Стихотворения, посвященные Сергею Орлову

22 августа — день рождения Сергея Сергеевича Орлова (1921 — 1977), поэта, фронтовика., одного из самых ярких представителей фронтового поколения в поэзии. Его творчество связано с военной темой, с минувшей войной, с ее трагедиями и героикой, подвигом солдат и всего народа. Он всегда оставался на войне — памятью и душой. Подобно другим писателям его поколения, Орлов воспринимал войну как наиболее значительное событие собственной жизни. Михаил Дудин сказал о нём: «Сергей Сергеевич Орлов — солдат и поэт, верный долгу жизни и совести, славой слова своего и подвигом судьбы своей остается в душе- поэзии русского языка, в душе поэзии русского характера». «Его зарыли в шар земной…». В советские годы стихотворение с этой поразительной строкой, написанное им в 1944 году, знали миллионы. Судьба Сергея пересекалась с Челябинском, у него есть стихи, посвящённые нашему городу, где он учился в танковом училище в годы войны. Человеческая и творческая судьба возносила его на вершины славы, обжигала горьким военным пламенем, одарила любовью, дружбой и чутким памятливым сердцем.

Сергей родился 22 августа 1921 года в небольшой деревушке Мегра Череповецкой губернии (ныне Белозерский район Вологодской области). Позже село было затоплено при строительстве сооружений Волго-Балтийского водного пути. Село было большое и культурное, с избой-читальней, медпунктом, паровая мельница давала электричество для селян. Родители, Сергей Николаевич и Екатерина Яковлевна Орловы, трудились в сельской школе, мама была учителем русского языка и литературы. Именно она оказала огромное влияние на характер сына, его привычки и привязанности. Отца не стало, когда Сережа был совсем крохой. Мама второй раз вышла замуж, так что растил его отчим. Отчима в 30-е годы направили организовывать сибирские колхозы. Сергей Орлов тоже прожил несколько детских лет в Сибири, затем вместе с семьёй вернулся в родные места. Дом, в котором жила семья Шаровых (Орловых) сохранился до сих пор, теперь это мемориальный дом-музей поэта. Он находится в историческом центре города, рядом с храмом Спаса Всемилостивого и обводным каналом, Белым озером. Здесь, в этом древнем городке с богатой историей Сережа ходил в школу, расположенную в историческом здании на территории Белозерского кремля. «Мне не нужно напрягать память, чтобы вспомнить детство: его можно увидеть и сейчас. Оно белеет берёзами и пламенеет рябинами, лежит огромным слюдяным простором Белого озера, в тихие вечера синеет бескрайними лесами, плещет зарницами, звенит дождями», — это его слова.

Он с ранних лет полюбил книги. Любил мечтать и сочинять, увлекался рисованием, самолетами, астрономией. Стихи писал с детства. Пробуждению в мальчике интереса к художественной словесности способствовали учитель физики из Ленинграда В. П. Нилов и мать будущего поэта Екатерина Яковлевна, преподававшая русский язык и литературу. По воспоминаниям матери, Орлов пробовал писать стихи уже в пятом классе. Стал активным членом литературного кружка под руководством А.Я. Бунцельмана. Уже в те годы Орлов привлекал своей незаурядностью и умением прочесть любое произведение эмоционально и воодушевленно. С 1937 года он начал публиковать свои стихи в газете «Белозерский колхозник» и в областной периодической печати. На полученные гонорары мать смогла купить первый в жизни Сергея Орлова костюм. В 1938 году Сергей направляет свои детские стихи на Всероссийский детский литературный конкурс в Москву и становится победителем. По итогам конкурса председатель жюри, известный детский писатель Корней Чуковский, с похвалой отозвался о стихах юного поэта и процитировал его стихотворение «Тыква» со следующим комментарием: «Стихи обрадовали меня своей очаровательной детскостью. Так и видишь озорную физиономию их юного автора. Придавать динамичность неподвижному образу — эта склонность детского ума нашла здесь блестящее свое выражение…»

В жару растенья никнут,

Бегут от солнца в тень.

Одна лишь чушка-тыква

На солнце целый день.

Лежит рядочком с брюквой.

И кажется вот-вот

От счастья громко хрюкнет

И хвостиком махнёт.

Стихотворение было целиком приведено в статье К. И. Чуковского в газете «Правда», а 4 строчки из него вошли в книгу «От двух до пяти».

После такого всесоюзного признания стихи юного поэта стали широко публиковаться не только в районной, но и в областной прессе, была даже публикация в «Комсомольской правде». Сергей целый год учёбы (восьмой класс) пропустил по болезни. После окончания 10 класса в 1940 году поступил на исторический факультет Петрозаводского университета. Успешно отучился на первом курсе, активно участвовал в общественной жизни, играл в студенческих командах по хоккею с мячом и волейболу.

Через несколько дней после начала войны Сергей Орлов вступил добровольцем в истребительный батальон народного ополчения Белозерска, составленного из студентов-добровольцев. Таких же, как он, мальчишек-студентов обучали быстро — прямо во дворе университета учили бросать гранаты и бутылки с зажигательной смесью. 16 июля 1941 года — первый бой. В Карелии, под деревней Красная Сельга. Сергею повезло: он уцелел в первом бою. Его обошли стороной и пули, и осколки. Через несколько дней на смену оставшимся в живых добровольцам пришли регулярные части. Батальон расформировали, и Орлов явился в военкомат. Военком предложил на выбор: в авиацию или в танковые войска? Он выбрал танки. Попал ненадолго в запасной танковый полк. Оттуда — в Челябинское танковое училище, на краткосрочные курсы командного состава. Первый сборник стихов «Фронт» (вместе с С. А. Телькановым) Сергей Орлов выпустил в 1942 году, будучи курсантом этого училища. Авторский экземпляр, отосланный поэтом своей матери, датирован 14 августа 1942 года. Немало его поэтических строк посвящено уральской земле, в частности и Челябинску: «Грозный город оружейник» 1942 года, «Разверзнулись небесные хляби» 1942 года и другие.

В феврале 1942-го лейтенант Сергей Орлов прибыл на Волховский фронт, в район железнодорожной станции Мга, к месту дислокации 33-го танкового полка. Первый свой бой командир танкового взвода принял на Волховском фронте под Карбуселью. Эта деревня с лица Земли оказалась полностью стертой войной. «Клок снарядами взбитой земли», — писал потом о Карбусели Орлов. До деревни КВ не дошли всего триста метров. Тот бой был смертельно страшным. Иван Григоренко, командир танковой роты, в которой служил Орлов, вспоминал: необходимо было взять высоту. Но танки, не имея возможности для нормального маневра, застревали между рвами и воронками. Остановившаяся машина тут же становилась легкой мишенью для немецких противотанковых пушек — вся местность была ими пристреляна. Но экипажу Орлова в том бою повезло: танк разбил две немецкие пушки и умудрился вернуться к своим. В следующих боях везло меньше. В одной из атак танк лейтенанта Орлова был подбит. Сорвало гусеницу. Экипаж спасли метель да начавшиеся сумерки. Иначе немцы наверняка расстреляли бы КВ в упор. Бросить танк — немыслимо, но выбираться к своим нужно. До нашего боевого охранения — с километр. На морозе экипаж все-таки отремонтировал гусеницу и вернулся в полк. А там экипаж уже сочли погибшим. Когда танкисты Орлова, радостные, вернулся в полк, то оказалось, что писарь уже отправил на них «похоронки».

Перерывы между сражениями заполняли стихи. В конце марта 1943-го полк отвели на переформирование. Там, в район деревни Дусьево, находилась редакция армейской газеты «Ленинский путь». Туда Сергей Орлов и принес свою потрепанную тетрадь со стихами. Капитан административной службы Лев Ильич Левин вспоминал: «Впервые имя гвардии лейтенанта Сергея Орлова появилось в газете 3 мая 1943 года. Вслед за стихотворением «Тебе, боец!» 11 мая мы напечатали «Танк „KB», 12 мая — «Немцев гонят к мысу Бон...», 13 мая — «Мы выполнили Сталина приказ...». Левин увидел в молодом танкисте талантливого поэта и даже думал добиться его перевода в редакцию. Но кто позволил бы в 1943-м отозвать с передовой офицера-танкиста? И согласился бы на это сам танкист? Вышел даже репортаж о нём — «Поэты Волховского фронта». Запись утеряна, остался лишь снимок, который очень нравился Сергею Орлову (С. Орлов у танка КВ). Старший лейтенант, командир танка и танкового взвода гвардейского Мгинского танкового полка Сергей Орлов отважно воевал на Ленинградском и Волховском фронтах. Он трижды сменил боевые машины, трижды из-за потерь менял боевой экипаж, дважды сам горел в танке…

17 февраля 1944 года во время боев за освобождение города Новгорода у деревни Гора Псковской области Орлов едва не сгорел заживо в танке, был тяжело ранен и сильно обожжен. Взвод гвардии старшего лейтенанта Орлова атаковал безымянную высоту. Едва его КВ выдвинулся на исходную, как под гусеницей раздался взрыв противотанковой мины. Танк развернуло прямо под огонь немецких пушек, бивших прямой наводкой. Из экипажа уцелели только Орлов и механик-водитель. Танк горел, но командир продолжал вести огонь по противнику. Осколок снаряда пробил левый нагрудный карман гимнастерки Орлова. Там лежали комсомольский билет и медаль «За оборону Ленинграда». Медаль, покореженная осколком, спасла поэту жизнь. Однополчане буквально чудом вытащили командира взвода из горящего танка.

Поутру, по огненному знаку,

Пять машин «КВ» ушло в атаку.

