Подвигу Сталинграда: 245 стихотворений

 

2 февраля 2024 года исполняется 81 год со дня разгрома советскими войсками немецко-фашистских войск в Сталинградской битве. Этот день является Днем воинской славы России. Великая Сталинградская битва, ставшая переломным моментом в ходе Великой Отечественной войны, длилась 200 дней: с 17 июля 1942 года по 2 февраля 1943 года. В сражении за город на Волге отдали свои жизни 479 тысяч советских воинов, число погибших горожан невозможно установить точно. По количеству безвозвратных потерь всех воевавших сторон Сталинградская битва считается одной из самых кровавых в истории человечества. Во время кровопролитных боев город был почти полностью разрушен. Волгограду (Сталинграду) за мужество его защитников и жителей присвоено почетное звание города героя.

Предлагаем подборку стихотворений, посвящённых подвигу города-героя Сталинграда. Стихи даны в алфавите авторов. 

 

А—К

 

Стихи о Сталинграде

 

I

Жил — не замечал, как ты мне дорог,

Город мой, пылающий в беде.

Я не знал, что о твоих просторах

Буду помнить всюду и везде.

 

Ты сейчас и огне, в свинцовой буре,

Весь прострелен, всюду обгорел,

Ветер гонит пепел по Лазури,

Черный дым висит на Дар-горе.

 

Нет и моего гнезда родного —

За Мечеткой притаился враг.

Больше нету Первозаводского,

От Спартановки остался прах.

 

Там сейчас сплошное пламя пышет,

Там домов разрушенных не счесть...

Больше мне родные не напишут.

Письмецо с Менжинской № 6.

 

Где они? Где Генки голос звонкий,

Долетавший до меня не раз?

Почему не слышно о сестренке?

Где и кто их приютил сейчас?

 

Может, и они бойцами стали,

Тоже город защищают свой.

Может быть, давно в сраженье пали

На знакомой с детства мостовой.

 

Город мой, я от тебя далеко.

Мы с тобой пока разделены.

Между нами пролегла дорога,

Не одна — а сто дорог войны.

 

Я их все пройти обязан с боем.

Трудный путь — зато в конце его

Встречусь я на родине с тобою,

Это будет радостней всего.

 

Там, где пули в улицах звенели,

Где узнал я радость и беду,

Как к бойцу в простреленной шинели,

Я к твоим руинам припаду.

 

II

В руинах ты, но здесь в борьбе жестокой;

Постигнул немцев гибельный удел.

Уже последний выстрел одиноко

Среди твоих развалин прогремел.

 

Закончилось великое сраженье —

И ты, мой город, в битве победил.

Здесь русский немца бил с ожесточеньем —

С каким никто и никого не бил.

 

Заснеженный, руинами темнея,

Свинцом побитый, в пепле и в дыму,

Родной мой город, стал ты мне роднее,

Еще дороже сердцу моему.

 

Ты встанешь вновь, рубцы свои залечишь,

Придет пора — вернемся мы к родным,

И как-нибудь в хороший теплый вечер

Пройдем по шумным улицам твоим.

 

Здесь будут и бойцы и командиры,

Рабочие, что бились впереди.

Простой народ без воинских мундиров,

Но с воинской присягою в груди.

 

Здесь дети будут — где-нибудь меж ними

Пройдет сестренка иль братишка мой.

Все это будет. Но сейчас их имя

Не тень — оружье, поднятое в бой.

 

Родной мой город, ты, как смелый воин,

Опять дерешься, недругов тесня.

Ты не покинул боевого строя.

Ты — на передней линии огня.

 

Тобой перед атакой в час недолгий

Клянутся все: бить немцев до конца.

Чтоб их везде настигла, как у Волги,

Святая кара русского бойца.

А. Абрамов

 

Слава Сталинграду

Твердынею высясь над Волгой,

В кольце неприступных оград

Вещает о славной победе

В громах и в дыму Сталинград.

 

Врагов вероломные орды

Крушил и развеял народ,

И танков разбитых останки

Лежат у железных ворот.

 

Потомок! Глядя горделиво

На вольные степи страны,

Припомни, как честь отстояли

Не знавшие страха сыны!

 

Упорный в борьбе, величавый,

В кольце неприступных оград,

У Волги в огне и пожарах

Победу ковал Сталинград.

И. Абашидзе (перевод с грузинского Г. Цагарели)

 

Второе февраля

В свой срок —

не поздно и не рано —

придет зима,

замрет земля.

И ты

к Мамаеву кургану

придешь

второго февраля.

 

И там,

у той заиндевелой,

у той священной высоты,

ты на крыло

метели белой

положишь красные цветы.

 

И словно в первый раз

заметишь,

каким он был,

их ратный путь!

Февраль, февраль,

солдатский месяц —

пурга в лицо,

снега по грудь.

 

Сто зим пройдет.

И сто метелиц.

А мы пред ними

всё в долгу.

Февраль, февраль.

Солдатский месяц.

Горят

гвоздики

на снегу.

М. Агашина

 

Февраль

Над площадями Волгограда

Опять метелицы кружат.

Двадцатилетние солдаты

Двадцатый год в земле лежат.

 

А на земле, воспетой в песнях,

Над волжской медленной водой,

Поднялся город — их ровесник, —

Великий, светлый, молодой.

 

Он потому велик и светел,

Что в час бессмертья своего

Они в огне, сквозь дым и пепел,

Таким увидели его.

М. Агашина

 

На Мамаевом кургане

Уже он в травах, по-степному колких,

уже над ними трудятся шмели,

уже его остывшие осколки

по всей земле туристы развезли.

 

И все идет по всем законам мира.

Но каждый год, едва сойдут снега,

из-под его земли выходит мина —

последний, дальний замысел врага.

 

Она лежит на высохшей тропинке,

молчит, и ждет, и думает свое.

И тонкие отважные травинки

на белый свет глядят из-под нее.

 

По ней снуют кузнечики и мушки,

на ней лежат сережки тополей,

и ржавчины железные веснушки

ее пытались сделать веселей.

 

Она жадна, тупа и узколоба.

И ей не стать добрее и земней.

ее нечеловеческая злоба

так много лет накапливалась в ней…

 

Добро и зло кипят, не остывая.

Со смертью жизнь сражается века.

И к мине прикасается живая,

от ненависти нежная рука.

 

Потом ударит гром над степью чистой —

и отзовется эхо с высоты.

И на кургане шумные туристы,

взглянув на небо, вытащат зонты.

 

Они пойдут по этой же тропинке

и даже не заметят возле ног

усталые дрожащие травинки

и след тяжелых кованых сапог.

 

Пускай себе идут спокойно мимо!

Пускай сияет солнце в синеве!

Ведь жизнь есть жизнь.

И все солдаты мира

и молоды,

и бродят по траве.

М. Агашина

 

Ах вы, ребята, ребята…

Вспыхнула алая зорька.

Травы склонились у ног.

Ах, как тревожно и горько

пахнет степной полынок!

 

Тихое время заката

в Волгу спустило крыло…

Ах вы, ребята, ребята!

Сколько вас здесь полегло!

 

Как вы все молоды были,

как вам пришлось воевать…

Вот, мы о вас не забыли —

как нам о вас забывать!

 

Вот мы берем, как когда-то,

горсть сталинградской земли.

Мы победили, ребята!

Мы до Берлина дошли!

 

…Снова вечерняя зорька

красит огнем тополя.

Снова тревожно и горько

пахнет родная земля.

 

Снова сурово и свято

юные бьются сердца…

Ах вы, ребята, ребята!

Нету у жизни конца.

М. Агашина

 

Солдату Сталинграда

Фатеху Ниязи

 

Четверть века назад

отгремели бои.

Отболели, отмаялись

раны твои.

 

Но далёкому мужеству

верность храня,

ты стоишь и молчишь

у святого огня.

 

Ты же выжил, солдат!

Хоть сто раз умирал.

Хоть друзей хоронил

и хоть насмерть стоял.

 

Почему же ты замер —

на сердце ладонь,

и в глазах, как в ручьях,

отразился огонь?

 

Говорят, что не плачет солдат:

он — солдат.

И что старые раны

к ненастью болят.

 

Но вчера было солнце!

И солнце с утра…

Что ж ты плачешь, солдат,

у святого костра?

 

Оттого, что на солнце

сверкает река.

Оттого, что над Волгой

летят облака.

 

Просто больно смотреть —

золотятся поля!

Просто горько белеют

чубы ковыля.

 

Посмотри же, солдат, —

это юность твоя —

У солдатской могилы

стоят сыновья!

 

Так о чём же ты думаешь,

старый солдат?

Или сердце горит?

Или раны болят?

М. Агашина

 

Мальчишкам Волгограда

В Волгограде, у Вечного огня, стоят в Вечном почётном карауле волгоградские мальчишки.

 

Горит на земле Волгограда

Вечный огонь солдатский —

Вечная слава тем,

Кем фашизм, покоривший Европу,

Был остановлен здесь.

В суровые годы битвы

Здесь насмерть стояли люди —

Товарищи и ровесники

Твоего отца.

 

Они здесь стояли насмерть!

И были средь них солдаты —

Мальчишки в серых шинелях

Со звёздами на ушанках,

Простые наши мальчишки —

Немного старше, чем ты.

 

К нам приезжают люди —

Жители всей планеты —

Мужеству их поклониться,

У их могил помолчать.

И пусть эти люди видят,

Как помним мы сталинградцев!

 

И пусть эти люди знают:

Вечный огонь Сталинграда

Не может померкнуть, пока

Живёт на земле волгоградской

Хотя бы один мальчишка!

 

Запомни эти мгновенья!

И если ты встретишь в жизни

Трудную минуту,

Увидишь друга в беде

Или врага на пути —

Вспомни, что ты не просто мальчик,

Ты волгоградский мальчишка,

Сын солдата,

Сын Сталинграда,

Капля его Бессмертия,

Искра его Огня.

М. Агашина

 

Стихи о моём солдате

Когда, чеканный шаг ровняя,

Идут солдаты на парад,

Я замираю — вспоминаю,

Что был на свете мой солдат.

 

...Война. И враг под Сталинградом.

И нету писем от отца.

А я стою себе с солдатом

У заснежённого крыльца.

 

Ни о любви, ни о разлуке

Не говорю я ничего.

И только молча грею руки

В трёхпалых варежках его.

 

Потом прощаюсь целый вечер

И возвращаюсь к дому вновь.

И первый снег летит навстречу,

Совсем как первая любовь.

 

Какой он был? Он был весёлый.

В последний год перед войной

Он только-только кончил школу

И только встретился со мной.

 

Он был весёлый, тёмно-русый,

Над чубом — красная звезда.

Он в бой пошёл под Старой Руссой

И не вернётся никогда.

 

Но всё равно — по переулкам

И возле дома моего

Идут солдаты шагом гулким

И все похожи на него.

 

Идут, поют, ровняют плечи,

Ушанки сдвинуты на бровь.

И первый снег летит навстречу

И чья-то первая любовь.

М. Агашина

 

На Алее Героев

От морозов и вьюг

леденела земля,

ветер к самой земле

пригибал тополя.

 

Буксовали трамваи

в тяжёлом снегу,

люди шли, проклиная

февраль и пургу.

 

В этот зимний февральский

заснеженный день

на аллее Героев

сажали сирень.

 

На застывшие корни

послушно легли

комья плотного снега

и мёрзлой земли.

 

Но не верилось мне, —

да и только ли мне? —

чтобы эта сирень

ожила по весне.

 

А сегодня — весна!

Оживают сады,

проплывают по Волге

последние льды;

 

на базаре старик

продаёт семена,

и мальчишки играют

в футбол дотемна.

 

У сирени,

посаженной в феврале,

отогрелась душа

на апрельском тепле.

 

Сколько за день людей

по аллее пройдут!

…Может, кто-то из них

остановится тут

 

и подумает то же,

что думаю я:

вот на этой земле

умирали друзья,

 

молодые, простые,

как я и как ты…

Они так же любили

жизнь и цветы.

М. Агашина

 

Перекрёсток

На самом шумном перекрёстке,

у входа в город Сталинград,

стоят каштаны и берёзки

и ели стройные стоят.

 

Как ни ищи — ты их не встретишь

в лесах заволжской стороны,

и, говорят, деревья эти

издалека принесены.

 

А было так: война когда-то

была на волжском берегу.

На перекрёстке три солдата

сидели рядом на снегу.

 

Стоял январь. И ветер хлёсткий

позёмку в кольца завивал.

Горел костер на перекрёстке —

солдатам руки согревал.

 

Что будет бой — солдаты знали.

И перед боем с полчаса

они, наверно, вспоминали

свои далекие леса.

 

Потом был бой... И три солдата

навек остались на снегу.

Но перекрёсток Сталинграда

они не отдали врагу.

 

И вот теперь на перекрёстке,

на месте гибели солдат,

стоят каштаны и берёзки,

и ели стройные стоят.

 

Шумят нездешними листами,

дождём умытые с утра,

и обжигают нашу память

огнём солдатского костра.

М. Агашина

 

* * *

На кургане, гремевшем боями,

Не отдавшем своей высоты,

Блиндажи поросли ковылями,

Разрослись по траншеям цветы.

 

Бродит женщина берегом Волги.

И на том, дорогом берегу

Не цветы собирает — осколки,

Замирая на каждом шагу.

 

Остановится, голову склонит,

И над каждым осколком вздохнет,

И подержит его на ладони,

И песок, не спеша, отряхнет.

 

Вспоминает ли юность былую,

Вновь ли видит ушедшего в бой...

Поднимает осколок, целует.

И на веки уносит с собой.

М. Агашина

 

Растёт в Волгограде берёзка

Ты тоже родился в России —

Краю полевом и лесном.

У нас в каждой песне — берёза,

Берёза под каждым окном.

 

На каждой весенней поляне

Их белый, живой хоровод.

Но есть в Волгограде берёзка:

Увидишь — и сердце замрёт.

 

Её привезли издалёка

В края, где шумят ковыли.

Как трудно она привыкала

К огню волгоградской земли,

 

Как долго она тосковала

О светлых лесах на Руси, —

Лежат под берёзкой ребята —

Об этом у них расспроси...

 

Трава под берёзкой не смята —

Никто из земли не вставал.

Но как это нужно солдату,

Чтоб кто-то над ним горевал.

 

И плакал — светло, как невеста,

И помнил — навеки, как мать!

Ты тоже родился солдатом —

Тебе ли того не понять?

 

...Ты тоже родился в России —

Берёзовом, милом краю.

Теперь, где ни встретишь берёзу,

Ты вспомнишь берёзку мою,

 

Её молчаливые ветки,

Её терпеливую грудь.

Растёт в Волгограде берёзка!

Попробуй её позабудь!

М. Агашина

 

* * *

Следы врага — развалины и пепел.

Здесь все живое выжжено дотла.

Сквозь дым не видно солнца в черном небе,

На месте улиц камни и зола.

 

Здесь жизнь и смерть сошлись на поле боя,

На свет и мрак огромный мир деля.

Священной местью павшего героя

Здесь дышит раскаленная земля.

 

Зловещий гул тротила и металла.

Морозом все насквозь прокалено.

Лишь вспышки взрывов полыхают ало —

Им в этом пекле властвовать дано.

 

И мы стоим. Цепляемся за камни

С такой же силой, как огонь и лед.

Сама земля солдатскими руками

Непрошенных пришельцев злобно бьет.

 

Пусть против нас здесь тысячи орудий,

На каждого десятки тонн свинца,

Пусть смертны мы, пускай мы только люди,

Но мы верны Отчизне до конца.

 

Бронированные ползут громады,

Огнем и сталью наступает враг.

Дрожит земля от страшной канонады —

Но только мы отсюда ни на шаг!

 

Здесь все смешалось в этой круговерти:

Огонь и снег, пыль и свинцовый град.

Кто уцелеет здесь … до самой смерти

Не позабудет грозный Сталинград.

 

Но прозвучал уже набат расплаты.

От взрывов бомб в огне весь небосклон.

Огнем сметая на пути преграды,

Мы наступаем с четырех сторон.

 

Снег, как и дым, от зарева стал алым,

Артиллерийский не смолкает гром.

Мы катимся вперед девятым валом,

Едины в трудном подвиге своем.

 

Не думал враг, что здесь найдет могилу,

Все верил в чудо скорых перемен.

Но только сила одолеет силу,

Теперь врагу одно спасенье — плен.

 

Бушуй, войны народной половодье,

Собою вражьи захлестни края…

Герои вечно будут жить в народе,

Аврора славы — Родина моя!

Григор Акопян (перевод с армянского И. Бурсова)

 

* * *

Военный Сталинград,

Я в думах об отце.

Военный Сталинград,

И пепел на лице.

Пылает город наш,

И стонет он в огне,

И злобный след от пуль

Я вижу на стене.

 

Припомнятся опять

Бои за Сталинград.

Погибшие друзья

Сомкнут свой тесный ряд,

Для них последний бой —

На рубеже огня.

И пулемет строчит,

Как будто бы в меня.

 

Сражается солдат,

И нет пути назад,

Ведь за его спиной —

Наш дом и Сталинград.

Н. Аксиниченко

 

* * *

Была ты резвой девочкой с мячом,

с босыми загорелыми ногами,

а стала грозной женщиной с мечом

на памятном Мамаевом кургане.

 

У ног твоих колышутся цветы,

вокруг тебя текут людские реки,

и верю я, что с этой высоты

ты не сойдешь теперь уже вовеки.

В. Алексеев

 

Старший брат

 

1

Он в шахматы играл со мной

и был мне всех родней и ближе.

Мы так любили с ним зимой

бродить в Сокольниках на лыжах…

 

…Горел над Волгой Сталинград,

но немцы шли в атаку снова.

Упал на землю старший брат,

упав, не вымолвил ни слова.

 

Лежал он посреди снегов,

родную землю обнимая…

А треугольники его

носила почта полевая.

 

Вилась поземка, как змея,

печальный счет ведя утратам…

Теперь уже не он, а я,

я для него стал старшим братом.

 

2

Мой брат под осажденным Сталинградом

траншеи рыл, в окопах коченел…

…на старом снимке мы сидим с ним рядом,

но снимок, видно, с горя почернел.

 

…Вот брат в Крыму у волейбольной сетки,

колышется вдали простор морской…

Вот мы в залитой солнышком беседке

сражаемся за шахматной доской.

 

«Броня крепка…» — доносится по радио,

гремит тысячеустое «ура!».

И эхо первомайского парада

летит, расправив крылья, на Урал.

 

Еще все живы — деды и отцы.

на мирном рубеже Европы с Азией

цветет сирень, влюбляются скворцы,

на юге наскучавшиеся за зиму.

 

И, славя наступление весны,

тюльпаны оккупируют долину…

Еще четыре года до войны

и плюс ещё четыре — до Берлина.

В. Алексеев

 

Хроника 1943-го

Кинохроника. Сталинград.

На экране — кромешный ад.

Замер в ярости сельский клуб,

Как спрессованной боли куб.

Сердце города гложет огонь,

За снарядом снаряд вдогон.

 

Замахнуться на Волгу посметь?!

Обезумел враг — это смерть!

Истекает кровью река,

Рядовой боец РККА…

Эта битва из тысячи битв,

Здесь хребет врагу перебит.

 

Хрип: «В атаку!» Шинель — в окоп.

Бруствер. Очередь. Кадр — стоп.

Триста тысяч солдат, как во сне,

Раздвигают грудью солёный снег,

И дрожит на ветру белый флаг, белый флаг,

И фельдмаршал не может вздрогнуть никак

Нам в лицо.

 

Полумрак. Тишина. Клуб.

Медный голос победных труб.

Краснозвёздных батыров ряд

Наклоняется в первый ряд.

Поглядеть бы им поскорей

Матерей, сыновей, дочерей…

 

Так и впился экран в зал,

Так и смотрит глаза в глаза.

Полумрак. Тишина. Клуб.

Рвётся шепот с сухих губ:

— Мама, скоро кино конец?

Мама, где же отец?..

 

— Дорогой мой, любимый сын,

Тише, тише, ты не один…

Ещё много побед впереди.

Мы увидим его. Подожди…

Музафар Алимбаев (Перевод А. Крестинского)

 

Прощание со Сталинградом

Нацистами взят Париж…

На свастике Рим распят…

Ты в сердце людей горишь

Надеждою, Сталинград!

 

Сейчас на земле любой —

И юный, и старый град —

Склоняет перед тобой

Главу свою, Сталинград!

 

Познавший с собою боль,

Осиливший боль в бою —

Склоняю перед тобой

Святую любовь мою…

 

Ты выше, чем древний Рим,

Величьем своих руин,

Ты выжил — необорим,

Я выжил — тобой храним.

 

Бездонную чашу зла

Я выпил с тобой до дна,

С твоих берегов — дотла

Сожженных — заря видна,

 

Зажегся зеленый свет —

На запад спешат бои,

И долго глядят вослед

Солдатам глаза твои…

 

Прощаться пришла пора.

Клянемся: за тяжесть ран —

Безмолвных твоих руин —

Заплатит еще Берлин!

 

Клянемся тебе: в бою

Сломив, сокрушив врага,

Мы вылечим боль твою,

Великая мать-река,

 

Мы выметем сор беды

И высушим соль слез,

Возвысим твои мосты

До самых высоких звезд!..

Гайнан Амири

 

* * *

В резной шкатулке много лет

Лежит бесценная награда —

Медаль, которой равной нет,

«За оборону Сталинграда».

 

Ее я бережно достал,

И что-то в сердце защемило.

Я будто вновь солдатом стал

И вспомнил все, как это было.

 

Второй уж год как шла война,

А мы, как прежде, отходили.

Была ли наша в том вина,

Что мы до Волги отступили?

 

Нам нечем было воевать,

Патроны штучно выделяли.

Порой хотелось закричать,

А мы, потупя взор, молчали.

 

Винтовка, штык да котелок —

Вот все, что мы тогда имели.

Табак давали, правда, впрок,

Но часто впроголодь сидели.

 

В ту пору, в тот суровый год

Судьба России предрешалась,

И под пятой фашистских орд

Земля от гнева содрогалась.

 

Да, мы стыдились матерей,

Которых в рабстве оставляли.

И взгляда маленьких детей,

Глотая слезы, избегали.

 

Где был когда-то Сталинград,

Печные трубы лишь торчали.

Стоял густой зловонный смрад,

И трупы на полях лежали.

 

Нет, мы не грелись у костров,

В мороз и стужу замерзали

И, расчесавши тело в кровь,

Мы вошь из складок выгребали.

 

Вгрызались в землю, как могли.

Надежней места не искали.

«За Волгой нет для нас земли», —

Как клятву часто повторяли.

 

Нас гусеницами давили,

Нас жгли безжалостно огнем.

С утра до ночи нас бомбили

И прошивали грудь свинцом.

 

Но каждый верил, каждый знал:

Такое долго не продлится.

И, наконец, тот день настал,

Который должен был свершиться.

 

Собрался с силой исполин,

И вспомнив доблесть вековую,

Народ поднялся как один

На смертный бой за Русь святую.

 

Загрохотало все кругом,

Пошли вперед наши солдаты,

Туда, на запад, день за днем,

Пока не пробил час расплаты.

 

Наш меч сурово покарал

Фашистов в собственной берлоге,

И путь к прозренью показал

Для тех, кто сбился на дороге.

 

Доныне часто по ночам

Во сне былое воскресает.

Мы до сих пор воюем там,

И кто-то снова умирает.

 

На Волге возродился град

Еще прекрасней и чудесней.

Для нас он — прежний Сталинград.

Его не вычеркнешь из песни.

 

Там, на Мамаевом кургане,

Вознесся ввысь мемориал,

Он для потомков в назиданье

И в память тем, кто смертью пал.

 

Чтоб мир надолго сохранить,

Чтоб сердце болью не щемило,

Народ, умевший победить,

Обязан помнить все, как было.

 

Пусть будет счастлив наш народ,

Пусть жизни радуются дети,

Но строго помнят наперед —

Они теперь за все в ответе.

И. Аржанов

 

«За нами земли больше нету!»

(Из поэмы Пламя Победы)

 

Когда бандит

забирается в дом,

зажав в кулачище

гирю литую,

свалив свою жертву, —

зачем он потом

еще бесчинствует

и лютует?

 

Сначала он

упоен удачей;

он руки моет

в горячей крови;

ни слезы женщин,

ни крик ребячий

его не могут

остановить.

 

Со всем живым

находясь в войне,

он полон угрюмого,

злого задора;

он даже доволен

и счастлив вполне

своей профессией

живодера.

 

Но вот тишиной

наполняется дом…

Чего ж еще пуще

и злей он лютует?

Он сам себя видит

перед судом

и сам себе приговор

грозный диктует.

