Гуля Королёва: Стихотворения и песни

  

9 сентября —день рождения героини Великой Отечественной войны Гули Королёвой (1922—1942). Хорошо, что в нашем детстве были такие книги, как «Четвёртая высота», и имя Гули знал каждый школьник в СССР. Марионелла Владимировна Королева, санинструктор медико-санитарного батальона 280-го стрелкового полка. Казалось, она рождена для яркой, счастливой жизни, полной творческих успехов, славы, поклонников. Ее жизнь была действительно насыщенной и яркой: и творческие успехи в ней были, и рождение сына, и мужество на фронте. К сожалению, жизнь оказалась слишком короткой — всего 20 лет. А слава оказалась посмертной.

На протяжении своей короткой жизни она прошла через ряд важнейших высот, сформировавших ее личность. Первой высотой для Гули стало преодоление ее страхов, когда на съемках фильма «Дочь партизана» она верхом на коне выполнила сложный трюк. Из-за съемок в фильмах Гуля пропускала учебные дни в школе и оказалась отстающей ученицей. Взяв волю в кулак, она сосредоточилась на учебе и догнала одноклассников — тем самым взяв вторую высоту. Третью высоту Гуля взяла, прыгнув на соревнованиях пловчих с десятиметровой вышки. С началом Великой Отечественной войны Гуля в возрасте 19 лет добровольно пошла на фронт; четвертой высотой для нее стала высота 56,8 под Сталинградом, при взятии которой она героически погибла.

 

Песня о Гуле Королевой

Музыка: Ф. Козицкий

 

По степи летали пули,

Нас хлестал свинцовый град,

Мы назад не повернули,

Мы сражались вместе с Гулей,

Защищая Сталинград.

 

Так споем же, как, бывало,

Пела Гуля средь атак.

Если Гуля запевала,

Канонада утихала

И прислушивался враг.

 

Враг сжимал нас все плотнее,

На свою он шел беду.

Нашей Гули нет смелее,

Мы в атаку шли за нею,

Занимая высоту.

 

Вот она в степи открытой

Наклонилась над бойцом,

Наклонилась — и убита,

Сердце смелое пробито

Черным вражеским свинцом.

 

Дни промчатся огневые,

Отшумит в боях гроза, —

Вспомним штурмы боевые,

Вспомним кудри золотые,

Вспомним нежные глаза.

 

Мы опять к боям готовы,

И, как прежде, за собой,

Нас ведет на подвиг новый

Наша Гуля Королева,

Наш товарищ боевой!

Е. Ильина

 

Песня о Марионелле Королёвой

О девушке страны родной

Мы ныне песнь поем.

Она бойцов вела на бой

И умерла бойцом.

Для мирной жизни рождена,

Для красоты живой.

Все сердце отдала она

Отчизне дорогой.

 

Где голос девушки звенел

И смелый взор пылал,

Росла там жажда славных дел,

Победы дух витал.

Идет, шумит великий час,

Священная весна, —

Марионеллы нет средь нас,

Ушла навек она.

 

Но в сердце каждого бойца

Слова ее горят:

Идти отважно до конца

И не глядеть назад.

И в день, когда заря взойдет

Над Родиной святой,

Тебя прославит весь народ,

Товарищ боевой!

М. Рыльский

 

Баллада о Гуле Королевой

Музыка: Т. Попатенко

 

Огненным росчерком пули

Подвиг нельзя зачеркнуть.

Память о доблестной Гуле,

Песня о пламенной Гуле

Нам озаряет путь.

 

Зажжем, друзья, от солнца золотого

Мы наши песни и мечты!

Ведет нас Гуля Королева

На штурм заветной высоты.

Идут отряды

С Гулей рядом

На штурм своей

Заветной высоты.

 

Алые маки багровей

Там, где пылал Сталинград —

Капельки Гулиной крови,

Отданной Родине крови,

На лепестках горят.

 

Зажжем, друзья, от солнца золотого

Мы наши песни и мечты!

Ведет нас Гуля Королева

На штурм заветной высоты.

Идут отряды

С Гулей рядом

На штурм своей

Заветной высоты.

 

Черное море и Волга

Плещут, и кажется нам:

Гулино сердце не смолкло,

Гулина песня не смолкла —

Вторит седым волнам.

 

Зажжем, друзья, от солнца золотого

Мы наши песни и мечты!

Ведет нас Гуля Королева

На штурм заветной высоты.

Идут отряды

С Гулей рядом

На штурм своей

Заветной высоты.

К. Ибряев

 

Четвёртая высота

Музыка: А. Ярков

Исп. группа Aella

 

Разве тот, кто молод, должен меньше жить?

Ты ответ не знала: некого спросить.

У войны, что за спиной, ни слёз, ни сна,

Но терпеть чужую боль ты не могла.

Только кто возьмет тебя в военный строй?

Нет для женщин места там, где будет бой.

Ты недолго сомневалась, — что ж, пора, —

И на фронт уже спешила медсестра.

 

По разбуженной степи стеною фронт,

Лето плавит до заката горизонт.

Кровь на небе алым шёлком разлилась,

На земле горячей коркой запеклась.

Стоны раненых сильнее канонад,

За спиной и впереди кромешный ад.

Не бросаешь под огнем бойцов своих,

Ты их помнишь и убитых и живых.

 

В мире лютует война,

Ты из сотен одна.

 

Ты не бойся, ветер воет,

Ветер бросит небо оземь.

В эту осень мы возносим

Наши руки к пустоте.

 

Через годы пусть нас помнят,

Мы не струсим, мы прорвемся,

Мы навеки остаемся

На четвертой высоте.

 

Пали мы, врагу открыта высота!

И в атаку, как с обрыва, — ты пошла.

Жарким рана расплывается пятном,

Губы шепчут: «За тебя, родимый дом…».

Мёртвой хваткой уцепились за рубеж —

Не сдаём врагу руины, хоть ты режь.

И не нужно даже золото наград,

Умираем, но не бросим Сталинград.

 

Ты не бойся, ветер воет,

Ветер бросит небо оземь.

В эту осень мы возносим

Наши руки к пустоте.

 

Через годы пусть нас помнят,

Мы не струсим, мы прорвемся,

Мы навеки остаемся

На четвертой высоте.

П. Алиев

 

* * *

Гуля Королева — это для меня была особенная судьба. То посещение Киева, когда мы с ней познакомились, осталось в памяти как волшебное виденье мирной жизни. Я носил его в планшете, записав в стихах:

 

В золотую кипень Киева

Привели меня дороги,

Я тогда узнал, какие вы,

Дни у счастья на пороге.

 

Вздутый северными речками,

Днепр был синим и упрямым.

И цвели каштаны свечками,

Целый город сделав храмом.

 

До зари бродя под кручами

По тропинкам и уступам,

Мы друг друга сладко мучали

Невозможным, недоступным.

 

Безмятежные, влюбленные,

Жили мы в «Континентале»,

Прямо в окна растворенные

Птицы ранние влетали.

 

Было все такое новое,

Словно в первый день творения.

Украинской мягкой мовою

Начиналось откровенье.

 

Чтоб навек остались дороги

Ночи звездные в июне,

Песню о любимом городе

Сочинил мечтатель юный.

 

Он не знал, что окровавленным

Здесь ему упасть придется

И испить воды отравленной

Из разбитого колодца.

 

Он совсем не знал тогда еще

Невеселой киевлянки,

В полк сегодня уезжающей

На грохочущей тачанке.

Е. Долматовский

 

Подруги

Ты просишь, чтоб не про войну

Я написал на этот раз...

Ну, что ж, попробую. Начну:

Я знаю девушку одну,

О ней послушай мой рассказ.

 

Давай мечтать... Пройдет война,

Замолкнет медная труба.

Уедет девушка от нас.

Какую жизнь найдет она,

Как сложится ее судьба?

 

Быть может, майским синим днем,

Когда акации цветут,

Перед распахнутым окном

С веселым юношей вдвоем

Она останется. И тут

Увидит он, что не погас

В ее зрачках огонь беды

И накопились возле глаз

Морщинок робкие следы.

 

Я знаю, он не скажет ей,

Но мысль жестокая мелькнет,

Что горек след военных дней,

Что есть моложе и стройней

И юность коротко цветет.

 

Не девушку мне будет жаль,

А юношу. Когда б он знал,

Как старит воющая сталь...

Не знает, так поймет едва ль,

Как жалок он пред ней и мал.

 

А мы видали на Дону,

Как с ношей девушка плыла.

«Он ранен. Он пойдет ко дну,

Не дотяну... Не дотяну...»

Но дотянула и спасла.

Шинель, как камень, тяжела,

Ручьем течет с нее вода...

Когда она бойца несла,

Такой красивою была,

Что не забуду никогда!

 

Случалось быть в таких местах,

Где пуля ищет твой висок.

Без спроса в сердце входит страх.

И вдруг, затерянный впотьмах,

Услышишь женский голосок.

Связистка с трубкою сидит:

«Ольха... Ольха... Мой позывной».

Придет на смену страху стыд,

Отвага в сердце закипит,

И снова мужество со мной.

 

Навеки в памяти бойца

Она прекрасна и чиста,

В простых чертах ее лица

Не увядает красота.

Прости, я обещал тебе

Не про войну вести рассказ.

Но мы в огне, но мы в борьбе,

И места нет другой судьбе,

И песен нет других у нас.

Е. Долматовский

 

Четвёртая высота Гули Королёвой

Посвящается Гуле (Марионелле) Королёвой,

Герою Великой Отечественной войны.

(9.08.1922 — 23.11.1942.)

 

Не женское, верно, лицо у войны,

Но скольких сестёр милосердия

Война забрала из когорты живых,

Навечно отправив в бессмертие!

 

У каждого в жизни своя высота.

Четыре их было у Гули,

Но стала четвёртая подвигом — та,

Что жизнь прервала вражьей пулей.

 

Она добровольцем ушла на войну,

Оставив сынишку на маму,

Да только домой не вернулась к нему...

Такая нередкая драма!

 

И вот — санинструктор, на передовой.

А сводки с фронтов всё тревожней.

Хороший товарищ и друг боевой,

А сердцем — где мама и Ёжик*...

 

Весёлая, смелая — средь храбрецов

Недаром любимицей стала:

Так пела, читала стихи для бойцов,

Спасала, в бою помогала.

 

Получен приказ: — Захватить высоту

На подступах к Сталинграду!

И Гуля опять на переднем посту:

Выносит из страшного ада

 

Полсотни бойцов! — Потерпи, дорогой!..

Всё яростней рвутся снаряды,

Уж двадцать часов продолжается бой!

Всё меньше товарищей рядом...

 

Убит командир. Пулемётчик затих,

Стрельба на мгновение смолкает.

И Гуля, с земли автомат подхватив,

В атаку бойцов поднимает,

 

Врывается первой в немецкий окоп —

Пятнадцать убитых фашистов!

Смертельная рана. Последний вопрос:

— За кем высота? — еле слышно,

 

И кончились силы... — Ребята! Вперёд!

За Гулю! За Родину нашу!

Пришло подкрепленье, и сходу берёт

ЕЁ ВЫСОТУ полк уставший.

 

Награда — посмертно, но память — жива,

И вечная слава по праву:

Мамаев курган. Золотые слова

Сияют на Знамени Славы!

 

* Ёжик — так Гуля звала своего сынишку Сашу.

В. Жукова

 

Гуля Королёва (поэма)

 

Две первые высоты

Когда Москва в сентябрьском шумном гуле

Плескалась бархатистою жарой,

На свет явилась крошечная Гуля

Под башенных курантов звонкий бой.

 

С судьбою, будто с хлесткою волною,

Ей суждено в сражение вступать.

Тренировать большую силу воли

И побеждать, все время побеждать!

 

Хоть девочке прожить всего придется

Каких-то двадцать, только двадцать лет,

Взойдет над миром трепетное солнце

Высоких, удивительных побед.

 

… Упрямый конь чудил на киносъемке,

На землю сбросить всадницу хотел.

Но под упрямым натиском девчонки

Он птицей пролетел через барьер.

 

Полгода сложных кадров за спиною.

Роль Василинки — сердцем прожита.

На Гулю как на юного героя

Равняться разом стала вся страна.

 

Но школа доставляла огорченье:

Пропущенных уроков — не объять!

И вновь свое недетское терпенье

Приходится в стальной кулак сжимать.

 

Не месяц и не два сидеть до пота,

Учебою заполнен весь досуг.

Пусть за окном чудесная погода,

Учебник — самый лучший Гулин друг!

 

Экзамены сданы все на «отлично»,

И с плеч свалилась тяжкая плита.

Трудом упорным и заслугой личной

Далась вторая в жизни высота.

 

А впереди — артековские зори,

Медведь-гора, походы и костры.

И синее рокочущее море,

И звезды небывалой красоты.

 

Но главное — друзей нашла здесь много,

Которых полюбила горячо.

Вся ребятня шагала с Гулей в ногу,

Ценя ее надежное плечо.

