Сергей Михалков. Стихотворения о войне

 

13 марта 110 лет назад родился Сергей Владимирович Михалков, знаменитый поэт, писатель, драматург и публицист, военный корреспондент, сценарист, баснописец, общественный деятель. Биографию Михалкова можно смело назвать биографией России ХХ века, а самого поэта человеком-эпохой. Стихи, написанные им для детей, знает каждый. Но стихи военной тематики вряд ли на слуху, хотя сейчас они актуальны, как никогда. Как и его басни, как любые настоящие стихи. (Смотрите стихи в наших постах Стихи из проекта «Слово классика», Старые строки о главном (Часть 2), Новые строки о главном (Часть 3)).

 

Первым роликом в проекте «Слово классика» стало прочитанное Никитой Михалковым стихотворение отца «Мой боец»:

...Ты вступил на Украину,

Принимая грудью бой,

Шла, как мать идет за сыном,

Вся Россия за тобой.

 

Сколько варежек связали

В городах и на селе,

Сколько валенок сваляли, —

Только был бы ты в тепле.

 

Сколько скопленных годами

Трудовых своих рублей

Люди честные отдали, —

Только стал бы ты сильней.

 

Землю эту, нивы эти

Всей душой своей любя,

Как бы жили мы на свете,

Если б не было тебя?!

 

Многие строки из военных стихов Михалкова достойны быть в этом проекте. И ещё, из «Были для детей»:

Всё, что вечно было нашим,

Мы назад себе вернём.

Мы опять поля запашем

И засеем их зерном.

Мы вернём себе назад

Каждый дом и каждый сад!

 

Стихи его обращены к читателям всех возрастов и социальных групп — солдатам и офицерам, труженикам тыла и угнанным в плен, матерям, жёнам и детям бойцов… Бесхитростными, понятными всем строчками Михалков поддерживал советских людей, вселял в них надежду. Герой военной лирики С. Михалкова — прежде всего вставший на защиту Родины народ, объединенный истинным, природным и мощным чувством патриотизма.

Из недавней статьи Татьяны Улановой «Пожизненные строки» («Аргументы и факты», №10, 2023): Иногда жена, не менее знаменитая поэтесса Наталья Кончаловская, спрашивала утром: «Что снилось?» Он отвечал: «Война». И не раз повторял: «Кто видел войну, тот будет видеть её всегда».

Для поэта война началась ещё осенью 1939-го, когда он был призван в армию и участвовал в освободительном походе наших войск на Западную Украину. «Я начал работать во фронтовой армейской печати», — вспоминал Михалков. Вечером 22 июня 1941-го Сергей Михалков должен был выступать в Доме Красной армии в Риге — там находилась большая делегация советских деятелей культуры. В 5 утра в его номере раздался телефонный звонок. Почему-то спрашивали, будет ли он выступать вечером. Он подтвердил. И понял: что-то случилось. Быстро оделся, спустился в холл гостиницы. Люди, уже знавшие, что будет говорить Молотов, стояли возле радиоприёмника. Михалков не стал ждать речи, а поспешил на вокзал. Билет удалось купить только в общий вагон... Через сутки он добрался до Москвы. А 27 июня Главное политуправление назначило его военкором газеты 22-армии. В 28 лет Михалков уже был командиром запаса, автором «Дяди Стёпы», членом Союза писателей СССР, имел орден Ленина. И оказался недоволен таким назначением — многих писателей в подобном статусе распределили в центральные «Правду» и «Красную звезду». Однако мама Сергея придерживалась другого мнения: «От службы не отказывайся, на службу не навязывайся. Поезжай, куда назначили».

Михалкову повезло (везение будет сопровождать его всю жизнь) — встретив в Виннице знакомых журналистов, поэт по их протекции попал в газету Южного фронта «Во славу Родины». Дошёл до Сталинграда. А во время авианалёта на Одессу был контужен. Подлечившись, вернулся в Сталинград. А ещё получил разрешение увезти из Москвы семью — жену, сына Андрея, мать и приёмную дочь от первого брака Кончаловской. Эвакуируясь, люди тогда бросали всё. Сам Михалков две ночи провёл в бомбоубежище на улице Горького.

Дальше — центральная газета ВВС КА «Сталинский сокол», награждение орденом Красной Звезды... «Выполняя задания своей редакции в действующей армии, я писал очерки, заметки, политические стихи, подписи под карикатуры, юмористические рассказы. Мне никогда не забыть морозной ночи на полевом аэродроме, когда я с непередаваемым волнением провожал на боевое задание летчиков Северо-Западного фронта. На борт самолетов грузили пачки листовок. Это были мои стихотворные послания к нашим партизанам, в которых я стремился ободрить и призвать к беспощадной борьбе русских людей на оккупированной территории. Помню заголовки листовок: «Пусть не дрогнет твоя рука!», «Ты победишь!», «Не быть России покоренной!» Когда спустя много лет Михалкова спросили, не претило ли ему писать пропагандистские тексты, он ответил: «Считал это своим долгом. Надо было реагировать на листовки, которые враг разбрасывал в огромном количестве в нашем тылу и искажал политику советского государства. Я написал много листовок в стихах, они распространялись в местах, охваченных партизанским движением, и имели большой резонанс».

Во время войны из-под пера Михалкова также выходили басни, сценарии к фильмам («Фронтовые подруги» удостоились Сталинской премии) и мультикам. Получив высокую награду, поэт вместе с коллегой Маршаком и художниками Кукрыниксами передал гонорар на строительство танка. Назвали его «Беспощадный», и он прошёл всю войну.

Одно из самых пронзительных произведений того периода — поэма «Мать», написанная в 1942-м, когда мама Сергея Михалкова была ещё жива.

Но не могло её воображенье

Представить город в грозном окруженье,

Фашистских танков чёрные ряды,

К чужой броне в крови прилипший колос...

Пришёл конверт. Ещё не открывала,

А сердце матери уже как будто знало...

В углу листка — армейская печать...

Настанет день, Одесса будет наша,

Но прежних строчек: «Добрый день, мамаша» —

Ей никогда уже не получать...

...Глаза устали плакать — стали суше.

Со временем тоска и горе глуше.

25 мая 1943-го Ольга Михайловна покинула этот мир. Ей было всего 59. Не суждено ей было узнать, что Серёжа вернётся с войны живым и здоровым. Что родится у неё ещё один внук, пойдут правнуки. Не довелось ей пережить и громкую славу её сына-поэта, которая будет сопровождать его до конца дней.

В том же 1943-м Михалков познакомится с Эль-Регистаном, вдвоём они напишут Гимн СССР. Соавтор уйдёт из жизни вскоре после Великой Победы. А Сергей Владимирович ещё дважды будет переделывать гимн, в том числе в 2000-м, уже при президенте Путине.

А вот стихи о войне Михалков подчищать, улучшая, не станет. Как написал он их, сидя в окопе, на передовой или во время передышки, такими они и выходили в сборниках. То, что где-то рифмы несовершенны, а строчки корявы, понимал. И всё равно не трогал их. «Я отчетливо вижу слабости и шероховатости в том, что писалось в далекие военные годы: война, как хорошо знают фронтовики, порой не давала времени на тщательное обдумывание и шлифовку каждой строки. Разумеется, можно было бы отредактировать, переработать и даже написать сейчас заново те или иные вещи. Но это был бы уже Михалков «образца 1976 года», а не Михалков военных лет, каким без всякого приглаживания и причесывания я решаюсь предстать перед сегодняшними читателями. В конце концов, военное творчество писателя — не только определенный, очень важный этап в его собственной биографии, но и частичка — пусть самая малая — общей нашей истории. А историю, как известно, не следует ни ухудшать, ни улучшать».

Но никогда такой народ,

Как русский наш народ,

Не упадёт, и не умрёт,

И в рабство не пойдёт!

Мы отомстим за каждый дом,

Который он поджег.

Мы, как один, клянёмся в том,

Что близок мести срок.

Победу Сергей Михалков встретил в апреле 1945-го в Вене в звании полковника. Все годы носил с собой фото сына Андрея (Никита появится на свет спустя 5 месяцев после Победы). Боялся ли он остаться на фронте без ноги, без руки? Оглохнуть? Погибнуть? «На войне всегда страшно: когда бомбят, когда некуда деться, — не стеснялся признаться поэт. — Отступая из Николаева и Запорожья, мы чудом не попали в окружение».

В 1967 г. Михалков напишет эпитафию для могилы Неизвестного Солдата у Кремлёвской стены: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен». В ХXI веке трижды Сталинский лауреат, Герой Соцтруда, с боевыми орденами и медалями, он вернётся в Вену, чтобы возложить цветы к памятнику воинам-освободителям 4-й гвардейской армии. А когда на закате дней кто-то спросит его о самом ярком воспоминании жизни, не задумываясь, ответит: «Война. И то, что я остался жив»...

 

Стихотворения, поэмы и были о войне:

 

Три товарища

Жили три друга-товарища

В маленьком городе Эн.

Были три друга-товарища

Взяты фашистами в плен.

 

Стали допрашивать первого.

Долго пытали его —

Умер товарищ замученный

И не сказал ничего.

 

Стали второго допрашивать,

Пыток не вынес второй —

Умер, ни слова не вымолвив,

Как настоящий герой.

 

Третий товарищ не вытерпел,

Третий — язык развязал:

«Не о чем нам разговаривать!» —

Он перед смертью сказал.

 

Их закопали за городом,

Возле разрушенных стен.

Вот как погибли товарищи

В маленьком городе Эн.

1937

 

Народ богатырский мой

Отчизной мобилизован

Народ богатырский мой.

Не дай облакам грозовым

Сомкнуться над головой!

 

Товарищ, где бы ты ни был —

И в городе, и в селе, —

Зорче следи за небом,

Оглядывайся на земле!

 

И если враги на границе

Займут твои города —

Сожги и нефть и пшеницу

И угони поезда.

 

Мосты подорви и склады,

Врагов огнем ослепи,

В ряды партизанских отрядов

С винтовкой в руках вступи!

 

Мы встанем врагу на дороге

И не дадим вздохнуть.

Мы можем пожертвовать многим,

Чтоб всё обратно вернуть!

 

Отчизной мобилизован

Народ богатырский мой.

Не дай облакам грозовым

Сомкнуться над головой!

1941

 

Я не хочу!

Я не хочу, чтоб все, что было свято

И предками для нас сохранено,

Вдруг оказалось взорвано и смято

И на кострах фашистских сожжено.

 

Я не хочу, чтоб хлеб моих колхозов,

Мной собранный, немецкий барин ел.

Чтоб день и ночь в немецких паровозах

Добытый мною уголь мой горел.

 

Чтоб к нефти моего Азербайджана

Нефтепровод немецкий провели,

И набивали золотом карманы

Германские тузы и короли.

 

Я не хочу, чтоб маленького сына,

Единственного сына моего,

Какой-нибудь помещик из Берлина

В моей России вдруг лишил всего.

 

Чтоб мальчик мой, как я, такой же русский,

Рос, русского не зная языка,

Под палкою рабовладельцев прусских,

Приехавших в мой Псков издалека.

 

Вот почему на Волге, на Кубани

С оружьем, преграждая путь врагу,

До моего последнего дыханья

Я буду драться так, как я могу!

 

Я буду бить врага везде, повсюду,

Честь воина в боях не посрамлю!

Бесстрашным буду! Беспощадным буду!

Остановлю врага и разгромлю!

1941

 

Останови, отбрось и разгроми!

Горит Кубань, Майкоп в ночи пылает,

Защиты просят женщины с детьми,

Тебя, боец, Отчизна призывает:

Останови врага!

Отбрось

И разгроми!

 

Не отступи, боец, на поле боя,

Изменника позором заклейми.

За счастье Родины плати ценой любою,

Останови врага,

Отбрось

И разгроми!

 

Чтоб в черный день на барщине немецкой

Не били нас позорными плетьми,

Чтоб не глумился враг над жизнью детской,

Останови врага,

Отбрось

И разгроми!

 

Где б ни был ты, в горах ли на Кавказе,

В лесах Валдая ли, — с врагами бой прими.

Не дай в свой дом чумной войти заразе,

Останови врага,

Отбрось

И разгроми!

1941

 

Фашист

Он в села входит,

Как чума,

Как смерть сама,

Как мор.

Как зверь, врывается в дома,

И сходят девушки с ума,

Не в силах смыть позор.

 

Он вырывает языки,

Пытая стариков.

Он хочет всех зажать в тиски

И всем до гробовой доски

Надеть ярмо оков.

 

Нет! Нет! Вовеки не бывать

Хозяином ему.

Он может жечь и убивать,

Душить людей в дыму, —

 

Но никогда такой народ,

Как русский наш народ,

Не упадёт, и не умрёт,

И в рабство не пойдёт!

 

Мы отомстим за каждый дом,

Который он поджёг.

Мы, как один, клянемся в том,

Что близок мести срок.

 

Не может ворон быть орлом

И выше всех летать,

Не может он своим крылом

До наших звёзд достать!

 

Не может черная змея

Обвить страну мою!

Штык занеси, страна моя,

И приколи змею!

1941

 

Это — наше!

Посмотри по сторонам:

Это — наше!

Это — нам!

Все поля, леса и горы

Шахты, верфи, рудники,

Эти горные озера,

Ключевые родники,

Эти села и аулы,

Кишлаки и города,

Нефть Баку, оружье Тулы

И уральская руда,

Астраханские баркасы,

Украинское зерно,

Уголь нашего Донбасса,

Крыма нашего вино,

Ленинградские заводы,

Что гремят на всю страну,

Кони редкостной породы

Из колхозов на Дону,

Стаи грозных эскадрилий

Бомбовозов, «ястребков» —

Те, что бьют, и те, что били,

Те, что будут бить врагов!

Эти крепости стальные

На воде и на земле,

Эти самые родные

Наши звезды на Кремле!

Всем владеем мы навечно.

Никому не отдадим.

Разобьем врагов, конечно,

И, конечно, победим!

1941

 

Горнист (Быль)

Случилось это в дни войны за Доном

С одним кавалерийским эскадроном…

По нашим конникам враги огонь вели.

Вдруг близкий взрыв! И кони понесли —

 

Теснят друг друга, не сдержать лавины:

И храп, и крик, и в мыльной пене спины,

И всадникам уже не до огня,

И дым, и пыль, и ночь средь бела дня…

 

Кавалеристы видят: дело худо —

Их развернуло прямо на овраг,

Всему конец…

Но тут случилось чудо:

С карьера кони перешли на шаг —

Пришли в себя…

А получилось так:

 

Лихой горнист, служивший в эскадроне,

На всем скаку трубу к губам прижал

И «Зорьку» проиграл. И услыхали кони

Знакомый, добрый утренний сигнал.

 

И вновь для них реальность обрели

Трава и ветер, запахи земли,

И дальнее село, и ближний бой,

И тот горнист с серебряной трубой…

1941

 

Пионерская посылка

Две нательные фуфайки,

На портянки — серой байки,

Чтоб ногам стоять в тепле

На снегу и на земле.

 

Меховые рукавицы,

Чтоб не страшен был мороз.

Чтоб с друзьями поделиться —

Десять пачек папирос.

 

Чтобы тело чисто было

После долгого пути,

Два куска простого мыла —

Лучше мыла не найти!

 

Земляничное варенье

Своего приготовленья, —

Наварили мы его,

Будто знали для кого!

 

Всё, что нужно для бритья,

Если бритва есть своя.

Было б время да вода —

Будешь выбритым всегда.

 

Нитки, ножницы, иголка —

Если что-нибудь порвешь,

Сядешь где-нибудь под елкой

И спокойно все зашьешь.

 

Острый ножик перочинный —

Колбасу и сало режь!

Банка каши со свининой —

Открывай ее и ешь!

 

Все завязано, зашито,

Крышка к ящику прибита —

Дело близится к концу.

Отправляется посылка,

Очень важная посылка,

Пионерская посылка

Неизвестному бойцу!

1941

 

Советские бомбардировщики

Посвящается лётчикам части майора Кузнецова

 

В лучах заходящего солнца,

Гудя над землей, как шмели,

Плывут, в облаках исчезая,

Воздушные те корабли.

 

И с курса они не собьются,

И к цели они долетят.

Радисты-стрелки неустанно

За воздухом синим следят.

 

Пшеница внизу колосится,

Пылят по дорогам стада.

Как тонкие ниточки, вьются

Идущие в тыл поезда.

 

Девятка летит над садами,

В пути не встречая преград.

Тяжелые авиабомбы

Под крыльями в люках висят.

 

Плывут они, крылья раскинув,

В разливе воздушной струи.

И дети им смотрят вдогонку,

И матери шепчут: «Свои!»

 

Свои самолёты! И людям

Становится сразу легко.

Свои! Это значит — родные

Заплавский, Демидов, Янко.

 

* * *

В планшете на штурманской карте

Отмечена эта река.

Вот здесь у врагов переправа,

Сюда они гонят войска.

 

Саперы наводят понтоны,

Форсируют реку полки,

Вползают германские танки

На берег советской реки.

 

Вперед же, к намеченной цели!

Уже переправа видна,

Уже разделилась девятка

На три боевых звена.

 

Во имя родимого края,

Во имя погибших бойцов

На цель в боевом развороте

Заходит майор Кузнецов.

 

По цели! По цели! По цели!

И кони встают на дыбы.

И там, где взрываются бомбы,

Растут водяные столбы.

 

По цели! И вновь закипает

Вода у крутых берегов —

То Кравченко, сокол отважный,

Как смерч, налетел на врагов.

 

Бросаются в воду фашисты,

Но только спастись не легко,

Когда над водой пролетают

Заплавский, Демидов, Янко.

 

* * *

В лучах заходящего солнца,

Гудя над землей, как шмели,

Свои корабли боевые

Герои домой привели.

 

Летели они над садами,

Из мест, где гремели бои,

И люди внизу говорили:

«Летят самолеты! Свои!»

1941

 

Пилот

Сто раз корабль взлетал и приземлялся,

Многомоторен и тяжелокрыл.

