ГУЛ в библиотеке. День Юрия Казарина и Евгения Касимова

11 мая в библиотеку им. Л.К. Татьяничевой города Челябинска приехали в гости поэты из Екатеринбурга. А объединил всех вместе – проект «ГУЛ» (Галерея уральской литературы). На встрече удалось послушать авторские стихотворения, обсудить вопросы, связанные с литературой и поэзией, и конечно же, познакомиться с уральскими поэтами поближе…

По словам издателя проекта Марины Волковой, в культурной жизни Екатеринбург и Челябинск живут параллельной жизнью и редко пересекаются, но в этот раз удалось организовать такую творческую встречу.

Евгений Петрович Касимов – русский писатель, поэт, журналист. К тому же наш соотечественник, потому что родился 21 апреля 1954 года в Коркино. На вопрос слушателей рассказать немного о своей жизни, поведал, что в 16 лет сбежал из дома, много путешествовал, побывал в армии. Вернувшись на родину, поступил в 1976 году на филологический факультет УрГУ. Кстати, учился вместе с Юрием Казариным. Так что дружат поэты еще со времен студенческой скамьи, т.е. уже лет 40!  Также Евгений Петрович выпускник Литературного института им. Горького. А в настоящее время работает…депутатом! И на вопрос, как в одном человеке уживаются поэт-романтик и депутат, он ответил: «Я депутат в законе. И уже трижды депутат. В основном занимаюсь деятельностью, связанной с культурой. За последний год, к сожалению, не удалось ничего написать из-за нехватки времени. Но скоро отложу дела и начну писать».

Евгений Петрович зачитал стихотворения из сборника «70: Стихи», написанного в соавторстве с Юрием Казариным.

Осенью в саду я живу жизнью очень простой.

Рано встаю, варю кофе, чего-то жду.

Сад засыпает сухой прозрачной листвой –

я ее в золотые кучи сгребаю и жгу.

Дым курится в маленьком моем саду,

в небо уносится огня голубая душа.

Я с большими ведрами к колодцу иду.

Зачерпнуть бы со дна чуда – ни шиша!

Ни тебе рыбки тропической золотой,

ни емелиной щуки – ничего вообще!

С согнутой выей бреду потихоньку домой.

Зубы ломит от воды отрезвляюще.

Никто не едет в гости, хотя я друзей люблю.

И нет вокруг никого – ни зверей, ни людей.

Размеренно поленья для камина рублю.

Сижу на крылечке, покуриваю, ожидаю дождей.

В общем, живу тихо и скромно, как Роберт Фрост.

Только в стихах моих явно что-то не то.

А этот фермер был не так-то уж прост.

Что-то он знал о жизни, чего не знает никто.

* * *

Перекапываю огород.

Нараспашку стоит дом.

Из окна кошачий народ

наблюдает за моим трудом.

Упирается в землю взгляд.

Сорняками стелю межу.

И вдоль пышных высоких гряд

Цинциннатом себе хожу.

Жить легко, хоть забот тьма.

И простора вокруг нет –

островерхие терема

заслоняют весь белый свет.

Я гляжу окрест иногда –

исполняется страданьем душа.

Все устроено как-то не так.

Но земля жирна, хороша.

И ботва из нее так и прёт.

Так живи себе, не мудри.

Днем возделывай огород,

а на небо ночью смотри.

И на этой земле так и стой –

ведь такой больше нет нигде.

Я стою. Как на картинке той,

где мужик на одной ноге.

* * *

Сад зарастает бурьяном и чертополохом.

Спелое небо его освещает снаружи.

Может быть, лето проходит и вправду неплохо.

Только вот что-то я этого не обнаружил.

Я пребываю то в лени, а то – в отупенье.

Застят глаза безмятежные сильные травы.

Под литургию по радио – нежное пенье –

выпью с соседом густой – под закуску – отравы.

Это прямая трансляция – прямо из храма.

Ветер кривой в заскорузлой блуждает малине.

Подлинный сад – за оконною крашеной рамой.

Дождь босоногий прошлёпал дорогою длинной.

Славно поют баритоны, басы и дишканты –

облаком светлым плывут на посёлки и веси.

Я будто школьник сижу за постылым диктантом –

паркером Аз вывожу, и старательно – есьм…

* * *

Всё у нас в огороде пучком, всё рядком да ладком:

огурцы, помидоры, укроп… Вон редиска – вторым урожаем.

Пусть жара прокатилась асфальтовым тяжким катком,

поражаюсь земле – как она беспрестанно рожает.

И не чудо какое-то – просто естественный труд.

Поливай ежедневно, поли сорняки – и устроится разум в природе.

Нет дождей? Будем с вёдрами бегать на пруд.

И возделывать землю в любви, в неизбывной своей несвободе.

Будет время. Устало законные снимем плоды.

Не напишут об этом в пожухлых осенних газетах.

