35 стихотворений о Циолковском

 

Слово о Циолковском

И над Калугой светят звезды,

А век событьями богат:

Уж на шарах взлетают в воздух,

И где-то создан аппарат,

Который над землей с разбега

Взлетает сажен на пятьсот,

Как будто с крыльями телега,

А может быть, наоборот...

В четверг в Собрании дворянском

Для уважаемых господ

Доклад о звездах и пространстве

Учитель физики прочтет.

 

Идет Калуга в ногу с веком,

Гремя оркестром полковым,

Глядит в упор на человека,

Усевшись в кресле перед ним,

Который вроде бы помешан,

А вместе с тем, как бы здоров.

 

Перед собраньем плеч и плешей

Он держит речь с шести часов:

— Я заявляю, господа,

Настанет время, несомненно, —

С земли межзвездные суда

Нас понесут во глубь вселенной.

 

Как в колыбели, человек

Рожден Землей, но, в самом деле,

Кто заявил, что он навек

Остаться должен в колыбели?

 

Кто? Но молчат в Собранье дамы,

А рядом с ними господа;

В них божества святое пламя

Давно погасло навсегда.

 

Для них давно все ясно, просто,

Привычками очерчен свет;

Не занимают их вопросы,

Ответа на какие нет...

 

Крылатку на плечи накинув,

Вниз по ступеням па крыльцо

Сбегает он, сутуля спину:

Там дождь и ветер бьют в лицо.

 

Один — и не в Калуге даже, —

Во всей вселенной одинок,

С тоской о звездах, словно с жаждой,

Уходит он, не чуя ног.

 

Вчера еще из глины создан,

Из мглы морей и света рек,

Уже тоскует в нем о звездах

Мятежный, гордый человек.

 

Он на кострах людского мненья

Сжигал не раз свои мечты,

И проклинал свой день рожденья,

И вновь отстраивал мосты,

И их раскидывал над веком

Для человечества всего...

 

Но как же трудно человеку,

Когда нет рядом никого!

 

*

Во всей вселенной петухи

Одни орут, как с перепугу.

Сады тихи, дома тихи,

Спит беспробудным сном Калуга...

 

А слух совсем пропал опять,

Как будто бы он слышит космос,

Где ничего не услыхать,

Хотя бы там взрывались звезды.

 

И пламя лампы на столе,

Что было гребнем петушиным,

По линиям стекла во мгле

Поднялось золотым кувшином.

 

Стекло не выдержит сейчас,

Но Циолковский, сидя рядом,

С него не сводит строгих глаз,

Как с прилетевшего снаряда.

 

Пред ним снаряд, а не стекло,

В нем сталь, и не фитиль, а дюза,

И раскаленное сопло

Сейчас взорвет от перегруза.

 

Оно должно быть не прямым,

Воронкой, раструбом кончаться, —

Как это не понятно им!

 

Кому «им»? Есть лишь домочадцы,

Что рядом за стеною спят,

Калуга есть, купцы, мещане,

И есть стекло, а не снаряд,

И топит он фитиль в молчанье,

И свой оглядывает мир,

Вернувшись из миров далеких, —

Как беден в нем он, глух, и сир,

И в помыслах смешон высоких.

 

*

На десять тысяч верст — Россия;

Деревни, реки и леса;

Пройди по ним сейчас, спроси их

И вслушайся в их голоса.

 

Смолчат или ответят сказкой,

А в ней звучит своя тоска —

Планеты, звезды, месяц ясный.

О, как дорога далека

От крыш соломенных, горбатых

До счастья просто, не до звезд!

 

Но где-то слышатся раскаты,

И зреют очертанья гроз,

И молнии в полнеба льются,

Ручьями пишут письмена, —

В эпоху войн и революций

Уже Земля увлечена.

 

А для него все это небыль;

Откуда знать ему во мгле,

Что к революции на небе

Лежит дорога по Земле!

 

Но все со временем решится.

Двух революций связан взмах:

Сначала на Земле свершится,

Чтобы свершиться в небесах.

 

Взаимосвязь для них — закон.

Не зря стремится к звездам гений,

И нужен будет небу он,

Как для земли стал нужен Ленин.

 

...Вселенная — глухое место,

Не докричишься, хоть ори.

И где есть кто-то — неизвестно,

И что там дальше — не смотри.

 

Дыра бездонная, сквозная.

Звезд раскаленные шары,

Переливаясь, не мигая,

Стоят без счета и поры.

 

Меж ними — голубой росинкой,

В метеоритных ливнях гроз,

Летит Земля своей тропинкой,

Морзит сквозь пламя и мороз.

 

Здесь чуда с неба ожидают,

Вздымая храмы, как персты,

Здесь на Луну собаки лают,

Здесь гасят на кострах мечты.

 

Но цифры пишет на бумаге,

Склонясь, не подымая век,

Брат Галилея, Тихо Браге,

И брат Ньютона — человек,

 

Еще непонятый, безвестный,

Упрямо строя к звездам мост

И слушая земные песни

Синиц, калиток и берез.

 

Не может разум согласиться

На одиночество Земли.

Не с неба ждать — к нему пробиться,

Не храмы строить — корабли,

Чтобы на дальние планеты

Ступить, свирепо веря в жизнь,

И прокричать, как в поле где-то:

«Эй, есть ли кто тут! Отзовись!»

 

*

С утра паял, лудил, слесарил,

Иных не ведая забот.

Достигли цены на базаре

Астрономических высот.

 

И словно бы над чудом века,

Над самоваром чьим-то, взлость,

Он размышлял Спинозой неким,

Когда явился странный гость.

 

Гость юн был и наивно мрачен,

Чтоб старше выглядеть, чем есть.

Он просьбой с ходу озадачил —

О звездах лекцию прочесть.

 

На фронт идет его бригада,

И, перед тем как выступать,

Бригаде непременно надо

Все о вселенной срочно знать.

 

Все! На его суконном шлеме

Плыла, багрова и горда,

Над звездами сияя всеми,

Пятиконечная звезда.

 

Она плыла, всех ярче, выше,

Над лбом в кудрях, как бы в венце,

И робкие глаза мальчишьи

Цвели на каменном лице...

 

Зал встретил дымом, потом, гулом.

Поблескивает тускло сталь.

Седой, косматый и сутулый,

Над залом Циолковский встал.

