Юрий Инге: «Наступит день, и мой великий правнук закончит дело, начатое мной...»

 

Года пролетят ― мы состаримся с ними,

Но слава балтийцев, она ― на века!

И счастлив я тем, что прочтут моё имя

Средь выцветших строк «Боевого листка».

14 декабря ― 120 лет со дня рождения Юрия Алексеевича Инге (1905―1941), советского поэта, писателя, редактора, военного корреспондента. Юрий Инге был настоящим поэтом, настоящим моряком, настоящим семьянином и другом. Вся его жизнь ― недолгая, но яркая прогулка по морю, полному штормов, штилей и попутного ветра. В Кронштадте на улице Инге на мемориальной доске надпись золотыми буквами: «Инге Юрий Алексеевич. 1905—1941. Поэт и моряк. Он воспевал море и погиб в море во время героического перехода наших кораблей из Таллина на защиту Ленинграда 28 августа 1941 года. Балтика была его жизнью. Родина его не забудет». Короткий период творчества Юрия Инге в десять лет дал шесть сборников стихов, несколько исторических очерков и богатую военную историю газетных публикаций. «Стихи Юрия Инге и сегодня волнуют необычайной правдивостью, искренностью чувства, ярким поэтическим словом» ― писал Виссарион Саянов, который лично знал поэта и мог честно оценить его творчество.

 

Предлагаем почитать стихотворения и воспоминания памяти поэта

 

Памяти Юрия Инге: Стихотворения

 

Матросский берег

Памяти Юрия Инге

 

Тот берег, он порохом дымным пропах.

В обугленных ивах плакучих

Белеют туманы, как клочья рубах

На ржавчине острых колючек.

 

Над берегом пышет сухая гроза,

Живых приучая к разлукам.

Безмолвные слышу друзей голоса,

Как в фильме с оборванным звуком.

 

Ах, кто это там над водою плывет

И глазом косит по-цыгански?

Не знаю, на лбу его кровь или пот, —

Так смерть обесцветила краски.

 

Друг Юра, всплыви, поднимайся со дна,

Из жадного вязкого ила.

В Кронштадте с тобой породнила война

И в Таллине нас разлучила.

 

А если бы я захлебнулся волной

Иль сгинул в безвестном десанте,

То, честь отдавая сраженным войной,

Ты крикнул бы: «Мертвые, встаньте!»

 

Чтоб люди, чей памятен подвиг с тех пор,

Могли в этой песне сплотиться,

Погибших, живых вызываю на сбор,

Пусть солнце, сынов окликая в упор,

Целует матросские лица!

В. Азаров

 

* * *

Стихи делить по рангам нет причины,

Когда навек оставлен ими след,

Ушедший продолжает жить поэт

В доверье внука и в признанье сына.

 

Нам плакать не пристало, мы мужчины,

И третий улыбается в ответ.

Мы не встречались с Инге много лет,

Но вместе путь мы отмахали длинный.

 

Я в таллинском походе не тонул,

Не лег в обломках орудийных дул,

Не захлебнулся горьких волн отравой,

 

Но, если б в черных зарослях травы

Остались мы, а уцелели вы,

То вспомянуть добром пришли б по праву!

В. Азаров

 

* * *

Из венка сонетов «Звездный перевал»

 

7

Свод неба пламенеет на мольберте —

Художнику нелегкий поиск дан,

И снова след в пустынном небе чертит

Багровая звезда Альдебаран.

 

Нас было двое. Я один в ответе,

Друг шел туда, куда я не был зван.

Он сыну дал свой снимок — талисман,

Его через года я взрослым встретил.

 

Была у друга заповедь одна:

Он верил — меж людей исчезнут ссоры,

Настанет вечный мир, умрет война.

 

Сын должен этот день приблизить скорый,

Забыть про сон, чтоб сгинул черный порох.

Грядущее прекрасней, ярче сна.

В. Азаров

 

Баллада о гибели друга

Памяти Юрия Инге

 

Оставил на время я лирики гладь,

Баллады коня я хочу оседлать.

Грызет удила он и рвется вперед,

И землю копытом он яростно бьет.

 

Он жаждет простора — его только тронь!

В дорогу, баллада! В дорогу, мой конь!

...Шел август. Два месяца длилась война.

На Балтике гневно шумела волна.

 

И город у моря был темен лицом,

Охваченный вражеским полукольцом.

На город обрушился огненный град,

Снаряды ложились на каждый квадрат,

 

Заливисто воя и дико свистя,

Рвались на заливе, воронки крутя,

Летели на гавань, на корабли, —

Как в пьяном угаре, их слали с земли.

 

В Торговую гавань на ледокол

Мой друг, мой товарищ под вечер пришел.

Была ему служба морская легка:

Он внук моряка и сын моряка.

И дед и отец в пучине морской

Когда-то нашли свой последний покой.

 

Но внука упрямо влекла лишь одна

Моряцкая служба, морская волна.

Он скинул винтовку, но, помня приказ,

Оставил у пояса противогаз.

 

И вышел на палубу, ладный такой,

Мой друг, мой товарищ по службе морской

На палубу вышел и глянул кругом:

Над гаванью ад — и разрывы и гром.

 

Залив кораблями заполнен, и в нем

Наш «Киров» огню отвечает огнем.

Вся гавань кипит и в дыму и в огне,

Лишь Вышгород вышкой стоит в вышине.

 

В поход на рассвете пошли корабли.

Их тральщики, пахари моря, вели.

И вот уже зорька рассеяла тьму,

И солнце взошло и померкло в дыму

И тусклою бляхой смотрело сквозь дым

В залив, что вулканом дымился под ним.

 

Был дьявольски жаден до жизни мой друг,

Все видеть хотел он, что было вокруг,

И все это в сердце хотел он вместить,

Чтоб в слове, как в бронзе, потом воскресить,

 

Чтоб сыну-мальчишке о том рассказать,

Как можно и в адском огне не сгорать.

По палубе била шрапнель — он стоял,

Шли «юнкерсы», бомбы свистели — стоял,

Рвался за кормой дальнобойный — стоял.

С горящим лицом, беспокойный, — стоял.

 

И жадное сердце стучало — гляди...

Но ад не такой еще ждал впереди.

Орудия воду накрыли огнем,

Шли «юнкерсы» в небе звено за звеном.

 

Вся минами густо кишела вода.

Ловушка! Ее не забыть никогда!

И в этой ловушке, унылой как гроб,

Всплывает подлодки чужой перископ.

 

И первой торпедой — гляди же, гляди!

Как будто разрезан корабль впереди.

И в вареве этом, как в гуще котла,

Вторая торпеда невидимой шла.

 

И грохот глухой тишину расколол, —

И дрогнул, и замер, и стал ледокол,

И, угольной пылью рванув из нутра,

Ударило взрывом...

Товарищ, пора!

 

Секунды бегут, и ярится волна,

Вот-вот и на палубу хлынет она.

Секунды — и хлынет... Гляди же, гляди!..

Товарищ у борта стоит впереди.

 

Всего лишь секунды... А кто их считал?

Его подхватил набегающий вал.

И палуба тут же ушла из-под ног.

Он яростно бился. Но что же он мог?

 

Шинель на плечах и противогаз.

Секунды он бился в последний свой час,

Внук моряка и сын моряка.

...Спи, друг мой! Могила твоя глубока.

 

И нет над тобой ни цветов, ни венков,

Лишь зори да звезды на веки веков,

Лишь молний пыланье да грома салют

Бессмертную почесть тебе воздают.

Н. Браун

 

Из «Поэмы похода»

5. Ушедших друзей вспоминая

Юрию Инге

 

Ушедших друзей вспоминая,

Хочу я назвать одного,

Чьё имя, как рана сквозная,

Коснулось пера моего,

 

Чья гибель особенной болью

Прошла через сердце моё,

Чья кровь, напоённая солью

Морскою, о море поёт.

 

Прямой и упрямый, как совесть,

От бури не пряча лица,

Он жизни короткую повесть

Хотел досказать до конца.

 

И в честь ли отца или деда,

Погибших в пучине морской,

Хотел он о море поведать

Гудящею штормом строкой.

 

Недаром свой голос, бывало,

Он так высоко заносил,

Что радугой солнце вставало

В избытке играющих сил.

 

Как только услышал он трубы

Войны,

Их томительный гул,

И море ударило в бубны —

Он морю навстречу шагнул.

 

Пошёл он дорогою деда

С оружьем проверенным в бой,

Чтоб светлое слово «Победа»

Над сумрачной встало землёй.

 

И вот — корабли и пехота,

Окопы,

Форты,

Острова…

Он всюду работал, работал,

Искал золотые слова.

 

Я помню, как первым, бывало,

С утра выходил он за стол —

И слово по зову вставало,

И он его за руку вёл.

 

Он мог быть глухим — если надо

Заданье исполнить скорей…

Бывало, гудит канонада

Ведущих огонь кораблей.

 

Вдруг где-то и резко, и броско

Ответный снаряд разорвёт,

Как будто огромную доску

Невидимый кто-то швырнёт;

 

Но ждёт его слова газета —

Не слышит,

Работает он.

Пусть хлопают двери

И где-то

Дежурный кричит в телефон…

Н. Браун

 

На Балтике

Памяти Юрия Инге

 

Из Таллина шли корабли к Ленинграду.

Их грозная доля вела

И, минных полей разбивая блокаду,

Прорвались не все вымпела.

 

Простились давно мы с друзьями своими,

Но мнится мне, будто вчера

Балтийские волны сомкнулись над ними,

Промчались, подняв кивера.

 

И слышу я их не стихающий ропот,

И вижу, как звёзды горят.

Над вечной могилой, большой и глубокой,

В которой товарищи спят.

А. Прокофьев

 

Памяти товарища

Перед войной я написал подвал

про книжицу поэта-ленинградца

и доказал, что, если разобраться,

певец довольно скучно напевал.

 

Я сдал статью и позабыл об этом,

за новую статью был взяться рад.

Но через день бомбили Ленинград

и автор книжки сделался поэтом.

 

Все то, что он в балладах обещал,

чему в стихах своих трескучих клялся,

он «выполнил — боролся, и сражался,

и смертью храбрых,

как предвидел, пал.

 

Как хорошо, что был редактор зол

и мой подвал крестами переметил

и что товарищ,

павший,

перед смертью

его,

скрипя зубами,

не прочел.

Б. Слуцкий

 

Памяти Юрия Инге

И сомкнулось море

над тобой,

и была волна белее снега.

А эскадра в дымке голубой

таяла, отбив атаки с неба.

Кровь и копоть смыла

глубина,

и была невинной зорьки алость.

Тишина над морем.

Тишина —

словно бы война не начиналась...

...Да!

За всё воздали палачам.

А проклятье наше много значит.

И, героев помня,

по ночам

море,

камни разрывая, плачет.

В. Кузнецов

 

Памяти Юрия Инге

Как мачта, высок, квадратно-крылат,

Бесстрашен с врагами в бою,

С друзьями по знамени весел,

Как брат, —

Он смело прошёл —

Моряк и солдат —

Хорошую жизнь свою.

 

Он просто погиб —

Без красивых слов,

Без пышных фраз об отваге —

Поэт простых хороших стихов

И воинской верной присяги.

 

Надёжный дар завещал он друзьям —

Уверенность в том, что есть

Понятное всем временам и сердцам

Спокойное слово «честь».

Т. Гнедич

 

На улице Юрия Инге

Кронштадтское небо — в дыминке,

Залив неоглядно широк...

По улице Юрия Инге

Балтийский летит ветерок.

 

Летит он, как вольная птица,

В простор, где не видно конца.

Как песня поэта-балтийца.

Что нам обжигает сердца.

 

Как реквием... Реквием этот

Встает из кипящей волны.

Он словно поэма поэтов —

Героев священной войны.

 

Взгляни на поля и пригорки:

Как много погибло кругом

Соратников Гарсиа Лорки,

Убитых все тем же врагом!

 

Легли они во поле чистом,

Дойдя до последней строки, —

Разведчики, артиллеристы,

Газетчики и моряки.

 

И нынче на улице Инге

Звучат, как печали струна,

Не умершие в поединке

Далеких друзей имена.

 

Как будто из дальних просторов

Сошлись, неразлучны вовек,

Джалиль и Георгий Суворов,

Костров и Алтаузен Джек.

 

И думаешь снова и снова:

Мы все на родном берегу

В долгу у Бориса Кострова,

У Юрия Инге в долгу.

