Юлия Друнина: «Всю жизнь была я на переднем крае»

10 мая исполнилось бы 95 лет одной из самых красивых и романтических поэтесс – Юлии Владимировне Друниной. Она прожила жизнь настолько яркую и трагическую, что её биография могла бы лечь в основу романа или сценария к кинофильму – столько она вместила в себя испытаний, подвигов и страстей. Красивой Юлия Друнина родилась, но жизнь свою красивой, хотя и трудной, сделала сама.

Юлия Владимировна родилась 10 мая 1924 года в Москве, в интеллигентной семье: отец – учитель истории Владимир Друнин, мать – Матильда Борисовна, работала в библиотеке, говорила на трёх иностранных языках и давала уроки музыки. Дочь с самых ранних лет приобщали к культуре. Читала девочка много, отец давал ей классиков, от Гомера до Достоевского, сама она, правда, тянулась к Дюма и Чарской – у них находила запредельную отвагу и искренность чувств.

Стихи Юля писала с детства. Посещала литературную студию при Центральном Доме Художественного воспитания детей, помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. В конце 30-х годов участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение. В результате стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели…» было напечатано в «Учительской газете» и передано по радио. Отец Юли тоже писал стихи и издал несколько брошюр, в том числе о Тарасе Шевченко. И он, сам как поэт не состоявшись, не верил в литературное призвание дочери. Позже она вспоминала: «И никогда я не сомневалась, что буду литератором. Меня не могли поколебать ни серьёзные доводы, ни ядовитые насмешки отца, пытающегося уберечь дочь от жестоких разочарований. Он-то знал, что на Парнас пробиваются единицы. Почему я должна быть в их числе?..»

Как и всё её поколение, Юля мечтала о подвигах и отчаянно жалела о том, что сама ещё так молода, что ни в чём не может поучаствовать, ей казалось, что всё самое главное проходит мимо: «Спасение челюскинцев, тревога за плутающую в тайге Марину Раскову, покорение полюса, Испания — вот чем жили мы в детстве. И огорчались, что родились слишком поздно… Удивительное поколение! Вполне закономерно, что в трагическом сорок первом оно стало поколением добровольцев…». Она была из одного поколения с молодогвардейцами и Зоей Космодемьянской. Она была так же светла, наивна и изначально готова к подвигу и даже к гибели во имя Родины, как и они. По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента. В поэме «Памяти Клары Давидюк», посвященной радистке, погибшей в тылу врага, героически и романтически подорвавшей одной гранатой себя и своего смертельно раненного возлюбленного на глазах у группы фашистов, Юлия Друнина написала – ну, совершенно как бы про себя:

Застенчивость. Тургеневские косы.

Влюбленность в книги, звезды, тишину.

Но отрочество поездом с откоса

Вдруг покатилось с грохотом в войну…

1941 год внёс свои страшные коррективы в судьбу страны, о стихах пришлось забыть. Она сказала о себе: «Я родом не из детства, из войны...» И это казалось правдой. Будто не было детства. Будто сразу – война, первое и самое яркое впечатление жизни. В 1942 году, в самый тяжёлый период войны, только что окончив школу, семнадцатилетней девчонкой Юлия Друнина против воли родителей добровольцем уходит на фронт. «Школьным вечером, хмурым летом, бросив книги и карандаш, встала девочка с парты этой и шагнула в сырой блиндаж…» Она радовалась, что попала на фронт, что ей удалось поучаствовать в великих сражениях, но насколько тяжело это было каждый день, изо дня в день… В госпитале, в 1943 году, она написала свое первое стихотворение о войне, которое вошло во все антологии военной поэзии:

Я столько раз видала рукопашный,

Раз наяву. И тысячу — во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Она знала о войне – всё… А было ей тогда только девятнадцать. После очередного ранения и контузии она была комиссована – за 6 месяцев до окончания войны. В Москве Юля – награжденная Орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» – оказалась в конце декабря, как раз в середине того учебного года, и сразу же пришла в Литинститут. В начале 1945 года в журнале «Знамя» напечатали подборку стихов молодой поэтессы Юлии Друниной. Так началась ее «литературная карьера».