Стало черным небо голубое.

В полдень приползли из боя двое.

Клочьями с лица свисала кожа,

Руки их на головни похожи.

Влили водки им во рты ребята,

На руках снесли до медсанбата,

Молча у носилок постояли

И ушли туда, где танки ждали.

В этом стихотворении, написанном в 1944-м, Орлов практически детально воспроизвел описание своего ставшего последним боя. В автобиографии Орлова об этом несколько строк. «В 1944 г. меня, обожженного, принесли на носилках товарищи в медсанбат. Из госпиталя был демобилизован по инвалидности». Запись в наградном листе говорит о его боевых заслугах: «В бою 17.02. 44 г. проявил мужество и отвагу. Его взвод уничтожил: 5 ДЗОТов, 2 противотанковых орудия и до 20 солдат и офицеров противника. Когда танк тов. Орлова был подбит артиллерийским огнем противника и загорелся, несмотря на это тов. Орлов продолжал вести огонь из горящего танка. В этом бою тов. Орлов ранен и обгорел. Достоин награждения правительственной наградой — орденом «Отечественная война» 2-ой степени».

Так закончилась война для Сергея. Ожог 2-3-й степени лица и обеих кистей рук. Кроме сильных ожогов лица и рук, он получил ранения в руку, в грудь, в ногу. На лице обгорели веки, но зрение удалось сохранить, были труднейшие операции по пересадке кожи на лице, по восстановлению серьезного увечья правой руки. Через полгода Сергея признали негодным к службе. «Стойкое рубцовое обезображивание лица с недостаточностью века на левом глазу, обширных рубцов обеих кистей и пальцев...» Сергей спал с открытыми глазами. Хирурги провели сложнейшую операцию, заново воссоздав левое глазное веко. Друг Сергея Орлова, поэт-фронтовик Михаил Дудин, вспоминал: «…И всё-таки он очень страдал от этих шрамов, от этих рубцов, начисто слизанной языками огня кожи, от выгоревших на щеках и подбородке мускулов, от перекошенного века на левом глазу, от сведённых на руках пальцах в бугристых, ещё кровоточащих наростах. Он страдал физически от осточертевшей боли, к которой он так и не смог привыкнуть, но больше всего он страдал от шрамов на душе, на самых её чувствительных глубинах. Шрамы на лице потом зарастут рыжеватой шкиперской бородкой, глаз перестанет слезиться, и сгоревшее веко как-то прикроется лихим волнистым чубом — и он будет выглядеть красавцем, но шрамы на душе останутся, останутся навсегда, как осколки раздробленной кости, и будут саднить и болеть всё время. Он дважды горел в танке, потому что уходил из танка, как это и положено командиру, последним. Он сначала выталкивал товарищей, потом уже пробивался через адское пламя газойля сам. Я не знаю, куда она затерялась, эта самая медаль «За оборону Ленинграда», его, Сергея Орлова медаль, которую он мне показывал, медаль искорёженная и смятая. Когда она была новой, он носил её над левым карманом гимнастёрки, над сердцем. И она защитила его от смертельного осколка в бою. Осколок смял её и исковеркал, но сердце тогда осталось целым».

Домой демобилизованный по инвалидности старший лейтенант Сергей Орлов вернулся в апреле 1944 года. Из госпиталя отпросился, буквально сбежал в Белозерск, где, как он говорил, и родные стены помогают. Родная мать не смогла узнать своего сына, когда он возвратился домой из госпиталя. Девушка, которая ждала, увидев опалённое войной лицо своего любимого, просто испугалась и отказалась связывать с ним дальнейшую жизнь.

«Вот человек — он искалечен.

В рубцах лицо. Ты гляди

И взгляд испуганно при встрече

С его лица не отводи.

Он шёл к победе, задыхаясь,

Не думал о себе в пути,

Чтобы она была такая —

Взглянуть — и глаз не отвести».

Сергей разбирал черновики, писал, устроился на работу, разрабатывал руку. Победный день — 9 мая 1945 года встретил в Белозерске, на рыбалке с другом на озере, в устье реки Ковжи. 9 мая 1945-го, узнав по радио о Победе, Сергей в одну ночь написал поэму «Командир танка» памяти Вани Малозёмова.» Он с сожалением говорил матери: «А мечтал я встретить Победу, проехав по Берлину на танке с красным флагом…»

Некоторое время он работал диспетчером Белозерского участка Волго-Балтийского водного пути. В 1945 году уехал в Ленинград и поступил в университет, на второй курс филологического факультета. Но не окончил его, — все время уходило на подготовку к изданию книги стихов «Третья скорость». «Третья скорость — боевая скорость. На третьей скорости водили в атаку танки КВ мои друзья-однополчане, добывая трудную победу пехоте в лесах и болотах Волховского и Ленинградского фронтов. О суровой танкистской жизни, о друзьях-погодках писал я стихи во время войны. И когда я собрал стихи, получилась книга «Третья скорость», — так в предисловии к книге написал сам Сергей Орлов. Книга вышла в свет в 1946 году и принесла поэту всеобщее признание.

В 1947 году Сергей Орлов стал членом Союза писателей СССР. Перешел в Литературный институт имени М. Горького в Москве и окончил его в 1954 году. Продолжая работать заведующим отделом поэзии в журнале «Нева», печатался в других изданиях, был членом редколлегии журнала «Аврора». Был избран в правление Ленинградской писательской организации. Избирался не раз депутатом Ленинградского городского совета депутатов трудящихся. C 1958 года входил в состав правления СП РСФСР. Поэт стоял у истоков Вологодского отделения Союза писателей СССР.

Сергей Орлов переехал в Москву в 1970 году в связи с избранием его секретарем Правления Союза Писателей РСФСР. В это же время он стал членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, архитектуры и искусства при Совете министров СССР. Орлов был желанным гостем в Звездном городке, встречался с космонавтами. С детских лет он был увлечен изучением Вселенной, прочел труды Циолковского. Поэму «Слово о Циолковском» он напишет в 1962 году. А стихи о космосе Орлов писал даже в годы войны. Как же он был счастлив, став свидетелем полета первого человека Земли Юрия Гагарина в космос, встречался с ним. Однажды написал: «Я люблю творчество Антуана де Сент-Экзюпери, французского летчика, погибшего в войне с фашизмом. То, к чему он прикасался, становилось хлебом и мыслью. Он ощущал планету, как свою мастерскую, ненавидел и сокрушал стены, брал на себя ответственность и никогда не терял веры в человека. Знал неизмеримую силу обыкновенной улыбки, чувствовал связь времен… в каплях обыкновенного человеческого бытия. Гуманист, солдат, мастер — он никогда не прощал слабости себе и ошибок. В трагических пожарах века верил в сказки и волшебство». По признанию Б. М. Пидемского, в этих словах сам Сергей Орлов. Друг поэта, много сделавший для увековечения его памяти в Белозерске, утверждает: «Его могучий лирический талант, его мужество и храбрость в бою, его гуманизм и высочайшая нравственность, его вклад в культуру Отечества не меньше, чем у всемирно известного Сент-Экзюпери».

Сначала он стал солдатом («Мы не забыли сорок первый год. Да, мы солдаты, с той поры солдаты»), потом — поэтом («Я на войне писал стихи украдкой, скрывал стихи от посторонних глаз...»). Военная тема, как рефрен, проходит через все творчество поэта. Его военные стихи пронзительны, слова точны, они никого не оставляют равнодушными до сих пор, а в те, военные годы поддерживали боевой дух бойцов, вселяли уверенность в победе. Самое знаменитое стихотворение Сергея Орлова военной поры — «Его зарыли в шар земной» — реквием, поэтический памятник миллионам, павшим за свободу и независимость нашей Родины. Оно звучало у стен Кремля в день зажжения Вечного огня. «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат, всего, друзья, солдат простой, без званий и наград…Давным-давно окончен бой, руками всех друзей положен парень в шар земной, как будто в мавзолей.» (1944). В его стихах постоянно ощущается идея бессмертия солдатского подвига во имя родины. Начиная, может быть, со стихотворения «Карбусель», написанного под непосредственным впечатлением от гибели боевых товарищей, и кончая трудными раздумьями зрелого человека в стихах последних лет, Орлов многократно возвращается к теме памяти. Память сердца есть неотъемлемое свойство его души. Оно живет в стихах о войне, в любовной лирике, в поэтических строках, посвященных родному городу… Он был не только «певцом танковой брони», но и певцом России, ее истории. Его слово о Родине было осмыслено, выстрадано.

В автобиографической заметке Орлов писал: «Танкисты не любили громких слов и верили в будничные высокие ценности: дружбу, товарищество, долг». Нелюбовь к громким словам и наделение высоким смыслом фронтовых будней определяют принципы, на которых строится поэзия Орлова. Те же принципы продолжают играть важную роль и в послевоенных стихах, описывающих мирную жизнь. В первые послевоенные годы Орлов, как и другие поэты фронтовой плеяды, внимательно присматривается к иной жизни, к иным обстоятельствам, к людям мирных профессий. Появляются стихотворения «Плавучая культбаза», «Плотогон», «Новый мост», «Паромщик», «Бакенщик» и другие. Уже по названиям видно, что поэт идет навстречу людям и всему новому, что возникает в трудный период послевоенного восстановления. И все-таки тема минувшей войны и народного подвига в борьбе с фашизмом осталась главной в творчестве Орлова. Особый тематический ряд образуют в его творчестве произведения, посвященные родному краю. Белозерская земля для Сергея Орлова — как книга, листая которую поэт постигает главные ценности бытия. Он пишет о кургане Синеуса, о белозерских ратниках, принимавших участие в Куликовской битве, о фресках Дионисия, о кружевницах, о ночной грозе, о пароме на Шексне, о самолете над лесом. Как писал крупнейший русский советский поэт и публицист С. Наровчатов, его «широкоэкранная поэзия, где попеременно чередуются, а то и смешиваются лирические и эпические кадры», столь значительна, пронзительна и обширна, что дать ей однозначное определение просто невозможно».