 

Он в зеркала глянул

разбитый осколок

и смертный почувствовал

приступ тоски,

и сизым морозом

нещадный холод,

его ухватив,

потянул за виски.

 

И, вдвое зверея,

громя и круша,

мозжит он,

хоть кровь уже

лужами рдеет;

он злобно бессмыслен,

его душа

сама собой уже

не владеет.

 

Пора бы пуститься

давно наутек,

но поздно:

за край далеко

зашел он!

Подошвы окрашены

в крови поток,

и вкус ее

на языке его солон,

 

Облава уже

оцепила квартал,

и — мнится —

не выйти

из грозного круга,

и жалко расстаться

с тем, что понахватал,

со всем, что в узлы

наувязывал туго.

 

Вот так

у излучины Волги,

у локтя великой реки, —

разбилась вода

на осколки,

как зеркало на куски!

 

И он заглянул

в ее ледяную,

в ее оскорбленную,

грозную гладь,

почувствовав волю

иную,

стальную,

с которой нахрапом

не совладать.

 

Там, где Волга

сближается с Доном, —

со старшей сестрой

разлученный брат, —

земля надрывалась

пушечным стоном:

враги наседали

на Сталинград.

 

И Дон возмутился

до пенного блеска,

такого не видя

с седой старины.

Враг долго задерживался

у Клетской,

отбитый огнем

с низовой стороны.

 

И, наконец,

не считаясь с уроном,

под лай минометов

и бомбовый вой

навел переправы

над синим Доном

и вышел

к жиле страны

становой.

 

Как будто

на древней реке Каяле,

против насилия и грабежа,

вот так же,

насмерть,

люди стояли

защитой берега —

рубежа.

 

Дивизия «Викинг»,

дивизия «Зигфрид»,

дракона фашистского чешуя, —

то залпами вспыхнет,

то зарево взвихрит,

колючие кольца

клубя и змея.

 

О, эти кровавые

облака,

багровая от разрывов

река,

и в мины засеянные

поля,

и толом разодранная

земля!

И губ нерасторгнутая

черта,

и горе,

залегшее складкой у рта.

 

И вдруг это слово —

ракетой

раскрывшее небо опять:

«За нами

земли больше — нету!

Нам — некуда

отступать!»

 

И посреди

сталинградских развалин

стал человек,

как из стали изваян.

Что он продумал

за дни за эти, —

сложный,

большой

коллективный ум?

Не было выше

нигде на свете

этих простых

человечьих дум.

 

Пусть не в одной

обстановке военной

смысл этих дум,

возвышаясь,

живет.

Вот этой тайны души

сокровенной —

вольный,

но тщательный перевод:

 

«Большой человек

стоит на большой горе,

маленький —

на своем холме;

он, точно суслик из норки,

видит свои опорки

на своей

маленькой горке —

маленьком своем уме.

 

Большой человек

думает обо всей земле,

маленький —

лишь о своей семье;

считанная родня его

не велика,

с ней он не просуществует

века.

 

Но если народ поднимается

в полный рост,

и волосы его

касаются звезд,

и руки его

распростираются вширь,

то даже и в маленьком сердце

растет богатырь.

 

Тут его сердца

не задевай, не тронь,

все свое будущее

он кладет на ладонь,

все мелочные страсти

над ним не имеют власти,

он их бросил с размаху

под общий котел

в огонь.

 

Нынче мы все

стали большими людьми,

в сердце у каждого

больше стало любви,

больше стало у каждого

ненависти к врагу,

жить нам мешающему

на каждом шагу.

 

Враг стремится

наши сломить тела,

но ему

не уничтожить наши дела;

наши тела — из плоти,

наши сердца — в заботе,

но не пропасть

свободе,

которая нас вела!»

Н. Асеев

 

На запад!

Не холод и не потепленье

тому оказались виной, —-

когда началось наступленье —

мы все уже свыклись с войной.

 

Мы горечь ее узнали

и гарь ее в дом внесли;

тревоги ее и печали

к сердцам нашим приросли.

 

Мы вникли в ее уловки:

вклиниться и окружать,

и сердце наизготовке,

как автомат, держать.

 

Мы поняли вражьи цели, —

за ходом войны — следить!

В колючей ее шинели

и женщины стали ходить.

 

Мы детской лишились резвости,

у девочек — мудрость старух;

о наших пропавших без вести

мы не говорили вслух.

 

Мы месяцы ждали и ждали,

покуда из-за лесов,

из мутно глядящей дали

не дрогнет стрелка весов.

 

В мучительном напряженье

мы бредили в чутких снах:

когда начнется сраженье —

войны переломный знак?

 

И вот она подступила

к иссохшим губам — волна, —

и сдвинулась вражья сила,

и стала не та война!

 

И там, у излучья Волги,

у локтя великой реки, —

разбились они на осколки

и хрустнули в черепки.

 

Какая была отрада!

Не верилось: вдруг — уйдут?!

Стремительный блеск Сталинграда,

бессмертных твердынь редут!

 

И выяснил результаты

неслыханный в мире бой,

и как бы теперь их солдаты

рванулись назад! Домой!

 

Но поздно. Отрезан путь им!

Не вырваться из клещей!

Мы шуток худых не шутим,

с тобою, лихой кащей.

 

Мы здесь не играем в прятки,

преследуя и гоня!

Мы здесь в рукопашной схватке,

в сплошном наплыве огня!

 

Мы в утренних спозаранках,

и ночью, и белым днем

на кованных нами танках

преследуем вас и бьем.

 

Не схлынула вражья злоба,

еще нам идти нелегко,

но смотрим мы зорко в оба

в грядущее далеко!

 

И нет от врага отрыва,

и многим — удачный бой

шумит, как волна прилива:

На запад! Вперед! Домой!

Н. Асеев

 

На переправе

Изогнутый на горизонте дугою,

Бушует светящихся пуль огнепад.

Колышется зарево над головою,

Свирепый, клокочущий жаром снаряд,

Отмщающий, ринулся за Сталинград.

И сквозь дымовую завесу с причала

Сливаются вспышки немецких ракет.

Паром нагружённый слегка закачало.

И воин, опершийся на парапет,

Внимательно смотрит на мертвенный свет.

 

Молчанье. Суровый обряд переправы.

Бойцы на пароме строги и крепки.

На линию подвига, смерти и славы

Выходят готовые к бою полки.

А город сквозит за туманом реки.

На оползнях, взорванных глинистых кручах

Речных берегов багрянеет гряда.

Обрушены стены в обломках сыпучих.

 

Разболтанная канонадой вода

От нефти рыжа и от пепла седа.

Тяжелые, дымные волжские волны

Разводами масляных пятен блестят.

Косматые пряди пожаров безмолвны.

Окрестности призраком страшным стоят.

 

И — будто бы лавы подземный раскат —

Колеблются горы. Удар за ударом;

И дрожь эта передается реке,

А в тучах багряных, над грозным пожаром,

Сквозь клекот моторов, визжа вдалеке,

Разящая смерть переходит в пике.

 

Пылают строенья. И всюду увечья.

И смерть всюду свищет, и гибель ревет.

И только одно не сдается, живет —

Отважное сердце одно — человечье!

На смертную битву летит и зовет.

Микола Бажан (Пер. с украинского П. Антокольский)

 

Идут полки

Идут полки. Размерный лязг металла,

Прифронтовых дорог суровый лад.

Над заводями, над кустами тала

Клубятся горы дыма. Сталинград.

 

За дымной далью, за стенами зноя,

За переплеском мутных волжских вод

Солдатам слышен близкий голос боя,

Растущий до немыслимых высот.

 

Не звук, а судороги волн и суши,

Землетрясение, толчки глубин —

Раскатистый, широкий гром «катюши»,

Глухие всхлипы толстотелых мин,

Обвалы бомб — всей пастью бездны взвыли,

Отгул железа на десятки миль...

Идут полки. Дорога в струях пыли.

 

Три месяца не опадает пыль.

Идут полки. Готовятся отряды

У пристаней, в завесе дымовой,

Здесь, на святых руинах Сталинграда,

Принять великий, небывалый бой.

 

Да будет он благословен навечно,

Их грозный марш, невидимый во мгле,

По этой вот, родной им бесконечно,

По сталинградской выжженной земле.

Микола Бажан (Пер. с украинского Б. Турганов)

 

22 августа 1942 года

Средь ясного, солнечного дня

Вдруг все в округе потемнело.

Сквозь дым и языки огня

Не видно было голубого неба.

 

Армады черных самолетов

Над Сталинградом стаями летели.

А люди, увидав кресты,

Застыли, будто онемели.

 

Казалось, никого уж нет,

А немцы все бомбили

И столько натворили бед.

А люди все же жили.

 

И бомбы падали, и рушились дома,

А люди прятались в подвалах,

Уж нет ни дома, ни двора,

Живых, казалось, не осталось.

 

Но наши воины все же город отстояли,

А этот день мы в памяти храним.

И люди мира, узнав о стойкости солдат, поняли.

Что русский человек непобедим.

Л. Баннова

 Событие, которое описывает Л. Баннова, произошло 23 августа 1942 г., его называют "Днем Сталинградской катастрофы". До этого дня город жил мирной жизнью, а 23 августа в 16 ч.18 мин. налетела армада немецких самолетов, и город был почти полностью разрушен. Бомбежки, уже менее интенсивные, продолжались до 29 августа 1942 г. Подробнее об этой трагедии - здесь

* * *

Гитлеровцы-гады

Лезли к Сталинграду.

Перед ними Волга —

Русская река.

В нее вонзилось жало

Острием кинжала.

Кровью обагрились

Волги берега.

 

Но недаром встали

Мы, что крепче стали,

Яростней железа,

Пламенней огня.

Каждый насмерть дрался!

Сталинград не сдался!

Родина дождалась

Радостного дня.

 

Гад фашистский мечется.

С нашей местью встретился!

Мы идем в атаку,

Мы идем вперед!

И от нашей ярости,

От удара нашего

Здесь, в тиски зажатый,

Враг уж не уйдет!

В. Баранчеев

 

Солдат Сталинграда

К местам сражений он пришел,

К местам боев под Сталинградом.

Свой боевой блиндаж нашел

И яблоньку-старушку рядом.

 

Она, как верный талисман,

От пуль когда-то защищала.

Еще жива, а столько ран

На теле яблоньки осталось!

 

И с яблонькой наедине

Солдат шумиловской пехоты

Стоял безмолвно в тишине

И вспоминал былые годы.

 

О чем он думал в этот миг:

О мире, о судьбе планеты,

Друзьях-товарищах своих,

Не увидавших Дня Победы?

 

Ведь это лучшая из дат,

Солдату главная награда.

А он не просто был солдат —

Он был солдатом Сталинграда!

А. Баранчиков

 

Мальчишкам Сталинграда

Я помню о друге, простом пареньке.

Четырнадцать лет ему было

В тот год, когда город на Волге-реке

Стал сразу и фронтом, и тылом.

 

Он старшего брата сменил у станка,

Для фронта готовил снаряды

Стал домом и школою для паренька

Завод фронтовой «Баррикады».

 

А вскоре в шинели с чужого плеча,

Сказав только: «Мама, так надо», —

Он землю родную ушёл защищать

В огне и дыму Сталинграда.

 

Зачислен солдатом он в третий наш взвод —

Совсем не мальчишечье дело.

Но эти мальчишки — упрямый народ,

Народ удивительно смелый.

 

В жестоких боях мы бывали не раз

На нашей земле сталинградской.

В одной из атак вдруг упал и угас

Мальчишка в шинели солдатской.

 

Я помню о друге, простом пареньке,

Участнике грозных событий.

Он насмерть стоял здесь на Волге-реке

И здесь же застыл он в граните.

А. Баранчиков

 

Дом Павлова

Стояли насмерть русские бойцы

В сплошном огне и без воды во фляге,

А ветер разносил во все концы

Предсмертный крик и крик «ура!» в атаке.

 

Над Волгой непрерывный взрывов гром,

И страшен враг, звереющий в бессилье.

Но разве можно взять обычный дом,

В котором поместилась вся Россия?!

Г. Беднова

 

Народное мужество

Мир не видал таких осад,

Какой был осаждён могучий Сталинград,

Уж полчищ вражеских несчётные бойницы

Приблизились почти до волжских берегов,

 

Но город-богатырь, разгладив рукавицы,

Обрушил свой кулак на головы врагов,

И вот у вражьих тел, застывших среди снегов,

Замёрзшие глаза расклевывают птицы!

 

Не так ли русскому Илье-богатырю,

Чьей доблести пример нам особливо до́рог,

— Я белу грудь твою вспорю! —

В тягчайший час борьбы грозился лютый ворог?

 

Но богатырская рука была туга:

Илья ударом в грудь дух вышиб из врага

И, мстя нахвальщику, исполнен гневной страсти,

Труп разметал его на части!

 

Как много говорит народный этот сказ!

В нём есть пророчество, в былинном сказе этом:

Да, нашей Родине пришлось врагов не раз

Подобным потчевать ответом!

 

Не раз вторгались к нам враги со всех сторон,

Но, отражая их вторженье,

Мы не склонили, нет, простреленных знамён

И, как завет былых времён,

Всю мощь собрав, несли врагу — уничтоженье!

 

Так, силясь обратить в пустырь

Цветущий Сталинград, злой враг удары множил.

Но мести час приспел, и волжский богатырь

Всю вражью нечисть уничтожил!

 

Победу, равную какой не видел свет,

Встречает наш народ восторженным приветом:

Среди блистательных побед

Она отмечена своим, особым, светом:

 

В ней — прошлого итог, и образец — векам,

В ней — нашей доблести высокой утвержденье,

В ней — гробовой удар по вражеским полкам,

В ней — плана вражьего крушенье.

 

Непобедима та страна, борьбу ведя

Под солнцем славы незаходным,

Где гениальный план вождя

Пронизан мужеством народным!

Д. Бедный

 

Слава!

Есть символика в природе,

В пышном солнечном восходе,

Прочь гонящем темноту,

Есть символика в народе,

В трудовом его быту,

В историческом сияньи

Боевых его годов, —

Есть символика в названьи

Русских рек и городов.

 

Над великою Москвою,

Над святыней мировою.

Звезды вечности горят,

И над Волгой и Невою

Блещут славой боевою

С младшим братом старший брат —

Сталинград и Ленинград.

 

Ленинград со Сталинградом,

Обменявшись братским взглядом,

Завершают подвиг свой.

Сколько силы, воли твёрдой

В их уверенной и гордой

Перекличке боевой,

В их геройстве безграничном,

В полыханьи их знамён,

В сочетаньи символичном

Их сверкающих имён!

 

На врага победным строем,

Расправляясь с подлым сбродом,

Наступает фронт стальной.

Слава воинам-героям!

Слава братским всем народам!

Слава всей стране родной!

Д. Бедный

 

Месть

Легенда

С грустной матерью, ставшей недавно вдовой,

Мальчик маленький жил в Верее под Москвой.

Голубятник он ласковый был и умелый.

Как-то утром — при солнечном первом луче —

Мальчик с голубем белым на левом плече

Вдруг без крика на снег повалился, на белый,

К солнцу лик обернув помертвелый.

Вечным сном он в могиле безвременной спит.

Был он немцем убит.

Но о нём — неживом — пошли слухи живые,

Проникая к врагам через их рубежи,

В их ряды, в охранения сторожевые,

В их окопы и в их блиндажи.

 

* * *

По ночам, воскрёшенный любовью народной,

Из могилы холодной

Русский мальчик встаёт

И навстречу немецкому фронту идёт.

Его взгляд и презреньем сверкает и гневом,

И, всё тот же — предсмертный! — храня его вид,

Белый голубь сидит

На плече его левом.

 

Ни травинки, ни кустика не шевеля,

Через минные мальчик проходит поля,

Чрез колюче-стальные проходит препоны,

Чрез окопы немецкие и бастионы.

— Кто идёт? — ему немец кричит, часовой.

— Месть! — так мальчик ему отвечает.

— Кто идет? — его немец другой

Грозным криком встречает.

— Совесть! — мальчик ему отвечает.

— Кто идет? — третий немец вопрос задаёт.

— Мысль! — ответ русский мальчик даёт.

Вражьи пушки стреляют в него и винтовки,

Самолёты ведут на него пикировки,

Рвутся мины, и бомбы грохочут кругом,

Но идет он спокойно пред пушечным зевом,

Белый голубь сидит на плече его левом.

 

Овладело безумие лютым врагом.

Страх у немцев сквозил в каждом слове и взгляде.

Била самых отпетых разбойников дрожь.

— С белым голубем мальчика видели...

— Ложь!

— Нет, не ложь: его видели в третьей бригаде.

— Вздор, отъявленный вздор!

— Нет, не вздор.

Мальчик...

— Вздор! Уходите вы к шуту!

— Вот он сам!

Мальчик с голубем в ту же минуту

Возникал, где о нём заходил разговор.

С взором грозным и полным немого укора

Шёл он медленным шагом, скрестив на груди

Свои детские руки.

— Уйди же! Уйди! —

Выла воем звериным фашистская свора. —

— Ты не мною убит! Я тебя не встречал!

— И не мной! — выли немцы, упав на колени.

— И не мною! — Но мальчик — молчал.

 

И тогда, убоявшись своих преступлений

И возмездья за них, немцы все — кто куда,

Чтоб спастися от кары, бежать от суда, —

И ревели в предчувствии близкого краха,

Как на бойне быки, помертвевши от страха.

 

Страх охватывал тыл, проникал в города,

Нарастая быстрее повальной заразы.

По немецким войскам полетели приказы

С черепными значками, в тройном сургуче:

«Ходит слух — и ему не даётся отпору, —

Что тревожит наш фронт в полуночную пору

Мальчик с голубем белым на левом плече.

Запрещается верить подобному вздору,

Говорить, даже думать о нем!»

Но о мальчике русском всё ширилась повесть.

В него веры не выжечь калёным огнём,

Потому — это месть,

это мысль,

это совесть!

И о нём говорят всюду ночью и днём.

Говорят, его видели под Сталинградом:

По полям, где судилось немецким отрядам

Лечь костьми на холодной, на снежной парче,

Русский мальчик прошёл с торжествующим взглядом,

Мальчик с голубем белым на левом плече!

Д. Бедный

 

Он был защитник Сталинграда

Беда: снарядов не достать,

Но краснофлотцам не под стать

Врагам показывать затылки!

Пусть на заснеженной траве

Уж нет гранат. Остались две

С горючей жидкостью бутылки.

 

Герой-моряк схватил одну:

— В передний танк ее метну! —

Вдруг пулей в этот миг насквозь

Бутылку с жидкостью пробило.

Героя пламя охватило.

 

С презреньем к боли острой, жгучей,

На танк на вражеский герой

С бутылкой бросился второй.

Удар! Огонь! Клуб дыма черный!

Огнем охвачен люк моторный!

 

Пал, совершивши подвиг свой,

Наш краснофлотец боевой,

Но пал, как гордый победитель!

Легенды сложатся о нем,

Герою высшая награда:

— Он сжег врага своим огнем!

Он был защитник Сталинграда!

Д. Бедный

 

Грозовое предвестие

Таков фашистский мрачный фатум:

Во славу фюрера-балды

За отклоненный ультиматум

Пожать кровавые плоды.

 

Фашистам не дано отсрочки,

И сталинградские цветочки

Им предвещают там и тут.

Какие ягодки их ждут!

Д. Бедный

 

Русская женщина

В «двенадцатом году» — кавалерист-девица

И в «Крымскую войну» — отважная сестрица,

Она в дни Октября в «семнадцатом году»

Шла в Красной Гвардии в передовом ряду.

 

— Да, русской женщине недаром мир дивится!

И не читали ль мы о немцах в эти дни,

Как напоролися они

На героиню-сталинградку:

Она, взамен того, чтоб указать пути

Врагам, как дом — для них опасный — обойти,

Их вывела на тесную площадку

Под самый наш огонь и крикнула бойцам:

— Стреляйте, милые, по этим подлецам! —

 

Пусть стала жертвою она немецкой мести,

Она пред миром всем раскрыла, как велик

Дух русской женщины и как прекрасен лик,

Суровый лик ее, готовой каждый миг

На подвиг доблести и чести!

Д. Бедный

 

* * *

Про Мамаев курган вам подробно расскажут,

Все в деталях опишут и песни споют…

А про Лысую гору историки даже

И сегодня впервые от нас узнают!

 

Да чего там историки… Местные власти

На «Мамай» после смерти комдива снесли,

А Шумилов просил: «Я почел бы за счастье

Похороненным быть на клочке той земли,

 

Где курсанты в сражениях жизнь отдавали,

Устилая фашистами каждую пядь,

Чтобы те по-хозяйски потом не топтали

Высоту Сталинградскую «сто сорок пять».

 

Если б немцы тогда здесь свой флаг водрузили,

Дальнобойные пушки нацелив на юг,

Штык шумиловцам в сердце они бы вонзили,

Разорвав обороны сужавшийся круг,

 

«непокорный» район, как орех, раскололи,

Предрешив непрерывный осады исход…

Но шумиловский сплав героизма и воли

Не позволил им сделать ни шагу вперед!

 

У шумиловцев накрепко в память засело;

«Я вас, дети мои, по-отцовски прошу

Всю смекалку вложить в наше ратное дело.

И не ждите, что как командарм — прикажу…»

 

Сына, Игоря, без колебаний Шумилов

Лично вычеркнул из наградного листа:

«Знаю, он не в отличиях черпает силы.

У Шумиловых совесть должна быть чиста!»

 

Напоследок сказать мне немного осталось;

Помню, скульптор Вучетич когда-то хотел,

Чтобы Родина-мать только здесь обреталась,

И над городом клич ее гордый летел…

Ю. Беледин

 

* * *

Был наречен поспешно и неточно

Дом-цитадель у Волги в страшный час.

Его названье, прилепившись прочно,

Дошло сквозь семь десятков лет до вас.

 

Повинны репортеры-верхогляды,

озвучив шифр с оперативных карт?

Повинна разнарядка на награды,

умерив полководческий азарт?

 

Но тот сержант, кого Звезда героя

отметила, забыв про… гарнизон,

с трибун самозабвенно землю роя,

вещал, что в битве был непревзойден!

 

А в книге мемуаров ни полслова

о командире он не произнес…

Однополчанин сержанта удалого

Встречать мне рядом с ним не довелось…

 

И командир, ослепший от контузий,

заботился о них по мере сил.

Насчет сержанта — не питал иллюзий

и ни о чем «героя» не просил.

 

Дом-цитадель и Дом солдатской славы

навек слились в сознании людей,

а прозвище «дом Павлова»« — оправа

для баек фантазеров всех мастей!

 

«Сам лейтенант, сержанты и солдаты

Два месяца взирали, не дыша,

как немцев останавливал гранатой

и меткой очередью «пэ-пэ-ша».

 

как вывел к Волге женщин из подвала,

спасая их от голода, герой,

а в час победоносного финала

просил устало угостить махрой…

 

Увековечить подвиг одиночки

бесспорным долгом гарнизон считал;

так на стене — де появились строчки

о том, кто цитадель врагу не сдал!»

Ю. Беледин

 

* * *

Я был убит в окопах Сталинграда

В последний день сраженья наповал.

Меня, конечно, не нашла награда…

Но не о ней я долго горевал,

 

Я горевал, что не увидел сына,

Рожденного молоденькой вдовой,

Что не увидел павшего Берлина,

Победного салюта над Москвой…

 

Я ждал, что чьи-то бережные руки

Отроют мой засыпанный окоп,

Что сыновья солдат, а может, внуки

Меня положат в настоящий гроб.

 

Что отвезут на пушечном лафете

И грянет залп на гребне высоты…

И в День Победы сталинградцев дети

Нам всем живые принесут цветы —

 

Не безымянным, без вести пропавшим!

Мы не были такими на земле.

Мой сын сегодня чуть не втрое старше,

Чем я, сраженный пулей в феврале…

 

Я — ждал! Я — жду… Я не хочу остаться

Не найденным, исчезнув без следа.

Я не привык обидами считаться,

Но Вас моя не красит маета…

Ю. Беледин

 

Сталинград

От крови Волга розовой была,

Кипела от разрывов бомб, снарядов.

Над Сталинградом копоть, дым и мгла,

А смерть жила в окопах с нами рядом.

 

Рубеж последний — нет за ним земли.

Курган Мамаев помнит кровь и славу.

Цвели по его склонам ковыли.

Бомбили самолёты переправу.

 

«Назад ни шагу!» — вождь отдал приказ,

Но мы б стояли насмерть без приказа.

Заградотряды — это не для нас:

Мы были крепче стали и алмаза.

