом в кругу друзей

Разведчик, как, шагая по вагонам.

Наткнулся вдруг на пушкинский музей.

 

Архивы писем, груды книг старинных,

Тугие кипы выцветших газет

И, скрытый между них наполовину,

С горячим взглядом бронзовый поэт.

— Вот подлецы! —

Воскликнул парень с болью,

Подняв листок исписанный с земли. —

Подумать только,

Пушкина в неволю,

На каторгу фашистскую везли!

 

И, торопясь укрыться до рассвета,

Отряд усталый двинулся в леса,

И, словно слезы,

По щекам поэта

Катилась тихо светлая роса.

Заботливо укутан в плащ-палатку,

Он на охапке вереска сухой

Лежал в тени, вдыхая запах сладкий

Лесных цветов

И горький запах хвой.

 

Меж партизан росла поэта слава:

Они заучивали до строки

Стихи о том, как предки под Полтавой

Громили иноземные полки.

А по ночам мосты летели в речки,

Под насыпи катились поезда,

И был фашистский гарнизон в местечке

Однажды уничтожен без следа.

 

Когда промчалась весть в бору зеленом

О том, что час победный наш настал,

Поэт великий в городке районном

Торжественно взошел на пьедестал.

Теперь дубы, на скромный вереск глядя,

Рассказывают были в тишине

О том, что Пушкин жил в лесном отряде

И с хлопцами сражался наравне!

М. Аврамчик (Пер. В. Тушновой)

 

Взгляд в сорок первый

Не закалило ни своё,

ни чьё-нибудь чужое горе.

Над Беларусью вороньё

вопит истошно в диком поле.

 

Бредёт голодная семья,

дымится Минск, в руинах Орша.

Больная Родина моя,

беды не выпадало горше.

 

Из пепла встанут города,

толпа нарядно заструится.

Но никогда, но никогда

не повторятся судьбы лица.

 

Глядят из дымной пелены

незабываемого года.

Они навек отведены

от нас чертою горизонта.

П. Кошель

 

* * *

В белорусской хате

три вдовы седые,

три вдовы седые

песню затевают.

 

Песню затевают

про милого друга,

что лежит в далёкой

стороне немецкой.

 

Зося и Мария,

да ещё Анюта.

Первые снежинки

на крыльцо ложатся.

 

А с иконы старой,

старой, белорусской,

Николай-угодник

смотрит и жалеет

 

Зосю и Марию,

да ещё Анюту,

и ничем им больше

он помочь не может.

 

Был бы жив Микола,

да второй Микола,

да Микола третий…

Те — так помогли бы.

 

Но лежат Миколы

в стороне немецкой,

никогда не ступят

на крыльцо родное.

 

В белорусской хате

три вдовы седые,

три вдовы седые

песню затевают.

П. Кошель

 

Отечество

Жгут ботву.

Навозом яблони обкладывают.

Чистят дымоходы.

На небо взглянув,

дожди угадывают.

Вынимают соты.

Это осень.

У Марьяна с Верою

скоро свадьба.

Кабана заколют.

Шлях в райцентр

ухвачен далью белою.

Неуютно в поле.

Слышится Москва из репродуктора:

два микрорайона новых выросли.

Там, видать, взялись —

нет шуму дутого…

Как у нас — и сжали всё, и вывезли.

Тысяча дворов. Живут не ангелы.

Да ведь и не рай,

понятно каждому.

Помнишь, как в упряжке бабы падали,

как в огне

кричали дети страшно?

Туричи*, Аминовичи**, Выселки***,

махонькие

перед ликом Вечности.

Но дано вам

всею сутью выстоять,

чтоб сегодня

нашим быть Отечеством.

 

*Административно-территориальная единица 3-го уровня и муниципальное образование со статусом сельского поселения в Невельском р-не Псковской обл.

**Деревня в составе Гродзянского сельсовета Осиповичского р-на Могилёвской обл. (Беларусь).

***Станица в Краснодарском крае, административный центр Выселковского р-на и Выселковского сельского поселения.

П. Кошель

 

Чистая совесть

Три березы над полем

Русые.

Вечным пламенем

Жжет война...

 

Белоруссия, Белоруссия,

Чистой совести сторона.

Белой дымкою —

Нива спелая.

Росы белые за селом...

 

А по белому...

А по белому

Танки черные — напролом.

Пепел тучей

Над белым полем.

Бьет посевы

Свинцовый град.

Отдается тупою болью

Каждый вбитый

В цветень снаряд.

В теле тополя —

Горсть осколков.

Все имущество — узелки.

Лижут белое

В небе облако

Злые красные языки.

 

И ночами, от зарев рыжими,

Не кончают сирены выть.

Беларуси

Не быть униженной,

Оскорбленною

Ей не быть!

По-пластунски

Тропинка узкая

В чащи белые вплетена.

Поднимается Белоруссия

Рассчитаться за все

Сполна.

Огрызается

Каждый кустик,

Острой дробью

Сечет пурга.

Белоруссия, Белоруссия —

Белым саваном для врага.

 

Пулеметы из леса косят,

За углом стережет беда.

И летят в темноту с откоса

Вверх тормашками

Поезда.

Там — Медведев,

А тут — Заслонов,

Там — вихрастый

Малец Петрусь.

Их не тысячи —

Миллионы,

Вся страдалица Беларусь...

 

Три березы

Застыли русые.

И — огонь...

И — земля черна...

Белоруссия, Белоруссия —

Партизанская сторона...

Белоруссия,

Плугом стерты

Клятых гуннов следы с полей,

Каждый вставший на бой

Четвертый

Стал священной землей твоей,

Стал огнем

Над могилой братской

Вечным,

Вставшим до самых звезд.

И горит он

Костром солдатским

Между белых

Твоих берез.

Н. Мартынов

 

Белорусским партизанам

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

 

На руинах, на погосте,

На кровавых их следах

Пусть скликает ворон в гости

Воронов считать их кости,

Править тризну на костях.

 

Пусть у Гитлера-урода

Сердце вороны клюют.

Пусть узнает месть народа

Вурдалакова порода.

Партизан, будь в мести лют!

 

Матерей лишал он зренья,

Резал старцев и детей.

Встал кошмаром-привиденьем

И закрыл кровавой тенью

День наш ясный от людей.

 

* * *

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

 

Вас зову я на победу,

Пусть вам светят счастьем дни,

Сбейте спесь у людоедов,

Ваших пуль в лесу отведав,

Потеряют спесь они.

 

Слышу плач детей в неволе,

Стоны дедов и отцов.

И кровавый колос в поле

На ветру шумит: доколе

Мне глядеть на этих псов!

 

За сестер, за братьев милых,

За сожженный хлеб и кров,

Рвите из проклятых жилы,

В пущах ройте им могилы

— Смерть за смерть и кровь за кровь!

 

* * *

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

 

Вам опора и подмога

Белорусский наш народ.

Не страшна бойцу тревога,

Партизанская дорога

Вас к свободе приведет.

 

Мир глядит на вашу схватку,

Видит Сталин, как стеной

Встали мы за правду-матку,

Презирая страх-оглядку,

Уважая край родной.

 

Мы от нечисти очистим

Землю, воды, небеса.

Не увидеть псам-фашистам,

Как цветут под небом чистым

Наши нивы и леса.

 

Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны!

Бейте ворогов поганых,

Режьте свору окаянных,

Свору черных псов войны.

Янка Купала (Пер. M. Голодный)

 

Партизаны

С винтовками наперевес

Глухой тропой шагают двое.

Как будто в белорусский лес

Они сошли с офортов Гойи.

 

Маршрут им ненавистью дан.

Любовь дала их сердцу крылья.

В суровом братстве партизан

Воскресла в наши дни герилья.

 

Всем мужеством земли сильна,

Идет народная война.

А. Сурков

 

Рельсовая война

Тысячи вражеских дотов,

Не сосчитать часовых.

Рельсовый путь лежит,

Как струна.

Приказ Пономаренко

В штаб партизан из Москвы,

Чтоб раненый зверь фашистский

От боли предсмертной взвыл.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

 

Это — за ночь одну

Под каждую рельсу — тол;

Это — на бой последний

Всю Беларусь поднять.

Это — за ночь одну

Ло всем дорогам — огонь;

Это — под тучами вздыбить

Стали тысячи тонн.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

 

И покатился гром,

Ему в веках греметь,

Ему откликались Буг,

Днепр и Березина.

К нам шла с востока весна,

Чтоб вновь на полях зеленеть,

Несла нам свободу она,

А лютым захватчикам — смерть.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

 

Прошли бой, отгремели,

Травой зарастает их след,

Крепнет, строится наша

Родимая сторона,

Звезда Героя на сердце

Горит, как в полях рассвет,

И гордая слава народа

Сияет на целый свет.

Рельсовая война!

Рельсовая война!