Пилот всегда при этом волновался,

Хоть никому о том не говорил.

 

Суров закон земного притяженья,

И не легко его преодолеть.

Без мужества,

без риска и уменья —

Не приземлиться,

как и не взлететь.

1941

 

Истребитель

Это кто на первой койке,

Утомленный боем, спит?

Это спит военный летчик,

Сбивший пятый «мессершмитт»!

 

Он сегодня под Москвой

Показал в ночном бою

Ловкость, мужество и волю

Соколиную свою.

 

Он врага достойно встретил —

Сбил с полуночных небес

На застывший и притихший

Подмосковный снежный лес.

 

Это был по счету пятый,

Сбитый в схватке боевой,

Пятый ворон, черный ворон,

Погоревший под Москвой.

 

Не шумите в общежитье.

Пусть, как дома, в тишине

Русский летчик-истребитель

Улыбается во сне.

 

Пусть поспит еще немного,

Ну хотя бы полчаса.

Он проснется, выйдет в поле,

Поглядит на небеса.

 

Боевой приказ получит,

Руку техника пожмет

И шестого «мессершмитта»

После пятого собьет.

1941

 

Галина

Кто не слышал о Галине?

Слух летит во все концы.

Повторяют это имя

Командиры и бойцы.

 

В ротах, взводах, эскадронах

О Галине говорят:

— Где Галина, там — малина!

Там фашисты не бомбят!

 

Взглянет на небо Галина,

Будто громом прогремит, —

«Мессер», в сердце пораженный,

С неба падает, дымит.

 

Все любуются Галиной:

— Что б мы делали без вас?

Ах, какой у вас, Галина,

Распрекрасный, точный глаз!

 

Вы и впредь при всем народе

Проявляйте свой талант!

 

* * *

Оказалось, что Галина —

Не какая-то дивчина,

А известный всем мужчина —

Наш зенитчик-лейтенант.

1941

 

Фронтовые подруги

Давно в бою расчеты огневые.

Гудит земля, встревожена войной.

Идут на фронт подруги боевые,

И позади остался дом родной.

 

Полки врагов нарушили границы,

И над страной кружится воронье.

Мы как один должны сейчас сплотиться

И отстоять Отечество свое.

 

Родная армия послала за тобою

И назвала военною сестрой.

Спешите, девушки:

На грозном поле боя

Красноармеец ранен молодой.

 

Над ним летят испуганные птицы,

Он слышит грохот наших батарей,

Ты подползи, и дай ему напиться,

И в ближний тыл доставь его скорей.

 

Он не жалел ни крови и ни жизни,

Не отступал под натиском свинца.

И ты должна вернуть его Отчизне:

Как сына — матери, как армии — бойца.

 

Склонись над ним, ночей недосыпая.

Его тебе доверил твой народ.

И сделай все, подруга фронтовая,

Чтоб в строй бойцов вернулся патриот.

 

Родная армия послала за тобою

И назвала военною сестрой.

Спешите, девушки:

На грозном поле боя

Красноармеец ранен молодой.

1941

 

Письмо на фронт

Сынок родной!

По радио узнали,

Что ты здоров и крепко бьешь врагов.

Соседи заходили, поздравляли,

Все говорят: — Ванюшка-то каков!

 

Вот это, говорят, действительно геройство:

Трех гадов заколоть, а двух живьем поймать!

А мне, признаться, только беспокойство,

Да что поделаешь: на то ведь я и мать.

 

Все думаю и сердцем все болею

По материнской слабости своей…

Ты береги себя, но бей злодея!

Как мать прошу: врага покрепче бей!

 

Отец, как все. Вчера пришел с работы,

Прочел газету, стукнул кулаком.

— Эх, говорит, и мне на фронт охота.

Пойти бы тоже следом за сынком.

 

Я, говорит, на немца зуб имею.

За две войны немало их побил.

А бить по ним я и в очко сумею,

Я трехлинейную еще не позабыл!..

 

Вчера у нас Катюша ночевала.

Хлеб убирают. Скоро молотьба.

Такой пшеницы — сроду не бывало!

Богатые, хорошие хлеба.

 

Катюша-то в колхозе заправилой —

Степан Петров ушел служить на флот.

Она его в бригаде заменила,

Командует теперь на полный ход.

 

— Мы, говорит, такие строим планы:

Сдать государству урожай сполна

И если что… всем вместе в партизаны, —

Бить Гитлера. Пусть сдохнет, сатана!..

 

Марусю не узнать. Шинель надела

И санитаркой в госпиталь пошла.

А я не против, раз такое дело —

Сестрой и я в гражданскую была.

 

Белье стирала, раны бинтовала.

Кладу повязку, а сама в слезах.

Дежурила, ночей недосыпала,

И оживали люди на глазах.

 

Сынок родной! За Родину сражайся!

Не трусь в бою! Не забывай писать!

И поскорей с победой возвращайся!

От всех привет.

Целую крепко.

Мать.

1941

 

Письмо с фронта

Родная мать!

Твое письмо простое

Мне принесли вчера, но лишь сейчас

На берегу речушки, после боя,

Его прочесть сумел я в первый раз.

 

И я тобой горжусь, моя родная,

Твой гнев к врагам мне хорошо знаком.

Вы там — в тылу, а я на фронте знаю,

За что дерусь гранатой и штыком.

 

В полях колхозных золотому житу

Под сапоги фашистские не лечь.

Сожжем зерно! Но не дадим бандиту

Из нашей ржи хлебов себе напечь.

 

Ты обо мне по радио слыхала

И думала: храбрец — Ванюшка твой.

А ведь таких, как я, у нас немало.

Здесь что ни час, то подвиг боевой.

 

И нету в том особого геройства,

Что сделал я, ведя свой первый бой.

Здесь все бойцы одно имеют свойство:

И побеждать, и жертвовать собой.

 

Наш командир — любимец нашей роты,

Наш политрук от нас неотделим.

Во всех делах видна его забота,

В огонь и в воду мы пойдем за ним!

 

И обо мне, прошу тебя, мамаша,

Ты не болей ни сердцем, ни душой.

Вернусь домой в семью большую нашу —

На весь колхоз закатим пир горой.

 

Приеду я с ребятами своими,

Прошедшими сквозь дым и шквал огня,

Ты познакомишься с орлами боевыми

И ты их примешь так же, как меня.

 

Спасибо за письмо, за нежность и за ласку.

Послание свое заканчивать спешу.

Идет обстрел. Надеть придется каску,

А я на ней ответ тебе пишу.

 

Не знаю срока, скоро ли приеду,

Но день придет, мы разобьем врагов!

И с фронта к вам я привезу победу.

Привет родным.

Ваш сын Иван Рябков.

1941

 

Почетный пассажир

В армейской шинели,

В армейской ушанке,

Вагона он ждет

На трамвайной стоянке.

 

Он входит с передней

Площадки трамвая,

На правую ногу

Немного хромая.

 

Таких пассажиров

В трамвае немного,

И люди ему

Уступают дорогу.

 

Таким пассажирам

В таком положенье

Повсюду — вниманье,

Везде — уваженье!

 

Сидит он в вагоне

На лучшем из мест,

Кондуктор с него

Не берет за проезд.

 

Он орден имеет

Под серой шинелью,

Он ранен под Клином

Немецкой шрапнелью.

 

Бесстрашный участник

Большого сраженья,

Он вывел товарищей

Из окруженья.

 

Боец-пулеметчик

Стрелкового взвода,

Большое спасибо

Тебе от народа!

1941

 

Разговор с майором

Он вытирает пот со лба

И говорит, седой от пыли:

— Да, в эту ночь была стрельба!

Да, крепко немца мы побили!

 

Нас окружить пытался враг,

Но ведь и мы не лыком шиты!

Как затянули их в овраг,

Так и не выбрались бандиты.

 

А кто остался от полка,

Тот — руки кверху. Эх, вояки!

Боятся русского штыка,

Не любят штыковой атаки!

 

Мои бойцы, как на подбор,

Все казаки. Все больше с Дона.

К примеру — Лапушкин Егор,

Боец второго эскадрона.

 

Он так рубил своим клинком,

Что только головы летели.

А я-то с рубкою знаком

И разбираюсь в этом деле!

 

А есть такие молодцы,

Что и в седле-то меньше году,

Но в бой идут, как храбрецы,

Скажи — пойдут в огонь и в воду.

 

Нам не забыть политрука

Петра Денисыча Рябкова.

Он — знамя нашего полка,

Не скажешь ничего другого!

 

…Вот расспросить бы вам о нем —

Его в полку у нас любили.

А вы бы уж в стихах потом

Рассказ бойцов изобразили! —

 

И поднялся майор с пенька

И отряхнул полы шинели…

А в синем небе облака

Все так же плыли и летели.

1941

 

Машина раненых везла…

Машина раненых везла.

Дорога трудная была,

Обстреляна не раз.

Шофер Миляев это знал,

Недаром военврач сказал:

— Езжайте… В добрый час!

 

В кабине лучше быть вдвоем:

Шофер Миляев за рулем,

А рядом — Данильчук.

Сидят рядком и говорят

Про то, про се, про медсанбат

И смотрят, что вокруг.

 

Кто за рулем не первый год,

Тот санмашину не тряхнет,

Когда везет больных.

Шофер Миляев не забыл,

Что должен он доставить в тыл

Товарищей своих.

 

И все бы было ничего,

Когда б шофера самого

Не ранило в пути.

Коварный враг стрелял хитро —

Попал водителю в бедро.

Машину как вести?

 

И быстро выключив мотор,

Баранку выпустил шофер

Из ослабевших рук,

Нажал ногою на стартер,

Завел мотор второй шофер

Товарищ Данильчук.

 

Строчит фашистский пулемет:

То враг по санмашине бьет,

Берет в свинцовый круг.

Один, в открытом поле, днем,

Ведет машину под огнем

Отважный Данильчук.

 

Кипящую, как самовар,

Довел машину санитар

До места по шоссе

И так начальнику сказал:

«Шофера я перевязал.

Больные — живы все».

1941

 

Партизаны (Поэма)

За лесами, за садами,

За колхозными прудами

Жил в селе на сто дворов,

Из того же места родом,

Уважаемый народом,

Молодой Ефим Бобров,

Сын простого кузнеца,

Сам кузнец — и весь в отца.

 

Он хоть был годами молод,

В руки взял отцовский молот,

Начал угли раздувать,

На селе коней ковать…

Время шло. Коней ковали,

Иногда в Москве бывали,

Жил в довольствии колхоз,

На глазах у граждан рос.

 

Все-то есть. Во всем достаток:

Сто семнадцать свиноматок,

Огородов триста га.

А посевы! А луга!

В сенокос трава по пояс.

Можно жить, не беспокоясь:

Есть хлеба и есть корма —

Заворачивай, зима!

 

Так и жили дни за днями.

От района дали знамя.

Дескать, вы теперь в почете,

Дескать, видно по работе —

Всем другим в пример она.

Простояло знамя это

В помещенье сельсовета

Всю весну. И вдруг… война!

 

То гудит не ветер грозный —

Поднимается колхозник

Защищать свою страну,

Край любимый, край богатый,

Лес, поля, родные хаты,

Ребятишек и жену.

 

Лютый враг нагрянул вором

С пулеметным разговором,

С черной бомбой и с ножом,

И с поджогом-грабежом.

 

И в колхозе «Власть Советов»,

Как услышали про это,

Все явились в сельсовет:

«Есть повестки или нет?»

 

Вот расселись по подводам

И прощаются с народом

Земляки-призывники.

К ним приходят старики:

— Дескать, мы в боях бывали,

Было дело — воевали,

Били немца в грудь и в зад

Двадцать пять годов назад.

 

Паренек развел гармошку:

В путь — далекую дорожку

Провожают. Ничего!

На войне не без того!

Девки плачут и смеются:

— Не забудьте к нам вернуться!

— Вы не плачьте. Ничего!

На войне не без того!

 

Был бы жив кузнец Данила

(Если б это раньше было),

Он бы тоже провожал,

Речь на площади держал.

Он сказал бы: «Вот, ребята,

Руки старого солдата!

Пригодятся. Ничего!

На войне не без того!»

 

Вот и тронулись подводы

Вдоль садов и огородов,

Мимо отчего крыльца.

Речка, кузни… Мимо, мимо…

Не призвали лишь Ефима —

Молодого кузнеца.

 

Ростом крепок и здоров

Был кузнец Ефим Бобров,

Но еще не вышел годом.

И, стыдясь перед народом,

Он остался у плетня,

Стал доковывать коня.

И, вбивая гвоздь в подкову,

Он сказал: «Неужто мне,

Мне, колхознику Боброву,

Нету места на войне?»

 

За полями, за садами,

За ручьями и прудами,

По лесам, в краю болот

Днем и ночью бой идет.

То не молния сверкает

И деревья рассекает —

То снаряд шестидюймовый

Рассекает ствол сосновый

То не ветер листья рвет,

А станковый пулемет.

 

Жаркий бой. С врагами схватка.

Всем приходится не сладко.

Ворог кровь рекою льет.

Офицер пощады просит,

Но боец приклад заносит

И врага наотмашь бьет.

 

Сторона кругом лесная.

Кто идет, тропы не зная,

Тот в краю лесных болот

Между кочек пропадет.

Бурелом повсюду, ельник,

Да столетний можжевельник,

Да могучие стволы

Со слезинками смолы.

 

Только тот, кто с малолетства

Жил от леса по соседству,

В том лесу и лыко драл,

И малину собирал, —

Только тот заходит в чащи,

Кто хозяин настоящий.

Так вошел Ефим Бобров —

Партизан вооруженный

И друзьями окруженный,

В темной зелени шатров.

 

Был бы жив Бобров Данила,

Он сказал бы: «Наша сила!

Наша правда! Наша власть!

Бьет сегодня наша масть!

Нас не сломишь — мы упрямы.

Ройте, люди, волчьи ямы!

Ставь капканы на пути,

Где задумал враг пройти!

 

Чтоб ему в тисках метаться,

Чтобы некуда податься,

Бей врага из-за угла,

И в селе, и у села.

Бей врага в лицо и в спину,

Нет ружья — возьми дубину!

Чтоб навек запомнил гад

Партизанский наш отряд!»

 

Так сказал бы дед Данила

(Если б это раньше было).

Так сказал орлам своим

Партизан Бобров Ефим.

Сын простого кузнеца,

Сам кузнец — и весь в отца.

 

В чистом поле, по дубравам,

Под огнем в бою кровавом

Много фрицев полегло…

Ночь прошла. На поле боя

Смотрит небо голубое,

И безмолвно за рекою

Украинское село.

Фрицы заняли его.

На войне не без того…

 

Все теперь вокруг дымится.

Рожь, ячмень, овес, пшеница —

Хлеб горит четыре дня,

Затушить нельзя огня.

Из колхозного колодца

Пить фашистам не придется:

Из него ушла вода,

И неведомо куда.

 

Хоть бы пес с цепи сорвался,

Хоть бы кто-то отозвался,

Хоть бы выглянул в окошко,

Хоть бы выбежала кошка.

Фрицы заняли село,

А живое все ушло.

 

В помещенье сельсовета

Ни плаката, ни портрета,

Ветер серую золу

Раздувает на полу…

Был зажиточным колхоз —

На конях добро увез.

Фрицу брюхо подвело —

Худо встретило село.

 

А к тому же нет покоя —

То одно, а то другое:

Здесь разбили весь обоз,

Там убили генерала,

Там напали на капрала,

Еле ноги тот унес.

 

Мост взорвали. Штаб сожгли…

И виновных не нашли…

Рельсы ночью развели,

А виновных не нашли…

Только битые вагоны,

Обгоревшие патроны

Да немецкий паровоз

Без поршней и без колес.

 

Гнали фрицы три цистерны.

Танки ждали их, наверно,

Без горючего не шли.

Только дело вышло скверно:

В часть не прибыли цистерны,

А виновных не нашли.

 

Украина золотая!

Белоруссия родная!

Вы в своих лесах дремучих

Укрывайте самых лучших

Сыновей и дочерей —

Верных Родине любимой,

Вроде нашего Ефима,

Партизан-богатырей!

 

И победы час настанет:

Ворог ляжет и не встанет,

И войне конец придет.

И народ земли родимой

Черный прах орды звериной

По дорогам разметет!

1941

 

Долетался…

Он два железные креста

Носил и «асом» был.

Он спящих граждан по ночам

В Испании бомбил.

 

Он на рассвете вылетал

На утренний Париж,

И бомбы падали с небес

На гребни мирных крыш.

 

Он сеял смерть, он выжигал

Людей и города,

Но безнаказанно домой

Он прилетал всегда.

 

И Гитлер говорил «зер гут»

О вылетах его

И ставил остальным в пример

Бандита своего.

 

Ни разу не был ранен он

Ни за одну войну,

И вдруг лететь пришел приказ

В Советскую страну.

 

Он бомбы взял и взял с собой

Горючего запас,

Взял старт и… страшно тут ему

Вдруг стало в первый раз.

 

Простой советский паренек

В то время не дремал.

Он как пять пальцев на руках

Свою зенитку знал.

 

Когда фашистский самолет

Нырнул сквозь облака,

Красноармейская шрапнель

Впилась ему в бока.

 

Он захлебнулся весь в дыму

И в штопор вдруг вошел,

Упал на русской стороне

И смерть свою нашел.

 

А тот зенитчик молодой,

Советский паренек,

Сказал расчету своему:

— Хороший был денек!

 

Летел, как коршун, мимо нас,

Да сняли мы его.

Знать, петушиное крыло

У коршуна того.

 

Пусть прилетит еще бандит, —

Он точно так же будет сбит!

1941

 

Немецкая посылка

Эта лента голубая

Снята с девичьих волос,

Эта лента голубая —

С украинских черных кос.

 

Эта вышивка — с кровати,

Этот перстень снят с руки

Темной ночью в мирной хате

В деревушке у реки.