 

Ни у кого не прячась за спиною,

Училась за поступки отвечать.

Вела себя отважно и достойно,

За слабого умела постоять.

 

Третья высота

Вот неприступной кажется стеною

Площадка десять метров над водой.

Но Гуля с вышки прыгнула героем,

Усилье снова сделав над собой.

 

В комочек сжалась и пружиной гибкой

Из оборота с точностью вошла

Легко, не сделав ни одной ошибки,

В глубины вод знакомого Днепра.

 

И вновь, в вожатских хлопотах заветных,

Частенько забывая о себе,

Всю теплоту своей натуры светлой

Дарила Гуля щедро детворе.

 

Жила, как будто знала, что однажды

В привычный мир ворвется вражья рать.

И ты одним дыханием, отважно

Родную землю станешь защищать.

 

Четвертая высота

Военный май. С сынишкой, как во сне,

Перед уходом села у окошка.

Ей девятнадцать. Двадцать — на войне

Исполнится под страшною бомбежкой.

 

Долгожданной тишиною

Наконец-то окутан блиндаж.

Вместе с Гулиною рукою

Беспокойно бежит карандаш.

 

Пишет почерком детским,

С характерным нажимом.

Просьба к маме:

— Пришли фотографию сына.

 

Медсанбат, боевые ученья

На «отлично» сдала стрельбу.

И на лошади (с былым-то уменьем)

Я прилично скакать могу.

 

Зачислили в актерскую бригаду,

Даем концерты, ездим по частям.

Хоть рвутся мины и визжат гранаты,

Мы дух бойцовский поднимаем там!

 

Бьём из винтовок и из пулеметов

По вражеским окопам, блиндажам.

Сурова к нам ноябрьская погода —

Все время дождь со снегом пополам.

 

… Три месяца я на передовой,

Ведем бои за Дон, за Сталинград.

И знаем только твердое: — Вперед!

Ни полшага не сделано назад.

 

Бодра и здорова. Когда идет бой,

Нахожусь в самом жарком месте.

Если что, то знайте: умру как герой.

Жизнь отдам за родину честно.

 

Присвоили мне старшего сержанта,

Не в первый раз в разведку выхожу.

Из окруженья вырвались недавно.

Товарищами — очень дорожу.

 

Живем мы здесь не днями, не часами.

Минутами, мгновеньями живем…

В землянке нашей звездными ночами

Друг другу песни мирные поем.

 

В короткие минуты передышки,

Писала снова весточки домой.

И мысли о родителях, сынишке

Ей грели сердце на передовой.

 

Последняя (четвертая) высота.

За Дон и Волгу хлестко разгорелись

Жестокие, смертельные бои.

Повсюду запах крови, душной гари

И стонущей, израненной земли.

 

Снарядов визг и самолетов вой.

Летели бомбы со звенящим ревом.

Но, заслоняя раненых собой,

С врагом сражалась Гуля Королева.

 

Преодолев сомнения и страх,

Бросалась храбро в ледяные волны,

Переправляя на своих плечах

Тяжелораненых на дальний берег Дона.

 

… Война несла лихие испытанья

Порой в горящий факел превращала.

Лишь волевое самообладанье

Не раз сержанту выжить помогало.

 

Былая пригодилась здесь сноровка:

Уменье плавать и скакать в седле.

Все детство, юность были подготовкой

К решающей, последней высоте!

 

Был дан приказ:

— Высоту надо взять

решительным наступленьем.

Любой ценою ее удержать,

Пока не придет подкрепление.

 

…Каждый шаг на тяжелом пути

Стоил целого километра.

Помощь раненым оказав,

По врагу Гуля била метко.

 

Ворвалась в окопы, врага

Уничтожив броском гранаты.

— Не занять ему никогда

Высоты, уже нами взятой!

 

Как некстати, внезапно рукав

Наполняется чем-то горячим.

Неподвижною стала рука…

— Ничего, пустяки, не заплачем!

 

Командир убит наповал,

И в живых осталось так мало.

Ну а враг опять наступал

И вонзался змеиным жалом.

 

Стиснув зубы, забыв про боль,

Приготовив еще гранату,

Повела бойцов за собой

Королёва из медсанбата.

 

— Я на штурм иду! Кто за мной?!

Самой первой пошла в атаку.

Очень важен был этот бой

Для победы под Сталинградом.

 

Пробежала и вдруг упала:

Тяжкий камень мешает вздохнуть.

Окровавлена гимнастерка —

Пулевое ранение в грудь.

 

Застонала, рванулась отважно:

— Так скажите, чья высота?!

— Обязательно будет нашей,

Обещаем тебе, сестра!

 

…На ресницах и на бровях

Холод вьюжных снежинок не тает.

В непривычно застывших глазах

Безутешное небо рыдает.

 

Кровью наших солдат залитая

Дружным натиском вновь взята

Та последняя, знаменитая

В жизни Гулиной высота!

 

… Боевые друзья над гробом

Молча головы опустили.

Вот знамена поникли скорбно,

Гулко грянул салют над могилой.

 

Десять раз прогремели орудья,

В стан врага устремляя снаряды.

— Гулю мы никогда не забудем!

Отомстим за нее, ребята!!!

 

… Здесь весной зеленеет трава,

Умываясь росой под утро.

Здесь степные поют ветра

О дивчине своей златокудрой.

 

Той, что землю родную любя,

В полный рост поднялась без страха.

И сквозь стену сплошного огня

Повела за собой в атаку…

 

Почти девчонка. Только двадцать лет,

Но каждый шаг ее — рывок в бессмертье.

И эти звезды Гулиных побед

Тебе и мне по жизни ярко светят.

Т. Анипкина

 

Гуля Королева

Она была обычною девчонкой —

Веселые глаза, косая челка,

Задорно улыбалась просто так,

Любила танцы, гладила собак.

 

Таких девчат по матушке России

Полно. Забавных и красивых,

Доверчивых и строгих, озорных,

И эта ода об одной из них.

 

Страна жила. Трудились и мечтали,

Растили хлеб, баюкали детей.

Когда из бомболюков вдруг восстали

Десятки тонн со свастикой смертей.

 

Разверзлись небеса стальным ударом.

На пашни мирные родимой стороны

Фашистская орда горящим палом

Обрушила страдания войны.

 

И корчилась земля от мук кровавых,

Пылало небо, жирный черный дым

Застлал поля сражений небывалых,

Ведь Вермахта орел непобедим.

 

Машина смерти шествует по трупам,

Сметя живое на своем пути.

Сопротивляться? Это просто глупо!

Рабами жить! Возле сапог ползти!

 

Поставить на колени захотели,

Распять народ славянский на века.

Казалось удалось, почти у цели,

Да только хрен вам! И кишка тонка!

 

Святая Русь от края и до края,

Сильна любовию сынов и дочерей.

В тяжелый час отмщения, карая

Они пройдут дорогою смертей.

 

Не посрамивши честь отцов и дедов,

Спасавших Родину любимую свою

В годину лютую разбойничьих набегов,

И не предавших в гибельном бою.

 

Не победить ту девочку с глазами

Мадонны Дрезденской, которая сама

Оброненное подхватила знамя

И поднялась солдат за ней стена.

 

Они ушли в последнюю атаку,

В иной предел, в надзвездную страну.

Осенний дождик тихо в лица плакал,

Смывал войны кровавую канву.

 

В последний миг предсмертного покоя,

Что виделось девчонке на земле?

Малыш смеется, небо голубое,

Любимый рядом и парад в Москве...

 

Не дожила, как двадцать миллионов,

Развеянных за пять проклятых лет.

Недолюбила. Нет таких законов,

Чтоб оправдать страшнейшую из бед.

 

Непобедимая нацистская армада

Рассыпана трухой у стен Кремля.

Кто к нам с мечом, тому запомнить надо-

Родит героев русская земля!

В. Мамедова

 

Высота Гули Королёвой

Есть улица такая — Гули Королёвой.

Конечно, всем знакомо это место.

Но в честь кого ту улицу назвали?

И чем была та девушка известна?

 

Марионелла — Гуля Королёва —

Одна из тех, кого война врасплох застала.

Идти на фронт спасать свою страну —

Решенье это ключевым для Гули стало.

 

Во времена войны в сорок втором

На поле боя санинструктором попала.

Под непрерывным вражеским огнем

Бойцов самоотверженно спасала.

 

Когда же командир её погиб,

Встав в полный рост, оставшихся солдат

Вперёд вела, на вражеский окоп.

Отведал враг тогда наших гранат.

 

Она смертельно ранена была

Видать, у Смерти попросив отсрочку.

Исполнить долг. Закончить все дела.

В задании боевом поставить точку.

 

И боль не чувствуя, не думая о жизни,

Не слыша ничего, лишь сердца стук.

Вела неравный бой с врагом отчизны,

Пока оружие не выпало из рук.

 

Про подвиг этой молодой девчонки.

Не все, возможно, слышали и знают.

Но теперь имя Гули Королёвой,

Фасады многих зданий украшает.

 

Имя той девочки, что смело и отважно

Шла в бой и за собой вела людей.

Той девочки, которой после смерти даже

Остаться удалось на высоте.

Е. Ляпина

 

Героям Сталинграда. Гуля Королёва

Шёл бой за подступ к Сталинграду,

Чернело небо от огня,

Насквозь пропитанная кровью,

Стонала, плакала земля!

 

Бил пулемет, не умолкая,

Фашистских гадов наповал,

И вдруг затих и пулеметчик,

Сраженный, раненый упал.

 

К нему инструктор медсанбата

Рванула, чтоб перевязать,

Но было поздно, он не дышит,

И больше некому стрелять!

 

И целясь, Гуля Королёва

У пулемёта залегла,

А немцы двигались всё ближе,

Уж на Дону сгущалась мгла...

 

Вдруг Гуля видит командира,

Он ранен, белый снег в крови,

Бросается к нему на помощь:

— «Голубчик, милый, потерпи!»

 

Огонь повсюду, мины рвутся,

Едва успев перевязать,

Фигуры серые на чёрном, ползут,

Её не испугать!

 

Враги крадутся, словно крысы.

И командира чтоб прикрыть,

Метнулась снова к автомату,

И метко начинает бить,

 

А немцы залегли от страха,

Но пулемётный диск пустой.

— «Иди же, фриц, ко мне поближе!

Гранатой разберусь с тобой!»

 

«Нет, нет, врагам мы не сдаёмся,

Врагу живой меня не взять!»

Осталось ровно две гранаты,

И надо точно их кидать!

 

И точно в цель гранату бросит,

И с облегчением вздохнёт!

И в том бою, на поле боя,

Полсотни раненных спасёт!

 

Осколком ранят командира,

И Гуля ранена сама,

Но за спиной земля родная!

Сын, мама...

Родина! Страна!

 

Ждут подкрепления уж скоро,

Идёт уже неравный бой!

И Гуля крикнула:

— «В атаку! Вперёд, солдаты!

Кто со мной?»

 

И поднялись за ней солдаты,

Чтоб высоту ту удержать!

Но ранена смертельно Гуля,

Здесь на века теперь лежать!

 

И на Мамаевом кургане,

На знамени то имя есть!

Медсанинструктор Королёва,

И тех имён не перечесть!

Г. Рахманова

 

Четвёртая высота

Посвящается подвигу двадцатилетней медсестры медико-санитарного батальона 780 стрелкового полка 214-й стрелковой дивизии 24-й армии Гуле (Марионелле) Королевой.

 

Она мечтала стать известною актрисой,

И ей от Бога уготован был талант,

Чтоб с придыханьем ждать свой выход за кулисой,

Затем блистать при свете рамп, как адамант.

 

Но у судьбы свои стратегии и планы,

И изменить её актриса не вольна.

В один из дней ушли в багровые туманы

Мечты-иллюзии с известием: Война!

 

На фронт девчушка попросилась добровольцем,

И в Сталинград была отправлена с утра...

Дарила раненым спасенье, словно солнце,

На поле боя волевая медсестра.

 

В тот день ноябрьский был бой, страшнее ада,

Перемешалась с кровью мерзлая земля.

Она шептала: «Потерпи, родной, так надо!»

И командира волокла из-под огня.

 

А мины рвались, выгрызая в почве дыры.

«Ещё немножечко!» — стучала мысль в висках...

Шальная очередь прошила командира,

Он умирал у медсестрички на руках.

 

«В атаку, братцы!» — пересохшими губами

Шептал комбат, борясь с агонией, в бреду, —

«Идёт подмога, скоро будет вместе с нами...

Нам нужно штурмом взять крутую высоту...»

 

И вдруг замолк с открытым ртом на полуслове,

Стеклом смотрели в небо сизое глаза...

У медсестры с руки стекала струйка крови,

А по щеке ползла предательски слеза.

 

Задело руку? Тоже пули виноваты...

Девчушка взглядом вмиг окинула окоп:

Вокруг неё лежали мёртвые солдаты,

Лишь горстка выживших... Её пробил озноб...

