22 июня: 80 стихотворений о первом дне войны

Брест

Тот самый длинный день в году

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года.

 

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет и тридцать лет

Живым не верится, что живы.

 

А к мёртвым, выправив билет,

Всё едет кто-нибудь из близких,

И время добавляет в списки

Еще кого-то, кого нет...

И ставит, ставит обелиски.

К. Симонов

Одна минута до войны

В лесу, где стелется душица,

Замрут секунды тишины.

И закричит тревожно птица —

Одна минута до войны.

 

К рассвету сон нещадно крепок

И руки тянутся к теплу.

Еще шрапнель не режет веток

В четыре ровно — поутру.

 

Еще не слышен шум моторов

И у плененных нет вины.

Все это скоро. Очень скоро.

Одна минута до войны.

Д. Плоткин

  

22 июня

Этот день не забыть.

Этот день навсегда

В нашу память вошёл

Раскалённым осколком.

…Было чудное утро.

Заря, как слюда,

Серебрилась над серым

Пустынным просёлком.

 

И когда за рекою

Верхушки берёз

Обожгла докрасна

Орудийная вспышка,

Дав России сигнал,

К карабину прирос

Из глубинки тверской

Пограничник-парнишка.

 

За спиною — страна:

Ширь лесов и болот,

В городах — тишина,

Там ни дыма, ни гари.

Торопился Курчатов

Ядро расколоть,

Видел звёздные сны

Семилетний Гагарин.

 

А в секрете

Послушные пальцы бойца,

Торопясь,

В магазин загоняли обойму.

Он собой заслонил

Наши с вами сердца

И упал в задымлённой

Принеманской пойме.

 

И под ним

Обагрились ромашки,

Как мак;

Тонко звякнули

Гильзы пустые.

Но уже по тревоге

Вставала Россия,

Занося для удара

Свинцовый кулак.

 

Словно рана в груди,

Наша память болит,

Хоть и время летит

Реактивною птицей…

День войны!

Никогда он не будет забыт.

Но важнее —

Не дать повториться.

Б. Яроцкий

 

22 июня 1941 года

Всё, всё у сердца на счету,

Всё стало памятною метой.

Стояло юное, в цвету,

Едва с весной расставшись, лето;

 

Стояла утренняя тишь,

Был смешан с медом воздух сочный;

Стекала капельками с крыш

Роса по трубам водосточным;

 

И рог пастуший в этот час,

И первый ранний запах сена…

Всё, всё на памяти у нас,

Всё до подробностей бесценно:

 

Как долго непросохший сад

Держал прохладный сумрак тени;

Как затевался хор скворчат —

Весны вчерашней поколенья;

 

Как где-то радио в дому

В июньский этот день вступало

Еще не с тем, о чем ему

Вещать России предстояло;

 

Как у столиц и деревень

Текло в труде начало суток;

Как мы теряли этот день

И мир — минуту за минутой;

 

Как мы вступали за черту,

Где труд иной нам был назначен, —

Всё, всё у мира на счету.

И счет доныне не оплачен.

 

Мы так простились с мирным днем,

И нам в огне страды убойной

От горькой памяти о нем

Четыре года было больно...

 

Нам так же больно и теперь,

Когда опять наш день в расцвете,

Всей болью горестных потерь,

Что не вернуть ничем на свете.

 

У нас в сердцах та боль жива,

И довоенной нашей были

Мы даже в пору торжества

Не разлюбили, не забыли.

 

Не отступили ни на пядь

От нашей заповеди мира:

Не даст солгать вдова иль мать,

Чьи души горе надломило…

 

Во имя счастья всех людей

Полны мы веры непреклонной —

В годах, в веках сберечь наш день,

Наш мирный день, июнь зеленый.

А. Твардовский

 

22 июня

Мы никому не позволим забыть —

Ни престарелым, ни юным —

Дату, чей траур столетьям не смыть:

Двадцать второе июня.

 

Этот воскресный безоблачный день

Летнего солнцестоянья

Вдруг погрузил мир в зловещую тень,

В бездну смертей и страданья.

 

Брызнула алая кровь на росу,

В пламени корчатся травы.

Гитлер обрёк нас на свой

Страшный Суд,

Скорый, жестокий, кровавый.

 

Дикая сила катилась на нас,

Неодолимая сила,

И выполняя маньяка приказ,

Жгла, убивала, давила.

 

Как же смогли мы тогда устоять?

Ранены, даже убиты,

Мы поднимались опять и опять,

Чтоб защитить нашу Родину-мать

В этой немыслимой битве.

 

Мы отстояли свободу и честь,

Мы вознесли наше знамя

В центре Берлина...

Но павших не счесть,

Мир им и вечная память!

 

Пусть же любая российская власть

Свято хранит в престарелых и юных

Память войны, что для нас началась

Двадцать второго июня.

А. Молчанов

 

Двадцать второе июня

Снова все вещи в мешке,

Снова подтянут и юн я.

На календарном листке —

Двадцать второе июня.

 

В памяти снова встают

Лица, события, даты,

Снова солдатский наряд

Мне выдают интенданты.

 

Чёрной завесой беды

Не заволочены дали.

Что суждено испытать,

Мы ещё не испытали.

 

Нам ещё песен Джалиль

Не посылал из застенка.

Цел ещё город Смоленск,

Жив ещё Сеня Гудзенко.

 

Зою ещё не обжёг

Холод можайского снега,

И не написан роман

Про Кошевого Олега.

 

Пуля, которой Гайдар

Будет настигнут на тропке,

Где-то в Берлине ещё

Спит в магазинной коробке.

 

Не полыхают ещё

В сёлах украинских клуни.

Юности нашей рубеж —

Двадцать второе июня.

 

Боль не умерив свою

И не тускнея с годами,

Всё это снова встаёт

Каждое лето пред нами:

 

Первый наш эшелон,

Мчащийся к Приднепровью.

Первый клочок бинта,

Залитый первой кровью.

 

Первая на земле

Бомбовая воронка.

Вложенная в конверт,

Первая похоронка.

 

Первая под сосной

Вырытая могила.

Кажется, лишь вчера

Всё это с нами было.

 

Это — как давний спор,

Что бесконечно долог,

Это — как под ребром

Спрятавшийся осколок.

 

Душных теплушек бред,

Женщин бездомных лица —

Пусть это никогда

С вами не повторится.

 

Травы и листья в росе,

Дождь прошумел накануне.

Отзвуки дальней грозы,

Двадцать второе июня.

М. Матусовский

 

22 июня

Не танцуйте сегодня, не пойте.

В предвечерний задумчивый час

Молчаливо у окон постойте,

Вспомяните погибших за нас.

 

Там, в толпе, средь любимых, влюблённых,

Средь весёлых и крепких ребят,

Чьи-то тени в пилотках зелёных

На окраины молча спешат.

 

Им нельзя задержаться, остаться —

Их берёт этот день навсегда,

На путях сортировочных станций

Им разлуку трубят поезда.

 

Окликать их и звать их — напрасно,

Не промолвят ни слова в ответ,

Но с улыбкою грустной и ясной

Поглядите им пристально вслед.

В. Шефнер

 

Напоминание

Самый светлый,

Самый летний день в году,

самый больший день Земли —

двадцать второго.

Спали дети,

зрели яблоки в саду.

Вспоминаем,

вспоминаем это снова.

 

В Сталинграде Волга тихая плыла

и баюкала прохладой переплеска.

С увольнительной в кармашке

дня ждала

пограничная пехота возле Бреста.

 

Спал Матросов.

Спал Гастелло в тишине.

На рыбалку Павлов шёл тропой недолгой.

В Сталинграде мать письмо писала мне

и звала меня домой, манила Волгой.

 

Талалихин по Тверскому шёл в ту ночь,

у Никитских попрощался —

ночи мало —

с той, которой я ничем не мог помочь

в день,

когда она на улице рыдала.

 

Вспоминаем эту ночь и в этот час

взрыв,

что солнце погасил в кромешном гуле,

сквозь повязки неумелые сочась,

кровь народа заалела

в том июне.

 

Шаг за шагом вспоминаем,

день за днём,

взрыв за взрывом,

смерть за смертью,

боль за болью,

год за годом, опалённые огнём,

год за годом, истекающие кровью.

 

Вспоминаем торжество,

как шли и шли

и Берлин огнём открыли с поворота,

и увидели просторы всей земли,

проходя

сквозь Бранденбургские ворота.

 

Сами звери поджигали свой рейхстаг,

дым последний очертанья улиц путал,

но Егоров и Кантария наш стяг

водрузили на шатающийся купол.

 

Вспоминаем всех героев имена,

все победы называем поимённо.

Помнит вечная кремлёвская стена,

как валились к ней фашистские знамёна.

 

Нам бы только этот май и вспоминать,

но июнь ещё стоит перед глазами,

если жало начинают поднимать

и охрипшими пророчить голосами.

 

Мы не просто вспоминаем

день войны,

не для слёз и мемуаров вспоминаем.

Люди мира вспоминать о нём должны.

Мы об этом

всей Земле напоминаем.

М. Луконин

 

Июньская память

Вот и снова июньские дни

Приближаются к 22-му.

Память, властью своею верни

Всех, в бессмертье ушедших из дома.

 

Всех верни, кто в боях и в тылу

Не дождался салюта Победы.

Как мы к мирному жались теплу,

Как нам помнятся прошлые беды...

 

В каждом доме свой список имен,

Мы потери зовем поименно:

Петр,

Иван,

Александр,

Семен…

Сколько звезд сорвалось с небосклона!

 

Сколько крови у нас пролилось, —

Не сказать ни стихами, ни в прозе.

Сколько выросло новых берез —

Память горькая в каждой березе.