 

Встань, Юрий! Сегодня недаром

Тебя вспоминает Кронштадт:

Ты — брат партизана Гайдара,

Николы Вапцарова брат.

 

Земле своей в битвах кровавых

Вы отдали всё, что могли...

Да будет вам вечная слава

И вечная память Земли!

Б. Кежун

 

О Юрии Инге

Жил в Стрельне вихрастый

парнишка —

Дед его лоцманом был.

Нередко, взяв книжку

под мышку,

К заливу мечтать приходил.

Встревоженно чайки

кричали

Над серо-свинцовой водой.

Парнишка не ведал печали —

Простор его звал за собой.

 

Он взором стремился

на запад,

Туда, где проткнув

горизонт,

Форты насыпные Кронштадта

Навек обозначили фронт.

Он видел: шагают матросы

Навстречу заклятым врагам —

И шканты шумят под

норд-остом,

А руки сжимают наган.

Он видел: уходят линкоры,

Чтоб море родное хранить.

И верил — с матросским

дозором

Когда-нибудь сможет ходить.

 

Встревожено чайки

кричали,

Но Юрий не слышал их крик:

Его словно волны качали,

И первый в них слышался

стих.

Он знал, что с Кронштадтом

сроднится,

Что будет в матросском

строю.

Суровы матросские лица,

А Инге как воин в бою.

Г. Котницкий

 

* * *

Я молодым матросом был,

Когда впервые взял

Поэта томик, что открыл

На флот мои глаза.

Я по Кронштадту с ним ходил,

Поэт, как старший друг,

Со мной стихами говорил

О том, что есть вокруг:

Здесь Надсон жил…

А там форты

стоят, готовы в бой…

И словно вопрошал:

— А ты

Пожертвуешь собой,

Когда настанет в жизни час

Один лишь дать ответ?

И я своих не прятал глаз,

Я не ответил «нет».

 

Не мог я этого сказать,

Я дух стихов впитал:

Вперед идти, не отступать,

Подняться, коль упал,

Быть до последнего в строю —

Так партия велит!

Узнал я позже, что в бою

Был тот поэт убит.

Г. Котницкий

 

На улице Инге

Есть улица Инге

В Кронштадте,

Что Новою прежде звалась, —

В асфальтовом новом наряде

Всего лишь квартал

пронеслась…

Есть книги…

Есть письма…

Есть люди,

которые знали его

И помнят в сумятице буден

Товарища своего.

И то, что написано прежде,

Хранят до сих пор, будто ждут,

Что скоро в походной одежде

Писатель окажется тут…

Еще на конвертах не пишем

Своих адресов фронтовых,

А он битвы грозные слышал,

Писал, будто прожил все их:

«Мы от теченья времени

зависим,

Но, несомненно, нас

Переживет

Газетный лист и два

десятка писем

С лиловым штампом:

«Действующий флот».

 

На улице Новой в Кронштадте

Впервые узнал я о нём…

В тот день повстречались

собратья

Здесь, как в блиндаже

фронтовом.

О Инге слова я услышал,

О многих поэтах других,

Чьи души поныне колышет

Залив на просторах своих…

И время пришло, когда имя

Поэта

На стены домов

Табличками голубыми

Шагнуло с обложек томов.

Есть улица Инге в Кронштадте,

А рядом — Вишневского есть:

В истории рядом шагать им,

Как рядом находятся здесь!

Г. Котницкий

 

* * *

А где Ткварчели? Далеко-далёко?

Но память Инге — это вечный сокол,

Она и в Закавказье вновь летит,

Зарёй рассветной небо золотит.

 

Как там в Ткварчели, мы не знаем,

Но Стрельна так отрадно дышит маем

И в хмуром, снежном, трудном декабре,

Что каждый день на утренней заре

 

На запад смотрим мы, на взморье, там герои

С врагом сражались — как на поле боя,

Там в память Инге нынче встал музей!

И с каждым годом у него друзей

 

Все больше, больше! Чем трудней живётся,

Тем нам дороже подвиг краснофлотца,

Который каждый день отвагу нам

Даёт в дороге к лучшим временам!

В. Шошин

 

* * *

И все же что-то там вдали виднеется

В дали далекой на морской волне?

Пока жива душа, она надеется,

Что друг придет и к завтрашней весне.

 

Но друга — нет …Он, всплыв, с врагами бьётся,

Горят врагов морские катера,

Им не сломить решимость краснофлотца

Идти сквозь гром, сквозь гибель на ура.

 

Друзья на запад смотрят из Кронштадта —

Где дальний друг, где крыл его полёт?

Но вот уж снова зарево заката,

Как весть тревоги, с запада встаёт.

 

Но вслед закату вновь придёт рассвет!

И в трудностях тревожных новых лет

Нам Стрельнинский музей напоминает,

Что мужество в итоге — побеждает!

В. Шошин

 

Юрию Инге

Его я не видел ни разу,

Исчез он в военном дыму,

Я знал его лишь по рассказам

Товарищей верных ему.

 

И так они много со мною

О нем говорили не раз,

Что, я вам признаюсь, покоя

Лишил меня этот рассказ.

 

И в гости пришел я к поэту,

К стихам, что писались огнём.

И принял я, как эстафету,

Тревожную память о нём.

 

Есть улица в славном Кронштадте,

Где ветер по-зимнему лют.

По ней в неизменных бушлатах

Матросы на вахту идут.

 

Своею военной наукой

Судов экипажи сильны.

Здесь служат матросами внуки

Солдат, не пришедших с войны.

 

Несут в молодые рассветы

Руки отработанный взмах,

Знакомое имя поэта

Читая на встречных домах.

 

Где рейд с кораблями на створе,

Где зрело его мастерство.

А рядом Балтийское море —

Большая могила его.

 

…И снова я в Стрельнинском парке.

Морозно зима ворожит.

И снег без единой помарки

До кромки залива лежит.

 

И ветер штормит камышами…

Я в Стрельнинском парке опять.

И меряю робко шагами

Его беспредельную гладь.

 

Вот здесь, где с характером вьюжным

Кружила сугробы зима,

Рождалась хорошая дружба,

Наивные строки письма…

 

Потом отложил он тетради,

Со школой простясь, на завод

Работать пошел в Ленинграде,

Потом добровольцем на фронт…

 

Здесь ветер добрее как будто,

И снежный блестит окоём.

Я знаю, хорошие люди,

Здесь добрая память о нём.

 

Внезапное зарево света,

И снова безумно темно.

И ранен смертельно торпедой,

Корабль опустился на дно.

 

И все!.. Ничего не осталось,

И волны сомкнулись в ночи.

Потом уже солнце качалось,

В воде полоская лучи.

 

И чайки простуженным криком

Будили притихшую даль,

И на воду падали дико,

Как будто гасили печаль.

 

Домчалась волна до причала,

Другая пропала во мгле…

Но как ничего не осталось?

Остались стихи на земле!

О. Кадкин

 

Поэту-бойцу

Ты шел на фронт — стихи с тобою шли!

Ты их слагал в бою и на привале.

В одном — сады вишневые цвели,

В другом — герои русские вставали.

 

Ты наши души словом бередил,

Рождая к немцам ненависть святую.

Твои стихи читались у могил,

Когда давали клятву боевую.

 

Ты воевал и словом и штыком.

Из уст в уста твоё летело имя,

Росли и крепли в сердце молодом

Стихи, рождённые в огне и дыме.

 

Ты пал в бою, но стих остался жить.

Он мстит врагу, людей воспламеняя!

Чтобы таким, как ты, поэтом быть —

Безумно надо Родину любить,

Святыне этой душу отдавая.

Н. Снегирёв

 

Память

Юрию Инге посвящается

 

Шел мирный транспорт,

Балтикой исхлёстан,

Нёс на восток все тяготы

войны.

Зыбучим милям

и нелёгким вёрстам

В тот жёсткий август

не было цены.

Не знаю я, каким он был

при жизни,

Каким на том последнем

рубеже.

Я говорю сегодня, что

пришлись мне

Его простые строки

по душе.

Листаю книжку,

названную просто

И нежно, по-мужски ―

«Опять с тобой».

И слышу я дыхание

норд-оста

Над Балтикой зелено-

голубой.

В тот день и в то

мгновенье роковое,

Когда рвануло

в корабельный борт,

Не знал он, что его

строкой живою

Ощерится Кронштадта

каждый форт.

Не дописал, не долюбил,

Не дожил,

И, как бурун, ушедший

за корму,

Он никому и ни за что

не должен,

А долгом мы обязаны

ему.

…Мне кажется, и до сих пор

я верю:

Стоит перед женой он

и судьбой,

Как перед не распахнутою

дверью,

Сойдя из строк святых —

«Опять с тобой».

Такала Рейё

 

Поэту и гражданину Юрию Инге

Вновь ночная атака гибельна

Ненавистной фашистской своре!

Всё сражается против Гитлера:

Наша суша и наше море.

 

Не даёт оккупантам роздыха

Самолётного неба призма:

Встала наша большая Родина

Против Гитлера и фашизма.

 

Будут штормы войны стобалльными!

Встал в невиданном поединке

Соловей разъярённой Балтики —

Против Гитлера Юрий Инге.

С. Макаров

 

Памяти Юрия Инге

Гранитный волнолом

петровских дамб,

У горизонта контур

Корабельный —

Уйдёшь в залив на вёслах,

как эстамп,

на серой стенке неба

берег Стрельны.

У нас места богаты на поэтов.

Слова балтийским ветром

входят в нас.

Сиянье красок впитывает глаз…

Но хочу сегодня

не об этом.

Был Юрий Инге.

Нет, не был,

А есть!

Пока жива оставшаяся песня,

Ты каждой строчкой, каждым словом —

здесь!

Поэт,

балтиец,

просто мой ровесник…

Ровесник!

В биографиях у нас

Есть общее.

Я сравнивал невольно:

Рыбацкий пирс,

просмоленный баркас,

Кронштадт и море,

«Красный треугольник».

Я мог в бою…

Вот так же,

как и ты…

Но опоздал

на два десятилетья…

Нева уходит в Балтику…

Мосты

соединяют руки на рассвете.

Над городом большая тишина.

Её разрывы бомб не потревожат.

Тот незнакомый парень

у окна —

Твой сын,

твой взрослый мальчик,

твой Сережа.

Твоей жены рабочий кабинет…

Стол среди книг,

как над волнами шлюпка.

Твой лейтенантский молодой

портрет.

И на столе прокуренная

трубка.

Ты здесь.

Ты ненадолго вышел…

Да!

Вот, отворяясь, заскрипели двери…

Вода и время…

Время и вода…

Но ты войдёшь, и этому поверят.

Ю. Оболенцев

 

Поэту-балтийцу Юрию Инге

Иду твоей дорогой фронтовой,

Перебирая давние страницы.

Открылось море,

Зашумел прибой,

Взлетели ввысь неведомые птицы.

 

Но нет, не их ловил твой зоркий взгляд,

Хотя они в душе твоей запели.

Ты видел стаи катеров и яхт,

Бушлаты, бескозырки и шинели.

 

Твои дороги были не легки

И с каждым годом становились круче.

И волнами навстречу шли стихи,

О берег бились, о сердца, о тучи.

 

И столько силы и такой в них свет,

Что вот сейчас чуть тронешь их рукою,

И небо вспыхнет заревом ракет,

И бомбы засвистят над головою.

 

Всё прошлое…

А ты сквозь долгий бой

Прищуренными серыми глазами,

Я знаю, видел Родину такой,

Какой она предстала перед нами.

 

…На берегах — вечерние огни.

Застыло море тёмною громадой.

Вот выплыли, сверкая корабли

из Таллина на встречу с Ленинградом.

 

Упругий лад твоих стихов морских

Вошёл в наш день волной прибойной.

Идёт поэт — живой среди живых —

Стремительный, весёлый, беспокойный.

Т. Зрянина

 

28 августа 1941

Вечерние лучи во мгле

растаяли

и канули в ночную

тишину.

От зарева пылающего

Таллина

кровавый свет ложился

на волну.

Какая ночь! Ни огонька,

ни признака.

Кромешный мрак.

И зарево вдали

И в этой тьме безмолвные,

как призраки,

из Таллина отплыли корабли.

Какая ночь! Путь мерили

секундою,

шли на прорыв корабль

за кораблём.