 

Поймут ли? Ну, а кто же боле

Поймет его! Костры паля,

В крови, в надежде, в муках, в боли

Рождалась новая земля.

 

И синими глазами юных

Сейчас глядела не она ль

В глаза ему! И над трибуной

Померкла близь, открылась даль.

 

В ней голос загорался, падал,

Взрывался гневом и парил.

Он звезды с неба, как награды,

Как будто яблоки дарил.

 

В бескрайнем мраке, в ливнях света

Вел по орбитам корабли,

На неизвестные планеты

Ступал разведчиком земли.

 

И дальше следовал без страха

Меж черных огненных громад.

Зал замирал, вздыхал и ахал,

Забывшись, два часа подряд.

 

И смолк. И тысячи ладоней

Умяли тишину в комок.

И, весь в скрипучей коже, конник

Вручил торжественно паек

Солдатский свой, скупой и щедрый,

Один достойный звездных тайн, —

Весь черный, как земные недра,

Как солнце жаркий, каравай.

 

Нет, не как плата и награда —

Как братья делят на земле

Все, что имеют, — боль и радость, —

Лежит сейчас он на столе.

 

И где-то, охватив до края

Лавиной стали, ливнем звезд,

Клинками небо озаряя,

Идет бригада в громе верст.

 

Идет, аллюра не жалея,

И от копыт вся степь гудит,

Весь шар земной, — и клич над нею:

«Даешь вселенную!» — летит.

 

*

Молчит земля перед дорогой,

В путь отправляя сыновей,

Скрывая радость и тревогу

От всех людей за всех людей.

 

И космодром, видавший виды,

Весь тишиной продут насквозь.

«Даешь вселенную!» — как выдох,

Чуть слышно кто-то произнес, —

Похоже, что седой, с глазами

Мальчишьими, сам генерал.

— Вы что-то, кажется, сказали?

— Нет, просто вспомнил, не сказал...

 

Земли бессмертье, космодром,

Планета стали и бетона!

И ближний предок за бугром —

Аэродром — лужок зеленый.

 

Несущих линий прочерк скуп,

Пустыня камня диковата.

Он рвется ввысь, зарывшись вглубь,

Чуть приподняв свои накаты,

Кося глазами амбразур,

В гребенках модниц позабытых —

В антеннах, взявших в контражур

Просторы дымные зенита,

А посредине, как Нотр-Дам,

Как пражский храм Святого Витта,

Корабль ракетный встал, упрям,

Глазурью розовой облитый.

 

Земли бессмертье, космодром!

Роса на тоненькой ромашке

Меж плит. И в тишине, как гром,

Пичуги песенка, бесстрашно

Присевшей там, на стапелях,

Одна в динамиках грохочет;

Сейчас их выключит Земля,

И время в счет войдет рабочий.

 

Его отсчитывать начнет

Пророк сутулый, бородатый.

Глухой, калужский звездочет,

Не понятый никем когда-то.

 

*

Не зря горит и светит гений

Сквозь одиночества года.

Он в круг грядущих поколений

Встает как равный, навсегда.

 

Москва слезы не утирала,

Взахлеб глазела, как с высот,

С эскортом молний в небе алом

Прошел, снижаясь, самолет.

 

Вся ходуном ходила площадь

С иными наравне в стране,

В одном сердцебиенье общем,

Как в день победы на войне.

 

Плясал и пел народ московский,

Самой вселенной одержим,

Как будто стал он Циолковским,

По меньшей крайности, самим,

 

Большим, огромным, увлеченным

Хозяином планет и звезд;

Он, словно перышко, в колоннах

Машину с космонавтом нес.

 

И с ним в колоннах рядом были

Его поднявшие в века, —

Никто не знает их фамилий:

Они в безвестности пока.

 

О них серебряные трассы

Вокруг планеты в простоте

Звенят, как пламенные праздники

На недоступной высоте.

С. Орлов

 

Циолковский

Мы едва различаем друг друга,

Опускается чёрная мгла.

Беспроглядная ночь над Калугой

Точно чуждая сила легла.

 

И мостов содрогаются фермы,

Поезда ускоряют разбег —

Эта ночь из романов Жюль Верна,

Пережившая собственный век.

 

И, раскрыв воспалённые жабры,

Ночь, как рыба, уходит ко дну,

Над землёю парят дирижабли,

Порываясь уплыть на луну.

 

Прикоснуться к созвездьям? Не поздно,

Но в ознобе лежит стратонавт,

И врачи необычно серьёзны,

Не сменяясь по нескольку вахт.

 

Он не спит и, нахохлясь, как филин,

Озирает просторы страны.

Нет, профессор ещё не бессилен,

Хоть минуты его сочтены.

 

Он встаёт в поединке со смертью,

Но руками разводят врачи…

«Завещание... В этом конверте:

Передайте…» — хрипит он в ночи.

 

Столько песен ещё не пропетых,

Там, на родине ветров и влаг,

Весь в лучах и туманных планетах

Неземной этот архипелаг.

 

Дождь ещё роняет капель, как монеты,

Путь ещё не окончен — живи!

Пусть в окрестностях старой планеты

Расцветает созвездье любви.

 

Он умрёт поутру… Отойдёт он,

Но закон притяженья земли

Победят молодые пилоты,

Выплывая из звёздной пыли.

 

И в провалах лазоревых трещин

Ярый путь среди бурь и дождя —

Путь, который потомкам обещан

В завещанье на имя вождя.

Ю. Инге

 

Несколько слов о Циолковском

В те дни, когда мы увлечённо

глядим на небесную гладь,

я должен о старом учёном

хоть несколько строк написать.

 

Напомнить о том человеке,

что жизнь проработал сполна

ещё в девятнадцатом веке

и в наши потом времена.

 

Он путь пролагал без оглядки

к светилам, мерцавшим во мгле,

старик, в неизменной крылатке

ходивший по нашей земле.

 

Ах, сколько ума и старанья

и сколько недюжинных сил

ещё в одиночку, заране,

он в вас, корабли мирозданья,

и в вашу оснастку вложил!

 

Ему б полагалась за это

(да некого тут упрекать)

при запуске первой ракеты

на месте почётном стоять.

 

Ему бы, шагнув через время,

войти, как в себя, в этот год

и праздновать вместе со всеми

её межпланетный полёт…

 

Я знаю неплохо, поверьте,

и спорить не думаю тут,

что нету у гениев смерти

и мысли их вечно живут.