М. Танк

 

Баллада про партизана Дубягу

Дубяге в обозе привиделся сон,

Что в хату вернулся родимую он.

Оставил он возле ворот скакуна,

Окликнул — но нет никого. Тишина.

 

Прикладом дубовые ставни сорвал

И глянул, и хаты своей не узнал:

Незваные гости сидят за столом,

Гуляют, хохочут, пьют брагу с вином,

А около печи чертей череда

На скрипке Дубяги играет чардаш.

 

А сына его — нету мочи глядеть! —

Колышет не женка, не мамка, а смерть!

Проснулся средь ночи. Дурман отгоняя,

Быстрей оседлал боевого коня.

 

Друзьям-партизанам наказывал ждать

Его из разведки лишь дней через пять,

Вот едет он полем, дубровой глухой,

Вот видит, как небо зарделось зарей,

 

И только никак на скаку не смекнет —

На севере солнце сегодня встает

В дыму, и окрашена пламенем даль,

И в Немане красною стала вода.

 

Но вот он увидел с горы за рекой,

Что дом его свечкой горит восковой.

Все понял Дубяга, стал кликать семью —

Не слышит ответа.

Усадьбу свою

Кругом обошел и на клене как раз

Увидел прибитый фашистский приказ,

 

А в нем Рихард Зальц, генерал, улещал —

Сто тысяч иудам в карман обещал

За то, чтоб на след партизан навели,

За то, чтоб Дубягу словить помогли.

 

Дубяга приказ этот с дерева рвет,

Кидать не кидает, а в шапку кладет

И, как ошалелый поводья собрав,

За смертью фашистской помчался стремглав...

 

А в крепости сиднем сидит Рихард Зальц —

Ни пулей его, ни штыком не достать.

Кругом гарнизоны, кругом бункера,

И стража стоит от утра до утра.

 

«Стрелять по подходам!» — приказ строгий дан,

Чтоб к ним не проник ни один партизан.

Сидит Рихард Зальц в неприступном дому.

— Пришел перебежчик! — сказали ему.

 

И вот, как слепой, полный смутных тревог.

Дубяга, споткнувшись, ступил за порог,

И в комнату сразу пахнуло травой,

Повеяло ветром, сосной боровой.

 

— Что можешь сказать? Говори, не молчи!

— Пришел я обещанное получить, —

Ответил Дубяга и вынул приказ.

— Гут! — немец сказал, не сводя с него глаз. —

Покажешь стоянку Дубяги в бору,

Узнаешь, что слов я назад не беру! —

 

Молчит партизан: он в углу, в стороне,

Увидел вдруг скрипку свою на стене.

— Мне денег, — сказал он, — не надо давать,

Позвольте на скрипке на этой сыграть! —

 

И вот партизанская водит рука

По струнам серебряный пламень смычка:

Над Неманом ветер, шумит старый сад,

Дождь льется осенний, звенит листопад;

 

На юг, в теплый край, держат путь журавли,

И где-то напев колыбельный вдали;

Собачий откуда-то слышится вой;

Тревожно шумят тростники над рекой;

 

Крадется в деревню фашистский отряд,

И залпы гремят;

и над стрехами хат,

Над криком смертельным, и грозен и яр,

Багровой метелью гуляет пожар.

 

Дубяга на скрипке играет с душой,

Враги же теснятся у двери толпой,

Расселись на лавках, столах, где могли,

Игру необычную слушать пришли.

 

Один Рихард Зальц туча тучей сидит,

Й пристально он на Дубягу глядит.

Он, видно, узнал, что играет скрипач,

Узнал, чей со скрипки срывается плач,

Узнал, чей над Неманом, взятый огнем,

Горит, как свеча поминальная, дом.

 

Чей гнев дышит в струнах, и чья в них беда —-

Узнал Рихард Зальц и все понял тогда:

— Да это ж Дубяга!

Вяжите его! —

Но Зальц автомата не взял своего:

В мгновение ока Дубяга шагнул,

И грянуло громом — гранаты метнул...

 

И взрыв этот, смертным огнем прогремев,

Продолжил Дубягиной скрипки напев.

М. Танк

 

* * *

Не жалейте, хлопцы, пороха,

Вейте пулей и гранатой!

Знамя красное нам дорого,

Поднимайтесь же на ворога,

На ката!

 

Пуща мрачная, высокая,

Недоступная поляна,

Стань ты кладбищем для ворога,

Стань пристанищем для сокола —

Партизана!

 

И вовек зверью не вырваться,

Час отмщенья будет страшен,

Наши силы всюду ширятся,

На Двине стоим, на Припяти

На страже.

 

Днем — буранами крылатыми,

Точно тень проходим ночью

В спящий лагерь между хатами,

Сокрушаем их гранатами —

Стаю волчью.

 

Слышат гады в каждом шорохе,

Что уж близится расплата,

Песню слышат в страхе вороги:

«Не жалейте, хлопцы, пороха

На ката!»

М. Танк (Пер. с бел. О. Колычева)

 

Бинты

Когда, завязав над Неманом схватки,

Мы рвали рельсы, быки мостов,

Порою патронов была нехватка,

Но больше всего не хватало бинтов.

 

И в энской деревне, на кратком привале,

С подсохших ран своих боевых

Повязки набрякшие мы снимали

И женщинам в стирку давали их.

 

Бинты из портянок и рваных рубашек,

Пропахшие кровью и тьмой ночной,

Слезой омывали матери наши,

А не речной, не криничной водой.

 

Не потому ли в те дни партизаны,

Окрепнув, на новые шли дела?

У нас заживали такие раны,

Какие и смерть исцелить не могла.

М. Танк

 

* * *

Израненного партизана

Бойцы принесли,

а сами

Ушли по тропам лесным.

Он в хате родной ночует,

Уже не слышит,

не чует,

Как мать голосит над ним:

«Ой, доброй ночи,

той ночи,

Что уж не ночь, сыночек,

А что навек!..»

 

А бой грохочет над бором,

Слезами падают зори

На красный снег.

М. Танк

 

Партизанская школа

Дощатая вывеска

«Партизанская школа»

Уже давно сдана, как реликвия,

Вместе с оружием самодельным,

Вместе с гранатами и листовками,

Вместе с походными сухарями,

Сводками боев

И берестяными кубками, —

В мемориальный музей.

 

А в самой школе,

Снесенной фугасами,

Осененной чащей годов

И молчаньем курганов,

Покрытой небом воспоминаний,

В школе, где некогда на бересте

Дети старательно выводили

Крылатые строки Купалы:

«Партизаны, партизаны,

Белорусские сыны...»;

 

В школе,

Где арифметикой овладевали,

Подсчитывая патронные гильзы,

Эшелоны, пущенные под откос,

И вычисляя,

Сколько еще потребуется

Мужества и взрывчатки,

Чтобы добить войну;

В школе,

Где учились обманывать голод

Ягодами и грибами,

Маскироваться в зарослях папоротника

И в гуще вереска,

И ждать, ждать

Погибших...

 

В этой школе

Теперь обучаются

Птицы —

Вить гнезда из переливов и

пересвистов,

Зверята —

Зашифровывать свои тропки,

Мураши —

Строить шалаши из хвойных иголок...

А молодняк-подлесок

У подножья опаленных сосен-ветеранов,

Вторя ветру,

Разучивает партизанские песни,

Звеневшие здесь.

М. Танк

 

Багряные ландыши

Багряные ландыши

Осенью поздней

Красуются

У колеи придорожной.

 

По всей Беловежи

И пуще Ружанской,

На славных курганах

Земли партизанской.

 

Багряные ландыши

Всюду пылают

И огненным цветом

Напоминают

 

О том, как дружка

Здесь несли партизаны,

А кровь молодая

Сочилась из раны…

 

Багряные ландыши,

Здесь вас немало

От звездочки яркой его

Запылало.

 

От солнца осеннего,

Листьев дубравы,

От партизанской

Немеркнущей славы!

М. Танк (Пер. с бел. Н. Старшинова)

 

* * *

Партизанские окопы

Заросли травой,

Можжевельником пахучим,

Елкой молодой.

 

Матери сюда приходят,

Слезы их росой

Долго тлеют на курганах

Раннею порой.

 

И несут сюда девчата

Розы, васильки,

Дорогих воспоминаний,

Дум своих венки.

 

А приходят партизаны

На места боев,

Запевают они песню

Про друзей-бойцов.

 

Льется песня по раздолью...

А дремучий бор,

Что вершинами уходит

В голубой простор,

 

Под ветрами, облаками

Долго вторит им

Неумолчным гулом сосен,

Шумом вековым.

М. Танк (Пер. А. Прокофьева)

 

Надя-Надейка

Плачет в лесу сиротливо жалейка:

— Стихла ты, смолкла, Надя-Надейка!

 

Кто ж это думал,

как это сталось?

Черная темень в глазах закачалась,

щеки запали, руки завяли.

