«Неправ я
или прав, - не ведаю, не знаю
И знать я
не хочу! Меня судьба ведёт...»
Сегодня исполнилось 180 лет одному из самых
загадочных и забытых поэтов ХIХ века Константину Случевскому (1837 – 1904). Он
родился 7 августа (26 июля по старому стилю) 1837 года в Петербурге в год
смерти Пушкина. И кажется, что это обстоятельство таинственно определило его
судьбу...
Происходил из дворян Черниговской губернии, сын Константина
Афанасьевича Случевского, полковника, Санкт-Петербургского полицмейстера, затем
тайного советника, вице-директора Департамента внешней торговли Министерства
финансов. Отец прочил сыну военную карьеру и определил его в Первый кадетский
корпус. В 1855-ом году, окончив курс первым учеником, Константин был выпущен
прапорщиком в Семёновский полк. Затем перешёл в лейб-гвардии стрелковый Его
Императорского Величества батальон, прослужив в котором около двух лет,
поступил в Академию Генерального штаба. Открывалась перспектива блестящей
военной карьеры. Тем неожиданнее стал его выход в отставку и решение заняться
изучением философии. Случевский слушал лекции в Париже, Берлине, Лейпциге. В
Сорбонне изучал философию и естественные науки. В 1865 в Гейдельбергском
университете получил степень доктора философии.
Вернувшись в Россию, служил в Министерстве
внутренних дел и государственных имуществ, около семнадцати лет чиновником
особых поручений. С 1891 г. главный редактор «Правительственного Вестника».
Состоял членом совета главного управления по делам печати и имел придворное
звание гофмейстера. Литературную деятельность начал в «Общезанимательном
Вестнике» 1857 г., публиковал свои стихи и переводы французских
писателя-романтика Виктора Гюго, поэта Огюста Барбье и английского
поэта-романтика Джорджа Байрона. Помещал стихи в «Иллюстрации», в 1860 г.
поместил ряд стихотворений в «Современнике» и «Отечественных записках. Они
сразу обратили на себя большое внимание. Мнения критики в оценке произведений
молодого поэта разделились. Тургенева и Аполлона Григорьева они привели в
восторг, потому что к числу первых стихотворений Случевского принадлежат «Статуя»,
«Весталка», «Мемфисский жрец» и др., до сих пор остающиеся лучшими
произведениями Случевского. Аполлон Григорьев превозносил талант Случевского в
таких преувеличенных выражениях, что вызвал столь же неумеренные нападки
влиятельной тогда «Искры», которая начала выуживать у Случевского неудачные
выражения и сделала его мишенью злых и остроумных насмешек. Гонение «Искры»
болезненно подействовало на поэта: он исчезает со страниц журналов. Случевский
надолго замолкает. Только в 1866 г. выпускает три полемические брошюры против
теорий Чернышевского и Писарева под общим заглавием «Явления русской жизни под
критикой эстетики» (Санкт-Петербург, 1866 - 1867). Вновь его стихи появляются в
печати в 1880 — 1890 гг., и постепенно его имя приобретает известность.
В 1878 г. Случевский выпустил особым
приложением к новогоднему номеру «Нового Времени» поэму «В Снегах». Успех
поэмы, в которой есть красивые места (встреча 12 витязей-месяцев у костра),
поднял настроение автора, он начинает печатать в разных журналах лирические
стихотворения, поэмы, мистерии, баллады и др., которые были собраны в 4 книжках
(1881 - 1890), а затем вошли в состав «Сочинений К.К. Случевского», изданного
А.Ф. Марксом в 6 т. (Санкт-Петербург, 1882). Случевский написал также роман «От
поцелуя к поцелую» (1872), ряд повестей и рассказов, собранных в книжках «Виртуозы»
(Санкт-Петербург, 1882), «Застрельщики» (Санкт-Петербург, 1883), «33 рассказа»
(Санкт-Петербург, 1887), «Профессор бессмертия» (Санкт-Петербург, 1892), «Исторические
картинки» (Санкт-Петербург, 1894) и в 5 и 6 томах «Собрания сочинений».
Наиболее известен роман «Профессор бессмертия» — смесь беллетристики, не
особенно яркой, и чисто отвлечённых рассуждений на религиозно-философские темы.