 

Плечом к плечу в году сорок втором,

Упёршись сапогом в хребет Урала,

Дрались за каждый цех и каждый дом —

От рядового и до генерала.

 

А в сорок третьем, лютою зимой,

Мы, окружив врага, «котёл» закрыли.

И солнце засияло над страной —

Мы ход войны тогда переломили.

 

Колонны пленных немцев из «котла»:

В тряпье все, обморожены, убоги.

Те, кто принёс нам столько горя, зла,

Теперь узнали, что не с ними боги.

 

Потом у нас ещё был долгий путь,

Кровавый и нелёгкий — до Берлина.

И было невозможно нас согнуть.

Нам Сталинград к Победе стал трамплином.

Б. Беленцов

 

Сталинграду

Мы засыпали с думой о тебе.

Мы на заре включали репродуктор,

Чтобы услышать о твоей судьбе.

Тобою начиналось наше утро.

 

В заботах дня, десятки раз подряд,

Сжимая зубы, затаив дыханье,

Твердили мы: — «Мужайся, Сталинград!»

Сквозь наше сердце шло твое страданье,

 

Сквозь нашу кровь струился горячо

Поток твоих немыслимых пожаров,

Нам так хотелось стать к плечу плечом

И на себя принять хоть часть ударов.

 

Кому понятнее, чем Ленинграду,

Свирепость штурма, бедствия осады?

 

...А мне все время вспоминалась ночь

В одном колхозе дальнем, небогатом,

Ночь перед первой вспашкою, в тридцатом,

Второю большевистскою весной.

 

Степенно, важно, точно на молебен,

Готовились колхозники к утру

С мечтой о новой жизни, новом хлебе,

С глубокой верой в новый, общий труд.

 

Их новизна безмерная, тревожа,

Еще страшила... Но твердил народ:

— Нам сталинградский тракторный поможет.

Нам Сталинград коней своих пришлет.

 

Нет, — не на камни зданий и заводов,

Немецкий вор, заносишь руку ты:

Ты покусился на любовь народа,

Ты замахнулся на оплот мечты!

 

И встала, встала пахарей громада,

Со всей Руси они сюда пришли,

Чтобы с рабочим классом Сталинграда

Спасти любимца трудовой земли…

 

О том, что было страшным этим летом, —

Еще расскажут; песня ждет певца.

У нас, в осаде, за чертой кольца,

Все озарялось сталинградским светом.

 

Кому ж понятнее, чем Ленинграду,

Свирепость штурма, бедствия осады?

 

И, глядя на развалины твои

На опаленные твои предместья, —

Мы забывали тяготы свои,

Мы об одном молили: Мести, мести!

 

И пробил час. Удар обрушен первый.

От Сталинграда пятится злодей,

И ахнул мир, узнав, что значит верность,

Что значит ярость верящих людей.

 

А мы не удивились, нет. Мы знали,

Что будет так: полмесяца назад

Не зря солдатской клятвой обменялись

Два брата, — Сталинград и Ленинград.

 

Прекрасна и сурова наша радость.

О, Сталинград, в час гнева твоего

Прими земной поклон от Ленинграда,

От воинства и гражданства его!

О. Берггольц

 

В Сталинграде

Здесь даже давний пепел так горяч,

что опалит — вдохни, припомни, тронь ли…

Но ты, ступая по нему, не плачь

и перед пеплом будущим не дрогни…

О. Берггольц

 

В доме Павлова

В твой день мело, как десять лет назад.

Была метель такой же, как в блокаду.

До сумерек, без цели, наугад

бродила я одна по Сталинграду.

 

До сумерек — до часа твоего.

Я даже счастью не отдам его.

 

Но где сказать, что нынче десять лет,

как ты погиб?..

Ни друга, ни знакомых…

И я тогда пошла на первый свет,

возникший в окнах павловского дома.

 

Давным-давно мечтала я о том —

к чужим прийти как близкой и любимой.

А этот дом — совсем особый дом.

И стала вдруг мечта неодолимой.

 

Весь изрубцован, всем народом чтим,

весь в надписях, навеки неизменных…

Вот возглас гвардии,

вот вздох ее нетленный:

«Мать Родина! Мы насмерть здесь стоим…»

 

О да, как вздох — как выдох, полный дыма,

чернеет букв суровый тесный ряд…

Щепоть земли твоей непобедимой

берут с собой недаром, Сталинград.

 

И в тот же дом, когда кругом зола

еще хранила жар и запах боя,

сменив гвардейцев, женщина пришла

восстановить гнездо людское.

 

Об этом тоже надписи стоят.

Год сорок третий; охрой скупо, сжато

начертано: «Дом годен для жилья».

И подпись легендарного сержанта.

 

Кто ж там живет

и как живет — в постройке,

священной для народа навсегда?

Что скажут мне наследники героев,

как объяснить — зачем пришла сюда?

 

Я, дверь не выбирая, постучала.

Меня в прихожей, чуть прибавив света,

с привычною улыбкой повстречала

старуха, в ватник стеганый одета.

 

«Вы от газеты или от райкома?

В наш дом частенько ходят от газет…»

И я сказала людям незнакомым:

«Я просто к вам. От сердца. Я — поэт». —

«Нездешняя?» —

«Нет… Я из Ленинграда.

Сегодня память мужа моего:

он десять лет назад погиб в блокаду…»

И вдруг я рассказала про него.

 

И вот в квартире, где гвардейцы бились

(тут был КП, и пулемет в окне),

приходу моему не удивились,

и женщины обрадовались мне.

 

Старуха мне сказала: «Раздевайся,

напьемся чаю — вон, уже кипит.

А это — внучки, дочки сына Васи,

он был под Севастополем убит.

А Миша — под Японией…»

 

Старуха

уже не плакала о сыновьях:

в ней скорбь жила бессрочно, немо, глухо,

как кровь и как дыханье, — как моя.

 

Она гордилась только тем, что внучек

из-под огня сумела увезти.

«А старшая стишки на память учит

и тоже сочиняет их…

Прочти!»

 

И рыженькая девочка с волненьем

прочла стихи, сбиваясь второпях,

о том, чем грезит это поколенье, —

о парусе, белеющем в степях.

 

Здесь жили рядовые сталинградцы:

те, кто за Тракторный держали бой,

и те, кто знали боль эвакуации

и возвратились первыми домой…

 

Жилось пока что трудно: донимала

квартирных неполадок маета.

То свет погас, то вдруг воды не стало,

и, что скрывать, — томила теснота.

 

И, говоря то с лаской, то со смехом,

что каждый, здесь прописанный, — герой,

жильцы уже мечтали — переехать

в дома, что рядом поднял Гидрострой.

 

С КП, из окон маленькой квартиры,

нам даже видно было, как плыла

над возникавшей улицею Мира

в огнях и вьюге — узкая стрела.

 

«А к нам недавно немки прилетали, —

сказала тихо женщина одна, —

подарок привозили — планетарий.

Там звезды, и планеты, и луна…»

 

«И я пойду взглянуть на эти звезды, —

промолвил, брови хмуря, инвалид. —

Вот страшно только, вдруг услышу:

«Во-оз-дух!»

Семья сгорела здесь… Душа болит».

 

И тут ворвался вдруг какой-то парень,

крича: «Привет, товарищи! Я к вам…

Я — с Карповской… А Дон-то как ударит!

И — двинул к Волге!.. Прямо по снегам…»

 

И девочка схватилась за тетрадку

и села в угол: видимо, она

хотела тотчас написать украдкой

стихотворенье «Первая волна»…

 

Здесь не было гвардейцев обороны,

но мнилось нам,

что общий наш рассказ

о будущем, о буднях Волго-Дона

они ревниво слушают сейчас.

 

…А дом — он будет памятником.

Знамя —

огромное, не бархат, но гранит,

немеркнущее каменное пламя —

его фасад суровый осенит.

 

Но памятника нет героям краше,

чем сердце наше,

жизнь простая наша,

обычнейшая жизнь под этой кровлей,

где каждый камень отвоеван кровью,

где можно за порогом каждой двери

найти доверье за свое доверье

и знать, что ты не будешь одинок,

покуда в мире есть такой порог…

О. Берггольц

 

Спасибо тебе, Сталинград!

Я Сталинграду шлю стихи свои

По зову сердца и по долгу чести.

Ты, вечный город, выдержал бои

И стал подобен вдохновенной песне.

 

Все города торжественно встают, —

Чтоб мужеству народа поклониться, —

Бессмертной славы новая страница

Начертана его рукою тут.

 

Когда оратор, сделав шаг вперед,

Окинув площади горячим взором,

Лишь имя Сталинграда назовет —

Десятки городов ответят хором:

 

— Мы, города, спасенные тобой,

Приветствуем тебя от всех народов!

Навеки перед нами подвиг твой,

Твоя отвага в битве за свободу.

 

Мы знаем: наша мирная судьба

Решалась на проспектах Сталинграда,

Тобой была возглавлена борьба.

У танковых засад, на баррикадах.

 

Ты вынес смертный приговор врагу.

Твоя свобода стала грозной силой

И на осеннем волжском берегу

Нашествие брони остановила.

 

Ты камень стройки мира заложил

Тогда у волжской и донской излучин,

Когда поспешно строил блиндажи

В венке терновом проволоки колючей.

 

'В порыве смелом ты рванулся в бой

И, размахнувшись с волжской широтою,

Чтоб нанести удар, прикрыл собой

Свободу мира — самое святое!

 

Мы, города свободные теперь,

Всемирно знаменитые столицы,

Приходим с благодарностью к тебе,

Чтоб мужеству героев поклониться.

 

В долгу мы пред тобою навсегда,

Наш долг особой мерой мерить надо!

Со всех концов планеты города

Провозглашают славу Сталинграду.

 

2

Поют кварталы, улицы, тропинки,

И площади поют, и дом любой,

И на газонах каждая травинка,

И шелк знамен склонился пред тобой.

 

Поют фонтаны в кованом граните,

Поет само безмолвие колонн,

И голос окон, на Восток открытых,

К тебе, великий город, обращен.

 

Поют, тебя благодаря, трамваи,

Поют деревья, выстроившись в ряд,

Прожекторы, все небо освещая,

Своим огнем тебя благодарят.

 

И всадник-памятник сквозь расстоянья

К тебе направил медного коня,

И на мостах застыли изваянья,

Перед тобою головы склоня.

 

Тебя благодарят со стен музеев

Картины наших древних мастеров.

И ныне пред тобой благоговеют

Резец, и кисть, и тонкое перо.

 

Тебя благодарят сады, и парки,

И тихая скамья, и вязь оград.

И розы в честь твою пылают ярко:

Тебя благодарим мы, Сталинград!

 

За то, что был ты мужества примером,

За непреклонность в облике твоем,

За то, что ты людей наполнил верой, —

Гимн благодарности тебе поем.

 

Пусть скажут люди, города и страны,

Настроив сердце на единый лад,

Слова, что повторяю неустанно:

Спасибо тебе, Сталинград!

 

3

Да, это было так! Железный шквал

Гремел, и бомбы извергали пламя.

Лавину танков Гитлер продвигал.

Орудия стояли меж домами.

 

И огнеметов злые языки

Лизали дом, пожарищем объятый.

Шел бой на расстоянии руки:

Штыком, кинжалом и ручной гранатой

Сражался воин за кусок стены,

И если смерть героя настигала,

Он делал шаг вперед. В огне войны

Победа никогда не умирала!

 

Да, это было так! Свинцовый град

Засыпал город. Но держались люди.

Ты и таким нам дорог, Сталинград,

Искромсанный ударами орудий:

 

Здесь метр свое значение терял

Как расстояния простая мера.

Он жизнь и смерть собою измерял

И мужества великие примеры.

 

Да, это было так! В проем ворот

Вошел солдат с взрывчаткою. Во мраке,

Поднявшись в рост, он выступил вперед

Один навстречу танковой атаке.

 

А вот этаж, расстрелянный в упор.

Кирпич повсюду пули проклевали.

Враги уже проникли в коридор,

Враги уже на крыше и в подвале.

 

Но в комнате остались три бойца,

И, о спасенье думая едва ли,

Втроем они сражались до конца:

Свой Сталинград они врагу не сдали.

 

Да, это было так! Упал радист,

Но он дышал, покуда не услышал

Снаряда, им нацеленного, свист

И стук осколков но железным крышам.

 

Покинув свой пылающий подвал,

В сплошном огне на штурм

бросались взводы.

И кто-то песнь о Волге запевал,

Подняв высоко алый стяг свободы.

 

4

Так города поют и вереницей

Проходят пред тобою, Сталинград.

Всемирно знаменитые столицы

О славе Сталинграда говорят.

 

Пусть нас услышат города, что ныне

Еще молчат, поверженны врагом.

Пусть вдохновит их волжская твердыня!

К борьбе за мир и счастье их зовем!

 

Разносят нашу песнь радиоволны,

И не умолкнет слава никогда —

Поют о городе приволжском вольном

Народы, люди, страны, города.

 

Он стал для всех примером возрожденья,

Боготворимый мирными людьми.

О Сталинград, мое стихотворенье

Как благодарность светлую прими!

И. Р. Бехер (Перевод с немецкого)

 

Мамаев курган

Я иду на Мамаев курган

По ступеням гранитным от Волги —

Здесь когда-то войны ураган

Проносился, кровавый и долгий.

 

Знает каждый в России давно —

Здесь решалась судьба Сталинграда.

Было богом кургану дано

Стать на время пристанищем ада.

 

В нем советский солдат устоял,

Не согнулся под бременем тягот —

Луч победы над ним воссиял

И коснулся Отечества стяга.

 

Я иду на Мамаев курган —

Символ мужества, чести и славы.

Здесь пронесся войны ураган,

Кровью вписаны подвига главы.

А. Бирюков

 

Мамаев курган

Если есть на Земле чудеса,

То Мамаев курган — чудо нашей России.

Здесь на камень наткнулась коса,

Смерти зубы сломались стальные.

 

Здесь характера русского твердь

Превзошла все известные камни-породы.

Отступила пред мужеством смерть —

Так за Родину бились народы.

 

Здесь металл переплавился весь

В подвиг нашей великой, единой Победы.

В каждом камне здесь память и честь,

Что хранить нам доверили деды.

 

Здесь над Волгой и Озером слёз

Возвышается Родина-мать величаво.

Здесь над краем Российских берёз

Вся Отечества — гордость и слава.

А. Бирюков

 

Из сталинградского окопа

Вьюжит и вьюжит. Руины под снегом.

Снег на земле закопчённый лежит.

Солнца не видно, как в мире померкло,

Но Сталинград не сдаётся, стоит.

 

Лентой, полоской разрезала Волга

Эти миры, разделяя собой.

Мирный за Волгой остался под Богом,

Правый сражается весь с Сатаной.

 

Выстоять надо. Не место безбожью —

Знает любой в Сталинграде солдат.

Почва уходит, заходится дрожью.

Хлещет по почве осколочный град.

 

Воют сирены, налёты повсюду.

Кровью сочатся по снегу ручьи.

Как же здесь выжить солдатскому люду!? —

Господи праведный! Души спаси!

 

Господи! Силы придай для победы!

Надо, и жизнь у солдат забери!

Только отринь от Отечества беды!

Светом ты только порадуй зари!

 

Выстоит, знаю, что выстоит в битве,

Знаю, не сдастся врагу Сталинград.

Эх бы, потом хоть немного пожить бы! —

Впрочем, о чём я, в окопе солдат!?

 

Вьюжит и вьюжит. Руины под снегом.

Нечисть повсюду — за каждым углом.

Смерть совершает набег за набегом.

Нам же, солдатам и смерть нипочём.

А. Бирюков

 

Гроза над Мамаевым курганом

Сверкала над Мамаевым гроза.

Не так здесь часто льют дожди благие,

Намного чаще падает слеза

На камни Сталинградские святые.

 

Гремела над Мамаевым гроза.

Представил я то время грозовое.

И ожили солдатские глаза,

Напомнили о подвигах героев.

 

И нет берёз у насыпи дорог,

И нет ни плит, ни роз, ни пантеона.

Лишь вижу я земли большой ожог

Там, где держали наши оборону.

 

Волна огня металась по холмам.

Багровый отблеск отражали воды.

Я видел сам, как трудно было нам.

Приблизить день сегодняшний свободы.

В. Бирюков

 

На Мамаевом кургане

На мамаевом кургане тишина,

За мамаевым курганом тишина,

В том кургане похоронена война,

В мирный берег тихо плещется волна.

 

Перед этою священной тишиной

Встала женщина с поникшей головой,

Что-то шепчет про себя седая мать,

Все надеется сыночка увидать.

 

Заросли степной травой глухие рвы,

Кто погиб, тот не поднимет головы,

Не придет, не скажет: «мама! Я живой!

Не печалься, дорогая, я с тобой!»

 

Вот уж вечер волгоградский настает,

А старушка не уходит, сына ждет,

В мирный берег тихо плещется волна,

Разговаривает с матерью она.

В. Боков

 

У стен Сталинграда

Память пронесла через года —

высшая солдатская награда! —

кровь закатов…

Волжская вода

в огненном дыханье

Сталинграда…

У воды нам не было воды.

В черных взрывах

таяли рассветы.

 

Небывалого сраженья дым

прожигали

алые ракеты.

Плавится железный батальон.

Хриплое — «держись!»

разносят ветры.

Не солдат в бинтах,

а «белый стон»

в контратаке

отбивает

метры.

 

Метры искореженной земли —

и пускай враги —

свинцовым валом, —

метры,

кровью схваченной

золы, что своею жизнью

прикрывал он.

Здесь оплачен смертью

каждый шаг,

в эпицентре фронтового ада...

Здесь рождала

русская душа

Славу

и Бессмертье

Сталинграда.

Е. Бородин

 

На Мамаевом кургане

«Назад — ни шагу!» — по войскам приказ.

А танки Гота движутся лавиной...

И утра мутный, воспаленный глаз

мир разделяет на две половины.

 

С востока — свет, а с запада — броня

до горизонта Землю обхватила.

И каждый ствол нацелен на меня

Громами затаенного тротила.

 

Курган ветрами стылыми продут.

В бомбежках страшных не сгибает спину.

И я уверен: немцы не пройдут

через его кровоточащие морщины.

 

Зарос в осколках, как солдат седой.

Он повидал и Стеньку, и Мамая.

И вот возник над волжскою водой,

коричневые полчища ломая.

 

В солдатских душах мужество и страх

спеклись в атаках в монолитный камень.

Не зря сержант сказал: «Да мы в своих степях

фашистов — просто голыми руками!»

 

Высотку с воем «топчут» «мессера».

А по окопам — хлещут огнеметы.

Но где-то зарождается — «Ур-ра-а!»

Штыки примкнула матушка-пехота.

 

По танкам — батарейный ураган...

«Максим» звереет, зная себе цену.

И я ловлю орущего врага

на стынь заиндевелого прицела.

 

Я выстрела не слышу своего.

В мозгу сверлит: «Опять перестарался!»

И снова вижу... Только не его:

в короткой вспышке бугорок от ранца.

 

«Пантер» нарушен неоглядный ряд.

Гремучий воздух из металла соткан.

Дивизион «катюш» прямой наводкой —

огонь — в огонь! Чудовища горят...

 

С кургана солнце новый день ронял.

Дымились стали крупповской останки

Бледнела в страхе черная броня.

И с ревом отворачивали танки.

Е. Бородин

 

В день сталинградской победы

Туман и туман, и туман,

Февральская мутная мгла.

Отец не поднимет стакан

Гранёный

второго числа,

Не выйдет в сутулом пальто

Из дома, надев ордена…

Он выпил последние сто

В иные уже времена.

 

Иная за дверью страна,

Иные борьба и гульба…

Его пощадила война,

Да не пощадила судьба.

 

Я помню: лет двадцать тому,

Поднявшись пешком на Курган,

Он так и не понял, кому

Налить поминальный стакан.

 

Поставил бутылку под куст,

Заплакал…

И вот — никого!

Стакан сорок третьего пуст,

И нету отца моего.

Т. Брыксина

 

Тревожная перекличка

Дорогая, я жив,

и другой мне награды не надо —

лишь бы видеть тебя,

обнимать повзрослевших детей.

Мое тело друзья

унесли из руин Сталинграда,

в медсанбате «списали»

совсем из военных частей.

 

Нас до срока зовет

за собой длинный клин журавлиный,

и, пристроившись в хвост,

улетают друзья черным днем.

Мы летим косяком,

а точнее, растерзанным клином,

на разрывы снарядов

и под пулеметным дождем...

 

...Белым днем или ночью

приду я домой по тропинке

и в проеме дверном

появлюсь вдруг в родимой избе.

Я к тебе прикоснусь

и прилипну воздушной былинкой,

чтобы с лаской своей

раствориться навеки в тебе.

 

Я истерзан войной,

и в боях мне участвовать сложно,

а за Родину-Мать

я стою, как и прежде — горой...

Но летят журавли

и ведут перекличку тревожно,

как бойцы после боя, —

на «первый-второй»...

Н. Бутылин

 

Сталинградский дневник

(отрывок)

 

...Я живу в сорок третьем.

В разрушенном блиндаже.

Удобств никаких —

ни поесть, ни поспать, ни побриться.

Я ещё не обстрелян.

Я зелен ещё. Но уже

Успел укокошить

какого-то глупого фрица.

 

Сейчас передышка.

Усатый хохол-старшина,

Хлебнув, обжигаясь,

морозного спирта из фляжки,

Считает патроны

и хвастает, что жена

Родила сыновей:

«Представляешь, — смеётся, —

двойняшки!»

 

И тут же мрачнеет:

«Труба, если немцы попрут!

Патронов немного,

и вряд ли их хватит надолго».

И наша пехота

угрюмо вгрызается в грунт, _—

А чуточку ниже

ленивая катится Волга.

 

До вечера — вечность.

Слыхать, как синицы поют.

Уселись, дурёхи,

на вражеские загражденья.

И страшно подумать:

а вдруг меня нынче убьют —

За четырнадцать лет

до моего рожденья!

 

Перед атакой

мы греемся у костра,

Сушим портянки,

махорку ржавую курим.

И вместе с нами сидит

фронтовая сестра,

И потому так весело

мы балагурим.

 

У неё чуть заметная родинка

на щеке,

Из-под шапки-ушанки

торчат озорно косицы.

И карты то быстро мелькают

в её руке,

А то порхают,

как приручённые птицы.

 

Её пальцы прозрачны,

как осенью тополя,

А глаза большущие,

как на иконах.

И гадает она

на червонного короля,

У которого

три звезды на погонах.

 

И гложет нас зависть,

и муторно на душе

Оттого, что этот король

и откровенно скучает —

И тоже за картами! —

в тёмном своём блиндаже

И ничегошеньки, видимо,

не замечает.

 

И даже обидно:

окончится вот война,

Я всё позабуду

и, может, на юг уеду.

А эта девчонка

будет всю жизнь влюблена

В седого комбата,

не увидевшего Победу.

 

Да что ж это, Господи!

Нас уже час бомбят!

Вчерашнее пиршество, что ли,

нам боком вышло?

И непривыкший оправдываться

комбат

Шепчет: «Пронюхали, сволочи,

мать их в дышло!»

 

И новобранцы,

в бруствер вонзив персты

И удивленно вытянув

тощие шеи,

Смотрят, как в небе

скрещиваются кресты,

А бомбы ложатся

прямехонько в наши траншеи.

 

Нас накрывает

комьями злой земли

С лёгкой прослойкой

мерцающей снежной пыли.

А самолёты,

исчезнув было вдали,

Вдруг возвращаются,

будто что-то забыли.

 

И сержант Генералов,

землицу стряхнув с лица

И пробурчав что-то вроде:

«Ну и погода!»,

Целится в них

из винтовочки образца

Тысяча восемьсот

девяносто первого года.

 

И комбат

со скрежетом ножевым

Говорит мне,

прежде чем в снег навсегда уткнуться:

«Ты, как вернёшься домой,

притворись живым!»

Я притворюсь.

Если только смогу вернуться.

С. Васильев

 

Остров Людникова

Его на всепланетной карте нет,

Остался лишь в легендах этот остров,

В подшивках старых фронтовых газет —

А нынче отыскать его непросто.

 

Да, был он по размеру невелик:

Четыре сотни метров на семь сотен.

Но весь огромный мир тогда привык

К масштабу этажей и подворотен.

 

За каждый сталинградский клок земли

Враг дольше дрался, чем за всю Европу.

И дикторы дотошно счет вели

Любому закоулку и окопу.

 

А он и окружен был не водой —

Огнем, свинцом, клубами едкой пыли…

И сорок дней не прекращался бой,

Атаки-волны в скалы дотов били.

