Юнна Мориц и Челябинск

 

Стоит вспомнить детское: «…Ёжик резиновый с дырочкой в правом боку», «Собака бывает кусачей…» или совсем не детское: «Хорошо – быть молодым…». Юнна Мориц. Ее не надо представлять. Родилась она в 1937 году в Киеве. Живет Юнна Петровна в Москве. А время войны у нее прошло в Челябинске. Но об этом ее трудном времени рассказывается очень мало. Но стоит внимательно прочитать ее рассказы и стихи («Рассказы о чудесном», «На этом береге высоком», «По закону – привет почтальону»…), и станет понятно, что она сама рассказала о себе, своей семье и о самом Челябинске в горькие годы.

В краткой биографии она пишет: «…У отца было двойное высшее образование: инженерное и юридическое… Мать закончила гимназию до революции, давала уроки французского, математики, работала на художественных промыслах, медсестрой в госпитале и кем придется, даже дровосеком.

В год моего рождения арестовали отца по клеветническому доносу, через несколько пыточных месяцев сочли его невиновным, он вернулся, но стал быстро слепнуть. Слепота моего отца оказала чрезвычайное влияние на развитие моего внутреннего зрения. В 1941–45 годах мать, отец, старшая сестра и я жили в Челябинске, отец работал на военном заводе. Мои дальние предки пришли в Россию из Испании, по дороге они жили в Германии».

Об аресте отца Юнна Петровна напишет еще: «Пришли трое и управдом. Папа вешал на елку стеклянный дом. Весь дом упал и разбился. Мама стала вся белая. А папа весь черный. А они хулиганили в комоде, в шкафу, в банках с крупой и вареньем. Распотрошили письменный стол и диван…

Папа сказал маме: все утрясется. Только без паники. Только без паники. Только без нервов. Дети так впечатлительны! Их психику надо беречь. Для них ничто не должно измениться. Где-то что-то кто-то напутал. Произошла ошибка. Это мелочь в великом процессе великой истории. Мужество и спокойствие. Величайший все знает, все видит, все слышит. Папа ему напишет. И мама ему напишет. Мама дала папе мыло и клумачок с барахлом. Сало и хлеб он не взял. Там кормят. Папа выменял там это мыло на папиросы. Он очень курил. От этого у него отбились печень и почки. Он потом не мог ничего глотать, ел только жидкое. Нельзя так много курить. Он превратился в скелет. И потом на нем уже никогда не росло мясо. От этого дыма он стал быстро слепнуть… Мама кормила его из ложки, когда он вернулся из ада, из сада пыток» (рассказ «Хлад, глад, свет»).

После войны отец Юнны ослеп.

Война. К Киеву подошли фашисты. Поезд, в котором семья Юнны ехала в эвакуацию, попал под жестокую бомбежку. Они чудом уцелели. Через 44 года Юнна Мориц описала тогдашний ужас:

Воспоминание

Из горящего поезда на траву

Выбрасывали детей.

Я плыла по кровавому, скользкому рву

человеческих внутренностей, костей…

 

Пилот, который летал надо мной, -

Коричневая чума, –

Скалился и хохотал, как больной,

Который сошел с ума.

Он реял в летающем сундуке,

В лобовое влипал стекло.

Я видела свастику на руке

И то, что со лба текло.

 

А еще я видела красный круг

Паровозного колеса.

И от ужаса мне не хватало рук,

Чтобы закрыть глаза,

Потому что не двигался паровоз,

Но кровавый туман и чад

От на месте вертящихся шел колес

И чугунный стонал рычаг –

Словно в локте согнутая рука,

Оторванная от тела,

Чтобы колеса паровика

Посмертно она вертела!

 

Так на пятом году мне послал Господь

Спасенье и долгий путь...

Но ужас натек в мою кровь и плоть,

И катается там, как ртуть!

И, когда засыпаю лицом к луне,

Так горько во сне я плачу,

Что слезы мои текут по стене,

В которой я память прячу.

 

В рассказе «Хлад, глад, свет» она пишет: «Меня разбомбили в поезде. Я от этого очень моргаю. И мне трудно играть с другими детьми, они меня за моргание дразнят…»

И вот семья в Челябинске. Первое время она ютилась на чужой кухне. «Мы… в 41 жили на кухне, спали на полатях, а когда я заболела корью, мне постелили отдельно, окно зарастало льдом такой толщины, что словами не описать, именно там после кори я заболела туберкулезом легких и «лимфоаденитом» – вполне себе поэтские болезни!!!» (из письма).

