День снятия блокады Ленинграда

27 ЯНВАРЯ 1944 ГОДА

За залпом залп.

Гремит салют.

Ракеты в воздухе горячем

Цветами пестрыми цветут.

А ленинградцы

Тихо плачут.

Ни успокаивать пока,

Ни утешать людей не надо.

Их радость

Слишком велика –

Гремит салют над Ленинградом!

Их радость велика,

Но боль

Заговорила и прорвалась:

На праздничный салют

С тобой

Пол-Ленинграда не поднялось.

Рыдают люди, и поют,

И лиц заплаканных не прячут.

Сегодня в городе -

Салют!

Сегодня ленинградцы

Плачут...

Юрий Воронов

Сегодня, 27 января, отмечается день снятия блокады города Ленинграда (на основании Федерального закона от 13 марта 1995 года «О днях воинской славы и памятных датах России»).

В этот день в 1944 году торжественный артиллерийский салют, прогремевший в Ленинграде, возвестил об окончательном снятии блокады города, продолжавшейся 900 дней и ночей: с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года.

За годы блокады погибло, по разным данным, от 400 тыс. до 1,5 млн человек. Так, на Нюрнбергском процессе фигурировало число 632 тысячи человек. Только 3 % из них погибли от бомбёжек и артобстрелов; остальные 97 % умерли от голода.

События того времени отодвинулись от нас на десятилетия. Давно растут дети, для которых ленинградская блокада – это книги, кинофильмы, рассказы старших. Самые страшные и самые героические дни в истории нашей страны нельзя забывать. Надо помнить и обязательно рассказывать детям! Про голод и холод. Про бомбежки и Дорогу жизни. Про детей и взрослых, которые каждый день совершали маленький подвиг, даже просто продолжая жить…

Приглашаю вас в путешествие в прошлое…

     Июньское небо – ясное, синее…

Лишь в Ленинграде небо такое.

Васильевский остров, Косая линия –

Дышит тут всё мирным покоем.

Там, вдалеке, по Большому где-то,

Слышно, со звоном трамвай прошёл.

Кажется, в звоне слышится этом:

«И жизнь хороша, и жить хорошо!»

Как хорошо! И вздохнув полной грудью,

В синее небо невольно всмотрись.

Как хорошо! Нет ни залпов орудий,

Ни метронома… Мирная жизнь!

Когда мы бываем в Ленинграде, приходим на Васильевский остров, к дому, где жила семья бабушки: Косая линия, дом 24/25, квартира 102.

Мы стоим пред домом довоенным,

А вокруг такая тишина…

В это время, самое, наверно,

Объявили: «Началась война».

Наше время повернуло вспять,

Мы вернулись в сорок первый год.

В нашу жизнь вошла война опять.

Репродуктор зазвучит вот-вот…

Когда началась война, моя мама жила в Ленинграде. Вот ее рассказ.

«…Когда началась война, мне было шесть лет. Я ходила в детский сад. Мы жили в коммунальной квартире с мамой и папой. А 13 мая 1941 г. у меня появилась сестрёнка Галя. Утром 22 июня мы собирались идти гулять в парк.

Лучик солнца прыгал по стене,

День стоял воскресный и погожий.

Небо было ясное в окне,

Как сейчас, наверное, похоже.

Помню я всё ясно, как сейчас:

Я – в матроске бело-голубой –

Прыгаю на папиных плечах,

Он смеётся весело со мной.

На стене у нас висела большая чёрная тарелка-репродуктор. Объявили, что в 12 будет важное сообщение. Папа сел на диван и стал ждать. А в 12 часов Молотов объявил, что началась война. И, конечно, никуда мы уже не пошли. Так резко закончилась мирная жизнь и, наверное, детство тоже.