 

И за каждой березой, как сон,

Горький сон,

Что давно уже начат, —

Петр,

Иван,

Александр,

Семен

В довоенной одежде маячат....

Т. Кузовлева

 

22 июня

Этот день не громыхает медью,

с праздничных плакатов не глядит.

Он идёт,

как обожжённый смертью,

весь в суровых шрамах —

инвалид.

 

Он идёт

по городам и весям,

этот день тревоги,

день беды.

Он идёт

без величальных песен —

и виски от памяти белы.

 

Он идёт

сквозь роковые даты,

этот день смертельного свинца.

И встают погибшие солдаты.

И живых склоняются сердца.

В. Хомяков

 

22 июня

От Бреста и до Подмосковья,

Расплавившись в летней жаре,

Как быстро окрасились кровью

Две двойки на календаре…

 

Невидимым лезвием острым

Распорота вмиг тишина:

По радио — «Братья и сёстры…»

И страшное слово — «Война».

 

Она б не сегодня, так завтра

Вломилась бессовестно в дом.

Но беды приходят внезапно.

И верится в это с трудом.

 

Вчера — выпускной до рассвета.

А ныне, как с новой строки,

Уже гимнастёрки надеты,

К винтовкам примкнуты штыки.

 

Эх, знать бы, какие невзгоды

Придут в наш отеческий край.

Четыре, без малого, года.

И это — с июня по май!

 

В какую безумную схватку

Пришлось нам ввязаться всерьёз,

Чтоб двойки сменить на девятку,

Омытую реками слёз.

К. Фролов-Крымский

 

В ночь на 22 июня 1941 года

Я представляю это до сих пор…

Был сладок сон. Тиха была казарма.

Алел восток, и на него в упор

Смотрел фашист с открытого плацдарма.

 

Смотрел в бинокль, высок, изящен, свеж,

Красив своею статностью спортивной…

Был берег тот не берег, а рубеж,

Простор полей — простор оперативный…

 

Уже мосты — места для переправ,

Для гусениц, колес, бегущих ног ли…

Мир черепиц, садов, соборных глав —

Всё чётко, близко замерло в бинокле.

 

Мы спали. И дышалось так легко…

И нам, юнцам, ничто не подсказало,

Что за рекой — совсем недалеко —

Уже война к прыжку ждала сигнала.

М. Небогатов

 

22 июня 1941 года

Тот ранний день, тот день начальный,

Едва взойдя над головой,

Стал нашей памятью печальной,

Стал нашей раной ножевой.

 

Тот день, он лег водоразделом,

Как черный вал средь спелых нив,

Всю нашу жизнь, с душой и телом,

а «до» и «после» разделив.

 

Решив за всех, без исключенья,

Кому какая впредь звезда:

Кому — вдовство, кому — раненье,

Кому — над холмиком свеченье

Звезды, за бланком извещенья,

Кому — геройская Звезда...

 

Еще, когда он, День Победы,

Придет, не брали мы в расчет.

Но, от беды и пепла седы,

К нему шагам своим, сквозь беды,

В тот день мы начали отсчет.

Л. Решетников

 

22 июня

Когда от мира до войны

Не остается промежутка,

Отходит сумрачно и жутко

Последний выдох тишины.

 

Ещё не взорваны мосты,

Ещё друзья — не боевые,

Ещё знамёна полковые

По-довоенному чисты.

 

Ещё погибшие живут,

Девятый Майский день — не дата,

И Неизвестного солдата

Ещё Алёшею зовут.

В. Гаухман

 

На рассвете началась война

Спали люди, отложив на утро

Все свои заботы и дела.

В светлом доме, тихом и уютном,

Маленькая девочка спала.

 

На кровати, на столе игрушки,

За окном большой зеленый сад,

Где весною яблони и груши

Надевают праздничный наряд.

 

Плыло небо в светлых звездных точках,

Небо тоже дожидалось дня,

И никто не знал, что этой ночью

на рассвете началась война.

В. Викторов

 

Утро перед войной

Охапка сена, простынь...

И ни обид, ни слёз.

Подолом юбки пёстрой

рябит во сне покос.

 

Ходики над комодом

бьют четыре часа.

Не иначе как мёдом

склеены глаза.

 

В подушку, в тёплые слюни

тычется сонный рот.

22 июня.

41 год.

В. Бобров

 

За час до начала

За час до начала Великой войны

Ворваться б туда —

в предвоенные сны —

Внезапным сигналом всеобщей тревоги:

— Война на пороге!

Война на пороге!

 

Оставьте воскресное настроенье,

Проснитесь —

не будет у вас воскресенья.

Проснитесь —

прошу,

умоляю об этом —

За час до рассвета,

за час до рассвета.

 

И будьте готовы,

и будьте готовы.

Иначе —

как было —

начнётся всё снова.

 

И тысячи жизней —

из сна да в бессмертье.

Проснитесь!

Поверьте!

Проснитесь!

Поверьте!..

В. Ионов

 

В канун войны

Брест в сорок первом.

Ночь в разгаре лета.

На сцене — самодеятельный хор.

Потом: «Джульетта, о моя Джульетта!» —

Вздымает руки молодой майор.

 

Да, репетиции сегодня затянулись,

Но не беда: ведь завтра выходной.

Спешат домой вдоль сладко спящих улиц

Майор Ромео с девочкой-женой.

 

Она и впрямь похожа на Джульетту

И, как Джульетта, страстно влюблена…

 

Брест в сорок первом.

Ночь в разгаре лета.

И тишина, такая тишина!

 

Летят последние минуты мира!

Проходит час, потом пройдет другой,

И мрачная трагедия Шекспира

Покажется забавною игрой…

Ю. Друнина

 

Первый день

А можно ли это снова

Хотя бы на миг представить?..

Рассвет в тишине сосновой.

Глянец окон заставы.

 

За створками белой рамы,

За дымчатой занавеской,

Снятся солдатам мамы,

Клянутся их ждать невесты.

 

Дыханьем ребят согрето,

Росою стекло подёрнуто.

На кряжистых табуретках

Ремни, как пружины, свёрнуты.

 

Ходики в тишь стучатся,

Мерно скользят минуты.

Ещё полчаса до часа,

Когда разорвётся утро,

 

Когда не поверишь сразу,

Что хрустнут у сосен корни

И чёрное станет красным,

А красное станет чёрным.

 

Еще полчаса до часа,

Когда на краю селения

Взметнутся в садах фугасы,

Словно кусты сирени.

 

И уплотнится время,

И плоть утвердится в праве

Веком считать мгновенья

На огневой заставе.

 

И станет земля багряна,

И вязка земля, как тесто.

Не ждите нас больше, мамы,

Прощайте навек, невесты...

 

И танки грохочут справа,

И танки таранят слева...

Не умерла застава,

А только лишь поредела.

 

Устали стволы орудий,

Ослепли глаза прицелов,

Но не ослабли люди

Ни духом своим, ни телом...

 

И полдень придет.

И вечер

Дозоры вокруг расставит.

Запахнут горелой неметчиной

Глыбы крупповской стали.

 

И в глотку не втиснешь кашу.

И кровь по губам сочится.

Прошел только день, а кажется —

Год прогремел почти что.

 

Прошел только день, а словно —

Вся жизнь, коли разобраться...

И дней таких будет ровно

Тыща четыреста восемнадцать...

 

Пусть будут еще промашки

И на пределе — нервы,

И все-таки самым важным

Останется этот — первый...

 

И, отходя, застава,

Шагая сквозь ночь и беды,

Верила: ближе стало

На целый день до Победы.

Н. Мартынов

 

22 июня 1941 года

Такая тишина лишь только на рассвете...

В нейтральной полосе предутренней поры

Дрожат листвой загубленные ветви,

Прикрыв артиллерийские стволы.

 

На взлетной полосе аэродрома,

Фонарика утаивая луч,

Средь юнкерсов в настороженной дреме

Ломают неподатливый сургуч.

 

Кончают перекуры пехотинцы,

Холодный зуммер, словно сталь ножа,

И танки в километре от границы

Притихли на исходных рубежах.

 

Еще ничто: ни цвета и ни света,

Еще легки и безмятежны сны...

Но зачеркнет сигнальная ракета

Последние мгновенья тишины.

В. Карман

 

Той первой ночью

Ещё той ночью игры снились детям,

Но грозным рёвом, не пустой игрой,

Ночное небо взрезав на рассвете,

Шли самолёты на восток. Их строй

 

Нёс, притаясь, начало новой ноты,

Что, дирижёрским замыслам верна,

Зловещим визгом первого полёта

Начнёт запев по имени — война.

 

Но дирижёр не знал, что в этом звуке,

Где песнь Победы чудилась ему,

Звучат народа собственного муки,

Хрипит Берлин, поверженный в дыму.

 

Той первой ночью, в ранний час рассвета,

Спала земля в колосьях и цветах,

И столько было света, столько цвета,

Что снились разве только в детских снах.

 

Той ночью птицы еле начинали

Сквозь дрёму трогать флейты и смычки,

Не ведая, что клювы хищной стаи

Идут, уже совсем недалеки.

 

Там где-то стон растоптанной Европы,

А здесь заставы день и ночь не спят.

Притих в лазурной дымке Севастополь.

Притих под белой ночью Ленинград.

 

Штыки постов глядятся в воды Буга.

Ещё России даль объята сном…

Но первой бомбы вой коснулся слуха,

И первый гром — и первый рухнул дом.

 

И первый вопль из детской колыбели,

И материнский, первый, страшный крик,

И стук сердец, что сразу очерствели

И шли в огонь, на гибель, напрямик.

 

И встал в ту ночь великий щит народа

И принял в грудь ударов первый шквал,

Чтоб год за годом, все четыре года,

Не утихал сплошной девятый вал…

 

… Всё отошло. Заволоклось туманом.

