Страницы

среда, 15 октября 2014 г.

«Мятежный провидец, гусар и романтик…»

Михаилу Юрьевичу Лермонтову - 200 лет


В день рождения русского поэта Михаила Лермонтова предоставим слово русским поэтам. 

Андрей Дементьев:

«Сколько себя помню, – я всегда был влюблен в стихи Михаила Юрьевича Лермонтова. Сначала мне читал их вслух отец, присаживаясь на краешек кровати, когда мама укладывала меня спать. В свои три-четыре года я еще не знал грамоты, не умел складывать буквы, но очень любил слушать, как отец нараспев, завораживая меня небесной музыкой слова, колдовал надо мной: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана…» И я засыпал под это поэтическое видение.

Однажды я горько расплакался, когда отец прочел мне стихи о том, как погиб Поэт, «поникнув гордой головой». Родители долго не могли меня успокоить, потому что мне было бесконечно жалко упавшего на снег курчавого человека, которого я увидел на картинке в книге…
С годами меня все больше и больше тянуло к Лермонтову. Отец подарил мне полное собрание его произведений. И я, к своему восторгу, уже пойдя в школу, открыл для себя неповторимую прозу Михаила Юрьевича. «Герой нашего времени» стал моим героем на всю жизнь. Такой музыкальной и глубокой книги, когда казалось, что все в ней происходит при твоем присутствии и даже при твоем участии, мне больше не встречалось…
Помню, как в 1955 году я впервые приехал в Пятигорск. И был потрясен всем, что увидел там – маленький домик поэта, его кабинет, дом генерала Верзилина, где произошла роковая ссора Лермонтова с Мартыновым, и место дуэли. Мне трудно было переживать эти потрясения в одиночестве… У горы Машук я встретил двух девчонок, которые приехали тоже откуда-то издалека и тихо переговаривались между собой. Неожиданно для себя я спросил их: «Девочки, вы в музее были?» – «Нет еще», – смущенно признались те. «А в гроте Печорина?» И, не дождавшись ответа, предложил: «Поехали вместе…»
С тех пор почти каждый год я прилетаю на Северный Кавказ, чтобы поклониться Святым Лермонтовским местам.
А в Тарханы я попал несколько позже, в очень плохое время, когда из-за неисправности местного водопровода затопило лестницу, которая вела к могиле Михаила Юрьевича. Все было в воде. Каким-то чудом, хлюпая ботинками, мы с писателем Алексеем Пьяновым спустились ко гробу Поэта и суеверно дотронулись до холодного металла…
За эти полвека я написал много стихотворений, которых без Лермонтова и его Поэзии просто бы не было. И еще мне очень хотелось рассказать о нем самом, как я чувствовал и понимал эту гениальную личность, этого мужественного и не очень счастливого человека… И вот теперь собрал эти стихи в книгу, которую посвящаю своему любимому Поэту».


«На всех портретах…»
На всех портретах
Лермонтов печален.
Порой задумчив.
Иногда суров.
И в дни, когда
Со славою венчали,
И в сладкий миг
Предчувствия стихов.

Нигде ни разу
Он не улыбнулся.
И на портретах
Тот же строгий лик:
И у повесы
С юнкерского курса,
И у Поэта,
Взявшего Олимп.

Наверное, в душе
Все было
Слишком зыбко.
И потому
Невеселы штрихи…
Но сохранили нам
Его улыбку
Надеждой озаренные
Стихи.

Поэт
…У Красных ворот,
Где прошло его детство,
Он встал над обидами
И суетой.
И кажется мне —
Он все хочет вглядеться
В тот мир,
Что остался за черной чертой.

Возможно, ему и не так одиноко
Быть с нами,
Как было в той жизни младой
Среди петербургских паркетов
И окон,
Где каждое слово
Грозило бедой.

Пушкин и Лермонтов
Как жаль, – им не случилось встретиться, —
Двум гениям, двум узникам судьбы.
А время, словно ветряная мельница,
Перемололо пересуд толпы.

Четыре года меж двумя дуэлями,
Две жизни взлетов, счастья и невзгод…
Быть может, небесами было велено,
Чтоб одинаков был у них исход.

Как жаль, – им не случилось встретиться
Еще при жизни и до встречи книг.
И до сих пор Земля на Небо сердится,
Что так оно жестоко было к ним.

Но в Небесах их души побратались,
Лишь в Небесах – не в жизни и не в снах.
А на Земле не дождалась их старость,
И в этом тоже есть особый знак.