 

Отрезан тыл змеей речного льда:

Шуга идет, борта сдирая лодкам.

В три дня — сухарь. С патронами — беда.

Ценней, чем жизнь, трофейная находка.

 

Нет подкреплений. Каждый на счету.

И с каждым днем все тают эти счеты…

Уходит струйкой крови в мерзлоту

Дивизия — составом меньше роты.

 

Кирпич домов бомбежкой в пыль растерт,

Земля изрыта оспою воронок…

Последним напряжением аорт

Здесь держится зубами оборона.

 

Прямой наводкой разнесен КП,

И на ребре стоит судьбы монета.

Комдив по пьяной фрицевской толпе

Палит из наградного пистолета.

 

Санбат, что врос в отвесный бережок,

Услышал грохот «панцеров» наката —

И встали все — кто мог, и кто не мог —

Вперед пошли: в бинтах, как в маскхалатах.

 

И со стеклянным звоном вспыхнул танк,

Скребут предсмертно землю пальцы траков…

Кто жив, ничто не будет помнить так,

Как самую последнюю атаку.

 

Лед встал, окреп. Резервы подошли.

Не смыло остров ливнем стали Круппа.

Весь мир узнал про этот клок земли,

На глобусе не видный даже в лупу…

 

Теперь здесь тихо… Память берегут

Руины, утопая в буйстве сада,

Про островок на волжском берегу

В поселке под названьем Баррикады.

П. Великжанин

 

Медаль Сталинграда

Медаль Сталинграда, простая медаль.

Бывают и выше, чем эта награда.

Но чем-то особым блестит эта сталь,

Кружочек войны — медаль Сталинграда.

 

Еще предстоит по грязище и льду

Пройти пол-Европы сквозь пули, снаряды.

Но светит уже в сорок третьем году

Победы звезда — медаль Сталинграда.

 

С небес то дожди, то веселый снежок,

И жизнь протекает, представьте, как надо.

Я молча беру этот белый кружок

И молча целую медаль Сталинграда.

 

На пышную зелень травы капли крови упали.

Два цвета сошлись, стала степь мировым перекрестком.

Недаром два цвета великих у этой медали —

Зеленое поле с красною тонкой полоской.

Ю. Визбор

 

Я помню бой в степи, под Сталинградом

Я помню бой в степи, под Сталинградом.

Хотелось пить — и ржавая вода

Для нас была единственной отрадой —

Её мы приносили из пруда.

 

Разрывы мин кругом. Не сделать шагу,

Чтоб не упасть. Но кто-то полз туда

И падал, не успев наполнить флягу

Живой водой из мертвого пруда.

 

Воды, воды!.. Но в небе, словно вата,

Пылали кучевые облака.

И снилась Волга раненым солдатам —

Отчизны милой славная река.

 

Орде не покорившаяся вражьей,

Она легла преградой смертной ей...

Измученный бессонницей и жаждой,

Шутил сержант: «Ребята, веселей!

 

Дождь будет утром — видно по закату.

Переживем, здесь ночь не так долга.

Мы — русские! А русскому солдату

Не занимать терпенья у врага!»

 

...Расстались мы с сержантом в сорок пятом,

Когда победный отгремел салют.

Я вновь в степи, где раньше был солдатом,

Где нынче шлюзы над землей встают.

 

Ещё леса не радуют здесь взгляда,

Ещё не вышли в плаванье суда,

Но плещется у борта земснаряда,

Врываясь в степи, волжская вода.

 

И кажется мне: тут, где снова жарко,

Но не от взрывов и не от огня,

Я встречу батарейного сержанта

И обниму его, а он меня.

 

И на площадке, там, где встали краны,

Где нас фашизм испытывал бедой,

Счастливые, поднимем мы стаканы

С пришедшей в степи волжскою водой!

С. Викулов

 

В городе на Волге

Как трудно было умирать

солдатам, помнящим о долге,

в том самом городе на Волге —

глаза навеки закрывать.

 

Как страшно было умирать:

давно оставлена граница,

а огневая колесница

войны

ещё ни шагу вспять…

 

Как горько было умирать:

«Чем ты подкошена, Россия?

Чужою силой иль бессильем

своим?» — им так хотелось знать.

 

А пуще им хотелось знать,

солдатам, помнящим о долге,

чем битва кончится на Волге,

чтоб легче было умирать…

С. Викулов

 

Расплата

Пленные под Сталинградом

 

Всё — наземь, в снег:

и ружья, и знамёна.

Лишь только руки — к небу от земли.

Я видел — за колонною колонна, —

я видел, как тогда они брели.

Брели, окоченев и обессилев,

Пространство получив в конце концов,

пурга,

как возмущённый дух России,

плевала им неистово в лицо!

Рвала на них платки и одеяла,

гнала, свистя, с сугроба на сугроб,

чтоб им, спесивым,

«матка, яйки, сало!»

и «матка, млеко!»

помнились по гроб!

Они брели, не в силах даже губы

сомкнуть, чтобы взмолиться:

«О, майн гот!»

а из снегов, безмолвно, словно трубы

спалённых хат,

глядел на них народ…

О, как дрожалось им,

о, как дрожалось

от тех недвижных взглядов: не укор

и не прощенье — поздно! —

и не жалость

они читали в них, а приговор

всему, что было брошено на карту,

доверено не слову, а ружью…

Ну, что ж!

Забыв о доле Бонапарта,

они теперь изведали свою!

С. Викулов

 

На Мамаевом кургане

На Мамаевом кургане тишина,

Ратным подвигом наполнена она.

Колокольный звон разбудит тишину

И поднимет в сердце памяти волну…

 

Вспомним всех, кто за Россию воевал

И родную землю грудью закрывал,

Вспомним горе, слезы наших матерей

И войною обездоленных детей.

 

Вспомним тех, кто больше жизни нас любил,

Кто за Русь святую души положил,

И, скорбя, с любовью к Господу взовем:

«Помяни их, Боже, в Царствие твоем!»

 

На кургане в светлом храме Всех Святых

И в молитвах, песнопениях своих

Всем героям, всем защитникам страны

Сотворить мы память вечную должны.

Н. Викулин

 

Стойкость

Суровое небо, расстрелянный снег.

Десяток бойцов у курганного склона.

По восемь патронов осталось на всех.

Но здесь — Сталинград, оборона.

 

За нами Отчизна, смертельная боль.

Живучи традиции Бреста.

И надо нам выстоять, выиграть бой.

Умрем, но не сдвинемся с места!

 

Мы будем держаться за каждую пядь.

О нас еще скажет эпоха.

Нет места за Волгой, ребята. Стоять!

Стоять до последнего вздоха!

Л. Виноградов

 

Улица Шумилова

Шагают походкою твердой,

Как прежде, в ту зиму стылую,

Бойцы 64-й,

Бойцы командира Шумилова.

 

Притихшая улица внемлет

Шагав размеренных гулу.

И небо обняло землю,

Туманною грудью прильнуло.

 

«Ты, улица, помнишь героев,

Была ли когда-то попутчицей?» —

Спросило небо седое.

«Я помню», — ответила улица.

В. Галат

 

Идут солдаты по степи

Идут солдаты по степи,

Идут они дорогой пыльной.

Немало вёрст в себя вместил

Край чабрецовый и ковыльный.

 

Идут солдаты по степи,

За взводом взвод, за ротой рота,

Вторые сутки мы не спим,

Но больше пить, чем спать, охота.

 

Вода во флягах — кипяток,

Не утолишь такою жажды.

Эх, родниковой бы глоток —

О том в строю мечтает каждый.

 

Когда же речка — тихий Дон

Даст отдохнуть ногам уставшим,

Ведь наш стрелковый батальон

С утра вчерашнего на марше.

 

От ран превозмогая боль,

Кричит вдоль строя батальонный:

«Приказ — к семнадцати ноль-ноль

Занять позиции у Дона.

 

Нам, кровь из носу, не пустить

Врага к понтонной переправе,

Ни умереть, ни отступить,

Солдаты, с вами мы не вправе.

 

Наш враг коварен и жесток,

И у него приказ не слаще:

Любой ценою на Восток,

Здесь ад начнётся настоящий.

 

Как наши предки, в грозный час

Держитесь за землю, славяне.

Она, родимая, за нас,

Она не выдаст, не обманет.

 

А коль придётся умереть,

Не даром здесь костями ляжем.

Никак нельзя нам, братцы, впредь

Об отступленье думать даже».

 

Бои, бои, опять бои,

Снаряды свищут, бомбы воют.

Друзья, товарищи мои,

Мы помним братство фронтовое.

 

Мы помним, как в сорок втором

Плечом к плечу стояли рядом

Под ураганным артогнём

В донских степях, под Сталинградом.

 

Как зубы сжав, примкнув штыки,

Не раз бросались в контратаку,

Как брали танки нас в тиски

И, матерясь, комбат наш плакал.

 

Как он, совсем ещё пацан,

Не старше в батальоне многих,

Вслед атакующим бойцам

Волок оторванные ноги.

 

Кричал: «Соколики, вперёд!

А ну, поддайте фрицам жару!»

Как погибал за взводом взвод,

Посмеет кто сказать — задаром.

 

Переполняла нас к врагу

Такая ненависть и злоба,

И мы на правом берегу

Стояли насмерть — выжить чтобы.

 

Давно закончилась война,

И Дон течёт, как прежде, плавно,

Но мы всё помним, старина,

Так, будто было всё недавно.

Л. Глебов

 

2 февраля 1943 года

Величье Родины — для воина награда

За все, что вынесла в огне его душа.

Когда услышит внук, волнуясь, не дыша,

Как встали мы за честь и славу Сталинграда,

Что смерть сама нам не была преградой, —

Он взглянет вдруг на деда с удивленьем,

И, взгляд перехватив, глаза потупит дед:

Такой во взгляде внука будет свет,

Такая сила, зависть и смятенье,

И гордость, для которой смерти нет!

М. Голодный

 

Шоколад

Триста метров до Волги... А дальше куда?

Лезть в пробитую пулями лодку,

Разбивая у берега корочку льда,

Нахлобучив поглубже пилотку?

 

Или в мерзлой траншее, устав от огня,

От войны, от смертей, от разлуки,

От того, что не знаешь ни ночи, ни дня,

Вверх поднять посиневшие руки?

 

Или, может, фуфайку рванув на груди,

Захлебнувшись отчаянным матом,

Вдруг подняться, не зная, что ждет впереди,

Под кинжальный огонь автомата?

 

Даже взрослому — эта паскуда-война —

Словно в доме его похоронка!

Каково же хлебнувшему горя сполна

На войне фронтовому ребенку?

 

Мать сказала ребятам: «Когда я умру

Пробирайтесь тихонечко к Волге.

Если здесь не убьют, все равно поутру

Загрызут осмелевшие волки,

 

Или оба умрете от голода тут...»

Прерывались слова то и дело,

Уползла она ночью в холодный закут...

Там нашли её мертвое тело.

 

Голосили орудия невдалеке

И на звук их, оставив землянку,

Ближе к фронту, навстречу великой реке

Поползли два голодных подранка.

 

Мы не знаем о том, голодать каково,

Мы уверены, веселы, сыты,

Подбирать нам не нужно на поле жнитво

И мечтать хоть о горсточке жита.

 

Этот голод звериный, крутой, нутряной

Убивает тебя многократно,

Этот голод приходит на пару с войной,

Собирая обильную жатву.

 

Этот голод двоих полумертвых ребят

В нескончаемых поисках пищи

Гнал сквозь черный, убитый войной Сталинград

По руинам былого жилища.

 

Но за жизнь продолжали цепляться мальцы,

Крыс ловили, делили объедки.

И однажды в подвале нашли их бойцы

Батальонной гвардейской разведки.

 

Врач, смертельно уставший от крови и ран,

Сняв с мальчишек лохмотья и клочья,

Произнес: «Напускать не хочу я туман...

Верно, парни умрут этой ночью.»

 

Про находку узнав, забежал комполка

В лазарет, что ютился в землянке.

От услышанных слов задрожала щека

У него под цигейкой ушанки.

 

Подполковник врача матюгнул от души

И добавил, взглянув на парнишек:

«Эскулап, мать твою, хоронить не спеши

Раньше времени мальчиков, слышишь!»

 

«Чтоб спасти ребятню, нужен постный бульон,

Шоколад и глюкозы немножко, —

Врач ответил. — Любой обойди батальон,

Что найдется? Лишь хлеб да картошка».

 

«Шоколад, ты сказал?» — «Да, хотя б шоколад...

Плиток пять или шесть мне и надо.

Только где его взять? Ведь на весь Сталинград

Нет в солдатских пайках шоколада.»

 

Но уже полетел по окопам приказ,

И солдаты за сладким трофеем

По подвалам домов, сквозь окно или лаз

Устремились во вражьи траншеи.

 

И не за «языком», хоронясь в темноте,

Там, где раньше скрипели калитки,

Шли, рискуя собою, разведчики те,

Чтоб добыть ароматные плитки.

 

В этот час не нужны были им ордена,

Не пугали разрывы и вспышки,

Очень многих из них разлучила война

С младшим братом, а может, с сынишкой.

 

Говорят, на войне обрастает душа

Равнодушьем, как будто коростой,

Жизнь в окопах порой стоит меньше гроша,

Погибают здесь буднично, просто.

 

Но война доброту истребить не смогла

Ни из пушки, ни из револьвера,

И в мальчишечьих душах, сожженных дотла,

Возродились надежда и вера...

 

Шесть десятков прошло после этого лет,

Но живые доселе парнишки

Помнят, словно сейчас, полковой лазарет,

Где лежали с голодной одышкой.

 

Не забудут до смертного часа они

Все круги Сталинградского ада,

Да еще, как из грубой мужской пятерни

Доставали куски шоколада.

 

Эту память с собой унесут старики

По проложенной Богом бетонке...

И напомнят о прошлом у Волги-реки

Лишь поросшие лесом воронки.

В. Голубцов

 

Сталинградский Бетховен

Солидно снег сегодня шел,

И хлопья падали в звучанье

Минувшего. И тот котёл,

В котором звук — лишь содроганье

Агонии былой войны.

Меня вернули хлопья эти

Туда, где исповедь вины

Не обозначилась в анкете

Простых солдат. А снег играл

По стертым лицам, как по нотам.

Открылся мне последний бал,

Где гости все — по эшафотам,

Сидят и празднуют провал,

А снег ужасное шептал.

 

Звучал Бетховен в Сталинграде,

Но не в концертном зале, нет.

Не нужно покупать билет,

Когда рояль на снегопаде.

И обмороженные души

Сидели прямо на снегу,

На нашем дальнем берегу,

В кольце у Волги. Стали глуше

Снарядов вой и плач огня,

Когда, несбывшемся маня,

Звучала «Лунная соната».

В глазах немецкого солдата

Стояли слёзы. Пианист играл

Так вдохновенно, безутешно…

Все знали: горе неизбежно

И недалёк уже провал.

 

Рояль рыдал, рояль просил

Собраться из последних сил

И выжить. Глупо убивать

Самих себя. Им не понять,

Всем, затевающим войну,

Что защищать свою страну

Возможно на своей земле.

Сердца от горечи в золе.

Как поздно истина пришла!

Война. Кому она нужна,

Когда и дети, и семья

Покинуты. И гибнет твердь

Всей веры. Рядом бродит смерть

С обезображенным лицом.

Они окружены кольцом.

 

Звучит рояль последний раз…

Его из дома кто-то спас.

Они спасутся или нет?

Но только стоны пуль в ответ.

И вот опять играет снег.

И я одна на снегопаде.

На искалеченном параде

Отмаршевал двадцатый век.

Е. Гончарова

 

Мамаев курган

Есть в мире горы, что превыше туч,

Вершин их облака не достигали.

С их высотой сравнится он едва ли —

Курган Мамаев, брат приволжских круч.

 

Над ним орел вершинный не парил,

И вечный снег не убелял отроги.

Кто ж проторил к нему пути-дороги?

Чем он сердца людские покорил?

 

Сто сорок дней вулкан не замирал,

Дым восходил над Волгою-рекою...

Возмездия железною рукою

Здесь ворога народ наш покарал.

 

Так есть гора в Европе или нет,

Что выше и Эльбруса, и Монблана?..

Есть высота Мамаева кургана —

Его вершину видит целый свет!

И. Гончаренко (Пер. О. Зверева)

 

Дети Сталинграда

Дети Сталинграда, в чем вы виноваты?

Не успели вырасти, чтоб метать гранаты,

Защищать свой город, Родину, свой дом,

Чтоб прийти к победе с дедом и отцом.

 

Холодом испытаны,

порохом пропитаны

Мир для вас награда,

Дети Сталинграда!

Вы не воевали, были так малы

Сколько вас безвинных в землю полегли.

 

Сталинград в руинах,

Жизнь со смертью в ссоре,

Сколько вам досталось

Голода и горя!

П. Горбатова

 

Стихи с Мамаева кургана

Что же все-таки в Волге за сила!

Всю Европу сумели пройти,

а до Волги врагам не хватило

всех шагов-то восьмидесяти.

 

Но в шагах этих непостижимо

всей Европы судьба улеглась,

всей истории нашей пружина

до отчаянности напряглась.

 

Два металла сошлись, два закала

в схлесте тьму прорезающих трасс...

Но еще ведь и Волга питала

бронебойщиков боезапас.

 

И до самозабвенья, до страсти

накалял сталинградец ружье,

осознав и свою сопричастность

к лику вечных героев ее.

 

С грозной хмурью вождей от бунтарства,

над пехотою очи цвели

всех заботников о государстве,

собирателей русской земли.

 

Но особым ее окрыленьем

воздымало в решающий час

то, что сызмала с именем «Ленин»

в душу каждого входит из нас.

 

До последней черты затвердела

ратоборства жестокая злость,

чем всегда и решается дело,

если кость ударяется в кость.

 

И отпор был нажиму неистов

столь, что сталь обращалась в расплав,

на кургане ли том каменистом

в лавах танковых отгрохотав...

 

С тем и нынче река не немая.

И, пришедший к ее рубежу,

смысл молчанья ее понимаю

и ее откровенья твержу.

 

Перед вечным истории ликом

здесь и камни векам говорят,

что святынь осознаньем великим

смерть саму побеждает солдат.

В. Гордейчев

 

В парке у Мамаева кургана

В парке у Мамаева кургана

Посадила яблоню вдова,

Прикрепила к яблоне дощечку,

На дощечке вывела слова:

«Муж мой был на фронте лейтенантом,

Он погиб в сорок втором году,

Где его могила я не знаю,

Так сюда поплакать я приду».

 

Посадила девушка берёзу:

«Своего не знала я отца,

Знаю только, что он был матросом,

Знаю, что сражался до конца».

Посадила женщина рябину:

«В госпитале умер он от ран,

Но свою любовь я не забыла,

Потому хожу я на курган».

 

Пусть с годами надписи сотрутся,

Их никто не сможет прочитать.

Будет к солнцу дерево тянуться

И весною птицы прилетать.

И стоят деревья, как солдаты,

И в буран стоят они, и в зной.

С ними те — погибшие когда-то —

Оживают каждою весной.

И. Гофф

 

У Вечного огня

Стоит у Вечного огня

Седой солдат — вся грудь в наградах

И вспоминает в свете дня

Друзей, погибших в Сталинграде.

 

Он видел берега в дыму,

Скелет сгоревшего причала,

Припоминается ему

Бой рукопашный у вокзала.

 

И как у мельницы с утра

За взводом взвод, за ротой рота,

С протяжным возгласом «У-ра-а!»

В атаку наша шла пехота.

 

Горело, рушилось кругом,

Но был солдат прочнее стали,

И отстояли крайний дом,

Что Домом Павлова назвали.

 

За тракторный сражался он

И на Мамаевом кургане

В боях с коварнейшим врагом

Не раз контужен был и ранен.

 

Сквозь дождь осколков и свинца

Шагал солдат дорогой длинной —

Шел до победного конца,

От Сталинграда до Берлина.

 

Стоит у Вечного огня,

Склонивши голову седую,

И, верность памяти храня,

Он видит юность боевую.

В. Гранатов

 

Нас учила грамоте война

Когда пробили грозные раскаты

И в небе закружило воронье,

Оставив школу, взявши автоматы,

Мы шли спасать Отечество свое.

 

Мы не кончали университетов,

Но разве наша в том была вина?

В огне пылала родина Советов,

И нас учила грамоте война.

 

Экзамены держали мы досрочно:

Под Брестом, Минском, Киевом, Москвой

Сдавали на бесстрашие и прочность

Там, где гремел, не утихая, бой.

 

Вставая в строй под полковое знамя

В огне пожарищ, в грохоте гранат

Сдавали самый трудный свой экзамен

И человек, и город Сталинград.

 

Мы автоматом вышивали строчки

И танками писали текст былин.

Войне штыком в рейхстаге ставя точку,

Спасли от черной нечисти Берлин.

В. Гранатов

 

Дом-воин

Стоит на волжском берегу,

У Панорамы,

Не покорившийся врагу

Дом легендарный.

Зияют черной пустотой

Глазницы окон —

Так изуродован войной

Он был жестоко.

 

Его огни давно гореть

Уж перестали.

Внушая страх, таится смерть

Среди развалин.

Над ним торжественно гремит

Салют Победы.

Идут года, а он стоит —

Присяге предан.

 

Как символ мужества солдат,

В той битве павших,

Как непреклонный Сталинград,

Как память наша.

А. Гришин

 

* * *

Там, где двести дней и ночей

Бушевала великая битва,

Там, где кровью тысяч людей

Каждый метр земли был пропитан,

 

Там, где сила советских солдат

Сокрушила фашистскую силу, —

Там давно уже пушки молчат

И поля от пожарищ остыли.

 

Там сегодня над Волгой-рекой,

На священной земле

сталинградской

Рвется к солнцу цветок полевой

Из-под каски пробитой

солдатской.

 

Жизнь! Мы славим величье ее.

Жить! — вот благо я счастье

людское!

За него, за счастье твое и мое,

Свои жизни отдали герои...

О. Громов

 

Баллада об уральском танке

Михаилу Львову

 

Снаряды грызли землю Сталинграда.

Вскипала Волга. мертвый плыл паром.

Горбатый, грязный, как исчадье ада,

Немецкий танк поднялся над бугром.

 

Он пол-европы траками пометил,

Броней сметал он всё перед собой.

И вот стоит у Волги на рассвете,

От выбоин и вмятин весь рябой.

 

Еще мгновенье — и на этом танке

Опустят люк. Рванется танк, дрожа.

Начнут полосовать его болванки

Тяжелое железо блиндажа.

 

Еще мгновенье… Но в раскатах грома,

Стоявшая в укрытье до сих пор,

Рванулась из-под рухнувшего дома

Уральская машина на бугор.

 

Они сцепились, будто в рукопашной,

Сшибая бронированные лбы.

И замерли заклиненные башни.

И оба танка встали на дыбы.

 

…Мы шли вперед знакомыми местами,

Оставив на высоком берегу

Машину с опаленными крестами,

С оборванными траками в снегу.

 

А рядом с нами медленно и грозно,

Весь в ранах и рубцах, без тягача,

Шел танк уральский по земле морозной,

Магнитогорской сталью грохоча.

 

В пути спросил один солдат другого:

— Ты, кажется, с Урала, побратим?

И руку он потряс ему без слова.

И все без слов понятно было им.

М. Гроссман

 

Сталинградская тишина

Последний залп.

И после дней бессонных

дождались мы

невиданного сна.

И наконец-то

с третьим эшелоном

сюда пришла

сплошная тишина.

Она лежит,

неслыханно большая,

на гильзах

и на битых кирпичах,

таким сердцебиеньем оглушая,

что сходу засыпаешь

сгоряча.

И сталинградец

в эту ночь

впервые

снял сапоги

и расстегнул ремни.

Не всех убитых погребли живые,

но в очагах затеплились огни.

И пусть кружатся

«юнкерсы» над нами,

испуганно разглядывая флаг.

Спим без сапог.

Пудовыми кусками

прилип к ним

рыжеватый известняк.

— ...А у тебя зеленые глаза,

такие же, как у моей зазнобы, —

приятель мне задумчиво сказал.

...Раскинув руки,

мы заснули оба.

С. Гудзенко

 

Последний немец

Конец февраля.

Как занавески,

синее небо в пробоинах стен.

Немцам

стрелки на перекрестках

дорогу указывают

в плен.

Это история.

Это память.

Грохот сражений

с Поволжья ушел.

И заседают райкомы ночами,

решая вопрос

о строительстве школ.

И уцелевшую парту

дети

проносят бережно,

как стекло.

А из подвала,

ослепнув от света,

немец выполз,

дыша тяжело.

Как он дрожал...

Как он жался к ограде...