и где-то между Локсою

и Кундою

Взорвалось море громом

и огнём…

…Так говорят — студеною

порою

выходят камни ночью из земли.

Нет, не на дне морском,

не под водою

погребены герои-корабли.

В суровый час они

волною взмыли,

Зажглись на них

сигнальные огни

И каменною памятью застыли

У траверза громады-валуны.

И так стоят. Навечно. Взвод за взводом —

Воскресшие балтийцы-моряки.

У Юминда проходят теплоходы.

Спокойно море. Ярки маяки.

Т. Зрянина

 

Юрию Инге

Двадцатого века начало —

Канун потрясений и бед.

И время то люльку качало —

В ней будущий Стрельны поэт.

Сквозь сердце пронёс Юрий Инге

Разруху и голода зной,

Жестокие битвы на ринге

Последних, отчаянных войн.

 

Казалось бы, десятилетий

Не счесть с той поры роковой,

Но помним о славном поэте,

Накрытым балтийской волной.

Талантлив, красив и бесстрашен,

Впечатан он в матрицу лет.

И думаю, памятью нашей,

Наверно, доволен поэт.

В. Прасолов

 

Его стихи живут

В тот год, когда судьба страны

Решалась на кровавом ринге,

Погиб в бою, в огне войны

Поэт и воин Юрий Инге.

 

Любил он голубой простор

И город вечной флотской славы,

Над рейдом склянок разговор,

Строй миноносцев величавый.

 

Он здесь бродил по мостовым,

По тихим улицам Кронштадта.

Здесь стал собратом боевым

Парней в тельняшках и бушлатах.

 

Он в поэтических строках

Громил врагов своим талантом.

Бил их с оружием в руках,

Когда в атаку шел с десантом.

 

С победой, выйдя из огня,

В каюте тесной, до рассвета,

Писал он о героях дня

В блокнот заветный и в газету.

 

Писал о тех, кто побеждал

Врагов страны в смертельном споре,

О тех, кто безутешно ждал,

О тех, кто не вернулся с моря.

 

А в базе, не успев вздремнуть,

Кой-как устроившись неловко.

Он снова собирался в путь,

В Пубалте получив путёвку.

 

В морском бою погиб поэт.

А мир опять в военных сборах!

Мы чтим погибшего завет,

И бережём, как прежде порох.

А. Круковский

 

Памяти поэта Юрия Инге

Его стихи, как золотинки,

Сверкнули нам сквозь толщу лет.

Сюда собрал нас Юрий Инге —

Герой балтийский и поэт.

 

Над Стрельной кружатся снежинки,

В музей стекается народ.

Наш голос слышит Юрий Инге,

Он с нами здесь, он здесь живет.

 

Его талант поэтам дорог.

Сегодня мы гордимся им.

Его стихов зажженный порох,

Как память, нам необходим.

 

Пусть дружба будет нераздельной,

Для добрых встреч преграды нет.

Снежинки кружатся над Стрельной,

И с неба льется теплый свет.

Л. Нефедова

 

Светлой памяти поэта Юрия Инге

Загораются звёзды над Стрельной.

Тихий Свет. Всепрощающий Свет.

Это время любви запредельной,

Здесь любил и прощался поэт.

 

Довоенный мотив обозначим:

Здесь поэт понял суть тишины,

Пролетарским дыханьем горячим

Обжигая ладони жены.

 

В неоконченной вахтенной книге —

Книге чести, надежды, труда —

Был отчаянно прав Юрий Инге,

Что его не отпустит вода.

 

Но, затянутый вихрем глубинным,

Не успев пересилить врагов,

Он остался родным и любимым,

Не желавшим чужих берегов.

 

Невесомой палитрой пастельной

Мир представлен весенний, живой…

Загораются звёзды над Стрельной…

Загораются над головой.

К. Козлов

 

* * *

Юрию Инге

 

Его звезда — Альдебаран,

Что ярче многих звёзд сияет.

Талант ему был свыше дан

И удивлять нас продолжает.

 

И дни, и ночи без числа

Провёл он в творческом горенье.

Судьба вперёд его вела

Через ошибки и сомненья.

 

И новый мир предвосхищал

Без войн, где ждёт лишь созиданье.

Год сорок первый оборвал

Все эти смелые мечтанья.

 

В тот вечер роковой снаряд

Пробил броню «Вольдемараса».

Последний вздох, последний взгляд

И жизнь короткая угасла.

 

Его мы не забыли, нет!

Сквозь череду десятилетий

Живёт по-прежнему поэт —

Альдебаран на небе светит.

О. Родигин

 

Юрию Инге

Моряк, поэт,

товарищ Инге,

Погиб в бою,

Отчизну защищая.

Родился в Стрельне он,

Мы здесь его и вспоминаем.

 

Моряк, поэт, товарищ Инге!

Бегут стремительно года,

Нас сменят поколенья,

Но и они придут сюда.

Н. Акимова

 

Юрий Инге

Поэт писал, любил, трудился

России — Родине служил,

С врагом жестоким на смерть бился

И в море голову сложил.

 

Пал, как подстреленная птица,

Как белокрылый альбатрос,

Но глас поэта сохранился

В раскатах петербургских гроз.

А. Пугаченков

 

Могила неизвестного матроса

Моряку, поэту Юрию Инге

 

Балтийское море.

Маркизова лужа.

Простреленный Финский

залив.

О, как был нам нужен,

О, как был нам нужен,

Клочок нашей милой земли.

 

И сломленный надвое

вражьей торпедой,

К нему б «Вольдемарас»

пришёл.

Кто знает, когда мы дойдём

до победы;

А он бы здесь гавань обрёл.

 

Над ним трепетало бы

знамя восхода.

И птицы в полёте цвели…

Тут люди ходили

октябрьской породы.

Здесь гибнут теперь корабли.

Здесь друг мой погиб.

Это было мгновенно.

И всё же успел прокричать:

— Товарищи, чести своей

не изменим!

— Товарищи, женщин спасать!

 

А вихри огня

Смыло разом волнами.

И море упрятало всех.

Но долго закат нёс багровое

знамя,

Как будто он был человек.

 

И эту могилу —

Матроса и сына —

Балтийское море хранит.

И если вглядишься,

Вглядишься в глубины —

Там вечное пламя горит.

Исаак Трайнин

 

Последний поход «Вольдемараса»

Я знаю цену ожиданью,

Когда кипит война

И каждый миг крадёт

свиданья

То небо, то волна.

Где ты, где ходит «Вольдемарас»?

Тебя завёл куда?

Нет! Нет! К вам смертью

не подкралась

Балтийская вода!

И ждёт тебя жена. И верит,

Что ты придёшь. Придёшь.

Ревут и рыщут волны-звери,

А ты один плывёшь. —

Кронштадт к тебе на помощь

вышел.

Кронштадт тебя найдёт. —

— А сердце как?

— А сердце дышит.

И ты вперёд.

Вперёд…

Закат ушел…

И предрассветье…

И ты совсем без сил.

Но берег вдруг тебя заметил.

И тотчас рядом был. —

И счастлива жена,

Хоть весь ты

Истерзан.

Ты — живой!..

Как хорошо б иметь

известье,

Что нет исчезнувших без

вести —

Вернулись

все

домой.

Исаак Трайнин

 

Памяти ленинградского поэта Юрия Инге,

уроженца п. Стрельна.

Погиб в Таллинском переходе в 1941 году

 

1.

Поэт — невольный предсказатель

Своей судьбы, судьбы страны…

Он в прошлом — истины искатель,

А в настоящем — видит сны.

 

Не удивишь его житейской,

От нас укрытой пеленой,

Когда троянской иль ахейской

Жизнь завершается войной.

 

2.

«Я нашёл на улице подкову

И повесил дома на стене…»

                              Юрий Инге

 

На счастье ли нашёл подкову,

Её повесил на стене?

Найдёшь ли в ней себе опору,

Когда весь мир горит в войне?

 

Война в твоём и в каждом доме.

Хозяйкой властной смерть царит,

К твоей защитнице — подкове —

Холодный взгляд не обратит.

 

Подкова, видно, не на месте —

Её над входом бы прибить,

Чтоб вырос шанс — один на двести —

И смог бы смерть остановить.

 

3.

«Поднимал дикорастущий вереск —

Грозный стяг возмездия и гнева…»

Юрий Инге

 

Я — вереск. Я цветок войны.

Цветок войны — лиловый, жёсткий.

Обожжены, обнажены

Прозрачны нервы в правде хлёсткой.

 

Цвету в пустыне, без воды,

Цвету, всегда молю о мире,

Чтоб божьи внуки, их труды

Не стали вновь мишенью в тире.

……………………………………

Придёт ли к нам когда прозренье?..

Чтоб страхи, как дурные сны,

Исчезли с нашим пробужденьем,

С приходом — нежности волны.

 

4.

Я — вереск, точный индикатор

Любой земной нечистоты.

Защитник и мистификатор

И охранитель красоты.

 

И можжевеловою веткой

Спасаю лес и двор, и дом,

И гибну первым я нередко

Под стронциевым топором.

Диана Радес

 

* * *

Памяти поэта Юрия Инге

 

Свечение великого поэта

Живет в народе годы и века,

И этим светом Родина согрета,

Омыта словом чудо-родника.

 

Он чародей. Коснётся идеала,

Коснется словом Бога и цветка,

И радость жизни под его началом

Растёт, пусть чуть заметно, пусть слегка.

 

И лечит страхи и унынье, и изъяны,

Гармонией врачует жизни строй.

И нежностью лавандово и пряно

Привносит в души счастье и покой.

Диана Радес

 

Посвящение Юрию Инге

Здесь, «на горе у каменного зданья»

Бродил другой прославленный поэт,

Но гибелью спасён от многих бед

Российского второго увяданья…

 

Судьба не довела до испытанья

За веру пострадать на склоне лет,

Поддерживая доблесть эполет,

Но слава уготовила преданья!

 

О, твой сонет звучит всё горячей

Сквозь время угасания речей,

 

Когда в тиши теней большого парка

Встречаешь «птичье пение в кустах,

Второступенку с лентой в волосах»,

Но «в сумерках, в которых пел Петрарка»…

И. Сахарюк

 

Юрию Инге

Ты писал

неистово

и точно,

И стоит твой стих

Легко и прочно,

Навсегда

по-юношески

нов.

Не снимая

старого бушлата,

Ты живёшь —

навеки невредим

На просторной улице

Кронштадта,

Осенённой именем твоим.

Теодор Стеркин

 

Балтийская волна

Балтийцу Ю. Инге

 

…Сказали мне — здесь много мелей,

Здесь камни режут днище кораблю…

А я в ответ: не всё мы спели,

Пока мы живы, я её люблю —

 

Волну балтийскую, свинцового разлива,

Люблю в тумане сизом острова,

И никогда не морщусь я брезгливо…

От брызг и ветра…

Солнца луч…

едва…

При виде первозданных берегов

Форштевень уклоняется от мели…

…Пока живем, мы до конца не спели

Тех самых главных, несказанных слов…

Дышу простором…

Парусник летит…

И ветер ловит, словно поцелуи…

И юных чувств рождественские струи

Вдыхают жизнь в карельский наш гранит… —

 

Прекрасны здесь леса, озера, реки…

…Но песня, от рождения, одна

Как будто бы издревле… и навеки…—

Вся наша жизнь — балтийская волна!

Д. Флакс

 

Улица Инге в Ткварчели

Еще добыче не был начат счёт…

В лесу самшитовом — пьянящий запах гнили...

И город, собственно, на ватмане ещё,

Романтики восторженно чертили.

 

И Лашкендар, божественный ещё,

В огарках свеч стоял в преддверье рая…

А он, поднявши время на плечо,

Слагал поэму о шахтёрском крае.

 

По этой улице не хаживал он, нет…

Косые тропы здесь секли болота.

Но прозорливо вдаль смотрел поэт

И верил — многотрудная работа

 

Пробьёт дороги к угольным пластам,

Взметнёт мосты над безднами ущелий,

Электролинии протянет там,

Где небо синее пронзили пики елей.

 

И сам, сменив перо на обушок,

Врубался в твердь откаточного штрека.

Он днём — в редакции, а ночью шёл

В забой, чтоб славить подвиг человека.

 

Ткварчели создан! Покорён Ходжал!

В горах — разлив немеркнущего света…

И город юный улицу назвал

Именем газетчика-поэта.