И подняла Победа два крыла.

Но эта ночь, как штыковая рана,

Навек мне сердце болью обожгла.

Н. Браун

 

22 июня 1941 года

Казалось, было холодно цветам,

и от росы они слегка поблёкли.

Зарю, что шла по травам и кустам,

обшарили немецкие бинокли.

 

Цветок, в росинках весь, к цветку приник,

и пограничник протянул к ним руки.

А немцы, кончив кофе пить, в тот миг

влезали в танки, закрывали люки.

 

Такою все дышало тишиной,

что вся земля еще спала, казалось.

Кто знал, что между миром и войной

всего каких-то пять минут осталось!

 

Я о другом не пел бы ни о чем,

а славил бы всю жизнь свою дорогу,

когда б армейским скромным трубачом

я эти пять минут трубил тревогу.

С. Щипачев

 

22 июня 1941 года

Роса еще дремала на лафете,

когда под громом дрогнул Измаил:

трубач полка — у штаба —

на рассвете

в холодный горн тревогу затрубил.

 

Набата звук,

кинжальный, резкий, плотный,

летел к Одессе,

за Троянов вал,

как будто он не гарнизон пехотный,

а всю Россию к бою поднимал!

А. Недогонов

 

В ночь на 22 июня

Звезда казалась точкой огневой.

Сегодня в штабе был разбор учений.

И комполка, взглянув на мир ночной,

уснул тотчас и спал без сновидений.

 

Трамвай пролязгал, пустотой звеня,

машина, взвизгнув, вывернула круто.

Он крепко спал, чтоб с завтрашнего дня

четыре года сну искать минуты.

 

Как коротка ты, перед взрывом тишь!

Бьёт в сердце не учебная тревога.

И предстояло путь ему пройти

сначала на восток… Потом — с востока!

 

И предстояло жизнь ему прожить

из боя в бой. По сёлам и столицам.

И предстояло смерть перехитрить

и вражьей силе голову срубить,

а мне — уже в конце войны родиться.

Л. Блюмкин

 

Неизвестный солдат

Не спит солдат перед рассветом

Среди щемящей тишины.

В казарму с тёплым летним ветром

Вползло предчувствие войны.

 

Ночной туман камыш у речки

Укрыл седою пеленой,

И там, за ней, таится нечто,

Насквозь пропахшее войной.

 

Не спит солдат, не понимая

Причин бессонницы своей.

А на пути к Победе в мае

Ждут тысячи кровавых дней,

 

И миллионы душ солдатских

На небо унесут свой стон,

И вдовы на могилах братских

Не смогут отыскать имён.

 

Не спит солдат в казарме тесной

В последний мирный выходной.

Он будет первым. Неизвестным,

Поднявшимся на смертный бой.

 

Текут мгновенья мирной жизни,

Судьбы своей не изменить.

Не спит солдат — зовёт Отчизна

Бессмертный подвиг совершить.

А. Кожевников

 

Десять минут до войны

Даты не сгинули втуне —

Даты — горят!

Двадцать второе июня...

Три — пятьдесят.

 

Три — пятьдесят — в это время

Солнце взошло.

Мир... он не вышел из тени.

Время пошло —

 

Десять... и все ещё живы!

Десять минут тишины!

Десять... до первых разрывов,

Десять минут... до Войны...

А. Кропачев

 

22 июня

Июнь. Россия. Воскресенье.

Рассвет в объятьях тишины.

Осталось хрупкое мгновенье

До первых выстрелов войны.

 

Через секунду мир взорвётся,

Смерть поведёт парад-алле,

И навсегда погаснет солнце

Для миллионов на земле.

 

Безумный шквал огня и стали

Не повернётся сам назад.

Два «супербога»: Гитлер — Сталин,

А между ними страшный ад.

 

Июнь. Россия. Воскресенье.

Страна на грани: быть — не быть…

И это жуткое мгновенье

Нам никогда не позабыть…

Д. Попов

 

* * *

Июнь. Рассвет. Река изломом.

Туман над лесом. Тишина.

Снаряд. Разрыв. И с неба громом:

«Сегодня началась война...»

 

Нельзя сказать: «Ее не ждали...»

«В нее не верили...» — точней.

С Москвы на дачи выезжали,

В реке ловили окуней...

 

Толпа растерянно стояла,

Галдели громко пацаны,

Будил всех голос Левитана:

«Без объявления войны...»

 

Мне скажет кто-то — все не ново,

Давно не та уже страна.

Но в памяти живут три слова:

«Сегодня началась война...»

Д. Попов

 

4.00 22 июня 1941-го

Когда созреет срок беды всесветной,

Как он трагичен, тот рубежный час,

Который светит радостью последней,

Слепя собой, неискушённых, нас.

 

Он как ребёнок, что дополз до края

Неизмеримой бездны на пути, —

Через минуту, руки простирая,

Мы кинемся, но нам уж не спасти…

 

И весь он — крик, для душ не бесполезный,

И весь очерчен кровью и огнём,

Чтоб перед новой гибельною бездной

Мы искушённо помнили о нём.

А. Прасолов

 

22 июня

Ликует утро… И ясны,

Прозрачны солнечные дали.

Сегодня — первый день войны...

Хоть мы о том ещё не знали.

 

Но скоро мир волшебных снов

Уйдёт в туман воспоминаний.

Уже приподнят тайный кров

Над бездной горя и страданий.

 

И мы пошли сквозь вихрь смертей,

Через огонь, разор и беды…

И много-много долгих дней

Нас отделяло от победы.

Е. Груданов

 

22 июня, 4 часа 10 минут

«В 4 часа 10 минут неожиданно раздался

артиллерийский выстрел, снаряд разорвался

в нескольких метрах от наших палаток, в лесочке

на краю Бельского аэродрома, и сразу же после этого

до нас донеслась со стороны демаркационной линии

стрельба нескольких пулеметов…»

Из моего дневника

 

Демаркационная линия — там, где Брест и Бельск,

Еще продолжала границей быть мирной.

Разведен на железной дороге рельс.

Но на Брест и Бельск смотрит ствол мортирный.

 

Четыре часа и лишь девять минут.

Июня того сорок первого года

Двадцать второго числа. Но живут

Во мне уже близящиеся невзгоды.

 

Еще Бабий Яр может мирно спать,

Девятый форт и не ждет расстрелов,

Жив мой отец, и жива моя мать,

Но сердце мое уже осиротело.

 

Всего лишь минута — и дрогнет мир!

Пока еще тихо. Но в утренней рани

Безрадостно солнце взойдет над людьми,

Потянутся годы невзгод и страданий.

 

Еще ленинградские дремлют мосты,

Но стужей блокадной чреват уже воздух.

Крещатик покоен еще, но кресты

Пожаров горят на его перекрестках…

 

Четыре часа и лишь девять минут

Июня того сорок первого года

Двадцать второго числа. Но живут

Во мне и Победы далекие всходы!

 

Минуты — что овцы: взметнулся кнут,

Кроваво десятую отмечая…

Еще только девять — не десять, не больше минут!

Но эта минута родит и Девятое мая!

А. Вергелис (Пер. Л. Темина)

 

Утро 22-го 1941 года

Ещё чуть-чуть. Минуты до рассвета,

Наступит вскоре самый длинный день,

Который не забудет вся планета...

Ночь поспешила, промелькнув, как тень.

 

Затихло всё. Как чувствует природа:

Вот рассветёт, и всё пойдет не так...

Короткий миг остался до восхода,

И столько же до яростных атак.

 

Всё притаилось, ясно понимая —

Последний шаг остался до войны...

Вот первый луч, а тишина такая,

Что и полеты бабочек слышны.

А. Сидоровнин

 

22 июня 1941 года

В рассвет течёт неспешная река.

Крадётся сон, смежить пытаясь веки.

Туманом смыло ближние стога…

Остановить бы этот миг навеки!

 

Секунды в вечность пулями летят,

Пока кровавит берег свет ракеты.

Ещё пройдет мгновенье — и снаряд

Обдаст войной шестую часть планеты.

 

Заставу поднял у калитки взрыв.

Дробь каблуков по вымытым ступеням.

След по росе. Береговой обрыв.

Чужие вёсла нашу воду пенят.

 

Дошлёт патрон послушная рука,

В плечо ударит трёхлинейки ярость.

…Он принял бой, и для него река

Так навсегда границей и осталась.

 

В победный май отсюда путь пролёг,

Увенчанный немеркнущим салютом,

И первым сделал в эту даль рывок

Солдат, провоевавший три минуты.

В. Ганшин

 

22 июня 1941 года

В ту ночь всё огневое было,

Всё — звёзды, замыслы, слова…

А поутру сердца знобило,

звала набатная молва.

 

И звёзды стёрлись,

и распалась

мечта.

Он снял с крюка шинель.

И словно море в шторм,

осталась

в углу неприбранной постель.

 

Она, вчерашняя невеста,

стояла чёрной, как вдова,

от грома с бастионов Бреста —

и ни жива и ни мертва.

 

Она сама разжала руки,

муж на ходу вскочил в вагон.

Сливались рельсы,

молкли звуки,

и лишь глаза — вдогон, вдогон…

 

Стучало сердце:

«Будешь драться,

как ни пришлось бы — днём, во мгле, —

но должен враг в земле остаться,

а ты — весёлым на земле!»

С. Поделков

 

22 июня

Кто знал, что в этот день июньский,

Забыв прощальные слова,

От нас уходит наша юность,

Вручая зрелости права?

 

Что это нам, двадцатилетним,

Мужать в боях, спасать страну,

От первых дней и до последних

Пройти великую войну…

А. Гайдай

 

Первый день войны

 

1.

Наши пушки вновь заговорили!

Враг напал. Мы выступили в бой!