Одна за другой выходили его поэтические книги: «Поход продолжается» (1948), «Радуга в степи» (1952), «Городок» (1953), «Стихотворения» (1954), «Голос первой любви» (1958), «Стихотворения. 1938-1956» (1959), «Память сердца» (1960), «Одна любовь» (1963), «Колесо» и «Созвездье» (1965), «Лирика» (1966), «Страница» (1969), «Верность» (1973) В 1974 году книга Сергея Орлова «Верность» была удостоена Государственной премии имени М. Горького. Идея книги в том, чтобы все читатели были верными наследниками высоких дел нашего народа. Этот небольшой по объему сборник стихов наполнен любовью к малой родине, Белому озеру, русской старине, размышлениями о высокой ценности человеческой жизни, о стремлении людей к творчеству, созиданию и миру. За свою короткую творческую жизнь Сергей Орлов выпустил 32 сборника стихотворений.

Орлов писал не только стихи. Замечательным произведением, созданным совместно с Михаилом Дудиным, стала кинобаллада «Жаворонок» (1964 г.), по которой вскоре был снят художественный фильм, ставший участником Каннского фестиваля. Сюжет фильма посвящен подвигу танкистов, оказавшихся в плену на территории Германии. В фильме звучит песня «Его зарыли в шар земной», в исполнении Майи Кристалинской. На стихи Орлова написаны песни, в частности, «Человеку холодно без песни» композитора Сергея Зубковского. Книга «Костры», которая составлялась Орловым как итоговая, вышла уже после его смерти (1978). Не смог он увидеть и собрание своих сочинений. Хотя, при его положении, наверняка мог. Оно появилось в 80-х годах.

Сергей был награждён орденом Октябрьской Революции, орденом Отечественной войны 2-й степени (23.02.1944), орденом Трудового Красного Знамени (28.10.1967), медалями «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Сердце поэта остановилось 7 октября 1977 года в 56 лет. Друзья говорили, что война его догнала. «…Я землю эту попирал ногами, к ней под обстрелом припадал щекой, дышал ее дождями и снегами и гладил обожженною рукой. Прости, земля, что я тебя покину…» (1977). Поэт похоронен в Москве на Кунцевском кладбище (10 уч.). На могиле Орлова памятником стоит грубый камень. На камне — те самые слова, написанные в 1944-м:

Его зарыли в шар земной,

А был он лишь солдат…

Сергей Орлов всё-таки нашёл своё семейное счастье. Виолетта, молодая ленинградка, красавица, решила выйти замуж за поэта-фронтовика с обожженным лицом, хотя ее родителей беспокоила его «неустроенность». Но она поверила ему и стала не только его женой и матерью сына, но и всё понимающим близким другом. «Не помню ничего похожего на свадьбу. Они и не были в характере моего поколения, у Орлова, как и у всех нас, появилась жена, а потом и сын Владимир, — воспоминает друг поэта Аркадий Минчковский. — С Велой, как мы называли его жену Виолетту, он прожил более четверти века. Были они отличной, хорошо понимавшей друг друга парой, людьми духовно близкими. Оба отзывчивые. Летом 1964 года мы с Орловым семьями жили в деревне Мерево, близ города Луги. Наши жены, Вела и Галя, дружили. Мои дочери, обе первокурсницы, и еще не окончивший школу Вова Орлов проводили время компанией, отделившись от «стариков», которыми они нас считали. Младший Орлов гонял на мотоцикле, к ужасу обеих матерей, усаживая за своей спиной то одну, то другую из наших дочек. Он был своим среди деревенских парней, поскольку Орловы проводили в Мереве не один год. Сергею нравилось, что сын его растет не комнатным, книжным юношей. Может быть, в нем он хотел видеть свою юность и верить в то, что и этот парень не дрогнет, если в жизни его наступит решительный час». Впоследствии сын поэта Владимир Орлов стал журналистом, писал статьи на экономические темы в газетах «Водный транспорт» и «Строительная газета», а позднее — в журнале «Итоги».

После смерти Сергея Орлова осталось более 200 неопубликованных стихотворений, и Виолетта Степановна сделала все возможное, чтобы стихи его дошли до читателя. Он оставил нам не только прекрасную поэзию, но и прозу — с ней можно познакомиться в книге «Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное» (Лениздат, 1980 г.). В сборнике, составленном и подготовленном к изданию Виолеттой Степановной, ярко и правдиво представлена личность поэта в воспоминаниях друзей. В стихах и прозе о своем друге рассказали почти 50 человек, среди них — земляки, однополчане и собратья по перу.

В фондах Мемориального дома-музея С.С. Орлова бережно хранятся семейные фотографии. На них Сергей Орлов с женой Виолеттой Степановной и сыном Володей. Продолжение рода Орловых — внук Степан, которого Сергей Сергеевич очень любил, а его фотографию всегда носил при себе. «Всё же было одно (очень важное для Сергея Орлова!) событие, которое заставило его обратиться к детской поэзии. Но уже не как писателя, а как счастливейшего, влюбленного дедушку, который каждую нашу встречу начинал с рассказов о Степке, — вспоминал друг Сергея Орлова Анатолий Алексин. — Он читал ему вслух и стихи и прозу, а нам, своим друзьям, дарил детские откровения внука, его высказывания и оценки, которые были, право же, не по-детски мудры и точны. Сергей любил своего внука одержимо, самозабвенно, как может любить только очень хороший, очень добрый человек! Встречаясь с Сережиной мамой, учительницей по профессии, присутствуя на открытии мемориальной доски в школе, где учился будущий поэт и где она преподавала, я подумал, что это трогательное, трепетное отношение к юным пришло в сердце поэта как бы «по наследству», досталось ему от матери».

Поэт не раз привозил сына и жену на родину, в Белозерск, чтобы подышать чистым воздухом озера, полей и лесов, получить творческий заряд для дальнейшей работы. Его жена, сын и внук приезжали сюда и после смерти поэта: на открытие памятника и мемориального музея, на юбилейные даты. Внук Степан Владимирович Орлов, занимая в Москве высокую должность, не забывает малой родины знаменитого деда и держит тесную связь с Белозерском. Здесь побывали и трое его детей — правнуки поэта.

«К сожалению, дед рано ушел из жизни, мне было всего шесть лет, но я очень хорошо его помню, — рассказал Степан Орлов в одном из своих интервью. — Очень жаль, что не было возможности пообщаться с дедом уже в более сознательном возрасте. Я прихожу к пониманию его судьбы и взглядов через стихи, воспоминания друзей. Моя бабушка, Виолетта Степановна Орлова, всю себя посвятила его наследию, издавала книги, разбирала архивы. Именно от нее я многое узнал о дедушке. Сейчас уже я сам о нем рассказываю своим детям. Они читают наизусть его стихи, гордятся им и как героическим солдатом, и как прекрасным поэтом».

В Белозерске установлен памятник поэту работы В. П. Астапова. С 1981 года в городе работает дом-музей поэта С. Орлова. Он находится в деревянном здании 1874 года постройки, в котором семья Орловых проживала с 1936 по 1942 год (адрес — улица Дзержинского, 12). Школа, в которой он учился, носит его имя, в стенах этой школы есть музейная экспозиция, посвященная жизни и творчеству Орлова. В Белозерске и Вологде память о поэте-земляке увековечена в названиях улиц. В 2018 году имя Сергея Орлова присвоили московской библиотеке № 147 В ЮАО. Теперь она называется библиотека № 147 им. С. С. Орлова. Именем Сергея Орлова был назван один из пассажирских рейсовых теплоходов. В 1985 году установлена мемориальная доска в Ленинграде, на доме, где поэт жил последние годы, по адресу Малая Посадская улица, дом № 8. В мае 2008 года открыта диорама боя 17 февраля 1944 года, в котором командир взвода танков «КВ» старший лейтенант Сергей Орлов был тяжело ранен и обожжён.

Востребована ли сегодня гражданственная поэзия поэта-фронтовика, утверждавшая в читателях мужество и верность Отчизне, непримиримо боровшаяся с равнодушием, чёрствостью и пережитками прошлого? Сергея Орлова, как и многих поэтов военных лет, стали забывать. Хотелось бы, чтобы его стихи вспоминали, читали, цитировали. Как писал Орлов: «Человек — мера времени. Прошлое живет только в нем, и только человеком измеряются настоящее и будущее, без человека времени нет»...

Советуем почитать о Сергее Орлове:

Сергей Орлов: «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат…»

«Были они отличной, хорошо понимавшей друг друга парой»: о семье поэта

Сергей Сергеевич Орлов. Библиографическое пособие

Генеалогия рода поэта

Сергей Орлов Воспоминания современников

Предлагаем познакомиться со стихотворениями и поэмами, посвящёнными Сергею Орлову:

Вечный огонь

Памяти Сергея Орлова

Он сошёл на тихом полустанке

И вернулся в прошлое — туда,

Где стонали раненые танки

И ржавела мёртвая вода.

Где потопом яростного года

Вытоптаны в поле зеленя,

Где двадцатилетнему комвзвода

Никогда не выйти из огня.