Совершив несколько поездок по России в свите
великого князя Владимира Александровича, Случевский описал их в сочинениях: «По
северу России. Путешествие Их Императорского высочества великого кн. Владимира
Александровича и великой кн. Марии Павловны» (Санкт-Петербург, 1888) и «По
северо-западу России» (Санкт-Петербург, 1897). Для сцены Случевский написал «Город
упраздняется» (в сотрудничестве с В.А. Крыловым) и «Поверженный Пушкин» (1899).
Кроме того, он напечатал брошюру «Историческое значение св. Сергия и
Троицко-Сергиевской лавры» (Москва, 1889 и Санкт-Петербург, 1892). В начале
90-х годов XIX века К.К.Случевский написал специальную серию небольших книг «Книжки
моих старших детей», где с целью расширения знаний детей рассказывал о
традициях разных народов, истории, культуре, памятных местах России.
Группирующийся около Случевского кружок поэтов
(редакция юмористического листка «Словцо» и альманаха «Денница») ставит его
очень высоко, называет «королем» современной русской поэзии (Платон Краснов),
посвящает ему особые книги (Аполлон Коринфский «Поэзия К.К. Случевского»,
Санкт-Петербург, 1900) и т. д.; но значительная часть журналистики относится к
Случевскому холодно, а подчас и насмешливо. При присуждении в 1899 г.
Пушкинских премий Н.А. Котляревский, которому II отделение Академии Наук
поручило разбор стихотворений Случевского, высказался за назначение маститому
поэту награды 1-го разряда - полной премии, но большинство голосов постановило
ограничиться почетным отзывом.
Творчество Константина Случевского
противоречиво: острое неприятие действительности сочетается с убеждением в
невозможности изменить её, эмоциональность и психологическая глубина — с
жёлчным резонерством, внимание к общественным проблемам — с мистическими
настроениями. В стихотворениях и поэмах мистического характера символизм и
отвлеченность переходят иногда в непонятность. Он был одним из предшественников
русского модернизма. В некоторых своих стихах напоминал Федора Ивановича
Тютчева. Но вместе с тем у Случевского были несомненные и незаурядные
достоинства. Первое место в ряду их занимала полная самостоятельность. У него
почти не было перепевов; все, что он писал, носило отпечаток собственной его
душевной жизни. Стихотворением, поставленным во главе собрания его сочинений,
он сам себя называл поэтом «неуловимого», которое «порою уловимо». Стихи
Случевский писал до самой смерти. В них чувствуется влияние возникшего
символизма. К примеру, очень известное, входящее в антологии русской любовной
лирики стихотворение «Упала молния в ручей…» (1901) носит символический
характер; лишь по последней строке можно понять его истинный смысл. Стихи его —
и ранние, и поздние — не слабые, а скорее «неровные»: рядом с почти гениальной
строкой может появиться следующая, совершенно «косноязычная». Современники
сетовали, что он «портит» стих, «растрепал» его, что он «дисгармоничен» и «безобразен»,
как кактус. Однако эта неровность придает его Музе то, что Евгений Баратынский
называл «лица необщим выраженьем». Случевский интересен тем, что всегда
стремился уловить неуловимое. Любой читатель простит ему неудачные строки ради
таких:
Да, мир и все его основы –
Свои для каждого из нас!
Я умер — целый мир погас!
Ты родился — возникнул новый:
Тем несомненней, тем полней,
Чем ярче мысль души твоей!
Нельзя не упомянуть довольно консервативный
литературный кружок «Вечера Случевского» — кружок поэтов и поэтесс. Эти
поэтические вечера родились в последнем десятилетии XIX века. Кружок был
продолжателем объединений «Пятницы Полонского» и «Пятницы Случевского».
Регулярно, два раза в месяц, по пятницам происходили они на квартире поэта.
Туда приходили будущие кумиры русского символизма — Владимир Соловьев,
Бальмонт, Мережковский с Зинаидой Гиппиус, Сологуб, Бунин... Но никто из них не
понял, не принял душой «Загробные песни», которые писал Случевский, угасая в
1904 году в своем любимом доме в Усть-Нарве. «Я умер — целый мир погас!..»