 

Из больницы — бумазея,

Занавески со стены

Подожженного музея

Древнерусской старины.

 

Эти две витые ручки

Были сорваны с дверей —

Трех солдат к любимой внучке

Не пускал старик еврей.

 

Побурели пятна крови

На платочке пуховом;

Это — добыто в Ростове,

Это — взято под Орлом.

 

Все зашито в парусину

И сдано на почту в срок.

Путь посылки до Берлина

И опасен и далек.

 

Фридрихштрассе, 48,

Получить: Матильде Шмитт.

Отправитель: Генрих Шлоссе.

Был здоров. Теперь убит.

1941

 

Мать солдатская (Поэма)

По большаку, правее полустанка,

Идти пять верст — деревня Хуторянка.

Спервоначалу были хутора,

Да разрослись. И стали год за годом

Дружнее жить, богаче быть народом —

Деревней стали. Сорок два двора.

 

Вокруг луга — есть чем кормить скотину,

Густы леса — орешник да малина.

Всего хватает: и грибов, и дров.

Сойдешь под горку, тут тебе речушка,

А там, глядишь, другая деревушка,

Но в той уже поменее дворов…

 

Живет народ, других не обижая,

От урожая и до урожая,

От снега до засушливой поры.

И у соседей хлебушка не просит.

И в пору сеет. В пору сенокосит.

Коней кует. И точит топоры.

 

И землю под озимые боронит,

Гуляет свадьбы, стариков хоронит

И песни молодежные поет,

Читает вслух газетные страницы…

За тридевять земель Москва — столица,

И дальний поезд до нее везет…

 

В родной деревне, третья хата с краю,

Другой судьбы себе не выбирая,

Полвека честной жизни прожила

Хохлова Груша. В тихой Хуторянке

Прошла в труде крестьянском жизнь крестьянки,

И не приметишь, как она прошла.

 

Здесь в девках бегала, здесь в хороводах пела,

Здесь на гулянках парня присмотрела,

Вошла к нему хозяйкой в бедный дом.

Здесь называлась Грушею-солдаткой,

Здесь тосковала, плакала украдкой,

Здесь вынянчила четверых с трудом.

 

Она порой сама недоедала,

Чтоб только детям досыта хватало,

Чтоб сытыми вставали от стола.

Она с утра к соседям уходила,

Белье стирала и полы скоблила —

В чужих домах поденщину брала.

 

Она порой сама недосыпала,

Ложилась поздно и чуть свет вставала,

Чтоб только четверым хватало сна.

И выросли хорошие ребята,

И стала им тесна родная хата,

И узок двор, и улица тесна.

 

Последнего она благословила,

Домой пришла, на скобку дверь закрыла,

Не раздеваясь, села в уголок.

Стучали к ней — она не открывала,

До поздней ночи молча горевала —

Все плакала, прижав к лицу платок.

 

Она с людьми тоской не поделилась.

Никто не видел, как она молилась

За четверых крестьянских сыновей,

Которых не вернуть теперь до дому,

Которым жить на свете по-иному —

Не в Хуторянке, а в России всей…

 

…Она хранила у себя в комоде

Из Ленинграда письма от Володи,

Из Сталинграда письма от Ильи,

Одесские открытки от Андрея

И весточки от Гриши с батареи

Из Севастополя. От всей семьи.

 

В июньский полдень, в тесном сельсовете,

По радио — еще не по газете, —

Когда она услышала: «Война»! —

Как будто бы по сердцу полоснули,

Как села, так и замерла на стуле, —

О сыновьях подумала она.

 

Пришла домой. Тиха пустая хата.

Наседка квохчет, просят есть цыплята,

Стучит в стекло — не вырвется — пчела.

Четыре мальчика! Четыре сына!

И в этот день еще одна морщина

У добрых материнских глаз легла.

 

…Косили хлеб. Она снопы вязала

Без устали. Ей все казалось мало!

Быстрее надо! Жаль, не те года!

И солнце жгло, и спину ей ломило,

И мать-крестьянка людям говорила:

«Там — сыновья. И хлеб идет туда».

 

А сыновья писали реже, реже,

Но штемпеля на письмах были те же:

Одесса, Севастополь, Сталинград

И Ленинград, где старший сын Володя,

Работая на Кировском заводе,

Варил ежи для нарвских баррикад.

 

Когда подолгу почты не бывало,

Мать старые конверты доставала,

Читала письма, и мечталось ей:

Нет на земле честнее и храбрее,

Нет на земле сильнее и добрее

Взращенных ею молодых парней.

 

Тревожные в газетах сводки были,

И люди об Одессе говорили,

Как говорят о самом дорогом.

Старушка мать — она за всем следила —

Шептала ночью: «Где же наша сила,

Чтоб мы могли расправиться с врагом?»

 

О, как она бессонными ночами

Хотела повидаться с сыновьями,

Пусть хоть разок, пусть, провожая в бой,

Сказать бойцу напутственное слово.

Она ведь ко всему теперь готова —

К любой беде и горести любой.

 

Но не могло ее воображенье

Представить город в грозном окруженье,

Фашистских танков черные ряды,

К чужой броне в крови прилипший колос,

Не слышала она Андрея голос:

«Я ранен… мама… пить… воды… воды».

 

Пришел конверт. Еще не открывала,

А сердце матери уже как будто знало…

В углу листка — армейская печать…

Настанет день, Одесса будет наша,

Но прежних строчек:

«Добрый день, мамаша!» —

Ей никогда уже не получать…

 

…Глаза устали плакать — стали суше,

Со временем тоска и горе глуше.

Дров запасла — настали холода.

Шаль распустила — варежки связала.

Потом вторые, третьи… Мало, мало!

Побольше бы! Они нужны — туда!

 

Все не было письма из Ленинграда.

И вдруг она услышала: «Блокада».

Тревожно побежала в сельсовет,

Секретаря знакомого спросила.

Тот пояснил… Опять душа заныла,

Что от Володи писем нет и нет.

 

Пекла ли хлеб, варила ли картошку,

Все думала: «Послать бы хоть немножко,

За тыщу верст сама бы понесла!»

И стыли щи, не тронутые за день.

Вся в думах о голодном Ленинграде,

Старуха мать обедать не могла.

 

Она была и днем и ночью с теми,

Кто день и ночь, всегда, в любое время

Работал, защищая Ленинград,

И выполнял военные заданья

Ценой бессонницы, недоеданья —

Любой ценой, как люди говорят…

 

…Опять скворцы в скоречни прилетели,

И ожил лес под солнышком апреля,

И зашумели вербы у реки…

Из Севастополя прислал письмо Григорий:

«Воюем, мать, на суше — не на море.

Вот как у нас дерутся моряки!»

 

Она письмо от строчки и до строчки

Пять раз прочла, потом к соседской дочке

Зашла и попросила почитать.

Хоть сотню раз могла она прослушать,

Что пишет сын про море, и про сушу,

И про свое уменье воевать.

 

И вдруг за ней пришли из сельсовета.

В руках у председателя газета:

— Смотри-ка, мать, на снимок. Узнаешь? —

Взглянула только: «Сердце, бейся тише!

Он! Родненький! Недаром снился! Гриша!

Ну до чего стал на отца похож!»

 

Собрали митинг. Вызвали на сцену

Героя мать Хохлову Аграфену.

Она к столу сторонкой подошла

И наклонилась. А когда сказали,

Что Гришеньке Звезду Героя дали, —

Заплакала. Что мать сказать могла?..

 

…Шла с ведрами однажды от колодца,

Подходит к дому — видит краснофлотца.

Дух захватило: Гриша у крыльца!

Подходит ближе, видит: нет, не Гриша —

В плечах поуже, ростом чуть повыше

И рыженький, веснушчатый с лица.

 

— Вы будете Хохлова Аграфена? —

И трубочку похлопал о колено.

— Я самая! Входи, сынок, сюда! —

Помог в сенях поднять на лавку ведра,

Сам смотрит так улыбчиво и бодро —

Так к матери не входят, коль беда.

 

А мать стоит, глядит на краснофлотца,

Самой спросить — язык не повернется,

Зачем и с чем заехал к ней моряк.

Сел краснофлотец: — Стало быть, мамаша,

Здесь ваша жизнь и все хозяйство ваше!

Как управляетесь одна? Живете как?

 

Мне командир такое дал заданье:

Заехать к вам и оказать вниманье,

А если что — помочь без лишних слов.

— Ты не томи, сынок! Откуда, милый?

И кто послал-то, господи помилуй?

— Герой Союза старшина Хохлов!

 

Как вымолвил, так с плеч гора свалилась

Поправила платок, засуетилась:

— Такой-то гость! Да что же я сижу?

Вот горе-то! Живем не так богато —

В деревне нынче с водкой плоховато,

Чем угостить, ума не приложу!

 

Пьет краснофлотец чай за чашкой чашку,

Распарился, хоть впору снять тельняшку,

И, вспоминая жаркие деньки,

Рассказывает складно и толково.

И мать в рассказ свое вставляет слово:

— Вот как у нас дерутся моряки!

 

— Нас никакая сила не сломила.

Не описать, как людям трудно было,

А все дрались — посмотрим, кто — кого!

К самим себе не знали мы пощады,

И Севастополь был таким, как надо.

Пришел приказ — оставили его…

 

— А Гриша где? — Теперь под Сталинградом.

В морской пехоте. — Значит, с братом рядом?

Там у меня еще сынок, Илья.

Тот в летчиках, он у меня крылатый.

Один — рабочий, три ушли в солдаты. —

Моряк в ответ: — Нормальная семья!

 

Она его накрыла одеялом,

Она ему тельняшку постирала,

Она ему лепешек напекла,

Крючок ослабший намертво пришила,

И за ворота утром проводила,

И у ворот, как сына, обняла…

 

…В правлении колхоза на рассвете

Толпились люди. Маленькие дети

У матерей кричали на руках.

Ребята, что постарше, не шумели,

Держась поближе к матерям, сидели

На сундучках, узлах и узелках…

 

Они доехали. А многие убиты —

По беженцам стреляли «мессершмитты»,

И «юнкерсы» бомбили поезда.

Они в пути тяжелом были долго,

За их спиной еще горела Волга,

Не знавшая такого никогда.

 

Теперь они в чужом селе, без крова.

Им нужен кров и ласковое слово.

И мать солдатская решила: «Я — одна…

Есть у меня картошка, есть и хата,

Возьму семью, где малые ребята.

У нас у всех одна беда — война».

 

Ту поднялась одна из многих женщин

С тремя детьми — один другого меньше,

Три мальчика. Один еще грудной.

— Как звать сынка-то? — Как отца, Анисим.

Сам на войне, да нет полгода писем…

— Ну, забирай узлы, пойдем со мной!

 

И стали жить. И снова, как бывало,

Она пеленки детские стирала,

Опять повисла люлька на крюке…

Все это прожито, все в этой хате было,

Вот так она ребят своих растила,

Тоскуя о солдате мужике.

 

В большой России, в маленьком селенье,

За сотни верст от фронта, в отдаленье,

Но ближе многих, может быть, к войне,

Седая мать по-своему воюет,

И по ночам о сыновьях тоскует,

И молится за них наедине.

 

Когда Москва вещает нам: «Вниманье!

В последний час…» — и, затаив дыханье,

Мы слушаем про славные бои

И про героев грозного сраженья, —

Тебя мы вспоминаем с уваженьем,

Седая мать. То — сыновья твои!

 

Они идут дорогой наступленья

В измученные немцами селенья,

Они освобождают города

И на руки детишек поднимают;

Как сыновей, их бабы обнимают.

Ты можешь, мать, сынами быть горда!

 

И если иногда ты заскучаешь,

Что писем вот опять не получаешь,

И загрустишь, и дни начнешь считать,

Душой болеть — опять Илья не пишет,

Молчит Володя, нет вестей от Гриши,

Ты не грусти. Они напишут, мать!

1942

 

Кому сказать спасибо?

Привезли бойцам подарки

После боя одного.

Получил боец посылку

И не знает от кого.

 

Шерстяные рукавицы,

Чтоб не страшен был мороз,

Чтоб с друзьями поделиться —

Пара пачек папирос.

 

Закурил боец из пачки,

Дал соседям закурить.

Ну, кому сказать спасибо?

Ну, кого благодарить?

 

Ну, кому хоть в пару строчек

Боевой послать привет?

Развернул боец платочек,

Увидал ее портрет.

 

Фотография цветная —

Русый локон и берет.

И зовут ее Марусей,

Двадцати, не больше, лет.

 

Эта девушка Маруся

Шла к почтовому крыльцу

И посылку отправляла

Неизвестному бойцу.

 

Все соседи по окопу

Посмотрели на портрет:

«Напиши ты ей спасибо

И от нас пошли привет!»

 

Подтолкнул сосед соседа,

А боец сказал друзьям:

«Победим, в Рязань заеду —

Самолично передам».

1942

 

Под Москвой

У Фрица — папа офицер,

Он воевал в СССР,

Он в наших селах избы жег

И все, что взять с собой не мог.

Он вешал на столбах людей,

Он грабил взрослых и детей,

И тех, кто гол, и тех, кто бос,

Гнал без пощады на мороз.

Он шел к Москве, бандит и вор,

Фашист, убийца, мародер.

 

У Вани — папа под Москвой,

Красноармеец рядовой.

Он был колхозным кузнецом,

Пришла война — он стал бойцом.

Он взял винтовку-автомат,

Противогаз и пять гранат,

Пошел на фронт врага встречать,

Москву родную защищать.

Мою Москву, твою Москву,

Где ты живешь, где я живу!

В наш русский подмосковный лес

Фашистский батальон залез.

 

Крепчал, трещал, скрипел мороз

И разбирал врагов до слез.

Чихая, кашляя, ворча,

Ползла по лесу саранча.

А Фрицин папа впереди

Брел с дамской муфтой на груди.

 

Он был бы рад уткнуться в снег

И в том снегу заснуть навек.

Но взять Москву — гласил приказ,

Назначил Гитлер день и час

И точный список площадей,

Где вешать наших москвичей.

 

Но вшивый и голодный сброд

Не мог продвинуться вперед!

Стоял у городских ворот

Советский боевой народ!

И Фрицин папа сдался в плен,

Не увидав кремлевских стен.

 

Была Москва недалеко,

Но взять Москву не так легко,

Когда стоят и мой, и твой,

И Ванин папа под Москвой!

1942

 

Фотография

В бумажнике фашистского солдата,

Насильника, бандита, подлеца,

Ее нашли.

Перед расстрелом сняты

Два наших русских раненых бойца.

 

Минуту смерти гордо презирая,

Они, непобежденные, стоят

На фоне подожженного сарая

Спиной к огню, лицом на аппарат.

 

А возле них, нацелив автоматы,

Убийство в развлеченье превратив,

Позируют фашистские солдаты,

Стараясь не уйти за объектив.

 

Рука фотолюбителя-убийцы

Не дрогнула, запечатлев момент,

И фотография легла в бумажник фрица,

И снимок превратился в документ.

 

Возьми его и рассмотри поближе!

Он снят бездушным и тупым врагом,

Снимавшим так в Варшаве, и в Париже,

И в Таганроге нашем дорогом.

 

Для освещенья поджигая хаты,

Задерживая казнь на пять минут,

Своим немецким фотоаппаратом

Он с разных точек щелкал там и тут.

 

Когда-нибудь в музее преступлений,

В отделе гитлеризма, под стеклом,

Экскурсовод, не в силах скрыть волненья,

Покажет нам объемистый альбом.

 

И мы увидим на одной странице,

Поблекшую от времени слегка,

Ту фотографию, что мы нашли у фрица —

Фельдфебеля германского полка.

1942

 

Казнь

Уже — конец.

Уже — петля на шее.

Толпятся палачи, с убийством торопясь.

Но на мгновенье замерли злодеи,

Когда веревка вдруг оборвалась…

 

И партизан, под виселицей стоя,

Сказал с усмешкой в свой последний час:

— Как и веревка, все у вас гнилое!

Захватчики!

Я презираю вас!..

1942

 

Пусть не дрогнет твоя рука!

Рвется гитлеровец на Дон,

Хочет он опрокинуть нас,

Хочет выйти на Волгу он

И на солнечный наш Кавказ.

 

Ты коли его наповал,

Ты гранатой его взрывай,

Ты минируй под ним подвал,

Как увидишь его — стреляй.

 

И в землянках, и в блиндажах

У дверей его смертью стань,

Ты топи его на морях,

Ты бомби его и тарань.

 

Чтоб ему над тобой не быть,

Ты ему беспощадно мсти,

Все, чем можно его убить,

Ты в оружие обрати!

 

Если нет у тебя клинка,

Значит, есть у тебя топор.

Пусть не дрогнет твоя рука,

Совершая над ним приговор.

 

Если был в руках молоток,

Ты ударь его молотком,

Если был под рукой кипяток,

Обвари его кипятком.

 

Если нет у тебя ничего,

Что на ворога можно поднять,

Ты руками схвати его,

Чтобы насмерть его обнять.

 

Не жалей его, не жалей,

Он сестер твоих не жалел,

Он стрелял и в моих детей,

И в твоих, и в кого хотел.

 

Не щади его, не щади —

Он твоих друзей не щадил,

Он им звезды жег на груди

И на виселицы водил.

 

Если дашь ты ему в свой дом

Хоть одною вступить ногой —

Он хозяином будет в нем

Ты же будешь его слугой.

 

Если пустишь его в свой край —

Снимет все с твоего плеча,

Заберет себе твой урожай

И сожрет его, как саранча.

 

Истребляй же его в бою,

В небе, на море, на земле,

В партизанском своем краю,

В оккупированном селе.

 

Враг хитер — будь еще хитрей,

Ты научен уже войной.

Враг силен, только ты сильней —

Ты стоишь на земле родной!

1942

 

Командир

Тихо, хлопцы. Он только что лег,

Не поел ничего — притомился.

Чуть вошел, чуть ступил на порог —

И сейчас же на койку свалился.