Он рукой коснулся пьедестала

Юности расстрелянной своей,

Но могила братская молчала,

Лишь берёза теплилась над ней.

Но всегда — и в полночи, и в полдни,

Не давая отдыху ни дня,

«ПОМНИ И ЖИВИ! ЖИВИ И ПОМНИ!» —

Прошлое хрипело из огня.

Он стоял у бронзы обелиска

Над бойцами, павшими в бою.

Он искал средь горестного списка

И нашёл фамилию свою.

И хотя он вроде бы и выжил,

Выдюжил в походах, как броня,

Всё равно — не вырвался, не вышел

Из того великого огня.

Ю. Паркаев

Памяти Сергея Орлова

— Привет! Серега говорит… —

Я больше не услышу это

Его подбитый танк

Горит.

Огонь и дым

И бабье лето.

И не видать кругом ни зги,

И никакого в мире звука…

Но он идет из-подо Мги,

Но он стихи читает глухо,

И время сквозь него течет

Ночным сияньем космодрома…

Подставить вечности плечо —

Ему привычно и знакомо,

Живые радовать сердца,

Хранить на свет благословенно, —

И эту службу

до конца

Нести.

И не просить подмены.

А. Краснов

* * *

Памяти Сергея Орлова

На броне разорвался снаряд подо Мгой —

и заклинило намертво башню.

Сразу слева по тракам ударил другой.

Выползай. Уцелей в рукопашной.

Из пропахших соляркой и кровью болот

он к своим чуть живой доберётся.

Обгорелый, своими ногами дойдёт

до санбата. И снова вернётся.

И опять хлороформ. И, как тени, тихи,

вновь над ним эскулапы склонились.

Он в санбате такие напишет стихи —

в тыловых кабинетах не снились!

Ни на миг не порвётся с душой его связь

ни в беде, ни в застолье, ни в горе.

Вся Россия смотрела, любовью светясь,

в голубое его Белозерье.

Синих-синих, огня навидавшихся глаз

не сводил он с окопников старых.

А порой и в стихах подстраховывал нас,

на себя принимая удары.

Только сердце, оно ведь и правда одно —

из окопа шагнул иль из танка…

И на сотни сердец разлетелось оно

под прямым попаданьем болванки.

В. Жуков

* * *

На бивуаках танковых колонн,

сжав карандаш, он колдовал над словом.

Был в юности, как бронза, обожжен,

навылет ранен временем свинцовым.

Любил Неву. И радовался новым

стихам друзей. И в песни был влюблен.

Был мудрым, звонким, золотоголовым.

И был раним. И был незащищен.

Вмещало сердце звезды, океаны,

все дни войны, все мгинские бураны,

любовь к Отчизне, преданность друзьям,

В Москве меня еще недавно встретив,

он говорил: «Стихи — совсем как дети!»

И вот ушел — стихи доверив нам...

С. Давыдов

Молодость наша

Сергею Орлову

О молодость,

Мы слышим голос разума,

Что ты — одна,

что нет тебя — второй.

Нам расставаться противопоказано

С такой

обворожительной порой.

Ты с нами — угловатыми, горелыми —

С конца войны идешь по всей стране.

А может быть,

осталась под обстрелами

И прикипела

К танковой броне.

С. Смирнов

* * *

Ушел,

ни с нами, ни со мной,

Ни с жизнью не простясь.

Тебя зарыли в шар земной —

Осиротили нас.

Твой холм,

как жженая броня, —

Он музами храним.

И всплески

Вечного огня

Мне видятся над ним.

С. Смирнов

Сергей Орлов

Из чрева подбитого танка

Он выполз последним, в огне.

И треснула башня, как банка,

И снег зашипел на броне.

Потом в госпитальной постели

Он вспомнил о том рубеже.

Закрылись ожоги на теле.

Остались рубцы на душе.

Да праведной памяти ради

Остался навек и на миг

В пропахшей газойлем тетради

Прекрасной поэзии лик.

Осталась великая сила,

Подспудно пылавшая в нем,

Которая душу томила

И жгла, очищая, огнем.

Солдатская выпита фляжка,

Никто никого не корит.

Подобная солнцу ромашка

В его изголовье горит.

М. Дудин

* * *

Орлов Сергей в «Неве» руководил

Поэзии убыточным отделом.

Ни времени, ни силы, ни чернил

В своей работе трудной не жалел он.

Он ежедневно преступал порог

Редакции и думал о победе...

И сам редактор вытащить не мог

Его домой намеком об обеде.

Он отощал, и сердце запустил,

И поредел в усердьи бородою.

Поэзия, известно, много сил

Берет, здоровью пригрозив бедою.

Но, как он ни старался, ни потел

Рубашкой чешской до последних ниток —

Не процветал поэзии отдел

И нес «Неве» лишь форменный убыток.

М. Дудин

Встреча

Воды поздние светят сурово.

Среди сизого красный закал.

И доносится: — Миша, здорово!

Я не сразу тебя и узнал.

Как ты молод! За смертной оградой

Ты таким представляешься мне

В снежном мареве, с Колей Отрадой,

На короткой на зимней войне.

Ты вовсю бороздишь эти воды.

Голос твой хрипловатый не молк.

Есть в бортах твоих признаки моды —

Что ж, и раньше ты знал в этом толк.

Ты такой же в походке, в повадке.

Вновь с тобой повидаться я рад.

Ты, по-моему, Миша, в порядке.

Как мальчишки сейчас говорят...

Воды поздние светят сурово.

Луч уставился в рубку, слепя.

— Извини меня. Здравствуй, Серега!

Я не думал здесь встретить тебя.

Подойди на минуту поближе,

Подрули поскорее сюда.

Бороды твоей рыжей не вижу.

От ожогов твоих ни следа.

Мы вставали под страшным ударом.

Мы единых корней и кровей.

Да и в детстве, наверно, недаром

Нас приметил Чуковский Корней.

Гаснут знаки деталей капризных,

Телеграфные меркнут столбы.

Остается единственный признак —

Одинаковость нашей судьбы.

И с улыбкою — правда, не с прежней, —

Где в глазах эти блики рябят,

Мы, возможно, на ветреном стрежне

И других повстречаем ребят...

...Рулевые стояли, не слыша

На ответственной вахте своей

Тихих слов: — До свидания, Миша... —

И ответных: — До встречи, Сергей...

К. Ваншенкин

Под сводами души твоей высокой...

(Цикл стихотворений)

Я в этот храм

Вступила ненароком —

Мне попросту

В дороге повезло.

Под сводами

Души твоей высокой

Торжественно мне было

И светло.

Над суетой,

Над бедами,

Сквозь годы —

Твой опаленный,

Твой прекрасный лик!

Но нерушимые

Качнулись своды

И рухнули

В один ничтожный миг...

Ты умер, как жил, —

На бегу, на лету,

С портфелем в руке,

С сигаретой во рту.

Наверно, в последнем

Секундном аду

Увидел себя

В сорок третьем году,

В пылающем танке,

В ревущем огне,

И, падая, понял:

Убит на войне...

Кто-то тихо шептал твое имя,

Кто-то выдохнул: «Значит, судьба...»

Холод лба под губами моими,

Смертный холод высокого лба.

Я не верю ни в черта, ни в бога,

Но о чуде молилась в тот час...

Что ж ты сделал, Сережа, Серега,

Самый добрый и смелый из нас?

Как ты дал себя смерти осилить,

До зимы далеко не дойдя?..

Провожала поэта Россия

Ледяными слезами дождя.

Осень шла в наступление люто,

Вот-вот бросит на кладбище снег.

От прощального грома салюта

Лишь не вздрогнул один человек...

Плечи гор плотно-плотно туман закутал —

Здесь бродил ты лишь год назад...

Хорошо, что тебя провожали салютом, —

Ты был прежде всего

Солдат.

Море хмуро, вода отливает сталью,

Тих рассеянный странный свет...

Хорошо, что у гроба стихи читали, —

Ты был прежде всего

Поэт.

Ах, как Времени быстро мелькают спицы,

Как безжалостно мчится век!..

Хорошо, что так много пришло проститься,

Ты был прежде всего

Человек.

Что же делать?

Чем дальше, тем горше.

Я смириться с бедой

Не могу.

Ты —

Внезапною судорогой в горле,

Ты —

Сверлящею болью в мозгу,

Ночь.

Костер нашей дружбы потушен.

Я одна

В темном лесе опять.

Для того лишь

Нашла твою душу,

Чтоб навеки

Ее потерять...

Без костра

В темном лесе мне страшно.

Вот-вот хлынет

Лавина огня.

Словно танка враждебного

Башня,

Притаившись, глядит на меня...

На Вологодщине

Есть улицы Орлова,

И говорят, что будет теплоход

«Сергей Орлов».

Звучит поэта слово...

Вот только в дверь мне

Он не звякнет скова

И, пряча в бороду улыбку,

Не войдет.

Уже не будем с ним

До хрипа спорить,

Читать стихи,

Глушить (не только!) чай...

Один лишь раз

Друзьям принес он горе —

Убил своим уходом

Невзначай…

Загрустив однажды почему-то,

«Есть ли дружба?» —

Ты меня спросил,

Эх, Сергей!

Когда б хоть на минуту

Выходили люди из могил!

Ты забыл бы

О любой обиде,

Ты б ничьей

Не вспоминал вины,

Потому что

С нежностью б увидел,

Как тебе

Товарищи верны.

Я до сих пор

Поверить не могу,

Что ты на том —

Нездешнем берегу,

Куда слова мои

Не долетят,

И даже матери

Молящий взгляд,

И даже вскрик отчаянный

Жены

Теперь к тебе

Пробиться не вольны...