 

— Надя-Надейка, —

плачет жалейка, —

больше рукам твоим

жита не жать, жита не жать,

снопов не вязать!

 

Пятую ночь на березе у хаты

низко висит она в петле проклятой.

Горюшко-горе сердце сковало:

— Что ж ты, березонька, не отстояла?

 

Желтые листья, горькие слезы

падают, сыплются наземь с березы:

— Добрые люди, меня не вините,

лучше под корень березу спилите.

 

Буйные ветры, лютые бури,

по лесу бродит разведчик понурый.

— Хлопче-молодче, смутные очи,

срежь меня, белую, темною ночью:

с горем-бедою стоять уж нет мочи!

 

Помню я смех ваш, гули-гулянки,

песни-веснянки, зори-зорянки…

 

Темная туча с запада встала,

танки пришли, земля застонала,

дымом дохнули — черной я стала.

 

Дикой ордою кинулись с воем,

Надейку убили, красу загубили.

 

Полем потоптанным, темной дубровой

ходит с винтовкой разведчик суровый:

— Скоро вернусь я вместе с друзьями;

грянем нежданно, ударим громами,

выжжем врагов мы железом каленым,

землю очистим, тучи разгоним.

 

И, окликая:

«Надя-Надейка!» —

песней свободной

зальется жалейка.

П. Бровка

 

Партизан Бумажков

Свой отряд среди лесов

Вел товарищ Бумажков.

Гнев народа — грозный шквал —

Партизанить их послал.

 

Села, нивы и стога

Защищают от врага

Сто четыре храбреца,

Каждый верен до конца.

 

Им, отважным, не страшна

Партизанская война.

Командир их впереди,

Гнев пылает в их груди.

 

Вдруг за лесом — гром и гуд.

Вражьи танки там ползут.

Взяв дорогу под прицел,

Вдоль кустов отряд засел.

 

Ближе, ближе гул и рев:

Вот и свора лютых псов.

Из-за темного куста

Головной выходит танк.

 

Обойдя своих бойцов,

Тихо молвил Бумажков:

— Бейте гада прямо в лоб,

Загоняйте гада в гроб!

 

И от залпа дрогнул шлях,

Получил гостинцы враг.

— Ты за хлебом прешь, подлец?

Получай и жри свинец!

 

— Наш забрать ты хочешь сад?

Так отведай же гранат!

Крови жаждешь, волчий сын?

На бутылку, пей бензин!

 

Партизаны напролом

Били пулей и штыком,

И меж соснами в пыли

Двадцать танков полегли.

 

Враг нам смерть и ужас нес,

Но погиб кровавый пес.

И опять среди лесов

Водит хлопцев Бумажков.

П. Бровка (Пер. с бел. С. Левман)

 

Партизанская пушка

В суровой тишине музея

Натертый блещет, словно лед, паркет.

Иссеченный осколками, ржавеет

Засохшей кровью темною лафет.

 

То пушка партизан Козлова.

Замок добыли на озерном дне.

На пушке имя рядового,

Что пал под Брестом первым на войне.

 

Собрали пушку землеробы,

И в январе ударили грома.

Решили Копыль и Старобин:

На выручку пришла Москва сама!

 

И снится ей теперь, в музее,

Пожар лесной, Козлова санный рейд.

…Но небо от ракет светлеет,

Гремит салют армейских батарей.

 

И, гильзы подбирая, дети

На улицах щебечут, как стрижи.

Средь зала пушка на паркете

В огне ракет от зависти дрожит.

 

Разбитою стальною грудью

Вновь, кажется, она вздохнет,

И гром друзей ее разбудит,

Что спят среди полей, озер, лесов, болот.

А. Велюгин (Пер. Е. Винокурова)

 

Партизанская школа

Сухим пергаментом — берёсты свиток.

Мурашки-буквы... В чащах знаменитых

Учились дети выводить слова

Под свист фугасов и пальбу зениток,

Когда горели кроты и трава.

 

А шёлк берестяной нам был вав благо.

И лес, порою заменив бумагу,

В землянке диктовал ученику:

«РАДЗIМА. ВЕЖА. СЦЯГ.

ПАЛОН I СМАГА» —

речения из «Слова о полку».

 

Дуброва наша, словно мать седая,

ребят у пепелищ отогревая,

листала буквари их дотемна.

 

Вовек не смолкнет наша речь живая,

ведь и в огне не сгинула она.

А. Велюгин (Пер. с бел. Я. Хелемского)

 

* * *

Под Сурожем виднеется курган.

Казнили здесь окрестных партизан.

На обелиске сумеречный свет

И цифра «1000».

Фамилий нет.

Н. Медведева

 

Партизанская слава

Топкие болота,

гиблый лес кругом,

пригоршнями воду

из копцов мы пьем.

Катятся за днями

дни в глуши лесной:

дважды отшумели

травы над Двиной,

дважды приходили

жниво и покос,

только мы не брали

ни серпов, ни кос.

 

Третий год нам жены

пышек не пекут,

третий год по хатам

кросна не снуют,

и холсты не стелют

девки по росе,

и болотной ржавью

мы покрылись все.

От родного дома, своего угла

в гиблый лес недоля

всех нас привела.

 

Уцелело в Дубровке

полтора двора,

сенокос проходит,

страдная пора,

но не видно на поле

золотых снопов,

стосковались за лето

Девки без серпов.

Пыль с земли на игрищах

тучей не встает,

но о нас по-прежнему

слава вдаль идет.

 

— Кто ты?

— Я из Дубровки.

— Значит, — партизан?

— А спроси —

расскажет за рекой курган.

— Как-то возле Дубровки

раннею порой

на дороге выждали

мы обоз штабной,

окружили, встретили

немцев на пути,

заперли дорогу им —

дальше не пройти.

 

Грохнули гранаты,

злость нас всех взяла —

будто на работу

Дубровка пошла,

косари и жнец,

сбоку — пареньки,

бабы-партизанки,

сзади — старики,

били немцев, били

часу не прошло —

а не сосчитаешь,

сколько их легло.

 

С той поры заказаны

в Дубровку пути,

пешему ли, конному

немцу — не пройти.

С той поры не брали

в руки мы серпов,

на току не стлали

золотых снопов,

пыль с земли на игрищах

тучей не встает,

но о нас по-прежнему

слава вдаль идет.

 

— Кто ты?

— Я из Дубровки.

— Значит, — партизан!

На костях немецких

высится курган.

А. Белевич

 

Песня партизана

Ты думал, фашист,

что, бросив моё голое тело

в хлад подземелья,

Ты все у меня отобрал:

рубашку —

от смерти холодной защиту;

мой край,

что аистом серым

над вербой ветвистой клекочет,

мою речь белорусскую —

слово родное,

что веками журчит, не смолкая,

живою криницею в хатах;

волю,

что крылья даёт

для самых высоких полётов.

Но ты просчитался:

забыл ты о песне,

что в сердце моём осталась.

И песня мне эта сполна всё вернула:

рубашку —

от смерти холодной защиту;

мой край,

что аистом серым

над вербой ветвистой клекочет;

мою речь белорусскую —

слово родное,

что веками журчит, не смолкая,

живою криницею в хатах,

волю,

что крылья даёт

для самых высоких полётов.

К. Цвирка (Пер. И. Бурсова)

 

Свадьба

Еще клюква не доцвела,

Не заткала сады паутина,

И девичья песня плыла —

Доносилась с ячменного клина.

 

И мужчины отаву гребли

Под полуденным солнцем жарким.

Лугом скошенным сваты шли

С женихом к известной свинарке.

 

На ромашке гадал жених,

Повторяя: «Любит — не любит…»

То ли встретит и приголубит,

То ли к черту отправит вмиг…

 

И торжественно так

Заливался бубен над речкой.

Шли они вдоль цветущей гречки,

А в селе, возле крайних хат

Карателей ехал отряд.

 

Что ж ты долго так рос, жених?

Засиделась в девках невеста

И нежданных гостей чужих

Дождалась из-за Бреста.

 

Сразу тесен стал отчий дом,

Неприветливой — теща.

— Эй, жених!

— Я — жених.

— На паром!..— Эхо ветром полощет.

 

Не придется, друзья, выпивать —

Все упились слезами. А село?

А села не узнать —

Пламя перед глазами.

 

Где широкий свадебный круг,

Бубен где, где гармони?

Где невеста? Где песни подруг?

Где горячие кони?

 

Запрягайте гнедых, вороных

Запрягайте!

От непрошеных,

От чужих

Удирайте!!!

 

— Эй, жених!

Что с тобой?

Ходишь, будто в тумане!..

Станет верной винтовка женой,

Ну а дружками — партизаны.

 

Тещей будет землянка,

А тесть?

Помяни его — чарку выпей.

Слышишь плач?

Это скорбная весть.

 

Где невеста?

Висит на липе.

Черный ворон.

Трава-мурава.

Время боль мою не остудит!

Где невеста?

