Кто сказал, что легко любить?

Сегодня исполнилось бы 100 лет Александру Яшину.

Александр Яковлевич Яшин (настоящая фамилия — Попов) (1913–1968), поэт, прозаик. Родился 27 марта в деревне Блудново Вологодской области в крестьянской семье. В годы Отечественной войны ушёл добровольцем на фронт и в качестве военного корреспондента и политработника участвовал в обороне Ленинграда и Сталинграда, в освобождении Крыма.

Он был красивым и сильным человеком. Среди тех, кто его ценил и любил, очень разные люди. Добрыми отношениями с Яшиным дорожили Пришвин, Чуковский, Симонов, Тендряков… Как родного отца любил Яшина бывший детдомовец Николай Рубцов.

И как не вспомнить в этот день ещё одного человека, чья судьба была тесно связана с судьбой Яшина в последние годы его жизни. Даже день рождения у них был в один и тот же день. Это самая красивая женщина русской поэзии ХХ века Вероника Тушнова. Красавица с выразительным лицом, глазами необыкновенной глубины. Умница. По воспоминаниям друзей, она была очень светлым и теплым человеком. Умела дружить. Умела любить.

Старая, как мир история. История любви двух немолодых, людей. Счастливая и трагическая. Светлая и грустная. Рассказанная в стихах. Вся страна зачитывалась этими стихами. Влюблённые советские женщины переписывали их от руки в тетрадки, потому что достать сборники ее стихов было невозможно. Их заучивали наизусть, их хранили в памяти и сердце. Их пели. Они стали лирическим дневником любви и разлуки не только Вероники Тушновой, но и миллионов влюблённых женщин. Последняя, вышедшая при жизни Тушновой книжка «Сто часов счастья» — вся о об этой огромной, сжигающей любви.

Хмурую землю

стужа сковала,

небо по солнцу

затосковало.

Утром темно,

и в полдень темно,

а мне всё равно,

мне всё равно!

А у меня есть любимый, любимый,

с повадкой орлиной,

с душой голубиной,

с усмешкою дерзкой,

с улыбкою детской,

на всём белом свете

один-единый.

Он мне и воздух,

он мне и небо,

всё без него бездыханно

и немо…

А он ничего про это не знает,

своими делами и мыслями занят,

пройдёт и не взглянет,

и не оглянется,

и мне улыбнуться

не догадается.

Лежат между нами

на веки вечные

не дальние дали —

года быстротечные,

стоит между нами

не море большое —

горькое горе,

сердце чужое.

Вовеки нам встретиться

не суждено…

А мне всё равно,

мне всё равно,

а у меня есть любимый,

любимый!        

Неизвестно, при каких обстоятельствах и когда точно познакомилась Вероника Тушнова с поэтом и писателем Александром Яшиным, которого она так горько и безнадёжно полюбила и которому посвятила свои самые прекрасные стихи. Безнадёжно — потому что Яшин, отец семерых детей, был женат уже третьим браком. Близкие друзья шутя называли семью Александра Яковлевича «яшинским колхозом». Казалось бы всё было у Яшина до встречи с Тушновой, но чего-то не хватало:

Что-то мешает

Работать с охотой.

Всё не хватает

В жизни чего-то.

Днём не сидится,

Ночью не спится...

Надо на что-то

Большое решиться!

С кем-то поссориться?

С чем-то расстаться?

На год на полюсе

Обосноваться?

Может, влюбиться?

О, если б влюбиться!

Что-то должно же

В жизни случиться.

Если б влюбиться,

Как в школе когда-то,

Как удавалось

В седьмом

И в десятом -

До онеменья,

До ослепленья,

До поглупенья,

До вдохновенья!

Снова стоять

На морозе часами,

Снова писать

Записки стихами.

Может в этих

Наивных записках

Вдруг обнаружится

Божия искра.

И превратятся

Мои откровения

В самые лучшие

Стихотворения.