 

Встав в полный рост, она сквозь грохот прокричала:

«У нас здесь, братцы, не окончены дела!

И есть приказ от командира, для начала!»

Затем сама солдат в атаку повела.

 

Неслась, как вихрь, свинец даря из автомата,

Одной из первых спрыгнув в вражеский окоп.

Патроны кончились. В расход пошли гранаты.

Шёл бой с фашистами практически «лоб в лоб».

 

«Держаться, братушки! Подмога очень близко!

Комбат дал слово, хоть не верит и никто...»

Но от чего-то опустилось небо низко...

А пули тело превратили в решето.

 

Когда, казалось, в сердце места нет надежде,

А безысходность бьёт наотмашь и под дых,

Пришла подмога и вернула дух, как прежде,

Лишь голос девичий в сражении затих...

 

Её нашли средь трупов в вражеском окопе,

Смертельно раненной... С улыбкой на устах.

Холодный день стал непомерно светл и тёпел,

Исчезла боль, ушли смятение и страх...

Н. Великолепная

 

* * *

Лист клёна упал на асфальт

И вспыхнул горячим костром

На площади серой, как сталь,

С домами со всех сторон.

 

Лист клёна упал не один,

С ним рядом упал другой.

Вдруг подошли две ноги,

И листья обнялись с рукой.

 

Девчушка шла в первый класс,

Их положила в тетрадь.

Добро только сделать раз,

Чтоб добрую жизнь начать.

 

Был сорок второй — война,

Бои шли за каждую пядь.

Как в детстве нагнулась она

Не лист, а бойца поднять.

 

На вспаханной взрывом земле

Горела пожаром кровь —

«Прошу передать жене,

За Родину пал Петров»!

 

— Молчи! — она шепчет бойцу, —

Неправда! Ты будешь жить!

Струится пот по лицу,

Нет силы, но надо спешить.

 

И снова вперёд ползёт,

Ей кажется, стонет земля,

Спасён медсестрою взвод,

Но ей отдыхать нельзя.

 

Отряд подняла на врага,

Последнее сделав добро, —

Четвёртая высота

Рук тёплых взяла тепло.

 

Война уж давно позади,

На кладбище птицы поют,

Сентябрь желтизной насорил

На памятник и на скамью.

 

Старушка к скамье подошла,

Присела, на фото взглянув, —

На мать смотрит дочь, не дыша,

Забыть не давая войну.

В. Мухачёв

 

* * *

Была весёлой, энергичной,

Играла в прятки, разбивалась в кровь,

Но не стонала и не плакала,

В душе её жила любовь.

Любила сильно маму, папу,

Любила всех и всё вокруг,

Ей солнце улыбалось ласково

И был у Гули один друг.

 

Любила Гуленька собаку,

Поила и кормила,

Гуляла с ней по улице,

С ней дома говорила.

А вечером, забившись в угол,

Подолгу рисовала,

Всё то, что видела вокруг,

Она изображала.

 

Шли годы, и она взрослела,

Смотрела с папой, как в кино

Играли знаменитые артисты,

И тоже это было ей дано.

Она снималась в фильмах и играла,

И узнавала мир кино,

Могла бы быть известною актрисой,

Пришла война. Нет, не дано...

Т. Каргаполова

 

Четыре высоты

Посвящается Гуле Королёвой

 

Четыре высоты, четыре жизни —

Барьер, экзамен, тот прыжок, война.

Последняя, забравши столько жизней,

Не пощадила девочки она.

 

Марионелла, Гуля Королева

Работала, училась и жила

И высоту за высотою брала,

Но жизнь так оказалась коротка.

 

Вот высота, вот первая преграда!

Дочь партизана я теперь.

Актрисой стала слишком рано,

Кино-завесы приоткрыла дверь.

 

Но что же делать, здорово отстала

От класса, посвящая жизнь кино.

Переборю себя, впервой не стало.

Ни разу я не выгляну в окно.

 

Экзамен позади, с кино прощаюсь,

Но чем же заниматься мне сейчас?

В прыжках возьму, и чемпионкой стану,

Хоть страшновато было в первый раз.

 

Здесь тоже стойкость мне нужна. Характер.

Попробуй, прыгни в эту глубину!

Но побеждала, и теперь не стала

Бояться прыгать в тишину.

 

Но школа кончилась, всю ночь гуляла.

Теперь мне нужно выбрать цель пути,

Чтоб время в жизни даром не пропало,

Должна целенаправленно идти.

 

Казалось бы, вот счастье близко.

Нашла себе я дело по душе.

Могла бы быть советскою артисткой,

Но предпочла пустыню я игре.

 

Казалось, жизнь такая длинная…

И можно много так всего успеть…

Но вдруг напали на страну фашисты,

И мирной жизни той пришел конец.

 

Война. Апрель. И Гуля Королева,

Оставив матери сынишку своего,

Ушла на фронт и не боялась

Погибнуть ради сына, для него.

 

Война. Июль. А Гуля Королёва

Опасности в глаза смотрела уж не раз.

Но лишь храбрее с каждым разом стала

И храбрости училась каждый час.

 

Война. Сентябрь. Гуля Королева

Бойцам не раз уж жизнь спасла.

Все для других она старалась,

Свою жизнь так не сберегла.

 

Война. Ноябрь. Бой под Сталинградом.

Видала смерти Гуля уж не раз,

И как герой, она свою приняла

И пала смертью храбрых ради нас.

 

И вот последняя, четвертая преграда.

Барьер, преграда, высота, война.

Но кто же знал, что бой под Сталинградом —

Последняя для Гули высота.

 

Остался маленький сынишка сиротою,

У матери-старушки дочь мертва.

И смеха доброй девушки веселой

Теперь мы не услышим никогда.

 

Четыре высоты, четыре жизни —

Барьер, экзамен, тот прыжок, война.

Последняя, забравши столько жизней,

Не пощадила девочки она.

Л. Дорофеева

 

Марионелла, как её назвали родители, родилась 9 сентября 1922 года в Москве в семье режиссёра Московского камерного театра Владимира Даниловича Королёва и сотрудницы кинофабрики Госкино, актрисы Зои Михайловны Метлиной. Но сложное и редкое имя не прижилось. За гортанные младенческие звуки «гу-ли» все ее прозвали Гулей. Ей самой нравилось так представляться. Поэтому «Марионелла» осталась только в официальных документах. Девочка росла подвижной. Носилась по комнатам, прыгала, танцевала, проказничала. Друзья родителей шутили: «Не Королёва, а «королева бала». Чувства Владимира Королева сохранил его дневник.: 05.03.1925. «Ночью иногда вдруг слышишь: топ, топ, топ. Гулька босиком, в одной рубашонке бежит ко мне на диван — «Скучно одной спать» и залезает спать, уткнувшись в подмышку».

30.05.1925. «Девка разбитная страшно. Ревнива безумно — до матери, до меня никому не дает дотрагиваться. Очень веселая, энергичная, самостоятельная. Кокетлива вовсю — от зеркала не оторвешь. Стащит у матери пудру и намусолит себе лицо как мукой, любит прихорашиваться, рядиться в тряпки. Носится по дорожкам, падает на колени, расшибается в кровь, вопит, вскакивает и опять несется дальше. Характер бушующий, но любит, чтоб поцеловали где больно».

29.03.1926. «Гулька первый раз заработала 2 рубля — снималась в кино у режиссера Ольги Ивановны Преображенской в картине «Каштанка».

18.04.1927. «Осенью пошла в детский сад. Общий отзыв — обаятельная очень, но нет сил с ней справиться от проказ. Была в церкви — всюду разгуливала, обобрала свечки с паникадил; делала это как очень важное, серьезное дело. Много рисует — с увлечением. Выучила азбуку. Прекрасно говорит стихи. Тон разговора неподражаемый — такие выковыривает словечки… Раз попалась на проказе: в кухню вынесли на подносе рюмки (у соседа были гости). Гулька — тут как тут, налакалась вина из разных рюмок. Видно, пила с удовольствием. Опьянела и развеселилась — без умолку смеялась, танцевала, читала стихи и т.п. Гулька очень добра — много самых заветных сластей раздает ребятам с радостью».

28.10.1931. «Во что это все выльется? Что-то будет из нее? Упорство у нее есть. Пожалуй, своего она добьется. Увлекается сильно. Горяча. Вместе с тем весела очень. Пожалуй, беспечна. Что будет? Какова ее судьба?»

Ее мать, Зоя Михайловна Козицкая-Королева позднее вспоминала: «Очень рано у Гули проявились основные черты характера: она не плакала от боли, не капризничала, была заразительно весела, настойчива в преодолении трудностей, которые ей приходилось встречать. Кажется, первыми ее словами после «мама», «папа» были: «Гуля», «сама!» И она совсем не испытывала чувства страха, а если он и закрадывался в ее душу — она его побеждала. Сама себя переубеждала: «Правда, темнота хорошая? Теплая, тихая!» На прогулках Гуленька не пропускала ни одной собаки, чтоб ее не погладить. И ни одна собака ее ни разу не укусила: так нежно, так властно клала она ручку на головы животных».

Маленькая Гуля часто была с отцом на съёмочной площадке. В три года снялась в эпизодической роли в фильме «Каштанка», в пять лет сыграла эпизод в фильме «Бабы рязанские». В возрасте 12 лет снялась в главной роли Василинки в фильме «Дочь партизана». Ей пришлось основательно готовиться, учиться ездить верхом на лошади, бать препятствия. В том же фильме Гуля исполняла песню, в которой звучали такие слова: «Жизнью своей защищать любимую Отчизну пойдем мы все, как один». Через много лет эти слова стали пророческими, и Гуля выполнила свою детскую клятву. За роль в фильме получила путёвку в пионерский лагерь «Артек». В 1936 году на экраны вышло ещё два фильма с участием Королёвой «Я люблю» и «Солнечный маскарад». В картине «Я люблю» она играла Варьку, внучку пожилого шахтера, который погибает в одном из эпизодов. Гуля настолько вжилась в роль, что актер Александр Чистяков, игравший роль шахтера, сам чуть не разрыдался, когда почувствовал на своей руке ее горячие слезы. Но у славы были свои минусы. Съёмки под проливным дождем и многочисленные дубли в холодном болоте привели к ревматизму и гнойному отиту. К тому же из-за кино Гуля постоянно отставала в учебе. Попробовав этот нелегкий актерский хлеб, Гуля не стала после школы связывать свою жизнь с искусством. Так шаг за шагом формировался её характер — прямой, честный, стойкий, цельный. И каждая победа над своей слабостью становилась новой высотой.

Ее радостное детство омрачил развод родителей в 1932 году. Она скучала по отцу, постоянно с ним переписывалась. С 1932-го начинаются путешествия Гули по Союзу. Эривань, Одесса, Киев... Мама работала в разных городах — дочка меняла школы. Актриса и режиссер разошлись интеллигентно и остались в теплых отношениях. Отец вскоре женился на коллеге-актрисе Варваре Метлиной. Спустя несколько лет мать Гули Зоя Михайловна вышла замуж за украинского композитора Филиппа Козицкого. Она жила в семье, где царила творческая атмосфера и всегда был мир музыки и счастья. Несмотря на развод, супруги общались, встречались, переписывались, заботились о дочери. И таким поведением сумели создать для Гули среду, в которой она ни минуты не сомневалась в правильности родительского решения. И в их безусловной любви. Гуля безгранично любила своего родного отца: этим дочерним чувством буквально пропитаны ее письма. С отцом, несмотря на расстояния и невозможность жить вместе, у девочки отношения были более теплые и доверительные, чем с матерью. Гулины письма к отцу нежные, с неизменным желанием именно с «пусинькой» делиться всем самым сокровенным. Радостью и бедой. Переживаниями и удачами.

1932 г.

«Напиши, нашел ли себе ботинки...»

«Страшно жалко, что галоши, о которых ты так хлопотал и заливал, оказались малы. Ботинки в галоши не влезают, так что я не хожу гулять, а доктор велел».

«Мы очень волнуемся, не болен ли ты. Спасибо за сахар, он еще у нас тянется».

«Мама лежит, у нее плеврит, я письмо пишу за нее. Она очень волновалась, что ты прислал 50 руб., ведь у тебя у самого, вероятно, ничего нет... Я это время себя плохо вела, мало занималась, но с завтрашнего дня даю тебе слово хорошо вести себя».

«Я очень по тебе соскучилась, хочется к тебе в Москву, поговорить обо всем... Ну хватит, поболтала зря и ладно, теперь поговорим по-серьезному. Зачем ты прислал 75 руб., ведь у тебя у самого нет денег, ведь ты без работы? Скоро пришлем тебе посылку».

1935 г.

«Папочка, я надеюсь, что в картине «Я люблю» я буду лучше играть, чем в «Партизанской дочке»... Ездил ли ты на метро? Хорошо там или плохо?»