Петля обняла,

Голова опустилась на груди.

 

Теща!

Где же свадебный стол?

Гости, музыка, где же?

Что ж ты, зять, без скрипки пришел,

Надо б тещу утешить.

 

Разве злая?

Чего поник?

Называют сварливой люди?

И стоит под липой жених,

Тихо шепчет:

«А свадьба будет…»

 

Собирайте мужчин в селе

И гонцов по округе шлите!

Свадьбу справим — гудеть земле!

Сборы в жите!

Вы берите с собой ножи

Да винтовки, не жен берите…

Гей! Гей!

Сборы в жите!..

М. Сурначев

 

* * *

Я видел седых детей…

Не белобрысых, не русых.

На стыках военных путей,

В болотах лесов

Белорусских…

 

Я видел седых детей.

Пресней дождевой воды

Спирт показался во фляге,

Когда привели седых

Детей в партизанский лагерь.

 

В глазах заморожен крик —

Пронзительнее штыка,

И рыжий, как солнце, комбриг

не допросил «языка».

 

Сказал по-русски: «Взгляни».

Тот понял и посмотрел…

Седые дети, они

Знали слово «расстрел».

Не спали среди тишины

Седые дети войны.

А. Балин

 

Рассказ партизанки

В непокорной стороне лесной,

В чащах между Гомелем и Речицей,

Партизанской я была связной —

Зря потом писали, что разведчицей.

 

Сами знаете, в шестнадцать лет

В жизни все легко — какие тяготы?

Чтоб карателям запутать след,

Делай вид, что собираешь ягоды.

 

Часто мины доверяли мне:

Я ходила с ивовой корзиною,

Дремлет гибель на плетеном дне,

Поверху засыпана малиною.

 

Уж не помню — в полдень, поутру ль —

По опушке я прошла над бездною:

Там остановил меня патруль —

Угости малиною, любезная.

 

Было трое их. Один, малой,

Ягоду горстями в рот заталкивал.

Вот уже остался тонкий слой

Сверху мины той противотанковой,

 

Что взорвать мне, видно, не суметь —

Я делам саперным не обучена.

Очень легкая была бы смерть —

Лучше так, чем быть в тюрьме замученной.

 

Я сказала — мне пора домой —

И пошла, неся корзину тяжкую,

В чащу, в лес тропинкою прямой,

Вслед глаза — как дула под фуражкою.

 

Запахом малины дышит зной.

Губы пересохли. Сердце мечется.

В партизанах я была связной,

Зря потом писали, что разведчицей.

Е. Долматовский

 

Последняя разведка

Памяти Зины Портновой

 

Зина!

Русское простое имя.

Фотоаппаратом схвачен миг:

Девочка

С косичками смешными

С удивлением

глядит на мир.

Лоб еще ничем не озабочен,

Ни одной морщинки у бровей,

 

...Ты еще на улице рабочей,

На Балтийской улице своей.

 

А война?

Она почти что рядом.

В Беларуси —

Партизанский лес

И тяжелым воющим снарядом

Перечеркнутая

Синь небес.

 

А потом?..

У патриотки юной

Путь один.

Среди чужих огней

Ты идешь в разведку.

Безоружной.

Только клятва...

Нет ее сильней!

 

А потом...

Допросы и побои.

Черные, зеленые круги...

Это вновь глумятся над тобою

Злобой

Разъяренные враги.

 

Не дождется тот фашист ответа,

Как ни добивался —

Не сломал.

Зверя

Из его же пистолета

Девочка

сражает наповал.

 

Только бы успеть!

Туда,

под кроны...

За рекой свои

Кусты, трава...

И, пока в обойме есть патроны,

Ты еще надеждою жива.

 

Но обойма

опустела быстро...

Всю тебя

Я в сердце сберегу —

Жизнь твою

Короткую,

как выстрел,

Как прицельный выстрел

По врагу.

Т. Никитина

 

Полоцк*, июль 41-го

Светился Полоцк в летней дымке сизой.

Гот** — бог атак — доволен был вполне,

Когда с колонной танковых дивизий

Молниеносно подошёл к Двине***.

 

Скрипели нашей обороны скрепы,

Но Полоцк грозно встал у переправ,

И, глядя на него: «Да это ж крепость!» —

Воскликнул Гот и был, конечно, прав.

 

И низвергались бомбовые ливни,

И в пламени который день подряд

Библейской купиной неопалимой

Горел и не сгорал наш древний град.

 

В текучем воздухе незримо рея

Под сенью золотых церковных глав,

Благословлял рукою Чародея

Своих потомков полоцкий Всеслав****.

 

И силу духа не сломили сдвиги,

В час роковой — не позабыть вовек —

Выигрывал бои полковник Зыгин***** —

Решительный и мудрый человек.

 

И, отдавая срочные приказы,

Вдруг ровный Гот срывается на крик.

Стратег и тактик, видел он прекрасно,

Что рушатся расчёты на блицкриг.

 

В боях теряя траки, люки, башни,

Терял в смятенье голову фон Гот,

И отступил несолоно хлебавши,

И, потрясённый, двинулся в обход...

 

И может, где-то здесь, на косогоре,

У Полоцка, на берегу Двины,

Впервые он с тоской в потухшем взоре

Почувствовал: не выиграть войны.

 

* Город в Витебской обл. Белоруссии.

** Герман Гот — германский военачальник, генерал-полковник. С июня 1941 по июнь 1942 г. командовал 3-й танковой группой Вермахта в составе группы армий «Центр».

*** Западная Двина́ — река в России, Белоруссии и Латвии

**** Всесла́в Брячисла́вич (Всесла́в Ве́щий, Всесла́в Чароде́й) — князь полоцкий с 1044 г.

***** А.И. Зы́гин с июля 1940 г. был командиром 174-й стрелковой дивизии 62-го стрелкового корпуса Уральского военного округа.

Б. Спринчан

 

Спят партизаны

Ты рядом. Ты близко у кручи нагорной,

И дом твой на площади старой соборной.

Давно ли тут ветры военные дули?

Давно ли тут жалобно прядали пули?

…И в долгие звоны у вышек соборных

Не стаи слетались воронов черных.

Зеленым крылом задевая пролеты,

Тут каркали ночью и днем пулеметы…

 

…Здесь шли таращанцы дорогою дальней.

Закрыты ворота. Задвинуты ставни.

Молчат переулки, ворочаясь глуше

Средь пышных сугробов и снежных подушек.

А в небе, где выгнуты лунные скулы,

Меняются звездные караулы.

Им дорог покой этой ночи унылой,

И строже их стража над братской могилой,

 

Где старые клены стоят полукругом,

Где спят партизаны, обнявши друг друга,

Как будто умершие могут согреться…

Растут красноцветы из каждого сердца

И вьются под снегом, огнем полыхая.

Так жизнь партизан полыхала лихая,

Клубилась метелью, ветрами дышала…

Но спят партизаны… Им вечности мало!

В. Аврущенко

 

После освобождения

Ещё гетто, но стены упали,

ворота раскрыты в мир войны и надежды…

 

Тревожна душа моя,

И грустно поет она

О милом, хорошем, родном…

И как-то тревожно мне,

И струны дрожат в душе,

Как листьев осины хор…

 

Как хочется вдаль лететь

Подальше от глаз чужих,

От грязных языков толпы.

Мне хочется птицей быть,

В дали голубой парить,

Напиться с цветов росы…

 

Чтоб ветер весенний развеял

Тревогу, тоску и печаль,

Поднял бы до облаков белых,

Обнял бы, лелеял, ласкал…

 

Тревожна душа моя,

И грустно поет она

О милом, хорошем, родном…

И как-то тревожно мне,

И струны дрожат в душе,

Как листьев осины хор.

Н. Вайсман

 

День освобождения Минска

Хорошо, что в моей столице

Так давно не пахнет войной.

Сладко пахнет здесь медуницей,

Свежескошенною травой.

 

И шмели гудят басовито.

Хоть бензином пахнёт слегка —

Здесь полыни горечь разлита,

И жасмина нотка сладка.

 

Только память мне бьёт по нервам,

И ведёт беду в поводу —

Так же пах он и в сорок первом,

Приснопамятном том году.

 

Гаснут стёкла оконных створок,

Город в плен берёт тишина...

Но на мирный и спящий город

Накатила волной война.

 

С первых дней войны круговерти

Был он пламенем весь объят.

Пахло гарью, и пахло смертью,

Сапогами чужих солдат.

 

Солнца диск исчез с небосвода.

Словно ночи, все дни темны.

На три долгих тоскливых года

Город пленником стал войны.

 

Он мечтал дожить до рассвета —

Только честь ему дорога.

И сражалось с врагами гетто,

И подполье било врага.

 

Город пленным стал — но не мёртвым,

Не кричал никому — Ратуй!

И в далёком сорок четвёртом

Нам победу принёс июль.