Вскоре после кончины К. К. Случевского (25 сентября 1904 г.) участники «пятниц»
решили периодически встречаться на квартирах постоянных участников Кружка,
назвав его, в память ушедшего поэта «Вечера Случевского». Кружок стал главным «долгожителем»
среди литературных салонов Петербурга, просуществовав 14 лет — до ноября 1917
года.
В 1870 году Константин обвенчался с Ольгой
Капитоновной (урожденной Лонгиновой) (1849-1921), которая происходила из
обеспеченной помещичьей семьи, имевшей обширное имение Головино в Курской
губернии. В семье росли три сына и две дочери. Любовь к детям не сделала брак
Константина Константиновича более благополучным и в 1891 году они с женой
разошлись. Когда начался бракоразводный процесс, Ольга Капитоновна пыталась
привлечь на свою сторону всех детей, но лишь одна Елизавета перешла на сторону
матери, сделав все, чтобы разлучить ее с отцом. В итоге сын Николай вместе с
сестрой Елизаветой стал жить у матери. Несмотря на развод, Константин
Константинович принимал большое участие в жизни всех своих детей, повзрослев,
они, часто подолгу жили у него в Петербурге, он направлял и развивал их вкусы.
Всю свою обширную коллекцию старинных монет, оружия, живописи, предметов быта
он поровну разделил и завещал своим сыновьям.
Войны и революции начала XX века безжалостно
вторглись в судьбу всего рода Случевских. Константин (1873-1905) окончил
Морской Кадетский корпус, совершил кругосветное путешествие. Погиб в Цусимском
бою на броненосце «Император Александр III» 15 мая 1905 года. Поэт, псевдоним «Лейтенант
С.». После смерти К.К.Случевского-младшего при содействии его друзей была
издана посмертная книга его стихов. Владимир (1876-1915) окончил Александровский
Кадетский корпус. Участник Русско-японской войны, служил в Ингерманландском
полку. С начала Первой Мировой войны ушел в действующую армию. Скончался в
госпитале от тяжелого ранения, полученного под Плонском 15 февраля 1915 года. В
вихре гражданской войны теряется семья сестры Ольги. Николай (1882-1920) был
назван в честь умершего от скарлатины за год до его рождения брата. Погиб в
июле 1920 года. Из архивных документов удалось установить, что Николай
Случевский был расстрелян «за контрреволюционную деятельность» в 1920 году в
Петрограде, куда был, вероятно, этапирован из Мурманска. Его «вина» заключалась
в том, что он сорвал красный флаг с времянки, в которой жил. Так оборвалась
жизнь последнего сына поэта Константина Случевского... Помимо братьев, в семье
Случевских росли две родные дочери: Ольга (1871-1940) и Елизавета
(23.08.1885-1965), воспитанница Царскосельской Мариинской гимназии. После
гимназии поступила в Петербургскую консерваторию по классу фортепиано. Получила
блестящее образование, до революции с матерью жила в Германии, в Лейпциге, где
училась в Консерватории. После революции оказалась в имении своей матери
Головино в Курской губернии, затем в Славянске, где работала библиотекарем. В
начале Второй Мировой войны, в 1943 году была вывезена немцами в Германию, жила
в Австрии, в 1948 г. переехала в Ирландию, жила в доме престарелых. Оставила
небольшие воспоминания о своей матери и братьях. Замужем не была, после себя
потомства не оставила.
Константин Константинович, после развода с
Ольгой Капитоновной жил в гражданском браке с Агнией Федоровной Рерих
(Снетковой), от которого у них родилась младшая дочь поэта — Случевская
Александра Константиновна (1890-1977), наследница архива поэта. В молодости
писала стихи, печаталась в петербургских дореволюционных изданиях. Эмигрировала
в 1919 году. Жила в Варшаве, Берлине, Лондоне. Крупный художник-иконописец,
реставратор. Оставила небольшие воспоминания об отце.
Либеральная критика исправно бранила
Случевского до конца жизни — ведь он дослужился до камергера и до должности
главного редактора сугубо официальной газеты «Правительственного вестника»! Как
государственного чиновника Случевского бранили, но все-таки судьба была
достаточно милостива к нему как к поэту и человеку. К концу жизни он обрел
счастье в новой семье и получил общественное признание, был даже объявлен в
газетных публикациях «королем русской поэзии». Философ Алексей Федорович Лосев
очень высоко ценил стихи Случевского, называл их «тончайшими». И Бальмонт, и
Брюсов, и Белый были его читателями и писали о нем в своих статьях. Ахматова
его недолюбливала, а Мандельштам — наоборот... Константин Случевский скончался
25 сентября 1904 г. в Санкт-Петербурге. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Вспомним его стихи:
* * *
Упала молния в ручей.