«Дорогой пусинька, пожалуйста, не думай, что я зазнаюсь... Знаю, что я играла плохо, и уж очень много меня чествуют за это... Пусинька, сшили мне пальто «реглан», купили в Торгсине носочки, сшили платьице из той красной материи, что мы купили в Москве, оно вышло очень хорошенькое, купили две пары туфель — одни белые на резиновой, а другие коричневые — кожаные».

«Папчик, ты, пожалуйста, береги себя и сделай все, чтобы вылечить тебя. Папочка, если тебе нужны деньги, то напиши, вышлем, сколько сможем».

«Пусинька, хочется в Москву, к тебе, я так по тебе соскучилась, как никогда... Ну целую тебя крепко, крепко. И легко — в больную руку, так, чтобы не было больно».

«Мама хочет переводиться на работу в Киев — это хорошо. И еще думает менять московскую квартиру на киевскую — вот это, по-моему, зря, потому что потом Киев на Москву мы уже не поменяем».

«Ты спрашиваешь, считаю ли я Мцыри героем? Я тебе отвечу, что нет. Он хотел на родину, он рвался туда, он как бы хотел пожертвовать собою за свою родину, но ведь он этим ее не спас, и эта жертва была, по-моему, совершенно ни к чему».

«Папочка, посоветуй, что мне купить маме к 31 декабря (31 у нее день рождения), пусик, как ты думаешь, что. И где мне на это деньги достать?»

«Первым делом я пишу тебе, чтобы ты мне не присылал денег маме на подарок, зачем зря тратить деньги на покупное, когда ей будет гораздо приятней, если я ей вышью чего-нибудь!.. Папчик, как я рада, что не буду сниматься в этой картине, потому что я выросла, а то уж очень плохой режиссер попался: я его совсем не понимаю, не живу тем, что он мне объясняет...»

«Папочка, могу тебе сообщить новость: мама вышла замуж. Я ведь тебе говорила, что это так будет, ну, вот и вышло».

В жизни девочки-подростка появился муж мамы — украинский композитор Филипп Козицкий. Ситуация сложная во всех смыслах. Но из писем Гули не видно, что ее напрягает изменившееся семейное положение матери. Она нежно называет отчима Пылыпкой. И беспокоится о нем, кажется, не меньше, чем о родителях. Года через два в ее письмах появится обращение еще к одному человеку — второй жене отца Варваре Ивановне, которую, повзрослев, Гуля станет ласково называть «Варюшей». И опять в детских строчках — только забота, нежность, поддержка. И ни капли обиды.

Гуле страшно не хватало общения с отцом. А матери не всегда удавалось справиться с жизненными коллизиями и эмоциями. Рассказывая о себе, девочка упоминает неурядицы в семье. Без особых подробностей. Без злобы. Но все-таки с недовольством. Что мама без спроса брала ключи от ящика и вытаскивала «Варюшины» письма. Что «со всеми этими домашними скандалами заниматься было очень трудно, поэтому в знаниях была некрепка», оттого и пошла в гидромелиоративный. Вероятно, временами было непросто. К тому же Гуля часто болела, меняла школы и должна была заниматься дополнительно, чтобы не остаться на второй год. И все-таки детство ее было интересным, насыщенным. Хотя и коротким. Уж больно рано она повзрослела.

1936 г.

«Папочка! Почему в «Пионерской правде» не писали, что «Сережа Стрельцов» — твоя постановка? А Н. Сац?.. Папочка, если бы ты только знал, как я хочу тебя видеть, ты себе просто этого не представляешь... Пусинька! Напиши мне поскорей и побольше, а то мне скучно».

«Мама постарается достать тебе или путевку в санаторий, или курсовку с тем, чтобы ты жил у нас, а все процедуры принимал там... Если мы не сумеем..., думаю, что ты просто приедешь к нам отдохнуть. У нас море и воздух, и хорошее питание, летом будет очень много фруктов».

«Видала кинохронику, в которой показали наш прием у Молотова. Папа, если бы только слыхал, как я взвизгнула, когда увидела наших ребят, я прямо заорала на весь театр и осталась еще раз на сеанс, только чтобы посмотреть эту хронику».

1937 г.

«Большое спасибо, что ты прислал деньги, они нам очень и очень пригодились, потому что я больная. Ты только не волнуйся..., ничего страшного..., болят суставы..., но сейчас мне значительно лучше. Папочка!.. Вот лежала сегодня ночью и думала о тебе, вспоминала тебя веселого, когда ты напевал песенку из «Веселых поросят» и пританцовывал, и мне так захотелось к тебе».

«Я пока занимаюсь в восьмом классе... Хочу поступить в военную школу, она меня приучит к дисциплине, которой, как ты знаешь, у меня нет».

«Каждый день перед уходом в школу смотрю на твой портрет, который стоит у меня на этажерке и стараюсь вспомнить все твои привычки».

1938 г.

«Ни о какой покупке костюма и посылке нам денег даже не думайте... Буду стараться к весне выйти на все хорошие отметки, чтобы действительно заслужить поездку в Москву».

Зоя Михайловна в письмах непременно называла бывшего мужа «Володюшкой», его жену — «дорогой» и «милой». Благодарила за заботу о Гуле. Просила не посылать денег, «пока Володя болеет» и «не покупать ничего Гуле». Тут же рассказывала о «недобитой сволочи», «организованной травле», разоблачении гадов, о том, что пришлось дать дворнику 25 рублей, чтобы отстоял ночь в очереди за «расхожими туфлями», и о покупке «Пылыпке» швейцарских часов за двести рублей, с изумительным механизмом — взамен украденных... А в это время ее дочь продолжала скучать по отцу.

«Есть у нас такое недоразумение, как домработница, которой платят деньги, а она ничего не делает... У меня большая радость. Меня приняли в комсомол, осталось пройти только райком... Получил ли ты мои фотографии? Я сейчас ничего не снимаю, так как мне негде проявлять, а в комнате мама опять начнет ругаться. Ох, жисть моя, жестяночка!.. Хочется к черту куда-нибудь уехать. Поехала бы к тебе жить, да и у вас дела плохие, и такую обузу, как я, вряд ли вы захотите принять... думаю, сейчас начнется работа в комсомоле, он займет большую часть моего времени».

«9 февраля меня утвердил райком ВЛКСМ, и в тот же день меня приняли в бассейн в прыгательную группу... Я когда вылезла на семиметровую вышку..., думала, что я убьюсь, но... хорошо прыгнула... Бассейн чудный, мраморный, светлый... Если бы ты только знал, какая гордость быть комсомолкой... Чувствуешь всю ответственность, на тебя наложенную».

«У нас случилось огромное несчастье: сегодня ночью был арестован Пылыпко. Из НКВД пришли 3? часа ночи и забрали его. Был обыск, все проверили. Довольно-таки неприятно. Ох, и что это будет теперь? Везет нам, как утопленникам. Я боюсь, чтобы из-за того, что арестовали Пылыпка, с работы не сняли маму. Ты знаешь маму с ее нервами и сердцем, боюсь, чтобы чего-нибудь не случилось... Мне, наверное, кроме того, что буду учиться, придется идти сниматься, так как здорово будет туго с деньгами».

К счастью, ситуация с Филиппом Емельяновичем благополучно разрешилась. Вскоре он вернулся домой, и Гуле не пришлось думать о хлебе насущном.

«Я, конечно, большая свинья, что так долго не писала... На деньги, что ты прислал, мама добавила с Пылыпком еще, и я купила себе серого цвета мировое пальто... Вчера пошла и постриглась под мальчика, думала, что мне будет плохо, но оказалось, очень хорошо, даже уши мои лопоухие не торчат... Я на будущий год буду кататься на беговых коньках и выступать на соревнованиях. Во!.. Видал ли ты папанинцев? Если видал, то напиши, как это было».

«Из тех денег, что ты прислал, я уплатила за телефон, электричество, домработнице. Сегодня писала русское сочинение, если не наделала грамматических и синтаксических ошибок (чего не может быть), то я думаю, будет «отлично».

«Ура! Ура! Ура! Не какнула на алгебре, все решила правильно! Еще одно осталось пережить — это устная геометрия... На этой-то я, наверное, какну и какну основательно. Папочка, что будет, если я какну? Ой же и дрефлю! Ой, дрефлю!»

В перерывах между экзаменами Гуля не забывает попросить отца купить ленинградские босоножки с венским каблучком, «которые стоят рублей 20, не больше». И тут же изображает их, комментируя: «Ну и рисунок же у меня вышел! «На смех курам», «пузырек под абажуром». Веселой и самоироничной модницей Гуля останется до конца своих дней. Даже на фронте будет сожалеть о том, что не захватила с собой платьица и вынуждена все время ходить в сапогах.

1940 г.

«С Алешкой живем дружно... Конечно, надо начинать самостоятельную, целеустремленную, полную радости, энергии и ответственности за обоих жизнь... Пока дополнительной работы не достали, это нас очень опечалило, мы еще не теряем надежды ее найти». Это одно из последних «мирных» писем Гули отцу.

Гуля всегда была человеком удивительно позитивным и жизнерадостным, несмотря на множество трудностей, развод родителей, болезни, переезды с места на место. Все прочили девочке большое актерское будущее, однако после школы, в 1940 году, она поступила в Киевский гидромелиоративный институт. Стремительный студенческий роман перерос в скорый брак: уже через полтора месяца после знакомства дочери Владимир Данилович получил телеграмму от 15 октября 1940 года: «Расписались в ЗАГСе. Целуем Гуля, Алексей». Из сопоставления различных источников вырисовывается следующая картина. Первым мужем Гули стал Алексей Пятаков. Муж злоупотреблял алкоголем, и брак быстро распался. Незадолго до войны она вышла замуж вторично — за Аркадия Казанского, бывшего, по одним сведениям, её однокурсником, а по другим — курсантом военного училища.

Когда началась Великая Отечественная война, Гуля, ожидавшая ребенка, с матерью и отчимом эвакуировалась в Уфу. Там 14 августа 1941 у нее родился сын Александр, которого все в семье стали ласково называть «Ежиком». Еще не оправившись от тяжелых родов, Гуля получила похоронку на мужа. Оставив сына на попечение своей матери, ушла работать в госпиталь, получила звание санинструктора. Она дарила раненым не только заботу своих рук, но и солнечное настроение: пела песни, читала стихи, заведовала больничным клубом. Но Гуле этого было недостаточно – она рвалась на фронт.

Герой Советского Союза, генерал-лейтенант, бывший командир 214-й стрелковой дивизии Николай Бирюков в своих воспоминаниях писал так: «Больше всего нас смущало, что Гуля была матерью грудного ребенка, маленького Ежика, как она звала сына Сашу. В памяти предстает высокая, молодая, с энергичными веселыми глазами женщина, умолявшая меня у выхода из штаба (это было в Уфе, где формировалась наша дивизия) принять ее добровольцем, взять на фронт. Так жаждала она поквитаться с врагом, отомстить захватчикам за поругание фашистами родной Советской земли! И добилась своего. Военкомат дал ей направление. Оставила на попечение матери ребенка и явилась в дивизию, надела форму красноармейца. Вспоминаю все это и думаю: кто дал Марионелле, совсем еще молодой женщине, такую исполинскую силу, столько воли, смелости, морального заряда, устремленности к победе? Что она, разве была каким-то великаном? Но ведь в ее поступках, в ней самой как бы олицетворялось наше героическое время».

Королёва добилась того, что ее назначили санинструктором в медико-санитарный батальон 780 стрелкового полка 214-й стрелковой дивизии 24-й армии. Перед отправкой на фронт 214-я стрелковая дивизия почти два месяца провела в Сталиногорске (сейчас Новомосковск), где получала вооружение и вела интенсивные тренировки и подготовку к переброске на фронт. Весной 1942 дивизия отправилась на фронт в район Сталинграда. Уже весной 1942 года она попала вместе со своим подразделением в Сталинград, где стала свидетелем и участником обороны города и его окрестностей. Однажды на пересыльном пункте медсестра Гуля встретит своего давнего знакомого по Артеку, где отдыхала в 1936 году – Рубена Ибаррури, сына легендарной Долорес... Через неделю после встречи Рубен героически погибнет в боях, удостоившись посмертно звания Героя Советского Союза.

Бойцы очень любили добрую, открытую девушку, она не только выносила раненых с поля боя, но всячески поддерживала их, общалась с ними, писала письма их родным. Гуля любила петь, выступала с агитбригадой. Особенно ей нравилась «Землянка», которую «Комсомолка» опубликовала еще весной 42-го. На фронте санинструктора Королеву, запомнили все, кто хоть раз встречался с ней. Она всегда оказывалась в самой гуще событий, сражалась бесстрашно и отчаянно. Спасла сотни жизней, десятки бойцов переправила через Дон, тысячам своих товарищей подарила надежду и веру в будущее. Она рвалась в бой. Не пряталась от пуль. И рассказывала в письмах родным о военных буднях. Чтобы дать понять родным, в каком месте она находится, не выдав при этом военной тайны, Гуля прибегала к такому методу. Если она говорила про Гулю, то подписывала письмо «Марионелла», если же про Дотьку (так в детстве родители звали Гулю), то ставила подпись «Гуля».