В рваной шинели,

на тонких ногах

последний

германский солдат

в Сталинграде

Он и в Берлине

выползет так!

С. Гудзенко

 

Надпись на камне

У могилы святой

встань на колени.

Здесь лежит человек

твоего поколенья.

 

Ни крестов, ни цветов,

не полощутся флаги.

Серебрится кусок

алюминьевой фляги,

и подсумок пустой,

и осколок гранаты —

неразлучны они

даже с мертвым солдатом.

 

Ты подумай о нем,

молодом и веселом.

В сорок первом

окончил он

среднюю школу.

 

У него на груди

под рубахой хранится

фотокарточка той,

что жила за Царицей.

 

… У могилы святой

встань на колени.

Здесь лежит человек

твоего поколенья.

 

Он живым завещал

город выстроить снова

здесь, где он защищал

наше дело и слово.

 

Пусть гранит сохранит

прямоту человека,

а стекло — чистоту

сына

трудного века.

С. Гудзенко

 

Волгоград — Сталинград

Волгоград — Сталинград,

Души павших солдат

Всё горят — просто некуда деться.

Просто нету наград,

Нет на свете наград,

Что достойнее памяти сердца.

 

Что творилось тогда —

Кровь текла, как вода,

Но не Волгой, а буйной стремниной.

Засучив рукава,

Нагло перла орда,

Прикрываясь бронею «тигриной»

 

Черно-белый оскал,

В полный рост кто-то встал,

Перекрестным огнем покрестившись.

Кто за нас погибал,

Нас за это прощал,

Но в бессмертье ушел, не простившись.

 

Он упал на бегу,

В красно-грязном снегу

На кургане его захоронят.

А на том берегу,

Заглушая пургу

Материнское сердце застонет.

 

Пуля — глупый металл,

Но опять кто-то встал,

Высшей правдою сверху отмечен.

Все, кто здесь воевал,

Свет в веках зажигал,

И огонь Ваш поэтому — вечен!

 

Волгоград — Сталинград,

Рядовой и комбат

Здесь лежат, невзирая на званья.

Молча люди стоят,

Журавли пролетят,

И курлыканье — как отпеванье.

Д. Дарин

 

* * *

Из добротной

Сталинградской стали,

Лет своих не замечая счет,

Высоко стоит на пьедестале.

Танк напротив заводских ворот.

 

По врагу стрелял, вращая башней,

Норовил утюжить, сокрушать.

А теперь, как отставник вчерашний,

Вышел мирным воздухом дышать.

 

И когда на трудовую смену

Иль со смены мы домой идем,

Свою почесть танку непременно

Взглядом потеплевшим отдаем.

 

Выбрал он площадку пьедестала

Здесь у наших заводских ворот,

Чтоб ему высотка помогала

Встретить первым солнышко восход.

 

Вспомнить день, когда впервые в Праге.

Не гранаты, что на части рвут,

Женщины цветы бросали в траки —

Маленький на радостях салют.

Г. Дементьев

 

Волгограду — городу герою

Со звездой пятиконечной

Город мира и труда.

Шлют ему привет сердечный

Всей России города.

 

Грудь солдата-ветерана

В орденах на пиджаке,

Щит Мамаева кургана,

Меч у Родины в руке.

 

С высоты родной державы

Он нам видится бойцом.

Город — крепость! Город — славы!

Не погублен был свинцом.

 

Кто общался с ним — запомнит:

Он не смотрит свысока.

Духом мужества наполнит,

Жизнь продлит наверняка.

Г. Дементьев

 

Царицын — Сталинград — Волгоград

Истории чтим мы страницы:

От недругов русской земли

Стрельцы по приказу царицы

Щитом здесь остаться пришли.

 

Царицын! Со взором открытым

У Волги — на страже солдат.

Остался стрельцом знаменитым,

Взяв имя себе — Сталинград.

 

То мужества, славы обличье

Достойно высоких наград.

Его продолжает величье

В тюльпанах весны — Волгоград.

 

Он — Вечный огонь! И стремится

Над миром взлететь в высоту.

Мальчишки-стрельчата той птицы

В пилотках стоят на посту.

Г. Дементьев

 

Новый год под Сталинградом

Тихий вечер. Канонады

Не гремят. Наоборот.

В блиндаже под Сталинградом

Мы встречаем Новый год.

 

От печурки свет полоской,

От свечей чуть слышный треск.

В гильзе веточка березки,

Просто елок нет окрест.

 

Но украшена, как надо,

Из оберточных чудес.

Дали к празднику «награду» —

Из пайка деликатес:

 

Колбасу, тушенку, сахар

И заветные сто грамм.

Ах, какой витал там запах:

Спирта с мясом пополам!

 

Командир, его мы дедом

Называли, поднял тост.

«За скорейшую победу!» —

Он серьезно произнес.

 

И за то, чтоб были живы

И вернулись все домой,

Чтобы дружбу сохранили,

Закаленную войной.

 

Разомлели мы не сразу

От тепла речей таких.

Полились рекой рассказы

О любимых и родных.

 

Всё же знали, состоится

Бой решительный на днях.

И не каждый возвратится,

Смерть геройскую приняв.

 

Но об этом все молчали,

Не гадали наперед.

Просто весело встречали

Сорок третий Новый год.

Л. Денисова

 

Несокрушимая крепость

Про дела счастливой страны

Пел я в мирные времена,

Но, друзья мои, в дни войны

Песня гнева больше нужна.

 

Мне покоя гнев не дает!

Ночи целые напролет

Я тревожный мысленный взгляд

Устремляю на Сталинград.

 

Хочет враг занять берега

Нашей славной Волги-реки.

Руки коротки у врага!

Обломаем ему клыки.

 

Поскользнется его нога!

Сталинград, не каждый ли дом

Повествует здесь о простом

Славном воине-смельчаке,

Что с оружием, сжатым в руке,

Защищает волжский простор

И свободу Кавказских гор!..

 

…Твердо знает и стар и млад:

Враг наш скоро будет разбит.

Совесть мира на Сталинград,

Затаив дыханье, глядит.

 

Защищай же волжскую ширь

Безупречный мой богатырь!..

…Я не белый клок оторвал

От седой моей бороды,

Я родного сына послал,

Сталинградцы, в ваши ряды!

 

Провожая его в поход,

«Алгатай!» — сказал я ему, —

Бей как следует вражеский сброд,

Докажи, что ты не урод,

Что в Джамбуловом вырос дому!».

Я сказал ему: «Алгатай!

Будь подобен живому письму.

Мой привет бойцам передай!».

 

Сталинградцы! Песни мои

Алгатай мой вам пропоет,

Пусть в бурление волжской строи

И Джамбул свой голос вольет.

Джамбул Джабаев (пер. с казахского М. Тарловского)

 

Футбол в 1943-м

То футбольное поле

Пулеметы косили.

Было символом боли,

Стало символом силы!

 

Были рваные раны

На боках его голых.

И, казалось бы, рано

Заниматься футболом...

 

Но назло всем невзгодам

По весенней прохладе

Сорок третьего года

Грянул матч в Сталинграде!

О. Дмитриев

 

Любовь к родине

Все любят родину.

Так повелась от века.

И жизнью и судьбой обязан ей,

Не знаю я такого человека,

Что не любил бы родины своей.

 

Ее рассветов ласковую просинь,

Ее степей простор и тишину,

И золотую пушкинскую осень,

И медленную волжскую волну.

 

Куда ни глянь —

В ней все для нас красиво,

В любой избушке есть черта Кремля.

Нет имени нежнее, чем Россия,

Страна Советов, русская земля.

 

Не для того, чтоб любоваться ею,

Нам родина великая дана!

Тогда лишь можешь звать ее своею,

Коль за нее всю жизнь отдашь сполна!

 

Взбесившиеся дикари Европы,

Все на пути громя и пепеля,

Пошли на неглубокие окопы,

Прорезавшие русские поля.

 

Вот здесь для сердца испытанье будет.

Здесь мы присягу повторяем вновь:

Рубеж — не Дон, не Волга —

Только люди,

Их мужество, их верность, их любовь.

 

Товарищ мой, запомни хорошенько:

Любить отчизну — это нелегко,

Ее любить хочу я, как Школенко,

Как летчик Гомолко, танкист Шматко.

 

Ей не нужны ни клятвы, ни признанья,

Сегодня пули — посильнее слов.

Умерь ее жестокие страданья,

Разбей и сокруши ее врагов!

 

Когда выходит день на смену мраку,

В окопах рота слушает приказ.

За Родину, за Сталина в атаку

Любовь и ненависть выводят нас.

 

Пройдя сквозь дым, разрывами клубимый,

Повергнув в прах немецкое зверье,

Ты сможешь Родину назвать любимой

И ощутишь дыхание ее.

Е. Долматовский

 

Отстоим!

Из тумана встает

Восемнадцатый год

Здесь, на стыке великих дорог,

Был врагом с трех сторон.

Словно смерть, занесен

Над Царицыном белый клинок.

 

Сталин силы собрал

И врага отогнал,

И бандитские своры разбил.

Нынче время опять

Сталинград отстоять

От фашистских разбойничьих сил.

 

Как в далекие годы, над нами горят

Крылья красных советских знамен:

Отстоим Сталинград!

Отстоим Сталинград!

Из сердец непреклонен заслон!

 

Снова небо темно,

Туч свинцовых полно.

Дайте руки, бойцы и друзья!

Здесь мы будем стоять,

Чтоб потом наступать,

А назад нам — ни шагу нельзя.

 

Через тьму непогод

Снова Сталин ведет

Сыновей непреклонных своих.

Нас на подвиг зовет

Восемнадцатый год,

Слава первых побед боевых.

 

Слушай Тракторный, степь

и район Баррикад.

Наше слово — железный закон.

Отстоим Сталинград!

Отстоим Сталинград!

Из сердец непреклонен заслон!

 

И Москва, и Кавказ

Нынче смотрят на нас,

И глаза их надежды полны,

У реки у степной

Поднялись мы стеной

На защиту любимой страны,

 

В небе воет беда,

Злобно рвутся сюда

Вражьи танки по русским полям.

Не позволим им, друг,

Наши Север и Юг

Разорвать, разрубить пополам.

 

Мчится пуля, граната, бутылка, снаряд

В тучу серых немецких колонн.

Отстоим Сталинград!

Отстоим Сталинград!

Из сердец непреклонен заслон!

 

Наш родной Сталинград,

Дон, товарищ и брат,

Мы с оружьем стоим на своем.

Сила — в наших руках.

Ярость — в наших сердцах,

Мы отсюда врага отобьем,

 

Немцу лютому Дон

Не отдастся в полон

Никогда, никогда, никогда!

Как стоит Ленинград,

Встанет наш Сталинград,

Встанут русские все города!

Е. Долматовский

 

Разговор Волги с Доном

Слышал я под небом раскаленным —

Через сотню верст, издалека,

Разговаривала с синим Доном

Волга — мать-река.

 

«Здравствуй, Дон, товарищ мой старинный.

Знаю, тяжело тебе, родной,

Берег твой измаялся кручиной,

Коршун над волной.

 

Только я скажу тебе, товарищ,

И твоим зеленым берегам:

Никогда, сколь помню, не сдавались

Реки русские врагам».

 

Дон вдали сверкнул клинком казачьим,

Отвечает Волге: «Труден час,

Горько мне теперь, но я не плачу,

Слышу твой наказ.

 

Волны, что бегут по мне, кровавы,

Грохот пушек мой разбил покой.

Понастроил немец переправы,

К Волге тянется рукой.

 

Русских рек великих не ославим,

В бой отправим сыновей своих,

С двух сторон врагов проклятых сдавим

И раздавим их».

 

Волга Дону громко отвечала:

«Не уйдет противник из кольца.

Будет здесь положено начало

Вражьего конца».

 

Темным гневом набухают реки,

О которых у народа есть

Столько гордых песен, что вовеки

Их не перечесть.

 

Реки говорят по-человечьи,

Люди, словно волны в бой идут.

Немцы на широком междуречьи

Смерть свою найдут.

 

Бой кипит под небом раскаленным,

Ни минуты передышки нет.

Волга разговаривает с Доном,

Дон гремит в ответ.

Е. Долматовский

 

Товарищ! Враги у ворот!

Враги у ворот Сталинграда,

Товарищ! Враги у ворот!

Всей силой, всей яростью надо

Отбить их, разбить, побороть!

 

История пусть повторится,

Пусть снова на память придет

Стальной неприступный Царицын,

Его восемнадцатый год.

 

Товарищ! Мы бьемся за город,

Который врагов сокрушил

И каждому русскому дорог,

Как часть нашей общей души.

 

На этих местах оборона

Должна наступлением стать.

Покажем у Волги и Дона

Гвардейскую силу и стать.

 

Опасность огромна. Но прямо,

Спокойно в глаза ей глядим.

Верховный прислал телеграмму,

Он верит, что мы победим.

 

Начнется у города-сада

Великой войны поворот.

Враги у ворот Сталинграда!

Товарищ! Враги у ворот!

Е. Долматовский

 

Сталинград

А. Родимцеву

 

Его мы любили таким —

Просторным, цветущим и стройным,

Веселым, стеклянным, сквозным,

Работающим, спокойным.

 

К нему подступила беда

Нежданно, как к горлу рыдание.

Забыть ли то утро, когда

Их танки прошли по окраине?

 

Он с воздуха разнесен,

Обстрелом с земли изувечен,

Разгромлен... И все-таки он

Незыблем, прекрасен и вечен.

 

Мы любим наш город таким —

Суровым, бесстрашным и твердым,

Разбитым налетом ночным

И все-таки светлым и гордым.

 

Любовь эта верой крепка,

Ей служит страданье основой.

Так любят отца-старика,

Так любят ребенка больного.

 

В сраженье за город родной

Достанется право любить нам.

За каждую комнату — бой,

За каждую улицу — битва.

 

Словам не изменим своим,

Пусть бой беспощаден и страшен.

Наш город! Ты будешь таким —

Просторным, прозрачным, живым,

Прекрасным, как в памяти нашей.

Е. Долматовский

 

Тринадцать гвардейцев

Военное время запишет

На мраморе их имена.

Полынною горечью дышит

В степях раскаленных война.

Нагрелись тяжелые шлемы,

Глаза обжигает песком,

И пишутся ныне поэмы

Еще не пером, а штыком.

 

Не бронза еще и не мрамор,

А просто гвардейцы они,

О них, о тринадцати храбрых,

Весь фронт говорит в эти дни,

Как встретили наши тринадцать

Удар батальона врагов,

Как их за высотку сражаться

Повел лейтенант Шевелев.

 

Косматое небо шаталось,

И солнце июльское жгло.

Ты помнишь, когда-то считалось

Тринадцать — плохое число.

Но мы суеверью не верим —

Тринадцать гвардейцев — заслон,

Гвардейское мужество мерим

Умением, а не числом.

 

И все они живы остались,

Хоть каждый огнем опален.

Советскою встреченный сталью,

Фашистский полег батальон.

Другие идут чужеземцы —

Пусть знают урок этих дней:

Таких, как тринадцать гвардейцев,

У нас миллионы парней.

 

Тринадцать фамилий в легендах

Когда-нибудь будут звучать.

Мы вспомним патронные ленты

На черных от пота плечах,

Их лица, седые от пыли...

И вспомним, как в гари степной

Мы воду соленую пили

С такими из фляги одной.

Е. Долматовский

 

Когда-нибудь

Бронебойщикам Чернову и Ходыреву, подбившим по два фашистских танка

 

Двухфюзеляжный фашистский «гроб»

Движется в синеве.

Он не заметит желтый окоп,

Скрытый в степной траве.

 

В этом окопе двое ребят,

Знающих — что почем.

Две бронебойки, десять гранат,

Ящик с сухим пайком.

 

...Когда-нибудь в этой степи пройдет

Девушка в голубом,

Увидит заросший окоп и найдет

Старые гильзы в нем.

 

Дальше пойдет, собирая цветы...

Ступит ее нога

На ржавые стальные листы,

Бывшие танком врага.

 

Поймет она, какая война

В этих степях прошла,

Как мы сражались, чтобы она

Цветы собирать могла.

Е. Долматовский

 

* * *

Знойный полдень. Разгар перепалки.

Душен август, и воздух струист.

Возле ключика в Диковой балке

На траве умирает танкист.

 

Красотою последней красивый

И последней кровинкой живой,

Как теперь повелося в России,

Он на запад лежит головой.

 

Только руки сжимаются крепче,

Только бродит в глазах забытье.

Что губами сухими он шепчет?

Я прислушался — имя твое.

 

Видно, в этом спасенье от боли,

Пусть он шепчет опять и опять...

Если выйдем живыми из боя,

Вот тогда и начнем ревновать.

Е. Долматовский

 

* * *

Полынною, густой и душной степью

Мы едем ночью на грузовике.

Знакомою разорванною цепью

Опять огни мерцают вдалеке.

 

Как будто это город довоенный

Стоит и светится во весь свой рост

И разговаривает со вселенной

Падением трассирующих звезд.

 

Но запах гари, смешанный с туманом,

Иную горечь придает огню.

Далекий город снова стал обманом —

Горят хлеба и травы на корню.

 

Забвеньем память сердца не обидим.

Мы выдюжим военные года

И так же будем ехать. И увидим

Светящиеся наши города.

Е. Долматовский

 

Из цикла «Стихи о Сталинграде»

 

Бомбежка

Детей, завернутых в одеяла,

Несли на пристань.

Воронок язвой земля зияла,

Шел третий приступ.

 

На старой барже огонь косматый

С обшивкой грызся,

Сирена выла, и по канату

Бежала крыса.

 

По узким доскам, по переборкам,

По лужам масла,

Дыша безумьем, шла мать с ребенком

В пеленках красных.

 

Мы слишком много видали крови,

Чтоб ошибиться.

С тяжелой тучей почти что вровень

Парил убийца.

 

А вражьи роты уже в предместьях

Ползли, как змеи.

О чем, товарищ, коль не о мести,

Я думать смею?

Е. Долматовский

 

Борьба за комнату

У нас с тобою, правда, не квартира —

Студенческая комната была.

Стоял диван. Висела карта мира,

В углу, в коляске, девочка спала.

 

Мы говорили: «Скоро переедем

На новые просторные места,

А эту площадь отдадим соседям», —

Смешная довоенная мечта!..

 

...Вокруг углы ощерились, как волки,

И обвалилась лестница в огне.

Фарфоровые слоники на полке

Остались на единственной стене.

 

Но комната — она цела покуда.

Стальными балками завален вход.

Немецкий автоматчик бьет оттуда —

Стрельнет, затихнет и опять стрельнет.

 

Он воду пьет из Галенькиной кружки

И, разорвавши карту на куски,

Себе под локти подложил подушки,

Где сохранился след твоей щеки.

 

Напротив есть оконце слуховое,

Его еще не тронула беда.

Не замечая грохота и воя,

По рваным крышам я ползу туда.

 

Уж целый час наш поединок длится,

Пришелец все сидит в моем дому.

Не день, быть может, — год придется биться,

Но комнаты я не отдам ему!

Е. Долматовский

 

Недостроенный дом

Дома, где хорошо жилось

Простым и мирным людям,

Огнем пробитые насквозь,

Быть может, мы забудем.

 

Мы видели их столько раз,

Что уж теперь, пожалуй,

К несчастью пригляделся глаз,

Привычной стала жалость.

 

Но тот семиэтажный дом,

С фасадом, в прах разбитым,

Скорей был только чертежом,

Гнездом, пока не свитым:

 

Еще не вставлено стекло,

Еще карниз без лепки,

Но бомбой стену рассекло,

Леса разбило в щепки.

 

Он подрастал, как в сказке, тут,

Средь сереньких хибарок,

И скоро был бы кончен труд —

К октябрьским дням в подарок.

 

Мы любовались каждый день

Его убранством стройным.

Ужель теперь он — лишь мишень

Орудьям дальнобойным?

 

Я каменщиком раньше был,

Теперь я — только воин,

Но не забыл я, не забыл,

Что дом мой не достроен.

Е. Долматовский

 

О том, о далеком...

Опять о далеком, о том,

Полночные наши беседы,

Как будет нам житься потом,

Когда мы добьемся победы.

 

Закроются раны невзгод,

Остынет металл раскаленный,

А поле травой порастет —

Быльем да былинкой зеленой.

 

Уйдет затемнения тьма,

Увидим — наш город разрушен,

Руинами стали дома,

Но сделались крепкими души.

 

Пусть я не увижу, но ты

Увидишь (быть может, не скоро),

Начало былой чистоты

И будущего простора.

 

...Угрюмый мой друг говорит

О самом далеком и близком,

А рядом в шинели танкистской

Любимая молча сидит.

 

Она, как обычно, грустна,

Ей кажется, злой и усталой, —

Что в жизни осталась война,

А все остальное пропало…

Е. Долматовский

 

Статуя

Осада, осада, осада,

Ворчание дальних громов,

Пыланье осеннего сада

Среди обгоревших домов.

 

Здесь раньше гуляли и пели,

Здесь девочкой бегала ты,

Под кленами вырыты щели,

На клумбах прибиты цветы.

 

Снаряды проносятся с воем.

Осколками мины прошит,

Из белого мрамора воин

На главной аллее стоит.

 

В шинели задымленной рядом,

Угрюмый, усталый, живой,

Не кланяясь злобным снарядам,

С винтовкой стоит часовой.

Е. Долматовский

 

Баррикада

Прощай, моя радость,

И плакать не надо.

На улице рядом

Нас ждет баррикада.

 

Впиваются пули

В угрюмый булыжник,

В комоды и стулья

Из домиков ближних.

 

На улице этой,

Я помню, жила ты,

И ветры рассвета

Здесь были крылаты.

 

Здесь в «классы» играла,

И бегала в школу,

И звезды считала

С мальчишкой веселым.

 

И снова тревога,

Сраженье... Однако —

Ни мало ни много —

Шестая атака.

 

Мальчишка, с которым

Ты звезды считала,

С тускнеющим взором

Ложится устало.

Е. Долматовский

 

Высота

Знакомые наши места —

Печаль Сталинградского края.

Дымится вдали высота,

По карте — сто двадцать вторая,

Туда мы смотрели не раз,

Кусая засохшие губы.

Врастали во впадины глаз

Бинокли и стереотрубы.

 

Мы видели только бугор

Да вражьих окопов бойницы

И не замечали, как с гор

Рассветное солнце струится.

Потом зазвенела зима,

Просторы степей побелели.

Нас ярость сводила с ума,

Когда мы на сопку глядели.

 

И вот громыхнуло «ура»,

В атаку пошли батальоны.

Крута перед нами гора...

Бегом на могучие склоны

По трупам фашистов, вперед!

И — наша седая вершина!

Орудия, вросшие в лед,

Осевшие набок машины...

Впервые заметили мы

Высокое солнце над степью,

Хрустальные травы зимы,

Морозное великолепье.

 

Так вот как поет и звенит

Донской удивительный ветер!

Как утренний воздух пьянит!

Как славно живется на свете!

Так вот какова высота!

Ты раньше и ведать не ведал,

Какая вокруг красота,

Как взглянешь глазами победы.

Е. Долматовский

 

Рассказ генерала

В двадцать лет — командир батальона,

Офицер — не велик и не мал,

В сталинградской степи раскаленной

Пополнение я принимал.

 

Ну и дядьки из маршевой роты,

Лет за сорок любому из них.

Я для них — как птенец желторотый

В лейтенантских доспехах своих.

 

На меня они смотрят с ухмылкой,

И веду я усатый отряд,

Ощущая спиной и затылком

Стариков иронический взгляд.

 

Оглянулся я резко и строго:

— Разговоры отставить в строю! —

Изумленно качнулась дорога,

Сбился с шага я, встал и стою.

 

Что я вижу!

По комьям, по пашне

В древнем воинстве, в третьем ряду

Мой родитель шагает, папаша,

Чуть прихрамывая на ходу.

 

Пирожок пожелтевшей пилотки

Прикрывает его седину.

По привычке заправив обмотки,

Он идет на вторую войну.

 

Но не ждите ни слез, ни объятий;

Строго смотрит комбат на бойца:

Как же так — перед собственным батей

Оказался он в роли отца?

 

Мы сраженье вели в междуречье.

Помню донник в алмазной росе.

Был я ранен шальною картечью,

На ничейной лежал полосе.

 

«Рус, сдавайся!» — беснуется сволочь.

Нарастает огонь навесной.

Думал — все! Но в кромешную полночь

Приползает папаша за мной.

 

Недоштопанным из лазарета

Я на курсы уехал в бинтах,

И потом две зимы и два лета

Провели мы на разных фронтах.

 

А сегодня родитель мой древний

Генерала не чтит своего,

Приезжает ко мне из деревни

Раз в полгода, не чаще того.