 

Я всё это знаю, и всё же

сегодня печалит меня,

что сам прорицатель не дожил

до им предречённого дня.

Я. Смеляков

 

Тишина

(Из цикла «Встречаясь с Циолковским...»)

 

Он писал, положив на колени

С оцарапанным краем фанерку.

После полудня мягкие тени

По-кошачьи ползли к нему сверху.

 

Билась в стекла, шарахаясь, муха.

Дождь ладонями шлепал по крыше.

Но ученый, по слабости слуха,

Ни жужжанья, ни капель не слышал.

 

Тишина его плотной кошмою

Ограждала от шумного мира.

И молчала пустыней большою,

Хоть была многодетной, квартира.

 

А когда про себя самоуком,

Фразу он шлифовал или числа,

То прислушивался он не к звукам,

А к биению дерзостной мысли.

 

Одинокий, как лик на медали,

Он, казалось, заглохнет в бессилье,

А меж тем новых книг его ждали

Величайшие люди России.

 

Кто в восторге шептал, кто в испуге

Об его изумительном мозге.

Мир узнал о тишайшей Калуге

Потому, что там жил Циолковский.

К. Алтайский

 

Прозвище такое — птица

По утрам он пел по-птичьи,

Чистил горло — будь здоров! —

По-скворечьи, по-синичьи

Вел мелодию без слов.

 

Снег ли бил с размаху в ставни,

Дождь ли заливал весь двор,

Не сменив привычки давней,

Пел он, злу наперекор.

 

Пел, щавель на щи сбирая,

Пел, срезая боровик.

Скажут: жил не унывая

Этот песенник-старик.

 

Пел ... Сквозь душное злословье,

Сквозь угарный чад угроз

Он душевное здоровье

В простодушной песне нёс.

 

Пеньем он душил страданье.

И никто-никто не знал,

Как он слезы непризнанья

В одиночестве глотал.

 

И не ведали соседи,

Сколько он, без спеси прям,

В жизни выдюжил трагедий,

Перенёс тяжелых драм.

 

Ведь во всей Руси лишь горстке

В двадцать — тридцать человек

Верилось, что Циолковский

Обгоняет мыслью век,

 

Что найдут в его наследстве

Всей как есть Земли удел ...

…Птицей звали его в детстве.

Он до самой смерти пел.

К. Алтайский

 

Циолковский

Шагал,

К столу садился

И устало

Опять шагал

До первых петухов.

История в те ночи не считала

Его чуть слышных, старческих шагов.

 

Еще нам громко в космосе идти,

А он прошел,

Не разбудив планету,

Решающую часть того пути,

Вышагивая

Здесь,

По кабинету.

В. Туркин

 

Начало

(Из поэмы «Циолковский»)

 

Он с детства не слышал

ни птичьего пенья,

ни гордого гула лесов,

ни доброго звона капели весенней,

ни добрых людских голосов.

 

Он видел, как мать улыбалась печально,

тайком вытирая слезу,

когда удавалось расслышать случайно

ему ледоход иль грозу.

 

Недолго он в школе успел поучиться —

не мог одолеть глухоту.

Друзьями-мальчишками прозванный Птицей,

любил с малых лет высоту.

 

Взбирался, облазив деревья и крыши,

поверх колокольни, под крест.

Стоял там, испуганных криков не слыша,

и пел в его сердце оркестр ...

 

Я вижу, восторг затаив и тревогу,

того, кто теперь всем знаком,

не старцем, что к звездам разведал дорогу,

а вызов бросающим людям и богу,

на купол церковный поставившим ногу.

отчаянным пареньком!

П. Железнов

 

Наш великий земляк

Рукоплещет весь мир

достиженьям Советской России!

Год назад мы вручили свой герб,

словно орден Луне, —

а недавно вернулись впервые

созданья живые

из полёта, что дедам

мог видеться только во сне.

 

Многотонный корабль

возвестит позывными в эфире

о ракетах с людьми,

что отправим в назначенный срок

на Луну и на Марс,

так же просто, как ТУ-104

из Москвы отправляем

сегодня на Дальний Восток.

 

И вблизи от московского

первого аэропорта,

где когда-то круглился

булыжник, поросший травой, —

с постамента глядит,

как живой, торжествующе-гордо,

Человек, что наметил дорогу

в простор мировой.

 

Долетает к нему свет звезды

негасимой кремлёвской

и касается ласково

ставших скульптурой седин…

Скоро сбудется всё,

что предвидел давно Циолковский,

наш великий земляк,

нашей славной страны Гражданин!

П. Железнов

 

Из поэмы «Звёздный час»

...Мы с ним бродили в парке хмуром,

Когда кипел в березах дождь.

Он был похож на трубадура

И на пророка был похож.

 

Давным-давно на свете нету

Его сверлящих душу глаз,

Но в час, когда летит ракета,

Он воскресает каждый раз.

 

...Да, часто по ночам, в морозе остром,

Когда трещит, раскалываясь, лёд,

Я видел, как упрямый Циолковский

Отбрасывает руку в небосвод.

 

Так на заре своей лесной весны

Я с гением одну минуту прожил…

Пусть не герои мы, но всё же, всё же

Нам снятся героические сны!

А. Алдан-Семёнов

 

Как Циолковский

Конечно, над ним коллеги

Подтрунивали в Калуге:

Куда? На Луну? В телеге?!

— Вы, батенька, близорукий!

 

Коллеги его отчитывали

(О, эта злая бездарь!):

— Оторваны вы от жизни,

Милостивый государь!

 

А он, покуда не признанный,

Им отвечал спокойненько:

— Оторванными от жизни

Бывают только покойники...

 

И в свете коптилок, вечером,

Под въедливый скрип телег,

Рассчитывал и вычерчивал

Грядущий ракетный век!

 

Преследуя цель геройскую,

Не бойтесь прослыть кругом

Похожим на Циолковского

«Чокнутым чудаком»!

 

Пусть в памяти пролетают

Ночные пути планет,

Пусть череп, как планетарий,

Хранит чертежи ракет!

 

И пусть коллеги, калеки,

Смеются над вами. Что ж!

Прописанный в новом веке

На них уже не похож.

И. Кобзев

 

Циолковский

Я представляю этих зим калужских

мохнатый снег и зимний лёд,

детишек на салазках узких,

дворняжку Жучку у ворот

и то крыльцо, и домик тихий

и тот, на ветхих лапах, стол,

где время плавилось как в тигле,

и космос на сближенье шёл.