«Над Машуком гроза…»
Над Машуком гроза, – как в день дуэли.
Природа свой переживает путч.
Но гром ушел, и дали просветлели.
И небо вдруг очистилось от туч.

У обелиска, где портрет поэта,
Четыре грифа сторожат покой.
И ветви дуба к небесам воздеты,
Как будто это царь, а не изгой.

Спускаюсь вниз по каменной дороге,
Которой он поднялся на Машук.
И думаю с пристрастием о Боге,
В то утро Богу было недосуг.

Иначе все б сложилось по-другому.
Не стал бы горьким символом Машук.
И всадники б спустились мирно к дому,
Чтобы продолжить прерванный досуг.

Но не всегда мы властны в наших бедах.
И Сатана, как прежде, правит бал…
А Лермонтов так грустен на портретах,
Как будто все заранее он знал.

В отчем доме
Он прислал ей весточку в Тарханы,
Что приедет, как решит дела.

…Бричка подкатила спозаранок,
И усадьба мигом ожила.

Он вошел в мундире при погонах.
Сбросил на ходу дорожный плащ.
Покрестился в угол на иконы:
«Бабушка, ну что ты…
Да не плачь…»

«Мишенька…» Прильнула со слезами.
«Господи, уж как ты услужил…»
Он в объятьях на мгновенье замер
И по залу бабку закружил.

«Погоди… – она запричитала. —
Упаду ведь… Слышишь, погоди…»

А душа от счастья трепетала,
И тревога пряталась в груди.

Сколько дней горючих миновало
С той поры, как почивал он здесь…

Стол ломился… Уж она-то знала,
Как с дороги любит внук поесть.

Он наполнил рюмки, встал неспешно.
Замер в стойке – словно на плацу.
«За тебя…»
И полыхнула нежность
По его печальному лицу.

Жизнь ее, надежда и отрада!
Только что над ним прошла гроза…

Светит возле образа лампада.
И светились радостью глаза.

Лермонтов не знал, что эта встреча
Будет, как последнее «Прощай!»

Опускался на Тарханы вечер,
Затаив незримую печаль.

Лермонтов и Варенька Лопухина

1. «Они прощались навсегда…»
Они прощались навсегда,
Хотя о том пока не знали.
Погасла в небе их звезда,
И тихо свечи догорали.

«Я обещаю помнить Вас…
Дай Бог дожить
До новой встречи…»

И каждый день,
И каждый час
Звучать в нем будут
Эти речи.

Она его не дождалась.
С другим печально обвенчалась.
Он думал:

«Жизнь не удалась…»
А жизнь лишь только начиналась.

2. «Он ставит в церкви две свечи…»
Он ставит в церкви две свечи.
Одну —
За здравие любимой,
Чтоб луч ее мерцал в ночи,
Как свет души его гонимой.

Свечу вторую он зажег
За упокой любви опальной…
И, может, пламя горьких строк
Зажглось от той свечи печальной?

Две горьких жизни…
Два конца…
И смерть их чувства уравняла,
Когда у женского лица
Свеча поэта догорала.

«Лермонтов безмерно рисковал…»
Лермонтов безмерно рисковал,
Вызывая недругов к барьеру.
И когда не принимал похвал,
И не ставил в грош свою карьеру.

Рисковал над начатым листом,
Чтоб душой с другими поделиться.
Но особый риск таился в том,
Что́ в себе хранили те страницы.

Рисковал, когда являлся в свет,
Потому что был остёр в беседах.
Не красавец, но лихой корнет,
Поразивший смертью напоследок.

Опала
…На дороге пусто и безлюдно.
Дождь на листьях…
Или капли слез?
«Что же мне так больно и так трудно…»
Сердце вдруг отчаяньем зашлось.

Оттого ли, что опять в опале?
Что нависла новая гроза?
От разлуки или от печали
Так темны горючие глаза?

Велика цена его обидам.
В эту ночь он все готов простить.
Можно жить опальным и забытым.
Только без России не прожить.

Родина его звала и снилась…
Он по ней тоскует все сильней.
ЧТО поэту царская немилость!
Быть бы только в милости у ней.

Кабинет Лермонтова
Старинный стол. Свеча. Свет из окна.
Бумаги лист. И кожаное кресло.
Гусиное перо. И тишина.
И профиль, вычерченный резко.

Стою благоговейно у дверей
И вновь хочу представить те мгновенья,
Когда он назначал свиданье Ей.
Она являлась – Жрица вдохновенья.