И случилось. В жизнь ворвалась любовь. Его любит удивительная женщина, талантливая, красивая, тонко чувствующая… Длительные, очень неровные, бурные отношения любящих друг друга людей, к тому же поэтов, выплёскивались на страницы поэтических сборников. «И превратятся мои откровения в самые лучшие стихотворения», — писал Яшин в 1961-м году. Воистину это так, потому что в последние годы жизни его буквально прорвало, и я просто советую найти, прочитать и сравнить ранние и поздние его стихи.

Пусть — безответно,

Только бы любить,

Только б не бесследно

По земле ходить.

Трав густым настоем

Дышать в шалаше,

Только бы простоев

Не знать душе.

Небом или сушей

За любимой вслед —

То же, что в грядущее

Взять билет.

Скрытно жить, в немилости.

Но в любой миг

Из-под ног вырасти

На ее вскрик.

Для меня не горе

Судьба бобыля,

Пахло б морем — море,

И землей — земля.

Буду жить, как птица,

Петь, как ручей.

Только б не лишиться

Бессонных ночей.

Пусть безответная,

Пусть, пусть!

Как-нибудь и с этою

Ношей примирюсь.

Ни на что не сетую,

Только бы любить.

Давай безответную —

Так тому и быть.

Впрочем, что ж охотно

На костер лезть?

Мы еще посмотрим,

Время есть!

Любовь была тайной. Любовь была грешной. Вероника, видимо, не позволила себе разрушить его семью, потому что, как мудрая женщина, понимала: на чужом несчастье счастья не построишь. Вероника Михайловна даже и не помышляла о том, чтобы увести любимого из семьи. Она бы никогда не смогла быть счастлива, сделав несчастными других:

     Небо желтой зарей окрашено,

     недалеко до темноты...

     Как тревожно, милый,

     как страшно,

     как боюсь твоей немоты.

     Ты ведь где-то живешь и дышишь,

     улыбаешься, ешь и пьешь...

     Неужели совсем не слышишь?

     Не окликнешь? Не позовешь?

     Я покорной и верной буду,

     не заплачу, не укорю.

     И за праздники,

     и за будни,

     и за все я благодарю.

     А всего-то и есть:

     крылечко,

     да сквозной дымок над трубой,

     да серебряное колечко,

     пообещанное тобой.

     Да на дне коробка картонного

     два засохших с весны стебля,

     да еще вот — сердце,

     которое

     мертвым было бы

     без тебя.

     

 Они встречались тайно, в других городах, в гостиницах, ездили в лес, бродили целыми днями, ночевали в охотничьих домиках. А когда возвращались на электричке в Москву, Яшин просил Веронику выходить за две-три остановки, чтобы их не видели вместе.

Я одна тебя любить умею,

да на это права не имею,

будто на любовь бывает право,

будто может правдой

стать неправда.

Не горит очаг твой, а дымится,

не цветёт душа твоя - пылится.

Задыхаясь, по грозе томится,

ливня молит, дождика боится...

Всё ты знаешь, всё ты понимаешь,

что подаришь - тут же отнимаешь.

Всё я знаю, всё я понимаю,

боль твою качаю, унимаю...

В 1961 году Яшин написал стихотворение «Речка Вертушинка» (легко догадаться, что Вертушинка – ласковый образ Вероники Тушновой):

Над тобой не одна осинка

Одурманенно склонена.

Колдовством твоим, Вертушинка,

Вся душа до краев полна.

Завертела, обворожила,

Закружила меня чуть свет.

Что ж ты делаешь, вражья сила?-

И зимой избавленья нет.

С увлеченьем, с ожесточеньем,

Изворачиваясь и дразня,

Обнажаешь мои коренья,

Словно хочешь свалить меня.

Не весеннее наше дело:

Сколь ни тешься, ни молодись -

Я не тот, и ты обмелела,

Так застынь же, угомонись!

Вероника ему ответила не менее талантливо, хлёстко и нежно:

Хороша, говоришь, красива?

Что ж клянешь ты ее с тоской?

Не кори, а скажи спасибо

быстрине ее колдовской.