 

Я ему предлагаю столицу:

Вот квартира, вот дача. В ответ

Заявляет, что переселиться

Никакого желания нет.

 

Благодарность прими и почтенье,

Дай потрогать парадный мундир.

Побыл я у тебя в подчиненье,

А теперь — сам себе командир.

Е. Долматовский

 

Рассказ сержанта Павлова

Да, это я, тот самый сержант,

Который, не корысти ради,

Сподобился собственный дом содержать

В пылающем Сталинграде.

Ни крепостью не был дом, ни дворцом,

Жилье без герба и короны,

Но западным он упирался торцом

В лоб вражеской обороны.

 

Туда разведчики поползли

Втроем, под моим началом.

Беглый огонь вели патрули

По улицам одичалым.

Но мы доползли, проникли в подвал, —

Женщины там и дети.

И я гвардейцам своим сказал,

Что мы за их жизнь в ответе.

 

Отсюда назад ползти — не резон!

Противник — как на ладони.

И закрепился наш гарнизон

В том осажденном доме.

Нам подкрепленье комдив прислал,

Вот нас уже два десятка.

Но в третьем подъезде — врагов без числа,

Неравная вышла схватка.

 

Они, атакуя, входили в раж,

Но мы их сумели встретить.

Они захватили второй этаж,

А мы забрались на третий.

Их всех пришлось перебить потом.

Накрыть автоматным громом,

И назван был неприступный дом

Моим, извините, домом.

 

Тот дом, бастион, точней говоря,

Известный всем понасльшшке,

До двадцать четвертого ноября

Держали мои мальчишки.

Раненный, был я отправлен в тыл

За Волгу... Прощайте, братцы.

А после в разных частях служил,

Все в новых, не сталинградских.

 

Бывало: в госпитале кино.

Дом Павлова, мой! Глядите!

А ранбольным и сестрам смешно —

Расхвастался, победитель!

Я после узнал, что в родное село

Тяжелою той порою

На мамино имя письмо пришло —

Присвоили мне Героя.

 

...Кладовщику принесла прочесть.

Ой, мама, господня воля!

Зачем его ищут? Недобрая весть:

Чего-то, шельмец, присвоил.

Спугнули неграмотные дела,

Припрятали ту бумагу.

За всю войну у меня была

Одна медаль «За Отвагу».

 

И только потом, в сорок пятом году,

Меня разыскали все же,

Вручили мне Золотую Звезду

И диву дались, что дожил.

У озера Ильмень теперь живем

С женою, детьми и мамой.

Но есть у меня и на Волге дом —

Не собственный, но тот самый.

Е. Долматовский

 

Широки поля под Сталинградом...

Широки поля под Сталинградом,

Нет конца родным степям.

По весне колхозные бригады

День и ночь трудились там.

 

И нашли бутылку трактористы

Под пластом земли сырой;

В той бутылке — старая записка, —

Есть такой закон морской.

 

«Мы вдали от моря умираем,

Пятый раз идем в штыки;

Свой морской привет вам посылаем,

Комсомольцы-моряки.

 

Всё идут, подходят вражьи цепи,

Но скалой мы здесь стоим.

Как моря, бескрайны эти степи,

Мы умрем, но победим».

 

Вот что было в старой той записке,

Вся в крови она была.

И стояли молча трактористы,

А в степи заря цвела.

Е. Долматовский

 

Сталинградцы

Наступит день — конец громам,

Раскатам орудийным.

Мы разойдемся по домам

Весенним утром дивным.

 

Сибиряки уйдут в Сибирь,

И москвичи в столицу,

Но в сердце город-богатырь

Навеки сохранится.

 

И если спросит кто-нибудь:

— Скажи, откуда родом? —

Мы вспомним огненный свой путь

По бурям и невзгодам.

 

Пусть ты в других долинах рос

И пробыл здесь недолго,

Но, отвечая на вопрос,

Припомнишь Дон и Волгу.

 

Мы — сталинградцы по крови,

За город свой пролитой.

Мы — сталинградцы по любви.

Снарядом не пробитой.

 

Всегда, везде узнают нас

Не только по медали,

По блеску наших зорких глаз,

В которых твердость стали.

Е. Долматовский

 

Делегация немецких женщин

У нас в Сталинграде всегда делегаты гостят,

Из разных краев приезжают к истоку победы.

Корейские юноши были неделю назад.

Гостили французы, недавно уехали шведы.

 

Мы слышали здесь, как Поль Робсон о мире поет...

В потертых костюмах ходили гурьбой англичане...

Под Первое мая пришла телеграмма, и вот

Мы женщин немецких на аэродроме встречаем.

 

В дверях самолета букеты цветов вручены.

Приветы, улыбки — и в город вплывают машины.

И справа и слева гостям новостройки видны,

Меж новых кварталов сурово чернеют руины.

 

И гостьи притихли. Подумай, какая пурга

Бушует сейчас в их сердцах! В тишине напряженной

Немецкие вдовы идут на Мамаев курган,

Немецкие матери всходят на холм раскаленный.

 

Под их башмаками осколки красны, как руда, —

Пойдет в переплав то, что в битве гремело когда-то.

От тех, кто в мышастых мундирах взбирался сюда,

Следа не осталось на склонах курганов покатых.

 

Бесславно забыт тот, кто черному делу служил.

Навеки бессмертен погибший за правое дело!

Немецкие матери встали у русских могил,

На камень горючий цветы положили несмело.

 

А юная немка на город наш мирный глядит.

Заводы стоят, как дивизии, в блеске металла.

На фланге одном горизонт Гидрострою открыт,

На фланге другом встали шлюзы Донского канала.

 

В подножье кургана, на старой военной стезе,

На станции той, где Родимцев держал оборону,

Готовы к погрузке, стоят трактора СТЗ, —

Быть может, сегодня в Германию путь эшелону.

Е. Долматовский

 

Волга: Поэма

Седые тучи тянутся за Волгу.

Предутренняя стынет синева.

Над Жигулями пасмурно. Заволгла

Пожухлая осенняя трава.

 

Слоистые ползучие туманы

По камышам и плавням залегли.

Сурово молчаливые курганы,

Как стражи, поднимаются вдали.

 

Так вот она, широкая какая,

Встает навстречу, глаз не утоля,

Исконная, родная, золотая,

Никем не покоримая земля.

 

Копни ее. Прислушайся. И снова

Об острие ударится, звеня,

Пернатый шлем Димитрия Донского

И две подковы борзого коня.

 

Копни еще: заржавленные латы,

Копье и щит, нагрудник и стрела.

За веком век. Давным-давно когда-то

Здесь сеча небывалая была.

 

Сухой песок до солнца поднимая,

Выхватывая звонкие клинки,

Сюда врывались конники Мамая

Через пустынные солончаки.

 

Лохматые, растрепанные кони

Вставали на дыбы перед рекой.

Димитрий наблюдал из-под ладони

И на врага указывал рукой.

 

И вот пошли, почти с землею вровень,

Галопом на становище врага.

Уже текут потоки теплой крови,

И кровью обагряются луга.

 

Уже несутся с посвистом и гиком,

Напористы, по-русски горячи,

Врагов из седел вышибая пикой

И щит о щит перекрестив мечи.

 

И грудью в грудь — дубиной по сопатке,

Забрало сорвано — наверняка.

На желтом горле в мертвой, цепкой хватке

Лиловая сжимается рука.

 

Захлебываясь розовой и пенной

Слюной, он зарывается в песок,

И набухая солнцем постепенно,

Багровый разгорается восток.

 

Тяжелые, медлительные птицы

Хозяйственно садятся на тела.

...В огне и громе полыхал Царицын.

Здесь битва небывалая была.

 

К косматой гриве грудью прилегая,

Выплескивая тонкие клинки,

Сюда рвались драгуны Улагая,

Стремительны, отчаянны, легки.

 

И каждый будто вылит из железа,

И каждый по-звериному свиреп.

Но этот край был нужен до зарезу,

Как воздух, как насущный хлеб.

 

И назревала яростная сила,

Она такой живительной была,

Она живых к победе выносила

И мертвецов к бессмертию вела.

 

И шли полки. И таяли. И снова

Другие плотно замыкали строй,

Как будто мертвых поднимало слово

И снова в смертный выводило бой.

 

И в орудийном грохоте и реве

Песчаные дрожали берега.

Уже текли потоки теплой крови,

И кровью обагрялися луга.

 

Заря от дыма, холодея, блекла.

В огне и дыме таяла звезда.

Но громыхали, вышибая стекла,

Из всех калибров бронепоезда.

 

Но конница летела цепь за цепью,

Ковыль до конских не касался ног.

И пробежал, едва заметный, степью

Оледеневший души холодок.

 

И, грудью в грудь сойдясь у переправы,

С плеча, с размаху, ото всей руки,

Наотмашь, в лоб, налево и направо

Разбрасывали молнии клинки.

 

И офицеры падали. И в муке

Сжимались пальцы (жизнь на волоске),

Раскидывали холеные руки,

Как на распятье, на сыром песке.

 

Могилы их не стережет ограда,

Их кости дождик медленный сечет.

...Столбы земли встают над Сталинградом.

Здесь битва небывалая идет.

 

На жизнь и смерть. И сталь гудит зловеще

И изрыгает бешенство огня.

И на ветру пронзительно скрежещет

Снарядом раздробленная броня.

 

И, немца в темноте подкарауля,

Через передний край наискосок,

Как иволга, над Волгой плачет пуля

И в бронзовый врезается висок.

 

Зеленые и синие ракеты

Густую ночь, как одеяло, рвут,

И танки, опрокинутые где-то,

Как раненые мамонты ревут.

 

С когтистыми распятиями свастик,

Они ползут сквозь брустверы и рвы.

На башнях, неуклюжих и горбастых,

Сплошная грязь, пучки сырой травы.

 

Но, подпустив вплотную, до отказа,

И выкрик: «К бою!», и команда: «Бей!» —

Как факелы, их поджигают сразу

Укрытые засады батарей.

 

А сколько их сюда нагнали, жадных

До нашей русской, золотой земли,

И сколько их гниет в траншеях смрадных,

И слягут те, что нынче не легли.

 

Мы заживем. Мы выбьемся! Не нам ли

Судьбу вручила родина свою?!

Мы воины! Не маменькины мямли.

В последнем нам торжествовать бою.

 

Пусть вихрь сильней. И дождь наотмашь хлещет,

И над землею сладковатый чад.

Над трупами, раздутыми зловеще,

Медлительные коршуны кричат.

 

Мы выживем. Хотя б во имя долга.

Мы вырвемся к широкой синеве.

Мы в даль войдем, как в Каспий входит Волга,

Отстаивая Волгу на Неве.

 

Да так, чтоб грудь от радости расперло,

Да так, чтоб песня птицею плыла.

Не иволги малиновое горло —

Здесь нужен клекот горного орла.

М. Дудин

 

* * *

Тот августовский ясный день

Мне в память врезался навечно.

Тянулась к солнцу дыма тень

Чертою черной, бесконечной.

 

Горели камни мостовых.

Металл корежился в пожаре.

И в узких щелях земляных

Мы задыхалися в угаре.

 

Среди чадящих головней,

Среди обугленных развалин

То звали матери детей,

То дети матерей искали.

 

Мне нервной дрожи не унять.

И снова сердце гулко бьется.

И черной каплею опять

Смерть с неба на меня несется

Ю. Дудкин

 

Остров Людникова

Есть остров земли сталинградской,

Людьми он не будет забыт.

Он — память отваге солдатской

И кровью героев омыт...

 

Его не найдете на карте,

Хотя и у Волги стоит.

Рвались к нему немцы в азарте,

Но натиск фашистов отбит.

 

А рядом завод «Баррикады»,

И враг в нем презренный сидит,

С орудий он бьет из засады

И остров бомбит и бомбит.

 

Патронов, гранат не хватает,

Защитников мало в строю,

Дивизия кровь проливает,

И раненый снова в бою.

 

Грозою врагам устояла

Все сорок дней и ночей.

В аду окруженья сияла

Отвагой орлиных очей.

 

Есть остров земли сталинградской,

Людьми он не будет забыт,

Он — память отваге солдатской

И кровью героев омыт.

М. Дулькин

 

Сталинград

Враг смолкал. И снова шел на приступ.

Со степных курганов видел он

Город, за которым волжский выступ

Острием на запад обращен.

 

С трех сторон стесненный черной чащей,

Сталинград, прижавшийся к реке,

Мог казаться издали висящим

На прибрежном тонком волоске...

 

Как же он вставал из-под обломков,

Где таился сил его запас? —

Спросит и у нас и у потомков

Изумленный мир еще не раз.

 

А когда бойцов о том спросили,

С гордостью ответили они,

Что на волжском выступе Россия,

Вся, как есть, теснилась в эти дни.

 

Было ей, великой, места мало.

Кликнул Сталин клич заветный свой, —

И черта береговая стала

Для врага чертою роковой!..

 

Вновь над нами и над снегом чистым.

Здесь возник победный шум знамен.

Не напрасно, видно, волжский выступ

Острием на запад обращен.

А. Жаров

 

На Мамаевом кургане

Когда тебе придется в жизни туго —

любовь изменит,

отойдут друзья

и, кажется, прихлынет та минута,

перед которой выстоять нельзя —

 

приди сюда,

на этот холм отлогий,

где в голыши скипелись кровь и сталь.

Вглядись в свои обиды и тревоги,

в слова,

в дела,

в нелегкие дороги,

все соизмерь и на колени стань.

 

И многое предстанет мелким, вздорным,

и боль утихнет,

хоть была крепка…

Полынь и щебень. Как трава упорна!

И отливают бронзой облака.

В. Жуков

 

Волгарь

Он с малых лет запомнил запах ржи,

Речной простор вошел в него надолго.

В раскатах боя мерный скрип баржи

Он уловить старался, житель Волги.

 

Был этот парень как дубовый кряж.

Медлительный и мудрый, как былина,

Он, как избу, кряхтя, рубил блиндаж,

Осколки стекол вмазывал в суглинок.

 

Бой глухо колобродил за рекой.

Свою работу по-хозяйски взвесив,

Он разложил гранаты под рукой.

Бутылки осмотрел с горючей смесью.

 

На рожь взглянул — стоять бы ей в стопах!

Паля из пушек, скрежеща железом,

Как носороги, с свастикой во лбах

Двенадцать танков вырвались из леса.

 

И, подпустив врага до ковыля,

Он весь напрягся первородной силой.

Не Муромца ли, мать сыра земля,

Ты в этот день на подвиг воскресила?

 

Его нашли в окопе. Он был жив.

Героя смерть коснуться не посмела,

Он отличал от гари запах ржи

И смог еще подумать: «Перезрела…»

В. Жуков

 

Тридцать лет спустя

Иваново, Саратов, Волгоград,

рейс: 28-35 — в кармане...

Ржавеют на Мамаевом кургане

осколки бомб, в руинах Сталинград.

 

В обрывках прутьев, балочных полос,

лишенная какого-либо смысла,

между землей и небом вперекос

каким-то чудом лестница повисла.

 

И все-таки в беде не одинок,

из-под земли, сквозь черный дребезг битый,

наружу просочился огонек

всесильного трагического быта.

 

Свалив стабилизатор на ребро

и приспособив проволоку в дырку,

как на таганчик, мятое ведро

хозяйка ставит, затевая стирку.

 

И полыхает теплинка. Горит.

И новой жизнью веет от пеленок,

и хоть нешибко весело кричит,

но с миром согласуется ребенок.

 

Гремит киянка о железный лист,

и как грибок — «тяпок» на месте голом,

приводится в порядок «интурист»,

и с цоколя возводится партшкола.

 

Какие годы пронеслись, гремя,

какой они показывали норов!

Но в городе остался у меня

старинный друг... И будет встреча скоро.

 

Состыковался с трапом самолет,

аэропорт распахивает двери.

Как по музею славы, нас ведет

по трапам горькой памяти Падерин.

 

Хранит молчанье вечный пантеон.

Кто не забыт, здесь поименно выбит.

Из монолита, сдерживая стон,

шагнул моряк, простреленный навылет.

 

Кирпичный скос — осколками изрыт,

прожжен слезой горючей и горячей.

И я не замечаю, что навзрыд,

давно без слез, как тот ребенок, плачу.

 

Подходит кто-то: — Слышь-ка, что с тобой?..—

сочувственно глядит и удивленно. —

— А ничего... Вот нет людей со мной

из тех, кто обессмертен поименно.

В. Жуков

 

* * *

Кусок земли, он весь пропитан кровью.

Почернел от дыма плотный мёрзлый снег

Даже и привыкший к многословью,

Здесь к молчанью привыкает человек.

 

Смятый бруствер. Развороченное ложе.

Угол блиндажа. Снаряды всех смели.

Здесь плясала смерть, но нам всего дороже

Окровавленный кусок родной земли.

 

Шаг за шагом ровно три недели

Мы вползали вверх, не знавшие преград.

Даже мёртвые покинуть не хотели

Этот молнией опалённый ад.

 

Пусть любой ценой, но только бы добраться,

Хоть буравя снег, но только б доползти,

Чтоб в молчанье страшно и жестоко драться,

Всё, как есть, сметая на пути.

 

Под огнём навесным задержалась рота,

Но товарищ вырвался вперёд

Грудью пал на амбразуру дота —

Сразу кровью захлебнулся пулемёт.

 

Мы забыли всё… Мы бились беспощадно

Мы на лезвиях штыков наш гнев несли,

Не жалея жизни, чтобы взять обратно

Развороченный кусок родной земли.

В. Занадворов

 

Сталинград

Колыбель героев ратных, вечный Сталинград,

На тебя с надеждой люди в этот час глядят!

Весь в огне, в дыму, как воин, встал бесстрашно ты,

Чтобы всюду жизнь шумела, чтоб сбылись мечты.

 

Я — певец земли армянской — о тебе пою.

Языки твоих пожарищ душу жгут мою.

Но в долине Араратской тихо и светло,

Небо, вымытое ливнем, — чистое стекло.

 

Ереван, от туфа* розов, светится, маня,

Как родные очи, окна смотрят на меня.

Прохожу я по кварталам из конца в конец.

С нами вместе рос мой город: площади, дворец.

 

Только знаю — расколоться б небу, как стеклу,

И кружил бы горький ветер серую золу,

Если б грудью против смерти ты, герой, не встал,

Если б вражеское пламя ты не затоптал.

 

Если где-нибудь в Нью-Йорке в этот грозный год

Еще ходит беззаботно поздний пешеход,

Потому лишь, что отважно ты сейчас стоишь,

Потому, что, словно факел, ты огнем горишь.

 

Сталинград, герой бессмертный, воин, патриот!

Все вселенная в восторге гимн тебе поет,

Ну, а я — певец твой давний — слышу голос твой,

Отдается в сердце грохот битвы грозовой.

 

Подлый враг к могиле черной ближе с каждым днем,

И встает заря победы в пламени твоем.

* Туф — пористая горная порода, стройматериал.

Наири Зарьян (пер. с армянского Л. Гинзбурга)

 

Мамаев курган - 43

Пала зимняя ночь,

Постелив снеговую постель,

Дремлет город-герой,

И февральская кружит метель.

 

Лишь Мамаев не спит,

Даже ветер стыдливо утих.

И вздыхает курган,

Ожидая героев седых.

 

Шли солдаты стеной

В смертный бой как по тонкому льду,

В бой с проклятой ордой

В сорок третьем кровавом году.

 

Нету страха в глазах,

А до смерти всего только шаг,

Трепетал на ветру

Вражьей пулей израненный флаг.

 

Пуль свистел ураган,

И шипел окровавленный снег.

И от взрывов курган

Колыхался, как Ноев ковчег.

 

Снова утренний свет,

Облака над курганом летят.

И легенды тех лет

Здесь священные камни хранят.

 

И не может забыть

Память тех героических дней,

Будет вечной она

В наших душах — твоей и моей!

В. Зеленская

 

* * *

Мой Сталинград!

Ты испытал немало.

ХХ век тебя не баловал.

Тебя война безжалостно терзала.

Сапог фашистский бешено топтал.

 

Земля тряслась, как будто от испуга.

Казалось, что горели небеса.

И чёрный дым стоял по всей округе.

И сатана сошёл на землю сам.

 

Но ты не дрогнул,

мой прекрасный город.

Весь, задыхаясь в пламени, в дыму.

ты стал великим городом — героем,

не покорился злобному врагу.

 

Ты из руин восстал и горд собою.

Ни перед чем, не ведая преград,

стоишь ты над великой русскою рекою.

мой город,

мой герой,

мой Сталинград!

В. Зеленская

 

Ребёнок и война

В землянке тускло, неуютно, сыро.

В углу малыш под ветошью лежал.

Вчера фашисты, чтоб им пусто было

опять бомбили город и вокзал.

 

Малыш был худ, давно не мыт, не стрижен.

Уж много дней не ел из пищи ничего.

Ребёнок горько был судьбой обижен —

война украла детство у него!

 

Та ночь была куда страшнее ада:

рвались снаряды, дыбился песок

и залпы бесконечной канонады

сверлили человеческий висок.

 

От страха он забился в дальний угол,

закрыв ладошкой бледное лицо.

Война была страшнее жутких пугал,

ужаснее киношных мертвецов.

 

Малыш дрожал и каждую минуту

произносил испуганно слова

и повторял одно и то же тупо:

«Мамуся, мама, ты жива? Жива?».

 

«О, боже святый!

боже милосердный!

спаси и сохрани, помилуй бог!» —

молилась мать всевышнему усердно,

касаясь лбом о земляной порог.

 

Прижав к груди измученное тело,

уже почти безумия полна

с улыбкой повторяла то и дело:

«Сыночек, скоро кончится война»

В. Зеленская

 

Город

Ах, как в тот день стволы палили,

Нет, не по цели, а — салют!

А после — митинг. Речи стыли,

И был исполнен страсти люд,

Что шёл с окраины да в город,

Где от восторга ныла грудь

И где февраль свой лютый норов

Смирил, увидев этот путь.

 

О, скорбь! Взывающим из пепла,

Неотомщённым — вечный рай! —

Никто тогда не знал, что где-то

Грядёт незримо славный Май.

 

Цепляясь жизнями немногих

В размоченный слезой, кусок,

Мой город, в горестных трущобах,

Благодарил за каждый вздох.

 

Солдатской кровью истекая,

Окончил залповый набат

И смолк, Победу упреждая,

Несокрушимый Сталинград!

Л. Зиновьева

 

«Гаситель»

Ему готовят спешно постамент,

В нем стонут трюмы, трудно обсыхая,

Лежит под солнцем палуба пустая

И непривычный поглощает свет.

 

Он — катер, только поднятый со дна,

Он зачерпнул собой когда-то вечность,

Плескалась в нём, поднявшись на поверхность,

Сорок второго года глубина.

 

Но вновь песок он чует под собой.

Когда-то было жизнью и судьбою

Пространство между днищем и землёю,

Заполненное волжскою водой.

 

И те, кто помнит эти времена,

Всё чаще, чаще к берегу приходят

И катер неустойчивый обходят,

А рядом плещет летняя волна.

 

Вода пресна, а слёзы солоны,

Узнала мать, пропавшего солдата,

Глядит сквозь время пристально и свято

На это возвращение с войны.

Е. Иванникова

 

Сталинградская сирень

Для тех, кто сегодня беспечен и молод,

Был раньше на Волге сиреневый город,

С сиренью любил он встречать и прощаться,

В сирени тонули его танцплощадки.

И счастье сияло в лучистой сирени,

Где вечно звучат соловьиные трели.

 

О, русские наши степные равнины,

Как быстро на вас вырастают руины,

И призрачны хрупкой сирени преграды,

Ей выстоять надо среди Сталинграда

И, путь до рейхстага проделав неблизкий,

Потом отдыхать на груди обелисков.

 

Меняя сирень на солдатскую каску,

Победа свершилась на светлую Пасху,

А город, военную славу изведав,

Теперь салютует сиренью Победы!

Он в солнечный май погружаясь, как прежде,

Опять зарастает сиренью Надежды.

 

Сплетение ветра, и света, и тени —

Покров из живой сталинградской сирени,

Сирени, завещанной памятью братской,

Сирени рассветной, святой, Сталинградской…

Е. Иванникова

 

Пулеметный расчет

Мы держались из последних сил

У подбитого под утро танка.

И «Максим» воды налить просил

В ствол из фляжки всю и без остатка.

 

Не было здесь фронта, фланга, тыла.

Не было подмоги артогнем.

К трем часам остались с батальона

Возле пулемета мы вдвоем.

 

Как я выжил, сам не понимаю,

В том ночном, декабрьском бою.