В. Ермолаев

 

Юрий Инге — поэт и моряк

Юрий Инге — поэт и моряк!

Мы гордимся, ведь он наш земляк.

ХХI век на дворе,

Но живут стихи на Земле.

 

Помнит Стрельна, и помнит Кронштадт,

И Абхазия, и Ленинград,

В Петербурге семья живет, —

Помнит Юрия Инге народ!

 

Он с портрета глядит, свысока,

Приглашает вести разговор.

Слава балтийцев — она на века, —

Память — жива до сих пор.

Н. Симонова

 

Друзьям по армии

Верю я — земля залечит раны,

Люди позабудут о войне.

Всё равно, погоны капитана

Не дают забыть об этом мне.

Мы сейчас в запасе у отчизны,

Но запас — на то он и запас,

Чтобы запастись любовью к жизни,

Не щадя её в суровый час.

 

И горжусь я, что поэты были

В боевых шеренгах этих дней.

Родины знамён не посрамили

И знамён поэзии своей.

 

И что были мы в любой колонне,

И поэт, влюблённый в Ленинград,

Ранен был в стрелковом батальоне,

Ранен был, но не ушел назад.

 

От земель родимых ленинградских

До Маньчжурии — во все концы, —

Не было в те дни поэтов штатских,

Были только армии бойцы!

 

Встанем же, товарищи, темнея,

Головы наклоним в этот час,

Лебедева вспомним Алексея,

Троицкого, павшего за нас.

 

Пусть в часы величия и славы

Вместе с нами выйдет на парад

Канторович,

павший у заставы,

Инге,

не вернувшийся назад.

 

Пусть по славной воинской привычке,

Как тому учила нас страна,

Мы на каждой нашей перекличке

Будем повторять их имена.

Е. Рывина

 

ХХ век. Всевышняя переписка

Юрия Инге с Еленой Вечтомовой.

 

Юрий — Елене

 

По приказу Божественной Тройни

В коммунальные двери стучу:

— Что случилось, родная?.. Открой мне!

Я от смерти тебя отлучу.

 

Пусть со временем гаснет прическа,

Ты на танцах со мной не грусти, —

Школьный вальс довоенный — «Берёзка»,

Мы освоим, на Млечном пути.

 

На подмостках второго спряжения

Образумит грамматикой нас

Однокомнатный член предложенья,

Подлежащий отправке на Марс,

 

Там, барахтаясь в звездном сиропе,

Нам с тобою, теперь никогда,

Ни в тайге, ни в центральной Европе,

Не откликнется площадь Труда.

 

Но, в чердачном окне окоема,

Ты булыжной тоской не размажь,

Вертикальное счастье подъёма

В коммуналку, на пятый этаж,

 

Где, сплетаясь в блокадном полёте

И на свадьбе вкусив поросят,

Безлошадные дяди и тети

Нам бессмертья с тобой не простят.

 

Елена — Юрию

 

— Где летишь ты? Вдоль реки Фонтанки?

…Или, плача в звездном корабле,

На истлевшем межпланетном бланке

Проклинаешь реплики Рабле,

 

Чтоб в тисках космического бренда

Не сгущала в мае вечера

Тронутая проседью легенда

О любви, растраченной вчера.

 

Вот он — город — на твоей ладони

Примостился, рострами томим,

Где рыдают бронзовые кони,

Восхищаясь мужеством твоим.

 

Мы ж с тобой до свадьбы не услышим,

Как, сбежав от невского дождя,

Наше время шастает по крышам,

Будущее с прошлым разведя.

 

И пускай потусторонней ртутью

Мерит мне здоровье терапевт,

Наше счастье не смогу вернуть я

Даже через тридцать тысяч лет,

 

Потому что в коммунальной драке

Мы соседей вздумали учить

И своё свидетельство о браке

Не смогли при жизни получить.

 

Юрий — Елене

 

— Возвращайся, ростральная фея,

Подари мне блокадный рассвет,

На котором моя портупея

Сохранила трагический след.

 

Старый снимок расщедрится сходу,

Чтоб из времени вытряхнуть стресс.

Нам синоптик подарит погоду,

А Москва — транссибирский экспресс.

 

Серебро в грановитой породе

Станет ближе космической мгле,

Ведь недаром настурция бродит

По давно расселенной Земле.

 

Лимузин гарантирует встречу,

Звездолет — персональную ночь,

Где врачи приготовят нам лечо,

Если скальпель не сможет помочь.

 

Вот бы вновь отыскать киноленту

Где победно ликуют друзья, —

Ту, что даже назло президенту,

Предъявить на таможне нельзя;

 

Там, где с властною силой в обнимку,

Тормознув нас движеньем руки,

Спросят: «Как вы сошли с фотоснимка,

Исторической лжи вопреки?»

А. Романов

 

Сокол

Это ты такой высокий ―

Небо прямо над тобой,

Свет мой, сокол ясноокий,

Обернувшийся судьбой.

 

Ты на сокола похожий,

Мне легко тебя любить.

При тебе и ночь не может

В Ленинграде наступить.

 

Закрывают окна, двери,

Всё напрасно ― бьют лучи…

Кто поверит? Кто проверит?

Это ты идёшь в ночи.

 

По Исакиевской ходим,

По каналам, вдоль Невы.

При серебряной погоде

Дремлют каменные львы.

 

Корабли сторожевые,

Рыболовы над Невой,

Звёзды меркнут ― неживые ―

Над твоею головой.

 

Их затмило глаз сиянье,

Цвет серебряный волос.

Не придумаю названья

Я тому, что враз сбылось,

Что в сердцах отозвалось.

 

Не в догадку ленинградцам ―

Разлучили бы давно:

Стоит нам с тобой расстаться

Станет сразу же темно.

Е. Вечтомова

 

* * *

Ясноглазый, радостный, лукавый,

Даже задохнувшись сгоряча,

Ветром моря, дуновеньем славы —

Кто ты? — входишь сразу, не стучась.

 

Все равно тебе, что ночь, что поздно,

Что метет на улице метель, —

И сияет в крупных снежных звёздах

Черная балтийская шинель.

 

Настежь дверь. Морозный воздух.

Свет за окнами погас.

Но ещё сияют звёзды

То ли снега, то ли глаз.

Е. Вечтомова

 

* * *

Взгляд усталых глаз не забываю,

Помню каждую черту лица.

Ничего беречь не успевая,

Мы не ждали близкого конца.

 

Все друзья распахивали двери,

Звали, пели в праздничном дому.

Целый мир не мог тогда не верить

Счастью твоему и моему.

 

Я его теряла, не жалела.

Нет, оно цветения полно.

Разве это я смеялась, пела?

Это пело — дерзкое — оно.

 

И прошло.

Но как бы ни остыло

То, чему назначено сгореть,

Всё равно, уж если счастье было,

Так оно не может умереть.

Е. Вечтомова

 

Разлука

Мне в друзья набивались разные,

Но пришёлся один из ста.

Я высокого, сероглазого

Отыскала себе под стать…

 

Стол накрыт. Приходи обедать.

Не успеешь руку пожать, —

От весёлого непоседы

Только пыль завилась по следу,

Успевай его провожать!

 

Только слюбится, только стерпится,

Как тебе уезжать опять, —

Изменять земли самый цвет лица,

Поворачивать реки вспять.

 

Заглянули соседи — морщатся,

Говорят: моё дело — табак!

Вот опять остаётся спорщица,

Не потатчица на бобах.

 

Вот июль все дороги выжег,

Ленинградская ночь бела,

Говорят всё слышней, всё ближе

Про тебя и твои дела:

 

Как земля тверда раскалённая,

Как буры пробирает дрожь,

Как идёт за тобой зелёная

Несговорчивая молодёжь.

 

Принесут языком условным,

Чтоб в бессонных ночах гадать,

Второпях искажённое слово

Телеграфные провода.

 

Всё не ладится, всё не терпится,

Вот твой поезд гремит на мосту.

Как не сдаться мне — привереднице,

Как не кинуться мне на стук!

Е. Вечтомова

 

* * *

Куда ни кинешься — твоей любви защита,

Любви настойчивой неистребимый след.

Широкий свет — окно тобой раскрыто.

Ты хлеб нарезал… Но тебя ведь нет!

 

Над каждою прочитанной страницей

Всех наших споров движется прибой.

И если мне хоть что-нибудь приснится,

То даже сны отмечены тобой.

Е. Вечтомова

 

* * *

И месяц был над головой,

Как в восемнадцать лет.

И автоматчик постовой

Нам усмехнулся вслед.

 

И через город весь — пешком,

Не замечать мороз,

Смотреть — как порошит снежком,

Как ветер вдруг до слёз…

 

Не знать, куда с тобой идём,

Увидеть край земли,

Где только мы с тобой вдвоём,

Нева и корабли.

 

Пусть рассекут прожектора

Клинками облака.

…Нет, это было не вчера,

Не в давние века,

 

Но в самом деле, но — сейчас,

Для каждого из нас

Такая нежность губ и глаз

Сегодня. В первый раз.

Е. Вечтомова

 

* * *

Был бродяга друг мой, непоседа,

Будорага, неуютный друг.

По едва оставленному следу

Я бы мир весь обошла вокруг.

 

Я бы не устала, не присела

И пожаловаться не смогла.

Я бы знала — есть на свете дело,

Большее, чем все мои дела.

 

Я его найду, других теряя,

Не могу такого потерять.

Неуживчивая пусть и злая,

Буду врозь до гроба вековать.

 

Только знать, не повторяя дважды,

Чтоб законом непреложным счесть,

Чтоб в пути не умереть от жажды —

Ты далёко, но ты дышишь, есть!

 

Ничего я не нашла такого,

Что за эту встречу не отдам.

Всё напрасно. Нет живого слова.

Ты мне не ответишь никогда.

Е. Вечтомова

 

* * *

Я и глаз ещё не открою,

А с черемухой и весной

Ты склоняешься к изголовью —

Так и кажется: ты со мной.

 

Мне в разлуке с пути не сбиться.

Дружбы слово — как знак родной.

И в секрете ночном на границе

Всё мне думалось: ты со мной.

 

Всё казалось, что сделала мало.

Всё мне слышалось: «Лучше пой!»

Что ни делала, ни начинала,

Всё казалось, что ты со мной.

 

Вместе в чёрном дыму пожарищ,

Вместе — роздых, и вместе — бой,

Беспокойный мой друг, мой товарищ,

Всё казалось, что ты со мной.

 

Нет тебя. И огнём, и дымом

Скрыт на Балтике лёгкий след.

Как мне жить, если неистребимо,

Невозвратно, непоправимо

Навсегда и навеки — нет!

Е. Вечтомова

 

Твой сын

Ну как же сыну рассказать

Мне о твоей судьбе?

Ну как мальчишке помешать

Завидовать тебе?

 

Я так скажу: «Сильней земли

Твой прадед флот любил.

Он лоцман был. И корабли

На Балтике водил.

 

Он спит на дне морском.

И дед

Твой также был моряк.

Его не сберегли нам, нет,

Ни шторм, ни штиль, ни мрак».

 

Скажу: «На Балтике погиб

Отец за край родной,

И все, кто знать его могли б,

Твердят, что он — герой.

 

А потому — на берегу

Со мной ты должен быть.

И я тебя поберегу,

Чтоб море смог забыть».

 

Не знаю, правду или ложь

Сказать ему трудней.

А сын… — он на тебя похож, —

Что он ответит мне?

Е. Вечтомова

 

Колыбельная

Будешь в жизни ты похож

На Сергея Кирова.

Юрий Инге

 

Морячонок!

Сын мой милый,

Надо жить и жить!

Не игра в войну, не сказки,

Но сквозь кровь, сраженья, дым

Жив и невредим.

Имя Кирова с тобою,

Как залог побед, Сергей,

Рано ты привыкнешь к бою,

К грому батарей.

 

Вырастай, чтобы мы не даром

За тебя в боях вели

Танки наши сквозь пожары,

Минным полем — корабли.

Друг мой, сын мой, мне не спится,

Хоть рассвет сегодня тих.

Вот мне выпало сразиться

Нынче за двоих.

 

Чтоб ты вырос гордым, умным,

Чтобы жить друзья могли,

Твой отец — поэт и штурман —

Год назад погиб.

 

Оттого и голос глуше,

Твёрже, чем хотела б я,

Спи, единственный, не слушай.

Спи, любовь моя.