И в погоду, и в непогоду

над речонкою склонена,

пьет осинка живую воду,

через то и жива она.

Вертушинке ли не струиться?

Нет иных у нее примет…

Если речка угомонится,

значит, речки на свете нет.

То мелеет, то прибывает, —

любо-дорого поглядеть…

Реки старыми не бывают,

им не надобно молодеть.

Не страшись ее круговерти,

не беги от воды хмельной,

успокоится после смерти,

нету вечных рек под луной!

Вдвоём им приходилось бывать не часто. Яшин тщательно скрывал возлюбленную от друзей и знакомых. Встречи были редкими. И вся жизнь влюблённой женщины превратилась в мучительное ожидание этих горько-счастливых встреч. Он был порядочным человеком, Александр Яковлевич Яшин. И чувство долга возобладало. Но сердцу-то невозможно приказать. И разрывалось сердце между долгом и любовью. А возлюбленная то покорно ждала, то ревниво терзалась, то упрекала, но чаще смиренно принимала выпавшую ей судьбу:

Ты всё еще тревожишься — что будет?

А ничего. Все будет так, как есть.

Поговорят, осудят, позабудут,—

у каждого свои заботы есть.

Не будет ничего...

А что нам нужно?

Уж нам ли не отпущено богатств:

то мрак, то свет, то зелено, то вьюжно,

вот в лес весной отправимся, бог даст...

Нет, не уляжется,

не перебродит!

Не то, что лечат с помощью разлук,

не та болезнь, которая проходит,

не в наши годы...

Так-то, милый друг!

И только ночью боль порой разбудит,

как в сердце — нож...

Подушку закушу

и плачу, плачу,

ничего не будет!

 А я живу, хожу, смеюсь, дышу...

Читаешь её стихи и понимаешь: чувство было настоящим, мучительным, страстным. Не легкая интрижка, а любовь, которая становится смыслом жизни, самой жизнью. Любовь, о которой втайне мечтает каждый из нас. Правда, и платить за такое горение чувств приходится дорого. Порой, жизнью. Вероника растворилась в своей любви и сгорела на ее костре. Но остались стихи, искренние и взволнованные.

Гонит ветер туч лохматых клочья,

снова наступили холода.

И опять мы расстаёмся молча,

так, как расстаются навсегда.

Ты стоишь и не глядишь вдогонку.

Я перехожу через мосток...

Ты жесток жестокостью ребёнка —

от непонимания жесток.

Может, на день, может, на год целый

эта боль мне жизнь укоротит.

Если б знал ты подлинную цену

всех твоих молчаний и обид!

Ты бы позабыл про всё другое,

ты схватил бы на руки меня,

поднял бы и вынес бы из горя,

как людей выносят из огня.

Сохранить отношения в тайне не получилось. Друзья осуждают его, в семье настоящая трагедия. Разрыв с Вероникой Тушновой был предопределён и неизбежен. Что делать, если любовь пришла на излете молодости? Что делать, если жизнь уже сложилась, как сложилась? Что делать, если любимый человек не свободен? Запретить себе любить? Невозможно. Расстаться – равносильно смерти. Но они расстались. Так решил он. А ей ничего не оставалось, как подчиниться.

В чем отказала я тебе,скажи?

Ты целовать просил — я целовала.

Ты лгать просил,— как помнишь, и во лжи

ни разу я тебе не отказала.

Всегда была такая, как хотел:

хотел — смеялась,а хотел — молчала...

Но гибкости душевной есть предел,

и есть конец у каждого начала.

Меня одну во всех грехах виня,

все обсудив и все обдумав трезво,

желаешь ты, чтоб не было меня...

Не беспокойся —я уже исчезла.

Помнишь, как залетела в окно синица,

Какого наделала переполоху?

Не сердись

на свою залетную птицу,

сама понимаю, что это плохо.

Только напрасно меня ты гонишь,

Словами недобрыми ранишь часто:

я не долго буду с тобой -

всего лишь

до своего последнего часа.