 

Мы с ним вместе бывали всегда,

В третьей роте на финской служили.

Да вчера приключилась беда:

Командира враги окружили.

 

Хорошо, со штыком подоспел,

Заколол окаянного фрица.

Командир, вижу, весел и цел,

Весь в сохранности, как говорится.

1942

 

Родное село

Когда я принимал присягу,

То клялся я родной стране

Не отступать в бою ни шагу,

Как трудно ни было бы мне.

 

И я прошел сквозь испытанья,

И в том поклясться вновь могу.

Отряд наш с боевым заданьем

Был брошен с неба в тыл врагу.

 

Незабываема минута —

Тогда, в тревожный час ночной,

Раскрылся купол парашюта

И закачался надо мной.

 

А впереди земля родная,

Зовущая к себе скорей,

И враг, заснувший в ночь, не зная,

Что смерть дежурит у дверей…

 

Не чуял зверь, что где-то рядом

В тылу частей передовых

Бойцы десантного отряда

Уже снимают часовых.

 

И руки-щупальца раскинув,

Глотая воздух жадным ртом,

В размытую дождями глину

Солдаты падают ничком.

 

Так, часовых с постов снимая,

Мы продвигались не спеша.

Я шел, как все, в руках сжимая

Готовый к бою ППШ.

 

И в это самое мгновенье

Ожило все, что за спиной,

Я вспомнил детство и селенье

И в том селенье дом родной.

 

И шест с зеленою скворешней —

Приют пернатого певца,

И две цветущие черешни

Почти у самого крыльца…

 

Едва вошли одновременно

Мы в то село со всех сторон,

Как занял все дома мгновенно

Десантный славный батальон.

 

Был бой. И, прыгая с перины,

От ужаса смертельно сер,

Во тьме своим солдатам в спину

Стрелял фашистский офицер.

 

И я клянусь, что не дрожала

В час мщения моя рука,

Что этой ночью сталь кинжала,

Как никогда, была крепка!

 

А на рассвете после боя

За пустырями у пруда

Увидел я перед собою

То, что запомнил навсегда:

 

И шест с простреленной скворешней

Неприлетевшего скворца,

И две цветущие черешни

У обгоревшего крыльца.

 

И вспомнил я свою присягу,

Навеки данную стране:

Не отступать в бою ни шагу,

Как трудно ни было бы мне.

1942

 

Последний прыжок

Гитлеровское командование подставило под пули своих «союзников» — белофиннов. На одном из участков Южного фронта фашисты, отступив под ударами наших войск, бросили соседнюю финскую роту на произвол судьбы. В числе других лыжников погиб чемпион мира по прыжкам с трамплина Пааво Виэрто.

 

Финляндия знала Виэрто Пааво —

Была у Виэрто спортивная слава.

Но продались Гитлеру финские власти,

И вот изменилось спортивное счастье.

 

На фронте известного лыжника-финна

Союзники-фрицы столкнули с трамплина.

Погиб он в сугробе, метелью освистан…

Чужих чемпионов не жалко фашистам.

1942

 

«Все в порядке»

Я родился в станице, на Дону,

У теплых скирд накошенного хлеба,

И в детства полюбил я вышину

Родного и безоблачного неба.

 

Я жил и рос, как все в моих летах —

Я голубей гонял, следя за их полетом,

Но с каждым днем все ближе был в мечтах

К стремительным военным самолетам.

 

Нет, не манил меня великий перелет,

И не завидовал я летчикам-героям,

Я все хотел потрогать самолет

И посмотреть, как он внутри устроен.

 

Я в восемнадцать лет покинул дом.

Всплакнула мать и проводила сына.

И стал мне домом мой аэродром,

Дороже всех — любимая машина.

 

Она испытана. И не в одном бою.

Она проверена. И не в одном сраженье.

Она летит — и сразу узнаю

Ее по одному ее движенью.

 

И если возвращается звено,

Знакомый гул я слышу ближе, ближе…

И думаю: а вдруг не суждено?

А вдруг своей машины не увижу?

 

Но вот она! Летит! Вот по земле

Уже бежит. И я ее встречаю,

И пять пробоин на родном крыле —

Пять свежих ран с тревогой отмечаю.

 

Как я горжусь машиной боевой!

Она опять прошла сквозь испытанья,

Она вернулась к нам живой, живой

С опасного военного заданья.

 

И летчик пожимает руку мне,

Снимает шлем и теплые перчатки.

Он вел огонь, и сам он был в огне.

Он принял бой, и было «все в порядке».

 

Неискушенным людям не понять,

Как дорого скупое это слово,

Но каждый техник за него обнять

Готов товарища и друга боевого.

1942

 

Возвращение в строй

Она звалась «Брусникой», но не зрела,

На солнечной опушке не росла,

Ни запаха, ни вкуса не имела

И никогда съедобной не была.

 

Она была размещена в подвале,

К ней по кустам тянулись провода,

Ее через «Ракету» вызывали,

И занята она была всегда.

 

Но летчик-штурмовик Шатров Василий

Не удивлялся в жизни ничему,

Он попросил — его соединили.

— «Брусника» слушает! — ответили ему.

 

— Кто говорит? — Орлов у аппарата…

— Докладывает капитан Шатров.

— Как жив, Шатров? — Заштопан и залатан.

Из госпиталя выписан. Здоров.

 

Старт замело, опять мороз крепчает.

Лицо стартера на ветру горит…

И в сотый раз «Ракета» отвечает:

— «Брусника» занята…

«Брусника» говорит…

 

Как хорошо через окно палаты

Увидеть первый снег голубоватый,

И лыжный след, и первый санный путь,

И вылезти из серого халата,

И туфли снять, и сапоги обуть,

Шинель надеть, ремень стянуть потуже,

Проститься с медицинскою сестрой,

Сойти с крыльца навстречу зимней стуже

И чувствовать, что жив и так же нужен,

И ждут друзья, и завтра встанешь в строй.

 

Три месяца своей не видев части,

Обратно в часть, в свой полк, к своим Ил-2

Шел штурмовик. У летчика от счастья,

А, может быть, от воздуха отчасти

Кружилась на морозе голова.

 

Над снежным лесом бреющим полетом

Прошли на запад три штурмовика…

Шатров подумал: «Значит, есть работа.

Штурмовики — из нашего полка».

 

Когда шагает человек военный

И далека последняя верста,

Доходит человек обыкновенно

До первого контрольного поста.

Там происходит разговор минутный,

Там установят, кто идет, куда.

Там на машине грузовой попутной

Найдется место в кузове всегда.

 

В добротных валенках, в дубленом полушубке

Стоит боец, винтовка на ремне.

Он до войны ходил в туфлях и в юбке,

Но девушки сегодня на войне.

И если ты военною дорогой

По всем фронтам проедешь и пройдешь,

Ты их увидишь — их повсюду много.

Сидеть в тылу не хочет молодежь.

 

Протер водитель стекла рукавицей

И опустил легонько тормоза.

Расстались двое… И, как говорится,

Один запомнил летные петлицы,

Другой запомнил карие глаза.

 

* * *

Кто был на фронте, на суровой службе,

Кто видел смерть, но выполнял приказ,

Тот знает цену настоящей дружбе, —

Она была испытана не раз.

 

Ты знаешь, что тебе перед полетом

Друзья твои готовят самолет,

Что в воздухе твой друг за пулеметом

И он тебя в бою не подведет.

И что при взлете бомба не сорвется —

Ты в дружбе с оружейником своим,

Что над землей мотор не захлебнется —

Твой друг механик повозился с ним.

 

Сидит Шатров в родной столовой летной,

Он, как в семье, в кругу своих друзей,

Стоит над ними сладкий дух компотный

И ароматный запах свежих щей.

А повар всех на кухне распекает:

— Людьми такими нужно дорожить!

А, может быть, он щей еще желает?

Еще котлету нужно положить?

Спешит к столу официантка Тося,

В руках — поднос, на нем — двойной обед.

Сидит Шатров, и все, что он попросит,

Ему несут — ни в чем отказа нет.

 

В комбинезоны теплые одеты,

Привычные к военному труду,

Шли летчики. Им летные планшеты

Колени задевали на ходу.

Им было в небе холодно и жарко,

Им хочется поесть, попить, поспать.

Их обогнала в поле «санитарка» —

Их было шесть, домой вернулось пять.

 

Мы с каждым днем становимся суровей,

Война сегодня наше ремесло.

Мы до последней капли нашей крови

Деремся зло и побеждаем зло.

Но все-таки стоять над изголовьем

У раненого друга тяжело.

И сила мести в воздух тянет снова

И на гашетку просится рука.

 

Все эти мысли были у Шатрова,

Когда в машине провезли шестого —

Израненного пулями стрелка…

 

* * *

Два экипажа в шахматы играют:

Идет ладья, и кони рвутся в бой,

Ферзь для удара время выжидает,

И слон готов пожертвовать собой.

Стянув унты и скинув снаряженье,

Еще разок подкинув в печку дров,

Сидят стратеги жаркого сраженья —

Папенко, Дыбин, Зотов и Шатров.

 

И разгадав противника уловку,

Идет Шатров, и слышится в ответ:

— Сюда бы «ил»: пошел бы на штурмовку!

Да только жаль, такой фигуры нет!

 

А в тихом штабе, в маленькой землянке,

С карандашом, склонившись над столом,

Майор Орлов на карте метит танки,

Замеченные утром на стоянке

В тылу врага, за выжженным селом.

 

Здесь засекли до тридцати орудий,

Сюда пришел с горючим эшелон.

Вот в эту клетку завтра утром будет

Удар штурмовиками нанесен.

 

Старт замело, опять мороз крепчает,

Сигнальный огонек в ночи горит.

И в сотый раз «Ракета» отвечает:

— «Брусника» занята…

«Брусника» говорит…

1942

 

Фронтовик домой приехал

Фронтовик домой приехал.

С фронта. В отпуск. На семь дней.

Больше года он не видел

Ни жены и ни детей.

 

Фронтовик домой приехал.

Снял шинель и сапоги,

Потемневшую портянку

Снял с натоптанной ноги.

Лег в кровать под одеяло,

В доме теплом и родном,

И уснул коротким, чутким,

Фронтовым тревожным сном.

 

И ему приснилось ночью,

Что на поле боя он,

Что опять во фланг фашистам

Вышел третий батальон,

И опять его товарищ —

Неразлучный автомат —

Бьет по выцветшим шинелям

Наступающих солдат.

 

Человеку бой приснился,

И проснулся он в поту.

Ничего не понимая,

Он вгляделся в темноту.

И, увидев очертанья

Шкафа, стула и стола,

Вспомнил дальнюю дорогу,

Что до дома довела;

Вспомнил встречи фронтовые,

Боевых своих друзей,

Молодых артиллеристов

С дальнобойных батарей;

Вспомнил песню про Каховку,

Вспомнил ночи у Днепра…

И с открытыми глазами

Провалялся до утра…

 

Фронтовик домой приехал…

1942

 

Наш доктор

Он к нам приехал в часть из Сталинграда,

Мобилизованный амбулаторный врач.

У нас он в первый раз

Услышал свист снаряда,

Упавшего у пригородных дач.

 

Шинель на нем сидела мешковато,

С опаскою носил он пистолет.

И говорил: — Из белого халата

Не вылезал я восемнадцать лет!

 

К шинели я привыкну, несомненно,

И буду здесь с другими наравне,

Но у меня характер невоенный,

Хоть всей душой

Я с вами на войне.

 

В суровом гуле грозных эскадрилий

Дни проходили в боевом строю.

С передовых позиций привозили

Героев, обескровленных в бою.

 

И он работал, рук не покладая,

Без отдыха у белого стола,

Порою на ходу обед глотая,

Который санитарка принесла.

 

В такие дни он говорил: — Я знаю,

Работаю, не сплю — не я один.

Мы на войне. Я долг свой выполняю

Как врач и как советский гражданин.

 

Однажды ночью привезли сапера,

Сапер тот был почти без чувств, без сил.

На все смотрел он безучастным взором

И ничего не ждал и не просил.

 

Склонилась санитарка к изголовью:

— Он умирает! — Нет, он будет жить!

В бою с врагами истекал он кровью,

Так нам ли кровью нашей дорожить?

 

И засучил хирург рукав халата,

Без колебанья руку обнажил

И отдал кровь советскому солдату,

Чтоб ожил он и снова с нами жил.

 

И кровь врача влилась герою в вены —

И сердце вздрогнуло, вернув себе свой такт.

А врач сказал: — Я человек военный,

Но поступил бы каждый точно так!

1942

 

Письмо из неволи

…У немца в работницах полька жила.

Иссохла в неволе. Слегла. Умерла.

Сломил ее каторжный труд…

 

Гораздо выносливей русский народ.

И за руку немец Марусю берет,

Сказав коменданту: «Зер гут».

 

Так вот для чего отобрали врачи

Четырнадцать из тридцати!

Никто не услышит — кричи не кричи,

Никто не придет, чтоб спасти.

 

Беги не беги — никуда не сбежать,

Собаками будут травить.

Здесь некому русское слово сказать,

Чтоб тяжкое горе излить.

 

От зорьки до зорьки, с темна до темна

Маруся работать должна.

Повсюду она и повсюду одна,

А ночью, когда не нужна,

Приляжет Маруся, прикроет глаза,

И вот он — дотронься рукой —

Родительский дом, и склонилась лоза,

Качаясь над тихой рекой…

 

И слышит Маруся, как лошадь куют,

Как стадо мычит за селом…

И слезы от самого сердца встают,

Становятся в горле колом.

 

Над городом Кельном, ловя самолет,

Сошлись и скрестились лучи.

Для фронта немецкий военный завод

Работает в темной ночи.

 

Хозяева спят. А Маруся не спит,

Садится она за письмо.

И ржавое перышко тихо скрипит

И пишет, и пишет само:

 

«Из города Кельна на Рейне-реке

Пишу я в Россию письмо.

Здесь русские люди на левой руке

Позорное носят клеймо.

 

Родные мои! Дорогие мои!

О, если бы только могла —

От немца зимой бы босая ушла

И хлеба куска не взяла.

Он горек, он проклят, не лезет он в рот

С немецким названием «брот».

 

Родные мои! Дорогие мои!

О, если бы только могла,

Я город бы этот на Рейне сожгла,

Чтоб все в нем сгорело дотла!

 

Я слышу воздушной тревоги сигнал.

В окне ослепительный свет —

Уже освещен за кварталом квартал

Огнями советских ракет.

Я смерти своей не боюсь. Не спешу.

Я это письмо допишу…

 

Я слышу сначала пронзительный свист,

Потом оглушительный гром.

Мне хочется крикнуть:

«Сюда! Здесь — фашист!

Разбей скорей этот дом!»

Мне голову лучше в обломках сложить,

Чем немцу служить и в невольницах жить!..

 

Ни марки, ни штемпеля нету на нем, —

Письмо от Маруси дошло.

Оно потемнело, как будто огнем

Бумажный листок обожгло.

 

Быть может, его полицейские жгли,

Но ветром его унесло,

Быть может, его в облаках пронесли,

Укрыв под стальное крыло…

1942

 

Встреча с предком

К 700-летию Ледового побоища

 

Осталось пять минут до смерти,

Трещит под фрицем талый лед.

В последний раз невесте Берте

Солдат привет прощальный шлет.

 

И в полынье встречая фрица,

Гремя железом ржавых лат,

Встает со дна тевтонский рыцарь

И говорит: «Постой, солдат!

 

Скажи, потомок, неужели

Германцы, родичи мои,

За семь веков не поумнели

И с русскими ведут бои?

 

Меня на льду славяне били,

Теперь тебя славяне бьют.

Вы что, историю забыли?

Теперь ее не признают?»

 

Был глухо слышен голос фрица,

Уже идущего под лед:

— Нам у истории учиться

Безумный фюрер не дает!

1942

 

Гитлеровский молодчик

В школьный класс приводят Фрица,

Начинает Фриц учиться.

«Существует шар земной

Для Германии одной!»

 

«Бомбы делаются разные:

Есть простые, есть заразные!»

«Гейне не было и нет.

Геббельс — лучший наш поэт!»

 

Получив образование,

Поступает тот юнец

В гитлеровский фонд Германии

Как законченный подлец.

 

Он готов с разбойным свистом

На убийства и грабёж.

Опираются фашисты

На такую молодёжь.

1942

 

Мой знакомый

На посту своем привычном —

Он служил в Аэрофлоте,

Был пилотом на обычном

Пассажирском самолете.

 

Молчалив и в деле точен,

Вылетал он аккуратно

В свой обычный рейс на Сочи

И потом в Москву обратно.

 

В темноте беззвёздной ночи

Над землей гудят моторы.

Курс на запад держит летчик,

Светят штурману приборы.

 

Летчик с курса не собьется —

Курс проложен, как по нитке.

Сквозь туманы он пробьется,

Не свернет он от зенитки.

 

Вот на цель зашла машина,

Отбомбилась аккуратно,

Развернулась над Берлином

И в Москву летит обратно.

 

А внизу горят ангары,

Немцы прячутся в подвалах…

Видит штурман, что пожаров

Семь больших и восемь малых.

 

А внизу завод пылает,

И пожарные хлопочут,

Гитлер Гиммлера ругает,

Слушать Геббельса не хочет.

 

В типографиях немецких

Утром в брак сдают газету

Со статьею, что советских

Самолетов больше нету.

 

Как зовут? Какого званья

Этот летчик, ночь не спавший,

По особому заданью

В тыл противника летавший?

 

Это он летал на Сочи

На гражданском самолете,

Это он — гражданский летчик,

Что служил в Аэрофлоте.

 

Но теперь другие грузы

По ночам с аэродрома

Он берет, Герой Союза,

Молчаливый мой знакомый.

1942

 

На Южном фронте

Н. Кружкову

 

Есть у меня хорошие друзья,

Военной дружбой с ними связан я.

Мы вместе испытали дождь и зной,

Накрытые палаткою одной.