 

Ещё аэроплан похожим

в те времена глухие был

на птеродактиля без кожи,

на этажерку с парой крыл,

а калужанин крутолобый,

задув в семилинейке свет,

сквозь древний потолок Европы

уже летел в семью планет,

уже, забыв судьбы обиды,

под колдовской напев зимы

рассчитывал всю ночь орбиты,

чтоб в небе не блуждали мы.

 

И, слыша грохот реактивный,

метеоритный свист ракет,

я вижу дом неприхотливый,

семилинейки сонный свет,

бумаги, абажура тени,

весь домик тот, весь город тот,

откуда начал русский гений

свой ослепительный полёт.

Н. Грибачёв

 

Циолковский

Вошёл.

И сразу от внезапной спички

шарахнулась испуганная мгла.

Свечу в бутылку

втиснул по привычке

и сел на табурет.

 

И не могла

уже дышать в охрипших трубах вьюга.

Детишки хлеб делили по кускам…

А за окном — полночная Калуга,

морозная российская тоска.

 

Нет,

за резьбой холодного оконца

на крыльях мифа покидая Крит,

сгорал Икар, не долетев до солнца,

и ворон каркал:

— Каждый так сгорит!

 

Но лишь упорство!

Лишь сдвигались брови

над клинописью формул на листе.

Нагорный шум

к вискам прилившей крови

повелевал стремиться к высоте.

К зовущим звёздам!

Неужели нечем

ответить ветру на призывный свист?

 

И расправлялись для полёта плечи!

И звёзды сами падали на лист!

 

Он брал их в руки.

Пробовал на ощупь

И взвешивал.

 

И вновь скрипел пером,

чтоб человек, как ветер

через рощу,

сквозь космос

прорывался напролом.

 

И пусть грозил отважным вечной карой

колоколов постылый разнобой,

пусть крылья обожжённого Икара

нависли над мечтателем судьбой, —

но грянул гром

над северной столицей —

салют «Авроры» город осветил.

 

И стало ясно:

можно спорить с птицей,

не обжигаясь, брать огонь светил!

И стало ясно:

тем, кто вверх стремится,

и тем, кто рвётся к солнцу, —

по пути!

М. Максимов

 

Старый учёный

Сухие листья жухнут ржаво.

Стучат дожди, смерзаясь в лёд.

Рабочий стол — его держава —

Владыку терпеливо ждёт.

 

А он, усталый и угрюмый,

Глядит, не видя ничего.

Неумолкающие шумы

Туманят голову его.

 

Сквозь хаос звуков, как сквозь джунгли,

Бредёт, себя не помня, мысль,

Но звёзд сверкающие угли

Мгновенно прожигают высь,

 

И синью полнится огромность

Земли, небес и лунных скал.

Природа обретает стройность

И соразмерность всех начал.

 

Как листья, облетают шумы.

Спят ветры на седой траве.

И неожиданные думы

Раздольно зреют в голове.

 

Ещё угласта и шершава

Сырая лепка новых строк,

Но этот стол — его держава,

Где он и труженик,

И бог.

Л. Татьяничева

 

Звёздная баллада

Был мальчишка свален скарлатиной —

и пришла нежданная беда:

этот мир, певучий, соловьиный,

для него замолкнул навсегда.

 

Но,

когда земля прохладой дышит

и росой

вечерний луг покрыт,

он один, глухой мальчишка, слышал,

как звезда с звездою говорит.

 

Хорошо

легко раскинуть руки

и лететь

меж светлых звездных вех!..

 

Жил потом

в Рязани и Калуге

нелюдимый строгий человек.

 

И купцам, чиновникам и прочим

непривычно было и чудно,

что горит над городом

все ночи

в мезонине

дерзкое окно.

 

Поздний час.

А он огня не гасит.

Чертежи на ветхий стол легли.

Вот

по той начертанной им трассе

рвутся в космос чудо-корабли.

А. Лёвушкин

 

Капуста Циолковского

На столе у купца — сёмга, сало, грузди...

Он живёт для того, чтобы есть да пить.

В огороде гения растет капуста —

надо что-то есть, чтобы жить...

 

Ах, Калуга, луговая, захолустная!

Выживем, придумаем что-нибудь.

Млечный Путь над головой — огород капустный.

Под ногами огород — Млечный Путь!

 

Гений сыт звездами. В трубах телескопов

капустные созвездия — гости в дом.

Ещё вся Россия — огород невскопанный.

Нынче огород — скоро космодром.

 

Гений ест капусту, а купцы — пузаты.

Судьба себя как хочет, так и ведёт.

...Долгий след ракеты, как рукоять лопаты,

всаженной в космический огород...

П. Вегин

 

Калужские строфы (фрагмент)

...Здесь Циолковский жил. Землёю этой

Засыпан он. Восходит лунный диск,

И на него космической ракетой

Пророчески нацелен обелиск.

 

А он не думал вечно спать в могиле.

Считал он: «Космос нужен для того,

Чтоб дружным роем люди в нем кружили,

Которые бессмертья заслужили, —

Ведь воскресят их всех до одного!»

 

Он был великим. Он был гениальным.

Он путь открыл в те, звёздные края...

Училась у него в епархиальном

Учительница первая моя.

В. Берестов

 

Калуга — космос

Одержим человек неброский —

Лишь Калуге одной знаком —

Глуховатый старик Циолковский,

Слывший издавна чудаком.

 

Самодельным рупором старым,

Выставляя его в окно,

Слушал то, что теперь радарам

Уловить не всегда дано.

 

Слушал голос иных созвездий.

Верил — голос этот живой.

Нам не ведать, какие вести

Он улавливал в час ночной.

 

Жаль, ему не хватило жизни

На последний рывок к мечте;

Но на смену спешит сподвижник,

Смело рвущийся к высоте.

 

Так, космической вняв науке,

Притяженья пробив гранит,

Королёва умелые руки

Закрутили спираль орбит.

 

Время лопается от натуги.

Век космический за стеной.

И висит на стене в Калуге

Рупор старенький жестяной.

В. Третьяков

 

Циолковский

Был глуховат Циолковский,

как глух был когда-то Бетховен,

и сколько шушуканий мелких

его обошло стороной!