Потом ты плотнее притворишь двери,

рамы заклеешь бумагой белой...

Когда-нибудь вспомнишь,

себе не веря:

неужели летала,

                мешала,

                       пела?

Началась черная полоса в её жизни, полоса отчаяния и боли. Наверное, поначалу она еще ждала и надеялась. Как ждет и надеется на чудо приговоренный к смерти. Именно тогда родились в ее страдающей душе эти пронзительные строки: не отрекаются любя… А он, красивый, сильный, страстно любимый, отрёкся. Он метался между чувством долга и любовью. Чувство долга победило. Но почему же так грустно от этой победы?

     

 Биенье сердца моего,

 тепло доверчивого тела...

 Как мало взял ты из того,

 что я отдать тебе хотела.

 А есть тоска, как мед сладка,

 и вянущих черемух горечь,

 и ликованье птичьих сборищ,

 и тающие облака..

 Есть шорох трав неутомимый,

 и говор гальки у реки,

 картавый,

 не переводимый

 ни на какие языки.

 Есть медный медленный закат

 и светлый ливень листопада...

 Как ты, наверное, богат,

 что ничего тебе не надо.

В 1965 году она, красивая черноволосая женщина с печальными глазами (за характерную и непривычную среднерусскому глазу красоту ее иногда называли «восточной красавицей»), с мягким характером, любившая дарить подарки не только близким, но и просто друзьям, вынуждена была лечь в больницу с диагнозом «рак». Александр Яшин, конечно, навещал её. Марк Соболь, долгие годы друживший с Тушновой, стал невольным свидетелем одного из таких посещений.

«Я, придя к ней в палату, постарался ее развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали антибиотики, от которых стягивало губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришел – он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: "Мальчики..." Я обернулся – и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что все, написанное ею, – правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией...»

В последние дни перед смертью Вероника Михайловна запретила пускать к себе в палату Александра Яковлевича. Она хотела, чтобы любимый запомнил ее красивой и веселой. А на прощанье написала:

Я стою у открытой двери,

я прощаюсь, я ухожу.

Ни во что уже не поверю, –

все равно

напиши,

прошу!

Чтоб не мучиться поздней жалостью,

от которой спасенья нет,

напиши мне письмо, пожалуйста,

вперед на тысячу лет.

Не на будущее,

так за прошлое,

за упокой души,

напиши обо мне хорошее.

Я уже умерла. Напиши!

Умирала знаменитая поэтесса в тяжелых мучениях. Не только от страшной болезни, но и от тоски по любимому человеку. На 51-м году жизни – 7 июля 1965 года – Вероники Михайловны Тушновой не стало. После нее остались рукописи в столе: недописанные листки поэмы и нового цикла стихов.

Александр Яшин был потрясен смертью любимой женщины. Он напечатал в «Литературной газете» некролог – не побоялся – и сочинил стихи:

Вот теперь-то мне и любить

 Ты теперь от меня никуда,

 И никто над душой не властен,

 До того устойчиво счастье,

 Что любая беда — не беда.

 Никаких перемен не жду,

 Что бы впредь со мной ни случилось:

 Будет все, как в первом году,

 Как в последнем было году,—

 Время наше остановилось.

 И размолвкам уже не быть:

 Нынче встречи наши спокойны,

 Только липы шумят да клены...

 Вот теперь-то мне и любить!

Мы с тобой теперь не подсудны

 Мы с тобой теперь не подсудны,

 Дело наше прекращено,

 Перекрещено,

 Прощено.

 Никому из-за нас не трудно,

 Да и нам уже все равно.

 Поздним вечером,

 Утром ранним

 След запутать не хлопочу,

 Не затаиваю дыханье —

 Прихожу к тебе на свиданье

 В сумрак листьев,

 Когда хочу.