А потом дальние родственники пустили семью в подвал, где они прожили всю войну (частный дом на улице Елькина в районе бывшего магазина «Школьник». Не сохранился). Юнна позже пишет об этом жилье:

Всю войну жила я под землёй,

Где хранили до войны мороженое.

Мы согрели землю всей семьёй,

Занимая место, нам положенное.

 

Мы любили этот погребок,

Печку там построили кирпичную,

Побелили стены, потолок,

Постелили крышу не тряпичную –

 

Всё равно землёй, землёй сырой

Пахло там сквозь доски, плотно сбитые!

Просыпалась я ночной порой –

Думала что мы уже убитые:

 

Мать скрестила руки на себе,

Вниз лицом – отец,

Сестрица скрючилась,

И в гробу, во гробе, во гробе,

Я давно по солнышку соскучилась.

 

– Боженька! – шептала я во мрак, –

Сделай так, чтоб утром все проснулися!

…Мы любили этот саркофаг.

Покидая, слёзно улыбнулися.

 

А вот ещё стихи Юнны Мориц о детстве в Челябинске:

Братья Гримм

Я боюсь этой крошечной дырочки,

Этой взрослой с ребёнком игры, -

Лепесток моей крови в пробирочке

И на стёклышке у медсестры.

 

Я боюсь эти видеть подробности

В микроскопе, который влечёт,

Магнетический ужас утробности

Предъявляя, как сказочный счёт.

 

Лаборантка на ключ закрывается,

У неё - перерыв на обед,

У меня с перезвоном трамваится

Пневмонии горячечный бред,

 

Пять мне лет, и я в валенках плаваю

На морозных уральских ветрах,

Братья Гримм меня лечат отравою,

Выделяет которую страх.

 

И еще стихи о том времени – «Забытые мелодии»:

Сажали мы картошечку

На третий год войны,

Нашли мы в ямке брошечку

Неслыханной цены:

Горел там яхонт в золоте,

Заморский изумруд,

За эту прелесть в городе

Продуктами берут!

В коробочке сафьяновой

Мы всю ее нашли,

Богачке Колбасьяновой

С три короба сплели:

 

«Жила царица в Персии,

Носила платье клеш

И по семейной версии

Любила эту брошь.

Однако, плача глазками,

Сняла ее с груди,

Когда наш прадед ласковый

Сказал:- Прощай! Не жди!»

 

Богачка Колбасьянова

Надела платье клеш,

Богачка Колбасьянова

Схватила эту брошь,

Дала из масла лесенку,

Из хлеба табурет —

За брошечку, за песенку,

За наш голодный бред!

На всю жизнь запомнились ей картинки жестокости той поры. Стихотворение о голодном мальчишке:

Вор

Зимой сорок третьего года

видала своими глазами,

как вор воровал на базаре

говяжьего мяса кусок —

граммов семьсот

с костью.

Он сделал один бросок

и, щелкнув голодной пастью,

вцепился зубами в мякоть

и стал удирать и плакать.

 

Караул! Мое мясо украли!-

вопить начала торговка,

на воре сплелась веревка,

огрели его дубиной,

поддели его крюком,

дали в живот сапогом,

схватили его за глотку,

а он терзал и заглатывал

кровавый кусок коровы.

Тут подоспел патруль

и крикнул торговкам:

— Сволочи!

Вас и повесить мало!

Дайте ребенку сала!

 

Выпучив лютый взгляд,

оторопела свора

и разглядела вора:

вор на карачках ползал,

лет ему было десять,

десять или двенадцать,

слезы его и сопли

красного были цвета.

Бабы перекрестились:

— Господе Иисусе,

зверость на нас нашла!-

Стали сморкаться, плакать,

вору совать капусту,

луковицу, морковку,

круг молока замороженного.

Но вор ничего не взял,

только скулил, скулил,

только терзал, терзал

кровавый кусок коровы.

 

Зимний пылал закат,

когла его уводили

в патрульную караулку.

Он выбросил кость на дороге,

ее подняла торговка

и прилепила к мясу,

которое продавала,-

кость была мозговая!

Кушайте на здоровье…

 

Не только в поэзии, но и в прозе Юнны Петровны отражены реалии челябинской жизни: как жили, как работал отец: «…И вождь срочно послал папу на секретный завод, чтобы из трактора сделать танк. Но папа сделал еще и самолет, и бомбы, и мины. Теперь он получает паек. Как все. Из пайка мы с мамой продаем на базаре спирт и покупаем для папы махорку по 90 рублей за стакан с верхом. И относим ему на завод. В проходной у нас берут передачу и записку, что все хорошо. Завод очень замаскирован, и папа там ночует в замаскированной комнате. Однажды он ночевал дома и страшно кричал во сне, как перееханная собака…».