Помню, как мы с мамой в июле заклеивали окна крест-накрест полосками бумаги, как вешали одеяла на окна. Каждый вечер главный по дому проверял со двора, не светится ли у кого-то хоть щёлочка. Одну семью из нашей коммуналки эвакуировали сразу вместе с заводом. В другой комнате жили тётя Даша и Генка. Он был старше меня года на три, и мы часто играли вместе во дворе. Мамину сестру, тётю Эльзу, 17-летнюю воспитательницу детского сада, отправили рыть окопы под Ленинградом. Сразу призвали на фронт дядю Андрея и папиных братьев. Мамин брат, дядя Ваня (ему 18 лет) и так был в армии. С мамой он попрощаться так и не успел. Мы должны были ехать в деревню в июле-августе, куда уже уехала тётя с двоюродным братиком. Но, конечно, после объявления войны мы никуда не поехали. Осенью эту деревню захватили немцы. Мои родные оказались в оккупации. Увиделись мы только после войны.

В июле садик, куда меня водили, стали готовить к эвакуации. Мама нашила на мою одежду меточки, приготовила все вещи, но в последний момент передумала. Баржи, на которых везли детей, разбомбили. Никто не спасся. По Финскому заливу плавали детские панамки. Эти кадры я потом видела в документальных фильмах о блокаде Ленинграда.

В августе продукты уже выдавали по карточкам. Папу пока не забирали. Он каждый день ходил на работу. Ленинград стали бомбить. И, когда объявляли воздушную тревогу, мама со мной и Галей уходила в бомбоубежище на соседнюю улицу. В сентябре бомбоубежище сделали в подвале нашего дома, и ходить стало ближе. 8 сентября разбомбили Бадаевские склады, где были запасы продовольствия для города. Кольцо блокады сомкнулось.

На Васильевском бомбили всё чаще – там было много заводов, порт. По работе папу несколько раз отправляли в пригородный совхоз. Каждый раз он приносил домой по кочану капусты и закатывал под кровать. В начале октября папу призвали на фронт. Он воевал под Ленинградом, на Пулковских высотах. Из Песочного к нам приходила бабушка Анна Матвеевна. Принесла в карманах пальто несколько картофелин. Тогда я видела её в последний раз. Она умерла от голода в начале декабря. У ленинградцев никогда не было привычки запасать продукты. Может, потому что негде было их хранить: общая кухня, маленькие комнаты в коммуналке (как наша – 9 метров). У нас не было ни круп, ни картофеля – ничего. На карточки выдавали по 125 грамм хлеба. А для  Гали – соевое молоко в маленьких бутылочках. До нового года мама растягивала капустные кочаны, те, что принёс папа, деля их на части и варя что-то вроде супа.

До ноября я ещё ходила в детский сад, который был недалеко во дворе. Тётя Эльза была там воспитательницей и вечером приводила меня назад. Потом в городе стали пропадать люди, и тётя Эльза боялась ходить по городу и стала ночевать в садике. Зимой у нас уже не было сил ходить в бомбоубежище, и мы с Галенькой целыми днями лежали на кровати под ватными одеялами. Света не было, воды тоже. Не работала и канализация. Мама каждый день ходила с маленьким бидончиком за водой на Неву, благо она была недалеко. Каждый день выкупала хлеб по карточкам и соевое молоко для Гали. В комнате стояла печка-буржуйка. Но скоро в комнате не осталось ничего, что годилось бы для растопки. Мама потихоньку сломала все стулья и сожгла всю бумагу. Почти весь свой хлебный паёк мама отдавала нам. А сама пила пустой кипяток и сосала соль. От голода и воды у мамы сильно отекли ноги.

Соседка по квартире работала на фабрике «Большевик» и приносила оттуда маленькие бутылочки с резиновым клеем. Клала клей на раскалённую буржуйку и, когда он застывал, отковыривала ножом и грызла. Давала и маме. В декабре от голода умер её сын Генка. Она не давала его хоронить и неделю спала рядом с трупом – знала, что скоро умрёт сама, и хотела, чтобы их похоронили вместе в общей могиле. Она приготовила две простыни и два одеяла, куда зашить её и Гену. Когда она умерла, мама завернула их в простыни, зашила в одеяла и по одному кое-как стащила на первый этаж, откуда трупы собирали и увозили на специальной машине в братские могилы на Пискарёвское кладбище.