Е. Вечтомова

 

Ужасная война

Посвящается прадеду, Юрию Инге

 

Родился он на море синем,

Учился юнгой быть он сильным,

Учился корабли водить,

Сумел отвагу он родить.

 

И в бой пошёл на страшную войну.

И встретил смело бурную волну.

Он всех спасал, не дрогнув сердцем.

Но сам погиб героем вместе с кораблём.

Люба Мячина (Инге-Вечтомова), 8 лет

 

Посвящение Юрию Инге, прадеду

Я правнук прадеда-поэта.

Он сочинял стихи в газеты,

И радость он вселял в людей.

А им являлось множество идей,

И люди жили, голодали,

Но всё же, побеждали

 

И победили, мир настал!

Но он погиб, поэт-балтиец,

Погиб он в молодости лет.

В руке винтовку он держал,

На палубе стихи читал,

С Балтийским Флотом воевал!

Аня Мячина (Инге-Вечтомова), 10 лет

 

Луч

Посвящено прадеду Инге

 

На море штиль, вода спокойна,

И в небе, словно шпиль,

Луч солнца вольно

Вонзившись в облако, прорвал

Все облака и тучи,

Упал он в море в мýке,

Пронзив насквозь пучину вод,

 

Он потерялся, словно бот

Во шторме наших вод.

 

Он утонул, погиб, убит!

Как веки здесь назад

Сражались флибустьеры,

Не потеряв ни грамма веры,

В победу верил даже луч,

Но утонул в пучине туч,

Он утонул, погиб, убит!

Юрий Мячин (Инге-Вечтомов), 14 лет

 

Воспоминания о поэте:

 

Елена Вечтомова: Балтика была его жизнью: Эссе, рассказывающее о жизни и творчестве поэта

Из книги Инге Ю., Вечтомова Е. «Счастью твоему и моему…»: стихотворения: к 115-летию со дня рождения Юрия Инге», 2020.

«С тех пор, как появилась первая улица, носящая имя Юрия Инге, в Кронштадте, я мечтала жить на ней. Не посетить, не выступать на празднике, просто хотелось мне жить тут, получать письма и писать самой, указывая обратный адрес. Так и получилось. Правда, не в Кронштадте. Но об этом позже... Передо мной мраморная доска на угловом доме: «Инге Юрий Алексеевич. 1905-1941. Поэт и моряк. Он воспевал море и погиб в море во время героического перехода наших кораблей из Таллина на защиту Ленинграда 28 августа 1941 года. Балтика была его жизнью. Родина его не забудет». Его жизнь — жизнь потомственного моряка действительно была связана с морем, с Кронштадтом, где до сих пор на торжественных собраниях читают его стихи:

 

Над волнами залива седыми,

Не боясь ни боев, ни блокад,

Ты несешь свое славное имя,

Прибалтийская крепость — Кронштадт.

 

В час, когда, обрывая причалы,

Пронеслась боевая гроза,

Ты на выстрел двумя отвечала,

Смерти глядя в пустые глаза.

 

Мы потомкам в наследство откажем

Эти грозные были, Кронштадт,

За отвагу твоих экипажей,

Никогда не ступавших назад.

 

После гибели Юрия прошло столько лет, сколько он всего прожил на свете — 35. Сейчас ему было бы 70. В это трудно поверить. Я до сих пор не могу представить себе, что его действительно нет.

Мы были очень разными. Когда мы поженились, одинаковым у нас был только цвет глаз и цвет волос. Но мы с полувзгляда, не то, что с полуслова, понимали друг друга. Думали одинаково, требовательны к себе были одинаково. А встречались всегда так, словно не виделись год. Не могли наговориться. С гибелью Юрия исчезла какая-то часть меня. Всем потерявшим в проклятой войне самых близких, самых дорогих, нужно было жить за двоих. Много лет спустя родилось движение «за себя и за того парня». Оно стало нашими буднями, а будни войны и блокады были высоки. Растили детей. Были мамами и папами. Завершали и продолжали дела ушедших, работали над их книгами. Вообще трудились, стремясь не посрамить имени ленинградцев. Громких слов не говорили, но, обращаясь к Родине, обещали.

Не отступать, не сдаваться,

Быть верной тебе за двоих.

И, наконец, просто для себя, оставались в атмосфере нашей общей жизни, их жизни. Иначе... просто невозможно было иначе.

Особенно все это вспоминается после юбилея Юрия Инге, отмеченного в разных городах и республиках, где он работал. Из Эстонии и Ангарска, из Пензенской области и из Перми приходили письма о вечерах, радио- и телепередачах о нем, о новых дружинах его имени. Поэт и журналист, моряк и историк, Инге был нужен своей стране. В геологической партии Урала искал место для будущей Камской ГЭС, он работал коллектором. В горных поселках Кавказа, в пустыне, на озере Селигер, на Балхаше — всюду он был нужен. Перелистываю книги его стихов. Вот после работы на Урале он пишет в поэме «Листопад»:

...посинев, как вздувшаяся жила,

Река пыталась вдруг остекленеть.

В курной избе старуха ворожила,

И выходил из логова медведь.

 

Рычала Кама. Дальше, за изгибом,

Был ясный мир, нам недоступный, — там

Лохматый дым метался над Турксибом,

Балтийский шторм грозился маякам.

Я бил киркою мертвую породу...

 

Стихотворение «Странствие» хорошо передает страстную тягу Юрия к познанию и участию в делах своего народа:

 

В незапамятное утро

Я услышал хор пернатых

За отрогами Урала,

Где весною птичий слет.

Золотыми косяками

Шел сазан на перекатах,

Дед с тяжелого баркаса

В речке ставил перемет.

 

Он сказал мне: «Оставайся,

Дорогой товарищ, с нами.

У земли пшеницы хватит,

Рыбой хвалится вода.

Край наш светлый и богатый,

Корабли плывут по Каме...»

 

Я послушал и остался,

Но солгал, что навсегда...

 

И дальше, после рассказа об Астрахани, о Донбассе и Дагестане:

 

А когда настало время

Мне на север возвращаться,

Я не знал, куда же ехать

С этих розовых полей?..

 

Люди все меня встречали

Как друзья и домочадцы,

И везде я видел счастье

Славной родины своей.

 

Нынче, проходя на теплоходе по Каме мимо тихой и красивой Хохловки, где почти ничего не изменилось с тридцатых годов, я всегда стою на палубе, как бы молча отдаю салют: здесь работала наша геологическая разведка... Инге писал о Кавказе, о строителях ЗАГЭСа, об очемчирских виноградарях, о «свистящих, как сабля, буквах» абхазского языка. О горняках рассказал Инге, потому что работал в газете Ткварчелстроя. Теперь там молодой город Ткварчели, и в нем есть улица Юрия Инге. Но снова и снова возвращался Инге к Ленинграду, вернее он никогда не расставался с ним. Писал о героях гражданской войны:

 

Полушубок, застегнутый наспех,

Нарезной карабин у плеча.

Вот таким он пришел из-за Нарвских

Охранять кабинет Ильича.

 

Юрий первый написал поэму о Васе Алексееве — «Биография большевика». Образ С. М. Кирова, Кронштадт, моряки, зима в городе Пушкине, Хибины, Петровский проект Волго-Дона — все это в его стихах. Все эти дороги мне известны. И о разных встречах на этих дорогах вспоминали друзья Юрия на юбилейном вечере в Доме писателя имени Маяковского 15 января 1976 года. Люди говорили о человеке, который остался нужным своему народу, — веселом, невероятно трудолюбивом, красивом, не досказавшем всего, что мог сказать, и тем не менее успевшем создать за десять лет писательского труда поразительно много: книги стихов, несколько больших исторических повестей о рабочем классе и моряках, трагедию «Жан-Поль Марат», рассказы, очерки, а во фронтовых газетах — корреспонденции, сатирические стихи и подписи к рисункам.

Об этом говорили ленинградцы и приехавшие гости из других городов. Тогда я вспомнила, как, приглашенная абхазскими журналистами и шахтерами, привезла в Ткварчели кронштадтские каштаны. Не знаю, привились ли они там, но ткварчельцы проявили не только знаменитое кавказское гостеприимство, но и чуткость. Поселили меня в одном из домов на улице Юрия Инге, зеленой и веселой: там находится школа и в ней пионерский отряд его имени.

Все было новым. Город в горах. Мы когда-то жили здесь в поселке Акармара. Слушали вечный лепет множества родников, низвергающихся со снеговых вершин. В тридцатых годах Юрий здесь больше бывал под землей, чем на земле: строилась первая шахта! Теперь в молодом городе Инге, как первый его журналист, зачислен навечно сотрудником редакции. Его стихи, фотографии находятся в местном музее. Живя на улице Юрия Инге, я получала телеграммы, письма и в своих ответах указывала обратный адрес. Бродила по городу, поднималась в горы. И думала о том, как все эти места хорошо знал Инге. Да, его помнят многие. В Нарве меня пригласили на вечер ребята школы № 8: они собирают материалы о людях, воевавших на эстонской земле. На этом вечере, посвященном памяти Инге, поднялся с места тоненький юноша и сказал: «Я родился в Ткварчели. Я жил на улице Юрия Инге». Юноша рассказал, что теперь в Ткварчели уже восемь шахт, что ткварчельцы чтят поэта, знают его стихи. Меня попросили: «Расскажите, просим вас, побольше о нашем земляке!»

Юрий — коренной ленинградец, он родился в пригороде Ленинграда — Стрельне. О многих фактах его жизни вспомнила я. Приводила и высказывания тех, кто хорошо его знал и помнил. Один из них — друг Юриного детства Алексей Кузнецов, выросший с ним в Стрельне, так же, как и он, работавший на заводе «Красный треугольник». Кузнецов вспоминал: «Читая стихи его и о нем, узнавая о его огромной работе и героической гибели, я с трудом мог представить себе, что это тот самый Юра...»

Леша Кузнецов писал стихи, рисовал. Вместе с Юрой он путешествовал в подземельях Константиновского дворца, искал клады. Подростками ходили они в море на лодке. Играли в струнном оркестре Дома культуры. Там же занимались в драмкружке. В годы войны Леша исчез, и я думала, что он погиб. Но вот года два назад раздался телефонный звонок из редакции «Ленинградской правды». Мне сообщили, что получили письмо с вопросом: как найти родных Инге? Чем дальше я слушала, тем больше волновалась, а когда мне прочитали: «Мы оба работали на «Красном треугольнике», Юрию я показывал первые свои стихи», уже почти не сомневалась:

— Подпись! Подпись!

— Алексей Федорович...

— Кузнецов? — перебила я.

— Кузнецов!

Конечно, тот самый Леша. Леша жив! И вот слышу его голос. Мы условливаемся встретиться и едем в Стрельну. Оказывается, жена Лёши Галина тоже немного знала Юру.

— Война! — говорит Алексей Федорович. — Я ведь теперь инвалид.

После тяжелого ранения он остался без руки. Когда мы выступали перед читателями, перед школьниками дружины Инге, Леша с удивлением слушал о причинах, по которым Юрий ушел с завода в двадцать три года: «Вы передали в музей завода его инвалидную книжку? Представить себе не могу! Ни слова он не говорил о болезни. Я думал, что уходит просто потому, что стал профессиональным писателем». Значит, даже лучшему другу Юрий не жаловался. Балтика была его жизнью.

— Ну и сила воли! — говорит Леша. — Потому и смог преодолеть болезнь. Он совершенно прав, да и медицина наша существует не зря.

Казалось бы, что можно узнать нового о человеке, ушедшем от нас 35 лет назад? А вот узнаёшь. То в стихах, посвященных ему, в которых автор спорит с ним и признает себя побежденным, как Борис Слуцкий, то на вечере, где Всеволод Азаров рассказывает о том, что Музей Маяковского в Москве взял на вечное хранение сатирические плакаты Инге и Азарова с рисунками Л. Самойлова «Бьём!». И я стараюсь рассказывать об Инге тем, кто не видел его, читаю его стихи:

 

Сколько раз вдыхал я горький запах

Камышовых бухт Ораниенбаума,

Слышал скрип соснового шлагбаума,

Скрежетанье якорей трехлапых.

 

До конца осенних навигаций

Пароход будил меня сиреной,

Волны бились радужною пеной

Так, что к ним хотелось прикасаться...