Яшин понял, что любовь никуда не делась, не сбежала из сердца по приказу. Любовь только затаилась, а после смерти Вероники вспыхнула с новой силой, но уже в ином качестве. Обернулась тоской, мучительной, горькой, неистребимой. Не стало родной души, по-настоящему родной, преданной… Вспоминаются пророческие строки Тушновой:

Только жизнь у меня короткая,

только твердо и горько верю:

не любил ты свою находку –

полюбишь потерю.

Рыжей глиной засыплешь,

за упокой выпьешь...

Домой воротишься – пусто,

из дому выйдешь – пусто,

в сердце заглянешь – пусто,

на веки веков – пусто!

 Наверное, в эти дни он до конца, с пугающей ясностью понял горестный смысл вековой народной мудрости: что имеем, то не ценим, потерявши – горько плачем.

     

Думалось да казалось...

Думалось, все навечно,

Как воздух, вода, свет:

Веры ее беспечной,

Силы ее сердечной

Хватит на сотню лет.

Вот прикажу -

И явится,

Ночь или день - не в счет,

Из-под земли явится,

С горем любым справится,

Море переплывет.

Надо -

Пройдет по пояс

В звездном сухом снегу,

Через тайгу

На полюс,

В льды,

Через "не могу".

Будет дежурить,

Коль надо,

Месяц в ногах без сна,

Только бы - рядом,

Рядом,

Радуясь, что нужна.

Думалось

Да казалось...

Как ты меня подвела!

Вдруг навсегда ушла -

С властью не посчиталась,

Что мне сама дала.

С горем не в силах справиться,

В голос реву,

Зову.

Нет, ничего не поправится:

Из-под земли не явится,

Разве что не наяву.

Так и живу.

Живу?

После её смерти Александр Яковлевич за свои оставшиеся на земле три года, похоже, понял, какой любовью его одарила судьба. («Я каюсь, что робко любил и жил...») Он сочинил главные свои стихотворения, в которых – глубокое раскаяние поэта и завет читателям, думающим порой, что смелость и безоглядность в любви, открытость во взаимоотношениях с людьми и миром приносят одни несчастья. Книги лирической прозы А. Я. Яшина 1960-х годов «Угощаю рябиной» или высокой лирики «День творенья» возвращают читателей к пониманию не измельчавших ценностей и вечных истин. В завет всем слышится живой, тревожный и страстный голос признанного классика советской поэзии: «Любите и спешите делать добрые дела!» Скорбящий на могиле женщины, ставшей его горькой, предсказанной ею же потерей (Тушнова умерла в 1965-м), в 1966 году он пишет:

А ведь, наверно, ты где-то есть?

И не чужая —

Моя… Но какая?

Красивая? Добрая? Может, злая?..

Не разминуться бы нам с тобою.

           Друзья Яшина вспоминали, что после смерти Вероники он ходил, как потерянный. Большой, сильный, красивый человек, он как-то сразу сдал, словно погас внутри огонек, освещавший его путь. Он умер через три года от той же неизлечимой болезни, что и Вероника. Незадолго до смерти Яшин написал свою «Отходную»:

     

     О, как мне будет трудно умирать,

     На полном вдохе оборвать дыханье!

     Не уходить жалею -

     Покидать,

     Боюсь не встреч возможных -

     Расставанья.

     Несжатым клином жизнь лежит у ног.

     Мне никогда земля не будет пухом:

     Ничьей любви до срока не сберег

     И на страданья отзывался глухо.

     Сбылось ли что?

     Куда себя девать

     От желчи сожалений и упреков?

     О, как мне будет трудно умирать!

     И никаких

     нельзя

     извлечь уроков.

     Говорят, от любви не умирают. Ну, разве что в 14 лет, как Ромео и Джульетта. Это не правда. Умирают. И в пятьдесят умирают. Если любовь настоящая. Миллионы людей бездумно повторяют формулу любви, не осознавая ее великую трагическую силу: я тебя люблю, я не могу без тебя жить… И спокойно живут дальше. А Вероника Тушнова - не смогла. Не смогла жить. И умерла. От рака? А может, от любви? Незадолго до смерти она написала эти строки:

                        

     Я прощаюсь с тобою

     у последней черты.