От голода у людей притуплялись все чувства. Мы с Галей почти всё время спали. Она даже не плакала от голода. Всю зиму помню смутно, постоянное чувство голода и холода. Постоянные бомбёжки и артобстрелы, во время которых мама ложилась рядом, накрывала нас с головой одеялом и говорила: «Если умрём, так вместе».

В марте 1942 г. маму вызвали в ЖЭК, дали эвакуационное удостоверение и сутки на сборы. Мама уговорила тётю Эльзу эвакуироваться вместе с нами, чтобы помочь с детьми в дороге.

17 марта рано утром мы вышли из дома. Взяли с собой только саночки и на них – небольшой мешок с пеленками и простынями для Гали. Мама несла Галю, а я шла, уцепившись за карман её пальто. Несмотря на весну, холод стоял лютый. А мы были одеты в то, что есть: резиновые ботики, лёгкие пальтишки. У меня – фетровый капор с цветочками и атласными лентами. Шли весь день - с Васильевского острова на Финляндский вокзал. На вокзале маме выдали паёк на три дня: хлеб и пузырьки для Гали. Она положила продукты в сумку. А при посадке в поезд её срезали, и мы остались совсем без еды.

До берега Ладожского озера нас везли в поезде. А там пересадили – тётю Эльзу в грузовик, а нас – в автобус с выбитыми стёклами. Дул сильный ветер. Я всю дорогу пыталась прятаться в чьи-то мешки. Надо льдом стояла вода. Машины всё время бомбили, и они уходили под лёд. А наш автобус объезжал эти полыньи.

По Дороге Жизни мы ехали всю ночь. К счастью, машину с тётей Эльзой не разбомбили. На том берегу Ладоги нас накормили горячим пшённым супом и погрузили в вагоны-теплушки. Каждое утро, пока мы ехали, на остановках отодвигали засов на дверях, спрашивали, есть ли умершие, и выносили трупы. Из нашего вагона умер скрипач, который, как ребёнка, берёг свою скрипку. Скрипка осталась, а простыни, в которые он её заворачивал, отдали на пелёнки для Гали.

Ехали мы долго, месяца два или три. Однажды мама пошла за водой на станции и отстала от поезда. И догнала нас только на следующий день на санитарном поезде. Где-то в Сибири нас высадили и увезли в деревню в километрах двадцати от станции, чтобы мы хоть немножко окрепли. На станции нас повели в баню, выстирали и просушили всю одежду. И так и повезли, не просохших, с мокрыми волосами. Галя в дороге сильно замёрзла и простудилась. Нас отвели на постой в избу к женщине, у которой было трое своих детей. До сих пор помню её доброту. Она относилась к нам как к родным. Откармливала молоком и картошкой. Но наши желудки уже ничего не принимали. Наверно, у Гали простуда перешла в воспаление лёгких, а сил бороться с болезнью у неё не было. 10 мая 1942 г. Галя умерла. Похоронили мы её в этой же деревне.

Спустя какое-то время, нас повезли дальше, в Сургут. В Сургуте маму сразу определили на строительство рыбоконсервного комбината. Я очень долго болела и в первый класс пошла только в 1943 г…. Когда окончилась война, мы ждали, что папа приедет за нами, и не трогались с места, боясь, что он нас не найдёт. Извещение о том, что папа, Трифонов Илья Трифонович, пропал без вести в марте 1942 г. на Ленинградском фронте, мы получили только в 1948 г. Потом перебрались на Урал…»

Ленинградским детям

Промчатся над вами
Года за годами,
И станете вы старичками.

Теперь белобрысые вы,
Молодые,
А будете лысые вы
И седые.

И даже у маленькой Татки
Когда-нибудь будут внучатки,
И Татка наденет большие очки
И будет вязать своим внукам перчатки,

И даже двухлетнему Пете
Будет когда-нибудь семьдесят лет,
И все дети, всё дети на свете
Будут называть его: дед.

И до пояса будет тогда
Седая его борода.