Не беда, что волшебных мышей истребили коты.

И останется тыквою тыква, а не золочёной каретой.

Из крыжовника будем варенье густое варить,

конфитюр из смородины – красный, а жёлтый – из сливы.

В очаге кочергой вороша, о погоде с тобой говорить

и закусывать злую зубровку рассыпчатым белым наливом.

Овощная страна по утру золотые откроет глаза.

Царь Горох попечется внутри телевизора – всё о народе.

Но от этого как-то уже не пробьёт ни сопля, ни шальная слеза –

ведь у нас демократия, в нашем саду-огороде.

Евгений Петрович признается, что не может ставить себя в один ряд с такими уральскими поэтами как Виталий Кальпиди и Юрий Казарин. «Но зато я хороший прозаик! И могу это доказать!» В 2012 году Евгений Касимов стал лауреатом литературной премии «Ясная поляна» за книгу «Назовите меня Христофором».

Среди поэтических произведений Евгения Касимова есть и несколько баллад, которые понравились слушателям: про Тауэр и про рыцаря из деревни Авалон.

Юрий Викторович Казарин – поэт, лингвист, профессор филологического факультета УрГУ, родился 11 июня 1955 года в Свердловске. По его мнению, поэзия говорит о трех вещах: жизнь, смерть и любовь. И эти главные темы притягивают к себе все остальные. Целая дискуссия развернулась на тему литературы и поэзии. «Литература – это быстрые деньги, а поэзия – медленные».

«Если прозаик, драматург работают с эмоциями: печаль, тоска, радость и т.д., то поэт – с метаэмоциями. Метаэмоции подразумевают под собой такое состояние, когда невозможно точно определить, в каком эмоциональном состоянии находится человек в настоящий момент. Это глобальное ощущение жизни.

Евгений Касимов пояснил, что поэзия – это больше, чем литература, так же как и духовная музыка больше, чем какой-либо другой музыкальный жанр.

Для слушателей Юрий Викторович прочитал стихотворения, в том числе и из сборника «Каменские элегии».

Сколько времени там, на весле,

капли две — это горькое чудо:

не успеешь привыкнуть к земле,

как пора закругляться. Отсюда

улетать, потому что зима,

убывать, зависая над телом,

в чем-то белом, наверное, белом

или черном, как вечность сама.

Или в чем-то прозрачном, в чем, ах,

нас выносит в небесную дырку.

И — соленые ленты в зубах,

чтобы не потерять бескозырку.

* * *

Дождю со снегом

Мороз проницаем и розов,

но горек расплывчатый вид,

где призрак семи паровозов

дымит в деревеньке, дымит.

И некому утром приехать,

и дров остаётся в обрез,

чтоб выдуть алмазную перхоть

из оцепеневших небес.

И водку ласкают селяне,

и стужей душа восстаёт,

когда переходит сиянье

в зияние снежных высот.

И зябнет у жизни запястье –

до смерти: в канун Рождества

сшибаются страшные части

божественного вещества.

И смерть наполняет значеньем

всё, что не уносит с собой:

то музыку точит мученьем,

то бред возвышает мольбой.

Чтоб выйти из сердца, когда

в своём одиночестве тёмном

иголками сыплет вода

в сосуде мороза огромном.

И космос сжимается в дом

узлами сосны: спозаранку

он вывернет снег наизнанку –

и трогает прорубь ведром...

За богом случается бог,

он тоже не может без бога.

И неба хватает на вдох

и даже на выдох немного.

* * *

Е.

В морозы горький свет: в деревне пахнет дымом,

и на веранде пыль алмазная, когда

вдруг разорвёт бутыль, а воздух невредимым

останется стоять, как в проруби вода.

Без бабочки твой взгляд слоится и порхает –

повсюду снегопад, паденье и полёт.

Но время – это свет, и он тебя вдыхает.

Но вечность – это тьма: она тебя умрёт.

Тесня звезду зрачком, поймёшь в краю убогом:

что, именем своим, пройдя сквозь языки,

Бог остаётся быть двунадесятым богом,

вдувающим озноб в живые позвонки.

И варежку прожжёт алмазная присыпка,

и валенок уйдёт в замёрзший материк.

Когда шагаешь, снег кричит – ещё не скрипка,

и даже на бегу звучит – уже не крик.

На окнах, на садах – повсюду белый дёготь, –

любовь моя слепец, любовь моя беглец:

ей только обнимать, искать, ласкать и трогать,

и очи закрывать всему, что не слепец.

С фонариком луна, и ангел с сигаретой,

как вспыхивает спирт – вот так глядит мороз

и плещет голубым, на кровле непрогретой

наращивая соль земли, морей и слёз.

Твоя звезда – с кулак, и тоже пахнет солью,

как кровь твоя, в тебе нашедшая тупик.

Душа хотела стать звездой, а стала болью,

в которую вошла, как музыка в язык.