 

Как много было солнечных лучей,

Прострелянных снарядами ночей,

Как много минометного огня

В теченье ночи и в теченье дня.

 

Как мы лежали возле переправ

Под бомбовозами, к родной земле припав,

Как мы проскакивали на грузовиках

Под артогнем, от смерти в двух шагах.

 

Встречались мы на марше и в бою,

У тлеющей станицы на краю,

Встречались на минуту и на час,

И, может, иногда в последний раз.

 

В землянке перед боем ночевал.

Я у тебя, товарищ генерал.

И у тебя, приятель, был в гостях,

В твоих прославленных на всю страну частях.

 

Я видел в обстановке боевой

Тебя, мой друг, газетчик фронтовой,

Тебя, полковник, и тебя, майор,

Донбассовский воинственный шахтер.

 

Сейчас весна, последний тает снег,

И селезни кричат в разливах рек.

Ведут ожесточенные бои

Товарищи, приятели мои

На Южном фронте.

 

Товарищи мои! Я вижу вас,

От немца очищающих Донбасс,

Я слышу вас в гуденье «ястребков»

Гвардейских истребительных полков

И в шелесте захваченных знамен

Чужих разбитых танковых колонн.

 

И на каком бы фронте ни был я,

Со мною рядом вы, мои друзья,

На Южном фронте!

1942

 

Связист

Фашистской пули слышен свист

Над самой головой.

Ползет с катушкою связист

И тянет провод свой.

 

В его руках живая нить,

Вперед, за шагом шаг!

Он должен связь восстановить —

Ее попортил враг.

 

Молчит в землянке телефон,

Не знает штаб полка,

Что вышел первый батальон

На правый фланг врага.

 

Не может «Дон» сказать «Москве»

Про сделанный прорыв.

Связист-боец, в кустах, в траве

Скорей найди обрыв!

 

В туман и в мрак, ночной порой,

И в ливень, и в пургу

Связист-боец, связист-герой

Ползет назло врагу.

 

Он под огнем обрыв найдет,

Соединит концы:

Командный пункт ответа ждет,

Приказа ждут бойцы.

 

Пускай снарядов слышен свист

Над самой головой,

Ползет уверенно связист

С задачей боевой.

 

Он презирает смерть свою

Как воин, как боец.

А храбрых не разит в бою

Ни штык и ни свинец!

1942

 

Не быть России покоренной!

Товарищ, сядь со мною рядом,

Давай закурим по одной!

Я знаю, что под Сталинградом

Твоя семья, твой дом родной.

 

Ты помнишь, как сынишка сонный

Пришел тебя поцеловать,

Как на путях у эшелона

Стояла плачущая мать.

 

Родная, добрая, седая,

Осталась так стоять она.

И рядом с нею, молодая,

Твоя любовь — твоя жена…

 

Теперь ты пишешь ей на Волгу

И ждешь ответных писем сам.

Ждешь терпеливо, ждешь подолгу,

С врагом воюя по лесам,

В глухом краю, в краю болотном,

Переживая день за днем

Под пулеметным, минометным

И ураганным артогнем.

 

Ты здесь на фронте больше года

И ко всему привык уже.

И ты в ненастную погоду

Лежишь на дальнем рубеже.

 

Накрывшись теплой плащ-палаткой,

С соседом шутишь в час ночной:

— Ну, что же делать, раз несладко?..

Давай закурим по одной!

 

Товарищ! Помнишь, после боя

Вот так же лежа на земле,

Я разговаривал с тобою

В сожженном немцами селе.

 

И я запомнил слово в слово,

Как ты сказал в тот горький час,

Что в эти дни пути иного,

Чем путь солдата, — нет у нас!

 

Наш каждый шаг, политый кровью,

Пускай моей, пускай твоей,

Благословен святой любовью,

Слезами русских матерей…

 

Нас жег с тобой огонь пожарищ,

Дым пепелищ слепил глаза,

Но не от дыма мне, товарищ,

Зрачок туманила слеза.

 

И нам с тобой забыть едва ли,

Как на асфальте площадей

Мы жертвы с виселиц снимали

И в детских лицах узнавали

Черты своих родных детей.

 

Вот почему мы твердо знаем,

За что деремся на фронтах,

За что ночей недосыпаем

В сырых, холодных блиндажах.

 

Шагами меряем болота,

Седеем, мерзнем, устаем

И неприступные высоты

Своими жизнями берем.

 

Забудь сегодня слово «жалость»

И ненависть зажги в груди.

Враги сильны. И их осталось

Еще немало впереди.

 

Так бей врага без сожаленья,

Не пощади и не прости,

К несовершённым преступленьям

Орду убийц не допусти!

 

За год войны ожесточенной

Ты научился воевать.

Не быть России покоренной,

И Гитлеру в России не бывать!

1942

 

Разведчик

Посвящается старшему сержанту Петру Воробьеву

 

Сапоги в болотной тине.

Руки выпачканы в глине,

И концом сосновой ветки

Поцарапана щека.

Он приходит из разведки

И приводит «языка».

 

Не слышней летучей мыши

(Даже, может быть, потише),

Ночью, выйдя на охоту,

Он с бойцами в темноте,

Между кочек, по болоту

Полз ужом на животе,

Легких троп не выбирая,

Шаг за шагом, не спеша,

Там, где нужно, — замирая,

Там, где нужно, — не дыша.

 

По сырой траве часами

Продвигался, не куря,

Только шепотом с бойцами,

Только дело говоря.

 

Прямо к фрицам в тыл глубокий

Через заросли осоки,

Сквозь бурьян и бурелом

Он прошел с друзьями вместе,

Чтоб фашиста взять на месте

И доставить в штаб живьем.

 

Все, что он в пути увидит

И на что в пути ни выйдет:

На обоз ли, на блиндаж,

На фашистский взвод пехотный,

На расчет ли минометный, —

Все возьмет на карандаш.

 

Вот он выполнил заданье,

Не успел передохнуть,

И опять часы вниманья —

Он идет в обратный путь.

 

Неслышней летучей мыши

(Даже, может быть, потише),

Шаг за шагом, не спеша,

Легких троп не выбирая,

Там, где нужно, — замирая,

Там, где нужно, — не дыша.

1942

 

Последнее слово

Посвящается бессметному подвигу шестнадцати гвардейцев под Сталинградом

 

Он был еще жив,

Но губы уже почернели.

Он был еще жив,

На бурой от крови шинели.

И танки он видел,

И мертвых товарищей рядом,

И облако дыма,

Стоящее над Сталинградом.

 

Он ранен смертельно,

Уже не спасти Кочеткова.

Склонись над гвардейцем,

Услышишь последнее слово:

«Нас было шестнадцать,

Потом только пять, только трое,

Но в каждом оставшемся —

Сердце и воля героя».

 

Чадя и пылая,

Фашистские танки горели.

Три русских солдата

В бою отступать не хотели.

 

Фашистский танкист

Не знавал еще в жизни такого,

Сквозь щель смотровую

Увидев гвардейца Чиркова.

 

Он шел из окопа,

Расправив гвардейские плечи,

Гранаты за поясом —

Черному танку навстречу.

 

Он смертью себя опоясал,

Гранат не жалея,

Он лег под машину,

Но он не упал перед нею!

 

«Нас было шестнадцать…»

Погасло последнее слово.

И замерли губы

На бледном лице Кочеткова.

 

И умер шестнадцатый…

Знаменем тело прикроем.

Бессмертная слава

Шестнадцати русским героям!

1942

 

Письмо домой

Здесь, на войне, мы рады каждой строчке

И каждой весточке из милых нам краев.

Дошедших писем мятые листочки

Нам дороги особо в дни боев.

 

Они хранят тепло родного дома,

Сопутствуя бойцу в его борьбе.

О, чувство зависти! Как нам оно знакомо

Когда письмо приходит не тебе.

 

Любимая жена моя, Наташа!

От вас известий не было давно,

И, наконец, — письмо. Родное, ваше!

Как много радости мне принесло оно.

 

О, письма из дому! Мы носим их с собою,

Они напоминают нам в бою:

Будь беспощаднее с врагом на поле боя,

Чтоб враг не истребил твою семью!

 

Мы были в городе.

Как грозный знак проклятья,

Труп женщины лежал на мостовой.

Растерзанное ситцевое платье,

Застывшая рука над головой.

 

И я подумал: как же быть такому?

Быть может, кто-нибудь, как я, таких же лет,

Ждет от жены письма, письма из дому

От этой женщины. А писем нет и нет…

 

Мы были в городе развалин и воронок,

Разграбленного немцами жилья.

Я видел мальчика. Лет четырех ребенок.

Он был убит. И сына вспомнил я.

 

И я подумал: как же быть такому?

Быть может, кто-нибудь на фронте ждет сейчас

Каракуль детских — весточку из дома

И детский незатейливый рассказ…

 

Мой верный друг, товарищ мой надежный!

Мы на войне. Идет жестокий бой

За каждый дом, за каждый столб дорожный,

За то, чтоб мы увиделись с тобой!

1942

 

Откуда ты?

— Вторую зиму мы воюем вместе.

Твои дела почетны и просты.

И меткий глаз твой всей стране известен.

Скажи, боец, откуда родом ты?

 

— Отец и дед охотниками были,

Вот почему и меткость есть в глазах.

Отец и дед пушного зверя били,

Я бью врага. Я снайпер. Я казах.

 

— Тебя я знаю по ночному бою,

И мне твои запомнились черты.

В атаке ты не дорожил собою.

Скажи, боец, откуда родом ты?

 

— Я в том бою оружием и честью

Лишь дорожил, как вольный человек.

Я сын садов ташкентского предместья.

Я хлопкороб. Я воин. Я узбек.

 

— А ты, орел, я знаю, что немало

Обрушил ты на немцев с высоты

Горячего разящего металла.

Скажи, герой, откуда родом ты?

 

— Таких, как я, в полку героев много,

И награжден страной не я один.

Военная Грузинская дорога

Ведет в мой дом, в Тбилиси. Я грузин.

 

— От верных залпов твоего расчета

Враги под землю лезли, как кроты.

Но не спасали их накаты дзотов.

Скажи, сержант, откуда родом ты?

 

— Я мщу врагам за дочку и за сына,

Расстрелянных у мирного плетня.

Я украинец. Ридна батькивщина

К орудию поставила меня.

 

— Ты воевал в лесах и на болотах,

Дороги строил, возводил мосты.

Тебе спасибо говорит пехота.

Скажи, сапер, откуда родом ты?

 

— Откуда я? Да, видно, издалече,

Из тех краев, где воевал Ермак.

Давай закурим, что ли, ради встречи,

По-плотницки. Я плотник, сибиряк.

 

— А ты, отец, хранишь, я знаю, дома

От прошлых войн солдатские кресты.

С какой реки, с Кубани или с Дона,

Скажи, солдат, откуда родом ты?

 

— Не угадал. Не с Дона, не с Кубани,

С Москвы-реки на фронт явился я.

Мы от земли — можайские крестьяне,

Там, стало быть, и родина моя.

 

Войди в блиндаж, пройди по батареям,

Везде они, бойцы моей страны.

Мы вместе спим и вместе воду греем

И друг для друга жизни не жалеем —

В одну семью Отчизной сплочены.

1942

 

Атака

30 немецких бомбардировщиков Ю-88 в сопровождении 15 истребителей шли на бомбежку боевых порядков наших войск. На перехват вражеской авиации вылетела группа наших самолетов в составе четырех штурмовиков, ведомых летчиком Савченко, и четырех истребителей, ведомых летчиком Чеботаревым. Несмотря на численное превосходство врага, восемь краснозвездных машин врезались в строй немецких самолетов и, сбив шесть, обратили гитлеровцев в бегство. В тяжелом бою против 45 немецких самолетов советские летчики вышли победителями.

 

Решенье принято, и нет пути назад!

В обратный путь никто не развернется

И не уйдет, пока глядят глаза,

Пока в груди живое сердце бьется!

 

Да разве можно боя не принять,

Когда ты знаешь, что твоя пехота

Не сможет встать и головы поднять

Под взрывом бомб, под строчкой пулемета?

 

Решенье принято, и тут же принят бой.

Как описать стремительность атаки,

Когда машин немецких дрогнул строй

И веер пуль прошил паучьи знаки?!

 

Есть нечто высшее, чем мужество бойца,

Идущего в опасное сраженье, —

То ненависть, что нам зажгла сердца,

Бесстрашие помножив на уменье!

 

Когда от ярости захватывает дух

И ненависть к врагу душой владеет,

Один в бою всегда уложит двух,

А иногда и больше одолеет!

1942

 

Ты победишь!

Когда тебе станет тяжко

В упорном и долгом бою,

Возьми себя в руки, товарищ,

И вспомни свою семью.

 

Отца своего седого

И мать, если мать жива,

Ты вспомни ее простые

Напутственные слова.

 

Она твои письма прячет

И, пусть со слезами, пусть,

Тобою гордясь, соседям

Читает их наизусть.

 

Ты вспомни еще, товарищ,

Жену, если есть жена,

Как ждет она, не дождется,

Как любит тебя она.

 

Как в доме твоем семейном

Заметна ее рука,

Как люди ее называют

Женою фронтовика.

 

Ты вспомни, товарищ, сына

И дочь, если дети есть,

Портрет твой в военной форме —

Их гордость, их детская честь.

 

Они тебе пишут письма

И видят тебя во сне,

Они говорят сегодня:

— У нас отец на войне!

 

Но если, товарищ, ты холост

И нет у тебя семьи

И умерли самые близкие

Родственники твои,

 

То есть у тебя, я знаю

(Не могут не быть у бойца!),

Преданные товарищи,

Испытанные сердца.

 

Может, сидевшие в школе

С тобой на одной скамье,

Может быть, росшие вместе

С тобою в одной семье, —

 

Те, которым ты дорог,

Которые рады знать,

Что жив ты и что воюешь,

Не думая умирать.

 

Ты вспомни о них, товарищ,

В тяжелый и трудный час,

Когда ты на поле боя

Как будто в последний раз.

 

Они в твои силы верят,

И в храбрость твою, и в честь,

И в то, что ты твердо знаешь

Горячее слово «месть»!

 

И если ты это вспомнишь,

То силы к тебе придут,

И глаз твой станет вернее,

И штык твой станет острее

За несколько этих минут.

 

И немец, бравший Варшаву,

Входивший маршем в Париж,

Погибнет в лесах Валдая,

А ты в боях победишь!

1942

 

Десятилетний человек

Крест-накрест белые полоски

На окнах съежившихся хат.

Родные тонкие березки

Тревожно смотрят на закат.

 

И пес на теплом пепелище,

До глаз испачканный в золе.

Он целый день кого-то ищет

И не находит на селе.

 

Накинув старый зипунишко,

По огородам, без дорог,

Спешит, торопится парнишка

По солнцу, прямо на восток.

 

Никто в далекую дорогу

Его теплее не одел,

Никто не обнял у порога

И вслед ему не поглядел.

 

В нетопленой, разбитой бане,

Ночь скоротавший, как зверек,

Как долго он своим дыханьем

Озябших рук согреть не мог!

 

Все видевший, на все готовый,

По грудь проваливаясь в снег,

Бежал к своим русоголовый

Десятилетний человек.

 

Он знал, что где-то недалече,

Быть может, вон за той горой,

Его, как друга, в темный вечер

Окликнет русский часовой.

 

И по щеке его ни разу

Не проложила путь слеза:

Должно быть, слишком много сразу

Увидели его глаза

За эти месяцы страдания,

Которые равны годам…

 

Но ты, фашистская Германия,

За все сполна ответишь нам!

Детоубийцы и грабители,

Вам ничего не скрыть вовек!

Он будет первым обвинителем —

Десятилетний человек!

1942

 

Партизан Черноморья

Ты помнишь, товарищ, сады Черноморья,

Местечко у моря — Судак,

Веселый военный, родной санаторий

Под крымской горой Карадаг?

 

На солнечном юге с тобою мы жили

И слушали ночью прибой,

И мы с рыбаками в заливе дружили

И в море ходили с тобой.

 

Разрушен снарядами наш санаторий,

Разбито местечко Судак.

У теплого, синего Черного моря

Убит наш приятель рыбак.

 

На ржавых камнях у лачуги рыбацкой

Снастями связали его.

Пытал его немец, военный и штатский, —

Рыбак не сказал ничего.

 

Могучие руки раскинув, как крылья,

Упал он на мертвый песок,

И теплые волны любовно обмыли

Простреленный пулей висок.

 

Он крымскую землю фашистам не предал,

Полив ее кровью из ран.

Он тайны своей никому не поведал,

Советский рыбак-партизан.

 

Мой верный товарищ! Я знаю, что скоро

Мы все за него отомстим.

На танках своих мы поднимемся в горы

И спустимся в солнечный Крым.

 

К зеленым душистым садам Черноморья,

В родное местечко Судак,

Где, немцем разрушенный, наш санаторий

Стоит под горой Карадаг.

 

Мы спустимся к морю тропинкой знакомой

Туда, где рокочет прибой.

На старых камнях у рыбацкого дома

Мы сядем, товарищ, с тобой.

 

И вспомним на колышках мокрые сети,

И песню, что так он любил,

И место узнаем, где он на рассвете

Расстрелян фашистами был.

 

А время придет, мы последние мины

На берег достанем из вод.

Опять заиграют на солнце дельфины,

Встречая в пути теплоход.

 

И мы назовем «Партизан Черноморья»

У скал, где расстрелян рыбак,

Наш новый военный, большой санаторий

Под крымской горой Карадаг.

1942

 

Запомни!

Посмотри хорошенько на этот портрет

Русской девочки двух с половиною лет.

Быстрый Берег — лесная деревня звалась,

Та деревня, где жизнь у нее началась,

Где ее молодая крестьянская мать

Научила ходить и слова понимать.

 

Где ее Валентиной с рожденья назвали,

Где росла она, славная девочка Валя.

Посмотри хорошенько на этот портрет

Русской девочки двух с половиною лет.