Самым близким человеком для Юли стал ее избранник. Тоже фронтовик, тоже с нашивками за ранения, поэт, однокурсник – Николай Старшинов. От этого брака в 1946 году рождается дочь Елена. Молодая семья героически несёт все тяготы послевоенной жизни. Как писал Старшинов: «Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически – я не услышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет…» Юлия Друнина была участницей Первого Всесоюзного совещания молодых писателей в 1947 году, тогда же получила рекомендацию в Союз Писателей. Но реально вступить в Союз ей удалось еще не скоро… А ту первую публикацию в «Знамени» помнили, стихи Друниной вызвали широкий резонанс – и это в то время, когда чуть ли не все стихи писались на военную тематику! – и ей предложили издать первый сборник. Ее первая книга стихов «В солдатской шинели» вышла в 1948. Имела успех.

А в последующие годы сборники выходили один за другим: «Разговор с сердцем» (1955), «Современники» (1960), «Не бывает любви несчастливой…» (1973), «Окопная звезда» (1975), «Мир под оливами» (1978), «Бабье лето» (1980), «Мы обетам верны» (1983), двухтомный сборник поэзии и прозы в 1989 году и еще, и еще… Выходят книги Друниной и по сей день. Значит, и сейчас ее читают!

Война пробудила когда-то её душу – и бередила память до последнего дня:

Я порою себя ощущаю связной

Между теми, кто жив

И кто отнят войной...

Я — связная.

Бреду в партизанском лесу,

От живых

Донесенье погибшим несу.

В 1954 году тридцатилетняя Друнина поступает на сценарные курсы при Союзе кинематографистов, где знакомится с пятидесятилетним Алексеем Каплером, самым известным советским кинодраматургом, лауреатом всех премий, человеком необыкновенной судьбы. Так в её жизнь вошла Любовь – невероятная, неземная, нереальная, несовременная и нездешняя. Это было как раз, когда у нее не было денег, и стихи не печатались. Записали ее в мастерскую к некому Алексею Каплеру. Кто такой, она понятия не имела. Пришла на первое занятие. И так распорядилась судьба, что из семи слушателей она пришла единственная. И Каплер тоже пришел. А потом — любовь в четверть века!

Он написал для Михаила Ромма «Ленина в октябре» и «Ленина в 1918 году», а после войны прославился «Полосатым рейсом» и «Человеком-амфибией», был создателем и первым ведущим «Кинопанорамы», преподавал во ВГИКе и вообще был человеком уважаемым и знаменитым. Алексей Каплер развелся, Юлия тоже рассталась с Николаем Старшиновым и в 1960 году ушла к Каплеру, забрав с собой дочку. В ее жизни появилось чувство столь огромное, что оно затопило собой всю ее душу и заполнило все ее мысли – так, что даже в стихах того времени она гораздо больше писала о любви, чем о войне! От ее первой любви – того юного комбата, погибшего на войне, которого она так никогда и не забыла – до последней, до Алексея Каплера, прошла целая жизнь, семнадцать лет, вместивших в себя войну и победу, два ранения, замужество и рождение ребенка, а главное – выход ее первой книги. Супружество Каплера и Друниной было очень счастливым. Юлия посвятила мужу, своей любви к нему, огромное количество стихов – хотя и меньше, чем о войне, но больше, чем о чем бы то ни было другом.

Знакомые говорили, что Каплер «снял с Юли солдатские сапоги и обул ее в хрустальные туфельки». Он действительно любил ее бесконечно, безгранично, он оградил ее от всех жизненных трудностей. Николай Старшинов писал: «Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер относился к Юле очень трогательно – заменял ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Он уладил ее отношения с П. Антокольским и К. Симоновым. Он помогал ей выйти к широкому читателю. При выходе ее книг он даже объезжал книжные магазины, договаривался о том, чтобы они делали побольше заказы на них, обязуясь, в случае, если они будут залеживаться, немедленно выкупить». Когда Друнина уезжала, он посылал телеграммы в поезд, на борт самолета, а уж в гостиницу — обязательно. А когда Друнина заболела и попала в больницу, он чуть с ума не сошел. «Родная моя, не знаю, как добрался, когда узнал. Не могу без тебя не то что жить — дышать. Я не знал до конца, как люблю тебя, что ты для меня. Ни одной минуты не буду без тебя, любимая, жить. Я тут с ума схожу от страха. Только будь здоровенькой, а все остальное я сделаю так в нашей жизни, чтобы ты чувствовала себя счастливой совсем-совсем. Моя дорогая, самая красивая на свете, самая благородная, самая умная, жизнь моя, любимая моя, я Богу молюсь, будь здоровой скорее».