Только очень часто вспоминаю,

Как мечтал напарник на снегу.

 

Как он вспоминал свою деревню,

Дочку на коленях у стола.

И старушку хворую, седую

Возле дома в шали у крыльца.

 

Немцы отошли под утро, стихнув,

Полк пошел без нас двоих вперед.

Оставляя в ротном медсанбате

Пулеметный, выживший расчет.

К. Калиев

 

Февраль

Снега, снега... В полях бушует вьюга —

Ещё сильны законы февраля.

Но погляди: воспрянула земля

От Севера до солнечного Юга.

 

Огня и льда преодолев преграды,

Немецкой чёрной злобе вопреки,

Идут вперёд железные полки,

Плывут к Днепру знамёна Сталинграда.

Д. Каневский

 

Тысяча девятьсот сорок третий

Подымите заздравные чаши, друзья!

Он родился уже, он идет, —

За него и непьющим не выпить нельзя —

Сорок третий сверкающий год!

 

И какую судьбу этот год мне сулит,

Я не знаю, но верит народ:

Будет год молодой на века знаменит,

Коль выходит со словом «Вперед!».

 

Это слово незыблемо, как закон, —

Поднялися и Волга, и Дон.

На знаменах бессмертною славой горят

Севастополь, Москва, Сталинград.

 

Подымите заздравные чаши, друзья!

Чтоб вела нас к победе стезя,

Чтобы стяг заалел далеко-далеко,

Чтобы стало на сердце легко.

 

За победу, друзья! Не простое число

Отрывается с календаря —

Это с нашей земли выжигается зло

Раскаленным штыком января.

 

Это белый рассвет, а не белый листок.

Это Родина гонит врага.

Это близкого счастья заветный росток

Пробивается сквозь снега.

Д. Каневский

 

У стен Сталинграда

Немцы лупят четвёртые сутки —

Головы от земли не поднять.

Тут ещё мессершмитты, как утки,

Прилетают опять и опять.

 

Припадаю к земле и сжимаю

Её теплую мягкую грудь,

Зарываюсь в неё, обнимаю

И хочу уцелеть как-нибудь.

 

Уцелеть, чтобы бить этих гадов,

Чтобы гнать их на запад, а там

До Берлина дойти, если надо...

А сегодня задача проста:

 

Отсидеться, укрыться, зарыться —

И ни шагу, ни шагу назад!

Я уверен — у Волги мы фрицам

Обязательно врежем под зад.

 

Будет трудной и долгой дорога:

Слёзы радости, горечь потерь,

Но я знаю, ни мало, ни много,

Здесь Победа куётся теперь!

М. Капустин

 

Бой в излучине Дона

Сражались мы в излучине реки.

Нас, как пружину, немцы к Дону жали

И били, били...Получая тумаки,

Мы матюкались и сжимали кулаки

И мысленно любимых женщин обнимали.

 

Ни деревца вокруг, ни бугорка

В степи: как на ладони матушка-пехота.

Песчаный берег лижет тёплая река.

Жара. К воде невольно тянется рука,

Чтоб остудить ствол раскалённый пулемёта.

 

Сорокопятка, да трофейный пулемёт,

Да трёхлинейка образца русско-японской...

Наш арсенал скорей музею подойдёт.

Ах, если б знать, что здесь нас ждёт,

Прижатых к берегу в излучине придонской.

 

Что было дальше трудно вспоминать,

Хотя тот бой, закрыв глаза, я часто вижу.

Мы жизнь клялись недёшево отдать,

Чтоб, подыхая, враг сумел понять:

Война в России не прогулка по Парижу.

 

Разрыв отбросил вдруг меня назад

Шагов на пять, а может быть на десять.

Мне повезло — удачно лёг снаряд,

И загремел я прямо в медсанбат,

Где и валяюсь вот уже который месяц.

 

Друзья мои у Курска бьют врага,

И он, поджавши хвост, бежит назад отныне.

Боюсь, весной, когда окрепну на ногах,

Фашист ещё сильней ударится в бега,

Да так, что не успею я добить его в Берлине.

М. Капустин

 

Волгоградом тебя величают

Ты Царицыном звался, когда-то,

Имя Сталина гордо носил.

Но история не виновата,

Ты историю нашу прости.

 

Волгоградом тебя величают

В честь великой, могучей реки.

Сталинградцы и помнят, и знают,

Что заслуги твои велики.

 

Ты отпор дал фашистской армаде,

Тем Отчизну от гибели спас.

Воевали отцы в Сталинграде —

Сберегали Россию для нас.

 

Ты прекрасен, наш город любимый,

И достоинство свято храни.

Будь еще величавей, красивей —

Честь и слава Российской земли!

С. Кардонский

 

Сердцу милая река

Перед Волгою-рекою

Крепко бились мы с врагом.

Пот со лба стерев рукою,

Огляделся я кругом.

 

Я стоял в простой шинели

С автоматом на груди, —

Взгорья, сёла, сосны, ели

Впереди и позади.

 

Я стоял, глядел на Волгу, —

Там, вскипая, волны шли;

Слышал я сквозь ветер воглый

Голоса родной земли.

 

В них звучали женщин стоны,

Плач измученных детей,

Счастье сёл освобождённых,

Радость Родины моей.

 

Сколько в этих водах чистых

Материнских горьких слёз!

Здесь, как мор, прошли фашисты,

Каждый гнёт и гибель нёс.

 

Край приволжский, незнакомый,

До чего ты близок мне!

Так и чудится: я дома,

Там, в башкирской стороне.

 

…Волга, ты — святое знамя

Нашей дружбы на века!

За тебя всю кровь отдам я,

Сердцу милая река!

Ханиф Карим

 

Клятва

Сто дорог мы до Волги прошли.

Сто смертей мы в боях миновали,

Горсти нашей родимой земли

На прощанье не раз целовали.

 

Пыль дорог отступленья горька...

На земле, поседевшей от пепла,

Под холодным мерцаньем штыка

Наше мужество зрело и крепло.

 

Сталинград наш! По ранам твоим

Нас ведут фронтовые дороги.

Точно крепость, одетая в дым,

Громоздятся развалин отроги.

 

Сталинград! Между ночью и днем

Мы давно потеряли границу:

Ночь твоя полыхает огнем,

День твой гарью и пеплом дымится.

 

Пусть не все мы пройдем сквозь бои,

Сквозь пылающие перекрестки...

Город-воин! Руины твои,

Даже камни не будут нам жёстки!

 

Только б городу Сталина жить!

И не надо нам лучшего дара,

Чем немецкою кровью тушить

И обиду сердец, и пожары.

З. Кац, М. Талалаевский

 

Тридцать три

В последних числах августа 1942 года под Сталинградом произошел знаменитый бой 33 советских воинов 62-й армии с 70 немецкими танками. Группу наших бойцов возглавляли младший лейтенант Стрелков и младший политрук Евтифеев. Три часа длилось ожесточенное сражение. Стойкость русских бойцов оказалась тверже немецкой брони. 33 воина отстояли рубеж, уничтожив 27 танков и 150 солдат и офицеров противника.

 

Об этих стремнинах волшебных,

О Волге — великой реке

Рассказывал старый учебник

И карта на школьной доске.

 

И, словно плененные сказкой,

Прилежным движеньем руки

Водили мы длинной указкой

По синим изгибам реки.

 

И Волга, с притоками споря,

Впадала в далеком краю

Не только в Каспийское море,

А в жизнь — и твою, и мою.

 

И в снах, и в мечтаниях детства,

Ты помнишь, под флагом зари

С Чапаевым шли по соседству

И волжские богатыри.

 

По Волге, широкой и длинной,

По трактам исконной земли

Сказанием, песней, былиной

Они в нашу память вошли.

 

Сверкали шеломы литые...

В чешуйчатом блеске брони

У древних истоков России,

Как стража, стояли они.

 

И, может, внезапно повеяв

Дыханьем седой старины,

Они и к тебе, Евтифеев,

Врывалися в детские сны.

 

Но ты не гадал и не ведал,

Что выйдешь на волжскую ширь

И встанешь над полем победы,

Как русских легенд богатырь.

 

Что в наши сказанья и песни

С тобою войдет неспроста

Вчера еще — воин безвестный,

А ныне — герой Калита.

 

А вы, Ковалев и Пуказов,

Товарищам вашим вослед

Героями былей и сказов

Войдете вы в книгу побед.

 

И ваши друзья боевые,

И все, кто вам духом сродни,

Кто стражей у сердца России

Стоял в эти грозные дни;

 

Кто неодолимой преградой

Дорогу врагу преградил.

Кто стал у ворот Сталинграда,

И выстоял, и победил.

 

Идете вы с гневным оттенком

Приволжских пожаров в глазах,

Чтоб так, как боец Матюшенко,

Легендой остаться в веках.

 

...Вернутся с победой герои,

Немецкая сгинет орда.

Товарищ, мы снова отстроим

Родные свои города.

 

О подвигах наших волшебных,

О Волге — великой реке

Поведают новый учебник

И карта на школьной доске.

 

И детям в те дни золотые

Расскажут о вас, тридцать три.

Так вот они, скажут, какие,

Приволжские богатыри!

 

Не в шлемах, зарей опаленных,

Не в блеске чешуйчатых лат —

В простых гимнастерках зеленых,

В обувке своей запыленной

Они перед нами стоят.

З. Кац, М. Талалаевский

 

Дом на перекрестке

Вокруг — руины, щебня груды,

Летает пламя, вьется дым...

А этот дом каким-то чудом

Остался цел и невредим.

 

За переплетом старых рам

Темно. Осыпалась известка.

Открытый четырем ветрам,

Горюет дом на перекрестке.

 

Война сорвала двери с петель

И обдала огнем порог,

И дом, одетый в серый пепел,

От взрывов и ветров продрог.

 

Но в доме том седьмые сутки,

Забыв про отдых и про сон,

Про дым цигарки-самокрутки,

Живет, сражаясь, гарнизон.

 

А в гарнизоне — пять бойцов,

Пять закадычных побратимов:

Лавренко, Дрозд и Кузнецов,

Шапиро и Абдул Касимов.

 

Вооружение — «максим»,

С полдюжины гранат на брата,

Четыре полуавтомата

Да тысяч пять патронов к ним.

 

По коридорам запыленным,

Вдоль антресолей и веранд,

Идет начальник гарнизона

Смирнов. По званию — сержант.

 

Один этаж. Над ним второй.

Сухой чердак. Крутая крыша...

— Ну как, Абдул?

— Еще живой!

— Ну как, Лавренко, дышим?

— Дышим!

 

И откликается Шапиро,

Заслышав голос командира,

И в перекличку с двух концов

Вступают Дрозд и Кузнецов.

 

Седьмые сутки дом в осаде,

Но жизнь не утихает в нем, —

Глазами темных окон глядя,

Как повелося в Сталинграде,

Встречает немца он огнем.

 

Но вот, почти касаясь крыши,

Три «юнкерса» идут в пике.

Удар — и дым багрово-рыжий,

И тьма, и блеск на чердаке.

 

Взрывной волной чердак скосило,

Смирнова бросило к простенку...

— Ну как, Абдул? — Молчит Касимов…

— Лавренко, жив? — Молчит Лавренко...

 

Зелено-серые мундиры

Опять поднялись за бугром.

— Ну что ж, давай, — сказал Шапиро,

И тотчас снова ожил дом,

Огнем ударив вкривь и вкось,

Как в Сталинграде повелось.

 

Потом по звездам отдаленным,

По заревам, сомкнувшим круг,

Смирнов в окно увидел вдруг,

Что ночь встает над гарнизоном.

 

Но враг, от ярости зверея,

Нацеливает с трех сторон

Грохочущие батареи

На неприступный бастион.

 

Зияют в тонких стенах дыры.

Смирнов зовет своих бойцов:

— Ко мне, Шапиро! — Нет Шапиро...

Молчит сраженный Кузнецов...

 

Зелено-серая пехота

Рванулась из-за поворота.

Но, поднявшись на полный рост,

В нее швырнул гранату Дрозд,

Потом еще пяток подряд:

— За этот дом. За Сталинград!

 

И в ночь, о трупы спотыкаясь,

Отхлынул враг. Огнем косым

Ему вослед, не унимаясь,

Ударил пулемет «максим»!..

 

Когда унялся пулемет,

Смирнов позвал Дрозда, но тот,

В большой руке зажав гранату,

Над подоконником склонясь,

Застыл в движении крылатом

И, как положено солдату,

Грозил врагу и в смертный час.

 

Потом всю ночь снаряды громом

Рвались над темным перекрестком,

Над всем, что называлось домом,

Но стало щебнем и известкой.

 

А на рассвете, каски сдвинув,

Весьма довольные собой,

Беспечно автоматы вскинув,

На обгорелые руины

Фашисты двинулись гурьбой.

 

Чего бояться им? Вокруг

Все выжжено, черно, мертво...

Свое воронье торжество

Идут справлять враги. Но вдруг

Из щебня, из развалин снова

Ударил пулемет Смирнова...

 

Огнем из мрака запустенья

Врагов сметая и кроша,

Он встал над выжженным селеньем —

Родного пепла и каменьев

Неистребимая душа.

 

Боец, старик или подросток,

В боях за наше торжество

Припомни дом на перекрестке

И всех защитников его!

З. Кац, М. Талалаевский

 

Донская лирическая

Когда мы покидали свой любимый край

И молча уходили на восток,

Над тихим Доном,

Под старым кленом

Маячил долго твой платок…

 

Я не расслышал слов твоих, любовь моя,

Но знал, что будешь ждать меня в тоске.

Не лист багряный,

А наши раны

Горели на речном песке.

 

Изрытая снарядами стонала степь,

Стоял над Сталинградом черный дым.

И долго-долго

У синей Волги

Мне снился Дон и ты над ним.

 

Сквозь бури и метелицы пришел февраль,

Как праздник, завоеванный в бою.

И вот мы снова

У стен Ростова,

В отцовском дорогом краю.

 

Так здравствуй, поседевшая любовь моя.

Пусть кружится и падает снежок

На берег Дона,

На ветки клена,

На твой заплатанный платок.

 

Опять мы покидаем свой любимый край.

Не на восток — на запад мы идем.

К днепровским кручам,

К пескам сыпучим.

Теперь и на Днепре наш дом.

З. Кац

 

* * *

В Сталинградскую землю

вросли сапогами,

И не шагу назад,

и под шквальным огнём

Продвигались вперёд

и земля под ногами

Понемногу вращалась

и ночью, и днём.

 

Наконец-то видны

Сталинградские стены

Сталинградских домов

и Мамаев курган.

Кто дойдёт, кто-то весь

в окровавленной пене

Рухнет замертво,

страшно стеная от ран.

 

И душа отлетала

в замёрзшее небо,

Сколько душ православных

и душ мусульман —

Вместе вы уходили

в далёкую небыль:

Тот, кто Библию чтил

и кто верил в Коран.

 

Вы, родные, собою

весь мир заслонили,

Нам позволив родиться,

молиться и жить.

Нам позволили...

Сами же недолюбили,

Вам детей не обнять,

на руках не носить…

 

Где-то под Сталинградом

мой дедушка Ваня

Принял бой свой последний,

решающий бой!

До Победы не дожил...

И умер на грани

Перелома Великой Войны

и собой

 

Он тогда заслонил и жену,

и детишек,

Через двадцать пять лет

появилась и я...

Я не видела деда,

но голос услышу,

Что Отчизну любить

призывает меня.

А. Кириллова

 

* * *

У северных окраин Сталинграда,

Когда фашисты к городу рвались,

Дралась с врагом стрелковая бригада,

Отважные гороховцы дрались.

 

Они у Волги шли в огонь сраженья,

А Волга им — и Родина, и мать.

Они презрели слово «отступленье»,

И некуда им было отступать.

 

Их не согнули голод и уроны,

Их не сломили стужа и пурга,

Зато они железной обороной

Сломили дух кичливого врага.

 

Не все они дожили до победы,

Но до бессмертья — каждый и любой.

Пусть ни дела, ни время и не беды

Не заслонят их славы боевой.

Ю. Коваленко

 

* * *

Такой кошмар еще здесь не был,

В который город наш попал…

Свинцовый дождь сорвался с неба

И всех и всюду убивал.

 

И день, и ночь гремят бомбёжки,

Чтоб выгорало все дотла,

Чтоб там, где дом или дорожка,

Травинка б даже не взросла.

 

Пока лишь часть мотопехоты

Враг бросить смог под Сталинград,

И, ожидая войск подхода,

Фашисты рушат, жгут, бомбят.

 

Но и бойцы, что, встретив немцев,

Устали, начали сдавать,

И лишь отряды ополченцев

Им помогли врагов сковать.

 

То — добровольцы, патриоты,

Кто телом крепок, духом смел,

Кто помнит матушку-пехоту

И знает толк военных дел.

 

Они в боях еще успели

Железный выстроить заслон

И погибали ради цели

До лучших выстоять времен.

 

В том ополченье дни и ночи

С врагом сражался мой отец —

Неутомимый пулемётчик,

Лихой буденовский боец.

 

Он две войны прошел с боями,

Изранен весь, но доле рад…

Он в смертный час мне сдал на память

Медаль за славный Сталинград.

Ю. Коваленко

 

* * *

Ветеранам 73-го гвардейского зенитного полка

 

За много долгих зим и лет

Сошлись на встречу ветераны,

Чтоб вспомнить радости побед

И гром военных ураганов.

 

Качнулось прошлое в дыму,

И чувств заряд уже на взводе.

В молчанье все идут к тому,

Кто к ним на встречи не приходит.

 

Они идут вдоль тех высот,

Где был расстрелян каждый колос.

И все им чудится: вот-вот

Их позовет знакомый голос.

 

Но нет уже следов совсем

Той батареи орудийной,

Где бились насмерть сорок семь

С фашистской танковой лавиной.

 

Все пали, кровью напоив

Степные выжженные травы,

И враг не выполз на обрыв

К паромам волжской переправы.

 

Пускай, нет памятника тут

Героям славного сражения.

Друзья букеты им кладут

На все прибрежные каменья.

 

Несут цветы и Волге в дар.

Ведь даже на краю могилы

Солдат, сбивая смертный жар,

Из Волги черпал дух и силы.

 

Уходят с берега друзья

И ярко вспыхнувшую память

О тех, кого забыть нельзя,

В сердцах своих несут, как знамя.

Ю. Коваленко

 

О черкасовских бригадах

После битвы Сталинградской,

Когда смолк последний залп,

Город, выжив в пекле адском,

Весь в развалинах лежал.

 

Помня подвиги и войны,

Не забудет Сталинград

Добровольный и достойный

Труд черкасовских бригад.

 

Сотни женщин-горожанок

Поднимали город вновь,

Не прося за труд свой славный

Ни рубля, ни орденов.

 

Оставалось ран все меньше.

Рос наш город вдаль и ввысь.

День за днем руками женщин

Восстанавливалась жизнь.

 

Помня подвиги и войны,

Не забудет Сталинград

Добровольный и достойный

Труд черкасовских бригад.

Ю. Коваленко

 

Наш город

Наш город был котлом бездонным,

Где кашу стряпала война.

Мой дом был в той черте района,

Где выгорала жизнь дотла.

 

Об этом страшном сне далеком

Здесь всяк живущий должен знать,

Запомнить грохот бурь жестокий

И сердцем прошлое впитать.

 

Кто дрог здесь в сырости окопа

И подставлял под пули грудь?

И как тут по кровавым тропам

Война ушла в обратный путь?..

 

Волненья дня важны и вечны.

В горячке дел просвета нет.

Про беды жизни мы беспечно

Всё забываем в спешке лет.

 

Но пусть не канет без возврата

То, что забыть тебе нельзя.

Живи и помни, что когда-то

Горела здесь сама земля.

Ю. Коваленко

 

Стихотворение о Лысой горе

Кому б в Волгограде не явиться,

Приезжий любой человек

Всё будет вздыхать и дивиться,

И город запомнит навек.

 

Чего б не спешил он коснуться

В разгульном стремленье познать,

В кошмары войны окунуться

Зовёт его Родина-мать.

 

Вот — быль, как гремели раскаты

На Лысой, безлюдной горе.

Всё вдруг оживают мгновенье,

Хоть кроется в дальней поре.

 

Бойцы там сверх сил воевали,

А враг свирепел, словно зверь.

Бойцы часть горы отстояли

Ценою немалых потерь.

 

Всё снова вернулось надолго:

За битвами — битвы, за взрывами — взрыв,

Но русских фашисты не сбросили в Волгу,

А русские — немцев с горы.

 

Так схватка за схваткой кипели

И в ясности дня, и во мгле.

Землянки и дзоты горели,

И всё, что ни есть на земле.

 

Чтоб мир и покой воцарились

В просторах родимой земли,

Здесь тысячи воинов бились,

И тысячи их полегли.

 

И наше кольцо окруженья,

Которого не разомкнуть,

Врага привело к пораженью,

К победам нам чистило путь.

 

На поле жестоких сражений,

На Лысой, трава не росла.

Под грузом стальных отложений

Гора оголенной была.

 

Пусть ныне цветы полевые

На ней, расцветая, растут.

Пусть были, как мифы живые,

О ней никогда не умрут!

Ю. Коваленко

 

Сталинградская битва

Здесь каждый воин бился без оглядки,

За каждый дом сражался наш народ,

Пока Манштейн выстраивал порядки,

И танки к переправе двигал Гот.

 

Советские войска держали город,

Готовя операцию «Уран».

Бойцы и днём и ночью в лютый холод

Обороняли в пламени курган.

 

Противника атаки были долги.

Узрев его жестокое лицо,

Мы выбили врага с российской Волги,

Над немцами сомкнув тогда кольцо.

 

Фашисты потерпели пораженье,

Резерв их войск в баталии иссяк.

Завершено победою сраженье,

Над Сталинградом поднят красный стяг.

 

Россия помнит, как средь урагана

На укреплённом Волги берегу

И у траншей Мамаева кургана

Был дан отпор решительный врагу.

М. Козин

 

Утро победы

Дивизии вступали в Сталинград.

Глубоким снегом город был завален.

Пустыней веяло от каменных громад,

От пепелищ и каменных развалин.

 

Заря была похожа на стрелу —

Она пробила тучи над буграми.

Взметали взрывы щебень и золу,

И эхо отвечало им громами.

 

— Вперед, гвардейцы!

— Здравствуй, Сталинград!

И волжский ветер обжигает губы.

Бои на Тракторном, у «Баррикад»,

Как частокол, над пустырями трубы.

 

Висят ракет белесые шары,

Пронзает воздух частый дождь свинцовый,

Огонь «катюш» с высокой Дар-горы,

На Волге лед искрится, весь пунцовый.

 

Гудят ветра, камней взметая прах,

И в небесах — огней зенитных звезды.

Гвардейцы катят пушки на руках,

В развалинах штурмуют вражьи гнезда.

 

Я в блиндаже. Здесь был фашистский штаб.

Разлитый шнапс — недавний след попойки.

Фельдфебель мертвый, как зеленый краб,

Застыл с гранатой у железной койки.

 

За площадь бой. Вблизи — костяк ДК.

Какие-то разбитые фигуры

И черные от копоти бока

Гранитных львов. Машины. Пушки. Фуры…

 

Уходит в норы, отступает враг

На рубежи последнего оплота.

И вот уже в кольце универмаг —

Готовит штурм советская пехота…

 

И наступила тишина. В дыму,

Бросая в снег скорее автоматы,

Выходят из руин по одному

И группами фашистские солдаты.

 

Заученно кричат они: «Капут!»

И кверху руки поднимают разом,

И длинной вереницею бредут,

Проходят мимо неуклюжим шагом.

 

А ветер улюлюкает, свистит

И шелестит лохмотьями мундиров,

И с ветром вверх тормашками летит

Бредовый миф о покоренье мира…

 

Кончалась ночь… Пора уже, пора!

Куранты бьют сквозь мрак и холод лютый.

Мы у костра под громкое «ура»

Рассвет встречаем фронтовым салютом.

В. Кондратенко

 

Дорога

Та дорога была неподатливо долгой

по безлюдью глухому. В степи ветровой.

Та дорога прошла между Доном и Волгой.

К раскалённому фронту. К передовой.

 

Уводила всё дальше и дальше от дома,

продвигая навстречу огню и мечу,

сквозь звенящую зноем земную истому,

сквозь тоску по воде, по живому ручью.

 

Эта жёлтая сушь под ногами дымится,

По-пластунски ползёт и туманом встаёт,

Это горькая пыль оседает на лица

и скрипит на зубах, и дышать не даёт.

 

Всё длинней переходы. Привалы короче.

У военных приказов спрессованный срок.

И короткие, душные летние ночи

до предела насыщены шорохом ног.