 

Старик становился затворником,

хмурил седые брови

и предавался раздумьям —

этой отраде земной.

В. Кузнецов

 

Памяти Циолковского

Можно лезть на Парнас,

Или на Эверест,

Или даже на Марс —

В мире множество мест,

На которые,

Если всерьёз захотеть,

можно здорово быстро

Залезть, залететь.

Жил в Калуге старик.

Он ходил над Окой,

Птицам просо дарил

Желтоватой рукой.

Жил — лицо не лихое,

В себя погружён,

Ну, тихоня!

А он-то и лез на рожон.

Что же это за штука такая, рожон?

Можно влезть на Луну и остаться ужом.

Можно жить в тишине,

Где лапша и боржом.

При жене,

Резеде —

И чеканить мечты,

И дерзить мирозданью,

И быть с ним на ты, —

Из Калуги да космосу: «Встать!» —

И встаёт,

И живот подбирает,

И честь отдаёт.

Ах, как это неважно:

Лапша, боржом, —

Лишь бы было отважно

Нам лезть на рожон,

Чтоб, миры препарируя,

Задыхаться от книг.

Чтобы напропалую,

Напролом,

Напрямик!

Д. Сухарев

 

Калуга — космос

О, город около Оки,

Страны космическое око!

Твои дома невысоки

И улицы нешироки,

Но сам вознесся ты высоко.

 

Вселенной штурм давно не нов,

Но и сейчас, как и сначала, —

Я это утверждать готов, —

Не много в мире городов,

Чье имя в космосе звучало.

 

Твое звучало, и не раз,

Поскольку рядом — Циолковский,

Чей — перед стартами — наказ

Первопроходцы звездных трасс

Воспринимали как отцовский.

 

… В знакомый домик над Окой

Идут, еще не знамениты.

Считалось:

«Ах, чудак какой…» —

А он пророческой рукой

Предначертал и их орбиты.

 

И, значит, скоро — новый старт

И учащенно сердцу биться

И город — горд,

И город — рад,

Ввысь смотрит город-космонавт

Глазами мудрого провидца.

А. Золотин

 

Циолковский в Боровске

Снова окна зажглись над Протвою-рекой

И притихли дома двухэтажные.

И выходит учитель во двор с детворой

И выносит он птицу бумажную.

 

Он ее мастерил целый день в тишине

И огнем оснастил будто елочку.

И взлетает она и горит в вышине

По-над Боровском яркою звездочкой.

 

А соседу сосед не спеша говорил,

Примостясь где-нибудь на завалинке:

— Вновь учитель чудак свою птицу пустил,

Развлекаясь с детьми, будто маленький.

 

Сколько лет пронеслось с той далекой поры!

Стали елями бывшие елочки.

И на небе ночном от зари до зари

То и дело проносятся звездочки.

 

Сколько их в небесах человеком зажглось!

Сколько новых еще зажигается!

Вот уже и на Марс, собираясь всерьез,

Межпланетный корабль оснащается.

 

Но затмит ли глаза марсианская пыль!

Будем помнить в любом поколении,

Как учитель-чудак свою птицу пустил

Над Протвою-рекой во Вселенную.

А. Полежаев

 

Циолковский и Гагарин

В тот год, когда учитель умирал,

Смоленский мальчик, юный несмышленыш,

Свои шаги начальные всего лишь

По родине росистой совершал.

 

В тот год, когда учитель умирал,

Никто еще не ведал на Земле,

Что этот мальчик силой дерзновенной

Откроет для землян простор Вселенной

И даст виток в бессмертном корабле,

Никто еще не ведал на Земле.

 

Но все предвидел мудрый тот старик,

Как в космосе предвидел перегрузки,

Что будет летчик ...

Непременно русский ...

А потому что разумом велик,

Он все предвидел, мудрый тот старик.

 

Пока его пророчество сбылось,

Свершилось в мире столько катаклизмов ...

Но выстояли мы, лишенья вызнав,

И время — четверть века — пронеслось.

Но все ж его пророчество сбылось.

А. Парпара

 

Обелиск Циолковскому

Есть в Калужском парке обелиск,

Устремлённый в бесконечность дали!

Он глядит на бледно-лунный диск

Без сомнений, ханжеской печали.

 

И хотя над прахом он стоит,

Над сырой, холодною могилой,

Пламенем горит его гранит,

Напоённый жизненною силой.

 

Обелиск нацелен в высоту

Не во имя вечного покоя.

Славит он движенья красоту,

Утверждая творчество земное.

 

Он не ищет там, на небесах,

Лучший мир под сенью высшей власти,

Призывает в радостных делах

Дать Земле как можно больше счастья.

 

И над древней русскою Окой,

Где стоит Калуга полукругом,

Обелиск, как будто бы живой,

С Мирозданьем говорит, как с другом.

 

Говорит он звёздам в вышине

Речью очень светлой, вдохновенной:

«Человек придёт к вам по весне,

Он повсюду будет во Вселенной».

 

И приветствует умчавшуюся в высь,

На Земле рождённую ракету,

За которой проникает мысль

В глубину космического света.

А. Никритин

 

* * *

К. Э. Циолковскому

 

Привет тебе, небо,

Привет вам, звёзды-малютки,

От всего сердца

И помышления.

Вечно вы мерцаете в чёрно-синем небе

И маните моё одинокое сердце.

 

Сколько раз, стоя под вашими лучами,

Сняв шляпу и любуясь вами,

Я говорил земными словами

Вдохновенные речи.

 

И мне порой казалось,

Что вы понимаете меня

И отвечаете мне своими

Светло-голубыми лучами,

Вы — огромные огненные светила.

О жалкое безумие!

Разве огонь имеет душу?

Нет, нет — не то…

 

Но там, где в глубоких ущельях

Бесконечности

Приютились планеты,

Может быть, там

Такой же жалкий

И такой же одинокий странник,

Обнажив голову, простирает руки

К нам. К нашему солнечному миру,

И говорит те же вдохновенные,

Те же вечные слова

Изумления, восторга и тайной надежды.

О, мы понимаем друг друга!

Привет тебе, далёкий брат во Вселенной!

А. Чижевский

 

* * *

Жить гению в цепях не надлежит,

Великое равняется свободе,

И движется вне граней и орбит,

Не подчиняясь людям, ни природе.

 

Великое без Солнца не цветёт:

Происходя от солнечных истоков,

Живой огонь снопом из груди бьёт

Мыслителей, художников, пророков.