     С настоящей любовью,

     может, встретишься ты.

     Пусть иная, родная,

     та, с которою - рай,

     все равно заклинаю:

     вспоминай! вспоминай!

     Вспоминай меня, если

     хрустнет утренний лед,

     если вдруг в поднебесье

     прогремит самолет,

     если вихрь закурчавит

     душных туч пелену,

     если пес заскучает,

     заскулит на луну,

     если рыжие стаи

     закружит листопад,

     если за полночь ставни

     застучат невпопад,

     если утром белесым

     закричат петухи,

     вспоминай мои слезы,

     губы, руки, стихи...

     Позабыть не старайся,

     прочь из сердца гоня,

     не старайся,

     не майся -

     слишком много меня!

И он тоже не смог жить без неё. Через три года после кончины своей любимой, 11 июня 1968 года, на 56-м году жизни, в Москве, тосковавший по Веронике поэт умер. Его похоронили на родине в Вологодской области, в деревне Блудново. Диагноз смерти А. Я. Яшина звучал так же зловеще – «рак». И сразу вспоминается классическое: «Бывают странные сближенья!»

ВЕРОНИКЕ ТУШНОВОЙ И АЛЕКСАНДРУ ЯШИНУ

                 Сто часов счастья,

                 Чистейшего, без обмана...

                  Сто часов счастья!

                  Разве этого мало?

                                   В. Тушнова

 Я не открою, право же, секрета,

 Коль гляну в ваши трепетные дни.

 Вы жили, как Ромео и Джульетта,

 Хоть были втрое старше, чем они.

 Но разве же зазорна иль позорна

 В усталом сердце брызнувшая новь?!

 Любви и впрямь «все возрасты покорны»,

 Когда придёт действительно любовь!

 Бывает так: спокойно, еле-еле

 Живут, как дремлют в зиму и жару.

 А вы избрали счастье. Вы не тлели,

 Вы горячо и радостно горели,

 Горели, словно хворост на ветру,

 Пускай бормочет зависть, обозлясь,

 И сплетня вслед каменьями швыряет

 Вы шли вперёд, ухабов не страшась,

 Ведь незаконна в мире только грязь,

 Любовь же «незаконной» не бывает!

 Дворец культуры. Отшумевший зал.

 И вот мы трое за крепчайшим чаем.

 Усталые, смеёмся и болтаем.

 Что знал тогда я? Ничего не знал.

 Но вслушивался с лёгким удивленьем,

 Как ваши речи из обычных слов

 Вдруг обретали новое значенье,

 И всё — от стен до звёздного круженья —

 Как будто говорило про любовь!

 Да так оно, наверное, и было.

 Но дни у счастья, в общем, коротки.

 И, взмыв в зенит и исчерпав все силы,

 Она, как птица, первой заплатила

 За «сто часов» блаженства и тоски...

 А в зимний вечер, может, годом позже

 Нас с ним столкнул людской водоворот.

 И сквозь беседу ну почти что кожей

 Я чувствовал: о, как же не похожи

 Два человека — нынешний и тот.

 Всегда горячий, спорщик и боец,

 Теперь, как в омут, погружённый в лихо,

 Брёл как во сне, потерянный и тихий,

 И в сердце вдруг, как пуля: — Не жилец!..

 Две книги рядом в комнатной тиши...

 Как два плеча, прижатые друг к другу.

 Две нежности, два сердца, две души,

 И лишь любовь одна, как море ржи,

 И смерть одна, от одного недуга...

 Но что такое смерть или бессмертье?!

 Пусть стали тайной и она, и он,

 И все же каждый верен и влюблён

 И посейчас, и за чертою смерти!

 Две книги рядом, полные тепла,

 Где в жилах строк — упругое биенье.

 Две книги рядом, будто два крыла,

 Земной любви живое продолженье.