Вода не стала горячей.
А что ручей до дна пронзен,
Сквозь шелест струй не слышит он.
Зато и молнии струя,
Упав, лишилась бытия.
Другого не было пути...
И я прощу, и ты прости.
* * *
В немолчном говоре природы,
Среди лугов, полей, лесов
Есть звуки рабства и свободы
В великом хоре голосов...
Коронки всех иван-да-марий,
Вероник, кашек и гвоздик
Идут в стога, в большой гербарий,
Утратив каждая свой лик!
Нередко видны на покосах,
Вблизи усталых косарей —
Сидят на граблях и на косах
Певцы воздушные полей.
Поют о чудных грезах мая,
О счастье, о любви живой,
Поют, совсем не замечая
Орудий смерти под собой!
* * *
Где бы ни упало подле ручейка
Семя незабудки, синего цветка, -
Всюду, чуть с весною загудит гроза,
Взглянут незабудок синие глаза!
В каждом чувстве сердца, в помысле моем
Ты живешь незримым, тайным бытием...
И лежит повсюду на делах моих
Свет твоих советов, просьб и ласк твоих!
* * *
Искрится солнце так ярко,
Светит лазурь так глубоко!
В груды подсолнечник свален
Подле блестящего тока.
Точно тарелки для пира,
Для столованья большого,
Блещут цветы желтизною
Золота солнцем литого.
Венчиком дети уселись,
Семечки щиплют искусно,
Зерен-то, зерен... Без счета!
Каждое зернышко вкусно.
И не встречается, право,
Даже и в царской палате
Этаких груд наслажденья,
Этакой тьмы благодати!
Зимний
пейзаж
Да, удивительные, право, шутки света
Есть в пейзаже зимнем, нам родном!
Так иногда равнина, пеленой снегов одета,
Богато зарумяненная солнечным лучом,
Какой-то старческою свежестью сияет.
Речонка быстрая, что по равнине протекает
И, кольцами, изгибами крутясь,
Глубокою зимой не замерзает, —
Вступает с небом в цветовую связь!
Небес зеленых яркая окраска
Ее совсем невероятно зеленит;
По снегу белому она, зеленая, бежит,
Зеленая, как изумруд, как ряска...
И так и кажется тогда, что перед нами
Земля и небо шутят, краски обменяв:
Сияет небо, свой румянец снегу передав,
Цвет зелени полей — он принят небесами,
И, как бы в память прошлого, как след следа,
Бежит по снегу белому зеленая вода.
О! если б можно было вам, равнины неба,
Приняв в себя все краски лета и весны,
Взять наши горести, сомненья, нужду хлеба —
Отдав взамен немного вашей тишины
И вашего покоя... нам они нужны!
Вот с крыши первые потеки...
Вот с крыши первые потеки
При наступлении весны!
Они — что писанные строки
В снегах великой белизны,
В них начинают проявляться
Весенней юности черты,
Которым быстро развиваться
В тепле и в царстве красоты.
В их пробуждение под спудом
Еще не явленных мощей.
Что день — то будет новым чудом
За чудодействием ночей.
Все струйки маленьких потеков —
Безумцы и бунтовщики,
Они замерзнут у истоков,
Не добежать им до реки...
Но скоро, скоро дни настанут,
Освобожденные от тьмы!
Тогда бунтовщиками станут
Следы осиленной зимы;
Последней вьюги злые стоны,
Последний лед... А по полям
Победно глянут анемоны,
Все в серебре — назло снегам
* * *
Вдоль бесконечного луга —
Два-три роскошных цветка;
Выросли выше всех братьев,
Смотрят на луг свысока.
Солнце палит их сильнее,
Ветер упорнее гнет,
Падать придется им глубже,
Если коса подсечет...
В сердце людском чувств немало...
Два или три между них
Издавна крепко внедрились,
Стали ветвистей других!