Она писала:

Твоя любовь — моя ограда,

Моя защитная броня.

И мне другой брони не нужно,

И праздник — каждый будний день.

Но без тебя я безоружна

И беззащитна, как мишень.

Она словно предчувствовала свою грядущую беззащитность и неприкаянность – без него… Алексей Яковлевич Каплер умер в сентябре 1979 года. Похоронили его, согласно его просьбе, на кладбище в городке Старый Крым. Юлия Владимировна уже тогда сказала, что хотела бы, чтобы и ее похоронили здесь же, в одной могиле с ним… Она даже побеспокоилась о том, чтобы на его надгробной плите осталось место для ее имени. Почти все стихи ее этого периода полны тоскою о нем:

Как мы чисто,

Как весело жили с тобой!

Страсть стучала в виски,

Словно вечный прибой…

Ничего не могли

Друг от друга таить.

Разорвав повседневности

Серую нить,

Мы попали

В надежные цепи из роз,

Бурных ссор,

Примирений

И радостных слез.

Николай Старшинов пишет: «…после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности; у нее было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж – за всем этим надо было следить, постоянно прилагать усилия, чтобы поддерживать порядок и состояние имущества. А этого делать она не умела, не привыкла. Ну а переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее – невозможно. Вообще она не вписывалась в наступающее прагматическое время, она стала старомодной со своим романтическим характером…»

Она была очень простым и целостным человеком, с четкими понятиями о том, что хорошо, а что плохо, человеком, для которого мир полярно делился на черное и белое. К тому же она была романтиком. Настоящим романтиком. И ей с ее восприятием мира на фронте было даже проще, чем в мирной жизни. Она все еще торжествовала великую Победу в великой войне, в которой и ее собственная заслуга была, – когда все остальные уже ощутили поражение. Поражение самого строя, поражение всех идей, в которые верили, которыми жили… Впрочем, многие, как выяснилось, вовсе не верили, а просто притворялись. И осознание этого – чужой фальши и своей наивности – было особенно больно. Какое-то время Друнина еще жила по инерции, писала по инерции… А потом грянула Перестройка и жизнь ее покатилась под откос.

Какое-то время она еще боролась. Был период, когда Друнина активно занималась общественной деятельностью. В 1990 году она была избрана депутатом Верховного Совета СССР, хотя не любила заседания и совещания... Вступая в депутатский корпус, она хотела защитить интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане. Она не могла видеть, как страдают фронтовики ее поколения, как просят милостыню в переходах покалеченные мальчишки, устала слышать, как жалеют ветераны, что не остались с теми, кто погиб, как в самый разгар перестройки реформаторы кричали: «Лучше бы фашистская Германия победила СССР в 1945 году. А еще лучше - в 41-м». Когда Друнина поняла, что реально изменить ничего не может, она вышла из депутатов. События 21 августа 1991 года Друнина встретила восторженно. Однако 15 сентября уже писала: «И все же, все же не хотелось бы впадать в эйфорию. Кое-что беспокоит очень. Не слишком ли подчас легко и лихо принимаются решения по сложным вопросам». Рухнуло все, чему верила и служила, ушел из жизни тот, кого любила.

Она полюбила в одиночестве ездить на дачу. Сидеть, закутавшись в теплый платок, смотреть сквозь холодное стекло на сад – мокрый, осыпающийся, зябкий. Она чувствовала, как жизнь ее уходит, вместе с этими опадающими листьями. Многие знакомые считали, что самоубийство она задумала как минимум за год… Сколько видела она в жизни горя, страданий, крови, жизней, оборванных в самом начале. Поэт, испытавший и непризнание, и безденежье, и славу. Выдержала и то, и другое. Последним мужественным поступком, который она могла совершить, чтобы сохранить достоинство – свое и своего поколения – было самоубийство.