 Я жал вам руки дружески не раз,

 Спеша куда-то в городском трезвоне,

 И вашу боль, и бури ваших глаз,

 Всё ваше счастье, может, в первый раз,

 Как самородок, взвесил на ладони.

 И коль порой устану от худого,

 От чьих-то сплетен или мелких слов,

 Махну рукой и отвернусь сурово.

 Но лишь о вас подумаю, как снова

 Готов сражаться насмерть за любовь!

 Эдуард Асадов

  

Роман в стихах

Вероника Тушнова – Александру Яшину:

Я боялась тебя, я к тебе приручалась с трудом, я не знала, что ты мой родник, хлеб насущный мой, дом!

Но ты в другом, далёком доме и даже в городе другом. Чужие властные ладони лежат на сердце дорогом.

Ты не думай, я смелая, не боюсь ни обиды, ни горя, что захочешь — всё сделаю, — слышишь, сердце моё дорогое?

Мне остались считанные вёсны, так уж дай на выбор, что хочу: ёлки сизокрылые, да сосны, да берёзку — белую свечу.

Не кори, что пожелала мало, не суди, что сердцем я робка. Так уж получилось, — опоздала … Дай мне руку! Где твоя рука?

Не нужны мне улыбки льстивые, не нужны мне слова красивые, из подарков хочу одно я — сердце твоё родное.

Я тебе не помешаю и как тень твоя пройду… Жизнь такая небольшая, а весна — одна в году. Там поют лесные птицы, там душа поёт в груди… Сто грехов тебе простится, если скажешь:

— Приходи!

Я Тебе не всё ещё рассказала, — знаешь, как я хожу по вокзалам? Как расписания изучаю? Как поезда по ночам встречаю?

Я говорю с тобой стихами, остановиться не могу. Они как слёзы, как дыханье, и, значит, я ни в чем не лгу…

Всё необычно этим летом странным: и то, что эти ели так прямы, и то, что лес мы ощущаем храмом, и то, что боги в храме этом — мы!

Разжигаю костры и топлю отсыревшие печи, и любуюсь, как ты расправляешь поникшие плечи, и слежу, как в глазах твоих льдистая корочка тает, как душа твоя пасмурная рассветает и расцветает.

Ты научил меня терпенью птицы, готовящейся в дальний перелёт, терпенью всех, кто знает, что случится, и молча неминуемого ждёт.

То колкий, то мягкий не в меру, то слишком весёлый подчас, ты прячешь меня неумело от пристальных горестных глаз…

Может, все ещё сбудется? Мне — лукавить не стану — всё глаза твои чудятся, то молящие, жалкие, то весёлые, жаркие, счастливые, изумлённые, рыжевато-зелёные.

Ты ведь где-то живёшь и дышишь, улыбаешься, ешь и пьёшь… Неужели совсем не слышишь? Не окликнешь? Не позовёшь? Я покорной и верной буду, не заплачу, не укорю. И за праздники, и за будни, и за всё я благодарю.

Не сердись на свою залётную птицу, сама понимаю, что это плохо.

Только напрасно меня ты гонишь, словами недобрыми ранишь часто: я не долго буду с тобой — всего лишь до своего последнего часа.

Сутки с тобою, месяцы — врозь… Спервоначалу так повелось. Уходишь, приходишь, и снова, и снова прощаешься, то в слёзы, то в сны превращаешься.

А сны всё грустнее снятся, а глаза твои всё роднее, и без тебя оставаться всё немыслимей! Всё труднее!

Всегда была такая, как хотел: хотел — смеялась, а хотел — молчала… Но гибкости душевной есть предел, и есть конец у каждого начала.

Ты не любишь считать облака в синеве. Ты не любишь ходить босиком по траве. Ты не любишь в полях паутин волокно, ты не любишь, чтоб в комнате настежь окно, чтобы настежь глаза, чтобы настежь душа, чтоб бродить, не спеша, и грешить не спеша.

Над скалистой серой кручей плавал сокол величаво, в чаще ржавой и колючей что-то сонно верещало. Под румяною рябиной ты не звал меня любимой, целовал, в глаза не глядя, прядей спутанных не гладя.