Легче всего их обидеть,
Их не задеть — мудрено!
Если их вздумают вырвать —
Вырвут и жизнь заодно...
Будто месяц с шатра голубого,
Ты мне в душу глядишь, как в ручей.
Он струится, журча бестолково
В чистом золоте горних лучей.
Искры блещут, что риза живая...
Как был темен и мрачен родник -
Как зажегся ручей, отражая
Твой живой, твой трепещущий лик!..
* * *
Возьмите все - не пожалею!
Но одного не дам я взять -
Того, как счастлив был я с нею,
Начав любить, начав страдать!
Любви роскошные страницы -
Их дважды в жизни не прочесть,
Как стае странствующей птицы
На то же взморье не присесть.
Другие волны, нарождаясь,
Дадут отлив других теней,
И будет солнце, опускаясь,
На целый длинный год старей.
А птицам в сроки перелетов
Придется убыль понести,
Убавить путников со счетов
И растерять их по пути...
* * *
Ты любишь его всей душою,
И вам так легко, так светло...
Зачем же упрямством порою
Свое ты туманишь чело?
Зачем беспричинно, всечасно
Ты радости портишь сама
И доброе сердце напрасно
Смущаешь злорадством ума?
Довольствуйся тем, что возможно!
Поверь: вам довольно всего,
Чтоб, тихо живя, нетревожно,
Не ждать, не желать ничего...
* * *
Я люблю тебя, люблю неудержимо,
Я стремлюсь к тебе всей, всей моей душой!
Сердцу кажется, что мир проходит мимо,
Нет, не он идет - проходим мы с тобой.
Жизнь, сближая этих, этих разлучая,
Шутит с юностью нередко невпопад!
Если искреннее обниму тебя я -
Может быть, что нас тогда не разлучат...
Быть ли
песне?
Какая дерзкая нелепость
Сказать, что будто бы наш стих,
Утратив музыку и крепость,
Совсем беспомощно затих!
Конечно, пушкинской весною
Вторично внукам, нам, не жить:
Она прошла своей чредою
И вспять ее не возвратить.
Есть весны в людях, зимы глянут,
И скучной осени дожди,
Придут морозы, бури грянут,
Ждет много горя впереди...
Мы будем петь их проявленья
И вторить всем проклятьям их;
Их завыванья, их мученья
Взломают вглубь красивый стих...
Переживая злые годы
Всех извращений красоты -
Наш стих, как смысл людской природы,
Обезобразишься и ты;
Ударясь в стоны и рыданья,
Путем томления пройдешь.
Минуешь много лет страданья -
И наконец весну найдешь!
То будет время наших внуков,
Иной властитель дум придет...
Отселе слышу новых звуков
Еще не явленный полет.
Будущим
могиканам
Да, мы, смирясь, молчим... в конце концов -
бесспорно!
Юродствующий век проходит над землей;
Он развивает ум старательно, упорно,
И надсмехается над чувством и душой.
Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно
Молчать сознательно, но заодно с толпой;
В веселье чувственности сытой и шальной
Засмеивать печаль и шествовать покорно!
Толпа - всегда толпа! В толпе себя не видно;
В могилу заодно сойти с ней не обидно;
Но каково-то тем, кому судьба - стареть,
И ждать, как подрастут иные поколенья
И окружат собой их, ждущих отпущенья,
Последних могикан, забывших умереть!
Да, трудно избежать для множества людей...
Да, трудно избежать для множества людей
Влиянья творчеством отмеченных идей,
Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких,
Обломовых! Гнетут!.. Не тот же ль гнет цепей,
Но только умственных, совсем не тяжких,
братских...
Художник выкроил из жизни силуэт;
Он, собственно, ничто, его в природе нет!
Но слабый человек, без долгих размышлений,
Берет готовыми итоги чуждых мнений,
А мнениям своим нет места прорасти, -
Как паутиною все затканы пути
Простых, не ломаных, здоровых заключений,
И над умом его - что день, то гуще тьма
Созданий мощного, не своего ума...
* * *
Из моих печалей скромных,
Не пышны, не высоки,
Вы, непрошены, растете,
Песен пестрые цветки.
Ты в спокойную минуту
На любой взгляни цветок...
Посмотри — в нем много правды!