 

Стрельна была и осталась городом моряков. Всё та же Корабельная сторона, а Юрию хотелось назвать одну из своих книг «Корабельной стороной». Когда его уже не было, эта книга вышла. Так же, как «Вахтенный журнал» и «Золотой век». Только человек, выросший в семье, причастной к морской службе, мог написать о старом корабле: «По отбитой многослойной краске возраст корабля определишь». А вот как определяют жители Корабельной стороны погоду:

 

Если туча струйкой по лазури —

Значит буря ходит стороной,

Небо красно — значит будет буря,

Утро встанет пенистой волной.

 

Много нового узнал бы сегодня Юрий в Стрельне. Новые районы увидел бы он, и на одном из зданий свое имя. Это школа, где есть пионерская дружина имени Юрия Инге. В библиотеку стрельнинского Дома культуры приходят школьники и взрослые, узнают о своем земляке, родившемся на тихой улице возле Волхонского шоссе, на улице, которой уже теперь нет. Для библиотеки скоро построят новое помещение. Когда она переберется туда — тогда получит имя поэта. Сейчас в читальном зале — музей Инге. Там — огромный, почти во всю стену, его портрет. Он увеличен с любительской фотографии. Я снимала Юрия около книжного стеллажа, когда мы жили в Ленинграде, на Подольской, 16, в комнате, которую он получил по распоряжению С. М. Кирова. До того мы мёрзли на чужой даче в Дибунах, в пограничной зоне, и приезжать к нам можно было только по пропуску. Инге писал тогда:

 

Под снегом спят дорожки и газоны,

Седые ели окружили сад,

И чуткой ночью пограничной зоны

Сосновый край Финляндии объят.

 

В последний раз замрут и разойдутся

На полустанке сонном поезда,

И с облака, широкого, как блюдце,

Скользнет на землю легкая звезда.

 

Знакомый путь. Чужие не отыщут

Среди сугробов, сосен и дорог

Обычный признак теплого жилища —

Затепленный тобою огонек.

 

Я раскрываю двери, как страницы...

Ты спишь не слыша, я тебя зову...

Мне захотелось вдруг тебе присниться

И лишь потом возникнуть наяву...

 

Мы были счастливы мёрзнуть и отдавать немудрящие гонорары за этот приют, потому что до того, поженившись, ночевали в редакции журнала «Резец» на столах. Спасибо сердобольному вахтеру, симпатизировавшему веселому поэту и очеркисту. Он запирал нас решетчатой загородкой внизу.

Заведующая стрельнинской библиотекой Людмила Ивановна Смирнова, ее сотрудники с любовью собирают всё, что касается Инге. У них, пожалуй, единственный в своем роде альбом — первый том, второй, начат третий... Работники библиотеки переснимают документы, имитируют телеграммы, пришедшие к юбилеям, собирают воспоминания, устраивают для читателей встречи со всеми людьми, знавшими Инге. На страницах альбома он сначала двухлетний мальчик. Таким он бегал по двору дома, где жила семья Инге — служащего таможни. Дальше — взрослый. Морской офицер. С сыном на руках.

Стихов о нем много: А. Прокофьева, Н. Брауна (о последних минутах Инге на корабле «Валдемарас»), Н. Снегирева, Е. Рывиной, Вс. Азарова, Б. Кежуна, А. Круковского, Т. Зряниной, И. Трайнина, поэтов Абхазии.

Дед Юрия — лоцман, награжденный несколькими медалями «За спасение кораблей». Портрет его висел на стене в квартире Юрия. Он много рассказывал об этом интересном человеке, хотя никогда не видел его. Дед жил в Либаве и там похоронен. Отец был портовым служащим. Сестра Юрия Нина сейчас живет на Дальнем Востоке. Она в юности сдала экзамены и получила звание матроса первого класса — тут же в стрельнинском яхт-клубе, от которого осталась заросшая камышом бухта у завода. Муж ее, офицер, погиб в конце войны. Она живет с сыном и внуками. Я помню, как Нина и Юра замечательно пели вместе. Братишка Витя стремился стать моряком, поступил в радиотехникум, потому что там была морская практика. Он погиб за два года до Отечественной войны в Ленинградском яхт-клубе во время учений. В двадцатых годах вся семья переехала в Ленинград. Юрий заменил младшим отца. Отец умер, когда Юрию было 15 лет. Мать тяжело болела. Новорожденный Витя и семилетняя Нина остались на руках Юры, и он был особенно привязан к Вите. «Брат» было для Юры словом святым и никаких других случайных дружков он так не называл. О брате Инге хорошо сказал:

 

Над ветреным Финским заливом,

Где песни поет молодежь,

Я вижу, каким ты счастливым

На маленькой яхте плывешь.

 

Руками, привыкшими к веслам,

Ты жизнь зажимаешь в кулак...

Как быстро становится взрослым

Семнадцатилетний смельчак!

 

«Послушай, — в соленом просторе

Теченье опасно и зло,

Послушай, — Балтийское море

Немало людей увлекло».

 

Но ты мне не веришь. И, брамсель

Наладив, нагнешься к рулю...

Вот именно это упрямство

В тебе я так сильно люблю.

 

Твой путь по-весеннему светел,

Ты полон отваги и сил...

Я так же тебе бы ответил

И так же, как ты, поступил.

 

Пусть яхта крылатая мчится

Бок о бок с твоею судьбой

И флаги морских экспедиций

Всегда шелестят над тобой...

 

Совсем юным Инге стал главой семьи. Сначала трудился рассыльным в пекарне, потом чернорабочим во дворе «Красного треугольника». Позже — лифтером грузового лифта в цехе, затем получил специальность резинщика. Он рвался к морю, но со здоровьем у него было неблагополучно: слабые легкие. После работы во вредном цехе «Красного треугольника» пошла горлом кровь. По настоянию Жени Егоровой — тогдашнего секретаря парторганизации завода — Юрий стал работать в «конторке», а затем вынужден был уйти с завода. К тому времени он уже регулярно печатался, был секретарем литературной группы «Резец» и готовил первую книгу.

Инге все было интересно в жизни, а жизнь получалась нелегкой. Никому и в голову тогда не приходило, что у него нет высшего образования, так глубоко он знал историю, в особенности историю революций. Эта тема в его творчестве занимает большое место. Постоянным его увлечением была история французской революции. Не случайно последней солидной поэтической вещью, написанной Инге, была трагедия в стихах «Жан-Поль Марат».

Творческое отношение к знаниям, может быть, воспринял он в гимназии, где преподавал Константин Тренев, впоследствии крупный советский драматург. Юрию были нужны знания, он постоянно работал в библиотеке, в архивах. Много читал. Он находился как бы в центре событий. А то, что узнавал, оставалось с ним на всю жизнь.

Однажды он взялся сделать для Ленинградского радио передачу о французской музыкальной комедии и написать для нее русский текст. Считалось, что языков он не знает. Получив перевод, Юрий только головой покачал и засмеялся. Вернул его и сам засел за работу, обложившись словарями. Пьесу перевел. Написал русские стихи. А ведь никогда специально он не изучал языки. Однако он ориентировался и в немецком, и во французском. Рабочий парень, в полной мере хвативший нужды и беды, он был в высоком смысле интеллигентен. И не представлял жизни без участия в делах своего народа.

Одна сотрудница Ленинградского радиокомитета вспоминает Юрия Инге: «Прошло много лет, факты выветрились. Осталось ощущение от общения с хорошим, милым, очень интеллигентным человеком... Он был автором передачи «Салон мадам де Сталь»... Было много его передач. Помню его тонкие черты лица, умные внимательные глаза, доброжелательное отношение к людям, юмор — острить он любил...». А вот что пишет другой работник радиокомитета: «Стихи Юрия Инге нередко исполнялись в художественных передачах, он был желанным автором во многих редакциях радиокомитета. Но, пожалуй, неожиданно даже для самого себя, он стал сотрудничать в редакции музыкальных передач. Я был в ту пору, в середине тридцатых годов, редактором тематических передач, одноактных опер и творчества советских композиторов. Образовательным литературно-музыкальным композициям в те годы придавалось большое значение... Естественно, что редакции радиокомитета искали авторов-энтузиастов, знатоков различных искусств, способных передавать свои знания в увлекательной художественной форме.

И вот во время одной из наших встреч с Юрием Инге мы разговорились. Я в то время проявлял интерес к литературе, музыке и театру Великой французской революции. Поделился этим с Юрием Инге и сразу увидел, как у него загорелись глаза... Я был поражен его широкой осведомленностью в этой области, казалось бы, столь далекой от его прямого творчества.

Наконец, по его предложению мы остановились на тематической передаче под названием «Салон мадам де Сталь». Это отвечало нашему желанию показать столкновение идей и художественных направлений той бурной эпохи... Юрий Инге взял на себя всю литературную часть, а я подбор соответствующей музыки. По ходу дела ему пришлось переводить тексты нескольких песен и арий из сочинений композиторов революции — Лесюэра, Гаво, Мегюля, находить сюжетные и смысловые мотивировки к исполнению инструментальных пьес Госсека и Керубини. Сделано это было с отличным чувством стиля и жанрового своеобразия упомянутых музыкальных произведений. Что же касается литературного сценария, то есть текстовой части, это был прекрасный, интересно построенный очерк, в котором короткие описательные эпизоды сменялись изящными, живыми диалогами, написанными с хорошим драматическим темпераментом. Но важно было и то, что Юрию Инге в этой работе удалось достичь того уровня исторической правды, когда основные персонажи предстали перед радиослушателями живыми людьми своего времени...

В другой работе — над либретто комической оперы Далейрака «Адольф и Клара»... в задачу поэта входило быть не только переводчиком, но и автором совершенно оригинальной пьесы, сюжет которой разрабатывался по контурам вокальных номеров — песен, арий, дуэтов. Юрий Инге мастерски справился с поставленной задачей, и в 1936 или 1937 году по радио прозвучала постановка комической оперы, авторов которой разъединяло или, вернее, объединяло, более полутора столетий.

Такова была культура молодого поэта, позволявшая ему абсолютно органично и глубоко воспринимать все новые и новые запасы знаний и воплощать накопленное в своем творчестве». Виссарион Саянов писал об Инге: «Стихи были о каравеллах, о плавании Колумба, но живая тема современности вторгалась в эти строфы, перегруженные морскими терминами и фамилиями старинных мореплавателей. В упругих ритмах его стихов оживало, казалось, движение морской волны, и сам поэт рисовался мне обязательно моряком... Однажды в редакции «Резца» Дмитрий Исаевич Лаврухин познакомил меня с молодым парнем в косоворотке, и я с удивлением узнал, что это и есть тот самый Инге... Инге был очень красив. Было что-то скандинавское в его облике, в подтянутой стройной фигуре, в очертаниях обветренного лица... Но стоило только в беседе с ним коснуться волнующих его тем — и он становился простым заставским парнем, веселым, даже озорным, очень находчивым в разговоре, умеющим зло высмеять всё плохое, несправедливое в литературе и жизни».

Действительно, Инге был очень принципиальным и честным во всех своих поступках. Непредвзято подходил он к творчеству своих товарищей, никогда не кривил душой и не проявлял дипломатии в оценках. Он очень любил стихи Саянова, и на первых порах Саянов оказывал влияние на его творчество. Не был Инге бодрячком, но ненавидел нытье. Больным никому не показывался.

Юрий любил знакомить меня со своими друзьями. Не со всеми. Были в прошлом, в еще не устоявшейся юности, не только друзья, но и дружки, о некоторых он охотно рассказывал и (всегда прибавлял: «Не буду тебя знакомить с этим прохиндеем». Дальних родственников, в свое время свысока глядевших на его вечно нуждавшуюся семью, не признавал. Исключением была только двоюродная сестра Надя. Познакомил Юрий меня и с Кронидом Ивановым. Они с Юрой и Лешей в Стрельне росли вместе. Кронид — сын врача, талантливый композитор, к сожалению, не стал профессионалом. Он часто говорил, наблюдая наше житье: «Нет, не могу я всё бросить и «сесть на топор» — заняться только музыкой, как ты поэзией».

Ограниченная годность к службе в армии тяготила Инге. Однако настойчивости у него хватало с избытком. Когда была аттестация писателей, он получил майорское звание. С большим трудом добился Юрий переаттестации и стал офицером флота. В финскую кампанию «нестроевой корреспондент» газеты соединения бригады торпедных катеров «Атака» Инге участвовал в морских десантах. Командование отмечало его самоотверженную, отважную работу.