Вокруг меня как будто бы ограда чужих надежд, любви, чужого счастья… Как странно — всё без моего участья. Как странно — никому меня не надо…

Говорят: «Вы знаете, он её бросил…». А я без Тебя как лодка без вёсел.

Знаешь ли ты, что такое горе? А знаешь ли ты, что такое счастье?

Как подсудимая стою… А ты о прошлом плачешь, а ты за чистоту свою моею жизнью платишь.

Ну что же, можешь покинуть, можешь со мной расстаться, — из моего богатства ничего другой не отдастся. Не в твоей это власти, как было, так всё и будет. От моего злосчастья счастья ей не прибудет.

Меня одну во всех грехах виня, всё обсудив и всё обдумав трезво, желаешь ты, чтоб не было меня… Не беспокойся — я уже исчезла.

Ты не горюй обо мне, не тужи, — тебе, а не мне доживать во лжи, мне-то никто не прикажет: — Молчи! Улыбайся! — когда хоть криком кричи. Не надо мне до скончанья лет думать — да, говорить — нет. Я-то живу, ничего не тая, как на ладони вся боль моя, как на ладони вся жизнь моя, какая ни есть — вот она я!

Я не плыву,— иду ко дну, на три шага вперёд не вижу, себя виню, тебя кляну, бунтую, плачу, ненавижу… У всех бывает тяжкий час, на злые мелочи разъятый. Прости меня на этот раз, и на другой, и на десятый, — ты мне такое счастье дал, его не вычтешь и не сложишь, и сколько б ты ни отнимал, ты ничего отнять не сможешь. Не слушай, что я говорю, ревнуя, мучаясь, горюя… Благодарю! Благодарю! Вовек не отблагодарю я!

Не добычею, не наградою, — была находкой простою. Оттого, наверно, не радую, потому ничего не стою. Только жизнь у меня короткая, только твёрдо и горько верю: не любил ты свою находку — полюбишь потерю…

Я стою у открытой двери, я прощаюсь, я ухожу. Ни во что уже не поверю, — всё равно напиши, прошу! Чтоб не мучиться поздней жалостью, от которой спасенья нет, напиши мне письмо, пожалуйста, вперёд на тысячу лет. Не на будущее, так за прошлое, за упокой души, напиши обо мне хорошее. Я уже умерла. Напиши!

Я прощаюсь с тобой у последней черты. С настоящей любовью, может, встретишься ты.

Сто часов счастья, чистейшего, без обмана. Сто часов счастья! Разве этого мало?

Не отрекаются, любя…

Александр Яшин – Веронике Тушновой:

Как вы подумать только могли, что от семьи бегу?  Ваш переулок — не край земли, я — не игла в стогу… В мире то оттепель, то мороз — трудно тянуть свой воз. Дружбы искал я, не знал, что нёс столько напрасных слёз.

Я тебя не хочу встречать. Я тебя не хочу любить. Легче воду всю жизнь качать, на дороге камни дробить. Лучше жить в глуши, в шалаше, там хоть знаешь наверняка, почему тяжело на душе, отчего находит тоска…

Воскресни! Возникни! Сломалась моя судьба. Померкли, поникли все радости без тебя. Пред всем преклоняюсь, чем раньше не дорожил. Воскресни! Я каюсь, что робко любил и жил.

А мы друг друга и там узнаем. Боюсь лишь, что ей без живого огня шалаш мой уже не покажется раем, и, глянув пристально сквозь меня, по давней привычке ещё послушна, добра и доверчива, там она уже не будет так влюблена, так терпеливо великодушна.

Подари мне, боже, ещё лоскуток шагреневой кожи! Не хочу уходить! Дай мне, боже, ещё пожить. И женщины, женщины взгляд влюблённый, чуть с сумасшедшинкой и отрешённый, самоотверженный, незащищённый…

Так чего же мне желать вкупе со всеми? Надо просто умирать, раз пришло время…

Продолжение следует