Вымпела прославленных флотилий,

Словно чайки вьются над водой.

 

Бить врага нам нынче не впервые,

Чтоб кровавый след его простыл,

Вам, полки и роты фронтовые,

Помогает действующий тыл.

 

Как один за Родину мы встали,

Равнодушных между нами нет,

Каждой тонной выпущенной стали

Мы крепим величие побед.

 

И сражений раскалённых воздух

Стал отныне общею судьбой

Нам, несущим вахту на заводах,

И бойцам, бросающимся в бой.

 

Родина! Тебе мы присягали,

И, шагая с именем твоим,

Силой крови, пороха и стали

В этой битве снова победим!

 

2.

За мирное счастье на свете

Дерётся советский народ,

И враг его, сеющий ветер,

Свинцовую бурю пожнёт.

 

Мы клялись родимой Отчизне

И клятву сдержали не раз,

Ни крови, ни счастья, ни жизни

Мы не пожалеем сейчас.

 

Шагайте по выжженным нивам,

Глашатаи мирной страны,

Карайте мечом справедливым

Врагов, что погибнуть должны.

 

Пройдя пограничные знаки,

Минуя засады и ров,

Разрушим клинками атаки

Гнездо озверевших врагов.

 

Нам это спокойно и чётко

Сказала Советская власть.

Получена первая сводка…

Товарищ! Война началась!

Ю. Инге

 

Верим в Победу

Против нас полки сосредоточив,

Враг напал на мирную страну.

Белой ночью, самой белой ночью

Начал эту чёрную войну!

 

Только хочет он или не хочет,

А своё получит от войны:

Скоро даже дни, не только ночи,

Станут, станут для него черны!

В. Шефнер

 

Присягаем победой

В нашу дверь постучался прикладом непрошеный гость.

Над Отчизной дыханье грозы пронеслось.

Слушай, Родина! В грозное время войны

Присягаю победой твои боевые сыны.

 

Каждым колосом наших колхозных полей,

Трубным гулом моторов и шелестом тополей,

Жизнью наших детей мы клянемся сегодня тебе —

Смять фашистскую гадину в грозной, суровой борьбе.

 

Наше сердце — каленая сталь штыка,

Наше сердце — стремительный взмах клинка.

Крепко держит винтовку рука.

Слышишь, Родина! Гулом наполнились стены и горы —

Это соколы наши для боя заводят моторы.

 

Слышишь, Родина! Гром загудел по оврагам —

Это танки выходят на бой сокрушительным шагом.

Слышишь, Родина! Залпы, грозны, —

Это пушки запели победную песню войны.

 

Видишь, Родина! Пыль над полями легла —

Это наша пехота в штыки на фашистов пошла.

Видишь — пыль поднялась, на карьере звенят стремена —

Это конница наша несется, как шторм океанский грозна.

 

Слышишь голос сирен — это вышли в морские просторы

Крейсера и эсминцы, подводные лодки, линкоры.

Слышишь — сталь, созревая в мартенах, поет,

Слышишь — трактор по полю, на юге, комбайны ведет —

Это встал для победного боя советский народ.

 

Грозным взглядом окинул бессмертную ширь.

Закалённый в сражениях советский народ-богатырь.

Мы проучим налётчиков наглых в жестоком бою.

Мы раздавим коричневую змею.

Бить фашистов, не зная пощады в борьбе,

В первый день испытанья

Клянёмся, Отчизна, тебе!

А, Сурков

 

В поход!

Вместе весна и лето

Нынче гостят в Москве.

Сколько рассеяно света

В тучах и в синеве!

 

Мирно Москва проснулась

В этот июньский день.

Только что развернулась

В скверах ее сирень.

 

Мчались мотоциклетки,

Била их частая дрожь.

В сетках мячи и ракетки

В парки несла молодежь.

 

Радуясь лету и миру,

Утро встречала Москва.

Вдруг разнеслись по эфиру

Памятные слова.

 

Голос уверенно строгий

Сразу узнала страна.

Утром у нас на пороге

заполыхала война!

 

Недруг лихой, вероломный

Встал у советских ворот.

Тучей угрюмой и темной

К нашему солнцу плывет.

 

Разом, в одно мгновенье

Все изменилось кругом.

Юноша в майке весенней

Смотрит суровым бойцом.

 

Девушка стала сестрою,

Крест на ее рукаве.

Сколько безвестных героев

Ходит сейчас по Москве.

 

Сколько их в шахтах, колхозах,

Сколько на школьной скамье,

В кузницах, на паровозах,

В каждой советской семье.

 

Все — на борьбу с врагами,

В дальний и грозный поход!

Знайте: победа за нами.

Ленина, Сталина знамя

В бой миллионы ведет!

С. Маршак

 

22 июня 1941 года

Сулил воскресный вечер танцы,

смолил смычки концертный зал,

но шли в колоннах новобранцы

не на концерт, а на вокзал.

 

Шли с полной выкладкой, сутулясь,

суровые не по годам,

сквозь строй знакомых с детства улиц,

к разгоряченным поездам.

 

Уже не мальчики — солдаты,

герои будущих побед!

Они ни в чем не виноваты,

но им пришлось держать ответ

за то, что Сталин промахнулся

и в отчий дом пришла беда…

Состав ушел и не вернулся.

И не вернется никогда.

В. Алексеев

 

22 июня 1941

Это было так давно,

Но и нынче не забылось.

Наступала, как в кино,

Злая сила, вражья сила.

 

Разорвалась тишина,

Вся пропитанная страхом.

Пустоглазая война

Разнеслась смердящим прахом.

 

Будто мир сошел с ума,

Накалился до предела.

Превращались в пыль дома,

Всё стонало, всё горело.

 

От бомбежки я оглох

И ослеп от потрясенья:

Это что — переполох

Или светопреставленье?!

 

В дикой пляске сатаны,

Словно струны, рвались нервы

В самый первый день войны —

Самый первый, самый первый…

М. Левин

 

Первый день

22 июня сорок первого года

на дачу, что мы снимали в это лето на Сходне,

ещё ни о чём не зная,

съехалось всё семейство:

отцы, и дети, и внуки.

Стол был ещё довоенный:

праздничный, изобильный,

с мраморной ветчиною,

весёлым промытым луком,

нежно мерцавшей сёмгой

и крутобокой редиской.

И довоенная водка

Добродушно желтела в графине...

 

И все за столом сидели.

Младшие — мы с сестрою.

Старшие — дед и бабка,

а в середине их дети,

наши дядья и тётки

с жёнами и мужьями.

Уже седой Петр Павлыч,

ещё не убитый Костя

и мамин брат дядя Саша —

со шпалами в алых петлицах.

 

И сначала всё было тихо,

и все говорили негромко.

А после громче и громче

и как-то... развеселились!

Как будто что-то прорвалось,

выяснилось, разрешилось!

(Наверное, было жутко,

жутко и непонятно

жить с фашистами в мире,

а теперь всё стало на место.)

 

И отец мой — он был самый штатский:

инженер-капитан запаса —

померанцевой выпил и крякнул:

«Ну, через месяц — в Берлине!»

 

А впрямь до Берлина было

от новой границы рядом:

шестьсот с небольшим километров,

как раз на месяц похода...

Е. Храмов

 

Первый день войны

Мне что-то и хотелось бы забыть,

Но я на это не имею права…

Сияло солнце, зеленели травы,

Взялась кукушка свой урок зубрить.

 

Прохладой созвала ребят река

Со всей деревни на песок прибрежный.

Земля плыла куда-то безмятежно,

И доносился гул издалека.

 

В мальчишеской наивности святой

На самолеты с желтыми крестами

Глазели мы с разинутыми ртами.

И вдруг нас придавил зловещий вой.

 

Песок рванулся, смертью перевит,

Перемешались солнце, травы, дети…

И пятерых — как не было на свете,

А Мишка-несмышленыш — инвалид.

 

Тот первый день войны — мой черный день —

Живет во мне, и нет ему забвенья,

Я не ищу от памяти спасенья —

Он навсегда со мною, словно тень.

 

Я вижу, как бегут на речку дети,

Как юнкерсы, взревев, в пике идут.

Тот давний день я отдаю на суд,

На суд людской — на высший суд на свете!

Л. Маляков

 

22 Июня 1941 года

В апреле сережки на вербе

под окнами мирных квартир.

В июне стервятники в небе

и бомбами взорванный мир.

 

Уходят за витязем витязь,

прижав автоматы к сердцам,

и машет ивановский ситец

вослед уходящим бойцам.

 

В слезах причитающих женщин

рассвет над родной стороной

на памяти сердца отмечен,

как первая встреча с войной.

В. Патаралов

 

В начале лета

В тот день Россия травы постелила

В начале лета, посреди войны.

Откуда ни посмотришь — с фланга, с тыла —

Везде вкруг нас пригорки зелены.

 

Дыханьем боя душу опалило:

Повсюду пушки — огненная пасть.

В тот день Россия травы постелила

На всех местах, где раненым упасть...

М. Найдич

 

* * *

Всю жизнь перед глазами, как живой,

Увиденный впервой солдат убитый.

Кругом движенье, гул, моторов вой,

А он у дома — всеми позабытый…

 

Был первый день войны. И первый он,

Ничком лежащий, весь в дорожной пыли.

И чувство в сердце жуткое, как стон:

Уйдя, мы разбудить его забыли…

М. Небогатов

 

Первый день войны

Еще не верим, что пришла война.

А «мессершмит» нас бьет и в хвост, и в гриву.

Надменная и наглая игривость

В атаках отшлифованных видна.

 

Как в «кошки-мышки» смертная игра.

А норки нет в июньском небе раннем.

Еще мы не научены таранить,

Еще побед неведома пора.