 

И светились радостью лица,

И смертельный окончен бой...

Хорошо, что в моей столице

Так давно не пахнет войной.

М. Баранчик

 

Города-герои. Минск

Помнит героев своих

Беларусь.

Словно свеча

Обелиск.

Памяти павших

Душою коснусь...

Площадь Победы.

Минск.

 

Страшное время —

Разруха, война.

Горе и боль вокруг.

Речь оккупантов

Повсюду слышна.

Минск,

Ты не взят на испуг.

 

Сотни отрядов

В стране партизан.

Смело идут

На риск.

Не запугать оккупантам

Славян.

Ты — победитель,

Минск!

Влада Успенская

 

Освобождение Белоруссии

Под кодовым названием «Багратион»

Всё началось, как должно, с канонады.

Это ещё один укрепрайон

Фашистский рвут советские снаряды.

 

Ещё одна тяжёлая глава

Немыслимо тяжёлой эпопеи.

Победа не бывает не права,

Но от таких потерь душа немеет.

 

Зашевелился партизанский край,

И так жить не дававший оккупантам.

Не всех смогли угнать в немецкий «рай»

И заживо спалить зондеркоманды.

 

По топям и болотам шли вперёд,

Тащили на себе «Катюши», танки,

Чтобы с Хатынью не сожгли народ,

Запрятавшийся в норы и землянки.

 

...Здесь до сих пор земля начинена

Разнокалиберным железом ржавым,

И где-то здесь утоплена война

С подружкой закадычною костлявой.

 

Здесь до сих пор звонят колокола,

Звонят, звонят, звонят, не умолкая.

Невинно убиенные глядят,

Пустых глазниц рукой не прикрывая.

И. Алексеев

 

Операция «Багратион». 80 лет освобождения Белоруссии

Над Белой Русью облаками

Победный реет гордо дух.

Здесь правда жизнью обладает;

Свет веры, чести не потух.

 

«Багратион»! Вошла в анналы

Истории побед-боёв

Битв операция для славы

И для изгнания врагов!

 

Сорок четвёртый — год свершений:

Огни войны дымят, горят,

Спасенье на полях сражений

Герои Родины творят!

 

Какою страшною ценою

Освобождение страны!

Землёю и слезой, золою

Прах миллионы тел хранит.

 

Июль распластан жаром битвы.

Двойной фашизму в грудь удар —

«Центр» рассечён как острой бритвой.

Хатыни вспомни, враг, угар!

 

Обуглен корень жизни. Дети

И женщины, дома, душа

Огнём распяты! Страхи смерти

Убийц настигнут, в ад круша.

 

Семьёй единой братья, сёстры,

Солдат и маршал, фронт и тыл

безжалостный и перекрёстный

огонь вели! Дух вражий стыл.

 

В болотах и лесах, равнинах

Кровь морем армий, партизан —

Восстали твёрже скал гранита!

Народ мой в вечность жизнь вписал,

 

Чтобы не ведали потомки

Концлагерей и рабства, зла,

Слегли кровавые подонки,

Трава из тлена их росла…

 

Штыками слава на кургане

Обнажена. Дожди слезой.

Пусть Солнца свет играет в камне,

И мир царит над всей землёй.

 

Я знаю: Счастье над страною

Садами души всколыхнёт!

Героям памятью святою

Отчизна нас вперёд ведёт!

 

В Союзе кровном облаками

Победы дух. И не изгнать!

Захватчикам хребет ломает

Всех братьев Родина и мать.

В. Кольчугин

 

Освобождение Белоруссии

О, Белоруссия! Всё кличет

В твоих лесах погибших жизнь:

Два миллиона двести тысяч

Здесь зверски истребил фашизм.(1)

 

Увы, среди толпы уродов

Своих предателей не счесть —

На пару с немцами в те годы

Людей живьём сжигали здесь.

 

В лесной заброшенной сторонке,

Где летом жар, зимою стынь,

Они, жестокие подонки,

Сожгли известную Хатынь. (2)

 

А сколько их, таких Хатыней,

Познал несчастный этот край! (3)

Районы целые в пустыни

Здесь превратил фашистский «рай».

 

В ответ отважно партизаны ( 4)

Врага громили день и ночь,

Районы брали на тараны,

Чтоб нашей армии помочь.

 

Пришла пора казнить уродов

И гнать фашистов за кордон.

План доведён до каждой роты

С названием «Багратион». (5)

 

Четыре фронта бьют фашистов, (6)

Бобруйск и Минск зрят их в «котлах». (7, 8)

Напор советских войск неистов —

Умело действуем в боях.

 

Мы научились за три года

Фашистов смело побеждать.

Пришла расплата, слава Богу,

Настало время их изгнать.

 

Метались немцы в пекле ада

Под грохот взрывов. Им везде

Пришла жестокая расплата,

Врагу пощады нет нигде.

 

Взят Минск, войска дошли до Бреста. (9, 10)

Взят курс на Польшу и Берлин.

Бои за Вислу. Вот так лето!

Какой в Европу вбили клин!

 

На юге Львов берём мы в клещи. (11)

На Сандомир идут войска.

Везде победы наши блещут,

Повсюду крепко бьём врага.

 

Сорок четвёртый год отменно

Вошёл в историю побед: (12)

В Берлине будем непременно!

Преград для этого нам нет.

 

1. 30 марта 1941 г. на совещании высшего командного состава вермахта Гитлер подчеркнул, что в войне против Советского Союза борьба будет вестись «на уничтожение», что «борьба будет сильно отличаться от борьбы на Западе. На Востоке жестокость мягка для будущего». В соответствии с генеральным планом «Ост» предусматривалось уничтожение на территории СССР и Польши 120-140 млн человек. «Двенадцать заповедей поведения немцев на востоке и их обращение с русскими» от 1 июня 1941 г. и др. освобождали фашистских солдат от ответственности за преступления и возводили зверства по отношению к мирному населению в ранг государственной политики.

2. 22 марта 1943 г. фашистский карательный отряд № 118 сжёг и расстрелял пытавшихся вырваться из горящего сарая 147 жителей белорусской деревни Хатынь, в т. ч 75 детей. В составе карателей было около 100 немцев и 200 бывших военнопленных красноармейцев, завербованных в полицаи в западноукраинском городе Черновицы.

3. Характерной особенностью политики геноцида и «выжженной земли» стало уничтожение населённых пунктов вместе с жителями. За годы оккупации (1941-1944 гг.) гитлеровцы провели в Белоруссии более 140 крупных карательных операций. Тысячи деревень сметались с лица земли, население истреблялось, угонялось в лагеря смерти или в фашистское рабство. Карат. операции проводились службами безопасности вермахта, подразделениями СС и полиции. Из 9200 нас-х пунктов, разрушенных и сожженных гитлеровцами в Белоруссии во время Великой Отечественной войны, свыше 5295 фашисты уничтожили вместе со всем или частью населения в период карательных операций.

4. К концу 1943 г. окрепшие партизаны стали вытеснять оккупантов не только из отдельных деревень, но и целых районов Белоруссии, 60% территории Белоруссии контролировали партизаны.

5. Замысел огромной по размаху и масштабам операции «Багратион» сводился к следующему: глубокими ударами 1-го, 2-го, 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов разгромить основные силы группы армий «Центр» в тактической и ближайшей оперативной глубине, освободить Советскую Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления советских войск в западных областях Украины, Прибалтике, Восточной Пруссии и Польше.

6. 23 июня 1944 г. начали генеральное наступление войска 1-го Прибалтийского и 2-го Белорусского фронтов (командующие генерал-полковники И. Х Баграмян и И. Д. Черняховский), 24-го июня перешли в наступление войска 2-го Белорусского фронта под командованием генерала армии К. К. Рокоссовского.

7. «27 июня в районе Бобруйска образовалось два котла, в которых оказались немецкие войска 35-го армейского и 41-го танкового корпуса общей численностью до 40 тыс. чел.» (Г. К. Жуков. «Воспоминания и размышления).

8 «К исходу 3 июля основная группа соединений 4-й армии немецких войск оказалась отрезанной от путей отхода и зажата в кольце восточнее Минска. В окружение попали 12-й, 27-й, 35-й армейские, 39-й и 41-й танковые корпуса общим количеством более 100 тыс. чел. боевого состава… К 11 июля, несмотря на оказываемое сопротивление, окружённые немецкие войска были разбиты, взяты в плен или уничтожены. В числе 57 тыс. пленных оказались 12 генералов, из них 3 командира корпуса и 9 командиров дивизий» (Г.К. Жуков. «Воспоминания и размышления»).

9. 3 июля Минск был полностью очищен от врага.

10. 28 июля 1944 г. войска 1-го Белорусского фронта, разгромив брестскую группу противника, освободили г. Брест и Брестскую крепость.

11. Львов был взят нашими войсками 27 июля 1944 г.