 

Так шагай же, шагай! До кровавых мозолей.

Волочи своё тело в тугую жарынь.

Собирай, напрягай свои силы, доколе

буйный сон не повалит в седую полынь.

В. Кондратович-Сидорова

 

Высота

Высота не давалась тем памятным,

яростным днём,

Миномётами, пушками

злобно ощерились склоны.

Высота огрызалась.

Высота поливала огнём.

Не поднять головы!

Не подняться с земли батальону.

 

Пикировщики с неба бросали

разрывы и треск.

Пикировщики с неба бомбили

залегшие цепи.

И на крыльях сверкающих —

свастики дьявольский крест

осенял эту смерть, что сжигала

приволжские степи.

 

Наплывала волна

беспросветной смертельной тоски.

Изнывала душа

от слепой обречённости боя.

Сумасшедшее сердце

ударами било в виски

и в запястья стучало

тяжёлым кровавым прибоем.

 

Был он тёмным, как ночь,

восемнадцатый день сентября,

Но глазами звериными

танки блеснули во мраке.

И сказал политрук:

«Вызываю огонь на себя!»

И встаёт батальон,

приготовясь к последней атаке.

 

Наши пушки гремят,

наши трассы летят за спиной.

Это наши снаряды

взметают фонтанные комья,

Это наша дивизия

встала за нами стеной.

Это нашей атаке

поддержка и верная помощь.

 

Шли бойцы под огнём,

шли в суровый,

отчаянный бой.

Их уже никогда,

никогда не дождутся подруги.

Шли на верную смерть,

Сталинград прикрывая собой.

И сдалась высота

в их могучие, мёртвые руки!

В. Кондратович-Сидорова

 

Сталинградский тополь

Последних снарядов остыли осколки.

Пожары последние перегорели.

Освободители с берега Волги

погнали войну на далекую Шпрее.

 

А город остался истерзан и вспорот.

А город исхлестан бомбометаньем,

изглодан пожарами.

Город — не город,

а серый распад искалеченных зданий.

 

В завалах стекла и бетонного крошева

к холодному небу взывая руками,

деревья стоят с обгорелою кожей,

как черные молнии, вросшие в камень…

 

Под солнечным блеском апрельского утра,

вскрывая тоску обнаженных проталин,

ручьи потекли не прозрачны, а мутны –

темны и багровы от крови и гари.

 

Весна подошла непривычно-угрюма,

без яблонных веток, без пены сиреней.

Ни вздохов листвы, ни зеленого шума,

ни тени шатровой, ни птичьих свирелей.

 

Но между руин и тоскливых раскопов,

раздавленных гнезд и надежд догоревших

стоит молодой, оживающий тополь.

Один — не погибший!

Один — уцелевший!

 

С негаданной зелени робкими брызгами,

с изрытой занозами тонкой корою

зеленая свечечка у обелиска

на памятной площади

ПАВШИХ ГЕРОЕВ!

В. Кондратович-Сидорова

 

Сталинграду

Когда был ты городом печали,

среди тысяч горестных примет

ветры над руинами качали

почерневший мой велосипед.

Самый мирный транспорт,

трехколесный…

Но уже я гордо понимал,

что в стальном гуденье

битвы грозной

был и мой,

мальчишеский,

металл.

Сталинград!

Развалин хлад бескрайний

и победы пламенный восторг!

Весь я твой —

самим своим дыханьем,

твой, на гари выживший

росток.

Счастье жить

во что бы то ни стало!

Сорок третий,

сталинградский год!..

Я встречал черкасовцев усталых

у разбитых заводских ворот.

Женщин пожилых опережая,

под мужчин выравнивая шаг,

«старый»,

довоенный горожанин,

саженцы тащил я на плечах.

 

И когда печальные руины

май зеленой дымкой заволок,

среди тысяч стаек тополиных

был и мой

прозрачный

тополек.

От заводов

В солнечные дали

шла, звеня, ликующая сталь.

Среди тысяч слаженных деталей

и моя работала деталь.

Город мой!

В веках тебе светиться.

Так ли и живу я и пою,

Чтобы всею жизнью воплотиться

Хоть в частицу малую твою?

А. Корнеев

 

Меч Справедливости

Несокрушимая, вечная,

В шали, спадающей с плеч.

Гневная русская женщина

Держит над городом

Меч!

Светится чистое небо,

Вольно лучится река.

Только та женщина

Гневной

Будет века и века.

 

И, справедливости ради,

Самой простой и земной,

Родина-мать в Сталинграде

Быть не могла бы иной.

 

Здесь её лучшие дети —

Тысячи павших сынов.

Разве умолкнет

В столетьях

Матери праведный зов?!

 

Слушайте снова и снова

Гневную русскую мать.

Совести шара земного

Мы не позволим дремать.

В мире пока ещё мыслится

Неотмщённое

Зло…

Мать над планетою высится,

Меч подняла тяжело.

А. Корнеев

 

Сталинградские осколки

Их столько —

по целому миру,

По пёстрому множеству стран!

Скупее дарит сувениры

Сегодня Мамаев курган.

Их ищут на склонах ребристых,

Как редкие ищут грибы, —

Осколки, застывшие искры

Горнила вселенской судьбы.

Находки

с невольной опаской

Приезжие держат в горсти.

Немногим

пробитую каску

Счастливится

приобрести.

Находок существенных мало.

Земля зелена и светла.

Несчётные тонны металла

Она ль

на себя приняла?

Цветы и кустарник на склонах

Обычны, куда ни смотри...

Но здесь —

те железные тонны:

Осколки

ржавеют

внутри!

Не надо случайных открытий.

Земля справедлива у нас:

Вы ей

деревцо подарите —

Она вам

железо отдаст.

А. Корнеев

 

Пять шагов

Пять шагов оставалось бойцам до реки.

Больше тысячи верст до рейхстага.

Но прошли эти версты с боями полки,

К Волге больше не сделав ни шага.

 

Алый стяг над солдатами реял в пути.

Хоть и трудными были сраженья, —

Легче тысячу верст до победы дойти,

Чем один сделать шаг к отступлению.

В. Костин

 

Из сталинградской тетради

По Волге лед от пепла серый шел.

Пожаров дым свои косматил пряди.

В тот день

сержант наш

положил на стол

Листок из ученической тетради.

 

Мольберта нет.

И красок тоже нет.

Карандашом в час отдыха недолгий

Знакомый с детства

ленинский портрет

Был нарисован в городе на Волге.

 

В проломах стен холодный ветер выл,

Внося раскаты пушечного грома.

Один лишь путь —

вперед, к победе! —

был

Из этого разрушенного дома.

 

И срок настал.

Полки рванулись в бой.

Простилось с Волгой наше отделенье.

Портрет

мы не успели взять с собой

В стремительном порыве наступленья.

 

Прийти с войны сержанту не пришлось:

Подстерегла негаданная пуля.

Густая роща молодых берез

Стоит над ним в бессменном карауле.

 

Искал портрет я, но найти не смог.

Он где-то здесь хранится, в Волгограде.

Хочу узнать я очень: кто сберег

Листок из ученической тетради?

 

Я Ленина ни разу не видал,

Но где б я ни был, он всегда со мною,

Такой, каким его нарисовал

В тот зимний день

сержант наш

перед боем.

В. Костин

 

У всей планеты на виду

Город мой!

Не устану тобою гордиться.

У планеты Земля ты на самом виду...

Я еще не родился, но красный Царицын

За меня воевал в том суровом году.

 

Пусть над ним бушевали метели стальные,

Но, сдержав нерушимую клятву свою,

Для меня и тебя,

Для Советской России

Утвердил он победу в бою.

 

А потом

Он в иное пошел наступленье

По путям пятилетки, в накале работ.

И как чудо, весь мир приведя в изумленье,

Рядом с Волгою

Тракторный вырос завод.

 

Те, кто создал то чудо руками своими,

Не жалели себя ни в жару, ни в мороз,

Чтобы мне, и тебе,

И Отчизне любимой

С каждым годом все лучше жилось.

 

Но враги

Наш народ полонить захотели.

Докатился до Волги военный раскат.

Вновь над городом взвыли стальные метели,

И тогда мы сказали: «Ни шагу назад!»

 

По дорогам сражений, в шинели одеты,

Мы отсюда к Девятому мая пришли

И не только родную страну —

Всю планету

От коричневой смерти спасли.

 

Город мой!

Не устану гордиться тобою,

Новой силой и славой ты нынче богат,

Алый стяг крепко держишь рабочей рукою

На виду у планеты Земля,

Волгоград.

 

Этот стяг в Октябре над Отечеством взвился,

И под ним мы могучи в единстве своем.

Для себя

И для тех, кто еще не родился,

От победы к победе идем.

В. Костин

 

* * *

Здесь гвардия

насмерть стояла

Был дом у реки.

Он сгорел на войне.

 

Я видел остатки подвала

И надпись читал на кирпичной стене:

«Здесь гвардия насмерть стояла».

 

Давно замолчал у реки пулемет,

Но люди о подвиге знали

И улицу ту, что на Волгу ведёт,

Аллеей Героев назвали.

 

Один за другим

Пролетают года,

Еще пролетит их немало,

Но дом у реки

Будем помнить всегда:

Здесь гвардия насмерть стояла.

В. Костин

 

Знаменосцы

Наш батальон к атаке был готов.

Приказ — вперед!

И вот у стен Берлина

Взметнулся стяг,

Который, как святыню,

Мы пронесли от волжских берегов.

 

Для каждого из нас — такой родной,

Он звал к победе, зорькою пылая.

Комбат

бойцов поздравил с Первомаем,

И мы пошли

под алым стягом

в бой.

 

Близка победа — каждый знал солдат.

Пусть нелегко идти сквозь гром и пламя,

Но наше знамя

реяло над нами,

И с ним сильнее были мы стократ.

 

Мы шли и шли

вперед, за шагом шаг,

И сам комбат сжимал древко рукою.

И вдруг упал он.

Но над полем боя

Не мог померкнуть наш заветный стяг!

 

Мы подхватили знамя на ходу

И понесли, атаку продолжая...

Вот так встречали праздник Первомая

Мы в сорок пятом памятном году.

 

Сегодня вновь пришел к нам Первомай.

По площади идут, идут колонны,

И пламенеют славные знамена,

И праздничен родной приволжский край.

 

А я услышал снова гул атак,

Припомнил все,

случилось что когда-то.

...Идет со мною рядом

Сын комбата,

В его руках —

тот самый алый стяг...

В. Костин

 

У памятника защитникам Сталинграда

Обелиск

над парком поднял грани,

Буквы смотрят

с мраморной плиты.

Никогда не блекнут и не вянут

К холмику приникшие цветы.

 

Девушка кладет на склон пологий

Белоснежных ландышей букет.

Взор ее, взволнованный и строгий,

Светом благодарности согрет.

 

Скромные тюльпаны за ограду

Бережно мужчина положил.

Он в войну

солдатом Сталинграда,

Как медаль свидетельствует, был.

 

Здесь учились мужеству большому,

Верою в грядущее полны,

Негр, живущий в штате Оклахома,

И Кореи верные сыны.

 

Из далеких очень

или близких,

Самых разных уголков земли

К этому простому обелиску

Вечные дороги пролегли.

В. Костин

 

Бойцам Сталинграда

Когда размеренно рассказывала сводка,

Как борется в дыму кровавом Сталинград,

Внезапной горечью пересыхала глотка

И в сердце гнев и ненависть стучат!

 

Наш Сталинград, израненный, но гордый,

Снарядные воронки ты раскрыл

Зиянием могил, к которым рвутся орды

Тупых и дрессированных горилл.

 

Им расстрелять прямой наводкой ясли —

О, им легко!.. Но не дано понять,

Как потерявший дочь краснооктябрьский мастер

Ползет с гранатами фашистский танк взорвать.

 

И если будет жив, то снова будет биться,

А коль убьют, то станут в строй рядов

Его отец, стоявший за Царицын,

И старый дед из волжских бурлаков!

 

Им не понять, что с каждого кургана

В пылающих пожарищем ночах

Их встретит в сабли конница Степана

С лихими пушкарями Пугача!

Э. Котляр

 

* * *

Предрассветный, тихий Дон.

Вешки, Лосево, Пески.

Одинокий крик совы.

Ясеней густые кроны.

 

Тропка, словно тетива

Стянутой речной луки…

Здесь, на левом берегу,

Мы держали оборону.

 

Только реденькая зыбь

На поверхности воды.

Только тусклые огни

На пустующем причале,

Затянула все следы,

Все окопы, все ходы

Живокость — трава беды —

Symphitum officinale.

 

Только трепетная тень

Над мерцающей водой.

Проведи меня, тропа,

К тем высоким старым вязам.

 

Там над желтой лебедой

Под латунного звездой

Спит мой кореш молодой —

Жизнью я ему обязан.

 

Козодой кричит в траве,

Тянет сыростью из рва.

Вот отсюда крестный путь

Мы к Берлину начинали.

 

Ни траншей, ни блиндажей —

Съела все войны трава —

Молодая живокость —

Symphitum officinale.

 

Вешки. Лосево. Пески,

Боль души моей, остынь,

Буду слушать, как волна

Каменистый берег гложет.

 

Пусть высокая латынь,

Пусть бесстрастная латынь

В строгих терминах своих

Спрятать горе мне поможет.

 

Вновь я прошлое ищу,

Лучших дней живую горсть,

Вновь и вновь узнать хочу —

Память юности прочна ли?

 

Шелести мне, шелести,

Молодая живокость,

Жесткая трава войны —

Symphitum officinale.

В. Кочетков

 

* * *

Все жарче в железные игры играя,

до Волги дошла мировая вторая.

 

В кичливых заломах мышиных пилоток,

под лающий покрик ефрейторских глоток,

на танках, на волнах бензинного смрада

дошла, докатилась до стен Сталинграда.

 

И были у этой проклятой войны

и щеки красны, и подсумки полны.

И страсть неуемная топать да топать

и втаптывать все, что еще не втоптала.

 

И тысячелетний разбойничий опыт,

и тысячетонная ярость металла.

И горы трофеев в армейских возах,

и злое презренье в арийских глазах.

 

И тут на смертельную схватку с врагами

(а время не ждало, а месть торопила!)

в стрелковый окоп на приволжском кургане

глазастая юность моя заступила.

 

И были у юности этой моей —

винтовка, да штык, да в кустах соловей.

И встала она против черного вала,

из школьного класса в сраженье шагнула.

Бескровные губы пыльцой обметало,

мальчишечий чубчик грозой принагнуло.

 

Казалось, небесные рушились своды,

земля ходуном под ногами ходила.

И плавились камни. И дыбились воды.

И юность…

и юность моя победила!

В. Кочетков

 

Сталинград

В руинах весь город, кругом — пепелища…

Снарядов разрывы, под копотью — снег.

Визжит и грохочет смерть — «жертву всё ищет»;

Но ей не сдаётся, живёт человек!

 

…Заря занималась холодно и мглисто…

Дул ветер пронзительный, с Волги-реки.

Но он не пугал нас. Поднялись на приступ —

Гвардейские роты, примкнувши — штыки…

 

На «Тракторном» — бой. И свинцовые ливни,

Пронзали всё небо, вокруг «Баррикад».

Но рвался вперёд, вражьи комкая линии:

Бесстрашный, советский солдат!

 

Поддержка — была… Фронтовые «катюши»,

Вели смертоносный огонь, с «Дар-Горы».

И воздух гудел — так, что «резало уши»,

А в небе белёсом — ракеты-шары…

 

Бои — за квартал, за развалину дома,

За метр, за пядь Сталинградской земли…

Вот — универмаг. Из руин — как «фантомы»,

Выходят «они», все в грязи и в пыли:

 

Бросают на землю свои автоматы —

Кричат, непрестанно, мол — «Гитлер — капут»!

Дождались «они», получили «расплату».

Теперь вереницей бредут…

 

В лохмотьях, замёрзшие, шаг неуклюжий…

— Ну, вы — «покорители мира всего»!

Сломала вас воля, солдатская дружба,

Где все, до единого: «За одного»!

 

Где слово «Отчизна» — не просто звучанье:

В нём мир и покой для ребячьих сердец;

В нём — матери взгляд, как наказ на прощанье;

И честь, что тебе завещал, твой отец!

 

…Куранты в Москве отбивают удары.

А мы, тут им — «вторим», свой дарим салют…

Живёт Сталинград! Бой вели мы «не даром».

Наш путь — на Берлин.… Хотя нас там «не ждут»!

Б. Кравецкий

 

Кланяюсь Волге, кланяюсь

Кланяюсь Волге осенью,

Летом,

Весной,

Зимой:

От женщины с горькой проседью

Волге поклон земной…

 

О том, что я с Волги, слушала,

Рукой прикрывала рот:

Ушел ее Саша,

муж ее

На Сталинградский фронт.

Ушел добровольцем Саша-то,

И потерялся след,

От боли своей уставшая,

Искала все сорок лет.

 

Встретила однополчанина,

Вот что поведал тот;

— полковника Громова

раненого

Мы отнесли на плот…

Вокруг минометы тявкали.

Горел-дымил Сталинград…

В пять бревнышек плот отталкивали,

И плыл по волнам солдат…

 

Архивы войны изучены,

Но в госпиталь за рекой

У огненной той излучины

Не поступал такой,

В Волге, наверно, пролита

Кровь, его по всему…

— Вы поклонитесь Волге-то,

Саше-то моему...

 

Плывет над водой на кране груз.

В тумане пирс, как в дыму.

Кланяюсь, Волга кланяюсь

Воину твоему

А. Красильников

 

Кинохроника 43-го года

Кинохроника 43-го года...

В кинозале грохочет, ревет непогода,

заметает окопы на дымной равнине,

и в рядах серебрится отсвеченный иней.

 

Предрассветная Волга.

Обугленный берег.

С пулеметами люди бегут.

Переправа...

В этих кадрах пристрастных,

мгновенных

только правда, суровая правда!

 

Кто они — летописцы

тех подвигов ратных,

здесь стоявшие насмерть у Волги?

Они подлинно знали,

что их кинокадры

документами станут эпохи.

 

Ощущаю горячее пепла дыханье

в кинозале уютном, безмолвном.

…Вижу,

вдруг опускается зданье

и становится черным сугробом.

 

…Вот — вдали:

по оврагам заросшим

в рейд уходят ночной пехотинцы.

… Предо мною

в оврагах Россошки

спят солдаты в сугробах,

как в гипсе.

…Бой затих.

Пожилому казаху

командиры вручают

медаль «За отвагу».

Л. Кривошеенко

 

Высота 102

(отрывки из поэмы)

 

Высота…

Но всё-таки сначала

эти цифры, а потом слова,

ведь в военных сводках означала

очень много «высота 102»…

Высота…

Всего-всего сто метров

или двести медленных шагов…

Где-то здесь в её безмолвных недрах

столько успокоено врагов…

Всё сомкнулось здесь

на белом свете,

и о том задумалась Москва.

В Генеральном штабе

на планшете

означалась «Высота 102»…

…Высота в смертельном урагане…

Без приказа: шагу нет назад.

Только на Мамаевом кургане

сталинградский

выстоял солдат!

Заплатил он самой высшей мерой

за минуту…

Нет, за каждый миг!

На стене почти шинельно-серой

узнаю того солдата лик. ...

 

...Вечная, прекрасная, седая

мать солдата

встала в полный рост.

И её планета голубая

не спеша проносит

между звёзд!

Облака над Волгой бронзовеют,

в это время дымкой повиты,

все цветы на склонах

пламенеют,

самые прекрасные цветы…

Заросли давно

крутые скаты,

и улёгся дым пороховой…

Только

сталинградские солдаты

на планете продолжают бой!

И не скалы снежные Памира,

и не гордо

поднятый Монблан —

для народа стал

вершиной Мира

над рекой

приземистый курган.

Мир народам,

светлую надежду

отстояли здесь богатыри.

Потому Земля

идёт к рассвету

под высоким

парусом зари!

Л. Кривошеенко

 

Царицын — Сталинград — Волгоград

(Триптих)

 

Над обрывом, над самой Волгой,

Старый клён насмерть в землю врос.

Знаю, в жизни моей недолгой

Много значишь ты, город —утес.

 

Назывался когда-то Царицын

По речушке степной Сары Сы…

Это имя к нему возвратится

В свое время, в свои часы…

 

К самой Волге подходят степи,

Расплескавшись на сотни верст…

Этот клён и полынные стебли

На одном расстоянье от звёзд.

 

Иногда, словно в дымке туманной,

Он встаёт на глазах предо мной —

Городишко почти деревянный

Со своей полусонной судьбой.

 

В той дали вижу чьи-то лица,

Различая людей голоса…

Кто же думал,

Что здесь разразится

Небывалая в мире гроза?!

 

А Сарпинский зелёный остров,

Омываемый звонкой водой,

Станет в жизни моей

Перекрестком,

Там, где встретимся мы с тобой.

 

Берег самый обыкновенный…

Вниз тропинки к воде спешат.

Я стою на земле священной,

Вижу явственно Сталинград.

Л. Кривошеенко

 

«Челябинский колхозник»

Издали заметна башня танка

Самой боевой из всех машин

обозначен подвиг вечным знаком

на одной из памятных вершин.

 

Со своею пушечкою грозной

высоко он поднят на гранит.

Назван танк

«Челябинский колхозник»,

на седом Урале он отлит.

 

Этот танк

в последний час сраженья

запаял железное кольцо.

Вот глядит на шрамы

с уваженьем

ветеран с задумчивым лицом…

 

Да и мне прийти сюда полезно

и увидеть, как при свете дня

на плечах израненных, железных

много лет играет ребятня.

 

Пусть играют.

Дети — это дети.

Свой у них к железу интерес.

А вокруг шумят густые ветви,

подрастает на кургане лес.

 

Подрастает молодой, звенящий

уходя на запад и восток.

Продувает танковую башню

по ночам от Волги ветерок…

Л. Кривошеенко

 

На Лысой горе

Внизу над Волгой белый город,

А здесь всегда гудят ветра,

Она и впрямь названью впору —

Довольно лысая гора.

 

Теперь здесь ржавыми резцами

В окопах шелестит камыш

Перед погибшими друзьями

Красноречиво ты молчишь.

 

Здесь ничего не позабыто.

Стучатся в сердце имена…

Едва лишь отгремела битва

и поползла за Дон война —

 

обломки танковых дивизий

чернели на горе окрест,

но вот на выжженные выси

обрушил дождь и свет, и плеск.

 

Поднявшись в копоти и в глине,

Глядит солдат из-под руки:

Среди бурьяна и полыни

Врагов развеяны полки.

 

Глядит солдат на юго-запад,

Быть может, видит Элисту.

Глядит, степной вдыхая запах,

И — дождь по смуглому лицу.

Л. Кривошеенко

 

На Мамаевом кургане

Давно здесь нет ни блиндажей, ни дзотов,

Окопов нет, я знаю хорошо.

Зачем же вновь сюда сержант Федотов

Из года сорок третьего пришёл.

 

Остановился под березой белой.

И на груди поправил автомат.

А я гляжу: ничуть не постарел он,

Защитник Сталинграда, мой солдат.

 

В его руке, на ласку скуповатой,

Была земля в прожилках корешков.

Как сын земли в нее он верил свято,

Ту горсть нести готов был сто веков.

 

Готов твердить повсюду неустанно,

Что оказались люди не правы,

Что не земле Мамаева кургана

Ни деревца не будет, ни травы.

 

Сержант Федотов… Боль моя святая!

Он пал у этой главной высоты.

И из его ладони вырастают

Живые, огнеликие цветы.

Е. Кулькин

 

На Мамаевом кургане

Он здесь упал. На каменные плиты

Легли цветы — кровавый блеск зари.

А он, в сорок втором убитый,

Не встанет больше, не заговорит.

 

Погиб солдат. Идут века навстречу,

Круша железо, камни и гранит.

И снова, застилая мраком вечность,

Стучит в висках короткое «Убит».

 

Погиб геройски. Клонятся знамёна

И залпы разрывают тишину.

Такою вот — непокорённой —

Страна родная виделась ему.

 

Нас защищал. Салют гремит,

И солнце всходит над Мамаевым курганом.

А он погиб. Гранитный холод плит

Ожёг лицо… И дрогнули тюльпаны.

Н. Кутуева

Читайте также 

Подвигу Сталинграда: 245 стихотворений: Л—Я

Подвигу Сталинграда: Поэмы

2 февраля День победы в Сталинградской битве

«Сталинград: кто смог пережить, должен найти силы помнить…»

70-летие победы в Сталинградской битве

75-летие Сталинградской битвы. Танкоград - Сталинград

Челябинск - Сталинград. Два города - две судьбы