 

Но вот и ты в прицельное кольцо

Его поймал. Врага так близко видишь.

Пока еще не сильно ненавидишь,

Лишь изучаешь хищное лицо.

 

На черный крест ты направляешь ШКАС*.

И вот уже огонь объял кабину.

И в юном сердце радость и обида,

Что человека ты убил сейчас.

 

Свалившись на крыло, он падает в долину.

Но ты своей не чувствуешь вины:

Тот самолет упал не под Берлином,

А под Котовском** в первый день войны.

 

*Шпитального-Комарицкого авиационный скорострельный — первый советский скорострельный синхронный авиационный пулемет.

**Котовск — город в Тамбовской области.

К. Обойщиков

 

22 июня 1941 года

Бомбовозы ровными рядами

Шли и шли угрюмо на рассвет —

Высь покрылась черными крестами,

Будто это кладбище над нами

И ему конца и краю нет.

 

И катились по небесной сини

Капли бомб, что слезы по щекам,

И сирены выли над Россией,

Словно это бабы голосили

По своим убитым мужикам.

 

На восток посмотришь — небо ало,

Поглядишь на запад — тот же цвет.

Никогда такого не бывало,

Чтоб заря зарю перебивала,

Чтоб закат поднялся на рассвет.

 

Дым густой стоял почти вполнеба —

Небосвод был черен и багров.

И гудело пламя в море хлеба,

И мычали в темном чреве хлева

Глотки обезумевших коров.

 

В репродукторах гремели марши —

Обувала сапоги страна...

За день постарели мамы наши,

Мы, мальчишки, тоже стали старше:

По сердцам в тот день прошла война

Ю. Разумовский

 

22 июня 1941 года

«Началась война…» —

В сердца вонзилось

Страшною отравленной стрелой.

И на свете

Всё переменилось.

И тревога

Встала

Над страной.

 

Эта весть

Собой закрыла солнце,

Словно туча чёрная в грозу.

Нивы

Вдруг пожухли,

Колокольцы

Вздрогнули

В разбуженном лесу.

 

Эта весть

Ударила, как бомба.

Гнев народа

Поднялся волной.

В этот день

Мы поклялись до гроба

Воевать

С проклятою войной.

 

В этот день

Ты верным стал солдатом,

И тебе,

Прошедший бой солдат,

Люди

За победу в сорок пятом

От души

Спасибо говорят.

Миклай Казаков (пер. А. Аквилева)

 

22 июня

Вставал на цыпочки рассвет

с улыбкой робкою спросонок,

как не хлебнувший ещё бед

в объятьях матери ребёнок.

 

А день уже наотмашь бил,

взрывая небеса и долы,

и души падали без сил,

как износившиеся пчёлы.

 

В траншею прятался закат,

в сон уходил, забыв молитвы,

как настрадавшийся солдат,

живым оставшись после битвы.

В. Станцев

 

22 июня 1941 года

 

1.

День рождался по-летнему весело,

В щебетании птиц у воды,

Но уже горизонт занавесили

Распростертые крылья беды...

 

И над тишью серебряно-чуткою

Занесен был безжалостно кнут,

Было что-то зловещее, жуткое,

В обреченности этих минут...

 

Вот сейчас тишина будет взорвана,

И накроет почти полстраны,

Как крыло исполинского ворона, —

Беспросветная темень войны...

 

2.

Было светлое утро престола,

Соберётся родня за столом,

А пока что ватагой весёлой

Ребятишки прошли за селом.

 

Голосами на вырубках солнечных

Растревожили раннюю тишь:

Земляника — душистая, сочная,

Позвала — разве тут усидишь?!

 

Вдруг в траву, что седой от росы была,

Мама, мама, — подросток в те дни —

Вскрикнув вдруг, землянику просыпала,

Зацепившись об острые пни...

 

Это ж надо такому случиться!..

В тишине омертвело-немой

Вскрик метнулся испуганной птицей,

Захотелось скорее домой...

 

А уже дело чёрное делала

И в глазах чьих-то стыла война...

Кровь текла земляникою спелою

По щекам, чуть припухшим от сна...

 

И от края до края в то утро

Чёрным горем катилась волна,

И застыла у репродукторов

В напряжённом молчанье страна...

Ю. Павлов

 

Первый день войны

Мы изучали обнажения

Пород осадочных в Сухом Логу*

И собирались в воскресенье

Разжечь костер на тихом берегу,

 

Потанцевать у старой сельской школы,

Где все вповалку спали на полу.

Тот день был ярким, солнечным, веселым

И словно сфокусирован в мозгу.

 

С утра, как и обычно, вышли в поле,

На свой маршрут — в кривой Змеиный Лог.

Краюшка хлеба, огурец, щепотка соли,

Рюкзак на плечи, в руку — молоток.

 

Пошли извилистой полоской суши,

Где было море или дно реки.

И образцы пород веков минувших

Ложились аккуратно в рюкзаки.

 

Вдруг голос, неестественный и звонкий,

Над головами, как удар хлыста:

«Война! Вы слышите? Война, девчонки!»

И словно наступила темнота.

 

С тупым отчаяньем, ожесточением

Мы побросали наземь молотки —

Зачем теперь все эти обнажения? —

И вытряхнули наши рюкзаки.

 

А улицы… Там тишина такая,

Как будто все село спокойно спит.

И только вестовые с края к краю

И цоканье подкованных копыт.

 

Никто не знал, что будет дальше с нами,

Что нам сулит паучья вражья тень.

Мы сели возле школы. И на память

Запечатлел нас кто-то в этот день.

 

В солдатский строй, в военные полки

Вступали мы, студенты-горняки.

 

* Сухой Лог — город (с 1932 до 1943 г. — поселок) в Свердловской области.

Н. Релина

 

22 июня

Покинув бомболюки,

летела смерть к земле,

и вечные разлуки

таились в полумгле.

 

И где-то на опушке,

бесстыдно сняв чехлы,

уже вздымали пушки

отверстые стволы.

 

Но чувствуя едва ли,

что будет через миг,

хлеба стеной стояли

на пажитях родных.

 

Спала, обняв игрушки,

девчонка, как всегда.

И квакали лягушки

спросонья у пруда.

 

И, начиная дело,

бодра и весела,

над сладкой кашкой пела

рабочая пчела.

 

Так пусть тебя тревожит

одна простая суть:

никто уже не сможет

те бомбы в люк вернуть…

И. Рядченко

 

Начало

Я помню самое начало —

июньский день и тишина,

и даже радио молчало…

И вдруг — война!

 

И всё в её тяжёлой власти

и ей одной подчинено,

и всё на свете на две части

июньским днём разделено:

что было до него и после,

и горизонт горел в крови,

и далеко во чистом поле

кипели первые бои.

 

И как удары ножевые,

каким до сердца путь прямой,

врывались в глубину России

бумаги с чёрною каймой.

 

И город наш под летним небом

стоял суров и небогат.

Стояла очередь за хлебом

и очередь в военкомат.

М. Юдалевич

 

В то утро

Занавешенное окно

солнце прошило тонкой ниткой…

Мы проснулись уже давно;

За окном грохотали зенитки.

 

Умолкали и ухали снова,

И опять была тишина.

Папа сказал:

— Манёвры…

А это была война.

Л. Бендик

 

На рассвете

Я спал этой ночью, не чуя

Ни спада жары жестяной,

Ни маминого поцелуя,

Ни трубки отца за стеной.

 

С политых цветов маттиолы

Усладу несли сквозняки,

И все расходились из школы

Поющие выпускники.

 

Я спал над землею давнишней,

Не зная, что молча расту,

Как эти за окнами вишни,

Как те ячмени за версту.

 

Я был в удивительном мире,

Не ведая даже о том.

И солнце взошло, и четыре

Пропели часы животом.

 

В болоте менял головастик

На лапы младенческий хвост…

Когда зачернело от свастик

Сиянье растаянных звезд.

 

Я спал в лепестковом уютце,

За лаской кроватных сетец.

Я мог бы совсем не проснуться.

Но рано вставал мой отец.

В. Колесников

 

Утро 41-го

Облачками цветочной пудры

исчезающий след мотыльков…

И вливается в окна утра

убежавшее молоко…

 

Окна, очи и душу — настежь!

Потому что — семнадцать лет!..

Потому что такое счастье —

ожиданьем встречать рассвет!

 

Потому что проснулись птицы

и дурманит махрой сирень,

и бабулины булки с корицей

будут пахнуть в избе весь день…

 

Ветерок пробежал по струнам,

в зябкой дрожи душа поёт…

Утро. Двадцать второе июня.

Тишина… Сорок первый год…

В. Богданович

 

Я помню (22.06.1941)

Я помню это утро в старом Минске:

Был выходной, сияло солнце, и народ

на озеро, на праздник собирался.

И вдруг на небе — стая страшных птиц.

Всё небо стало серым. День померк,

исчезло даже солнце.

 

И бабушка. И мы, прижавшись к ней,

Ещё не понимая, что случилось,

на небо тоже смотрим.

Наверное, манёвры, говорят.

Но со столба железный репродуктор

уже вещает: началась война!

 

Война! И папа уезжает «на работу»...

И мама, белая как мел,

ботиночки нам с братом надевает.

И бабушка немного суетливо

сворачивает вещи в узелок...

 

Война! Война!

Бомбёжки ещё нет. Но мы уходим.

Куда-то в лес, в болото, через поле,

и далее — куда глядят глаза...

Потом узнали мы, что шли на запад,

навстречу немцам и войне...

 

Ну, а тогда мы шли и шли...

И так два дня... Пока нас не вернули.

Потом назад, обратно на восток.

Ну, вот и Минск!

Но Минск уже горит!..

Ужасный путь — с Болотной на вокзал:

разрывы бомб, пожары,

Разбитые витрины. И вещи у витрин...