12 «В летнюю кампанию 1944 г. советские войска провели 7 крупных операций по окружению и разгрому немецких группировок.

В. Тяптин

 

Цена Свободы

(Освобождение Беларуси)

 

История Свободы такова…

Война всегда подходит незаметно.

И в час, когда ещё спала страна,

Германия напала повсеместно.

 

Настало время затяжных боёв,

Период обороны, отступлений…

Года тревог и материнских слез,

Пора кровавых битв и огненных сражений.

 

Сражались все! Пока хватало сил…

Отстаивали крепость Бреста в бое,

А враг удары чаще наносил,

Но мы держались стойко в обороне.

 

Сражаемся за город Могилев,

Все нарастает среди войск интрига —

«Какой итог кровавых сих боёв?»

А вывод прост — провал блицкрига!

 

Война уже как длится второй год,

Борьба всё набирает обороты,

Но не сдаётся дружный наш народ —

На всё готов ради своей Свободы!

 

В огне пылали наши города,

С лица Земли стирались километры…

И процветали смерти лагеря,

Где в пытках умирали плена жертвы.

 

В лесной землянке, сидя у костра,

Солдаты восстанавливали силы.

Гармонь звучала тихо до утра,

Печаль, тревогу с песней уносило.

 

Полон диверсий сорок третий год —

Повсюду партизаны, эскадрилья.

Подпольно борется простой народ,

Нет времени для грусти и унынья!

 

Март месяц подойдёт к концу вот-вот

Опять беда крадётся незаметно

Еще не знает бедный наш народ,

Мстить за своих надумал враг ответно.

 

Что месть суровой будет, как всегда,

Что пострадают снова наши люди!

Что всю «Хатынь» враги сожгут дотла,

И никому пощады там не будет!

 

И вот уже просвет в кромешной тьме,

Всё больше территорий под контролем.

Освободили гордо в сентябре

Солдаты Комарин в отважном бое.

 

За Комарином — Хотимск и Мстиславль,

Сражения длились при любой погоде!

И вот уже дождями льёт ноябрь

От радости, что Гомель на свободе!

 

Сорок четвертый встретили уже

Этап финальный, близится Свобода…

И на болотах, в полной темноте

Готовится «ловушка» от народа —

 

Крупнейшая за годы операция,

В строю ответит каждый батальон.

Её свершила «партизан нация»

Название её — «Багратион».

 

За всех детей, за женщин, стариков,

И за родной Земли перевороты,

За всех своих убитых земляков —

Строчит «Катюша» эшелон пехоты!

 

Третье июля, но всё тот же год,

Первый этап подвёл свои итоги…

За Минск сраженье смертное идет.

В «котле» уже сгорают «Центра» ноги.

 

Мы вырвали из лап свою Сморгонь,

Освободили вскоре наше Гродно.

За Брест усердно все вели огонь

Второй этап окончен превосходно!

 

Противник изгнан! Наконец пришла

Такая свежая, желанная Свобода,

Но не забудет вольная страна,

Про мужество отважного народа!

 

Три года, один месяц и шесть дней…

Страна страдала под фашистским игом!

И каждый третий из простых людей,

До самой смерти жил военным «мигом»…

 

История запишет имена,

Как «Тигра» Вы в трясине утопили,

Как знаменем гордилась вся страна,

Как воевал наш «Т-34».

 

Тяжёлые те были времена.

И сердце ветеранов не забыло!

Какой ценой Свобода нам дана,

Навеки в нашей памяти застыло!

А. Орловская

 

* * *

Беларусь!

Общий День Рожденья

Взрослых и детей —

День Освобожденья

Родины своей!

 

Третьего июля

Был повержен враг,

Смелым верит пуля,

Красный поднят стяг!

 

Только у Свободы

Горькая цена,

Пролетают годы

И живёт страна:

 

Маленькая очень,

Но велик народ,

Треть сынов и дочек

Потерял в тот год.

 

Помнят поколенья,

Знают вкус Побед…

Будет продолженье

У веков и лет!

О. Пылаева

 

* * *

Поздний вечер. Третьего июля.

Вновь гремит торжественный салют.

Он — для всех героев, что вернулись

С той войны, для тех, кого все ждут.

 

У Кургана Славы ветви низко

Клонит ива — мир печальней стал…

И напоминают обелиски

Нам о всех, кто смертью смерть попрал.

А. Избицкий

 

75 лет после войны

Сорок четвертый год. Народ в надежде.

Мы отучали немца воевать.

Не такой тогда он был, как прежде,

Но был силён ещё, чего скрывать.

 

Он отступал. Свои войска теряя,

Плененными, убитыми в боях,

В штабах они, потери те считая,

Предвидели, что наступает крах.

 

Но не могу я на хвалебном тоне,

Сказать, что нам досталось всё легко:

Могильных холмиков счёт миллионный

И похоронок столько ж лоскутков.

 

Сколько легло лишь в нашей Беларуси,

Сколько лилось тут кровушки людской,

«Багратионом» всё-таки горжусь я —

И уровнем работы здесь штабной…

 

Родители свидетелями были

В долгожданный, сорок четвертый год,

Как немцев в Бресте, в крепости бомбили,

Как через Буг обозы пошли вброд.

 

Как фронт застыл на Висле, у Варшавы.

И сотни тысяч там легли солдат…

Недружественной стала та держава —

Переписать историю хотят.

П. Пальчук

 

Освобождение Бреста (28 июля)

Отмечаем день освобождения —

Но нынче отмечает город Брест.

Мы память чтим всем нашим поколеньем,

Мы все живём тут — все из этих мест.

 

Отец и мать — свидетели живые —

Им по пятнадцать-восемнадцать лет,

Ведь слышали: по Бресту пушки били,

И падал самолет, оставив след.

 

И хоть от Бреста и не так далёко —

А напрямую верст до двадцати,

Но сильно все гремело на востоке

И ночью грохот тоже не затих.

 

Бомбили самолеты ночью крепость,

Бросали для подсветки фонари.

Утром затихло, но над тем же местом

Дым был густой. Там, видно, всё горит…

 

Немцы с утра в деревне появились —

Возле управы их было авто.

Поспешно в её кузов погрузились

И более не видел их никто.

 

К полудню русские пошли машины,

А следом обоз конный подошёл.

У Буга, слившись все в одно едино,

Вброд через речку весь поток прошел.

 

В Бресте прекратилась стрелянина,

Город взят. Войска пошли вперед.

И хоть ещё опасны были мины,

Но на руинах ликовал народ.

П. Пальчук

 

На могиле семьи Кижеватова

От Бреста в трех десятках километров

По Ковельскому направлению,

Дорожка по траве еле заметна,

Уходит в лесонасаждение.

 

В ста метрах от дороги — стоп машина!

Остановись! И низко поклонись!

Земля тут кровью полита обильно,

Тут жизни мам, детей оборвались…

 

В первые дни, когда война ворвалась,

И на границе ещё шли бои,

Но семьи пограничников остались,

Сменив квартиры, кто успел свои. 

 

Бои утихли, семьи же героев,

Прятались по сёлам, у людей.

Но незнакомых не особо скроешь

И кто-то выдал несколько семей.

 

Под расстрел попали Кижеватовы:

И детишки, и жена, и мать.

Кто приют дал — стали виноватыми,

Дали команду тоже расстрелять…

 

Тут спустя годы памятник воздвигнут,

Порядок дети ходят наводить,

Ведь помнит наш народ тех жертв безвинных,

Как о героях память сохранит.

П. Пальчук

 

Тихмяновская высота

Свинец косил верхушки сосен,

Сверкали взрывы в темноте.

Их было ровно 38

На белорусской высоте.

 

Четыре вражеских атаки

Они сумели отстоять.

Пятьсот врагов в неравной драке

Остались на поле лежать.

 

Из ран сосны смола сбегала

На раскалённый миномёт.

И мин совсем осталось мало,

А враг к вершине всё ползёт.

 

Гранаты на исходе тоже,

И кончилась давно вода.

Комсорг дивизии, Сережа,

Огонь вдруг вызвал на себя.

 

Под взрывами к земле прижались

Солдаты мужество храня.

В горящей ржи лежать остались

Вазиев и его друзья.

 

С друзьями не легко прощаться,

И на салют патронов нет...

Им было всем по 18,

А командиру 20 лет.

 

Ценою жизни отстояли...

И, знать, в народе не спроста

Её сегодня называют —

Тихмяновская высота.

Р. Агеева

 

Освобождение Минска

Дугой охвачены позиции врага.

Она составила три сотни километров.

Фронты. Их тоже три.

Нацелены на Минск,

Чтоб взять в клещи

Всю группировку армии немецкой.

 

Не только Минск. Задача глубже.

Прибалтика и рубежи границ страны

В той операции виднелись ясно,

Хотя не виделся конец войны.