Живых в душе не осталось мест —

Была, как и все, слепа я.

А все-таки надо на прошлом —

Крест,

Иначе мы все пропали.

Иначе всех изведет тоска,

Как дуло черное у виска.

Но даже злейшему врагу

Не стану желать такое:

И крест поставить я не могу,

И жить не могу с тоскою...

Когда был закончен сборник «Судный час», посвящённый Каплеру, Юлия Владимировна уехала на дачу, где 20 ноября 1991 года написала письма: дочери, зятю, внучке, подруге Виолетте, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. Ни в чем никого не винила. Твердым почерком написала предсмертную записку, в которой почти нет эмоций: строгие и точные указания, точнее, просьбы, что нужно делать после ее смерти дочери, зятю («Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте гараж»), внучке, подруге, которых очень любила. Встала из-за стола, вышла, закрыла дверь и пошла в гараж, закрылась в нем, села в машину, включила мотор и… отравилась выхлопными газами.

В предсмертном письме она попыталась объяснить причины своего решения: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл... А я к тому же потеряла два своих главных посоха — ненормальную любовь к Старокрымским лесам и потребность творить... Оно лучше — уйти физически неразрушенной, душевно несостарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймет меня...»

Предсмертное письмо Юлии Друниной подруге заканчивается так: «А теперь, пожалуй, самое-самое сложное. После кремации урну надо отвезти в Старый Крым и захоронить ее рядом с памятником А. Я. Под плитой, понимаешь? Я бы с удовольствием сделала это сама, но… Еще бы мечталось перенести на плиту наш общий снимок, который прилагаю. Так надо! Господи, спаси Россию!». Ее главное желание – быть похороненной в одной могиле с Алексеем Каплером – исполнилось.

Крымские астрономы Юлия и Николай Черных назвали одну из далеких планет Галактики именем Юлии Друниной. И это стало лучшим памятником Юлии Друниной: свет далекой звезды, свет, пронзающий время и расстояния, негасимый свет…

* * *

Мне не кажется жизнь короткой –

Только молодость коротка,

Улетела крылатой лодкой,

Но всё также бурлит река.

И река оказалась длинной…

Разве думала на войне

Под обстрелом, на поле минном,

Что встречать юбилеи мне!

* * *

Нет, не мечтали никогда о рае

Крещённые железом и огнём –

Всю жизнь была я на переднем крае

И умереть хотела бы на нём.

Своим не верю юбилейным датам,

Меня не хлопай, старость, по плечу.

Я в армии Поэзии солдатом

Сражаться до последнего хочу.

* * *

Мы родились два раза.

И вторым был День Победы –

Как забудешь это?..

И с той поры, далёкой той поры

Нет для меня святее даты, нету!

Все наши праздники люблю и чту.

Но День Победы это День Победы.

Душа летит в такую высоту –

Летит за невернувшимися следом.

* * *

И откуда

Вдруг берутся силы

В час, когда

В душе черным-черно?..

Если б я

Была не дочь России,

Опустила руки бы давно,

Опустила руки

В сорок первом.

Помнишь?

Заградительные рвы,

Словно обнажившиеся нервы,

Зазмеились около Москвы.

Похоронки,

Раны,

Пепелища...

Память,

Душу мне

Войной не рви,

Только времени

Не знаю чище

И острее

К Родине любви.

Лишь любовь

Давала людям силы

Посреди ревущего огня.

Если б я

Не верила в Россию,

То она

Не верила б в меня.

Корабль «Земля»

Была бы я учительницей в школе,

На вечере б сказала выпускном:

– Теперь судьба, ребята, в вашей воле

И жизнь покатится как снежный ком.

Покатится, годами обрастая,

Покатится быстрее с каждым днём.

Порою – горькая, всё время непростая,

Наполненная светом и огнём.

И главное – не становитесь мелки

И не пытайтесь сделаться «как все»,

Не закрутитесь, наподобье белки,

В «престижном» беспощадном колесе.

Пусть будет вечной юная отвага,

Горячим – сердце, трезвой – голова.

Как воинская клятва, как присяга,

Звучат с трибун высокие слова.