 

И девушка с повязкой на руке,

что указала путь нам на вокзал.

А на вокзале — рельсы, рельсы, рельсы...

И шпалы, по которым я бегу.

И мама с братом на руках.

Д. Гарбар

 

В то утро

В то утро,

Когда соловьиные трели

Фашистскими бомбами

Взорваны были,

И «юнкерсы»

Чёрною стаей летели

И в окна калёными пулями били, —

Да разве забудешь,

Как вечером летним

От этих скрипучих ступенек вокзала

Мужчин

И мальчишек семнадцатилетних

Деревня Заречье на фронт провожала:

Как мама

Горючей слезой заливалась,

Как поле ржаное за речкой чадило…

В то утро

Россия «в ружьё» поднималась,

И детство моё на войну уходило!

Т. Курьянов

 

22 июня 1941 года

Ах, что и говорить, ах, что и понимать —

ничто не и́дет вспять, ничто не провернётся —

как чёрная вода стоит на дне колодца,

и за руку тебя так нежно держит мать.

 

Глаза её черны, почти что как вода,

а волосы длинны — и по плечам струятся…

А там, на дне, лежит всего одна звезда,

и всё с тобой ещё на свете может статься.

 

На небе куча звёзд — и все на нас глядят,

ветер задул — и вмиг умчался за границу,

слипаются глаза, и спящую тебя

уносит мама в дом, куда луна глядится.

 

И снится первый сон — летает самолёт,

и чёрные летят с него на землю бомбы,

и мы одни в полях, и ветер платье рвёт,

и впереди нас ждут то рвы, то катакомбы.

 

И плачу я в ночи, со сна пугая мать,

и прижимаюсь к ней, как к вечному спасенью…

Мне этот сон ещё теперь сто раз видать.

Суббота, полночь. Завтра воскресенье.

С. Рабинович

 

Мирные дни

Маленькие человечки,

Загорелые, как грачи,

С утра пропадали на речке,

Бегали на бахчи.

Дома брезгливо тыкали

Кашу — и с боем ели.

Очень серьёзно хныкали

И несерьёзно болели.

 

А время летело птицей,

Звенело, словно капель.

И каждый спешил научиться

Солидно держать портфель.

Годы, вы быстро слишком

Летели с горы салазками

И увлекали книжками.

И развлекали сказками.

 

Мирные годы, мирные дни…

Но мирными только казались они.

Годы солдатами маршировали

Всё ближе и ближе, у самой России.

А мы безмятежно в войну играли,

Разделившись на красных и синих…

 

И вот он грянул — июньский гром.

И первая бомба упала в дом,

Разорвав тишину…

И горько рыдали всю ночь по соседству.

И мирное детство, весёлое детство

Перестало играть в войну.

В. Кочетов

 

22 июня

Мне так высоко и удобно

У папы на сильных руках…

Запомнился день тот подробно —

До маминой кофты в цветах.

 

Ванильная пышная сдоба,

Большой дирижабль в облаках,

Тенистый раскидистый тополь

И — о пятилетке плакат.

 

А в парке — кавказскую ассу

На смену австрийскому вальсу

Выводит военный оркестр.

И вдруг замолкает динамик…

 

И я прижимаюся к маме,

И жутко, и тихо окрест.

В. Блинов

 

22 июня

Как латунь блестит солома.

Жгут как осы остюки*.

Вдруг далёкий отзвук грома

Тронул дрожью колоски.

 

А вдали под сизой тучей

Зыбью ходит, гнётся хлеб.

По стерне бежит колючей

Мать ко мне, сжимая серп.

 

Я реву в колосьях хлеба.

Прижимая горячо,

Прячет мать меня от неба.

Мать — девчоночка ещё.

 

Потемнел наш полдень синий.

Чёрных туч ползёт орда.

Всё грозней страда России —

Та суровая страда.

 

День её высок, огромен.

В алых молниях зенит.

Воздух, бронзовый от зёрен,

Руки мамы золотит.

 

А по небу, как колёса

Танков, катятся грома.

Как народ, шумят колосья,

Глядя, как густеет тьма.

 

* Остю́к (то же, что ость) — щетинистый усик на плевеле каждого зерна колосовых

растений.

А. Шипулин

 

Начало войны

Откуда взялся самолет?

Я ничего тогда не понял.

Домой бежал с полей народ.

Я навсегда тот день

запомнил:

Как шли солдаты

длинным строем,

Еще не бывшие в боях,

Как пыль лежала

серым слоем

На потных лицах,

на плечах.

Бежали мы гурьбой

за строем,

Что растянулся

в полверсты.

Потом они

шагали полем,

Минуя лес,

Овраг,

Кусты.

И долго их вдали качало,

Среди лугов и тишины…

Таким запомнил я начало

Уже начавшейся войны.

А. Шевелев

 

* * *

Меня соседка

Угощала супом.

Включает радио.

Вдруг голос в тишине…

Каким я был тогда

Мальчишкой глупым, —

Я в первый миг

Был даже рад войне.

 

Хоть горе ощущал я

по наитью,

И все же,

сам не зная почему,

Был рад

невероятному

событью,

Верней,

своей причастности

к нему.

 

Был рад тому,

сразу

стану

взрослым,

Уйду на фронт

вершить свой правый суд,

Назло

всем вражьим пулям

смертоносным,

Которые

в меня

не попадут.

 

Но эта радость —

Только лишь минута,

Всего минута

детская

одна.

Как за нее

безжалостно

и люто

Четыре года

Мстила мне

война.

Н. Доризо

 

* * *

Внезапный залп

Средь мирной тишины.

Внезапная бомбежка на рассвете…

Так начался он,

Первый день войны,

Такой,

что не бывало

на планете.

 

Еще вчера

У каждого был свой

Обжитый дом,

Была

своя

работа.

Наш дом

отныне

на передовой.

 

У всех одна судьба —

Судьба бойца-народа.

И были мы

Так свято сплочены,

Что, несмотря на горести и беды,

Тот

самый тяжкий,

Первый день войны

Был днем

начала

будущей Победы!

Н. Доризо

 

* * *

(Из поэмы «Зоя»)

 

Теперь, среди военных буден,

в часок случайной тишины,

охотно вспоминают люди

свой самый первый день войны.

До мелочей припоминая

свой мир, свой дом, свою Москву,

усмешкой горькой прикрывая

свою обиду и тоску.

 

Ну что ж, друзья!

Недолюбили,

недоработали,

не так,

как нынче хочется, дожили

до первых вражеских атак.

Но разве мы могли б иначе

на свете жить?

Вины ничьей

не вижу в том, что мы поплачем,

бывало, из-за мелочей.

Мы все-таки всерьез дружили,

любили, верили всерьез.

О чем жалеть?

Мы славно жили,

как получилось, как пришлось.

 

Но сразу

вихрь,

толчок,

минута,

и, ничего не пощадив,

на полутоне сорван круто

с трудом налаженный мотив.

 

Свинцовым зноем полыхнуло,

вошло без стука в каждый дом

и наши окна зачеркнуло

чумным безжалостным крестом.

 

Крест-накрест синие полоски

на небо, солнце и березки,

на наше прошлое легли,

чтоб мы перед собой видали

войной зачеркнутые дали,

чтоб мы забыться не могли.

 

Глаза спросонок открывая,

когда хлестнет по окнам свет,

мы встрепенемся, вспоминая,

что на земле покоя нет.

 

Покоя нет и быть не может.

Окно как раненая грудь.

Нехитрый путь доныне прожит.

Отныне начат новый путь.

 

Все в мире стало по-другому.

Неверен шум, коварна тишь.

Ты выйдешь вечером из дому,

вокруг пытливо поглядишь.

 

Но даже в этой старой даче,

в тревожный погруженной мрак,

все изменилось, все иначе,

еще никто не знает как.

М. Алигер

 

22 июня 1941 года

Кто письма писал, кто похрапывал сладко,

Кто книгу листал за тарелкой пшена...

Вдруг слышим, радистка кричит из палатки:

— Ребята!.. Война!..

— Война? — кто-то бросил рассерженно.

 — Враки!.. —

И тут же поверил и сжал кулаки.

 

Мы будто оглохли — ни лая собаки,

Ни шума реки.

И люди слепыми от боли глазами

Глядели на дымный далекий закат.

Начальник отряда навытяжку замер,

Как старый солдат,

 

Письмо оборвалось на фразе «взглянуть бы!»,

В крапиву упал недочитанный том.

В тот миг разрывались мучительно судьбы

На «до» и «потом»...

Л. Стекольников

 

Первый день войны

Мы с поля шли, дымя дорожной пылью.

Летела песня в голубой простор:

«Нам разум дал стальные в руки крылья,

А вместо сердца пламенный мотор!»

 

Нас много шло — весёлых, сильных, юных

В косынках и фуражках набекрень...

То в сорок первом было... Да, в июне,

В один погожий и воскресный день.

 

Воскресник был в колхозе по прополке, —

Там весь актив собрался городской.

Но лишь к одной задорной комсомолке

Я прикипел и сердцем, и душой.

 

Я сзади шёл и видел только косы

Тугие, будто медные жгуты.

Да ног мельканье загорелых, босых,

И отпечатки маленькой стопы.

 

Она, казалось, чувствовала это:

Через плечо назад бросала взгляд,

И виделось в глазах зелёных лето,

А в платьице — берёзовый наряд.

 

Мы подпевали радостно: «Всё выше!..»

Вдруг набежала тучка — хлынул дождь...

Вдали искрились городские крыши,

И веселее зеленела рожь.

 

Девчата бойко шлёпали по лужам,

Повсюду раздавались визг и смех...

И вдруг — сирены вой!.. На спинах ужас

Холодным потом проступил у всех.