Помню, каким непосредственным человеком был Юрий. Как-то весной ехали мы в трамвае. Увидели девушку, продающую фиалки. Первые! Юрий на ходу спрыгнул с трамвая, купил букетик, догнал трамвай, вскочил на площадку и вручил мне. Всё это было в его духе — порывистость, легкость. Он постоянно увлекал меня в «тематические прогулки». То мы шли к Черной речке на место дуэли Пушкина. До войны это была окраина. Или разыскивали дом Раскольникова. Или Пиковой дамы. Но по большей части это были места не литературные — искали, где была стачка, куда выходили демонстранты, где стояли декабристы, ведь на том месте разросся Александровский сад — у Адмиралтейства. Обсуждали, где собирались демонстранты у Казанского собора. Ездили на Аптекарский остров.

Сыну было несколько месяцев, когда Юрий вдруг брал телефонную трубку и, фантазируя, сообщал мне: «Представь, родители соседского Сашки жалуются, что наш Сережка подрался с их сыном!» Когда Сережа стал ходить, Юрий любил гулять с ним. Приносил его и в редакцию. Ему хотелось стать лучше, безупречней, он как бы чувствовал ответственность перед сыном. Тогда он написал:

 

Когда сынишке стукнет двадцать

(Хочу дожить до этих пор),

Наступит время поругаться

И вольнодумству дать отпор.

 

Мы разойдемся в точках зренья,

И он заявит: «Не поймешь!»

Когда подобным самомненьем

Не обладала молодежь?

 

Я сам, еще не кончив школу,

С отцом чурался рассуждать,

Прочел тайком «Вопросы пола»

И думал: где ему понять!..

 

Однако по иным причинам

Я в этом чванстве вижу рост,

И в неизбежном споре с сыном

Я окажусь и стар и прост.

 

А он, — ну да, умен с излишком

(Пускай, ведь я ему не враг),

И если он, как все мальчишки,

Поспорит, — значит, не дурак.

 

Мы часто спорили с Юрием, но только не по вопросам воспитания. У него я научилась поступать так, чтобы сын никогда не чувствовал, что в нем вся моя жизнь. Даже в блокаду я старалась не дать ему понять, что почти вся еда идет ему, а позже, когда он стал подростком, чтобы не понял, как я боюсь за него, старалась сделать его самостоятельным, отпускала в дальние поездки одного... «Колыбельная», посвященная сыну Сергею, написана была Юрием за три года до рождения мальчика. Поэтому в некоторых изданиях под этими стихами стоят две даты: «1936», когда «Колыбельная» написана, и «1939», когда сын появился на свет.

Самым большим грехом перед Сережей я считала то, что не эвакуировала его из блокадного Ленинграда. И самой большой наградой за все чудовищные испытания в те годы прозвучали слова сына на юбилейном вечере Юрия. Он, как всегда по-отцовски несколько ироничный, сказал: «Я благодарен матери за то, что она не уехала из блокадного Ленинграда и не увезла меня (я ей этого никогда не говорил)... этим я приобщился к судьбе отца и через него к судьбе всего народа (простите за высокие слова), а такое всегда обязывает».

Вот что должен был бы услышать Юрий! Он так хотел, пусть нелегкой, но настоящей судьбы для сына. С Юрием все казалось легко, как будто много времени впереди! Часто он писал по ночам, когда в квартире все затихало. На письменном столе осталась незавершенная работа. Это был первый вариант, написанный от руки. Тогда редко у кого из нас были пишущие машинки. Вверху первой страницы название: «Восстание на «Иоанне Златоусте»«. Около пяти авторских листов. Первая часть повести, с помарками. Написанная увлеченно, как всё, что делал Инге.

Юрий был человеком переднего края. В тридцатые годы, когда М. Горький призвал писателей создавать «биографии рабочего класса» — писать истории фабрик и заводов, Инге вместе со своими товарищами Троицким, Лаврухиным (привлекли и меня) создавал повести на материале истории завода имени Я. М. Свердлова. Работали частенько в холодном помещении парткома, а я часто простужалась. При всей заботливости Юрий не позволял мне манкировать работой, всегда мы ездили на завод вместе.

Он сердцем слушал время, умел предвидеть в своих стихах то, что еще не видел воочию. Пророчески звучало его стихотворение «Порох»:

 

Придет пора — заплесневеет порох,

Исчезнут деньги — зависти исток,

Исчезнут даже люди, для которых

Придуман смертоносный порошок.

 

Наступит день, и мой великий правнук

Закончит дело, начатое мной,

И наших дней торжественную правду

Он назовет последнею войной.

 

Не зная, как на поле битвы горек

Вкус бьющей горлом крови и слюны,

Он подойдет бесстрастно, как историк,

К неповторимым ужасам войны.

 

Наступит день — и труд мой как основа

Понадобится будущим векам,

Я мысль свою, заверстанную в слово,

Как эстафету в беге передам.

 

Двадцатый век идет в военных сборах,

С оружьем мы на рубежах стоим...

Придет пора...

Но нынче нужен порох.

Сегодня он еще необходим.

 

А когда пришло сообщение о том, что гитлеровцы вошли в Париж — через заставу Сан-Дени, он написал стихотворение «Гранитный дом снарядами пронизан...» Сначала Юрий ходил из угла в угол своей комнаты. «Через заставу Сан-Дени!» — повторял он, и я уверена, что он видел Париж, никогда не побывав в нем. Не видя событий, умел он внутренним зрением разглядеть и передать нам то, что его волновало:

 

Гранитный дом снарядами пронизан,

Навылет — окна, этажи — насквозь,

Как будто смерть взобралась по карнизам

И через крышу вколотила гвоздь.

 

Торчали кверху ребра перекрытий

По вертикали срезанной стены,

И мир житейских маленьких событий

Стоял открытым с внешней стороны.

 

Руины вдруг разрушенного быта,

Судьба людей теперь уже не в них;

Дом был как чей-то в спешке позабытый

На полуслове прерванный дневник.

 

И мертвых тел обугленная масса

Еще валялась в разных этажах,

И неизвестной женщины гримаса

Рассказывала, что такое страх.

 

Ее лицо, забрызганное кровью,

Уже лишилось линий и примет,

Но, как живой, стоял у изголовья

Ее веселый, радостный портрет.

 

И всем, кто видел скрюченное тело,

Казалось вдруг, что женщина тепла,

Что карточка от ужаса темнела,

А мертвая смеялась и жила.

 

Стихи эти были написаны в ноябре 1940 года, они точны, хотя войны ещё не было.

Многие из нас, участвовавших в войне с белофиннами, писали истории кораблей и воинских частей. На командировочном удостоверении, выданном ПУБАЛТом Юрию, отметки: «Прибыл 18 июня 1941 года», «Выбыл 22 июня». Инге приехал в Таллин, где базировался минный заградитель — бывшая прогулочная царская яхта «Штандарт», которым командовал легендарный капитан первого ранга Н. И. Мещерский. Нужна была окончательная виза на написанной Юрием истории этого корабля, прославившего себя и в гражданскую войну. С этого дня Инге работал в редакции газеты «Красный Балтийский флот», также находившейся в Таллине. В Пушкинском доме под стеклом лежит оригинал стихотворения Инге «Вперед!». Дата — 22 июня 1941 года. Выцвели лиловые чернила. Жива мысль, чувство поэта, запечатленное на пожелтевшем листке. Жив труд писателя именно в этот день. Стихи были тут же напечатаны в газете. Из Таллина в 1941 году Юрий прислал оргсекретарю Союза писателей письмо: «Вечтомову никуда не пускай, а то опять удерет на фронт».

Лев Самойлов — сейчас председатель военной комиссии правления Союза художников в Москве — в 1941 году был совсем юным матросом и работал в газете КБФ вместе с Азаровым, Инге, Скрылевым. Они делали острые плакаты, разоблачавшие гитлеровских главарей. Лев Самойлов и Николай Михайловский вспоминают о работе в редакции, о том, как Инге не только оперативно выполнял задания, но постоянно стремился в самое пекло. Юрий (он был замечательным мужем и отцом) вдруг написал оттуда: «Только сейчас я по-настоящему понял, что такое дом, что такое семья». Но это не останавливало его, не заставляло искать места потише. В июле 1941 года редакция ненадолго вернулась в Ленинград. Юрий был счастлив, когда его оформили на постоянную работу в газету «КБФ». До того он был прикомандирован туда. В день, когда Юрий был утвержден в должности, он пришел домой с розами, и мы отпраздновали это событие.

Для плакатов «Бьем!» Юрий писал стихи заранее. Самойлов вспоминает: «Инге слегка поводит подбородком, словно ему жмет воротник. Я знаю — это у него нервное...

— Завтра что-нибудь придумаю, — говорит молодой художник, получив стихи.

Инге смотрит на часы:

— Между прочим, сегодня уже завтра. А вы завтра спали? Нет? Ну вот и отправляйтесь... Хорошо бы, чтобы наш «Бьем!» выходил как можно чаще».

А мне Юрий писал, что задуман сатирический журнал «Балтийский крокодил». Когда Всеволод Азаров был оставлен в Кронштадте, а редакция снова вернулась в Таллин, он писал: «С Севкой работалось лучше». Они трудились на улице Рауа, в деревянном доме, обосновавшись на кухне. В повести «Море горело» Л. Самойлов пишет: «Как-то на «кухню» влетел, размахивая мокрой газетной полосой, заспанный небритый Инге:

— Чьё это творчество? Кто решил оказать мне медвежью услугу? Я вас спрашиваю!

Я предполагал, что конфликт возможен, но такого взрыва ярости не ожидал. Признаюсь, это я «подправил» его стихи к моим рисункам. Конечно, фраза получилась не ахти, но...

— Черт знает что! Нахальство! Мальчишка! — бушевал Юрий Алексеевич.

В стихах что-то не понравилось редактору. Зная, что перед этим Инге больше суток не спал, я пожалел его будить... Инге продолжал шуметь. Грозился снять стихи из полосы... Так же стремительно, как появился, он покинул «кухню». Своей угрозы он, впрочем, в исполнение не привел. Дубровский объяснил Юрию Алексеевичу, почему я его не разбудил, и гнев Инге понемногу утих. Но все же под его стихами вместо его имени появился некий Ю. Икаров. А когда я, переделав рисунки для плаката, спросил, как быть с этим Ю. Икаровым, он насупился и сказал уже обычным своим ироническим тоном:

— Я его породил, я его и убью».

...Немногословный, собранный, в любое время пребывающий, что называется, в творческой форме, он никогда не отказывался от самой срочной работы, будь то стихотворение, фельетон или подтекстовка. Писал он быстро, но не поспешно. Не выносил неряшливости, «красивости». Вася Скрылев как-то прочитал ему свои новые стихи. Инге внимательно прослушал их, потом спросил:

— Куда понесешь?

— На машинку.

— Не торопись. Снеси их сперва под машинку. В парикмахерскую. Состричь кудряшки.

Он взял карандаш и безжалостно прошелся по скрылевской рукописи. На его замечания, часто саркастические и колкие, Вася никогда не обижался, как, впрочем, кажется, не обижались и другие коллеги по перу: Инге был неизменно доброжелателен.

...Обстановка усложнялась. Наши войска покидали Таллин. Вот что о тех тяжелейших днях вспоминал Самойлов: «Таллин содрогается и корчится в густом ржавом дыму охвативших его пожаров. В воздух взлетают целые строения. Кажется, город отплясывает какой-то нелепый, жуткий танец на фоне плавящегося горизонта. В густой черно-зеленой глади вечернего залива раскалываются и дробятся багровой чешуей миллионы отблесков.

В маленькой тесноватой кают-компании — Гейзель, Инге, Браун, Соболевский, машинистка редакции Джесси Иванова и я. Инге сосредоточенно смотрит сквозь бутылочное стекло иллюминатора. Соболевский поднял воротник шинели... он себя плохо чувствует. У Джесси припухшие заплаканные глаза. Инге отрывает взгляд от иллюминатора... подмигивает девушке:

— Ничего, Джесси, ничего, все будет хорошо. Вот Гейзелю не повезло, — Инге старается казаться веселым, — в самый канун войны заказал себе у портного костюм в Таллине, а примерка не состоялась.

Гейзель подхватывает шутку:

— Что ж, придется к примерке вернуться».