На каком заводе и кем работал отец Юнны Мориц? Попыталась узнать у самой Юнны Петровны, но не получила ответа. Без всякой надежды я обратилась в наш областной архив. Оказалось, там хранятся списки эвакуированных! И есть сведения о семье Петра Борисовича Морица. Отец Юнны работал на заводе №541. За этим номером скрывался патронный завод, эвакуированный из Луганска. Он находился в здании пединститута. Должность отца – начальник транспортного отряда. Стало понятно, что ходить Юнне с мамой к проходной «секретного» завода было совсем недалеко – всего два квартала.

Так случилось, что я молодым специалистом в Челябинске занималась стрелковым спортом в тире, который находился в подвале пединститута. И все тогда думала, как тир мог оказаться под пединститутом? А когда узнала про патронный завод, все встало на свои места. Представила, как рядом с памятником Горькому был высокой забор, охраняемая проходная, куда приходила Юнна с мамой, чтобы повидаться с отцом. Кстати, вспомнила, что рынок тогда в Челябинске назывался Элеваторный. И был он там, где сейчас прекрасный Драмтеатр. Вот куда ходила мать Юнны с дочками, чтобы менять спирт на табак. И где Юнна увидела голодного воришку.

В поисках сведений об отце Юнны Петровны помогла дружба с одной хорошей москвичкой, которая когда-то была соседкой Юнны Петровны. Вот строчки из письма Юнны Мориц: «Не только мой папа, но и моя сестра Тина Петровна Мориц работала на заводе, таскала корпуса для мин, когда училась в 9 классе и до самого окончания школы… У нее постоянно потом «по жизни» болела спина и мышцы живота – от таскания тяжкого железа на том заводе… Ей еще к пенсии какие-то копейки приплачивали за «работу в тылу» – по справкам, которые добывала она из Челябинска.

А вот на каком заводе работал отец и на каком сестра, я не знаю, к своему глубокому стыду… Делали там боеприпасы, а мой отец отвечал там за транспорт и отправку вагонов с этими боеприпасами. Однажды вагон застрял где-то в Бийске или Орске, и моего отца под конвоем отправили его искать, – мать была черная от мыслей, что вагон не найдется и отца расстреляют. Но я хорошо помню, как он вдруг вернулся – живой! – в рыжем драном тулупе, от него воняло бензином, и он был весь мокрый от снежного бурана. За мгновение до его возвращения с потолка подвала спустился малюсенький рыжий паучок, я дико орала и визжала от страха перед этим малюсеньким, который качался так близко, а мама сказала, что это – прекрасная весть и, может быть, папа еще вернется из командировки…».

Жила в Челябинске одноклассница Тины Мориц – врач-невропатолог Дина Израилевна Шапиро. Она вспоминает, что в 9-10 классах они учились в третью смену, в каникулы работали на заводе Колющенко, сколачивали ящики для мин. Только позже они узнали, что это были снаряды для «Катюш». Старшеклассники города работали на заводах не только в каникулы, но и до, и после уроков. Дина потом в Киеве работала архитектором.

Юнна Петровна пишет в стихотворении «Те времена»:

Ему было семь лет.

И мне — семь лет.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

 

В столовой для истощенных детей

Мне давали обед.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

 

Я выносила в платке носовом

Одну из двух котлет.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

 

Он брал мою жертву в рот,

И делал один глоток

И отмывал в церковном ручье

Мой носовой платок.

 

Однажды я спросила его,

Когда мы были вдвоем:

— Не лучше ли съесть котлету в шесть,

А не в один прием?

 

И он ответил: — Конечно, нет!

Если в пять или в шесть,

Во рту остается говяжий дух —

Сильнее хочется есть.

 

Гвоздями прибила война к моему

Его здоровый скелет.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

 

Мы выжили оба, вгрызаясь в один

Талон на один обед.

И два скелетика втерлись в рай,

Имея один билет!

 

В краткой биографии Юнна Петровна пишет о матери, что она работала на художественных промыслах, медсестрой, даже дровосеком… Это все о работе мамы в Челябинске. В стихах и рассказах: «Мама бинтует раненых. Бинты тоже едят. Если очень больно. Бинты как промокашки. Они промокают кровь…». Маме на работе выдали валенки. И в холодные уральские зимы эти валенки носили по очереди – мать и дочери.