 

— Война!.. Война... Вы слышали, родные?! —

Бежали женщины навстречу нам...

И смолкло пение про крылья те стальные...

Глазами я прильнул к её глазам.

 

Они застыли. Губы плотно сжаты.

И вся она — готовая к борьбе!..

Вдруг улыбнулась как-то виновато

И отдала цветы: «Возьми... Тебе...»

 

Я понял всё... «Хорошая, родная!..

Люблю тебя!» — хотелось мне сказать,

Но я спросил, цветы перебирая:

«Пойдёшь со мною вместе воевать?..»

П. Галактионов

 

22 июня

Горячая поступь июня,

Начало Великой Войны...

А лица — приветливы, юны

И веры в победу полны.

 

А что впереди? Эшелоны

И тяготы дальних дорог...

Атаки и раненых стоны,

Бессонные ночи тревог.

 

История в летопись впишет

Прорывы и крики «Вперёд!»

И кто-то из этих мальчишек

Под пули — в Бессмертье — шагнёт.

 

А кто-то, вернувшись из боя,

Припомнит и мирные дни,

И горькое двадцать второе

Июня — начало войны...

Е. Громова

 

Двадцать второе

Год сорок первый, июнь, воскресенье,

двадцать второе число.

У Мавзолея моё поколенье,

тихо, уютно, тепло.

 

Школьную полночь отбили куранты,

но не уснула Москва —

белые платья, косички и банты,

песни улыбки, слова.

 

Юность закончилась, завтра с рассветом

выйдем на сотни дорог.

Ну а сегодня — девчата и лето,

и не до взрослых тревог.

 

Я бы не стал вспоминать этой ночи,

но среди звёздных огней

не было ночи на свете короче,

не было ночи длинней.

 

Там собирала гармонь переливы,

мылись травинки в росе…

Двадцать второе, и все ещё живы,

все, все, все, все, все…

Г. Норд

 

22 июня 1941 года

Был самый длинный день в году,

Поделенный на «до» и «после».

Затихла музыка в саду,

Коса звенела на покосе.

 

Пока ещё никто не знал

О первых павших на границе…

Пух тополиный заметал

Бульварное кольцо столицы.

 

Закрытым был военкомат,

Трамваи выходили в рейсы,

Дремал молоденький солдат,

Блестели и звенели рельсы.

 

…У репродукторов народ —

И сельские, и городские.

Война священная идёт,

Война гуляет по России.

В. Карпушин

 

22 июня 1941 года

Двадцатый век. Год сорок первый.

Начало. Взорванные сны.

Блицкриг в работе. Рвутся нервы.

В крови холодный штык войны.

 

Жестоко танковые траки

рвут километры-колоски,

и расточительны в атаке

на смерть пришедшие полки.

 

Упали с веток гнёзда птичьи.

Тыл, фронт — единая судьба.

Лежит убитый пограничник

у пограничного столба.

 

В руках — сапёрная лопата,

по лезвию — клочки волос.

Кто там сказал: «Россия — вата,

Советы — глиняный колосс…»?

 

«Вставайте! — клич по русским долам, —

К оружию и стар и млад!»

И добровольцы комсомола

уже спешат в военкомат.

В. Филимонов

 

22 июня 1941 года

День на исходе. Полночь скоро.

Только сегодня никто не спит.

Мать вздыхает тоскливо и скорбно,

Отчим сурово молчит.

 

22 июня 1941 года

Прежняя жизнь ушла во «вчера».

Звать ее будем теперь «до войны»...

Отчиму мать: «Ведь они — детвора,

Неужели возьмут?» — «Ну, ему — не пора,

За год же фашистам мы спустим штаны!

Здесь не Европа, чтоб им подфартило,

Не на такой напали народ!

Узнают, сволочи, как свиное рыло

Совать в советский наш огород!» —

«Ты говорил, что у них тоже сила...»

(Отчим в Германии был в плену,

Там его било, ломало, месило, —

С тех пор чахотка пристала к нему).

«Слов нет, конечно, — огромная сила,

С папами, с финнами их не равнять!

Если тогда миллионы скосило,

То...» — Кашлем зашелся, взглянув на мать.

«Я не о том ... Мы — российского рода!

Русские прусских били всегда!

Нашего им не осилить народа,

Как бы ни тщилась фашистов орда!»

 

22 июня 1941 года

Для всех народов Советской страны

Этот день — начало Нового года,

Года войны,

Этот год — начало новой

Отечественной войны.

 

22 июня 1941 года.

Над Ярославлем — чудо-погода:

Солнце с утра,

Ни облачка в небе, ни ветерка,

И, как всегда, в дни подобного рода,

Мы всем двором смылись враз со двора.

И, как всегда, по воскресеньям,

На площади Челюскинцев играли в футбол.

И, как всегда, лучший из нападения,

Сергей Смирнов вбил отличный гол!

И, как всегда...

Но вдруг из репродуктора,

как шквальная волна,

Обрушилось на площадь:

«Война!»

 

«Война?!».

А как же «Заявленье ТАСС»?

Прошла всего неделя?

Или бездумно успокаивали нас,

Иль ублажали зверя?

 

«Война!!!»

И прервана игра.

И не доиграна игра.

Такою и останется она,

И не на время — на времена!

В том не Сережкина вина —

Война!

«Держись, фашистский гад!» —

Мы ринулись под общий гвалт

Двумя командами в военкомат...

 

Война.

Ее мы ждали.

В войну играли,

И «красные», конечно, побеждали —

Иначе не могло и быть!

Пора фашизму отомстить!

За боль Германии!

Позор Италии!

За кровь Испании!

За Абиссинию!

За небо синее

В дыму!

За эту вот войну,

Которая у нас уже в дому!

За море горя!

За страдания,

Что старят много-много ранее

И лица женские.

И лица детские!

За пытки зверские

В застенках наци!

За поруганье наций!

За горы книг, сожженных на кострах!

За слабых страх,

Готовых сдаться,

Готовых рабски распластаться

Пред смертоносною ордой

Коричневых москитов —

Убийц, насильников, антисемитов!

За бомбы вой!

За боли вой —

Сиротский, вдовий, материнский вой!

За головы борцов, сеченные на плахе

Секирой палача со свастикой на рубахе!

За генерала Лукача! За Тельмана!

За девушку испанскую Одену!

 

Клянусь!

Одежд гражданских не надену,

Не выпущу меча,

Пока не отомстим за все и вся,

За всех и вся!

За первого убитого!

И за последнего!

За тех. кто пал вчера!

И кто сегодня — в час рассвета летнего!

Кто надает сейчас

И не увидит завтра!

Кто завтра встретит смертный час!

Иль послезавтра!

Иль через много-много дней!

А, может, месяцев!

А, может, через год! —

За всех

За тех,

Кто до победы не доживет!

Россия! Мать!

Твой сын перед тобой.

Пусть он еще юнец безусый,

Но он готов на смертный бой

И он не будет трусом!

Россия! Мать!

Грохочет бой жестокий.

Скорей произнеси: «Мой сын, — иди!

Иди!

Твои настали сроки.

Иди и победи!»

И победит.

И возвратится.

Наверно, это будет день весны.

Ты будешь вечно им гордиться.

И не одним —

Нас сотни тысяч,

И все твои сыны!

В. Слёзкин

 

22 июня

Дыма черная десница

Распростерлась над землей,

На полях горит пшеница,

Разъярив июньский зной,

 

Суетливо птицы кружат

Над расстрелянным селом,

Будто панихиду служат,

На восход крестясь крылом,

 

Едкий дух застывшей боли,

Сон кошмарный, — нынче быль,

Жаждет свежей русской крови

Змей стальной, утюжа пыль,

 

Сбиты главы у собора,

В грозном, приторном чаду

Древний Спас взирает скорбно

На тевтонскую орду,

 

Страшной карой за безверье

Русским новая война,

Выпить чашу искупленья,

У которой нету дна,

 

Гарью горизонт замаран,

До победы путь далек,

Сатанинская армада,

Выполнять веленье ада

Марширует на восток.

С. Байбара

 

Страница новой истории

В норвежских льдах, в ущелье Фермопил,

На верфях Гавра, в переулках Праги

Мир ненависть к стервятникам копил

И мщенье торопил. В крови и прахе

Под сапогом фельдфебельским дымилась

Вся Франция. Фашистский феодал,

Своей стране оказывая милость,

Ее крестами кладбищ награждал.

Пока война Европу сотрясала,

Он стаскивал в свою берлогу хлеб,

Железо, нефть, шелка, и шерсть, и сало,

А все не полон был смердящий склеп.

Был разум обезглавлен. Гнев убит.

Сопротивленье силами скудело.

Вползла зараза мертвенная в быт.

 

А между тем в Европе то и дело

Прокатывался ропот. Там, внизу,

В глубокой шахте, в доке корабельном.

Могильный сон был смешан с колыбельным.

И превращалась тишина — в грозу.

 

Был ранний час, наверно, лучший в мире,

Начало жизни, песен и труда.

Младенцев кротких матери кормили,

Пылили по степным шляхам стада.

Шла в пионерском лагере зарядка.

Трава тянулась к свету. Дивный рост

Дремучих клубней пестовала грядка.

Пел песенку задумчивую дрозд.

Страна дышала в мирном изобилье,

В сверканье жизни, песен и труда.

 

В то утро раннее враги бомбили

Советские порты и города.

В то утро перешли рубеж их танки.

И там, на пограничном рубеже,

На мирном белорусском полустанке,

В то утро наша кровь лилась уже.

 

И грозные откликнулись гудки.

И, вся в поту, и в дыме, и в мазуте,

Страна вставала, сжавши кулаки

Как много силы было в той минуте!