 

Шоколадом маня, подзывая к себе,

Немец бил ее плетью, ночуя в избе,

Поднимал над землею за прядку волос,

Вырвал куклу из рук и с собою унес.

 

Это немцы ее «партизанкой» назвали,

Это немцы отца у нее расстреляли.

Разве сердце не скажет тебе: «Отомсти?»

Разве совесть не скажет тебе: «Не прости!»

 

Слышишь, матери просят: «Она не одна!

Отомсти за таких же других, как она!»

Посмотри и запомни, товарищ, портрет

Этой девочки двух с половиною лет.

1942

 

Твой ребенок

Ты все ждал его. Ждал и дождался.

Сам ты имя ему выбирал.

Долго на руки взять не решался.

Волновался и все-таки брал.

 

Твой ребенок. Твой сын. Твой мальчишка.

Сколько радости, сколько тревог…

Ты принес ему первую книжку,

Сделать первых три шага помог.

 

Он болел. Он метался в постели,

Мучил мальчика сон бредовой,

И бессонные ночи летели

Над отцовской твоей головой…

 

Нам на память и жены, и дети

Фотографии дарят свои.

Мы храним фотографии эти,

А когда затихают бои,

В дни затишья, в часы передышки,

Когда чай откипит в котелках,

Наши дети — девчонки, мальчишки —

Оживают в солдатских руках.

 

И боец, наклонившись к соседу,

Показав на любимый портрет,

Говорит: — Отвоюем, приеду.

Он узнает меня или нет?

 

— Почему не узнает? Узнает! —

Улыбается другу сосед

И, планшет отстегнув, вынимает

Фотографию дочки в ответ.

 

— Как, похожа? — Конечно, похожа.

Прямо копия. Что за вопрос!

И лицо ее смуглое — то же,

И отцовский веснушчатый нос.

 

Мы храним за слюдою планшетов

Сотни писем от наших детей,

Сотни ласковых детских приветов

И домашних простых новостей.

 

И когда мы идем в наступленье

Под разрывами мин и гранат,

Мы не знаем к врагу сожаленья —

Мы деремся за наших ребят!

1942

 

Слушая скрипку…

«Пока спокойно небо голубое,

Пока накрыто ветками крыло,

Сыграй мне, Ваня, что-нибудь такое,

Чтоб за сердце, чтоб за душу взяло!»

 

Упрашивать не надо музыканта.

Смычок нашел певучую струну,

И скрипка верная, любимица сержанта,

Запела про любовь и про весну.

 

То как поток бурлящий водопада,

То как ручей невидимый журча,

Звучит мелодия. И с нежной скрипкой рядом

В содружестве — винтовка скрипача.

 

И слушатель готов в одно мгновенье

Прервать концерт, чтоб ринуться в полет…

Вот в этом — нашей жизни утвержденье,

И дух страны, и русский наш народ!

1942

 

Приезд героя

Сегодня в доме весело,

Сегодня пир горой:

Из действующей армии

Приехал сын-герой.

 

Коней колхозных выслали

На станцию с утра.

И он сошел с почтового

Под громкое «ура».

 

И обнял он родителей —

Мамашу и отца.

И сам начальник станции

Слезу смахнул с лица.

 

И тронулись, поехали

Со станции в колхоз.

Он узнавал окрестности,

Где он мальчишкой рос.

 

Вот лес, где он с ребятами

В орешнике бродил,

Здесь лыко драл, малину рвал,

А здесь коней поил.

 

Березовая рощица,

За ней — сосновый лес,

А вот налево — пасека,

Направо — МТС.

 

Остановились лошади,

Он вышел из саней,

И все кругом захлопали

Все громче, все сильней

 

Заслуженному летчику

В кожанке фронтовой

За подвиги геройские,

За орден боевой.

 

И он сказал: — Товарищи,

Я вас благодарю!

Я вам красноармейское

Спасибо говорю!

 

Для Родины, для партии

Не жаль мне ничего! —

И все опять захлопали,

Приветствуя его.

 

И, сквозь толпу знакомую

Пройдя с большим трудом,

Вошел он в дом родительский —

Простой крестьянский дом.

 

Вошел, и в светлой горнице

Вдруг стало днем темно:

Все будущие летчики

Явились под окно!

1943

 

С Новым годом!

Друзья, товарищи мои!

Осталось пять минут —

На Красной площади часы

двенадцать раз пробьют,

И тридцать первое число слетит с календаря,

И толстый новый календарь начнется с января.

 

От нас уходит старый год — суровый год войны,

По всем обычаям его мы проводить должны.

Он прожит нами. Нам, друзья,

он стоил многих лет,

И среди всех, что за спиной, ему подобных нет.

 

Не всем сегодня суждено собраться за столом,

В кругу семьи, в кругу друзей

поднять бокал с вином,

Друг другу счастья пожелать,

встречая Новый год,

И выпить за старуху-мать,

что письма с фронта ждет.

 

Из тех друзей, кто с нами был

в году сорок втором,

Не все смогли бы в эту ночь

собраться за столом.

Иных уж нет, и слава им, погибшим за народ!

Последним годом был для них

минувший этот год.

 

Другим сейчас не суждено

держать бокал в руках —

Они встречают Новый год

от смерти в двух шагах.

Они врываются в блиндаж с гранатою в руке

И обращаются к врагам на русском языке.

 

Мы не забудем в эту ночь того, кто в этот час

Снаряды точит на станках, броню кует для нас,

Стоит у доменной печи, идет в ночной полет,

Кто, лежа в поле на снегу,

встречает Новый год.

 

Мы пожелаем им, друзья, удачей год начать,

Из дома письма от семьи почаще получать.

А если ранят на войне — чтоб рана та была

И неопасна, и легка, и скоро зажила.

 

Подруги наши в эту ночь от нас так далеко…

Мы знаем все, как грустно им и как им нелегко.

И мы поднимем свой бокал за тех, что нам верны

И будут терпеливо ждать нас до конца войны.

 

…Осталось несколько секунд — уже куранты бьют.

На Спасской башне никогда часы не отстают.

Они идут за часом час и не бегут вперед.

Они сейчас нам говорят: —

Победы час придет!

1943

 

Улетел штурмовик на заданье…

Улетел штурмовик на заданье,

И не знаю сама, почему

Я сказала ему: «До свиданья!»,

Я «Прощай!» не сказала ему.

 

Смелый сокол, бесстрашный мой воин,

Ты умело веди самолет

И в воздушном бою будь спокоен —

Не откажет тебе пулемет.

 

В тыл врага, над полями и лесом,

Ты погибель фашистам несешь.

Сквозь разрывы зенитной завесы,

Верю я, невредимым пройдешь.

 

Я увижу опять над собою

Два родных краснозвездных крыла.

Так и знай, что в полете с тобою

Я душою и сердцем была.

 

Штурмовик невредимым вернулся,

Самолет по земле пробежал…

— Все нормально! — пилот улыбнулся,

Оружейнице руку пожал.

 

И за это хорошее слово,

За пожатье руки боевой

День и ночь я работать готова

На машине своей штурмовой.

 

Штурмовик улетел на заданье,

И я знаю теперь, почему

Я сказала ему: «До свиданья!»,

Я «Прощай!» не сказала ему.

1943

 

Надежный друг

После боя, после схватки,

Когда сбит на землю враг,

Хорошо, что «все в порядке»,

Хорошо, что есть табак.

 

Хорошо, что друг надежный

Прикрывал тебя в бою.

С другом всем делиться можно,

Если делишь жизнь свою.

1943

 

Хорошая работа

Немецкий генерал, что проиграл сраженье,

Такое дал распоряженье:

«Убитых русскими немецких всех солдат

Похоронить немедленно и в ряд

На площади — могила близ могилы,

Чтоб это симметрично было

И чтобы тот, кто пал на поле бранном,

Спал под крестом добротным, деревянным.

Для проведенья погребенья

Пригнать на площадь населенье…

 

Разбили кладбище. В нем было сто рядов.

Могилы вырыли для вечного покоя.

Но где добыть пять тысяч сто крестов?

Легко сказать, количество какое!

Трех плотников нашли.

Сказали те: «Не прочь

Мы вашей армии помочь.

Любой из нас готов

Почаще бы такую брать работу.

Трудиться будем до седьмого пота

И десять тысяч сделаем крестов!»

1943

 

Дефективная стратегия

В 3.15 наступленье

На советское селенье.

Ровно 45 минут

По селенью пушки бьют.

С 4-х и до 5-ти

Непрерывно бой вести.

Ровно в 5 село занять,

Флаг империи поднять.

От 5-ти и до 6-ти

О трофеях донести.

От 6-ти и до 7-ми

Встреча с местными людьми

(Всех людей согнать на площадь,

Разговаривать попроще).

Час на отдых для солдат.

В 8 фюреру доклад.

 

Все разбито на минуты,

Пунктуально учтено

И проверено как будто,

И весьма продума… НО —

В 3.15 отступленье

От советского селенья.

Ровно 45 минут

Под селеньем фрицев бьют.

С 4-х и до 5-ти

От «катюши» не уйти.

В 5 немецкий генерал

Всех штабистов растерял.

От 5-ти и до 6-ти

Он в себя не мог прийти.

В 6 от фюрера пакет:

«Почему победы нет?»

От 6-ти и до 7-ми

Встреча с местными людьми —

Генерала в плен ведут,

Люди вслед ему плюют.

 

Всем хорош устав немецкий,

Все в приказах учтено.

Чтоб разбить народ советский,

Пунктов всех достаточн… НО —

В колесе немецком палка —

Наша сила и смекалка!

И на этом колесе

Немцы будут аккуратно

На Берлин катить обратно,

Но докатятся не все!

 

Добывай же с боем славу,

Перед фрицем не робей

И по НАШЕМУ уставу

Бей их крепче! Не жалей!

1943

 

Буду ждать…

Ребенок спит. Колышет ветер шторы.

Я у окна сажусь писать письмо.

Оно пусть будет нашим разговором,

Оно сегодня пишется само.

 

Я слышу рядом теплое дыханье.

Передо мной твои черты лица,

Наш мальчик спит. Веселое созданье,

Смешной малыш, не видевший отца.

 

Он стоил мне томительных, бессонных

Разрывами наполненных ночей

В товарных, наспех собранных вагонах

Среди разбитых бомбами путей.

 

Он стоил мне и слез, и сил, и воли —

Упорная, она нашлась во мне.

Поэтому люблю его до боли,

А без тебя — люблю его вдвойне…

 

Ложусь ли спать, встаю ли на рассвете,

Иду ли в ясли, на завод иду —

Все думаю о том, что есть на свете

Тот человек, которого я жду.

 

А если вдруг тревожное сомненье

Мне в душу заползет на миг,

Что все это — мое воображенье,

И на войне ты от меня отвык,

 

И есть уже какая-то другая,

С которой вместе делишь ты войну,

Которой говоришь ты: «Дорогая!»,

На время забывая про жену, —

 

Тогда я вспоминаю Приднепровье

И вечера на тихом берегу,

Все то, что с нашей связано любовью,

Все то, что свято в сердце берегу.

 

И первый кубик на твоих петлицах,

И первый орден на твоей груди…

Все то, что в памяти моей хранится,

Что мне сейчас подсказывает: «Жди!»

 

И на душе моей опять спокойно —

Любовь со мной, она крепка во мне.

Она переживет любые войны,

Она тебе поможет на войне.

 

Хочу тебя увидеть победившим,

Не отступившим, с гордою душой,

За Приднепровье наше отомстившим

И за разлуки нашей срок большой.

 

За тех из нас, оставшихся в разлуке,

Которым ждать уже не суждено,

За их тоску, за горе их, за муки,

За сердце их, что болью сожжено.

 

Я верю в то, что ты ко мне вернешься,

Придешь таким, каким во мне живешь,

И по-отцовски к мальчику нагнешься,

И до утра со мною не уснешь.

 

Скажу я так в минуты нашей встречи:

«Все вынести я, кажется, смогла,

Чтоб руки положить тебе на плечи

И рассказать, как я тебя ждала…»

1943

 

Данила Кузьмич

Немножечко меньше их, чем Ивановых,

Но все-таки много на свете Смирновых:

Смирновы — врачи и Смирновы — шоферы,

Радисты, артисты, танкисты, шахтеры,

Швецы, кузнецы, продавцы, звероловы,

Смирновы — певцы, и поэты Смирновы.

 

Есть дети Смирновы и взрослые тоже,

И все друг на друга ничуть не похожи:

Веселые, мрачные, добрые, злые,

Смирновы — такие, Смирновы — сякие.

 

Один из Смирновых попал в эту книжку.

Приехал я раз в небольшой городишко,

На карте отмечен он маленькой точкой —

Географ ему не поставил кружочка.

 

В том городе были: аптека и баня,

Больница, и школа, и парк для гулянья,

Некрасова улица, площадь Толстого,

Базар и вокзал пароходства речного.

 

Но самое главное — в городе этом

Был выросший за год и пущенный летом,

Кругом огорожен стеной здоровенной,

Завод номерной. Очень важный. Военный.

Из не пробиваемой пулями стали

В три смены он делал для танков детали.

 

И я вам хочу рассказать про Смирнова,

Который вставал в половине шестого,

Который, с трудом подавляя зевоту,

Садился в трамвай и спешил на работу,

Где восемь и десять часов, если надо,

Работал как мастер шестого разряда.

 

Я шел по заводу, вдруг слышу: «Здорово!»

Вот так в первый раз я услышал Смирнова.

«Здорово!» — хотел я кому-то ответить,

Кого не успел еще даже заметить.

«Что ходишь? Что смотришь?» —

послышалось снова.

И тут в первый раз я увидел Смирнова.

 

Я знал, что бывают какие-то гномы,

Которые людям по сказкам знакомы.

Я помню, что слышал однажды от сына,

Что жил человечек смешной — Буратино,

Которого ловкий топор дровосека

Из чурки простой превратил в человека.

 

Но в жизни своей не встречал я такого,

Как этот Смирнов, человечка живого!

В большой, не по росту, казенной тужурке,

В огромной ушанке из кроличьей шкурки,

В таких сапожищах, что я испугался,

Стоял человечек и мне улыбался.

 

— Как звать? — я спросил.

— По работе кто знает —

Ответил малыш, — Кузьмичом называет.

Смирновым Кузьмой был покойный папаша,

Данила Кузьмич — будет прозвище наше.

 

— А сколько вам лет? —

я спросил у Смирнова.

— Четырнадцать минуло

двадцать восьмого, —

Сердито ответил он басом солидным

(Должно быть, вопрос показался обидным).

 

— Да ты не сердись!

— А чего мне сердиться! —

Кузьмич отмахнулся большой рукавицей. —

Таких-то немало у нас на заводе.

И ростом другие поменее вроде!

 

Мы шли с Кузьмичом корпусами завода,

И нас проверяли у каждого входа,

У каждого выхода нас проверяли —

Мы оба свои пропуска предъявляли.

 

— Куда мы идем? — я спросил у Смирнова,

Но я из ответа не понял ни слова.

Гудели динамо — жуки заводные,

Шуршали, как змеи, ремни приводные.

И масло машинное ниточкой тонкой

Тянулось без устали над шестеренкой.

 

И падали на пол, цепляясь друг к дружке,

Витые стальные, блестящие стружки.

И нужные танку стальные детали

Со звоном одна за другой вылетали.

 

И вот, наконец, мы дошли до плаката:

«Берите пример со Смирнова, ребята!

В тылу не расходится дело со словом,

На фронте танкисты гордятся Смирновым!»

 

А сам мужичок с ноготок знаменитый

По шумному цеху шагал деловито.

И кто мог подумать, что в эту минуту

Его вспоминали в сражении лютом!

 

Смирнов по-хозяйски зашел за решетку,

Умело взял в руки железную щетку,

Протер этой щеткой поверхность металла,

Как зеркало, сразу она засияла.

 

— Включайте рубильник. Готово? —

Готово! —

И я за работой увидел Смирнова.

И понял я, что никакой Буратино

Не смог бы стоять возле этой машины

И что никакие волшебники-гномы,

Которые людям по сказкам знакомы,

Которые силой чудесной владеют,

Творить чудеса, как Смирнов, не сумеют.

 

И я, человек выше среднего роста,

Себя вдруг почувствовал карликом просто.

Прославим же юного мастерового:

Ткача, маляра, кузнеца и портного,

Сапожника, токаря и столяра.

Даниле Смирнову и прочим — ура!

1944

 

Солдат

— Солдатик мой, касатик мой,

Товарищ дорогой,

Я своего ждала домой,

А вот зашел другой.

 

Зашел: «Хозяйка, есть попить?»

«Найдется, в добрый час.

Кого встречать, кормить, поить

Сегодня, как не вас!»

 

«А можно валенки разуть,

У печки просушить?

Да крепкой ниткой как-нибудь

Шинель в плече зашить?

 

Летела пуля — порвала,

И надо же задеть!

Как будто в поле не могла

Сторонкой пролететь!»

 

«С утра в печи дрова горят,

Чтоб ты обсохнуть мог.

Садись к огню, сушись, солдат.

Снимай, солдат, сапог!

 

Как дома будь в моей избе!

Давай шинель свою —

Я, как хозяину, тебе

Сейчас ее зашью.

 

И где-то он, хозяин мой,

Когда мне ждать его домой?»

Присел солдат на табурет,

Солдата клонит в сон.

 

Трофейных пачку сигарет

С трудом вскрывает он.

Хозяйка смотрит на стрелка:

«Да ты, устал, видать?

 

Приляг, сынок, вздремни пока».

«И то, прилягу, мать…»

А шел боец издалека

И все с боями шел.

 

Была дорога нелегка.

От городов и сел.

И было некогда ему

Ни есть, ни пить, ни спать.

Все надо было моему

 

Солдату воевать.

Его бомбили — он лежал.

К нему летел снаряд.

В него стреляли — он бежал

Вперед, а не назад.

 

Чем дальше я пройду вперед,

Мечтал солдатик мой,

Тем больше хлеба в этот год

Засеем мы весной.