Кроме работы в госпитале, мама Юнны делала искусственные цветы, а шестилетняя Юнна ей помогала. В рассказе «Цветы моей матери» – подробности, как делались эти цветы, которые сдавали в артель художественных изделий.

«Инструмент назывался булька. Булек было четыре, с шариками разных размеров, в зависимости от лепестков грядущего цветка.

Из чего и как получалась булька? Отливали металлический стержень с шариком на конце и ввинчивали это орудие в круглую деревяшку - за нее и только за нее можно было хвататься руками. Собственно булькой был тяжеленький шарик на металлическом стержне, его забуливали в печной огонь, в горящие угли, в пылающие дрова, секунд через тридцать-сорок выдергивали из пламени, а потом, нажимая на деревянную ручку, вдавливали раскаленную бульку в плоские лепестки цветка, в цветочную выкройку из мелкого лоскута. Лепестки становились от бульки выпукло-впуклыми, их чашечки шелестели.

Цыганской иглой делалась дырка, в дырку вдевали стебель, получались малюсенькие цветочки. Шелковой белой ниткой их вязали в букетики, крепили к ромбическим картонкам, сдавали в артель художественных изделий. Изделия эти в одна тысяча девятьсот сорок третьем году были писком западной моды, воюющая отчизна сбывала их за рубеж, где носили эти цветочки на платьях, пальто и шляпках.

Три раза в месяц мы с матерью получали в артели отрывки-абзацы-фрагменты-лоскутья застиранных госпитальных простыней и наволочек, моток тонкой проволоки цвета червонного золота, банку вонючего клея, две-три краски, огрызки картона, раз в месяц - широкую жесткую кисть, десять шпулек белых шелковых ниток. Из этого получалось сто двадцать пять цветочков. Их кроила, красила и доводила до ослепительного изящества моя прозрачная от голода мать. Я же при ней работала только булькой, наловчась выдергивать инструмент из раскаленных углей, было мне шесть лет».

Когда я впервые читала у Мориц эти строчки, то глазам не верила. Чтобы в разгар войны мы продавали такие цветочки за рубеж! Как мало мы знаем!

Мама Юнны делала не только цветочки, еще и «фрукты» из проволоки, тряпочек, клея, красок.

Яблоки (из цикла «Рассказы о чудесном»)

«Яблоки делают так. Кусачками режут медную проволоку, цвет которой – чистое золото пиратского клада, золотого петушка, золотой рыбки, золотой яблони, где в золоте ветвей растут золотые яблоки – до войны, во время и после, и вечно, и послевечно.

Из этой проволоки, забинтованной зелёным лоскутиком ситца, но лучше – батиста, получается стержень яблока и веточка, из него торчащая, там в конце и листик яблони потом образуется.

На стержень, как пряжа на веретено, слоями навивается вата, через два слоя на третий обмазанная свежесваренным клеем, чтоб звенело, блестело и гладко круглилось, – можно и жидким крахмалом, но это хуже намного, вид будет вял, не сочен.

А как высохнет обмазка в яблоке и на яблоке и заблестит оно по-стеклянному, тут же красятся кистью яблоко и веточка, из него торчащая с листиком яблони, который здесь образуется.

Таким же образом делают груши, сливы, персики, вишни, апельсины, абрикосы, мандарины, баклажаны, морковь, огурцы, помидоры – и всё это сдаётся по накладной, при точном подсчёте штук изделия, а пять яблок оставляют тебе для подвески на ёлку, если дети имеются и справка о том».

В сентябре 1944 года Юнна поступает учиться в школу №1 им. Энгельса, где уже училась ее старшая сестра Тина. Из рассказа «Хлад, глад, свет»:

«Парта одна на троих. Не кладите два локтя на парту. От этого тесно соседу. Дети, не забывайте о ближних. Никогда не толкайтесь локтями. Не кушайте промокашку. Нажим... волосок. Нажим... волосок.

На окнах толстый лиловый лед. Сквозь замазку не дует, но стужа вгрызается в стены, как в яблоки, – и стены хрустят.

Всего холодней – в стене и в спине. В спине у стены. В стене у спины. Мама мыла Машу. Маша мыла Мишу. А где мама и Маша достали мыло?

На базаре – двести рублей кусок. Самое лучшее мыло – собачье с дегтем, от него дохнут тифозные вши».

Сон в линеечку

Мне снится сон в линеечку,

Чернила там лиловые,

Чернильницу зовут Невыливайка.

Там в ручку деревянную

Дитя вставляет пёрышко,

Перо бывает Жабка и Рондо.

 

Когда перо испортится,

Оно бумагу мучает,

Царапает и кляксами журчит.