Он без слез взрасти не мог.
В этой песне — час страданий,
В этой — долгой ночи страх,
В этих — месяцы и годы...
Всё откликнулось в стихах!
Горе сердца — дар небесный,
И цветы его пышней
И куда, куда душистей
Всех цветов оранжерей.
* * *
Мои мечты — что лес дремучий,
Вне климатических преград,
В нем — пальмы, ели, терн колючий,
Исландский мох и виноград.
Лес полн кикимор резвых шуток,
В нем леший вкривь и вкось ведет,
В нем есть все измененья суток
И годовой круговорот.
Но нет у них чередованья,
Законы путаются зря,
Вдруг в полдень — месяца мерцанье,
А в полночь — яркая заря!
* * *
Не погасай хоть ты, - ты, пламя золотое,
Любви негаданной последний огонек!
Ночь жизни так темна, покрыла все земное,
Все пусто, все мертво, и ты горишь не в срок!
Но чем темнее ночь, сильней любви сиянье,
Я на огонь иду, и я идти хочу...
Иду... Мне все равно: свои ли я желанья,
Чужие ль горести в пути ногой топчу,
Родные ль под ногой могилы попираю,
Назад ли я иду, иду ли я вперед,
Неправ я или прав,- не ведаю, не знаю
И знать я не хочу! Меня судьба ведет...
В движеньи этом жизнь так ясно ощутима,
Что даже мысль о том, что и любовь - мечта,
Как тысячи других, мелькает мимо, мимо,
И легче кажутся и мрак, и пустота...
* * *
Нет! Слишком ты тешишься счастьем мгновенья
И слишком уж странно ты с жизнью в ладу...
Безумец! За правду приняв исключенья,
Ты весел бываешь день каждый в году.
Счастливец, довольный довольством убогих,
Подумай: чем должен бы мир этот быть,
Когда бы не блага земли для немногих,
Не горе для прочих, обязанных жить?!
И зависть берет и глубокая злоба!
Мир держится в рабстве такими, как ты,
Довольными жизнью! Но правы мы оба:
Мы, в разных одеждах, но те же шуты.
Ты в счастье рядишься, а я в остальное...
Знать, каждый по вкусу одежду берет!
Судьба прибавляет к обоим смешное
И в омут толкает, сказавши: «Живет!»
* * *
По берегам реки холодной —
Ей скоро на зиму застыть —
В глубоких сумерках наносных
Тончайших льдин не отличить.
Вдруг — снег. Мгновенно забелела
Стремнина там, где лед стоял,
И белым кружевом по черни
Снег берега разрисовал.
Не так ли в людях? Сердцем добрым
Они как будто хороши...
Вдруг случай — и мгновенно глянет
Весь грустный траур их души...
Про
старые годы
Не смейся над песнею старой
С напевом ее немудреным,
Служившей заветною чарой
Отцам нашим, нежно влюбленным!
Не смейся стихам мадригалов,
Топорщенью фижм и манжетов,
Вихрам боевых генералов,
Качавшимся в такт менуэтов!
Над смыслом альбомов старинных,
С пучками волос неизвестных,
С собранием шалостей чинных,
Забавных, но, в сущности, честных.
Не смейся! Те вещи служили,
Томили людей, подстрекали:
Отцы наши жили, любили,
И матери нас воспитали!
* * *
Скажите дереву: ты перестань расти,
Не оживай к весне листами молодыми,
Алмазами росы на солнце не блести
И птиц не осеняй с их песнями живыми,
Ты не пускай в земле питательных корней,
Их нежной белизне не спорить с вечной тьмою...
Взгляни на кладбище кругом гниющих пней,
На сушь валежника с умершею листвою.
Всё это, были дни, взрастало, как и ты,
Стремилось в пышный цвет и зрелый плод давало,
Ютило песни птиц, глядело на цветы,
И было счастливо, и счастья ожидало.
Умри! Не стоит жить! Подумай и завянь!
Но дерево растет, призванье совершая,
Зачем же людям, нам, дано нарушить грань
И жизнь свою прервать, цветенья не желая?
Мои
желанья
Что за вопросы такие? Открыть тебе мысли и
чувства!..
Мысли мои незаконны, желания странны и дики,
А в разговорах пустых только без толку жизнь
выдыхаешь.