И, если оставалась до утра,
Ее уста таинственно вещали…
И взгляд Ее на кончике пера
Старался удержать он на прощанье.

И засыпал внезапно у стола,
Едва Она исчезнет простодушно.
И снова ждал, как и Она ждала,
Когда Господь соединит их души.

И лишь однажды не пришла Она,
Как будто знала, что он смертью занят.
Старинный стол. Свеча. И тишина.
И чистый лист – как боль Ее
И память.

И с той поры Она незримо здесь.
Ей некуда идти и некого тревожить.
И все, что было с ними, – то и есть.
И ничего другого быть не может.

 «Домик Лермонтова в Пятигорске…»
Домик Лермонтова в Пятигорске.
Примечательный и неброский.
Окна узкие.
Низкий вход.
Сени.
Бурка – от непогод.
На скамейке —
Чубук старинный…
Все по-русски —
Гостеприимно:
В кухне —
Старенький самовар,
По преданию —
Чей-то дар.

К временам
Возвращаюсь
Давним —
Слышу
Шорох
Шагов по камню.

Груша юная на сносях…
Вновь папаху сорвал косяк.
Входит Лермонтов в кабинет.
Нет поручика.
Есть Поэт.

Он судьбу здесь свою не предал,
Завершая бессмертный круг…
Был готов и к боям, и к бедам.
Но не смог миновать Машук.

Бессонница
В эту ночь ему опять не спится.
Он сидит, сутулясь, у стола.
Невеселый запах медуницы
Ночь неслышно в комнату внесла.

И плывет из сада робкий шорох,
Пропадая в шелесте страниц.
Близкие отзывчивые горы
Манят снова вспышками зарниц.

Любит он, увидев те зарницы,
На коне умчаться в темноту.
Добрым гостем к Машуку явиться,
Поклониться древнему Бешту.

Но сегодня он уйти не в силах.
Он грустит, не зная почему…
То ли сердце унеслось в Россию.
То ль она сама пришла к нему.

Вдруг пришла вот —
Зримо и незримо,
Как приходят грезы чередой.
Села рядом женщиной любимой,
Удивила редкой красотой.
И в глаза ей заглянув несмело,
Шепчет он, что уж который день
Все тоскует по березам белым,
По огням печальных деревень.

Что «с отрадой, многим не знакомой»,
Был бы рад, как в юности, опять
На избу, покрытую соломой,
Все богатства юга поменять.

«Говори…» – она в ночи просила
И совсем не ведала того,
Что была та песня о России
Лебединой песнею его.

«Мятежный провидец…»
Мятежный провидец,
Гусар и романтик…

Последняя ссылка.
Любимый Кавказ.

У жизни нет шанса.
У смерти – гарантий.
И молодость
Свой исчерпала запас.

А время ползло,
Как в походе пехота.
И вот уже день
До нажатья курка.

И нет у трагедий
Обратного хода.
Как нет у Истории
Черновика.

И вздрогнул Машук.
И встревожились птицы.
И черные тучи напряжены…

И в ужасе всадник
Никак не домчится
В былое,
Где не было этой вины.

И плакало Небо навзрыд
Над Поэтом.
Над прожитой жизнью,
Уставшей от бед.

Уткнулось плечо
Золотым эполетом
В прохладу земли,
В молодой горицвет.

Кинжал
Николай Мартынов
Приобрел кинжал.
И себя за это
Очень уважал.

Ибо в Пятигорске
Думали с тех пор,
Что кинжал за храбрость
Получил майор.

А на самом деле
Было все не так.
Он купил у горца
Золотой тесак.

Украшал кинжалом
Дорогой бешмет,
Поразить надеясь
Пятигорский свет.

Ничего ж другого
Не таилось в нем,
Чтоб пленить собою
Генеральский дом.

В тот июльский вечер,
В горький вечер тот
Лермонтов был весел,
Не жалел острот.

Музыка звучала
В гулкой тишине.
Никаких предчувствий.
Только синь в окне.

И когда последний
Смолк в тиши аккорд,
Вдруг упала фраза,
Словно камень с гор.

Лермонтов не думал
Обижать его.
Просто с губ сорвалось.
Больше ничего.

И хоть добродушен
Был девичий смех…
Но ведь над майором.
Да еще при всех.

А майор Мартынов
Так себя любил,
Что принять ту шутку
Не хватило сил.

И тогда был вызван
На дуэль поэт…
Впереди остался
Лишь один рассвет.

До чего ж нелепо
Все произошло.
Но молчало Небо
И зверело зло.