Мне снится сон в линеечку,

Чернила там лиловые,

Перо бывает Жабка и Рондо.

 

Дрова мы пилим с матерью,

Опилки пахнут сладостно,

У матери - надежда на отца.

Мне снится сон в линеечку,

Чернила там лиловые,

Перо бывает Жабка и Рондо.

 

Отец идёт по улице,

Которая - за облаком,

За облаком лиловым, грозовым,

Чернила там лиловые,

Мне снится сон в линеечку,

Чернильницу зовут Невыливайка.

 

Сестра бежит в линеечку

Под дождиком в линеечку,

И солнце сквозь неё - как сквозь листву.

Мне снится сон в линеечку,

Чернила там лиловые,

Перо бывает Жабка и Рондо...

 

«Я ем промокашку, она как вафля-микадо. Все жуют промокашку. Весь класс. Сорок три человека. Скоро звонок, и дадут булочку с сахаром. А кто вчера не был в школе, тому – две. А кто позавчера и вчера не был, тому – три». (Тогда, чтобы поддержать детей, на большой перемене им выдавали по маленькой булочке и по чайной ложке сахара.)

«Промокашка – она как воздух, ее можно есть без конца. Из нее во рту получается розоватая кашка. Пресная, чуть сладковатая, пахнущая бинтами и стружкой. Эй, рубанок, спозаранок стружку лей!.. лей, лей!.. Клей тоже едят, если в нем крахмал. И мел едят. Когда едят мел, он разговаривает. И во рту – два слова: крах мал, крах мал, мал крах. Кр-р-рах! Мал мел. Мул мыл мол. Лом был бел. Лом бел мял лоб. Бил об морок. Обморок!.. обморок!.. обморок... Боль, ломь, темь-там... Об пол – лбом! Тили-бом, ти-ли-бом... Летим!.. Едим!.. все подряд».

Юнне повезло. У нее была хорошая учительница – Антонина Кузьминична Москвичева. Муж ее на фронте. К ученикам она относилась как к своим детям. Когда Юнна заболела и двадцать дней не ходила в школу, к ней пришла Антонина Кузьминична и принесла ей двадцать булочек и столько же ложечек сахара, которые она сохранила для девочки.

«Осенью мы помогали ей (учительнице) квасить капусту в бочке. Она голодает с двумя детьми. И носит галоши на лапти, а лапти на шерстяные чувяки».

«Три, три, трилистник. Такой цветок. Носи на груди – не убьют. Шьем кисеты для безымянных героев, в каждый кладем трилистник. Потом получаем письма – все живы, но много раненых». Кисеты (мешочки для табака) посылали на фронт в подарки солдатам.

«По субботам – концерты для раненых. Я пою и читаю Некрасова. Там пахнет йодом, кровью, гноем и потом. Сперва ужасно тошнит. А потом все привыкают. И выздоравливают».

И вот войне конец. В рассказе «Яблоки» есть такие строчки:

«Последнее яблоко съели, когда мне было четыре года, потом война покатила нас далеко от яблок, и начисто я забыла, что их едят. Но яблок я тех понаделала с матерью и сестрой великое множество, по живому яблоку никак не тоскуя – только по круглому хлебу…

Последнее яблоко сделала, когда было мне восемь лет, сразу тогда и война кончилась, и поехали мы, поехали в обратную сторону, домой, в деревянных вагонах, местами – в телегах… И вдруг на станции продают яблоки вёдрами!

Оказалось, что их едят!.. Их ножом режут!.. Их чистят, и стружка вьётся!.. Их варят! Они сочатся и пахнут!..

И все ко мне пристают, прямо хватают за шиворот: «Ну съешь яблочко! Ну только понюхай, какой аромат! Это же – белый налив!»

Мне съесть тогда яблочко было – что съесть табуретку или ключ от дверей. Моя память не ела яблок и противилась ожесточённо.

А люди ржали, как лошади, вгрызаясь в яблоки по самые кости дёсен, из которых лилась кровь, потому что – авитаминоз.

И хрустел народ яблоками в кровавом соку и, за шкирку держа, тыкал меня в те душистые вёдра, полные яблок.

Пришлось мне тогда загрызть одно яблочко с листиком, белый налив. И стало то белое яблочко красным, потому что дитя народа сочится теми же дёснами, – как выяснилось на той же станции, где я тогда выплюнула в ладонь семечко яблока, красное семечко…» (У всех тогда был авитаминоз.) До войны и во время нее в Челябинске не было яблоневых садов, яблоки были большой редкостью.