А я все так же, так же,

Видит бог,

Хватаю трубку,

Услыхав звонок, —

Как будто бы

Из черной пустоты

Вдруг позвонить на Землю

Можешь ты...

Снова жизнь — снова цепь атак.

Пред тобой в долгу навсегда,

Я верна нашей дружбе так,

Как орбите своей звезда.

По тебе свой сверяю шаг

И любую свою строку.

Ты мне нужен, как нужен стягу

Чтоб остаться полком полку.

Ю. Друнина

На родине Сергея Орлова

Б. Пидемскому —

другу и земляку поэта

Вологодский говорок певучий,

Над резными домиками дым.

Звезды, протаранившие тучи, —

Две с орбит сошедшие звезды.

Только две. Их не видала ране,

Может, родились они вчера?..

Как бинты на незажившей ране,

Считанные эти вечера.

Тропка к речке. Прорубь. Бездорожье.

Отступает боль, светлеет грусть.

Это руки протянул Сережа,

Подарил мне Северную Русь.

Подарил мне над Шексною тучи,

Две с орбит сошедшие звезды,

Вологодский говорок певучий,

Вьюгу, заносящую следы...

Теперь я увижу не скоро,

Сергей, Белозерье твое,

Где женщины, словно жонглеры,

Шестами полощут белье —

Красиво, уверенно, смело

Полощут белье в прорубях,

Где гуси над озером Белым

Тревожно и грустно трубят.

(Куда вы летите, куда же?

Меня прихватите с собой!..)

Здесь «Здравствуйте!» ласково скажет

Приезжему встречный любой.

Здесь мальчик с глазами как блюдца

Вдруг мне подарил туесок.

Здесь в детство Сережи вернуться

Мне было дано на часок...

Ю. Друнина

* * *

Кричу, зову —

Не долетает зов.

Ушли цепочкою,

Шаг в шаг впечатав,

Как будто на разведку

В тыл врагов,

Солдат

Сергей Сергеевич Смирнов,

Солдат

Сергей Сергеевич Орлов,

Солдат

Сергей Сергеич Наровчатов.

Зову.

Опять лишь тишина в ответ.

Но и она кричит о побратимах…

Кто говорит —

Незаменимых нет?..

Нет заменимых,

Нету заменимых!

Ю. Друнина

У памятника Сергею Орлову

Навек застыл

Над Белозерском тот,

Кто мальчиком

В жестокую годину

Вел свой пылающий КВ

На дот,

С горящим танком

Слившись воедино.

А мне терзаться,

В памяти храня,

Как трудно жизнь он

«На гражданке» прожил…

Не станет памятником

Для меня

Застенчивый, краснеющий

Сережа!

Ю. Друнина

Жена поэта

Виолетта Орлова, Вела —

Так Сергей тебя величал.

Получилось —

Недоглядела,

Навсегда опустел причал.

Налетел ураганный ветер

И поэта навек унес

В океан, что зовется

«смертью»,

А тебя —

В море вдовьих слез.

Быть вдовицею

Не хотела,

Если плакала —

По ночам…

Виолетта Орлова, Вела —

Так Сергей тебя величал:

Не сложила в бессилье руки,

А в работу,

Как в плуг, впряглась.

И в твоем фантазере-внуке

Проступает с поэтом связь.

Прорастают холмы травою,

В наступленье идет весна…

Зря тебя назвала вдовою:

Ты — жена,

Ты — навек жена.

Ю. Друнина

* * *

Хаустов, Орлов, Луконин.

Славные фронтовики.

Свет их ныне не условен —

это свет берез, реки...

Все они как бы по знаку

посреди родной земли

поднялись на смерть в атаку,

друг за другом полегли.

Жизнь моя, была ты в дыме,

трын-трава, житьё-бытьё...

Мы за ними, мы за ними —

поколение мое.

Ах, какое это чувство

после смерти их во мне,

словно я залег за бруствер

на всамделишной войне;

словно, весь горя при этом,

сам я вскинул над стерней

руку с личным пистолетом

и ору: «За мной! За мной!».

О. Шестинский

Тебе с Россией вместе быть…

Думал ли, ведал ли смолоду,

весь изувечен войной,

что через отчую Вологду

улицей ляжешь одной?

Кашка цветет вдоль обочины,

мята, лиловый кипрей,

белых ромашек отточины,

маковки светлых церквей.

Небо закатной полоскою

высветлит эти края...

Мир, где рождалась неброская

строгая муза твоя.

Перед домами старинными

с жизнью твоею я слит...

Даль запылала рябинами,

словно бы танк твой горит.

В Белозерском музее

лежит под стеклом

комсомольский билет.

Пятна крови на нем,

опален он огнем,

и осколок оставил свой след...

Молодой командир не погиб от свинца,

мир в то время не знал про него...

Это первая книга поэта-бойца,

но бессмертная книга его.

Друзья уходят.

Надо мыслить чище.

Переписать — в чем грешен — набело.

И не застолье нынче,

а кладбище

меня с тобою в августе свело.

Но ты воспел

отвагу битв

и поле,

и ты в завидной памяти живешь:

тебе с Россией вместе быть, доколе

венчает землю золотая рожь.

О. Шестинский

На родине Сергея Орлова

Наш старший товарищ, Валерий,

Сергея Орлова годок,

как боль, ощущая потери,

представить эпоху помог.

Он в парке с улыбкой печальной

поведал, как грозной порой

покинули круг танцевальный

ребята второй мировой.

...Настил деревянного круга

раскатан, как теста кусок...

Мне слышится эхо от стука

былых босоножек, сапог;

в ушах моих — звон без умолка

от труб, как от южных цикад,

там платья из чистого шелка

несли молодой аромат.

Над кругом стоял, как над сказкой,

над жизнью ушедшей молчал,

и пруд с изумрудною ряской

кувшинками желто мигал.

От парка ведь

с песнею громкой

товарищ в назначенный час

с винтовкой, с походной котомкой

шагнул в привокзальную грязь…

...Здесь снова

смеялись и пели,

давили в зубах карамель,

машины музыки хрипели,

крутилась, свистя, карусель.

А старшее поколенье

сомкнуло ряды, отошло...

Погибшим —

в высоком свеченье

взирать на добро и на зло

и верить им так, как вначале,

что поиск их, думы и рок

все ж сутью своей означали

всеобщего счастья пролог.

О. Шестинский

Екатерина Яковлевна разрезает ленточку

В доме-музее своего сына Сергея Орлова

Екатерина Яковлевна, восемьдесят три года,

в городе Белозерске средь праздничного народа

ленточку разрезает у деревянного дома,

у деревянного дома, где все до боли знакомо.

Ах, как опять заскрипели древние половицы!

Можно лишь с горькою думой в прошлое возвратиться.

Экскурсовод объясняет:

— Быт поры довоенной: стулья, кровать,

чернильница и календарь настенный,

письменный стол, за которым Сергей готовил

уроки,

русская печь, на которой грел он промокшие

ноги... —

Екатерина Яковлевна никнет худыми плечами,

тихо глаза прикрывает...

...Пахнет травою и щами,

как звоночек серебряный, тонкий звенит

голосочек,

рыжее теплое солнышко, в синь синеглазый

сыночек.

Экскурсовод объясняет:

— Это военное время,

вот он на фронт уезжает осенью

вместе со всеми,

вот его шлем и планшетка, первые

«треуголки»...—

Бьют в материнское сердце горя тупые иголки.

...Скудный паек да тревога, ночью тревога

до жути.

Радость, как песня, поется; скорбь не выходит

на люди.

Дуешь на красные пальцы, в комнате смерзлись

чернила,

колотых нету поленьев, а расколоть нету силы.

Но на рассвете белесом в школу к своим

первоклашкам

через сугробы шагаешь, справясь с дыханием

тяжким.

Были от близких наветы, от подлецов оговоры,

не было милого сына, жизни надежной опоры.

Экскурсовод объясняет:

— Ныне музей в становленье,

принято райисполкомом о расширенье решенье. —

Екатерина Яковлевна, на краешке венского стула

сидя, не слышит сегодня музыки, возгласов, гула...

Плачет сухими слезами...

Люди ликуют, ликуют

и с равнодушною нежностью старую руку

целуют.

О. Шестинский

Поле. Поэма

Памяти поэта Сергея Орлова

Кто он был? Парнишка белозёрский,

вышедший из сельской тишины

в мир войны. Трагически и резки,

до сих пор его слова слышны.

Кто он был? Солдат? Солдат, конечно!

Иль поэт? Естественно, поэт!

Так слились в нём ясно, неизбежно

путь поэта и солдатский след.

О, страна! В страду и на параде,

в скорбные и радостные дни

о своём замолкнувшем солдате,

словно о святыне, вспомяни!

Кто сказал «замолкнувшем»?

Неправда!

Не замолкнут, скрыты давней мглой,

взвившие

хоругви за Непрядвой,

сгинувшие

в танках подо Мгой.

Не одно земное поколенье —

тысячи у мира на виду

их помянут,

как своё спасенье,

как свою присягу,

как звезду.

Говорю слова, как лён, простые,

а в душе, задуматься веля, —

видевшие жизнь

поля России,

видевшие смерть

её поля.

Письмо матери поэта Екатерине Яковлевне

Побывал я на поле брани

под деревнею, той, Горой,

где ваш сын, Серёжа, был ранен

давней-давней зимней порой.

Колокольчики раздвигая,

отводя густую траву,

постоял у переднего края,

поклонился заросшему рву.