 

Чем больше немцев уложу,

Смекал он на ходу,

Тем раньше путь освобожу,

Скорей домой приду!

 

При немцах на моей земле

Мне не бывать в родном селе…»

И беззаветно потому

Солдат мой воевал.

 

И было некогда ему,

И он ночей не спал.

Лежит солдат, храпит солдат,

Командует во сне,

Рукою обнял автомат —

Привык ведь на войне!

 

— Проснись, солдат, хоть сон глубок!

Как ни мягка постель.

Просушен валеный сапог,

Зачинена шинель.

 

— И то встаю. Спасибо, мать!

Наспался за троих!

Мне не придется догонять

Товарищей своих.

 

Хозяйка смотрит на стрелка:

«Когда ж войне конец?» —

«Определить нельзя пока, —

Ответствует боец. —

 

Но все же, думается мне,

Что недалек конец войне!»

Сказал солдат, и вышел он

На улицу села,

А по селу со всех сторон

Дивизия текла.

 

Коням на гривы падал снег,

В степи мела метель.

Вперед шел русский человек,

Ремнем стянув шинель.

1944

 

Детский ботинок

Занесенный в графу

С аккуратностью чисто немецкой,

Он на складе лежал

Среди обуви взрослой и детской.

 

Его номер по книге:

«Три тысячи двести девятый».

Обувь детская. Ношена.

Правый ботинок. С заплатой…

 

Кто чинил его? Где?

В Мелитополе? В Кракове? В Вене?

Кто носил его? Владек?

Иль русская девочка Женя?..

 

Как попал он сюда, в этот склад,

В этот список проклятый,

Под порядковый номер

«Три тысячи двести девятый»?

 

Неужели другой не нашлось

В целом мире дороги,

Кроме той, по которой

Пришли эти детские ноги

В это страшное место,

Где вешали, жгли и пытали,

А потом хладнокровно

Одежды убитых считали?

 

Здесь на всех языках

О спасенье пытались молиться:

Чехи, греки, евреи,

Французы, австрийцы, бельгийцы.

 

Здесь впитала земля

Запах тлена и пролитой крови

Сотен тысяч людей

Разных наций и разных сословий…

 

Час расплаты пришел!

Палачей и убийц — на колени!

Суд народов идет

По кровавым следам преступлений.

 

Среди многих улик —

Этот детский ботинок с заплатой,

Снятый Гитлером с жертвы

«Три тысячи двести девятой».

1944

 

Мы пришли

Тяжелым снарядом расщепленный тополь

Лежит в придорожной пыли.

Советский наш город, родной Севастополь,

Ты ждал нас, и вот мы пришли.

 

Мы были в тяжелой и долгой разлуке,

Но свой Севастополь любя,

В жестоких сраженьях мы мстили за муки

Врагам, что терзали тебя.

 

Мы в грозные дни Ленинград отстояли,

В боях Сталинград обрели,

Когда мы входили в Одессу, мы знали:

Ты ждешь нас, и вот мы пришли.

 

Захватчиков подлых мы гнали из Крыма,

В боях не жалея себя.

Мы кровью платили, наш город любимый,

За каждый свой шаг до тебя.

 

Теперь мы залечим тяжелые раны,

Что немцы тебе нанесли.

И в ясные дни, и в ночные туманы

Ты ждал нас, и вот мы пришли.

 

Немецким снарядом расщепленный тополь

Лежит у бойцов на пути.

Ты верил в победу, ты знал, Севастополь,

Что мы не могли не прийти.

1944

 

Карта

Вторые сутки город был в огне,

Нещадно день и ночь его бомбили.

Осталась в школе карта на стене —

Ушли ребята, снять ее забыли.

 

И сквозь окно врывался ветер к ней,

И зарево пожаров освещало

Просторы плоскогорий и морей,

Вершины гор Кавказа и Урала.

 

На третьи сутки, в предрассветный час,

По половицам тяжело ступая,

Вошел боец в пустой, холодный класс.

Он долгим взглядом воспаленных глаз

Смотрел на карту, что-то вспоминая.

 

Но вдруг, решив, он снял ее с гвоздей

И, вчетверо сложив, унес куда-то, —

Изображенье Родины своей

Спасая от захватчика-солдата.

 

Случилось это памятной зимой

В разрушенном, пылающем районе,

Когда бойцы под самою Москвой

В незыблемой стояли обороне.

 

Шел день за днем, как шел за боем бой,

И тот боец, что карту взял с собою,

Свою судьбу связал с ее судьбой,

Не расставаясь с ней на поле боя.

 

Когда же становились на привал,

Он, расстегнув крючки своей шинели,

В кругу друзей ту карту раскрывал,

И молча на нее бойцы смотрели.

 

И каждый узнавал свой край родной,

Искал свой дом: Казань, Рязань, Калугу,

Один — Баку, Алма-Ату — другой.

И так, склонившись над своей страной,

Хранить ее клялись они друг другу.

 

Родные очищая города,

Освобождая из-под ига села,

Солдат с боями вновь пришел туда,

Где карту он когда-то взял из школы.

 

И, на урок явившись как-то раз,

Один парнишка положил на парту

Откуда-то вернувшуюся в класс

Помятую, потрепанную карту.

 

Она осколком порвана была

От города Орла до Приднепровья,

И пятнышко темнело у Орла.

Да! Было то красноармейской кровью.

 

И место ей нашли ученики,

Чтоб, каждый день с понятным нетерпеньем

Переставляя красные флажки,

Идти вперед на запад, в наступленье.

1944

 

Мой боец

Ты зайдешь в любую хату,

Ты заглянешь в дом любой —

Всем, чем рады и богаты,

Мы поделимся с тобой.

 

Потому что в наше время,

В дни войны, в суровый год,

Дверь открыта перед всеми,

Кто воюет за народ.

 

Кто своей солдатской кровью

Орошает корни трав

У родного Приднепровья,

У донецких переправ.

 

Никакое расстоянье

Между нами в этот час

Оторвать не в состояньи,

Разлучить не в силах нас.

 

Ты готовил пушки к бою,

Ты закапывался в снег —

В Сталинграде был с тобою

Каждый русский человек.

 

Ты сражался под Ростовом,

Был под Харьковом в борьбе —

Вся Россия добрым словом

Говорила о тебе.

 

Ты вступил на Украину,

Под Полтавой принял бой —

Шла, как мать идет за сыном,

Вся Россия за тобой.

 

Сколько варежек связали

В городах и на селе,

Сколько валенок сваляли —

Только был бы ты в тепле!

 

Сколько скопленных годами

Трудовых своих рублей

Люди честные отдали —

Только стал бы ты сильней!

 

Потому что горше горя

Жизнь в фашистской кабале,

Если сядут Макс и Мориц

На захваченной земле.

 

Землю эту, нивы эти

Всей душой своей любя,

Как бы жили мы на свете,

Если б не было тебя?!

1944

 

Дни недели

В понедельник Рихард Штимме

Написал письмо в Берлин:

«Чуден южный берег Крыма,

Здесь уже цветет жасмин».

 

Вторник начался с того,

Что позвали в штаб его.

Приказали: всё грузить,

В Севастополь вывозить.

 

В среду бравый офицер

Был с утра от страха сер.

Склад взорвал, а к трем часам

Был готов взорваться сам.

 

Был четверг ужасным днем.

Позабыли все о нем,

Никого нельзя найти —

Все давно уже в пути.

 

Прибыл в пятницу пруссак

В Севастополь кое-как.

Всю дорогу шел пешком,

На карачках и ползком.

 

Всю субботу был в поту

В Севастопольском порту.

Только связи помогли

Оторваться от земли.

 

В воскресенье — нет спасенья, —

Так бомбили в воскресенье!

Вышел в море пароход,

«Пронеси, мейн либер готт!»

 

День безоблачный, чудесный,

Впереди Констанца. Но...

В Черном море в день воскресный

Пароход пошел на дно...

 

В понедельник Петронеску,

Проявив румынский ум,

Без особенного блеска

Забрался на баржу в трюм.

 

А во вторник... Впрочем, что же,

Много немцев и румын.

Их судьба весьма похожа —

Рихард Штимме не один.

1944

 

Сон в руку

Приснился Гитлеру на днях кошмарный сон,

Как будто бы в Крыму сидит на пляже он.

И надобно бежать. Но как бежать, куда,

Коль сзади русские, а спереди — вода?

 

Проснулся весь в поту, к себе врача зовет:

«Я видел Крым во сне. Меня от страха рвет.

Меня замучили за эти дни войны

Географические сны.

 

Я на Кавказе был во сне,

И Украина снилась мне.

Сегодня — Крым, Молдавия — вчера,

Всю ночь до самого утра…

Такие сны мне видеть нелегко,

Так до Прибалтики дойти недалеко».

 

Ответил врач: «Все началось с Москвы,

Когда ее во сне однажды брали вы.

Сны в руку вам идут — не взяли вы Москву.

С тех пор все ваши сны мы видим наяву.

 

Бессильны здесь врачи,

Лечи вас — не лечи.

У нас — увы! — так долго длится ночь!

И нет таких микстур,

Чтоб вам, больной, помочь!»

1944

 

Победа

Они дошли до стен рейхстага —

Друзья: боец и командир.

И стены были им бумагой

Для первых подписей за мир!

1945

 

Честь тебе!

Сын народа-исполина,

Мастер славных ратных дел,

Он приехал из Берлина,

Он из Вены прилетел.

 

Побывавши за границей,

Стосковавшись по своим,

Он идет родной столицей

По московским мостовым.

 

По осанке и походке,

И пилотке фронтовой,

И по орденской колодке

Сразу видно, кто такой!

 

Истребитель — на Полянке,

А на Пушкинской — танкист,

За мостом на Якиманке —

Лейтенант-артиллерист.

 

За него мы с вами пили,

Отмечая торжество,

И салюты — все, что были,

Все гремели для него!

 

Честь тебе, народный мститель,

Мой товарищ, друг и брат,

Гость московский, победитель,

Красной Армии солдат!

1945

 

Сторонка родная

С неразлучным своим автоматом

Не в одной побывал я стране,

Но повсюду скучал я, ребята,

По советской родной стороне.

 

Сторонка, сторонка родная,

Ты солдатскому сердцу мила.

Эх, дорога моя фронтовая,

Далеко ты меня завела!

 

Батальон наш стоял в Бухаресте,

Бухарест — неплохой городок!

Но скажу вам, ребята, по чести:

Мне милее родимый Торжок.

 

В Будапеште сражались мы долго,

Будапешт на Дунае стоит.

Как мне вспомнится матушка-Волга,

Так слеза на глаза набежит.

 

Нас цветами встречала София,

Обнимали у каждых ворот.

Но Болгария все ж не Россия,

Хоть и братский живет в ней народ.

 

Мы сражались на улицах Вены,

В ней сады и дворцы хороши.

Только Вена, скажу откровенно,

Хороша не для русской души!

 

День и ночь все на запад шагая,

До берлинских ворот я дошел.

Но милее родимого края

Я нигде ничего не нашел.

 

Сторонка, сторонка родная,

Ты солдатскому сердцу мила.

Эх, дорога моя фронтовая,

Ты к Победе меня привела!

1945

 

Служу Советскому Союзу!

Победой кончилась война.

Те годы позади.

Горят медали, ордена

У многих на груди.

Кто носит орден боевой

За подвиги в бою,

А кто за подвиг трудовой

В своем родном краю.

 

* * *

Орлов Георгий — офицер

Воздушного полка,

В бою показывал пример

Бойца-большевика.

Открыл он свой гвардейский счет

На берегах Десны,

А сбил двадцатый самолет

В последний день войны.

 

* * *

Орлова брат — Орлов Степан

На танке воевал

И видел много разных стран —

Где только не бывал!

Четыре «тигра», пять «пантер»

Подбил из пушки он.

Бесстрашный русский офицер

За это награжден.

 

* * *

Балтиец Николай Орлов,

По счету третий брат,

Был голову сложить готов

За город Ленинград.

Не раз в атаку он водил,

Победу с боем брал,

Его за храбрость наградил

Любимый адмирал.

 

* * *

Орлов Никита по три дня

Свой цех не оставлял.

— Моей стране нужна броня! —

Он людям говорил. —

Пусть я живу в тылу сейчас,

От фронта в стороне, —

Мне, как солдату, дан приказ,

Я тоже на войне!

 

* * *

Идет в атаку батальон,

Бойцы кричат: «Ура!»

Ползет вперед, услышав стон,

Военная сестра.

Орлова Зоя! Будь горда —

Твой подвиг не забыт,

И орден «Красная Звезда»

Об этом говорит.

 

* * *

Багровым заревом объят

Широкий горизонт.

Пришел состав, привез солдат

На Белорусский фронт.

Кто под бомбежкой паровоз,

Рискуя жизнью, вел?

Орловой Вере этот пост

Доверил комсомол.

 

* * *

Сергей Орлов в Берлин входил,

И среди прочих слов

Он на рейхстаге начертил:

«Здесь был Сергей Орлов!»

О славном боевом пути

Расскажет вам сапер.

Солдатский орден на груди

Он носит до сих пор.

 

* * *

Огнем немецких батарей

Накрыта высота,

Но не ушел Орлов Андрей

Со своего поста.

В бою не дрогнул коммунист,

Не бросил телефон.

И за отвагу был связист

Медалью награжден.

 

* * *

Орловой Клаве двадцать лет,

И ей не зря почет:

Что трактористки лучше нет,

Вокруг молва идет.

Она — ударница полей,

И знают на селе,

Что лично сам Калинин ей

Вручал медаль в Кремле.

 

* * *

Орлов Павлуша — младший брат,

Как школьник, в те года

Не удостоен был наград,

Но это не беда!

И он, как маленький боец,

Был с нами в грозный час —

Он встал к станку, он взял резец

И — выполнил заказ.

 

* * *

А этот орден носит мать.

— Спасибо! — скажем ей.

Она сумела воспитать

Десятерых детей.

Она сумела заложить

В их души, в их сердца

Порыв Отечеству служить,

Быть стойким до конца.

Пощады от врага не ждать,

Не отступать в бою

И, если нужно, жизнь отдать

За Родину свою!

1945

 

«Тигр»

Подбитый пушкою двух русских молодцов

В день одного великого сраженья,

Тяжелый танк попал в конце концов

На выставку трофейных образцов

Немецкого вооруженья.

 

Кто в первый день здесь не перебывал

В аллеях самолетов и орудий!

Из павильонов выходили люди

И шли потом туда, где «тигр» стоял.

 

И вот одна, с ребенком на руках,

Работница, а может быть, крестьянка,

Увидев танк, пошла навстречу танку

И подошла, и встала в двух шагах.

 

Простая женщина! Что думала она,

Смотря на чудище, разбитое снарядом?..

Стоял все это время с нею рядом

Артиллерист, по званью старшина.

 

— Не бойся, мать, не больно страшен зверь,

Мы научились бить по этой стали.

Нам эти «тигры» не страшны теперь,

Они для нас вполне ручными стали.

 

Уже прошел десяток тысяч ног

По выставке. Уже дождем смочило

За этот день натоптанный песок,

А женщина домой не уходила.

 

По-прежнему она с ребенком на руках

Стояла перед грозной черепахой.

И на лице ее — ни тени страха.

Я гордость строгую прочел в ее глазах.

1946

 

«Гвардейцы! Вы честно служили отчизне…»

(Надпись на памятнике воинам-освободителям 4-ой Гвардейской армии. Вена)

 

Гвардейцы! Вы честно служили отчизне,

От стен Сталинграда Вы к Вене пришли,

Для счастья народа Вы отдали жизни

Вдали от родимой советской земли.

Слава Вам — храбрые

Русские воины!

Ваше бессмертье над Вами встает.

Доблестно павшие,

Спите спокойно,

Вас никогда не забудет народ!

1945

 

Быль для детей

Про войну

Эту быль пишу я детям…

 

Летней ночью, на рассвете,

Гитлер дал войскам приказ

И послал солдат немецких

Против всех людей советских —

Это значит — против нас.

 

Он хотел людей свободных

Превратить в рабов голодных,

Навсегда лишить всего.

А упорных и восставших,

На колени не упавших,

Истребить до одного!

 

Чтоб хозяйничали всюду

Гансы, Фрицы и Гертруды,

Остальных — на скотный двор!

Чтобы братья, сёстры наши —

Вани, Миши, Пети, Маши —

Жили в рабстве с этих пор.

 

Он велел, чтоб разгромили,

Растоптали и сожгли

Всё, что дружно мы хранили,

Пуще глаза берегли,

Чтобы мы нужду терпели,

Наших песен петь не смели

Возле дома своего,

Чтобы было всё для немцев,

Для фашистов-иноземцев,

А для русских и для прочих,

Для крестьян и для рабочих —

Ничего!

 

«Нет! — сказали мы фашистам, —

Не потерпит наш народ,

Чтобы русский хлеб душистый

Назывался словом «брот».

 

Мы живем в стране советской,

Признаём язык турецкий,

Итальянский, датский, шведский

И японский признаём,

И английский, и французский,

Но в родном краю по-русски

Пишем, думаем, поём.

 

Мы тогда лишь вольно дышим,

Если речь родную слышим,

Речь на русском языке,

И в своей столице древней,

И в посёлке, и в деревне,

И от дома вдалеке.

 

Где найдётся в мире сила,

Чтобы нас она сломила,

Под ярмом согнула нас

В тех краях, где в дни победы

Наши прадеды и деды

Пировали столько раз?

 

Видно, немцы позабыли,

Сколько раз мы немцев били,

Позабыли — как и где,

Что вступили в бой кровавый

С нашей вольною Державой,

В бой на суше и воде.

 

И от моря и до моря

Поднялись большевики,

И от моря и до моря

Встали русские полки.

 

Встали, с русскими едины,

Белорусы, латыши,

Люди вольной Украины,

И казахи, и грузины,

Молдаване, чуваши —

Все советские народы

Против общего врага,

Все, кому мила свобода

И Россия дорога.