Есть у Юнны Мориц прекрасное стихотворение – «После войны» о ней – восьмилетней:

В развалинах мерцает огонек,

Там кто-то жив, зажав огонь зубами.

И нет войны, и мы идем из бани,

И мир пригож, и путь мой так далек!..

И пахнет от меня за три версты

Живым куском хозяйственного мыла,

И чистая над нами реет сила —

Фланель чиста и волосы чисты!

И я одета в чистый балахон,

И рядом с чистой матерью ступаю,

И на ходу почти что засыпаю,

И звон трамвая серебрит мой сон.

И серебрится банный узелок

С тряпьем. И серебрится мирозданье.

И нет войны, и мы идем из бани,

Мне восемь лет, и путь мой так далек!..

И мы в трамвай не сядем ни за что —

Ведь после бани мы опять не вшивы!

И мир пригож, и все на свете живы,

И проживут теперь уж лет по сто!

И мир пригож, и путь мой так далек,

И бедным быть для жизни не опасно,

И, господи, как страшно и прекрасно

В развалинах мерцает огонек.

 

Скорее всего, речь идет уже о Киеве, об этом говорят последние строчки о развалинах. В 8 лет Юнна простилась с Челябинском. Напоминает время возвращения семьи Юнны в Киев и стихотворение «Чайник»:

Чайник, найденный мною на станции

между рельсами в сорок пятом,

изумительно скособоченный, с чёрной ручкой

и с пузиком цвета рельсов, –

в моём ли он вкусе?.. Ещё бы!

Я нашла его в восемь лет,

возвращаясь с востока на запад,

с тех пор мои вкусы менялись,

и я разлюбила многое,

но только не этот чайник,

живёт который на книжной полке.

 

Нашла ли я в нём себя, –

спрашивает профессор общего места,

изучающий вкус покупателя

и психологию органов творчества.

Нашла ли я в этом чайнике,

изумительно скособоченном,

с пузиком цвета рельсов,

нечто зарытое в тайных глубинах

моего подсознания?

И почему все другие чайники

оттуда его не вытеснили?

А, может быть, он их вытеснил

и вытеснять продолжает?..

 

Страшным я говорю ему шопотом:

– Чайник, найденный мною на станции,

между рельсами, в сорок пятом, –

кто мог бы его подбросить ребёнку,

едущему с востока на запад

в дощатом вагоне?

Только Ангел!.. Только Ангел-хранитель

способен подбросить ребёнку чайник

на станции, где дают кипяток.

И, если вам ничего такого

никогда не подбросил Ангел...

Вы меня понимаете?..

 

Разве можно себя найти

не в том, что подбросил Ангел?

 

Он выдыхает: – Да-а-а?..

Он выдыхает: – Да-а-а!

Я очень вам благода-а-а-рен,

вы подбросили мне идею,

теперь мне легко найти

научную литературу,

которая подтвержда-а-а-ет,

и убежда-а-а-ет, и вынужда-а-а-ет

признать, что – да-а-а!

 

В 1945-м семья вернулась в Киев, где Юнна окончила школу с золотой медалью, и были напечатаны ее первые стихи. Училась в Москве в Литературном институте им. М.Горького. В 1961-м году в московском издательстве вышла первая книга Юнны Мориц «Мыс желания» (до этого она путешествовала по Арктике).

За нестандартность мысли, свободу мнения ее не издавали 20 лет (с 1961 по 1970 и с 1990 по 2000 год). А все, что издавалось, становилось очень известным. Ее книги переведены на все главные европейские языки, на японский, турецкий, китайский языки.

Детским ее стихам везло больше. Они начали печататься с 1963 года в журнале «Юность», где была рубрика «Для младших братьев и сестер». Если верить Интернету, первое детское стихотворение – «Ослик» – у нее написалось еще в детстве, в Челябинске.

Сейчас сборники стихов Юнны Мориц очень популярны: «Большой секрет для маленькой компании», «Букет котов», «Крыша ехала домой: Стих хи-хи для детей от 5 до 500 лет», «Двигайте ушами», «Лимон Малинович Компресс», «Тумбер-Бумбер»…

Несколько стихотворений Юнный Петровны для детей:

Песенка про сказку

Сказка по лесу идёт –

Сказку за руку ведёт,

Из реки выходит сказка!

Из трамвая! Из ворот!

 

Это что за хоровод?

Это сказок хоровод!

Сказка-умница и прелесть,

С нами рядышком живёт,

 

Чтобы,

Чтобы,

Чтобы снова

Добрый злого

Победил!

Чтобы добрый,

Чтобы злого

Стать хорошим

Убедил!