 

Без воздуха и смертному не жить,

А гению бывает мало неба:

Он целый мир готов в себе вместить,

Он, сын Земли, причастный к силе Феба.

А. Чижевский

 

К. Циолковский

Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жит в колыбели.

К.Э. Циолковский

 

Мечтал о космосе он с детства.

Мальчишки в игры по соседству

Играли, открывая рот,

А он игры лишь видит ход.

Не слышит, что учитель скажет,

Обидных слов не слышит даже

И, глухотою огражден,

Взгляд в небо устремляет он.

А там покой и звезд мерцанье,

Там тайна скрыта мирозданья —

И он как будто бы плывет,

Меж звезд направив свой полет.

 

Мать повела, потом уж сам

Он в книжный удалялся храм,

Заочно курс наук пройдя

И мысли все в статьи сводя.

Чтобы подняться в небеса.

О чем он только не писал

В провинциальной тишине,

С Земли привет послав Луне?!

Аэростат, аэроплан,

Ракеты и полетов план

В космические дали есть,

Все разрабатывал он здесь!

Семья большая, нищета,

Но властно манит высота,

И опыты всего дороже —

Часть средств на них он тратит тоже.

 

Стал круг исследований шире,

Он получил признанье в мире

И пенсию за важный труд —

Теперь дела быстрей пойдут.

Жаль, не увидит, как мечта

В безмерном космосе летать

Почти обычным делом стала

И космонавтов уж немало!

Из космоса планета наша

Видна как голубая чаша,

На ней России всей узор

Едва уж различает взор.

А где там точкою Калуга

Пульсирует с Земли упруго,

Не видишь, только током этим

Привязан будто бы к планете.

 

Гагарин, завершив полет,

О Циолковском речь ведет:

«Как мог предвидеть он заочно

Все, с чем столкнулся я, так точно

Полвека уж тому назад

И нам об этом рассказать?!»

И космонавт планеты всей

Разрезал ленточку в музей.

Я вижу спутник самый первый,

Казался чудом он, наверно,

А вот теперь вполне привычен,

Хотя, признаться, экзотичен.

Экскурсовода мы встречаем,

С ним экспонаты изучаем.

И фото вот уж много лет

Хранит той звездной встречи след.

В. Хромова

 

Циолковский

Беден был провинциальный,

Где мечтатель гениальный,

(Гениальный для потомков,

Современникам — чудак)

В размышленьях о ракете

Всё, что будет на планете

Через пять тысячелетий

Точно знает — что и как.

 

За окном его лошадка,

Чуть жива, повозку тянет,

Грязь да редкая брусчатка...

Сон губернский вековой.

Поутру рожок пастуший

Чуть кольнёт глухие уши,

Птицам вольно, самолетов

Нет пока ни одного.

 

Но за ветхостью строений

Ясно видит светлый гений

На орбитах поселенья,

Внеземные города,

На земле — века златые —

Орошённые пустыни,

Океаны обжитые,

Мир счастливого труда.

 

Светлый гений ищет, чертит,

Торит нам дорогу к счастью,

А вокруг война и смерти,

Без просвета нищета.

Он родных людей теряет,

Но сквозь слезы повторяет:

«Надо быть полезным людям

И трудиться, и мечтать.

 

Дети-дети! Всем на свете

Столько дела на планете!

Лень, невежество, насилье

Сжить бы со свету скорей!

Строить быстрые машины,

Покорять наук вершины,

Страшный Космос, щедрый Космос

Сделать домом для людей».

 

Необъятный, увлеченный

Удивительный ученый,

Собеседник звезд бессчетных,

Новой истины истец.

Звездным светом вдохновенный

И страдающий, и тленный,

Одинокий сын Вселенной,

Человечества отец.

А. Щербань

 

Циолковский

Обыкновенный русский гений

В провинциальном городке

Живёт обычный русский гений.

Выводит тростью на песке

Предначертания знамений.

 

Он беззащитен и велик,

Но, сам того не понимая,

В астральный мир умом проник,

Пред Богом шляпы не снимая.

 

Сквозь стёкла круглые очков

Он белый свет почти не видит,

Но через толщу облаков

Полёт космический предвидит.

 

Он молча спорит сам с собой,

И чуть дрожат сухие руки,

И только слуховой трубой

Улавливает жизни звуки.

 

Размыты формулы дождём.

Песок развеяло ветрами.

Мы на земле пришельцев ждём,

А он с астральными мирами...

С. Супранюк

 

Циолковский

Циолковский — чудак из Калуги,

Из романтиков и сочинителей,

Беззаветный служитель науки,

Что придумали вы? Расскажите-ка.

 

Вы мечтали, как в космос заветный,

Полетит межпланетными трассами

Человек уязвимый и смертный

В корабле с изменяемой массою.

 

Ваш расчёт филигранный и смелый —

Показатель талантов недюжинных...

Только что бы учёный ни делал,

Получается вечно — оружие.

 

И сегодня на крыши летят нам,

Со своей изменяемой массою,

Вашей славной мечты результаты,

Ныне ставшие боеприпасами.

 

По дороге страданий несметных,

Удивляясь такой философии,

Человек, уязвимый и смертный,

Всё бредёт бесконечной Голгофою.

Ю. Рехтер

 

Циолковский

Он значенье своё осознал очень чётко и рано.

И однажды напишет он девушке первой своей:

Я — великий, такой, каких прежде ещё не бывало

на планете Земля, среди всех на ней живших людей.

 

Много позже с упрёком он скажет: «За что меня чтите?

Я для вас однобокий какой-то чудак и технарь.

Но ракета не есть самоцель для меня, я — мыслитель!»

А в музее его на витринах лежит инвентарь...

 

В раннем детстве себя ощутил он в единстве с Вселенной,

и судьба подарила земную отраду ему.

С крыши дома ночами входил он в простор вдохновенный

и душа ликовала, сжигая бытийную тьму.

 

Он впивал жадно всё — от механики и до космизма,

где во всей полноте Русский Дух сам себя осознал.

Циолковский шёл дальше, предвидя экспансию жизни

от Земли — в те миры, где созрели начала начал.

 

А начало космизма — в любви безпредельной к России.

Из чего это чувство, лишь русское сердце поймёт.

Сладко дрогнет оно у речушки в предутренней сини,

А простор необъятный безудержно тянет в полёт...