 

Начало мая 42 г.

Дорогой папочка!

...Я добровольно ушла в Красную Армию. Сейчас мы в Подмосковье (Сталиногорске), скоро выедем на фронт. Работы много. Первое время с непривычки тяжеловато. Сейчас привыкла. Все вошло в свою колею. Зачислена я в медсанбат, а прикомандирована к политотделу дивизии, так как при нем есть бригада актеров, и я состою в ней. Настроение замечательное, хочется поскорее на фронт... Считаю, что в такое время, как сейчас, нельзя сидеть сложа руки и валять дурака. Надо завоевать себе право на жизнь.

...Это письмо передаст тебе старший политрук, редактор нашей дивизионной газеты товарищ Акифеев. Как Варюша? Как ее дела? Где работает?

...Была на ученье в поле пять суток. Таскала «раненых», была связной: пригодилось мое умение ездить на лошади. Ноги себе стерла в дым, но ничего. Еще, правда, прихрамываю немножко, зато большое чувство удовлетворенности сделанного тобой дела. Нашему отделению была вынесена благодарность от командования за отличную работу.

Пишите чаще. Я отброшу свою лень и тоже буду часто писать. Целую вас обоих крепко-крепко.

Гуля.

Скоро будут карточки готовы, обязательно пришлю.

 

9 мая 42 г.

Ехали хорошо, весело. Холодновато было, ну да ничего. За дорогу я совсем охрипла. Сейчас говорю только шепотом. Это пройдет быстро.

Побывали здесь немцы. Население рассказывает разные ужасы. Все носит следы пребывания немцев. Господи, сколько мерзостей они наделали! Не искупить им своею черной кровью те зверства, которые они наделали на нашей земле.

Как вы там? Как Ежулька? Крепенько, крепенько его от меня поцелуйте, приласкайте. Очень жалею, что не взяла с собой какое-нибудь платьице: все время быть в форме очень тяжело, особенно в сапогах... Хочется скорей на передовую, чтобы гнать и гнать этих паразитов...

Пишите мне по адресу: Почтовая полевая станция 1682. Клуб. Королевой. Целую всех крепко-крепко.

Гуля.

Сфотографируйтесь с Ежиком и вышлите мне его карточку.

 

1 июня 42 г.

Дорогой папулька!

Сегодня получила твое письмо. Большое, большое спасибо тебе за него. Оно мне доставило огромное удовольствие и очень обрадовало, что с тобой все благополучно.

Жалко, что Акифеев никого вас не застал, он бы мог вам рассказать обо мне. А то ты прав, написав мне, что я очень скупа насчет описания своей жизни. Но что тебе писать? Учусь. Изучаю оружие. Хожу на стрельбище. Стреляю. Первое упражнение сдала на «отлично». Вот если бы и остальные сдать так же, было бы здорово. Если представляется возможность, езжу на лошади. Выполняю поручения по комсомольской линии. Настроение бодрое, веселое. Хочется скорей на фронт, чтобы бить этих мерзавцев и вздохнуть им не давать. Ездим по частям, даем концерты. Бойцы принимают очень хорошо. После концертов настроение какое-то удовлетворенное, появляется сознание выполненного долга.

...Очень скучаю без Ежика. Как увижу где малыша, так и встает сынишка перед глазами. А иногда ночью проснусь, и мне кажется, что он со мной рядом. Наверное, уже сам под стол пешком ходит. Очень бы хотелось его увидеть... Все мечтаю похудеть, но, к сожалению, ничего не получается. Как у Варюши дела? Как здоровье? Получили ли от наших весточку? Пиши мне чаще. Целую вас обоих крепко-крепко.

С горячим боевым красноармейским приветом

Гуля.

 

13 июня 42 г.

Папулька!

...Ты просил меня почаще писать тебе. Хочу быть аккуратной и стараюсь писать тебе настолько часто, насколько это возможно. У меня все в порядке. Живем в чудном лесу, сплю в палатке, здоровье пока замечательное. Только одно плохо — скучаю без мальчонки, страшно хочется его видеть и очень волнуюсь за него...

Ну, привет Москве. Пишите. Целую.

Гуля.

 

20 июня 42 г.

Папулька!

Получила твое письмо, за которое тебе очень благодарна. Оно и порадовало меня и кое-чему научило. Ты, конечно, скажешь, что я лентяйка, что отписываюсь открытками. Но ты не сердись на меня, потому что у нас очень много работы. Ведь мы вот-вот должны выехать на фронт. Я сейчас временно в медсанбате, работа тоже живая, интересная. Страшно хочется скорее на фронт. Пиши мне побольше и почаще. С таким нетерпением ждешь почтальона и страшно разочаровываешься, если тебе ничего нет...

Гуля

 

6 июля 42 г.

Дорогие мои!

...Побольше пишите о Ежике. Я очень скучаю без него. Умоляю прислать его карточку... Вы себе не представляете, какая радость получать письма, находясь все время в напряженнейших боях. Весточки от родных вливают новую энергию, волю, зовут на новые боевые подвиги. Тут и так много волнений. Поэтому не надо добавлять волнения о вас всех. Пишите. Целую крепко.

Гуля.

Ежулька, расти большой и здоровенький. Учись скорее писать, чтобы ты мог сам мне писать. Ведь мать сейчас уже командир Красной Армии, защищает твой покой и сладкие детские сны.

 

13 июля 42 г.

Папулька!

Получила твою открытку. Удивляюсь, что не получаешь моих писем. Я пишу тебе все время. Ничего нового тебе сейчас написать не могу. Пишу тебе с дороги. Едем мимо Сталинграда, наверное, там и опущу тебе открытку. Жарко адски, мечтаем о дожде. Настроение замечательное. Пиши мне почаще. Сейчас трудно писать. Когда приедем на место, напишу побольше.

Гуля.

 

6 августа 42 г.

Папулька!

Вчера отправила тебе открытку, а сейчас вот есть время написать письмо. Как тебе написать — не знаю. Много есть чего порассказать, да всего не напишешь. Деремся мы здорово. Все время гоняю на машине по передовой, забираю раненых. Минута затишья — читаю бойцам, рассказываю. Есть у меня карточка, посылаю её тебе. Это мы снимались в пути. Береги ее, она у меня единственная и напоминает мне о многом. Когда-нибудь в другой раз напишу. Не раз уже бывала под бомбежками и под обстрелами. Первое время как-то не по себе было, а сейчас ничего, привыкла.

...Прут сволочи к Дону. Ну, а мы их косим и косим. Не гулять им, мерзавцам, по донским степям.

Давно от тебя ничего не получала. Далеко мы сейчас от Москвы. Очень мне обидно, что не удалось съездить в Москву, — это я сама виновата, прошляпила. Меня потом наш генерал ругал за это. Один раз, говорит, ехал, хотел тебя взять, да куда-то умчалась на лошади. А я как раз взяла его лошадь и поехала на стрельбище, километров за двенадцать.

Я тут три ночи не спала подряд; ты думаешь, хоть маленько похудела? Ничего подобного. Как ни в чем не бывало. Ты не сердись на меня, если долго не получаешь писем. Не думай, что я по лености своей не пишу. У нас, знаешь, бывает такое время, что вздохнуть некогда, не то что сесть написать письмо. Я была одно время в медсанбате, он от передовой так километров и пяти, но, как я уже писала, все время ездила на передовую. Сейчас я на командном пункте. Если езжу на передовую, генерал ругает. Говорит, чтоб потерпела немножко, что мне предстоит еще очень большая работа. А мне не терпится.

Как бы хотелось хоть часок побыть с тобой. Письмо у меня, должно быть, очень бессвязное. Потому что мысли прыгают, и никак их не утихомиришь. А толком ничего так и не написала. Вот я тебе сейчас пишу, а снаружи кричат: «Воздух!». Сейчас обстреливать подлец начнет. Низко спускается. Заход делает. Ухнула зенитка. Ну, говорила, —строчить будет. Строчит гад. Ну, ладно. Ему долго не летать! Не тут, так малость подальше собьют. Закурю я сейчас за тебя хорошую папироску. Опять курить начала. Но теперь, я думаю, ты мне простишь и ругать не будешь.

Вот и сейчас генерал уезжает на передовую. Просилась— не берет. Стоит надо мной и смеется, что я тебе пишу. Пожаловаться тебе разрешил, а брать — не берет. Тут каких-нибудь четыре километра. Возьму лошадь да поеду, а то и пешком пройдусь. Пора кончать. Получила задание, правда, не боевое, бегу выполнять. Получай мой крепкий жизнерадостный фронтовой поцелуй.

Гуля.

Р. S. Все-таки выклянчила, берет с собой.

 

8 августа 42 г.

Папочка, как только свободная минутка, стараюсь ее использовать, чтобы тебе написать. Из Уфы, кроме одной открытки и письма, до сих пор ничего не получила. Очень волнуюсь, как там они, что с Ежиком. Может, ты что-нибудь получил от них, напиши, пожалуйста. Мне страшно хочется хоть на минутку увидеть Ежика. Он, наверное, уже совсем большой. Вот уже четыре месяца промелькнуло, как я его не видела. Выехала весной, и вот на носу уже осень. Карточка, которую ты должен был получить в предыдущем письме, сфотографирована по дороге из Узловой к Дону. Рядом со мной, справа от меня, стоит наш генерал.

Ехали замечательно, настроение у всех было бодрое. С нетерпением ждали приезда и первого боя. «И грянул бой». Нет, не будучи в боях, не испытав на собственных плечах всех трудностей, невозможно почувствовать до конца радость победы. Когда бойцы идут в атаку, когда катится раскатами «ура», не знаешь, не помнишь ничего. Перед тобой только поле боя, и ты следишь, следишь за каждой точкой на бесконечно расстилающейся перед тобой степью до боли в глазах. Там кто-то упал, посылаешь санитаров, летишь сама. И ни свист снарядов, пуль, мин, ни строгие окрики не в силах тебя остановить. Тело становится каким-то невесомым, и только тогда, когда машина, груженая ранеными, выезжает из зоны обстрела, напряжение становится меньше. Но глаза всматриваются в глубокую синеву неба: нет ли там «рамы» или другого крылатого стервятника. Ведь у тебя бесценный груз — люди, жизнь которых доверена тебе, а минута невнимательности к машине грозит быть расстрелянной или сожженной. При виде все приближающейся черной точки останавливаешь машину, маскируешь ее предусмотрительно захваченными ветками, так как не везде в степи ты найдешь кустарник, помогаешь ходячим выйти и залечь в канавы, углубления. Залезешь обратно в кузов к тяжелораненым и, держа наготове верный ППШ, начинаешь им что-нибудь, рассказывать, чтоб не столь долго длилось время. А сама не перестаешь следить за тревожным небом...

Сколько хочется написать, объяснить тебе, но всего не напишешь. Да и на бумаге выходит как-то не так, как на словах. Зовут на КП, кончаю писать. Пиши чаще. Чаще и побольше.

 

22 августа 42 г.

Могу тебе написать письмо. Я на дневном отдыхе, т. к. меня здорово оглушило. Полчаса ничего не слыхала, потом прошло. Сейчас только сильная головная боль. Нахожусь все время на самой передовой, несколько раз ходила в разведку, последний раз окружили автоматчики, еле вышла. Много за это время пережито, много перевидано.

Бойцы проявляют невиданное геройство. Много потеряно боевых товарищей и друзей, но от этого еще больше ненависти к врагу, еще больше ярости, пламенно-благородной ярости. Если останусь жива, буду пробовать написать книгу, очень много накопилось интересных эпизодов. Писали о героических защитниках Севастополя, теперь будут писать о героических защитниках Дона.

Только что над нами разыгрался воздушный бой. Наши молодцы! Здорово щипают перья немецким стервятникам! Скоро опять пойду на передовую. Тебе пишу, а все мысли около своих ребят. Сейчас там идет бой, я от передовой линии примерно километрах в пяти. Ничего нет приятнее, когда после жаркого боя бойцы соберутся и в минуту передышки немного поболтают, посмеются. Если бы не адская головная боль, я еще утром ушла бы, но уж очень сильно голова болит. Немецким снарядом меня оглушило, примерно метрах в пятнадцати ухнул, а может, и ближе.

От тебя очень давно ничего не получала. Из Уфы за все время еще в Узловой получила письмо и открытку, а больше ни гу-гу. Очень волнуюсь за них. Им пишу, но не знаю, получают ли они мои письма. Получила письмо от Дотьки. Она еще под Сталинградом, но должна эвакуироваться.

Как вы, что поделываете? Как у вас в Москве? Пиши подробнее и побольше. Ведь здесь это такая радость — письма от вас. Надо кончать, а то немец опять нас начинает минами стегать. А я хочу еще домой успеть написать. Получил ли ты мою карточку?

Гуля.

 

26 августа 42 г.