Так вот, когда станете вы старичками
С такими большими очками,
И чтоб размять свои старые кости,
Пойдете куда-нибудь в гости, -
(Ну, скажем, возьмете внучонка Николку
И поведете на елку),
Или тогда же, - в две тысячи двадцать
       четвертом году; -
- На лавочку сядете в Летнем саду.
Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь
       маленьком скверике
В Новой Зеландии или в Америке,
- Всюду, куда б ни заехали вы, всюду,
       везде, одинаково,
Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго
       и Кракова -
На вас молчаливо укажут
И тихо, почтительно скажут:
"Он был в Ленинграде... во время
       осады...
В те годы... вы знаете... в годы
       ... блокады"

И снимут пред вами шляпы.

Корней Чуковский ИС: Литературная газета ДТ: 25 ноября 1944 г.

Вот как рассказал о 27 января 1944 года А.Буров в своей книге «Блокада день за днем»:

Ссылка на книгу
в электронном каталоге

Освобождение Ленинграда от вражеской блокады завершено! Противник отброшен от города по всему фронту на 65—100 километров.

Честь салютовать этой великой победе Москва уступила Ленинграду. Приказ о салюте в порядке исключения подписан не Верховным главнокомандующим, а Военным советом Ленинградского фронта.

За отличные боевые действия всем войскам фронта и морякам Краснознаменного Балтийского флота объявлена благодарность. Воздано должное в этом приказе и гражданам Ленинграда: «Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы».

В 20 часов в городе, на улицах которого пять дней назад рвались вражеские снаряды, прогремело 24 залпа из 324 орудий. Вопреки все еще действующим правилам светомаскировки небо озарилось фейерверком.

Залпы ленинградского салюта отозвались радостью в сердцах многих миллионов людей во всем мире. «Все свободные и все порабощенные гитлеровцами народы, — отмечала английская газета „Стар“, — понимают, какую роль сыграл разгром немцев под Ленинградом для ослабления нацистской мощи. Ленинград уже давно завоевал себе место среди городов-героев нынешней войны. Битва под Ленинградом посеяла тревогу среди немцев. Она дала им почувствовать, что они лишь временные хозяева Парижа, Брюсселя, Амстердама, Варшавы, Осло».

Газета «Нью- йорк таймс» писала: «Вряд ли в истории можно найти пример такой выдержки, которую проявили в течение столь длительного времени ленинградцы. Их подвиг будет записан в анналы истории как своего рода героический миф… Ленинград воплощает непобедимый дух народа России»…

Будет еще много нелегких боев. Пройдут пять с половиной месяцев, прежде чем удастся разбить последнее, самое крепкое, звено вражеской блокады и освободить Карельский перешеек.

Много труда потребуется от ленинградцев, чтобы залечить раны, нанесенные городу Ленина войной.

Обо всем этом тоже можно было бы рассказать немало. Но книгу эту пора завершать. Не может рассказать обо всем одна книга, даже если она написана в форме скупой хроники. Пусть же она завершится на заключительном дне великой ленинградской эпопеи — дне, когда в освобожденном от блокады Ленинграде прогремел победный салют. Впрочем, нет. Без послесловия не обойтись. Предисловие к этой многотрудной книге написал блокадный поэт Михаил Дудин. Послесловием пусть станут строки, написанные бывшим блокадным мальчиком, имя которого упоминается в этой хронике. Речь о Юрии Воронове. Он написал строки, которые являются лучшим ответом тем, кто, недоуменно пожимая плечами, спрашивает: к чему возвращаться в прошлое, зачем бередить старые раны?

Вот эти строки:

Опять война,

Опять блокада…

А может, нам о них забыть?

Я слышу иногда:

«Не надо,

Не надо раны бередить.

Ведь это правда, что устали

Мы от рассказов о войне

И о блокаде пролистали

Стихов достаточно вполне».

И может показаться:

Правы

И убедительны слова.

Но даже если это правда,

Такая правда —

Не права!

Чтоб снова

На земной планете

Не повторилось той зимы,

Нам нужно,

Чтобы наши дети

Об этом помнили,

Как мы!

Я не напрасно беспокоюсь,

Чтоб не забылась та война:

Ведь эта память — наша совесть.

Она, Как сила, нам нужна…

18 января 1943 г - День прорыва блокады Ленинграда
И грянул салют над Невою

Видео с сайта http://www.youtube.com/watch?v=oWRPNYybcws