 

У него два простора сливались в могучее русло —

в небо звёздное плавно втекает сам русский простор.

В свет великой земли густо вмешено звёздное сусло.

Что вкусившим его из болот исходящий укор!

 

Он уверен: Россия и вырвется первою в Космос.

Как мечтал он об этом великом триумфе Земли!

На Лубянке допросчиков он ошарашил вопросом:

если вы за народ, так зачем меня к вам привезли?

 

Не имея чинов, степеней и познаний научных,

возвышался как столп среди косной научной среды,

отвергавшей его лишь за то, что он был самоучкой,

этот первенец духа, созревший в горниле беды.

 

Где они, кто кичился своими чинами прилюдно,

кто гордился, что высчитал точно движенье светил?

У него же есть Формула, а на поверхности лунной

Циолковского кратер, в мечтах где не раз он бродил.

 

У научных светил для него было только молчанье.

Все статьи и запросы его — под замком и сукном.

Он метался. Неотданный дар его мучил ночами,

он мог жить лишь на взлёте, его же толкали на дно

 

Унижали за то, что нет корочек университетских,

но при этом — как смеет! — намерен стать равным средь них!

Никаких аргументов, расчётов и опытов дерзких

не приемлет бездарное сонмище в духе глухих…

 

Легион было имя, презревших его за крылатость,

за фонтаны идей, чего не было в них никогда.

За его простоту, за огонь и духовную святость.

А у них вместо этого в душах плескалась вода.

 

И был главным врагом его — кто? — затаите дыханье!

Это имя поныне в устах и на карте Руси

Знаменитый Жуковский страшился его дарованья

и хотел в конкуренте духовный огонь погасить...

 

Но был также и друг, чья звезда в эти годы всходила.

Он прославит себя, Землю с Солнцем живым повенчав.

Этой дружбой обоим давалась защитная сила.

Так Чижевский и понял, судьбы своей вызов приняв.

 

Он отважно сказал, кто для гения главный мучитель.

Эта зависть и ненависть били сильнее ножа.

В мешковатой одежде общественный нищий учитель

в их рядах!? Никогда! Как потом им себя уважать!?

 

Но и те, кто отдал ему лавры в ракетостроенье,

как постыдное что-то его утаили труды

о космической вере, его философских воззреньях,

убежденье, что гений взрастает в пространстве беды.

 

Его мук никогда и никто осознать не сумеет.

К завершению дел его наглухо путь перекрыт.

Фарисеи науки смыкали ряды всё теснее

с неотвязным предчувствием, что он их всех победит!

 

Над Советскою Арктикой все дирижабли — не наши.

Как же горько ему, дирижабль его в цепких руках…

Ему Амундсен пишет: мы можем конструкцию вашу

испытать в экспедиции в русских арктических льдах.

 

О письме этом все за границей тотчас же узнали.

Но. к несчастью, направил письмо своё он через РАН.

Там его передать Циолковскому не пожелали.

Как же им ненавистен глухой самородок-титан!

 

И ещё был проект. Воплотить его тоже не дали.

На воздушной подушке движенье любых поездов.

Академик Чаплыгин, идею понявший едва ли,

пригвоздил, багровея: да этот старик нездоров!

 

Открывались миры перед ним, этажи Мирозданья,

Иерархия Света и Логосы звёзд и планет.

Как устроена Жизнь, видел он, и своё пониманье

излагал в своих книгах. На них был наложен запрет…

 

Бог — причина Вселенной. Он есть Все Любовь и Единство.

Любит Бог сам себя, любит нас, как частичек своих.

Бог не враг сам себе. Космос-Бог есть само совершенство,

человек же — причина и плод всех страданий земных.

 

Это он написал, когда Бог был в стране под запретом.

Он Соборность Вселенной читал и в звезде, и в цветке.

И ему было странно, что чудо открытое это

не хотят замечать, выбирая синицу в руке…

 

Разработал он и Конституцию целой Вселенной.

Расписал в ней права всех растений, зверей и людей.

Во Вселенной живой — всё живое и значит, священно.

Жизнь земная есть сбой от внедренья безумных идей.

 

Из Законов его: никому не воздастся насильем.

Отрицание мести есть благо для жизни любой.

Он не знал слова «Карма», но знал её властную силу,

она всюду, где жизнь возвращает бурленью покой.

 

Называли в то время «Вселенною» всё Мирозданье.

Утверждали одни, что конечна и смертна она.

Уводили науку упорно от истинных знаний,

для того и теория модная вознесена…

 

Возражал он Эйнштейну: пространство и время едины.

У пространства нет рамок и, значит, у времени нет.

Применить невозможно к Вселенной размеры и длины,

даже если как меру использовать видимый свет.

 

А у скорости света не может быть ограничений.

В бесконечной Вселенной ничто не имеет конца.

Кто писал о границах, был сам ограничен, а гений

Циолковского слушал лишь голос Вселенной-Творца.

 

Что есть Время? На этот вопрос Циолковский ответил:

его нет во Вселенной, его изобрёл человек

в ту эпоху, когда ночь от дня отделил на планете,

ограничил себя и урезал свой собственный век…

 

Мать-Вселенная душу его наполняла восторгом.

Над ночною Окой он вливался в стихию свою.

Полномочный посол её, в мире, отвергнувшем Бога,

был отвергнут и сам и всю жизнь был на самом краю…

 

Сколько раз достигал он предела душевных страданий.

И казалось, в реальность вернуться возможности нет.

Но Великая Матерь из дальних глубин Мирозданья

в иссыхавшую душу вливала вновь жизненный свет…

 

И был в августе вечер. Сидел он в светёлке без света.

И неслышно Чижевский вошёл, не вспугнув тишину.

Он сидел неподвижно. И вдруг, словно сняли запреты,

произнес сокровенное, то, что открылось ему.

 

Есть четыре этапа развития. Первый — мир практик.

На втором — освоение новых миров и планет.

А на третьем войдём мы в содружество многих галактик.

На четвёртом сознанья сливаются в Мыслящий Свет...

 

Но Чижевский был молод и мыслил немного иначе.

Он в конце своей жизни, пройдя и этап, и тюрьму,

записал откровения эти. А что они значат,

лишь полвека спустя и немногие только поймут...

Н. Зимнева

 

К. Э. Циолковский

Из века быстрых технологий

В прошедший век опять глядим:

Поймём иное и в итоге

Достойным славу воздадим.