Ну что тебе написать? Сижу в блиндаже на передовой. Вокруг свистят мины, снаряды, пули, но к ним уже так привыкла, что не обращаю внимания. Писать почти нечего. День идет за днем, продвигаемся вперед. Ведем жестокие бои, а больше писать, повторяю, нечего. Зато когда-нибудь вспомнить будет о чем. Много специфических терминов, разных фронтовых названий орудий. Например, у немцев есть минометы, которые они стараются противопоставить нашей «катюше». Но это, конечно, бессильные потуги. В одной из очередных своих глупых листовок немец написал, что на нашу «катюшу» у них есть «ванюша», что пора их поженить. Наши ребята на это ответили, что до «катюши» у них слишком ум короток, а если женить, то у немцев калыма не хватит. Самое смешное, что, когда «ванька» стреляет, он отчаянно хрипит, как несмазанные ворота. Поэтому его выстрелы напоминают отчаянные вопли о помощи.

Много интересных людей встречала за это время. Давно не получала от тебя писем, так как ты пишешь на медсанбат, а я сейчас в полку. Мне говорили, что на мое имя там много писем, но получить оттуда я никак их не могу: медсанбат находится от нас на 20 километров глубже в тыл. Пиши мне по адресу: Действующая армия, ППС, 1682, 780 СП, штаб. Королевой.

С горячим фронтовым приветом из самого ада огня

Гуля

 

10 сентября 42 г.

Папулька! Ты просил, чтобы я тебе чаще писала. Вот села тебе писать, а что писать, не знаю. День бежит за днем, идут жестокие бои за Дон, за Сталинград. Деремся отчаянно. Наш полк получил уже две благодарности от Военного Совета армии. Деремся так, чтобы завоевать гвардейское звание. Много работаем, все время на передовой, все время среди людей. Очень хорошо встречают красноармейцы. Ходила в разведку. Бывала в перепалках. Не раз на волосок от смерти, но, как говорится, смелого пуля боится, смелый умирает один раз, а трус — несколько раз.

 

10 сентября 42 г.

Дорогие мои!

...Получила письмо от Гули, ее часть где-то западнее Сталинграда, в общем, мы с ней на одном фронте. Ребята дерутся отчаянно. Когда приходишь в окоп, поговоришь, объяснишь, что спрашивают, — они с такой радостью встречают. Страшно приятно сознание того, что ты подняла дух у ребят, доставила им удовольствие, сказала теплое слово.

Пишите, дорогие, чаще. Очень неприятно не получать от вас ничего.

Марионелла.

 

15 сентября 42 г.

Папулька! Сегодня, 15-го, получила твою открытку от седьмого. Большое-большое тебе за нее спасибо. Ты пишешь, что я очень ёрзаю и почта не успевает за мной. Ерзала-то я ёрзала, но в пределах нашей дивизии, так что почтовая станция все время одна и та же. Получил ли ты мое письмо с карточкой? Напиши мне. Если будет еще карточка, я тебе ее обязательно вышлю. Некогда сейчас заниматься этими делами. Дотька все там же, я получила от нее письмо. Пока не думает никуда выезжать. Вот уже два месяца, как наша дивизия и наш полк, в особенности, ведут напряженнейшие бои.

Ходила несколько раз в разведку. Один раз окружили автоматчики, еле выбралась от них. Местность уж больно поганая — степь. Нигде не спрячешься. Ни кустика тебе, ни деревца. Но я все же вышла и еще раненого вынесла.

Подала заявление о том, чтобы меня приняли в кандидаты. Вчера было партбюро, но уйти в тыл не могла. Уже все рекомендации есть, боевая характеристика тоже: «Товарищ Королева в условиях боя показывает личный пример храбрости и геройства». У меня уже на личном счету свыше 30 бойцов и командиров, спасенных мной, т. е. перевязанных и вынесенных с поля боя. Как только выяснится, я тебе напишу.

...Напиши еще раз моим в Уфу, узнай, что с Ежиком, я о них ничего не знаю. Узнай хоть ты мне, что с ним. Я очень, очень волнуюсь. Целую.

Гуля.

 

20 сентября 42 г

...Бюро парторганизации полка приняло меня кандидатом в члены ВКП(б), еще осталось пройти дивизионную парткомиссию. Сижу вот, тебе пишу. Вокруг шелестят мины, снаряды. Только что «ванька» немецкий дал по нашей высотке очередь. Ничего, только песком засыпало. От противника — каких-нибудь триста метров. Получил ли ты мои письма из В. Рубежного? Эх, много бы можно написать тебе интересных эпизодов, да бумаги не хватит и времени. Вот сейчас кончу писать, пойду на рекогносцировку местности. Вечером, вероятно, допишу. Вероятно потому, что здесь точно говорить нельзя. Можно сказать точно только о том, что фрицев разобьем и что с вверенного нам рубежа не отойдем ни на шаг — это точно. А остальное все — «если будем живы». Но об этом мы не думаем. Мы обязаны быть живы.

Пойду в село, поезжу на мотоцикле. Мотоцикл немецкий, трофейный. Прет здорово. Когда куда-нибудь срочно надо, еду на нем или верхом — у меня своя лошадь Ока, чудная лошадь. Ходит замечательно, я ее через Дон сама переправила. Вместе плыли. Иногда ночью, когда ходишь по ротам, не туда зайдешь. Мы один раз чуть не влетели в немецкий окоп. Да ладно, голоса услыхали. Скорей обратно повернули, а на другую ночь этот окоп заняли и немцев в плен забрали.

Гуля.

Р. S. Дотька там же. Только не в Сталинграде, а западнее. Я от нее часто получаю письма. Пишет, что пока все в порядке. Просит передать тебе привет. Напиши ей обязательно.

 

25 сентября 42 г.

Папочка, дорогой!.. Живу полноценной боевой жизнью нашей части. Если бы эта открытка могла передать тебе те звуки, которые сейчас носятся в воздухе, то, пожалуй, тебе с непривычки стало бы немножко не по себе. А мы и в ус не дуем. Передай мой фронтовой привет и той актрисе, которая прислала мне в твоем письме записочку.

Гуля.

 

Сентябрь 42 г.

Дорогие мои! Сижу в землянке, пишу вам, а вокруг рвутся мины, снаряды. Визжат пули... Уже так к этому привыкли, что почти не обращаем на это внимания. У нас все время идут жестокие бои. Лупим фашистов вовсю. Денег мне, пожалуйста, не высылайте. Мне они здесь совершенно не нужны, да я еще теперь получаю жалование. Вот еще получу за сентябрь и переведу вам рублей 400.

...Вы спрашиваете о рассказе, который я начала писать. Я его кончила и выслала вам. Не знаю, получили ли вы его. Возможно, что он пропал. Ну ничего, жива буду — напишу новый.

...В 56-й квартире живут Коломенские, их сын был вместе со мной, его убили в 20-х числах августа. Зайдите и передайте им. Успокойте. Его звали Юра. Все с собачкой гулять ходил.

Целую Ежульку крепко-крепко в обе щечки и вас всех так же. Получила письмо от Марионеллы, она западнее Сталинграда.

 

Конец сентября 42 г.

Мамулька, родная моя! Наконец-то получила от тебя большое, подробное письмо. Сколько радости оно мне принесло! Как я рада была, что ты мне много про Ежульку написала. Если бы ты только знала, как мне хочется вас всех увидеть, хоть часок побыть с вами! Ты пишешь об отпуске, но это невозможно: слишком горячее и тяжелое у нас время, когда каждый человек на счету. Как мне хочется, чтобы вы почувствовали мою любовь к вам и к Ежу, почувствовали ласку, рожденную среди сражений, под разрывы мин, снарядов, под заунывный свист пуль, под вой сирены самолета.

Ежулька, мой маленький, расти большой и умненький, реже хворай, голубоглазый мой сынишка. Не очень балуйте его, растите мужчиной, не плаксой-девчонкой. Я думаю, что при вашей колоссальной любви к нему вы будете здраво смотреть на его воспитание.

Ну что я могу написать о себе? Кажется, и много могла бы, ведь каждый час жизни полон всевозможными происшествиями. Каждый день бываешь на волосок от смерти... Рвется враг к Сталинграду, все силы бросает на него, но никогда не сломить ему любви народа к своей Родине, к славному Царицыну. Любовь двигает на большие подвиги, а вера в свою победу и правоту окрыляет и поддерживает эту любовь.

 

...Ожог ноги уже прошел. Правда, заживал он больше месяца. Но если бы было время пойти в санчасть, то дело было бы быстрее. А обожглась я так: когда повела в наступление, наступила на бруствер одного окопа, а там была бутылка с горючей жидкостью, она у меня и взорвалась под ногой, облила меня, и я загорелась. Моментально сняла с себя сапоги, брюки, затоптала, и когда ко мне подбежали саперы с лопатами, чтобы закопать меня, т. к. затушить жидкость можно, только прекратив доступ воздуха, я уже натягивала на себя брюки, а вот сапог уже никак не могла надеть, потому так и пошла дальше и только после боя сделала себе перевязку.

Ты спрашиваешь о моей должности. Сейчас я на должности санинструктора...

Спрашиваешь, как встретила день рождения. У нас как раз был очень жаркий бой, и в мою честь целый артполк и артиллерия нашей части дали залп по немцам, не одну сотню уложили. А вечером, когда все успокоились, мы в землянке поужинали. Причем наш повар испек несколько пирогов и на одном из них написал: «Будущему гвардейцу».

В день рождения Ежика тоже было дано несколько залпов, а когда собрались ужинать, пришлось отбивать довольно яростную контратаку немцев. Атака была отбита и, кроме того, занят один населенный пункт. А потом ко мне бойцы подошли и сказали, что это они совершили в честь рождения Ежа.

Очень сроднилась со всем своим полком. А традиции нашего полка боевые. Мы нигде не сделали и полшага назад, а знали только одно слово: «Вперед!»

 

30 сентября 42 г.

...Вчера пришел к нам фотограф. Если получится, то сейчас же вышлю тебе снимок что-нибудь. Вчера пошла в одну роту по переднему краю. Думала, не дойду. А вот цела. Дом у нас земляной, надежный, врыт глубоко в землю. Навалено много сена. Вечерком мерцает огонек лампы, слышится песня. И уютно-уютно становится. Ребята сидят, смеются, что-нибудь вспоминают. Все собираюсь написать тебе подробное письмо и никак не найду столько свободного времени.

 

5 октября 42 г.

Дорогие мои!

Ну конечно же, получила ваши карточки. Вид у вас обоих уж больно плохой на них. Особенно у Варюши.

...Ты просишь описывать случаи. А я боюсь их начать описывать, так как очень увлекусь, а потом ты получишь письмо, наполовину перечеркнутое. В один из солнечных дней июля прибыли мы в деревню Н. На рассвете забрались в большую конюшню — и повозки, и люди. Легла я рядом со старшиной, заснули. Сколько спали, не знаю, проснулись от воя сирены и взрыва бомб. Стекла сыпятся, штукатурка летит. Весь сарай ходуном ходит. Я толкаю старшину и говорю: «Ты хоть перед смертью закурить дай». — «Уйди ты, не до этого»... Но все-таки закурили. Прошла волна налета. Выскочила, собрала раненых, перевязала, кого — в подвалы, кого — в щели. И вот он как начал нас прочесывать с пяти утра, мы пошли в наступление.

Я пошла с батальоном. Только вышли на наблюдательный пункт — немцы летят. А наш НП как раз на высотке да еще плохо замаскирован. Не успели, залезли это мы в щель. Самолеты его развернулись и давай чесать! Смотрим: один на нас пикирует. Да они еще, гады, для морального воздействия сирены включают. Воют препротивно. Шмякнул одну — пыль столбом, засыпало нас. Слышим: только воет над нами, да звенят при полете бомбы. Как бомба разорвется! Смеемся: «Мимо». Кончилось. Смеркается. Пошли дальше. Пули визжат. Мины при разрыве жалобно воют: тю-ю-ю. И получилось у нас ночью такое положение, что со всеми связь прервалась. Приходят с правого фланга, говорят: группа автоматчиков прорвалась, к вам в тыл заходит. С левого фланга тоже не благополучно. Связных всех разослали. Никого не осталось. Послали всех связь восстанавливать. «Дойду», — говорю. Пошла. Над головой сетка из трассирующих пуль — красивое зрелище! По дороге подобрала раненого с ружьем. Его тащу да ружье тяжелое, да еще у меня на боку автомат. Но дотащила. Связь восстановлена. А ночь темная — хоть глаз выколи. Местность незнакомая. Пришла обратно в батальон. Взяли пленного. Отвела и его.

Много, много за эту ночь дел было. А днем я еще ребенка перевязывала — шесть месяцев мальчонке. Мать убило, а ему спинку осколком перебило. Я его перевязываю, а он на меня такими большими страдальческими глазами смотрит и не плачет, а только тяжело-тяжело вздыхает. Я его перевязываю, а у самой слезы градом льются.