Право, пора дорожить и собой и своим
убежденьем,—
Ум прошутить, оборвать, перемять свои чувства
нетрудно.
Мало ли, как я мечтаю, и многого в жизни хочу
я!..
Прежде всего, мне для счастья сыскать себе
женщину
надо.
Женщина вся в нежном сердце и в мягкости линий,
Женщина вся в чистоте, в непорочности чувства,
Мне не философа, мне не красавицу нужно, мне
нужны
Ясные очи, коса до колен и подчас поцелуи.
С этакой женщиной труд будет легче и радость
полнее.
Я бы хотел отыскать себе близких по цели и
сердцу,
Честных людей, прозревающих жизнь светлым оком
рассудка.
С ними сходясь, в откровенных беседах часы
коротая,
Мог бы я силы свои упражнять, проверять свои
мысли.
Словом живым заменил бы я мертвые речи печати,
Голос из книги — не то, что живой, вызывающий
голос.
Я бы хотел, взявши в руки свой посох, спокойно
пуститься
Тем же путем, по которому шло человечество в
жизни.
С Желтой реки до священных лесов
светлоструйного
Ганга,
С жарких пустынь, где в конических надписях
камни
пестреют,
Шел бы я рядом развалин столиц азиатских
народов,
Снес свой поклон пирамидам и гордо-задумчивым
сфинксам.
В рощах Эллады, на мраморных плитах колонн
Парфенона
Мог бы я сесть отдохнуть, подошедши к Эгейскому
морю,
Прежде чем следовать берегом моря за ходом
народов,
Прежде чем сжиться с историей Рима и с жизнью
Европы.
Я бы хотел, обратившись на время в печатную
книгу,
В книгу хорошую, полную силы и смысла живого,
Слиться с народом, себя позабыв, утонуть в нем,
стереться,
Слушать удары тяжелого пульса общественной
жизни,
Видеть во всей наготе убеждения каст и
сословий,
Выведать нужды одних, утешать их во время
движенья,
Стать на виду у других
Я бы хотел, проходя по широкой, бушующей жизни,
Сердцем ответить на всё, пережить всё, что
можно,
на свете,
Всем насладиться душою, и злом и добром
человека,
Светлым твореньем искусства, и даже самим
преступленьем,
Ежели только оно не противно той истине
светлой,
Смыслу которой законы и люди так часто
враждебны.
Я бы хотел, умирая, весь скарб своих сил и
познаний,
Весь передать существу молодому, богатому
жизнью,
Пусть бы он начал с того, чем я кончил свой
труд
и печали,
Пусть бы и он и преемник его умирали для внуков
С чистою совестью, светлою мыслью и полным
сознаньем.
Я бы хотел после смерти, свободен, бесстрастен
и вечен,
Сделаться зрителем будущих лиц и грядущих
событий,
Чувствовать — мыслью, недвижно дремать в
созерцаньи
глубоком,
Но не ворочаться к жизни, к ее мелочной
обстановке
Из уваженья к себе и к ошибкам прошедшего века!
* * *
Не храни ты ни бронзы, ни книг,
Ничего, что из прошлого ценно,
Всё, поверь мне, возьмет старьевщик,
Всё пойдет по рукам — несомненно.
Те почтенные люди прошли,
Что касались былого со страхом,
Те, что письма отцов берегли,
Не пускали их памятей прахом.
Где старинные эти дома -
С их седыми как лунь стариками?
Деды где? Где их опыт ума,
Где слова их — не шутки словами?
Весь источен сердец наших мир!
В чем желать, в чем искать обновленья?..
* * *
Что тут писано, писал совсем не я, -
Оставляла за собою жизнь моя;
Это — куколки от бабочек былых,
След заметный превращений временных.
А душе моей — что бабочки искать!
Хорошо теперь ей где-нибудь порхать,
Никогда её, нигде не обрести,
Потому что в ней, беспутной, нет пути...
Источники:
Ирина, спасибо за интересный рассказ о поэте и за его стихи.
ОтветитьУдалитьДа, мир и все его основы –
УдалитьСвои для каждого из нас!
Я умер — целый мир погас!
Ты родился — возникнул новый:
Тем несомненней, тем полней,
Чем ярче мысль души твоей!