Поклонился берёзам, осинам,

потому что им долго стоять

там, где выпала доля машинам

стать кострами...

Милая мать!

Ничего не добавлю я боле,

потому что — кого ни спроси —

каждый скажет:

«Поле как поле —

много их у нас на Руси».

Да и впрямь: нет на отчем просторе

даже пяди одной полевой,

где бы радость, надежда и горе

не сплетались бы между собой.

Так на склоне сыром у обрыва,

уходящего срезанно вниз,

медуница, кипрей и крапива

в исступлённом порыве сошлись.

Тучи, солнце ли светлое, дым ли

осеняют траву и цветы,

знаю:

поле российское — символ

нашей храбрости и чистоты

И не дождь по-над взгорьями

склизкими

размывает до самых корней —

это слезами материнскими

орошается жизнь сыновей.

Из-за Ловати

бронетанковыми

немцы били внахлёст...

Во поле

под ударами фланговыми

вспыхнул танк, краснозвёзд.

По окопам, в лоск разутюживая,

шёл он, как перст судьбы,

и вдруг замер,

что-то выслушивая,

вскинулся на дыбы.

В ста шагах, может, лишь от селения

запылала броня,

клубы дыма, как наваждение,

яростен столб огня.

И Сергей, снег руками карябая,

ткнулся в вязкую грязь,

и душа его — горлица слабая —

отлететь собралась...

Нет, он выживет!

Песней стоустой

огласит белый свет...

На носилках стонал перед кузней

двадцати всего лет...

Но война через годы накрыла,

беспощадна и чернокрыла, —

и его с нами нет.

О, Холмское поле,

Цветёшь ты цветами,

у Ловати-речки

дымишься кустами.

Лениво бредут по раздолью коровы...

О, цветик багряный,

о, цветик лиловый!

Я каждый цветок называю по имени

и помню, как встретился

с этим вот именно —

у съезда, у родника иль на скате...

Приехал сюда я

в раздумьях о брате,

о брате-солдате.

Дом на Холмском поле

до сих пор стоит...

Танк KB в газойле

с той войны горит...

Дом на Холмском поле

всё на бой глядит.

Александра Трифоновна

приглашает в горницу,

Александра Трифоновна

почему-то горбится,

Александра Трифоновна,

что за этим кроется?

Прибыл я в тяжёлый день,

в скорбный день, девятый…

Скрыла мать сыра земля

новый гроб дощатый.

Трифоновны муж,

кузнец,

в этой домовине...

Травы из конца в конец

светят на равнине.

Неба радужный венец

омрачился ныне.

Александра Трифоновна,

старая солдатка,

слёзы вытерла платком

у плетня украдкой.

Освещала Трифоновна

взглядом

горько-ясным,

только не ненастным.

Освещала не лицо,

душу освещала

и умнее мудрых книг

душу просвещала...

— Ты прости меня, хозяйка,

не уйти мне от порога,

не вини меня, хозяйка, —

я побуду здесь немного,

оба в горе мы, хозяйка, —

муж твой отошёл до срока,

друг мой отошёл до срока,

нам обоим одиноко,

зрим с тобою мы, хозяйка,

мир пронзительно-широко.

Отвечала мне она:

— Дом и род в печали,

да ведь не твоя вина,

что, явясь из дали,

к полю другову припасть

в розмысле о жизни,

суждено тебе попасть

к нам за стол на тризне.

Поминальные стопки

сошлись, словно чёрные тучи,

и пролились

не белым вином,

а тоскою горючей.

Тосковала семья

о заботнике и кормильце...

Ходики на стене

щемяще стучали

копытцем.

А я за столом,

и хмурясь и тоже вздыхая,

томился о друге...

О чистая жизнь молодая!

И, мучаясь, мыслил:

«За что же, за что же

калёным железом

по белой и ласковой коже?»

А надо б,

чтоб кашка дохнула медово,

чтоб лютик коснулся лица молодого,

чтоб прикосновеньем

застенчиво-долгим

прильнуть к его пальцам

девицам-метёлкам,

чтоб, словно подростки,

румяные маки

к нему обернулись,

доверчиво-мягки...

Чтоб матушка-медуница

воды поднесла напиться.

И пошёл я по полю,

по лазоревому цвету,

по деревне, которой

почти уже нету.

Отливали ещё

крыши перистой дранкой,

и сороки смущали

в тишине перебранкой.

И коровы

не просто как дойное племя,

но как символ надежды

в нелёгкое время,

равнодушно-лениво

мой приход отмечая,

сок роняли с губы

от травы молочая.

И уже набухала

огуречная завязь,

и старуха косила,

со скотиной управясь.

И меня уводили

цветы и деревья

по заросшей дороге

в сторону от деревни.

И я взглядом округу

охватывал цепко:

ровно встали овсы,

в них петляет сурепка

и кукушкины слёзы

цветут, от которых

все кукушки кукуют

на косогорах.

И подумал ещё я:

«А я ведь в России,

в той России,

которую оросили:

кровью — друг-командир,

потом —

в кузне крестьянин,

а крестьянка — слезами

в мире,

что так желанен.

Я в России,

а ей-то стоять неизбывно,

прут останется в поле —

станет ивою дивной».

С зорькой Трифоновна на огороде,

при корове уже на восходе,

вот выводит овец на пастьбу,

топит печь, в ней томится картошка,

и духмяно плывёт из окошка

запах мяса...

За городьбу

глянь — там ульи. Мёд одурманит,

околдует, янтарностью манит,

тает мёд необычно во рту.

Молоко — деревенская слава —

чуть колышется слева направо

в глиняном кувшине средь стола;

молоко не попей,

а откушай,

как течёт оно в жилах —

послушай,

плоть его величаво-бела.

Вот он труд —

и на поле и дома,

не берёт никакая истома,

невралгия, тоска и хандра.

Если сердце болит —

так уж болью,

болью, смешанною с любовью,

отошедшей с любимым вчера.

Размышляет, оставшись вдовою,

как ей жить: мол, одной головою,

к дочерям ли податься в Москву?

Но ведь там не в родном —

в шлакоблочном,

будут сниться в надрыве полночном

огород и корова в хлеву.

Сколько вынесла, Богу известно.

А жила только честно,

лишь честно.

В сорок третьем враги увезли.

Вдалеке от родительской кровли,

посреди лихоманной земли,

где-то в городе работорговли

с дочерями стоит, с узелком...

Выбирают её, словно тёлку,

фрау в сущность вникают подолгу,

не желают с дитячьим добром.

Под конец и её сторговали.

Сколько месяцев выбивали

из души её русскую честь!

Чтобы гладила пса по шерстинке,

чтобы дочери ниже травинки,

чтоб, как милостыню, пела песнь.

Не скрутили, не смяли, не сбили.

В сорок пятом в деревню пришла.

Только ветры над углями выли

да желтела от влаги зола.

Начинала

от первой обновы,

от кола,

от косы,

от коровы,

от ломтя пополам с лебедой,

да всё ладилось в мастеровитых,

молодых, закалённых в обидах

её женских руках

той весной.

И подумал я снова:

«А я ведь в России,

в той России,

которую оросили:

кровью — друг-командир,

потом —

в кузне крестьянин,

а крестьянка — слезами

в мире,

что так желанен.

Я в России,

а ей-то стоять неизбывно,

прут останется в поле —

станет ивою дивной».

Словно в глуби остывшей земли,

постоял я в покинутой кузне,

где когда-то и радуг искусней

небывало созвездья цвели.

Этот дом из задымленных брёвен,

этот пышущий жаром вулкан

был, как сердце народа, огромен,

неотъемлем от жизни крестьян.

Ждали лошади новой поковки,

ждали сани полозья свои,

ждали дуги литые обновки —

колокольца, что, как соловьи.

Перековывалось и ковалось

всё, что было под жёсткой рукой,

и дымилось вокруг и дышалось,

словно в праздничной баньке какой.

И земляк, заскочив на минутку,

честь воздав огневому труду,

от угля зажигал самокрутку,

грелся, словно в весёлом аду.

И не ведал привычнее доли

мастер, сталь зажимая в тиски,

ибо всё, что работало в поле,

от его исходило руки.

Словно в глуби остывшей земли,

постоял я в покинутой кузне,

где когда-то и радуг искусней

небывало созвездья цвели.

С покосившегося порога

я глядел на ромашковый склон,

где пылающий танк одиноко

в давний год зачернил небосклон.

Ах, какая простёрлась дорога

от пожара, что здесь за бугром

плавил сталь, обжигая жестоко,

до огня, что светился добром!

И подумал опять я:

«А я ведь в России,

в той России,

которую оросили:

кровью — друг-командир,

потом —

в кузне крестьянин,

а крестьянка — слезами

в мире,

что так желанен.

Я в России,

а ей-то стоять неизбывно,

прут останется в поле —

станет ивою дивной».

Сколько полей у родимой Отчизны!

Каждым пройдись,

наклонись,

долю вызнай.

Мало ходил по земле я полями,

да перекатами, да косогорами,

мало советовался я с цветами,

мало ходил по земле я полями —

всё переходами да коридорами.

И пошёл я по полю,

по останкам последнего боя,

и пыльца задымилась

от кукушкиных слёз, зверобоя.

И шмели к иван-чаю,

как к окулярам, прильнули,

и жужжащие пчёлы —

как будто жужжащие пули.

И окоп, провисший

ослизлой кручею,

ощетинился

лихом крапивы,

чернолапой и жгучею.

И по сочной траве

пропылил предо мной, как виденье,

танк KB,

танк свободы и мщенья.

Целый день — помню — бабка косила,

издалёка с пригорка видна.