Да всего не расскажешь. Эх, если бы сесть да подробно эту ночь и день рассказать, так часа 4—5 займет. Задание командования в ту ночь выполнили, и деревня была взята.

Подружка у меня есть, но в другом полку. Часто бываем друг у друга. Посылаю тебе карточку. В середине — майор Монапов, заместитель командира полка.

...Если удастся, попрошу нашего комиссара послать меня на курсы политруков.

...Пишите мне по новому адресу: «Действующая армия» добавлять не надо, а то доходить не будут. 1682 полевая почта, часть 6. М. В. Королевой.

 

18 октября 42 г.

Дорогие мои!

...Очень обрадовалась Ежиным каракулькам. Жду с нетерпением его карточки. Но вы все собираетесь, и никак не вышлите ее мне. Вы все же поспешите. Ведь здесь живешь минутами. Посылаю вам свою рожицу. Только вы не пугайтесь, я, ей-богу, не такая страшная. Этот снимок сделан после одного очень горячего боя. Но, как видите, у меня далеко не изможденный вид. Я думала, что на мою полноту хоть бой подействует. Ничего подобного, никакого впечатления. Я часто пою одну песню, очень мне слова нравятся: Ты теперь далеко, далеко. Между нами поля и леса. До Уфы мне дойти не легко, а до смерти — четыре шага.

Вот и сейчас я сидела и пела ребятам, потом мне принесли открытку. Ветер завывает, свистит. Ночь. Где-то между облаками мелькает луна. Фрицы позабирались в окопы (они ночи боятся, как черт ладана) и для собственного успокоения строчат из автоматов или по звездам, или в пустое пространство, так как не знают, куда стрелять.

Сегодня целый день с ночи сижу в роте, беседую с бойцами. И так как днем сюда подойти невозможно, то открытку мне доставили только сейчас. Вчера была в деревне. Сидели с одной связисткой в кухоньке. Рядом разорвался снаряд, изрешетил осколками всю кухню. Девушку ранило и все лицо осыпало песком да с такой силой, что он глубоко въелся под кожу. А мне опять ничего. Я прямо удивляюсь. Мне везет, везет, да, кажется, когда-нибудь так повезет, что и света не увижу...

 

19 октября 42 г.

Папулька, дорогой! Ты мне писал, что на какой-то неделе не получил от меня ничего, а теперь я тебе пишу, что на этой неделе от тебя ничего нет. Зная твою аккуратность, мне это что-то подозрительно. Получил ли ты мою карточку? Наконец-то у меня наладилась, конечно, относительная связь с Уфой. Там все в порядке. Еж здоров, бегает, играет, научился драться.

У меня пока ничего нового нет. Все те же бои за каждый вершок Советской земли. О здоровье моем не беспокойся. Я пока совершенно здорова, но что будет в следующую минуту, сказать не могу. Сегодня осенний день, противный, и мне почему-то привязался романс: «Жалобно стонет ветер осенний». Я его сегодня целый день пою. Ужас как воют мины и пули, всем нам уши прожужжали. Что-то не пишется мне сегодня.

Гуля.

 

24 октября 42 г.

Дорогой папочка! За последние дни ничего нового у меня нет. Сейчас маленькое затишье... У нас шел снег, правда, тут же растаял, но все же это был настоящий снег. Какая погода у вас в Москве?

...Да, можешь меня поздравить: меня приняли кандидатом в члены партии. Ты знаешь, я очень, очень люблю свой полк, и куда бы я ни пришла, везде меня встречают с любовью и бойцы, и командиры. Если бы мне пришлось расстаться с полком — это было бы для меня большой трагедией. Я знаю всю жизнь полка до самой мелочи. Волнуюсь за каждую неполадку. И за свой полк, где бы ни шел разговор, как говорится, глаза выдеру.

Есть, папулька, у меня один вопрос. Как тебе и писать, не знаю. Любит меня наш командир. Надо прямо сказать: золотой человек. Я его очень уважаю как человека, ценю и люблю как командира... и все. Но любить я его не люблю. И мне очень тяжело и неприятно. Много раз говорили мы на эту тему. Он мне говорит, что и сам не знает, как это получилось. То ли оттого, что мы с ним часто бывали на волосок от смерти, вместе из-под носа у немцев, из-под града пуль вытаскивали раненого нашего комиссара. «А полюбил я тебя, — говорит, — как настоящую, крепкую подругу». Как ни трудно мне было его обижать, но все же я ему сказала, что я его не люблю, но хорошим товарищем, боевым другом всегда буду... Отпросилась я на передовую в полк и вот тут-то и вздохнула полной грудью.

Тут я почувствовала, что нужна бойцам не только как санинструктор, но и как товарищ. Бойцы и командиры со мной делятся своими радостями и печалями, рассказывают о любимых девушках, просят советов, просят написать письма. Помню, в один из боев пошел сильный дождь. У меня не было плащ-палатки. Когда это увидали, ко мне потянулись десятки рук с плащ-палатками. Меня каждый день наперебой приглашают куда-нибудь кушать, стараются узнать, что я люблю, и к моему приходу приготовить. Все это внимание мне страшно дорого. Один взвод хвастается перед другим, сколько я у них была, что рассказывала, сколько спела песен. И если я уделю кому-нибудь больше внимания, чем всем остальным, на меня обидятся сотни. Я напоминаю Таню из рассказа Горького «Двадцать шесть и одна», только, конечно, не с такой концовкой.

У нас в полку есть еще три девушки, две — в сан. роте. Они никогда дальше нее не ходят; и третья — связистка, она тоже никуда не ходит и сидит все время на командном пункте. А я все время среди народа, в подразделениях. Но уж если кого отругаю, то он долго потом передо мной извиняется. Если я день где-нибудь не была, уже звонят по телефону из разных концов. Узнают, что со мной, цела ли.

...Узнав, что меня приняли в кандидаты, все, кого ни встречу, поздравляют. Ты себе не представляешь, как приятно знать, что ты нужна и что тебя любят. Никто во всем полку не позволит по отношению ко мне ни грубого слова, ни вольного движения.

 

25 октября 42 г.

Вчера послала вам письмо. Но так как есть время, решила написать еще... Каждый день перечитываю ваши открытки и письма. И радостно после этого на душе, но в то же время, как думаю о Ежике, как-то тоскливо-тоскливо становится. Хоть бы получить скорее ваши карточки.

...Если бы я сейчас хоть на один час попала домой, то думаю, что мне очень трудно было бы с вами разговаривать: до того мой лексикон обогатился военными терминами. Уже месяц тому назад видела фильм «Пархоменко».

...Как Ежулькино здоровье? Выпрямились ли ножки? Поцелуйте его покрепче и скажите, что мама будет писать чаще.

 

25 октября 42 г.

Папочка, дорогой! Сегодня получила твою открытку от 12 октября. Почему ты мне так мало пишешь? Все открытки. Напиши мне большое-большое письмо, чтобы я его долго-долго читала. Вероятно, мое письмо ты получишь к октябрьским торжествам. Поздравляю вас, мои дорогие, и я уверена, что следующую годовщину мы будем праздновать вместе на освобожденной от немецких оккупантов земле.

Я здорова, бодра. Предыдущее мое письмо было длинное-длинное. Не знаю, понял ли ты чего-нибудь из него. Теперь, после этого письма, ты имеешь о моей жизни в полку больше представления, чем у тебя было. Каждый день, как закон, обхожу все наши подразделения. Когда идет бой, нахожусь в самом жарком месте. Знаешь, мне очень хочется тебя видеть. Я сделала большую глупость; когда мы были в Подмосковье, наши очень часто ездили в Москву, но я тогда еще не особенно обжилась и попросить отпустить меня в Москву не смела. Когда генерал узнал, что ты в Москве, он здорово выругал меня, что я ему не сказала. Он бы дал свою машину, и я бы съездила. Но упущенного не вернешь. Разобьем эту сволочь — увидимся, а если не придется, так знай, что твоя дочь трусихой не была и честно отдала жизнь за Родину.

 

30 октября 42 г.

Папулька дорогой... Ты пишешь, что хоть и подсознательно, но обстановка действует на нервную систему. Конечно, действует. Недаром ведь говорят, что месяц на фронте равен трем годам жизни в тылу во всех отношениях. Если приехала на фронт девчонкой 20-ти лет, то сейчас я уже за три месяца дожила до 29-летнего возраста. Но это все неважно; скорее бы разбить фашистов, тогда мы все помолодеем опять. Мне присвоено звание старшего сержанта, и числюсь я санинструктором, а исполняю роль адъютанта командира полка. По телефону у меня есть свой номер, своя лошадь и т. д. Вероятно, скоро дадут приказом по полку.

...Мне нужна такая работа, которая забирала бы у меня максимум энергии. Есть возможность ехать учиться на общевойскового командира. Вот это—дело. Но мне жаль дивизии и полка, так как обратно к себе попасть не удастся. Так что я сейчас растерялась и не знаю, что делать. Думаю, что останусь в полку. Меня здесь знают, ценят и любят. Я прошла вместе с полком огонь и воду в полном смысле этого слова. Много наших людей, вынесенных мною с поля боя, вернулись опять в свои подразделения. И уйти из полка я, пожалуй, не смогу.

 

30 октября 42 г.

Получила мамино письмо, написанное на пяти открытках, правда, не сразу, а в один день — 3, а на другой день — 2...

...Вчера к нам приезжала делегация из Башкирии. Был Ибрагимов, я написала маленькую записочку Богомольцу. Большое письмо написать вам не было времени. Очень приятно было увидеть людей из Уфы и в то же время как-то смешно смотреть на штатских. За три месяца боев мы уже отвыкли от штатских.

Вы когда-нибудь пришлете мне карточки или нет? Это, в конце концов, бесчеловечно с вашей стороны. Ведь мы живем здесь не днями и не часами, а минутами. Сейчас есть, а через минуту нет. Сколько времени я вас прошу об этом, и вы никак не можете этого сделать... Поздравляю вас, мои дорогие, с праздником.

 

6 ноября 42 г.

Папочка! Что-то нет от тебя весточки. Завтра, 7 ноября, праздник. А у нас жаркая-жаркая пора. Сегодня ночью пойдем ставить красное знамя перед носом у немцев. Там, в нейтральной зоне, есть подбитый танк, так мы на него водрузим знамя. Я тоже пойду ставить. Вчера у нас был просмотр самодеятельности. Отбирали лучшие номера в армию. Наверное, после праздника поедем. Немцы сегодня целый день ведут обстрел. А наши им тоже жить не дают. Недавно была артиллерийская дуэль между двумя батареями: нашей и противника. Наши как дали беглый, так та быстро замолчала, и разведчики-наблюдатели донесли, что смоталась на другое место.

Вчера у нас выдавали ордена и медали. Из нашего полка очень многие получили. День сегодня какой-то серый, пасмурный. Пойду в батальон, попою с ребятами, расскажу им что-нибудь.

 

6 ноября 42 г.

Дорогие мои! Вы себе не представляете, сколько счастья и радости приносят мне ваши письма. Я пью каждое слово ваше, я по несколько раз перечитываю их. Мамочка, большое спасибо за карточку; хоть какая-нибудь, но все же я в любую минуту могу на вас посмотреть.

...Могу ехать учиться, но очень жалко расставаться с частью. Ты все пишешь о том, чтобы я приехала. Мамочка, пойми, что это сейчас невозможно. Если это и можно сделать, то просить об этом неудобно, просто стыдно...

 

9 ноября 42 г.

Папулька, дорогой! ...Вот уже и праздники минули. 6-го числа перед вечером пошла в батальоны. Когда дошла до одного из них, было уже совсем темно. Дождь лил пополам со снегом. Взяла связного и пошла в другой батальон. Темь была такая, что связного, который шел от меня в двух шагах, видно не было. Проблудив часа два, мы, наконец, попали туда, куда нам было нужно. Вошла в землянку; с меня вода течет ручьями, и с плащ-палатки натекло за голенища сапог, поэтому сапоги тоже полные воды. Я все сняла, сапоги поставила к печке сушить, ноги мне завернули в сухие теплые портянки. И давай рассказывать наперебой, как подготовились к празднику. В эту ночь я так промокла и продрогла, что никуда в роты не пошла. На другой день в 6 часов начались звонки по телефону и поздравления. Ушла в роты и вот только сейчас оттуда вернулась. Всюду в землянках лозунги развешены, плакаты. В печурках весело потрескивает огонь. Ночью 7-го устроили целую иллюминацию: открыли огонь из станковых пулеметов, из винтовок трассирующими пулями по немецким окопам и блиндажам. Побеседовала с бойцами, почитала им стихи, кое о чем рассказала, много спели песен.

На другой день пошла в роту, от противника она находится в 80 метрах. Днем пройти туда очень трудно. Я решила пройти — и прошла. Сидела там до вечера, стреляла по фрицам. Одного убила. Вечером пошла в следующую роту. И опять всю ночь бродила. Мороз стоит сильный, озеро и речка замерзли.