 

Начало века: жил в Калуге

Мудрец, мечтатель, звездочет.

Он был известен всей округе —

Снискал у жителей почёт,

 

Бродил он с зонтиком в калошах

Со слуховой своей трубой,

Изобретатель был хороший,

И жил особою судьбой:

 

Изобретал аэропланы,

Аэродинамику учтя,

И дирижабли его плавно

Парили в воздухе, — шутя.

 

Он фантазёр был, но проекты —

Математически строги!

Как оторваться от планеты,

В его трудах найти могли.

 

Он знал — земное притяженье

Преодолеть под силу нам,

И реактивное движение

Пророчил новым временам.

 

Не зря в народе говорят:

«Всё гениальное — так просто!» —

Ракета — это полый остов,

А в этой полости — заряд.

 

Заряд взрывают, с силой взрыва

Стремятся газы выйти вон,

Сама ракета, с той же силой,

Получит импульсный разгон.

 

Чудак старик — он слышал плохо,

Но видел вдаль через века:

Он точно знал — грядёт эпоха

Ракетных стартов!

А пока

 

Писал труды, как завещанье

И подшивал их в папку впрок...

Ученики пообещали

В жизнь воплотить его урок...

 

Старик почил почтенным старцем,

Не дожил он десятка лет

До этих громких звёздных стартов

Его стремительных ракет...

 

Его мечта запала в души,

В умы проникла и в сердца:

По Циолковскому «Катюши»

Фашистов били до конца!

 

… Послевоенное затишье,

Но мир непрочен, как всегда:

В его трудах спасенье ищут —

Нашли!

Не свалится беда! —

 

Как часовые МБРы

Стоят сурово на посту —

Гаранты мира, жизни, веры —

Хранят надежду и мечту!

 

Мечту далёких наших предков —

Постичь Высокие Миры!..

По Циолковскому нередко

Сверяют правила игры.

 

Предвидел он. Причём так много,

Так достоверно, так чертовски

Ясна межзвёздная дорога! —

Идёт она по-Циолковски!

 

И первый спутник запускали,

И остальные, как велел —

Не получилось — вновь искали

В его работах свой пробел!

 

По Циолковскому в апреле

Гагарин над Землёй кружил,

По Циолковскому доселе

Живут учёные мужи!

 

По Циолковскому Уставы

О жизни в звёздном далеке,

По Циолковскому составы,

Ступени, модули ракет.

 

По Циолковскому летают

В глубинах звёздных челноки!

По Циолковскому мечтают

Студенты и ученики!

 

По Циолковскому сверяют

Изобретатели проекты

И шаг за шагом проверяют

Пространство, звёзды и планеты!

С. Обручков

 

Циолковский

Его считали чудаком в округе,

Так странно не похожего на всех,

Учителя глухого из Калуги.

И почитали странности за грех.

 

От горожан обычных отделённый

Почти непроницаемой стеной,

Ещё размытый, неопределённый,

Он слышал отдалённый мир иной.

 

Зачем нужны земному люду уши?

Чтобы суждений преглупейший вздор,

Отборный мат и вопли дурней слушать

И выставлять собрата на позор.

 

От грома революций перепонки

Как у людей не лопнули в ушах?

А моды крик? А внешней славы гонки?

А одиночества вопящий страх?

 

Он просто был от этого избавлен,

Казалось бы, жестокою судьбой.

Из социума вырванный, оставлен

Наедине с пространством и с собой.

 

Он слышал мысли звёзд и шорох света —

В безмолвии их слышишь не всегда.

И создавалась лёгкая ракета,

Как результат совместного труда.

Т. Велесова

 

Циолковский

Он обещал нам бездны света,

Могущества, простора мир,

Его не ведали поэты,

Не посещал он знатных пир.

 

Он был лишён любви и ласки,

Его суровый, скромный дом

Был полон колдовства и сказки,

И был он в грёзы погружён.

 

Он по ночам стоял на крыше,

Соседей набожных пугал,

А в мыслях он имел всех выше

Эфирный замок среди скал.

 

Его чудаковатый Ленин

Приветил и «Добро» сказал,

И наш старик, не зная лени,

Ваять вдруг дирижабли стал.

 

Но рыцари высот все помнят

И чтят его небесный труд,

В Москве, в Самаре и в Коломне

Искателем его зовут.

А. Сыса

 

Калужский мечтатель

В провинциальном тихом городке

Вне бремени столичной суеты

В домашней мастерской на чердаке

Вселенная тревожила мечты

Учителя, глухого старика,

О стартах в неизведанную даль,

Где Млечный путь, как звездная река,

Где мир галактик, скрученных в спираль.

 

Ну а пока штурмуют небеса

Высотный стратостат, аэроплан,

Но верил Циолковский — нет конца

Дороги в межпланетный океан.

 

Калужского мечтателя проект

Ракетных поездов и кораблей,

И собранный вручную их макет

Стал кладезем конструкторских идей

Для нынешних создателей систем,

Что в космос настежь распахнули дверь.

Полет к планетам стал доступен всем,

И каждый старт — обыденность теперь.

В. Украинский

 

Циолковский Константин Эдуардович

Изобретатель, выдающийся ученый,

Идейный космонавтики отец,

Великий гений Богом умудренный,

Теории космической творец.

 

Вклад в космонавтику его бесценен,

Он сделал идеальный, обоснованный прогноз,

Эффект творений несомненен,

Он новое в науку о Вселенной внес.

 

Труд освоенья космоса подробно разработан,

Конкретных предложений в нем не перечесть,

Он всеобъемлющ и охват идей огромен,

Там все идеи для полетов есть.

 

Заложена методика полета,

Предложен двигатель ступенчатых ракет,

Есть меры оснащения пилота,

По топливной программе есть ответ.

 

Есть точные движения расчеты,

Рассмотрен испытаний арсенал,

О спутниках искусственных заботы, —

Он все, что нужно дал.

 

Его манил простор Вселенной,

Идею орбитальных станций он развил,

Он мощный дал толчок науке современной,

Жуковскому идею ЦАГИ предложил —

Он вдаль глядел, провидцем был!

 

Его идеи получили подтвержденье,

Реализовал идеи эти Королев,

Был мир свидетель торжества идей движенья

Шаг новый сделать видно скоро будет

человек готов!

М. Горбовец