 

Ух, за мной и за тобой

Сказки бегают гурьбой!

Обожаемые сказки –

Слаще ягоды любой!

 

В сказке солнышко горит,

Справедливость в ней царит!

Сказка - умница и прелесть,

Ей повсюду путь открыт,

 

Чтобы,

Чтобы,

Чтобы снова

Добрый злого

Победил!

Чтобы добрый,

Чтобы злого

Стать хорошим

Убедил!

 

Букет котов

У меня уже готов

Для тебя букет котов,

Очень свежие коты!

Они не вянут, как цветы.

 

Вянут розы и жасмин,

Вянут клумбы георгин,

Вянут цветики в саду,

На лугу и на пруду,

 

А у меня - букет котов

Изумительной красы,

И, в отличье от цветов,

Он мяукает в усы.

 

Я несу букет котов,

Дай скорее вазу.

Очень свежие коты –

Это видно сразу!

 

Малиновая кошка

У Марфы на кухне

Стояло лукошко,

В котором дремала

Домашняя кошка.

Лукошко стояло,

А кошка дремала,

Дремала на дне,

Улыбаясь во сне.

 

Марфута спросонок

Пошла к леснику

С лукошком,

Где кошка спала на боку.

Марфута не знала,

Что кошка в лукошке

Дремала на дне,

Улыбаясь во сне...

 

Лесник, насыпая

Малину в лукошко,

С болтливой Марфутой

Отвлёкся немножко.

Лесник не заметил,

Что кошка в лукошке

Дремала на дне,

Улыбаясь во сне...

 

А кошка проснулась

И выгнула спину,

И пробовать стала

Лесную малину.

Никто не заметил,

Что кошка в лукошке

Хихикает тихо

И чмокает лихо!

 

Лесник

Сковородку с грибами приносит,

Марфуту любезно

Позавтракать просит.

Над ними хихикает

Кошка в лукошке –

В своё удовольствие

Ест продовольствие!

 

Марфута наелась

Маслятами на год,

А кошка

Малиновой стала от ягод.

Малиновый зверь

На малиновых лапах, –

Какой благородный

Малиновый запах!

 

Подходит Марфута

И видит в лукошке

Улыбку усатой

Малиновой кошки.

– Таких не бывает! –

Марфута сказала.

– Такие бывают! –

Ей кошка сказала

И гордо

Малиновый бант завязала!

В мультфильме «Большой секрет для маленькой компании», который снят по одноименному мультфильм, звучит голос самой Юнны Мориц – она читает текст за кадром:

Юнна Петровна не забыта в Челябинске. В музее школы №1 есть материалы о ней. Организатор музея – учительница Варвара Митрофановна Пименова переписывалась с Юнной Петровной. В 1986-м году Мориц обещала приехать в Челябинск. Но больное сердце и астма не пустили.

Композитор Юлий Гальперин, когда жил в Челябинске, написал вокальный цикл песен на стихи Юнны Мориц для голоса и фортепиано. Есть песни на ее слова у известного челябинского композитора Елены Попляновой.

В челябинском издательстве «АвтоГраф» издана книга Юнны Мориц «Ванечка» (2002). Весь сборник состоит из акростихов (первые буквы каждой строки при чтении сверху вниз образуют слово или фразу). В конце книги «любовные письма» и рисунки поэта внуку Ванечке, который живет в Америке.

Это – Я!

Юнна Мориц – это я,

Некто вроде воробья,

На снежке – мои прыжки,

А чирикаю стишки!

 

Мне за это на дорожке

Оставляют хлеба крошки, –

Рады дети воробью,

И я нежно вас люблю!

Целую, обнимаю, сердечком понимаю.

 

Букет котов

Была у феи клумба волшебной красоты,

У ней на этой клумбе росли одни коты,

Коты росли с усами, хвостами всех цветов,

Едва ли вы видали котов таких сортов,

Таких цветущих мяу, пушистеньких котов.

 

Котов таких букетик вам шляпку освежит,

Он именно на шляпке особенно визжит.

Таких котов на сцену бросай большой букет–

Обрадуешь артиста и зрителям привет!

Всегда котов букетик украсит ваш портрет.

 

Мороженое

Мечтаю о нём и ночью, и днём,

Обожаю его, его одного!

Рагу, курагу так любить не могу,

Обед или ужин мне вовсе не нужен!

Желаю мороженое, ребёнку положенное!

Его обожаю – в метели, в постели,

На карусели, где смех и веселье,

Однажды я стану Министром Мороженого,

Если не стану Министром Пирожного!