Последний вечер Лермонтова
Похожий на свои портреты,
Сидел он между двух сестер.
И, как положено поэтам,
Был и галантен, и остёр.

Смеялись сестры. Он злословил.
Верней, задумчиво острил.
И в каждом жесте, в каждом слове
Неподражаем был и мил.

А за окошком краски меркли,
Ковры темнели на полу.
И как нахохлившийся беркут,
Мартынов высился в углу.

Грядущий день его прославит.
Да слава будет тяжела…
Слетали звуки с белых клавиш,
Как с веток птичья ворожба.

Перед дуэлью
В Железноводск пришла весна,
Скорей похожая на осень.
Я все дела свои забросил.
И нас дорога понесла.
Висели тучи низко-низко.
Ручей под шинами пропел.
Фонарь, как вялая редиска,
В тумане медленном алел.
На повороте у дороги
Стоял обычный старый дом.
И сердце замерло в тревоге,
Как будто жил я в доме том.
Звенели женщины посудой.
Кому-то было недосуг.
...В то утро Лермонтов отсюда
Верхом помчался на Машук.

«Когда он после выстрела Мартынова…»
Когда он после выстрела Мартынова
Упал, —
Ударил гром в горах.
И землю охватил внезапный страх,
Как будто Небо
От себя ее отринуло.

Средь туч метались молнии неистово.
Гроза зашлась во гневе и слезах.
И эхо рокового выстрела
Не утихало в скорбных небесах.

Я вспомнил вновь о той грозе —
В Тарханах,
Когда сорвали с памятника шелк…

Дождь перестал.
Хотя все утро шел.
И было все загадочно
И странно.

И так совпало —
Капля дождевая
Вернула нас к его былой тоске,
Когда та капля,
Как слеза живая,
Скатилась вдруг
По бронзовой щеке.

Некрополь
Пятигорский некрополь.
Тишина и покой.
Здесь землею был принят
Гениальный изгой.

Белозубый поручик,
Обреченный пророк,
Сколько взял он на Небо
Ненаписанных строк!

Сколько зорь и закатов
Без него отцвело!
На растерянном камне —
Роковое число.

А над ним только небо
Да шуршание крыл.
И печальные горы,
Что при жизни любил.

Он не знал, что недолгим
Будет этот приют.
Что в родные Тарханы
Прах его увезут.

Но осталось святыней
Это место навек…
Грустно кружатся листья.
Тихо падает снег.

Бабушка Лермонтова
Елизавета Алексеевна Арсеньева
Внука своего пережила…

И четыре чёрных года
Тень его
Душу ей страдальческую жгла.

Как она за Мишеньку молилась!
Чтоб здоров был
И преуспевал.
Только бог не оказал ей милость
И молитв её не услыхал.

И она на бога возроптала,
Повелев убрать из комнат Спас.
А душа её над Машуком витала:
"Господи, почто его не спас?!"

Во гробу свинцовом, во тяжёлом
Возвращался Лермонтов домой.
По российским побелевшим сёлам
Он катился чёрною слезой.

И откуда ей достало силы –
Выйти за порог его встречать…

Возле гроба бабы голосили.
"Господи, дай сил не закричать…"

Сколько лет он вдалеке томился,
Забывал между забот и дел.
А теперь навек к ней возвратился.
Напоследок бабку пожалел.

Непостижимость
Мы все настолько в Лермонтова вжились,
Что кажется, нас нечем удивить…
Но гении – всегда непостижимость…
И где найти нам Ариадны нить?

Не понимаю, как в такие лета,
Когда душа наметилась едва,
Грядущее величие поэта
Нам открывали юные слова?

Как мог он видеть в позапрошлом веке,
Что «спит земля в сиянье голубом»?
Еще Гагарин не расставил вехи,
И мир не вхож был в наш небесный дом.

Как рано он взорвал глаголом темень,
Чтоб светом обернуться на земле.
И отступил перед мальчишкой Демон,
Едва он уличил его во зле.

Наверное, он был посланец Бога?
Но почему Господь к нему был строг?
Оборвалась печальная дорога
На перекрестке гениальных строк.

Посланец Бога, он не знал, кем послан.
И, не сумев предчувствий одолеть,
Все чаще устремлялся сердцем к звездам,
Не думая, что звезды – тоже смерть.

Посланец Неба, жил он по-земному
И не считал обид своих и ран…
От бед спасала лишь дорога к дому
Да живопись возлюбленных Тархан.