 

Умру ли завтра, проживу ли век,

В Москве, на фронте, на море — повсюду

Я, рядовой советский человек,

Священной той минуты не забуду.

 

Мы все, закинув головы, могли

Почувствовать, как, задрожав от гула,

Страницу медленно перевернула

История пылающей земли.

 

Две армии сошлись в ожесточенной

Смертельной схватке. Началась война.

В то утро раннее в Европе черной

Кайма зари едва была видна.

 

Храпел Берлин. В бреду металась Вена,

Закована в кольцо концлагерей.

И где-то в Гамбурге самозабвенно

Сирена выла. «Нас бомбят! Скорей!»

 

Но зарево, растущее с востока,

Вершины Альп кровавило слегка

Сквозь гул электроволн и мчанье тока

Казалось, что война недалека.

 

Париж дышал осадами Бастилий.

В Брюсселе Уленшпигель бил в набат.

В Белграде песни русские гостили

На Капри Горький подымал ребят

 

Не зная, гаркнуть иль посторониться,

Шли оккупанты, убыстряя шаг.

Дышала бурей новая страница

Истории. И звон стоял в ушах.

 

На западе заря не закатилась,

В теченье суток не настала ночь.

 

...И вот на нашем фронте прокатилось:

«Мы боремся, чтобы и вам помочь».

П. Антокольский

 

22 июня 1941 года

Вздыхает ночь, блистает звезд краса,

Кругом сияют радостные лица,

Влюбленных пар густая вереница

Взирает беззаботно в небеса...

 

Мечты, минуты жарких объяснений,

Прощенья, оправдания, восторг,

Советы тех, кто в жизни знает толк,

Уроки предыдущих поколений...

 

Не думали, не ведали, не ждали,

Что с треском разорвутся небеса,

Ослепнут в смерче огненном глаза,

Обуглятся березовые дали.

 

От взрывов содрогнутся недра гор,

В крови невинной речка захлебнется,

И нить счастливых жизней оборвется,

Испуганно замолкнет птичий хор.

 

От свастик почернеет белый свет,

От воплей встанет дыбом лес дремучий,

И скользкий гад коричневый, ползучий

Кольцом сожмет теченье зим и лет.

 

Кого-то смерть сразит в родных краях,

Кого-то пуля встретит на чужбине,

Кому-то повезет, но будет ныне

Влачить свой путь на черных сухарях.

 

Бледнеет ночь, тускнеют звезд глаза,

Но светятся доверчивые лица:

Влюбленных пар густая вереница

Не знает, что приблизилась гроза.

С. Васильев

 

Июнь

Какое слово страшное — «война»!

Оно пришло оттуда, от границы.

И ты стоишь безмолвно у окна.

Лицо — как мел, опущены ресницы.

 

И я молчу. Июньский светлый день

Вдруг помрачнел, закрылся дымкой темной,

Как будто в небе самолета тень

Повисла черной свастикой огромной.

 

Как будто рядом слышен детский крик,

И тут же рядом пламя крыши лижет.

И наш сынишка сжался и притих,

Малыш стремится быть ко мне поближе.

 

Стою, молчу, не нагляжусь на вас,

И все яснее слышу грохот боя,

И тихий свет родных печальных глаз

Туда, на фронт, я уношу с собою.

 

...Гармонь грустит о чем-то дорогом.

Дымят бойцы махоркою в вагоне.

А женщина осталась на перроне.

И мальчик с ней.

И ночь лежит кругом.

С. Тельканов

 

22 июня — день не такой, как вчера

22 июня —

день не такой, как вчера.

В ночь помечтать накануне

вышла гурьбой детвора.

 

В классах, надёжно закрытых,

парты уснули давно.

Каждый мог стать знаменитым,

позже, как в лучшем кино.

 

Ночь, до бомбёжек и пушек,

так хороша и тепла...

Клювы молчащих кукушек,

жаль, приоткрыть не смогла.

 

...Первые сочные фрукты.

Солнцем согрета спина.

Полдень... Ожив, репродуктор

выплюнул слово: ВОЙНА!

 

Дети жестокого года,

соль всей советской земли,

став добровольцами, сходу

в очередях провели

 

время в последнем затишье,

взяли винтовки, и в путь...

След большинства — где отыщешь?

Сможешь их лишь помянуть.

 

Гордость станиц и аулов,

цвет городов и столиц...

Сколько едва промелькнуло

лучших, утерянных лиц.

 

Фото семей — нет в помине.

Жизни забрала страна.

Все ли, кто в этом повинен,

дали ответ свой сполна?

 

...Не повзрослеть им, распятым —

славу снискав на века —

школьникам в военкоматах,

принявшим вызов врага...

В. Литвишко

 

Первый день войны

С утра обычный выходной в столице,

В своих воскресных хлопотах страна...

А в этот час на западной границе

Уже идёт жестокая война.

 

Напав нежданно, ночью, по-пиратски,

Всё сокрушая на своём пути,

Враг хочет навязать режим свой рабский

И побыстрее до Москвы дойти.

 

Несёт страданья, горе вражья стая.

Уже бомбятся сёла, города.

Страна ж пока живёт, ещё не зная,

Какая страшная пришла беда...

 

До радиоузла — не дальняя дорога.

В машине едет в студию нарком.*

Глаза серьёзны, на душе тревога,

Рой мыслей тягостных, а в горле — ком.

 

Он видит молодёжи круг весёлый:

У школьников был вечер выпускной.

И им, вчера простившимся со школой,

Придётся завтра встретиться с войной.

 

А дальше — свадьба: пляска, смех и песни,

Невеста — в белом, счастьем вся полна.

Наркому стало душно, сердцу — тесно:

Над счастьем тучей уж стоит война.

 

Он знает, что покоя ощущенье

Исчезнет вскоре вмиг по всей стране,

Ведь он прочтёт к народу обращенье —

Заявит о начавшейся войне.

 

И в студии вдруг изменились лица,

Когда он сообщенье произнёс.

И будто потемнела вся столица.

«Что дальше?» — мучит каждого вопрос.

 

Уже не та Москва при возвращеньи,

Не слышно песен, смех уж не звучит.

Людей врасплох застало сообщенье,

Кто плачет, кто растерянно молчит...

 

Был этот день началом страшной драмы,

Со скорбью вспоминают все о нём.

Июньский светлый день — он длинный самый —

В истории страны стал ЧЁРНЫМ днём.

 

*С обращением к народу выступил В.М. Молотов — Председатель Совнаркома и Нарком иностранных дел.

З. Торопчина

 

22 июня 1941 года

В такой же долгий, тёплый летний день,

Когда цвели акаций белых кроны,

Легла на землю чёрной тучей тень

И поднялась страна на оборону.

 

Шёл сорок первый смертоносный год.

И с выпускного праздничного бала

Безусые мальчишки шли на фронт —

Их Родина на битву призывала.

 

И шёл за эшелоном эшелон,

Солдатами и техникой гружёный.

И плыл над Русью колокольный звон,

И голосили матери и жёны.

 

И содрогалась от разрыва бомб

Земля, и были первые руины,

Где только что стоял обжитый дом

И на рассвете люди спали мирно.

 

Всё это было в первый день войны.

Потом победы были и потери,

И погибали лучшие сыны,

И «похоронки» стаями летели.

 

И Курская дуга была потом,

И Сталинград, и страшная блокада.

И много книг напишется о том,

Что новым поколеньям помнить надо.

 

Потом опишут подвиги бойцов,

И генералов славу и бесславье,

И сыновей, возросших без отцов,

И медсестёр, что раненых спасали.

 

А то, что было в первый день войны —

Об этом вспоминают ветераны,

Когда без сна их ночи так длинны

И к непогоде беспокоят раны.

В. Федорович

 

22 июня

В тот страшный день земля рванула в небо.

От грохота застыла в жилах кровь.

Июнь цветастый сразу канул в небыль,

И смерть вдруг оттеснила жизнь, любовь.

 

Надели гимнастёрки и шинели

Вчерашние мальчишки — цвет страны.

Девчонки на прощанье песни пели,

Желали выжить в грозный час войны.

 

Война, как ком, катилась по дорогам,

Неся разруху, голод, смерть и боль.

Осталось их в живых совсем немного,

Принявших первый, самый страшный бой!

 

В атаку шли за правду, за Отчизну,

За мир, за мать с отцом, за добрый дом.

Чтоб защитить от ужасов фашизма

Права на жизнь, что рушилась кругом.

 

Сирень, гвоздики, нежные тюльпаны…

Начало лета, жизнь вокруг кипит.

Жива любовь, зарубцевались раны,

Но этот день июня не забыт!

Т. Лаврова

 

22 июня 1941 года

Был июнь, зрела рожь, много хлеба

С урожая ждала страна…

И вдруг гром среди ясного неба!

Левитан произнес — «ВОЙНА»!

 

Поменялася цветом рубаха,

Зубы стиснули, нервы в кулак!

Только не было паники, страха,

Была ненависть, в доме — враг!

 

Беспартийных и комсомольцев

Воедино сплотила беда,

Уходили на фронт добровольцы,

Пацаны прибавляли год!

 

В бой вступали решительно, смело,

Но, внезапность свое брала…

За свободу, за правое дело,

Сама Родина-Мать звала!

 

Встали в строй и отцы и деды,

Батареи просили огня!

«Все для фронта!» и «Все для победы» —

Было лозунгом того дня.

 

И победа в боях тяжелых,

Нам далась дорогой ценой.

В СССР, в городах и селах,

Семьи все опалены войной!

 

Старикам, взрослым, тем, кто юнен,

Кому дорог Отечества дом,

Дату — «22 июня»

Надо помнить, пока живем!

И. Рябухин

Читайте также

Накануне войны: Стихи

Пограничники. «Лишь полчаса давали им на смерть…»

22 июня 1941... Книги