Россия – на великом перевале,

И не ищите лёгкие пути.

Родители вам честь завоевали

Корабль «Земля» сквозь рифы провести.

* * *

Считается - счастье лечит,

Считается - горе сушит,

Считают - живётся легче

Под панцирем равнодушья.

У памяти есть архивы,

У сердца свои анналы:

Была я до слёз счастливой,

Страдала, и как страдала!

Но только вот не припомню

Такого, простите, чуда,

Что было бы всё равно мне,

Когда моим близким худо...

* * *

Стареют не только от прожитых лет,

От горьких ошибок, безжалостных бед.

Как сердце сжимается, сердце болит

От мелких уколов, глубоких обид.

Что сердце – порою бетон устаёт,

И рушится мост за пролётом пролёт.

Пусть часто себе я давала зарок

Быть выше волнений, сильнее тревог.

Сто раз я давала бесстрастья обет.

Сто раз отвечало мне сердце "О нет!"

Я так не умею, я так не хочу,

Я честной монетой за всё заплачу...

Когда слишком рано уходят во тьму,

Мы в скорби и в гневе твердим "Почему?"

А всё очень просто: бетон устаёт,

И рушится мост за пролётом пролёт.

«Всё говорим...»

Всё говорим:

"Бережём тех, кого любим,

Очень".

И вдруг полоснём,

Как ножом, по сердцу -

Так, между прочим.

Не в силах и объяснить,

Задумавшись над минувшим,

Зачем обрываем нить,

Которой связаны души.

Скажи, ах, скажи - зачем?..

Молчишь, опустив ресницы.

А я на твоем плече

Не скоро смогу забыться.

Не скоро растает снег,

И холодно будет долго...

Обязан быть человек

К тому, кого любит, добрым.

* * *

Есть время любить,

Есть - писать о любви.

Зачем же просить:

"Мои письма порви"?

Мне радостно -

Жив на земле человек,

Который не видит,

Что времени снег

Давно с головой

Ту девчонку занес,

Что вдоволь хлебнула

И счастья, и слез...

Не надо просить:

"Мои письма порви!"

Есть время любить,

Есть - читать о любви.

* * *

Ты рядом, и всё прекрасно:

И дождь, и холодный ветер.

Спасибо тебе, мой ясный,

За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,

Спасибо за руки эти,

Спасибо тебе, мой любый,

За то, что ты есть на свете.

Мы рядом, а ведь могли бы

Друг друга совсем не встретить…

Единственный мой, спасибо

За то, что ты есть на свете.

* * *

                  А. К.

Как мы чисто,

Как весело жили с тобой!

Страсть стучала в виски,

Словно вечный прибой.

И была ты, любовь,

Полыхающим летом,

Пьяным маком

И огненным горицветом.

Ничего не могли

Друг от друга таить.

Разорвав повседневности

Серую нить,

Мы попали

В надежные цепи из роз,

Бурных ссор,

Примирений

И радостных слез.

А еще мы с тобой

Были в стане одном

В дни, когда все, казалось,

Летело вверх дном.

Вместе падали в пропасть,

Взлетали вдвоем.

Нас пытала эпоха

Мечом и огнем.

Пусть давно ты лежишь

Под могильной плитой.

Я осталась надежным товарищем

Той,

Что всегда твою память

И честь защитит,

Потому что любовь -

И оружье и щит.

* * *

А всё равно

Меня счастливей нету,

Хотя, быть может,

Завтра удавлюсь...

Я никогда

Не налагала вето

На счастье,

На отчаянье,

На грусть.

Я ни на что

Не налагала вето,

Я никогда от боли не кричу.

Пока живу — борюсь.

Меня счастливей нету,

Меня задуть

Не смогут, как свечу.

Судный час

Покрывается сердце инеем -

Очень холодно в судный час...

А у вас глаза как у инока -

Я таких не встречала глаз.

Ухожу, нету сил.

Лишь издали

(Все ж крещеная!)

Помолюсь

За таких вот, как вы,-

За избранных

Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.

Как летит под откос Россия,

Не могу, не хочу смотреть!

Читайте также Юлия Друнина «Я родом не из детства – из войны»