 

Большая переписка и дружба связывала Юнну Петровну и четыре поколения известной в Челябинске семьи Рубинских. Когда сегодняшний известный поэт, композитор, драматург, педагог Константин Рубинский был маленьким, ему очень нравились стихи Юнны Мориц. Он был уверен, что все поэты уже умерли и плакал, жалея ее. Мама Кости – сама поэт и музыкант Наталья Борисовна списалась с Юнной Петровной. У Юнны Петровны тогда рос сын Митя. Завязалась переписка, Костя корявыми буквами писал стихи и сказки Юнне Петровне. Когда однажды Костя заболел, Юнна Петровна присылала для него редкое лекарство. В семье Рубинских бережно хранят письма Юнны Мориц.

С разрешения Константина Сергеевича, представляю выдержки из одного большого письма ему – ребенку. «Дорогой Котик! Я получила сегодня твое письмо и очень ему обрадовалась, потому что я все твои сказки необычайно люблю… А утром ко мне на балкон прилетают воробьи, синички, вороны, я даю им на растерзание булку, и они радуются. Когда я иду по улице, эти мои птички провожают меня до метро или ждут меня целой толпой у магазина. Так я работаю птичницей… А сейчас я пишу тебе письмо и готовлю для Мити супчик, а Митя на другой машинке, на старенькой, печатает свои истории. А я еще жарю ему картошку. Так я работаю поварихой. А ночью я буду сочинять стихи, рассказы и песенки, а заодно стирать митины рубашки и другие очень важные вещи. Так я работаю прачкой…

Многие звонят мне ночью, и я разговариваю с ними, печатая при этом на машинке свою работу. А они спрашивают: «Кто это там у вас печатает?» А я говорю: «Прямо не знаю, кто это у меня всю ночь печатает на машинке? Кто бы это мог быть? Если он мне попадется, этот печатальщик, я у него в два счета отниму машинку, а самого отправлю в милицию, чтобы не мешал мне спать по ночам!» А сама потихоньку тук-тук, тук-тук, глядишь и стишок натукался! Так я работаю поэтом.

А ты, мой дорогой Котик, сочиняешь замечательные истории. Они очень нравятся мне и моим друзьям. Когда мы собираемся холодным зимним вечером, пьем чай и читаем твои сказочки, и приговариваем: «Ай да Котик, ай да молодец, голова у него светлая, а душа – золотая!»…

Я всегда жду твоих писем и сказок. Скоро я пришлю тебе в подарок свои книжечки, но сегодня некому пойти на почту и везде стоят очень длинные очереди. Я целую тебя, мой маленький и прекрасный Котик, тысячу раз и обнимаю крепко и нежно. Твоя Юнна Мориц. Пришли мне, пожалуйста, свою фотографию, я буду на нее смотреть».

Стихотворение Юнны Петровны, посвященное нашему Косте, «Тетрадка для сказок» начинается так:

Голубушка-птичка,

Прошу хоть на час

Я вас приземлиться

У речки Миас.

 

Там-город Челябинск,

А в городе-дом,

А в доме-приятель мой,

Маленький гном!

 

Зовут его Костя,

А лет ему пять,

Он может

Печатные буквы

Писать!

 

А кроме того,

Безо всякой подсказки

Он сам сочиняет

Волшебные сказки!

 

Лети же голубка

К нему на крыльцо

Клади на крыльцо

От меня письмецо:

 

«Мой друг ненаглядный,

Мой милый читатель

И собственных сказок

Весёлый писатель!

 

Я вам подарю

Голубую тетрадь-

Печатными буквами

Сказки писать!

 

Вчера и сегодня,

Мой друг дорогой,

Тетрадку я красила

В цвет голубой,

 

Просохнет она

На верёвке в саду-

Тогда утюжком я

По ней проведу,

 

Потом я прилажу

К ней пару завязок

И срочно пришлю вам

Тетрадку для сказок-

 

Они обожают

Тетрадь голубую,

Как лебеди-озеро!

Крепко целую!»

Оно вошло в ее сборник «Большой секрет для маленькой компании». Сборник получил вторую премию на Всесоюзном конкурсе на лучшую детскую книгу. Костя вырос, стал давно солидным Константином Сергеевичем – известным человеком в культуре страны. Живет в Москве.

Челябинск может гордиться тем, что Юнна Мориц – поэт (Юнна Петровна не любит слово «поэтесса», называет себя «поэткой»), прозаик, сценарист и художник (она сама иллюстрирует сборники своих произведений) помнит наш город, пишет о нем в стихах и прозе.

 

Тексты самой Юнны Мориц собрала Н. А. Капитонова