 

И когда Россия встала

Против немца в грозный час, —

«Всё — на фронт!» Москва сказала,

«Отдадим!» — сказал Кузбасс.

 

«Никогда, — сказали горы, —

Не бывал Урал в долгу!» —

«Хватит нефти для моторов.

Помогу!» — сказал Баку.

 

«Я богатствами владею,

Их не счесть, хоть век считай!

Ничего не пожалею!» —

Так откликнулся Алтай.

 

«Мы оставшихся без крова

В дом к себе принять готовы,

Будет кров сиротам дан!» —

Обездоленных встречая,

Казахстану отвечая,

Поклялся Узбекистан.

 

«Будет каждый верный воин

И накормлен, и напоен,

Всей страной обут, одет». —

«Всё — на фронт!» — Москва сказала,

«Всё! — страна ей отвечала. —

Всё — для будущих побед.»

 

Не расскажешь в детской сказке

Ни словами, ни пером,

Как летели с немцев каски

Под Москвой и под Орлом.

 

Как, на немцев наступая,

Бились красные бойцы —

Наша армия родная,

Наши братья и отцы.

 

Как сражались партизаны,

Как стояли, как стоят

И залечивают раны

Боевые великаны —

Ленинград и Сталинград.

 

Не опишешь в этой были

Всех боёв, какие были.

Что сейчас ещё идут

На земле и над землёю,

На воде и под водою.

Немцев бьют и там и тут.

Как побили, так — салют!

 

Из Москвы салюты эти

Всем слышны на белом свете —

Слышит друг и слышит враг.

Потому что значит это —

Над какой-то крышей, где-то

Снова взвился красный флаг.

 

Всё, что вечно было нашим,

Мы назад себе вернём!

Мы поля опять запашем

И засеем их зерном!

 

Мы вернём себе назад

Каждый дом и каждый сад,

Каждый кустик на дороге,

Над которым выл снаряд.

 

Зарастут травой траншеи

На местах былых боёв,

С каждым годом хорошея,

Встанут сотни городов.

 

И не будет затемненья,

И вперёд на много лет

Людям только для леченья

Будет нужен синий свет.

 

Мы в музей поставим знамя,

Что вело в последний бой.

Эти дни не за горами, —

Их дождёмся мы с тобой!

 

И в хорошие минуты

Вспомнишь ты и вспомню я,

Как от вражьих полчищ лютых

Очищали мы края,

 

Наши радости, печали,

Наших близких и родных —

Провожали их, встречали,

Ждали весточки от них.

 

Вспомним всё: как мы дружили,

Как пожары мы тушили.

Как у нашего крыльца

Молоком парным поили

Поседевшего от пыли

Утомлённого бойца.

 

Не забудем тех героев,

Что лежат в земле сырой,

Жизнь отдав на поле боя

За народ — за нас с тобой…

 

Кто сегодня неизвестен,

Но бесстрашен, смел и честен,

Тот, кто любит свой народ,

И за Сталиным идёт.

Кто хоть что-то делать может, —

Тот стране своей поможет

В том краю, где он живёт!

 

Про нашу силу

Дни бегут, идут недели,

И войне четвёртый год.

Показал себя на деле

Богатырский наш народ.

 

Посмотри по школьной карте,

Где мы были в феврале?

Сколько вёрст прошли мы в марте

По родной своей земле?

 

Здесь в апреле мы стояли,

Здесь войска встречали май,

Тут мы столько пленных взяли,

Что попробуй подсчитай!

 

Слава нашим генералам,

Слава нашим адмиралам

И солдатам рядовым —

Пешим, плавающим, конным,

В жарких битвах закалённым!

Слава павшим и живым,

От души спасибо им!

 

Но на фронте каждый знает —

И солдат и генерал:

Батарея не стреляет

Без того, что шлёт Урал.

 

И не тронутся машины

В грозном танковом полку,

Если в баках нет бензина

Из далёкого Баку.

 

Нужно каждого солдата.

Снарядить не как-нибудь, —

Нужно каждого солдата

Накормить, одеть, обуть,

 

Чтоб всего ему хватало:

Вволю хлеба, вволю сала,

Вволю сена для коня

И патронов для огня.

 

Если новый город взяли,

Если в честь его салют,

Это значит — на Урале

Хорошо дела идут.

 

И поэтому недаром

Люди фронта говорят:

«Эх, спасибо сталеварам!

Чудеса в тылу творят».

 

Как бы там ни трудно было

Людям фронта воевать,

Нелегко и людям тыла —

Это надо понимать!

 

Позабыв про сон и отдых,

Укрепляя край родной,

Люди строили заводы

В срок, указанный войной.

 

На завод за матерями,

Проводив на фронт отцов,

Приходили мастерами

Сотни юных сорванцов.

 

Не расскажешь в этой были

Всех чудес о нашем тыле.

Видно, времечко придёт,

И о тружениках честных,

Знаменитых, неизвестных

Сложит песни наш народ.

 

Без ружья и без гранаты

И от фронта в стороне

Эти люди, как солдаты,

Тоже были на войне.

 

Никогда мы не забудем

Их геройские дела.

Честь и слава этим людям

И великая хвала!

 

Их в Союзе миллионы —

Много их, везде они.

Даже в самый отдалённый

Населенный пункт районный

Через горы загляни.

 

Где бы немца мы ни били,

Где бы враг ни отступал,

Вспоминал всегда о тыле

Наш солдат и генерал:

 

Да!

Нельзя добить фашистов

И очистить мир от них

Без московских трактористов,

Без ивановских ткачих,

 

Без того, кто днём и ночью

Вот уже который год

Сеет хлеб, снаряды точит,

В шахтах уголь достаёт.

Кличет фронт: «Ещё давайте!»

Отвечает тыл: «Даём!»

Клич из тыла: «Добивайте!»

Отвечает фронт: «Добьём!»

 

Ни для фронта, ни для тыла

В битвах с немцем нет преград,

Будет Гитлеру могила!..

Эту быль про нашу силу

Написал я для ребят.

 

Про победу

Начинаю третью быль!

Пыль… Пыль… Пыль… Пыль…

По дорогам, там и тут,

Волки серые бредут.

 

Их не десять и не двадцать,

Их не двести пятьдесят, —

Может армия набраться

Офицеров и солдат!

 

Друг за дружкой, пешим строем,

По камням и по траве

Пленных немцев под конвоем

Гонят к матушке-Москве.

 

Облаками пыль клубится

Над дорогой фронтовой…

Что не весело вам, фрицы?

Что поникли головой?

 

Вы не ждали, не гадали

Ни во сне, ни наяву —

Только так, как хочет Сталин,

Попадёте вы в Москву!

 

Мимо вас везут трофеи

В наши русские музеи,

Чтобы людям показать,

Чем вы нас хотели взять.

 

А навстречу мчат машины

Наших доблестных полков.

«Далеко ли до Берлина?!» —

Вам кричат с грузовиков.

 

«Не устанут наши ноги, —

Сталинградцы говорят, —

На Берлин ведут дороги,

Отомстим за Сталинград!»

 

«Мы предъявим счёт Берлину

За родную Украину!» —

«Мы за Минск!» — «А мы за Крым!»

«За людей, в печах сожжённых

и в неволю увезённых,

Отомстим!»

 

Облаками пыль клубится…

По дорогам, там и тут,

Францы, Морицы и Фрицы

Под конвоем в плен идут…

 

Пыль… Пыль… Пыль… Пыль…

Продолжаю третью быль!

Под победный грохот пушек

Против немцев, в наши дни,

В море, в небе и на суше

Мы воюем не одни.

 

Руки жмёт бойцам английским

Русской армии солдат,

А далёкий Сан-Франциско

Оказался так же близко,

Как Москва и Ленинград.

 

Три народа-исполина,

Дело правое творя,

Доберутся до Берлина

Через горы и долины,

Через реки и моря.

 

С ними рядом, с ними вместе,

Как поток, ломая лёд,

Ради вольности и чести

И святой народной мести

За народом встал народ.

 

«Мы, — сказали югославы, —

Не уступим нашей славы!

Нам под игом не бывать!» —

И словаки заявили:

«Нашу волю задавили!

Как же нам не воевать!»

 

Откололись от Берлина

Итальянцы и румыны:

«Хватит драться за Берлин!»

Неохота и болгарам

Погибать за немца даром:

«Пусть ко дну идёт один!»

 

Будет жить француз в Париже,

В Праге — чех, в Афинах — грек.

Не обижен, не унижен

Будет гордый человек!

 

Лягут спать однажды дети —

Окна все затемнены,

А проснутся на рассвете —

В окнах свет и нет войны!

 

Можно больше не прощаться,

И на фронт не провожать,

Будут с фронта возвращаться,

Мы героев будем ждать.

 

Города вздохнут свободно —

Ни налётов, ни тревог!

Поезжай куда угодно

По любой из всех дорог!..

 

Ты живёшь в такой Отчизне,

Где воюет весь народ,

Не жалея сил и жизни,

День за днём четвёртый год.

 

Значит, ты с народом вместе

И с народом заодно,

На каком бы ни был месте:

В школе, в шахте — всё равно!

 

Помогай советской власти

В городах и на селе

Добывать народу счастье

На израненной земле!

 

И о фронте, и о тыле,

И о людях в дни войны

Написал я эти были

Для детей моей страны.

 

Финал

Люди празднуют Победу!

Весть летит во все концы:

С фронта едут, едут, едут

Наши братья и отцы!

 

На груди у всех медали,

А у многих — ордена.

Где они не побывали

И в какие только дали

Не бросала их война!

 

Не расскажешь в этой были,

Что за жизнь они вели:

Как они в Карпатах стыли,

Где рекой, где морем плыли,

Как в восьми столицах жили,

Сколько стран пешком прошли.

 

Как на улицах Берлина

В час боёв нашли рейхстаг,

Как над ним два верных сына —

Русский сын и сын грузина —

Водрузили красный флаг.

 

От Берлина до Амура,

А потом до Порт-Артура,

Что лежит у тёплых вод,

Побывали на Хингане,

Что всегда стоит в тумане,

И на Тихом океане

Свой закончили поход.

 

Говорит сосед соседу:

— Как домой к себе приеду,

Сразу в школу загляну

И колхозных ребятишек —

Танек, Манек, Федек, Гришек —

Я опять учить начну!

 

— Ну, а я домой приеду, —

Говорит сосед соседу, —

После фронта отдохну,

Поношу ещё с недельку

Гимнастёрку и шинельку,

Строить в городе начну,

Что разрушено в войну!

 

— А по мне колхоз скучает, —

Третий с полки отвечает, —

Мой колхоз под Костромой.

Еду я восьмые сутки

Да считаю всё минутки —

Скоро, скоро ли домой!

 

День и ночь бегут вагоны,

По шоссе идут колонны

Фронтовых грузовиков,

И поют аккордеоны

О делах фронтовиков…

 

Не опишешь в этой были

(Не поможет даже стих!),

Как горды солдаты были,

Что народ встречает их,

Их — защитников своих!

 

И смешались на платформах

С шумной радостной толпой:

Сыновья в военных формах,

И мужья в военных формах,

И отцы в военных формах,

Что с войны пришли домой.

 

Здравствуй, воин-победитель,

Мой товарищ, друг и брат,

Мой защитник, мой спаситель —

Красной Армии солдат!

 

Всю войну в любом селенье,

В каждом доме и в избе

Люди думали с волненьем,

Вспоминали с восхищеньем

И с любовью о тебе.

 

И везде тобой гордились,

И нельзя найти семьи,

Дома нет, где б не хранились

Фотографии твои:

 

В скромных рамках над постелью,

На комоде, на стене,

Где ты снят в своей шинели,

Пешим снят иль на коне,

 

Снят один ли, с экипажем

В обстановке боевой —

Офицер ты или, скажем,

Пехотинец рядовой.

 

Наконец-то в час желанный

Нашей сбывшейся мечты —

В час победы долгожданной

В отчий дом вернулся ты!

 

Но ещё таких не мало

Офицеров и солдат,

Смерть которых миновала,

Но задел в бою снаряд.

 

Если встретишь ты такого,

Молодого, но седого,

Ветерана боевого

(Знак раненья на груди),

Окажи ему услугу,

Помоги ему, как другу,

Равнодушно не пройди!..

 

За дела берутся смело

Молодцы-фронтовики,

И в стране любое дело

Им сподручно, им с руки!

 

Нужно всех советских граждан

Накормить, одеть, обуть,

Чтобы был доволен каждый

От души, не как-нибудь!

 

Если раньше «самоходки»

Поставлял иной завод,

То сегодня сковородки

Запустил на полный ход.

 

И бегут платформы с лесом,

Там — с рудой, а там — с углём,

От Донбасса к Днепрогэсу

Ночь за ночью, день за днём.

 

Да! У нас одна забота

И мечта у всех одна,

Чтобы к солнечным высотам

Поднялась опять страна —

Сильной, славной и могучей

От столицы до села,

Много краше, много лучше,

Чем когда-нибудь была.

 

Дни сражений миновали,

Мы неплохо воевали —

Как солдаты, выполняли

Нашей Родины приказ.

И сегодня, в мирный час,

Дорогая мать-Отчизна,

Положись опять на нас!

 

Всем, что Родина имеет,

Сообща народ владеет,

Счет ведет полям, лесам,

Нивам, пастбищам и водам,

Шахтам, копям и заводам

И в пример другим народам

Управляет ими сам!

 

И у нас стоят у власти

Не помещик, не банкир,

А простой рабочий — мастер

И колхозный бригадир.

Выбираемый народом

Наш советский депутат

Не дворянским знатен родом

И не золотом богат.

 

Он богат своей свободой

И сознанием того,

Что от имени народа

Он вершит судьбу его!

 

Он богат своей любовью

К той земле, что в грозный час,

Окропив своею кровью,

Он, как мать родную, спас.

 

Соберутся две палаты,

Сядут рядом депутаты:

Белорус и армянин,

Украинец, молдаванин,

Осетин, казах, татарин,

И эстонец, и грузин —

Все народы, как один!

 

Их не мало соберется,

Сыновей и дочерей:

И солдат, и полководцев,

И других богатырей!..

 

С нашей партией любимой

Мы нигде не разделимы.

За народ стоит она,

С нею Родина сильна.

 

Кто сегодня неизвестен,

Но бесстрашен, смел и честен,

Тот, кто любит свой народ

И за партией идёт,

Кто хоть что-то делать может,

Тот стране своей поможет

В том краю, где он живёт!

 

Так поможем нашей власти

В городах и на селе

Добывать народу счастье

На родной своей земле!

1941–1945

 

Узелки на память:

 

Без поблажки

Чтоб в мире дело мира крепло

И чтоб нигде и никогда

Не превращались в груды пепла

Сады, деревни, города, —

Народы мира без поблажки

Сегодня сообща должны

Держать в смирительной рубашке

Всех поджигателей войны!

2 октября 1949 г.

 

Есть на Волге утес

Весьма полезно вспомнить ныне

Милитаристам всех мастей,

Как сталинградская твердыня

Незваных встретила гостей.

 

Удар в хребет

Не зря про Курскую дугу

Напоминаем мы врагу.

 

Полезно…

Полезно вспомнить неким лицам,

Что стало с гитлеровским «блицем»…

Кому мерещатся чужие территории —

Тому взглянуть бы в зеркало истории!

1951

 

Письмо в редакцию армейской газеты (Быль)

Не помню, право, точной даты.

Тому назад семнадцать лет

У вас в газете для солдата

Был напечатан мой портрет.

 

Я полагаю, что хранится

У вас архив минувших дней.

Но та газетная страница,

Поверьте слову, мне нужней!

 

Хочу, чтоб сын меня увидел

Красивым, молодым бойцом

И понял, что не бог обидел

Обезображенным лицом.

 

Шел смертный бой за город Ельню.

Подбит в бою и окружен,

Я был случайно не смертельно

В горячем танке обожжен.

 

Не ради пенсионной книжки

Тот старый снимок нужен мне.

Я покажу его сынишке —

Девятилетнему парнишке —

Пусть знает правду о войне!

1959

 

Наша муза фронтовая

В дни войны служили все мы

Нашей Музе фронтовой,

Очень часто ради темы

Рисковали головой.

 

В блиндажах и на привале

Наши песни запевали.

С боевых страниц газет

Говорил с бойцом поэт.

 

Миновали дни сражений

Много лет тому назад,

Но от нас произведений

Ждет по-прежнему солдат.

 

Ждет романа, ждет поэмы,

Ждет своей военной темы,

И хоть мы ушли в запас,

Он надеется на нас.

1959

 

Солдатом мира я зовусь

Друзья мои! Перо сейчас

Приравнено к штыку.

Не время тем идти в запас,

Кто в боевом полку!

 

Война объявлена войне.

Сегодня не к лицу

Быть от событий в стороне

Писателю-борцу.

 

Сегодня каждая строка

Писателей страны

Должна разить наверняка

Зачинщиков войны.

 

Пером — оружием своим,

Что я в руках держу, —

Всем честным людям трудовым

Я, как солдат, служу.

 

Солдатом Мира я зовусь,

Я — гражданин, поэт.

И этим званьем я горжусь —

Почетней званья нет!

 

Друзья мои! Перо сейчас

Приравнено к штыку.

Не время тем идти в запас,

Кто в боевом полку!

1950

 

Идут борцы за мир…

Идут борцы за мир…

И пусть трепещет враг,

Услышав, как они

Чеканят грозный шаг.

 

Идут борцы за мир,

За труд, за право жить.

И нет на свете сил,

Чтоб их остановить!

7 ноября 1949 г.

 

О Михалкове в блоге:

Сергей Михалков 105 лет со дня рождения

Дядя Стёпа на все времена

55 актуальных басен Сергея Михалкова

«Показал себя на деле богатырский наш народ» (Быль для детей)

 

О Н. Кончаловской в блоге:

«Жизнь мне слово подарила» к 115-летию Н. Кончаловской

Редкое знакомство. Наталья Кончаловская