 

Фронт Баграмяна. Первый Прибалтийский

Громил под Полоцком врага

И устремлялся к берегам балтийским

Освобождать столицы, города,

Деревни, мызы угрожая

Всей группировке «Севера», её крыла.

 

На Третий Белорусский (Черняховский)

Возлагалось: Форсировав Березину,

Минск, справа, обходя, закрыть дорогу

Из Минска к западу, в Германию.

 

Как снежный бури ход,

Как грозный ливень,

Пошли войска вперёд. «На Минск»!

Освобождают первого июля

Город Борисов, расчищая путь.

 

В Борисове погиб геройски

Отважный экипаж.

Танкисты Рак, Петряев и Данилов

Ворвались в город первыми в тот раз.

 

Вселяя панику, давили

Машины и штабы.

Вели огонь, пока снаряды были,

Пока их не подбили, не сдались.

 

За то им памятник в Борисове воздвигнут,

Чтоб помнил каждый житель там

Освободителей, гвардейский третий корпус,

Солдат трех армий, жизнь подаривших ВАМ.

 

В боях за Минск вновь отличились

Танкисты Пятой, двух корпусов,

Бурдейного танкисты и пехота

Двух армий,

За танками спешащих, не жалея ног.

 

Комфронта Рокоссовский,

Первый Белорусский, став маршалом СССР,

Гнал немцев к Минску армией (Горбатов).

А с ней гвардейский Первый и Девятый,

Танкисты двух отважных корпусов.

 

Второго, третьего июля

Бои кромешные за Минск.

Немецких пять дивизий отражали

Атаки танков и спасая

Не просто шкуру — жизнь.

 

Итогом операции «Багратион» явилось —

Крушение армейской группы «Центр»,

Той, что к Москве, начав войну, стремилась,

Была отброшена. Погибла здесь.

 

Стотысячная группировка армий «Центра»

Повержена, окружена, сдалась.

В Москве по улицам прошла, стыдясь,

Я был свидетелем в тот день,

Их продвижения, молчание и гордость

На лицах москвичей в тот час.

 

Июль. Отличная погода.

Светит солнце.

Москва, центр города.

Стоит народ.

Широкой улицей по городу идет

Предвестница Победы.

Ждет

Её весь мир.

Весна придет,

И счастьем засветятся лица снова.

Б. Кочетков

 

Песни:

 

Белоруссия

Музыка: А. Пахмутова

 

Белый аист летит,

над белесым полесьем летит.

Белорусский мотив

в песне вересков, в песне ракит.

Всё земля приняла:

и заботу, и ласку, и пламя.

Полыхал над землёй

небосвод, как багровое знамя.

 

Молодость моя — Белоруссия,

песни партизан, сосны да туман.

Песни партизан, алая заря.

Молодость моя — Белоруссия.

 

Наша память идёт

по лесной партизанской тропе,

не смогли зарасти

эти тропы в народной судьбе.

Боль тех давних годин

в каждом сердце живёт и поныне,

в каждой нашей семье

с нами малые дети Хатыни.

 

Белый аист летит

над полесьем, над тихим жнивьём,

где-то в топи болот

погребён остывающий гром.

Белый аист летит,

всё летит над родными полями,

землю нашей любви

осеняя большими крылами.

 

Молодость моя — Белоруссия,

песни партизан, сосны да туман.

Песни партизан, алая заря.

Молодость моя — Белоруссия.

Н. Добронравов

 

Каждый четвёртый

Музыка: Т. Хренников

 

Ой, как летели птицы высоко

Сквозь непогоду да темноту!

Каждый четвёртый на небе сокол,

Каждый четвёртый сбит на лету.

 

Разве забудешь грозные ночи

Раненных веток стон или скрип?

Каждый четвёртый в роще дубочек,

Каждый четвёртый в бурю погиб.

 

Звук этой песни, тихой и грустной,

Вечно со мною, вечно во мне.

Каждый четвёртый из белорусов,

Каждый четвёртый пал на войне.

М. Матусовский

 

Память сердца

Музыка: И. Лученок

 

Когда ночь город обнимает

И молча звезды зажигает,

А песня сердце приласкает,

И Минск уставший мирно спит, —

Не спится только ветерану,

Войны минувшей партизану:

Ночь растревожила в нем раны,

И память сердца говорит.

 

И вновь уходят в тьму ребята,

И вновь молчит в ночи засада.

Но в тишину бьют автоматы,

И закипает жаркий бой!

 

И снова небо полыхает,

И кто-то яростно стреляет,

И на траву тебя бросает,

И звезды кружатся с тобой.

 

И пусть ты кровью истекаешь,

И пусть ты даже умираешь,

Но все равно ты побеждаешь,

А побеждая, ты живешь.

 

Когда над городом светает,

И ночь на запад отступает,

И даже песня замолкает,

А Минск уставший мирно спит, —

Не спится только ветерану,

Войны минувшей партизану:

Ночь растревожила в нем раны,

И память сердца говорит.

М. Ясень

 

Юный партизан

Музыка: В. Белый

 

В ту ночь, среди густых ветвей,

Кружил в лесу туман.

С отцом двенадцать сыновей

Пришли до партизан.

 

За ними следом в наш отряд,

В наш потаенный дол,

Их самый юный, младший брат,

Тринадцатый, пришел.

 

Сказал: «Расстреляна сестра,

А мать избу сожгла,

На месте нашего двора

Лишь пепел да зола.

 

Родную сталинскую речь

Я знаю наизусть,

Хочу я с братьями сберечь

Отчизну-Белорусь».

 

Ушел в разведку мальчуган.

Недолго ждать пришлось...

Мы ночью поезд у врага

Пустили под откос.

 

С отцом в сраженьи впереди

Тринадцать сыновей

Вовек врагам не победить

Народ богатырей.

Я. Шведов

 

Песня белорусских партизан

Музыка: И. Любан

 

Друзья, припомним огневые дни,

Наш боевой союз.

Как в битвах отстояли мы

Родную Беларусь.

 

Ночью и днём

Гневом, огнем

Сердце горело от ран.

Выродков, псов,

Заклятых врагов

Насмерть громил партизан.

 

Про нас, друзья,

Расскажет шумный бор.

Расскажут города,

Как бились мы с фашистами

В суровые года.

 

Ночью и днём,

Гневом, огнём

Сердце горело от ран.

Выродков, псов,

Заклятых врагов

Насмерть громил партизан.

 

Стояла ночь, и полыхал пожар

В краях родной земли.

За Беларусь Советскую,

В бои мы смело шли.

 

Ночью и днём,

Гневом, огнём

Сердце горело от ран.

Выродков, псов,

Заклятых врагов

Насмерть громил партизан.

Петрусь Бровка

 

Баллада о матери

Музыка: И. Лученок

 

На битву кровавую сына проводишь из хаты,

На счастье, удачу решила посеять зерно ты.

И если зерну суждены будут добрые всходы,

Так сын невредимым, со славой вернётся с похода.

 

Тревожно вздохнула, в слезах материнская доля —

Попали те зёрна на камень щербатый у поля,

И мать опустилась бессильно на камень в тревоге,

Заплакала горько, и с болью сказала дороге:

 

 — Послушай, дорога, и сделай свой камень мукою,

За это я вербой готова тут встать пред тобою.

 

Дорога ответила: — Даром душевные траты,

Те зёрна не в землю — упали на камень щербатый,

Они не взойдут, не проси, ведь не в землю попали,

Ни разу не сеяли здесь, и ни разу не жали!

Не будет от камня, попавшего к нам издалёка,

К тебе снисхожденья. — Сказала дорого жестоко.

 

В отчаянье мать, в исступлении камню вскричала:

— Что, слёз материнских для камня бездушного мало?

Так слушай же — кровью своей я тебя заклинаю:

Ты станешь землёю, а камнем останусь сама я...

 

И клятвой тройною тот камень бездушный прокляла,

Стал камень землёю, сама она камнем тем стала.

Аркадий Кулешов (Пер. с бел. Б. Эльшанского)

 

Освобождение Белоруссии

Беларусь первой приняла удар фашистской Германии. Легендарная Брестская крепость — символ мужества и беспрекословной стойкости защитников родины. Беларусь была почти стерта с лица земли. Шрам на теле Беларуси — Хатынь. Объятая пламенем деревня вместе с жителями навсегда вошла в историю как символ бесчеловечности нацистов и их пособников. Каждый третий житель Белоруссии погиб. Но несмотря на все эти ужасы, несмотря на политику массового уничтожения белорусского народа, которую проводили фашисты, народ не покорился. Люди уходили семьями в партизанские отряды, в подполье, добровольцами на фронт. Фактически сопротивление оказывала каждая семья, каждая женщина, которая спасала раненых, которая обеспечивала едой, помогала партизанам. В советское время были известны фамилии Бумажкова, Павловского, которые на Гомельщине создали первый партизанский отряд. Такой же отряд создан на пятый день войны под командованием Василия Коржа на Пинщине. Примерно в это же время на Витебщине поднялся легендарный Батька Минай — герой Первой мировой. Небольшие партизанские отряды начали формироваться с самого начала войны. Среди самых юных героев Великой Отечественной войны — белоруска Надя Богданова. Партизанка-разведчица начала свою войну с нацистами в девять лет. По данным статистики, на территории Беларуси действовали 374 тысячи партизан, семьдесят тысяч составило подполье. А общая их численность — почти миллион человек. Не говоря уже о той помощи, которую оказывало всё население: женщины пекли хлеб в партизанских зонах, выхаживали раненых, добывали и передавали связным важные сведения. Такого масштаба антигитлеровского сопротивления врагу не было, наверное, ни в одной стране мира.