Тарханы
Амфитеатр Тархановской поляны
Весь в ожиданье лермонтовских строк.
Пылают розы, светятся тюльпаны.
И время начинает диалог.

Звучат стихи, знакомые нам с детства.
И горло перехватывает грусть.
Поэзия вершит здесь чудодейство,
Которое мы знаем наизусть.

И кажется – в незримом разговоре
Вновь повстречались Мцыри и монах…
И мрачно смотрит на гостей Печорин,
Успокоенья не найдя в стихах.

Какая-то девчушка вышла к сцене,
К портрету положила васильки.
И в то мгновенье взгляд ее весенний
Как будто оживил его зрачки.

Амфитеатр Тархановской поляны…
Поэзии и жизни торжество.
Пылают розы, светятся тюльпаны.
И все полно здесь имени его.

Из книги Андрея Деменьева «Россия – страна поэтов»


Игорь Ляпин


Стихи о Лермонтове

* * *
Он под ударом оказался,
Совсем молоденький корнет,
Поскольку первым отозвался
И бросил в свет: – Погиб поэт...

В порыве юности горячей
Он сам ещё не сознаёт,
Что жизнь уже пошла иначе,
От этих слов ведя отсчёт.

Пройдясь пером по жгучим строфам
И посмотрев картинно вдаль,
Уже с кровавым Бенкендорфом
О ней подумал государь.

И, понимавший, в чём крамола,
С приказом царским вскрыв пакет,
Бесстрашный генерал Ермолов
Махнул в сердцах: – Погиб поэт...

Но Лермонтов не падал духом.
Покинув свой родимый дом,
Он распрощался с Петербургом
И не раскаялся ни в чём.

Он с высшим светом не рядился,
А заклеймил тот гнусный свет.
И как поэт он сам родился,
Когда сказал: – Погиб поэт...

* * *
Эту гордую русскую славу
Даже ссылкой убить не смогли...
На покатые плечи Бештау
Угнетающе тучи легли.

Где безлюдней тропинки и круче,
На июльской вечерней заре
Русской армии дерзкий поручик
Всё бродил по Железной горе.

И была бы приятней прогулка
Среди трав, родников, синевы –
Будь хоть весточка из Петербурга,
Хоть бы несколько слов из Москвы.

Это мучило и удручало –
До чего на душе тяжело!
Экстра-почта письма не примчала,
И с обычной оно не пришло.

Дни теперь непрогляднее ночи.
Как умеют в России пытать!
Где-то бабушка снова хлопочет,
Сбилась с ног. Перед кем хлопотать?!

Разве чья-то поможет порука?
Все мольбы её слёзные – зря...
Даже имя любимого внука
В содроганье приводит царя.

И недаром в его карауле
Так услужлив изысканный сброд –
От черкесской ли, русской ли пули,
Пожелай он, любой упадёт.

И поручик, присев на опушке,
На закатное солнце глядит.
Он готов. Он ведь знает, что Пушкин
Был не только Дантесом убит.

* * *
Как зол был Лермонтов, как зол,
Когда смотрел на мир придворный –
Бездушный, чопорный, притворный –
России-матушки позор.

Как прав был Лермонтов, как прав,
Когда клеймил пустой и гнусный
Тот пышный двор – насквозь нерусский –
И царедворцев дикий нрав.

Как чист был Лермонтов, как чист,
Когда, злословьем возмущённый,
Он покидал их бал никчёмный
И брал бумаги чистый лист.

Как горд был Лермонтов, как горд,
И по-иному жить не мыслил...
Ещё немного – грянет выстрел,
И он в бессмертие падет.

* * *
Поручик пылок был, и смел,
И горд отвагою своею,
И честь высокую имел –
Не просто фразу "честь имею".

Он у барьера вверх стрелял,
И, что иначе он не может,
Сам Бенкендорф прекрасно знал,
Все знали. И Мартынов тоже.

Жестокость Лермонтов читал
В его глазах, когда при встрече
Тот эполетами блистал,
Поскольку больше было нечем.

Померк зловеще белый свет,
Исчезли горы в тучах грозных.
Он первым выстрелил, поэт,
Но не в Мартынова, а в воздух.

И, полон мужества и сил,
С тоской отвергнутого сына
В буквальном смысле повторил:
– Прощай, немытая Россия...

Когда под ливневым дождём
Безжизненное тело стыло,
С небес такой срывался гром,
Что Петербургу слышно было.

Всего просмотров этой публикации:

Комментариев нет

Отправить комментарий

Яндекс.Метрика
Наверх
  « »