И откуда бралась только сила,

чтоб с косою ходить дотемна.

И, оглядывая эти долы,

гладь речную и эти холмы,

я подумал: работой тяжёлой

с юной доли венчаемся мы.

Не с того ли под силу народу

выдюжить не простую страду,

а любую земную невзгоду,

а любую лихую беду?

Перевези, перевозчик,

Ловатью от села...

Вёсел размашистый почерк,

высь над рекою светла.

Чёрного леса былинность,

марево, как из слюды...

И поражает наивность

тёмно-зелёной воды.

Свесясь с ладьи новгородской,

диву дивлюсь: в глубине

кто-то знакомо смеётся

и улыбается мне.

Встречусь ли взглядом с ракитой, —

а между нами верста, —

кто-то с улыбкой открытой

машет, зовёт из куста.

Или за птицей с любовью,

если бы полем пошёл,

кто-то б крылом, словно бровью, —

в небе широко повёл.

Верю я: в лике природы

тех, что навеки ушли,

в ясные эти восходы

можно увидеть вдали.

Но потому ли на глади,

в зыбкости лозняка

чудятся мне его пряди,

в резких ожогах рука.

Сколько в эти дни

было выплакано,

было выговорено!

Я прощаюсь с вами,

Александра Трифоновна.

Каждый день

по воле иль неволе

всё у вас перед глазами поле.

Вы уж другу моему кивните,

когда птицы защебечут в жите.

А когда побронзовеет ива,

улыбнитесь другу сиротливо.

А как забелеет снег на пашне,

о танкисте молодом поплачьте.

И утешьтесь тем, что не вдовою

остаётесь вы на белом свете, —

матерью, прекрасной и святою,

все мы ваши дети!

И подумал, прощаясь:

«А я ведь в России,

в той России,

которую оросили:

кровью — друг-командир,

потом —

в кузне крестьянин,

а крестьянка — слезами

в мире,

что так желанен.

Я в России,

а ей-то стоять неизбывно,

прут останется в поле —

станет ивою дивной».

Мать поэта и мать солдата,

свята жизнь и бессмертье свято!

Мать!

Остался он в солнце рыжем,

в молодой и нетленной ржи,

в том, что жаворонка мы слышим

в не разбитой никем тиши.

Мать!

Осталась его дорога,

та, которая в свой черёд

неподкупно, открыто, строго

в двадцать первый век перейдёт.

Мать!

Не розы там вдоль обочин,

не фиалки, не маков цвет, —

грунт утоптан, тяжёл и прочен

там от шествий побед и бед.

Мать!

Одной лишь дорогой этой,

никакой дорогой иной

не дойти до ясной, воспетой

жизни, схожей только с мечтой.

Не у памятника-обелиска

и не на могильной черте, —

среди жизни кланяюсь низко,

мать, духовной твоей красоте.

О. Шестинский

Памяти поэта Сергея Орлова

и моего отца Константина Рожнова

Что меня заставляет обернуться назад? —

Это танки летят! это танки горят!

И как феникс в бою среди сотен врагов

под обстрелом сгорает Серёжа Орлов!

За Отечества пядь —

в пекле — юный поэт,

чтоб из пепла восстать,

чтоб попрать смертью смерть!

А в другой стороне

в тот же час, в тот же миг

шёл Т-34 в тыл врага напрямик!

В танке том — мой отец, знамя красное с ним!

Мой отец, моя слава — Рожнов Константин!

И сползал мой отец по горящей броне…

С пальцев пепел слетал… Гимнастёрка в огне…

— Самоходный артполк 12-03,

надо красное знамя Победы — спасти!..

О Сергее Орлове и об отце

напишу я:

на вечном, на русском крыльце

два танкиста сидели… и, быть может, сидят

средь таких же в войне обгоревших ребят…

Только кто из властей

нынче жизни их рад?

П. Рожнова

* * *

Посмертные стихи Орлова...

Те,

что держал в столе поэт.

Его мальчишеское слово

Шло к людям

тридцать с лишним лет.

Читаю...

Жарко встрепенулись

Года

военные

во мне.

Мы все давно

С войны вернулись —

Стихи

живут

на той войне.

Они

доверчивы

и строги,

Чисты,

наивны

и мудры,

Стихи —

солдаты той эпохи,

Неповторимой той поры.

Посмертные стихи Орлова.

От них теплее на земле.

Как он судил себя сурово,

Их

столько лет

держал в столе.

Заметка с траурной каймою —

Вступленье краткое к стихам...

Какою страшною ценою

Они известны стали нам.

Н. Доризо

* * *

В заграничной гостинице

в час тишайший рассвета

я услышал по радио

сельский говор поэта.

Мне аукнулась Вологда!

Речь текла крутобоко,

и коробочка радио

вся тряслась, как эпоха.

Кто-то сморщился в нумере:

— Слушай, делай потише

или — выключи... Ну его!

— Но поэт их не слышал.

Но поэт разговаривал,

и в ушах его рифмы

и шрапнельно, и сабельно

шевелились, как гривы!

Вспоминал он товарищей,

как кричал! Как от боли...

В заграничной гостинице

стало жутко, как в поле,

как в дыму наползающем,

распирающем танки!..

Тридцать лет возвращаются

к сердцу барда атаки.

Тридцать лет под осколками,

весь в войне, до скелета.

Он горит, и не выключишь,

не задуешь поэта!

Весь в ожогах, как в рытвинах,

как в цветах. Как дорога —

до победы, до истины,

до любви. До итога.

Г. Горбовский

Сосны: Поэма

С. Орлову

На дворе сегодня

В самом деле

Праздник солнца

М голубизны.

В белом оперении

Метели

Улетели

В сторону весны.

Две сосны.

Огонь зеленый, вечный

Негасим и летом

И зимой.

Сердцем чую —

В поле ветер встречный

Вспомнил о тебе,

Товарищ мой.

И сдается,

Слушает округа

Песню, что водила

На фронты:

«Три танкиста,

Три веселых друга...»

Двух уж нет.

А третий — это ты.

В городке,

Овеянном лесами,

Рос, как все ребята

Той поры,

Паренек

С озерными глазами:

Школа,

Пионерские костры,

Древние курганы,

Как былины,

Свет рябины

В снежной кутерьме,

Чкалов,

И папанинские льдины,

И огонь Испании

Во тьме,

И стихи,

Что посвящал березам —

Молодухам

Наших деревень, —

С этим и ушел

Навстречу грозам

Паренек

В кепчонке набекрень.

Наша встреча —

Боевые годы,

Волхова

Трясинная земля.

С командиром

Танкового взвода

Мы на ней

Хлебнули киселя.

В сторону врага

Рванулись танки,

А его «КБ»,

Ломая лед,

На лесной

Болотистой полянке

Сходу встал:

Хоть лопни — не идет!

Словно дот,

Он вырос над снегами,

Над кустами

В громе и в дыму.

Пушки,

Как пудовыми хлыстами,

Били землю,

Целясь по нему.

Дотемна горел,

Взрывался воздух.

А когда

В тяжелой тишине,

Как веснушки,

Высыпали звезды,

Долетело:

«Лейтенант, ко мне!..»

Полз по кочкам стылым,

По настилам,

Выбиваясь

Из последних сил.

Кулаком

Мерцающим светилам

На волне отчаянья

Грозил.

А в землянке,

От нагрева душной,

Не поняв,

Что собралась гроза,

Он стоял,

Как мальчик простодушный;

Медный чуб,

Озерные глаза.

Он стоял и ждал

Совсем другого:

«Молодцы, ребята!

Так держать!..»

Командир полка,

Скупой на слово,

Поднимаясь,

Не заставил ждать.

«Знаю. Понимаю,

Что трясина.

Но война —

На то она война.

Два часа даю тебе —

Машина

Быть в расположении

Должна.

А не то...»

Он взвесил на ладони

Пистолета

Черное литье.

Пулями

На мерзлом небосклоне

Заморгали звезды:

«Всё твое...»

«Вот тебе

И Юрьев день, бабуля,

Вот тебе и выход

В первый бой!..»

Путь обратный.

Но не снег, не пуля

Лейтенантской

Правили судьбой.

Не просил никто,

Не бил тревогу.

Комполка,

Наверно, знал секрет:

Танковое братство

На подмогу

Лейтенанту

Двинется вослед.

Так и было.

По настилам стылым,

Пропечатав

Траками снега,

Эта сила

Громом заходила,

Покатила

В сторону врага.

Прямо у него

Под самым носом,

Наплевав

На зверскую пальбу,

Вырвала

Своим железным тросом

Из трясины

Братскую судьбу.

Дружество!

Души людской вершина!

Лейтенант докладывал:

«Приказ

Экипажем выполнен.

Машина

В боевой готовности

Сейчас...»

Командир полка,

Скупой на слово,

Не заставил

Лейтенанта ждать.

«Отдыхайте».

Ничего другого

Не прибавил, кроме: «Так держать!»

Так держать!..

Земля вставала дыбом

День и ночь

Кружилась карусель.

Шли «КБ»,

Под стать зеленым глыбам,

В сторону весны,

На Карбусель.

В смотровые щели

Лиловели,

Багровели

Белые поля.

И держалась радость

На пределе:

«Здравствуй,

Новгородская земля!

Здравствуй, каждый кустик

С искрой синей,

Здравствуйте, холмы —

За валом вал!..»

Будто вместе

С матерью-Россией,

Молча, лейтенант

Торжествовал.