 

12 ноября 42 г.

Дорогие мои! Время летит быстро-быстро. Уж семь месяцев, как я вас никого не видела, а кажется, что только вчера выезжала из Уфы. Праздники у нас прошли торжественно. Настроение у всех было приподнятое. Перед носом у немцев поставили красное знамя, я тоже ходила его ставить.

...Отец волнуется: что с вами? Почему вы ему не пишите? Обязательно напишите. Как вы провели праздники? Как Ежулька? Когда вы, наконец, пришлете его карточку? Мне, конечно, очень хочется вас увидеть, но, если даже будет разрешение уехать, — это значит потерять свою часть, а потом в другую мне не хочется. Скоро 8 месяцев, как я в своем полку, мне ужасно больно будет с ним расставаться.

Пишите дорогие, побольше и почаще. Мне ваши письма очень дороги. Целую крепко.

Гуля.

 

13 ноября 42 г.

...В боевых делах я, ей-богу, на рожон не лезу. Сначала взвешиваю все обстоятельства и, если нужно, тогда лезу.

...Из вещей мне надо пока только чулки, можно и носки. Больше пока ничего не надо. Уж из теплых вещей получила: шапку, ватные брюки, теплые портянки и меховой жилет. На днях получу все остальное, а именно: ватную куртку, шерстяную гимнастерку, шерстяные брюки, шерстяной свитер и меховые рукавицы, шерстяные варежки у меня есть. Мой меховой жилет очень легкий и очень теплый, прямо как у бога за пазухой. Насчет того, что у меня нет теплых вещей, можешь не волноваться. Как я уже писала, будет все, замерзнуть не дадут. Я вот о вас беспокоюсь. Ты мне как-то писал, что у Варюши ничего теплого на руки нет, а она их обморозила, и это меня волнует. Вы хоть сами смастерите ей чего-нибудь, пусть будет некрасиво, зато тепло.

От моих из Уфы получаю письма довольно регулярно. Много пишут о Ежике. Парень растет и хулиганит вовсю. За все хватает, бегает, комнату переворачивает вверх тормашками. Чайные ложки, как правило, ищут перед чаем в валенках, его ботинки — в ведре с водой и т. д.

Стараюсь вам писать возможно чаще. Сейчас у меня есть возможность это делать, так я ею пользуюсь. Если в скором времени письма от меня будут приходить реже, не волнуйтесь — значит, много дел.

...Получила письмо от Дотьки. Она живет в Паньшино Сталинградского района. Пока никуда не эвакуировалась. Пишите ей. Я раньше уже писала вам ее адрес.

Целую вас крепко. Гуля.

 

13 ноября 42 г.

Дорогие мои! Все продолжаю получать большое мамино письмо, написанное на открытках.

...Ты спрашиваешь, нужны ли мне носки. Конечно, нужны, но я боюсь, что ты их никогда не свяжешь, ведь с Ежиком столько хлопот. Я часто представляю вас всех дома вместе, как ты и Ежик собирали мне посылку. И так тепло-тепло на сердце становится и уютно от вашей ласки и забот.

Получила письмо от Гули, она живет в селе Паньшино Сталинградского района. Мне письмо переслали через ППС какой-то части, а к ней писать нельзя, так как у них гражданская почта не работает. В общем, она жива, здорова. Если будет возможность, напишет мне еще.

Сфотографировали ли вы Ежика? Я вам, вероятно, уже надоела своей просьбой.

...Если вы от меня будете реже получать письма, чем сейчас, не сердитесь — значит, много дел.

Целую вас крепко. Марионелла.

 

13 ноября 42 г.

...Заиграла «катюша», на время прекратила писание, выбегала смотреть. Ох и здорово же бьет! У нее теперь «сынок» появился, так он лупит еще сильнее ее. На восемьдесят метров воздушной волной убивает, не считая убойной силы от осколков. Немцы, когда «катюша» играет, готовы в преисподнюю провалиться, лишь бы ее не слышать.

Марионелла.

 

За месяц до гибели Гуля фактически отрепетировала последний геройский поступок: «Бились мы за одну высоту. День бились, несколько раз занимали и несколько раз отходили. Крепко там немец засел. Пошла я вытаскивать раненого — близко около немцев лежал. Заметили немцы, решили живой взять. Я ползу и они ползут, а сзади меня огневую пулеметную завесу дали, чтоб на помощь мне не пришли. Назад ползти поздно. Впереди раненый и немцы берут в кольцо. Взяла в руки гранату, решила, что подпущу и гранатами закидаю, хоть побольше их перебью... Тогда я убила двух фрицев... Когда обо мне что-нибудь спрашивают из штаба дивизии, обо мне говорят: «она ведь у нас одна», «чтобы мы делали, если бы ее не стало»... Ты себе не представляешь, как приятно узнать, что ты нужна и тебя любят».

А потом был роковой бой 23 ноября 1942 года, в тот самый день, когда Красная Армия замкнула вокруг врага железное кольцо. И тот бросок в вечность, когда командира скосило, и солдаты, шедшие в атаку на немецкие окопы, замешкались. Уже несколько дней шли отчаянные, ожесточенные бои за высоту 56,8 недалеко от хутора Паньшино. По свидетельству командира 780 стрелкового полка, в котором воевала санинструктор Гуля Королева, майора Евгения Манапова: под непрерывным огнем неприятеля Гуля в этот день вытащила с поля боя около 50 раненных бойцов и командиров вместе с оружием. А когда погиб командир подразделения, она встала в полный рост и повела за собой оставшуюся в живых группу бойцов, хотя к тому времени уже сама была ранена. Ворвавшись первой во вражеские окопы, несколькими бросками гранат она уничтожила 15 немецких захватчиков, затем, вооружившись автоматом, вместе с горсткой уцелевших однополчан удерживала завоёванную позицию, пока не подоспело подкрепление. И даже смертельно раненая продолжала сражаться. До конца.

Двадцатилетняя героиня умирала тяжело, но очень мужественно. О подвиге и смерти Гули писала очевидец санинструктор Зинаида Сачкова: «В ночь с 23 на 24 ноября я была контужена и отправлена Гулей в санбат. Сама же она оставалась на высоте, которую мы назвали: «Будь ты проклята!». Когда я пришла в сознание, бойцы нашей части сказали мне, что Королева ранена, но осталась на высоте. Я поспешила к Гуле на выручку на машине с боеприпасами. Издали я увидела ее с гранатами и автоматом в руках. Она бежала и стреляла, после взятия окопов у немцев. Я побежала к ней, но она вдруг упала. Потом поднялась и опять побежала. Когда я к ней подбежала, она опять упала. Она была без шубы. Я сняла свою и постелила под нее, а другой полой прикрыла. В это время Гуля сказала: «Зинок! А я думала, что не увижу тебя, а ты как в сказке появилась передо мной!». Она подняла руку и показала на высоту, сказала: «Будь она проклята!» Гуля была ранена, кроме ноги, в руку разрывной пулей, так что вся ладонь, кисть была разворочена, потом осколком в голову и, наконец, в грудь пулей около сердца. Когда я ее перевязала, немцы приблизились так, что мне приходилось отстреливаться. Под конец я выстрелила дымовой шашкой и бросила в них гранату. Под прикрытием дыма, мы стали отходить. Гуля крепко держалась за мой рукав. Иногда приходилось ползти, у меня каску несколько раз сбивало, а ушанку я надела на Гулю. Я старалась довести ее до сарая, который и теперь стоит недалеко от ее могилы. Гуля просила меня петь и даже пыталась сама подпевать «Темную ночь» и «Распрягайте, хлопцы коней». Гуля вела себя мужественно. Ни одного слова, ни одной жалобы на ранения и боль. Я посадила ее к себе на колени и держала в полусидячем положении. Видимо, пуля задела сосуды около сердца, и ей стало тяжело дышать. Я плакала, а она меня утешала. Мечтали дойти до Берлина:

— После войны поедем в Москву, к папке с Сашей, походим по Красной площади, потом поступим в мединститут, будем учиться на хирурга. Зинок, если тебе будет трудно, приходи к папке, он у меня хороший. Встретит, как родную...

Все время до самой смерти она была в сознании и говорила, говорила. Потом стала задыхаться… Верно, пневмоторакс. Я ничем не могла ей помочь. Я даже не думала, что лишусь моей дорогой подруги. Вдруг голова ее запрокинулась. Несколько мгновений… И она умерла. До самого конца она была в сознании». (Из книги Елены Ракитиной «Все о Гуле Королевой»). Спасти Гулю Королеву врачам не удалось, от полученных ран она скончалась 23 (24) ноября 1942 года. В тот же день командир 780-го стрелкового полка представил ее к награждению орденом Ленина, наградной лист был подписан и командиром дивизии генерал-майором Н. И. Бирюковым. 9 января 1943 года Решением Военного Совета армии, в которую входила 214-я стрелковая дивизия, Марионелла Владимировна Королева посмертно была награждена орденом Красного Знамени.

Гуля Королева похоронена на Российской улице хутора Сакарка Городищенского района Волгоградской области. На ее могиле стоит железобетонный памятник с мраморной крошкой в форме параллелепипеда метровой высоты, на котором с лицевой стороны высечена надпись: «Марионелла Владимировна Королева (Гуля) 1922–1942 гг». На месте её гибели установлен мемориал, на котором выбиты слова: «Высота 56.8 Четвёртая высота. Здесь 23 ноября 1942 года героически погибла Марионелла /Гуля/ Владимировна Королёва».

Немало способствовал увековечиванию памяти отец Гули Владимир Королев. В 1954 году он передал в дар музею обороны Царицына — Сталинграда имени товарища Сталина документы и трогательные личные предметы вроде клеенчатого браслетика из Воспитательного дома, где 9 сентября 1922 года, в 10.00, родилась Гуля. «Я этот материал собрал, пополнил его подлинными документами, письмами, фотокарточками и высылаю его вам, для музея. Очень прошу вас отнестись к нему с тем же вниманием и заботливостью, с каким я его собирал, начиная со дня рождения, кончая днем гибели Гули. Если что-либо из этого материала по вашему мнению не может интересовать музей, или весь материал покажется вам не нужным, очень прошу вас выслать его мне обратно».

Многие годы Владимир Данилович встречался с пионерами и комсомольцами, интересовавшимися судьбой дочери, выступал на утренниках, посвященных ее памяти, переписывался с теми, кто был с ней знаком. Сын Гули Александр Аркадьевич Королёв-Казанский по возвращении из эвакуации всю жизнь прожил в Киеве, работая анестезиологом. Умер в 2007 году. У него родились дочь Ольга и сын Алексей. Интересна судьба внука Гули... Он из поколения украинцев, воспитанных на идеалах Бандеры и Гитлера. Жаль, что внук бабушки, отдавшей жизнь в борьбе с фашизмом, забыл свою семейную историю... Как и Киев, в котором улицу Гули Королевой переименовали. А с дома, где она жила с матерью и отчимом, сняли мемориальную доску. В городе Ровно на Украине демонтирован установленный ей памятник.

Но память о Гуле Королевой жива: ее имя высечено золотом на знамени в Зале воинской славы на Мамаевом кургане. На территории «Артека» есть памятник под названием «Они были артековцами», где высечена и ее фамилия… В Уфе, на доме, в котором она жила, установлена мемориальная доска. Имя героини увековечено в названии поселка в Советском районе Волгограда, детского лагеря в Волгоградской области. Ее именем названы улицы в Днепропетровске, Волгограде и Междуреченске.

Память победить невозможно. Об этом свидетельствуют книги, стихи и песни, слагаемые о Гуле Королевой. Книгу «Четвертая высота», написанную в 1945 году Е. Ильиной, сестрой Маршака, читали миллионы советских детей. И не только в СССР. Повесть была переведена на многие языки мира. Не раз выходила в нашей стране. Пока родственники писательницы не эмигрировали и у издательств не возникли проблемы с авторскими правами.

Елена Ильина. Четвёртая высота (1945).

Евстратов П. Её звали Гуля. — Волгоград: Нижне-Волжское кн. изд-во, 1973.

Мишаткин Юрий. Письма без марок (Рассказы о письмах Гули Королёвой).

Елена Ракитина. Всё о Гуле Королёвой. — СПб.: Речь, 2019.

Подвиг Королёвой увековечен не только в книгах, но и в фильмах. В 1968 году режиссёром Ией Мироновой была создана телеэкранизация повести Елены Ильиной, получившая название «Гуля Королёва». Главную роль в фильме исполнила Раиса Рязанова. В 1977 году Игорь Вознесенский снял полнометражный художественный фильм «Четвёртая высота». Роль Гули в детстве сыграла Маргарита Сергеечева, взрослой — Ольга Агеева.

 

Читайте также

Письма с фронта Гули Королёвой

Елена Ильина и «Четвёртая высота»

Стихотворения о героях Сталинградской битвы, в том числе о Гуле Королевой

Реальная высота Гули Королевой