Освобождение Беларуси было одной из самых сложных задач Красной армии и продолжалось с сентября 1943-го по июль 1944-го. Беларусь начали освобождать в сентябре 1943-го в ходе Черниговско-Припятской наступательной операции, которая стала первым этапом битвы за Днепр. С 10 по 30 ноября Белорусский фронт под командованием генерала Константина Рокоссовского, провел Гомельско-Речицкую операцию. 18 ноября была освобождена Речица, а 26 ноября — Гомель, первый из областных центров. В ходе операции войска активно взаимодействовали с партизанами, которые проводили разведку и разрушали линии связи и транспортные коммуникации. Всего осенью-зимой 1943 года освободили полностью или частично 19 районов Гомельской, Полесской, Могилевской и Витебской областей. С 8 января по 8 марта была проведена Калинковичско-Мозырская операция. 14 января освободили Мозырь и Калинковичи. Важнейшую помощь войскам оказали партизаны. Они наносили удары по дорогам, по которым отступали оккупанты. Многие населенные пункты были освобождены партизанами еще до прихода армии.

Но самое важное значение в освобождении Беларуси от немецко-фашистских захватчиков имела Белорусская наступательная операция под названием «Багратион». Войска четырех фронтов, среди которых Первый, Второй, Третий Белорусские и Первый Прибалтийский, нанесли мощнейшее поражение противнику. Мужество воинов‚ талант командующих Рокоссовского, Черняховского, Баграмяна, Захарова и других выдающихся военачальников определили превосходство советских войск на полях сражений. Была разгромлена самая мощная немецкая группа армий «Центр». Это стало началом краха нацистской Германии. Стратегическая наступательная операция «Багратион», проведенная с 23 июня по 29 августа 1944 года, стала образцом полководческого искусства и одной из крупнейших за всю военную историю: Общий замысел состоял в сокрушении флангов группы армий «Центр», окружении основных ее сил восточнее Минска и полном освобождении Беларуси. Освобождение Беларуси по замыслу советского Верховного главнокомандования должно было стать ключом к успеху всей летней кампании 1944 года. Эта победа кратчайшим путем выводила советские войска к границе с Германией и создавала выгодные условия для нанесения мощных ударов по группировкам противника на Украине и в Прибалтике. Операция «Багратион» началась 23 июня 1944 года, когда на врага артиллерия обрушила огненный шквал. 23 июня освобождены Лельчицы и Шумилино, 25-го — Сенно и Бешенковичи, 26-го — Витебск... Танковые и общевойсковые соединения 1-го Белорусского фронта, наступавшие в направлении Бобруйск, Минск, 29-30 июня встретили сильное сопротивление противника на рубеже реки Свислочь. Фашистское командование, перебросив на этот рубеж 12-ю танковую дивизию, стремилось воспрепятствовать обходу Минска с юго-востока. Преодолев сопротивление врага, наши танковые соединения вышли в район Пуховичи и частью сил начала совершать маневр в обход Минска с юга. Одновременно с наступлением в направлении на Минск успешно развивалось преследование гитлеровцев и в направлении на Барановичи. Кавалерийские соединения, наступавшие на этом направлении, во взаимодействии с общевойсковыми и механизированными соединениями преодолели сопротивление противника на промежуточных рубежах обороны и уже 30 июня заняли город Слуцк…

Минская операция началась 29 июня, когда войска 3-го Белорусского и 1-го Белорусских фронтов нанесли удар по противнику. Совместно с войсками 2-го Белорусского фронта было завершено окружение Минска. Весомую помощь войскам оказали белорусские партизаны, устраивавшие засады на путях отступления немецких сил, громили штабы, уничтожали мосты и переправы. 29—30 июня войска 3-го Белорусского фронта вышли к Березине, форсировали ее и продолжили стремительное продвижение на Минск.

3 июля танковые соединения фронта, сбивая неприятельские силы с занимаемых ими рубежей, вышли к Минску с юго-востока и совместно с войсками 3-го Белорусского фронта замкнули кольцо окружения. В 7:30 утра 3 июля советские войска прорвались в центр города. Согласно донесению начальника штаба 3-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта А. П. Покровского, в 9:00 3 июля советские войска полностью очистили столицу Белоруссии от фашистов. Так с 28 июня по 4 июля войска 3-го Белорусского фронта совместно с войсками 1-го Белорусского фронта освободили столицу Белоруссии Минск — важнейший стратегический узел обороны фашистов на западном направлении. Город был захвачен врагом в самые первые дни Великой Отечественной войны, еще 28 июня 1941 года. Во время оккупации в Минске и его окрестностях фашисты убили свыше 400 тысяч человек (включая военнопленных красноармейцев), было разрушено до 80% жилых домов, уничтожены почти все предприятия и учреждения науки и культуры. Оккупация длилась долгих 1100 дней.

Жители Минска встречали своих освободителей с цветами, на улицах играла музыка. И хотя город был изранен, многие его дома были объяты пламенем, Минск пел и у всех на лицах сияло выражение счастья. В честь освобождения Минска в Москве был дан салют из трехсот двадцати четырех орудий. Двадцать четыре раза в июльском небе полыхали огни славы и почета в честь доблестных освободителей столицы Советской Белоруссии. В 7:00 утра 4 июля в Минске начали работать советские партийные и государственные органы. 5 июля с освобождением Минска Иосифа Сталина поздравил премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль.

Ликвидация немецкой группировки, окруженной на востоке и юго-востоке от Минска, продолжалась до 11 июля. В «Минском котле» противник потерял 70 тысяч человек убитыми, более 30 тысяч человек были взяты в плен, в том числе 12 генералов. Вскоре было завершено окружение основных сил 4-й германской армии, всего 105 тыс. чел. К 12 июля группировка была ликвидирована. За умелые и героические действия в ходе Минской операции 1944 года, 52 соединения и части были удостоены почетного наименования «Минские».

16 июля 1944 года в Минске состоялся партизанский парад в честь освобождения белорусской столицы. Утром на бывшем ипподроме и прилегающих к нему улицах выстроились 30 партизанских бригад и 2 отдельных отряда. В шествии приняли участие 30 000 партизан, а приветствовали их 50 000 минчан. Это единственный пример подобного парада за всю историю Войны. Более 140 тысяч партизан и подпольщиков Беларуси были награждены орденами и медалями, а 88 из них присвоено звание Героя СССР.

На следующий день после партизанского парада в Минске, состоялся «парад побежденных». Пленных гитлеровцев из Беларуси привезли в Москву. Взятые в плен оккупанты 17 июля 1944 года предстали перед жителями города, который они так и не смогли взять. По улицам столицы провели 57,6 тыс. военнопленных из белорусских котлов. В том числе более 1 тыс. офицеров и около 20 генералов. Общая длина колонны при движении по городу составила примерно 5 километров.

Впервые в наступательных действиях Красной Армии противник был окружен и разгромлен в результате параллельного и фронтального преследования на глубине 200-250 км от переднего края обороны. Белорусская операция продолжалась до 29 августа. После взятия Минска Красная Армия уничтожала врага на разных направлениях: в Полоцке и Молодечно, Браславе и Столине, Лунинце и Россонах…В результате операции «Багратион» Красная армия продвинулись на запад более чем на 600 км. Были освобождены Беларусь, часть Прибалтики, восточные районы Польши. За освобождение Минска и других городов свои жизни отдавали лучшие сыны Отечества. Это был поистине массовый героизм. С 23 июня по 29 августа 1944 года потери Красной армии составили 178 507 человек, санитарные потери — 587 308 человек. Общие потери врага — не менее 450 тыс. человек. 158 480 немцев были взяты в плен.

 

Читайте также

Операция «Багратион». Освобождение Минска и всей Белоруссии

Хатынь: 75 стихотворений и поэм и 10 песен

«Освобождение Белоруссии: к 75-летию Победы» По страницам журнала «Союзное государство»

Брестская крепость: 170 стихотворений и песни

Партизаны: 150 стихотворений

Подвиг Зины Портновой: Биография и стихотворения

О книгах Алеся Адамовича «Каратели» и «Хатынская повесть»

Столица Беларуси — Минск

Беларусь. Приглашение к путешествию

Героический Брест