Я не видел,

Как на поле этом,

Словно тень

Возникнув на броне,

Заслонив

Рукою с пистолетом

Свет в глазах,

Он высился в огне,

...Возвратясь

Из зарубежной дали,

Я потом, прочел

В его стихах,

Что и Гус, и Бруно

Так вставали,

Утверждая правду

На кострах.

Время-птица

Быстро пролетело.

Не тупилось

Жизни острие.

Как большая роща,

Поредело

Ныне

Поколение мое.

С лейтенантом,

С другом закадычным,

Всякое

Бывало у меня.

Но заминок

По мотивам личным

В счет не брали

На черте огня.

Он меня позвал,

А не другого,

На рубеж,

Где вечно зелены,

Подняли

До неба голубого

Свой огонь

Две тихие сосны.

В сторону весны

Прошли метели,

На висках

Оставив белый след.

Лишь коснувшись веток,

Не сумели

Погасить

Их молчаливый свет.

И сдается,

Слушает округа

Голос наших

Невозвратных дней:

«Три танкиста,

Три веселых друга...»

В поле сосны

Вместо двух парней.

До скончанья лет

Осталось пламя

На лице

У третьего из них.

В молодость

Озерными глазами

Смотрит он,

Живущий за троих.

А. Чепуров

Реквием

Сергею Орлову

Над ним — заря, над ним —

не чернозем.

Улыбки, обгоревшей в танке,

нету.

Без ясных птиц на дереве твоем

так одиноко стало белу свету.

Стрелял, горел,

на танке мчался вдаль

и пережил врагов,

себе на диво;

прикрыла сердце

славная медаль,

не тлело сердце, а сияло живо.

Как след от траков,

каждая строка,

написанная строгою десницей.

И жизнь твоя, светла и высока,

звездой над всеми нами

да светится!

Николай Зидаров (пер. с болг. О. Шестинского)

* * *

Сегодня утром каменные листья

срываются и падают в траву,

роятся буквы и боятся мысли

беды, произошедшей наяву.

Сергей, Сергей! На темном небе танки

тяжелой преждевременной грозы.

И не тебе глядеть из черной рамки

на этот мир с газетной полосы.

Багровые на низких тучах блики

и на траве багряная роса.

Но у Победы на прекрасном лике

твоей судьбы солдатские глаза.

Грохочет бой. Огонь и сталь. И кроме

огня и стали ты передо мной

на поле боя в пламени и громе

надеждой освещаешь шар земной.

Да, ты горел, когда Светило слепо

закатывалось в огненную даль,

как черная, из каменного пепла,

пробитая осколками медаль.

И шар земной отяжелел от праха

твоих друзей — отважных сыновей

Отечества, но горький ужас страха

не тронул шрамов памяти твоей.

Сегодня туча, от беды отчалив,

легла на шрамы твоего лица.

И облако непрошеной печали

обволокло товарищей сердца.

Ты входишь в круг немого сна,

И листья слетают на колючее жнивье.

И больше пламя не играет мыслью

твоей судьбы и не палит ее.

Срываю с утра черную завесу

и наблюдаю в белой пене плёс

и голое смятение по лесу

над озером белеющих берез.

Еще я различаю понемногу

твоих тревог сигнальные огни,

еще я в силах выслать на подмогу

твоей судьбе моей заботы дни.

Спасенья нет от гибельного круга,

но, как всегда, встречая смерть в упор,

ты вздрагиваешь, видя слезы друга

и безутешный материнский взор.

Но знаю я: грядущим дням товарищ,

скрепленный с ними верностью одной,

ты свое имя, умирая, даришь

бессмертию Поэзии родной.

Йоле Станишич (пер. с сербохор. М. Дудина)

Его стихи всегда в бою…

Военных лет пора лихая —

Весь мир

В немолкнущих громах;

Земля под взрывами вздыхает,

И дым не тает в небесах.

Казалось, выжить невозможно

В разгуле тысячи смертей —

Ни ночью

В заревах тревожных,

Ни днем

В раскатах батарей.

Сигнал тревоги спозаранку

В окопах вздыбливал полки;

И шли грохочущие танки,

Бросались вниз штурмовики.

И, в лоб фашистов атакуя

С заданьем — выбросить

десант,

Машину вел свою стальную

Сережа — старший лейтенант.

Разрывом черные букеты

То слева встанут,

То правей...

Тупой удар!

И вспышка света

Бьет по глазам ножа острей.

Огонь охватывает танки,

Как кучу хвороста в жару;

Броня снаружи и с изнанки

Пылает чадно на ветру.

А он не прекратил атаки,

Покинув свой горящий танк, —

Сам был пылающий, как факел,

Сережа — старший лейтенант.

Как табуны коней гривастых,

Промчалось

много-много лет.

Но ежедневно,

Ежечасно

В сраженье был

Сергей-Поэт!

Как долгу верные солдаты,

Его стихи

Всегда в бою;

Они любить нас учат свято —

И жизнь,

И Родину свою.

Михаил Хонинов (пер. с калм. И. Романова)

* * *

Сергею Орлову

Не сбылось мое пророчество.

Зря пророчил: не сбылось.

То, про что забыть мне хочется,

В сердце вновь отозвалось.

Ленинград. Нева. Синявино.

Что ни день — то новый бой.

Амбразуры заслоняли мы

В тех сражениях собой.

Это просто дело случая,

Что вернулись мы домой.

То ль звезда была везучая,

То ли жребий был такой.

Явно чудом уцелевшие

Устояли мы в беде.

В танках заживо горевшие

И тонувшие в воде.

Фронт не многих-то помиловал.

В сердце раны залегли.

И стучат, стучат постылые

Инвалидов костыли.

А припомню все, что помнится,

На безногих нагляжусь —

И порой, бывает, в комнате,

Как в землянке, спать ложусь.

А. Бодренков

Сергею Орлову

Его стихи забудутся едва ли,

Они — как пламя Вечного огня.

Мы в них ТАКУЮ КНИГУ ПРОЧИТАЛИ*

Что будем помнить, в памяти храня,

О той войне, которой равных нету.

Где горек каждый день и каждый год.

Во сне представить не смогли бы это

Солдаты, уходящие на фронт,

И среди них такие молодые!

Они шагнули в яростный огонь

И ВСТАЛИ ФРОНТОМ ПОСРЕДИ РОССИИ,

Собой её закрыли от врагов.

Горели в танках, корчились от боли,

Но землю, на которой родились,

Не отдали врагу, на ратном поле

Своею смертью защищая жизнь!

И сколько лет вослед давно ушедшим

Несётся ГОЛОС плачущий с земли

Той ПЕРВОЙ, нежной, чудом уцелевшей,

Святой, неиссякающей ЛЮБВИ.

А он друзьями вынесен из боя,

Чтоб строки, опалённые войной,

Всегда напоминали нам с тобою

О тех, кого ЗАРЫЛИ В ШАР ЗЕМНОЙ.

Ушёл поэт, а на земле остались,

Ни временем не смыты, ни дождём,

Его стихи из нежности и стали,

Рождённые в воронке под огнём?

*Выделены строки из стихов Сергея Орлова.

В. Жукова

Сергею Орлову

Боюсь, что мне не рассказать

О битвах, подвигах и славе,

Как сам Орлов мог написать,

«Победой» сборник озаглавив.

Мне, не бывавшей на войне,

Не знавшей боли пораженья,

Труднее описать вдвойне

Надежд и чаяний крушенья.

Труднее радость передать,

Солдатских чувств святого братства,

Победы нашей благодать,

Фашистских гадов святотатство.

Но легче жить в краю родном,

Очистив город от развалин,

И думать только об одном:

Героем город бы назвали,

За то, что выстоял и жил,

Круша врага над самой Волгой,

Что подвиг славный совершил,

Когда был бой нелегким, долгим.

Теперь мне легче во сто крат,

Растить детей для мирной жизни,

Ведь ты, солдат, мой друг и брат,

Спас мир для доблестной отчизны.

Тебе весенние цветы,

За то, что беды не сломили,

Живому — лучшие мечты,

Поклон земной — коль ты в могиле.

Л. Нелен

Улицей Сергея Орлова

Уже давно окончен бой.

По замыслу друзей

Назвали улицу тобой,

И вологжане все

Орлова улицей идут,

Ведущей в главный храм.

Поэт экскурсоводом тут

Показывает нам

По Вологде короткий путь

К Софии и кремлю.

Его стихов глубоких суть,

Я им сейчас внемлю:

«Давным-давно окончен бой...

Руками всех друзей

Положен парень в шар земной,

Как будто в мавзолей...»

Он поколение своё

В своих воспел стихах,

Да, так, как больше не споёт

Уже никто в веках!

Он в танке заживо горел,

Но сердце не щадя,

Он, верный фронтовой поре,

Осанн не пел вождям.

И на разрыв аорты стих

Слагался, как судьба,

И высоты такой достиг,

Как нимб святой у лба.

И он поэзию пронёс,

Как светоносный нимб,

Идя по жизни в полный рост,

И мы гордимся им!

Л. Юдников

Памяти поэта Сергея Орлова

У мёртвых нет на нас обид;

они их не гнетут…

Он тоже в шар земной зарыт

под воинский салют.

Он был танкист и был поэт,

был другом всех друзей.

Его стихов неяркий свет

горит в душе моей.

Его сквозь душу пропустив,

как в линзу Солнца луч,

свой стих, но на его мотив,

пускаю против туч,

дабы очистить небосклон

от грязи и вранья…

Уверен я, взирает он

с улыбкой на меня.

Ведёт вперёд его стезя,

не видно ей конца…

И надо помнить нам, друзья,

поэта и творца.

А. Кучерук

Страницы

четверг, 21 августа 2025 г.