«Далеко не все обладали таким спокойствием», — рассказывает Самойлов. — Огромный транспорт шел на дно, торпедированный подводной лодкой. Там находился госпиталь с тяжелоранеными. Чтобы помочь им, мы сразу спустили свои шлюпки. А через несколько минут раздался новый взрыв, и наш «Валдемарас» начал погружаться в воду. Всё произошло в какие-нибудь две минуты. Я видел, как на тонущем ледоколе Юрий Инге мгновение стоял с винтовкой в руке, с противогазом через плечо».

...Когда в Ленинград вернулись оставшиеся в живых работники газеты «КБФ», я пошла к редактору Бороздкину*. (*Полковой комиссар Г. Ф. Бороздкин) Он надеялся, что Инге еще придет. Многих подобрали в море, и они находились на островах, в Кронштадте. Он остановил здоровенного детину, старшину Вирчика, и тот, не зная о том, кто находится в редакции, сказал: «Я видел Инге почти до самого конца. Он сказал мне, что плохо плавает, ну, я, конечно, ответил, что поплыву за шлюпкой, оглянулся — его уже накрыла волна».

Я бросилась к Брауну. Он рассказал, что стоял на мостике рядом с Юрием и сделал все, что он советовал (то есть разделся, бросился на плотик). А Юрий помогал женщинам в те считанные секунды, что судно оставалось на плаву. И в смертельную минуту он оставался Человеком с большой буквы.

...Много лет прошло после войны, а желание рассказать об Инге или слышать о нем возникает у самых разных людей. Отовсюду идут письма — от библиотекарей, студентов, моряков, школьников, — с Сахалина, Украины, из Пензы, Бердянска, Магадана, Барнаула, Ткварчели, Ангарска, Кронштадта, из Эстонии, Латвии. В газете «Молодежь Эстонии» напечатан очерк поэтессы Т. Зряниной. Автор пишет: «Девушка в поезде сидела со мной рядом, и я обратила внимание на ее лицо, настолько выразительное, что его можно было читать, как книгу. Потом только я заметила в руках девушки сборник стихов Юрия Инге «Вахтенный журнал», изданный в 1944 году. Лицо ее менялось. И мне казалось, я могу определить, какие стихи в этот момент она читала. Суровое, даже скорбное, вот оно озаряется светом, становится задумчивым, мечтательным. И опять — перемена.

И я впервые посмотрела на творчество Инге глазами современного молодого человека и оценила его оценкой… Потом я спрашивала, какие стихи нравятся молодым. Называли разные, но неизменно названное звучало так, будто написано было не тридцать лет назад, а сегодня. «Вот, значит, в чем дело. Они современны — его стихи». Зрянина пишет дальше: «Не замечая стихотворных приемов, воспринимаешь их глубину, и стихи остаются надолго, если не навсегда, в тебе. Это возможно только при предельной искренности поэта, полном раскрытии его глубоких чувств». Творчество Инге оптимистично: чувство юмора у него было в избытке. Лирик, он отнюдь не сентиментален, чувства его мужественны, и говорит он о них целомудренно, с улыбкой. Стихи идут глубже эмоционального толчка. Вот о любви:

 

Смотришь ты из рамки много дней

Вписанная, так сказать, курсивом

В строки биографии моей.

 

Он думает о будущем, о росте, о совершенствовании души, задумывается над тем, «как становился громкой речью чуть слышный шепот родника», как «рудой сначала был металл» и «бег песчинок над пустыней не сразу в бурю вырастал»!..

Характерно его стихотворение:

 

Теченье рек бездонно-синих

И облаков спокойных бег...

И где-то шелестит осинник,

Как будто шепчет человек.

 

Ясны и радостны. на диво

Долины, тропы и леса,

Как откровенны и правдивы

Стихии щедрой голоса!

 

Река теченья не изменит,

Лес будет крепнуть и расти,

И туча солнца не заденет,

И не собьется звук с пути.

 

Вот так бы мне, подобно звуку,

Свой путь пройти и не блуждать,

Услышать громкий голос внука,

Прожить всю жизнь и не солгать.

 

Инге называют поэтом-балтийцем. Да, с первых выступлений в печати он писал о море и моряках. Но не только о них. Он показывал человека в труде — горняка, железнодорожника, художника, летчика. На фронте он показывал конкретную работу подводников:

 

Вообразите: грохот канонады

На сорокаметровой глубине,

В таком разрезе «прелести» осады

Дают почувствовать себя вдвойне.

 

...Здесь превратиться в бренные останки

Команда может в несколько секунд.

Пора! В стальной закупоренной банке

Вы от врага уходите на грунт.

 

Все, что в морском гремело поединке,

Ушло под лед, застыло поутру,

И так лениво падали снежинки

На искристую белую кору.

 

И, словно в сказке старого Синдбада,

Вонзая в лед зазубренный таран,

Вдруг на поверхность выпала громада,

Как бы подводный зверь Левиафан.

 

Над морем ветер мечется, похожий

На свежий ветер пригородных зон.

И моряки с потрескавшейся кожей,

Как будто пьют живительный озон.

 

А командир, окинув взглядом дали,

Со лба стирает выступивший пот

И отдает приказ по магистрали —

Подводной лодке продолжать поход.

 

Инге пишет о «будничном полете» морских авиаторов: «Аэронавт и вместе с тем моряк, такое совмещение понятий сулит немало разных передряг» и описывает труд летчиков, радистов, стрелков. Да, не перечислить людей, о которых успел написать Инге за недолгое время, что ему довелось воевать. Галерея портретов героев Балтики создана за короткий срок, но когда в первую годовщину Победы в Союзе писателей организовали выставку, стенд Юрия Инге был одним из самых больших, уступая разве что Всеволоду Вишневскому, — столько Инге успел написать и опубликовать всего за два с половиной месяца. А ведь при этом он был не только оперативен. Он был высоко требователен к себе. Есть в его стихах слова:

 

Я в сотый раз берусь за всё сначала,

Опять разочарованный в себе.

 

Когда Инге погиб, его еще называли молодым поэтом. В тридцать пять лет у него уже было несколько повестей, рассказов, множество очерков и восемь книг стихов. Проходят годы, и Юрия уже невозможно назвать молодым поэтом, хотя молодым он остался и в нашей памяти, и в своем восприятии жизни. Как будто он живет и растет вместе со своим поколением.

Накануне войны Инге писал всё крепче, глубже. Жизнь отвечает на его мечты и стремления. Выросло новое поколение — сверстники нашего сына. Их моральный кодекс, как бы подсказанный поколением отцов, не задумываясь отдавших за будущее жизнь, определяет бескомпромиссность жизни и работы молодых. Инге был романтиком. На одном из собраний писателей, отвечая на упреки в этом, он заявил: «В общем, я — за романтику!» Дело ведь в том — какая романтика! Ответом на это может быть выступление молодого поэта Юрия Оболенцева на юбилейном вечере в Доме писателя: «Мальчишкой я прочитал «Вахтенный журнал» Инге, и меня поразили его стихи о моряках. Я представлял себе: романтика — это южные и северные моря, а тут просто Балтика, и об этом обыденном — необыденные стихи!»

Н. С. Тихонов в своей приветственной телеграмме к юбилейному вечеру писал: «Сердечный привет всем собравшимся почтить память Юрия Алексеевича Инге в день его семидесятилетия. Поэт, моряк, посвятивший свои стихи морю, Родине, обороне города Ленинграда, оставил заметный след в истории советской поэзии. До последнего часа оставался он на боевом посту. Сегодня, вспоминая его произведения, мы, земляки-ленинградцы, отдаем должное светлой памяти поэта, патриота, коммуниста, воина, чей пример жизни и творчества останется в памяти новых поколений». Тихонов забыл, что Инге не был членом партии. Но не он один назвал Юрия коммунистом.

В героические и трагические дни оборвалась жизнь Юрия. В Эстонской ССР будет сооружен памятник погибшим кораблям; он поднимется между Кундой и Локсой — там, где были торпедированы корабли, шедшие в Ленинград. Был среди них и «Валдемарас». Мы потеряли многих товарищей в те дни и даже в тот день. Их имена — на мемориальной доске в Доме писателя.

Поэт мечтал «услышать голос внука, прожить всю жизнь и не солгать». Не услышал. Но прожил, не солгав, короткую, горячую жизнь. Вышли четыре посмертные книги его стихов. В тематических сборниках появляются его подборки. А во время войны его произведения разбрасывали с самолета, как листовки. В 1945 году, когда знамя Победы взвилось над поверженным рейхстагом, «Боевой листок» возвестил об этом его стихами. Чуть переделанные и без подписи, они приведены в сборнике «Журналисты на войне»:

 

Года пролетят, мы состаримся с ними,

Но слава солдата* — она на века.

И счастлив я тем, что прочтут мое имя

Средь выцветших строк «Боевого листка».

*У Инге — «слава балтийцев».

 

Можно подумать, что приведенные строки — фольклор, рожденный в огне и дыму сражений. Но это не так. Стихи принадлежат Юрию Инге — морскому офицеру и поэту, погибшему за четыре года до конца войны. Надо писать всей душой, всей кровью сердца, чтобы в День Победы, у стен рейхстага, твои слова понадобились и вспомнились.

Высокая честь — быть так необходимым своему народу!»

Елена Вечтомова

https://mo-strelna.ru/upload_files/news/2020/09/твоему%20и%20моему.pdf

 

Скрыт на Балтике легкий след. Мария Инге-Вечтомова о поэте Юрии Инге, чьи стихи бросали с самолета, как листовки, и который были в числе личных врагов Гитлера. 22 июня строки поэмы Юрия Инге «Война началась» прозвучали вслед за обращением Молотова о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Мария Сергеевна Инге-Вечтомова ― филолог, музейный и общественный работник. Родилась в Ленинграде, выросла в Писательском доме на канале Грибоедова, 9. Окончила филологический факультет Ленинградского государственного университета. Старший научный сотрудник СПбГБУК «Государственный литературный музей «ХХ век». Хранитель литературно-краеведческого музея Юрия Инге в Стрельне. Руководитель Региональной общественной организации «Память Таллинского прорыва». Член РОО «Городской союз писателей Санкт-Петербурга». Автор публикаций в прессе. Автор, редактор и составитель книг: «Дом под крышей звездной» (2017), всего более десятка.

В августе 1941 года ленинградский поэт, прозаик Елена Вечтомова спешила по солнечному Невскому проспекту радостная. Из боевого морского похода должен был возвратиться муж ― писатель, поэт Юрий Инге. На пути встречались знакомые, уже знавшие обо всем, что случилось в водах Балтийского моря. Никто не посмел сказать о том, что ее любимый человек уже никогда не вернется… В тот же день она узнала, что Юрий Инге погиб 28 августа во время крупнейшего маневра ― трагической передислокации Балтийского флота из Таллина в Ленинград. Позже историки назовут его Таллинским прорывом. Елена Вечтомова с мамой и двухлетним сыном пережила в Ленинграде все дни осады. Ей пришлось работать за двоих, и она многое сделала для сохранения памяти мужа, геройски ушедшего из жизни в неполные 36. Недавно была памятная дата ― 80 лет со дня гибели. С внучкой Юрия Инге и Елены Вечтомовой Марией Инге-Вечтомовой побеседовала Елена Скородумова.

― Мария Сергеевна, как Юрий Инге оказался участником операции «Таллинский прорыв»?

― Балтийский флот в то время базировался в Таллине. Редакция газеты «Красный Балтийский флот», в которой Юрий Инге работал военным корреспондентом, находилась на ледоколе «Кришьянис Валдемарс». В начале августа 1941 года город оказался отрезанным от основных сил Советской армии. Наша страна могла лишиться флота на Балтике, и тогда Ленинград остался бы без защиты с моря. Это могло стать катастрофой, и 27 августа 1941 года началась эвакуация основных сил Балтийского флота, войск 10-го стрелкового корпуса из Таллина в Кронштадт. Из Таллина вышли 225 судов, из них 151 военные. По разным данным, на них было от 20 тысяч до 40 тысяч человек. Вышли в путь 28 августа. Он был невероятно тяжелым: наш флот фактически беспрестанно атаковали и с земли, и с воздуха. Немцы успели еще и поставить множественные минные заграждения. Трудно даже представить, что там творилось. Корабли подрывались, торпедировались и уничтожались в считаные минуты. Уцелевшие экипажи спасали товарищей с тонущих кораблей. До конечной цели ― Кронштадта не смогли дойти 62 судна. Погибли 15 тысяч человек. Цена эвакуации оказалась очень высокой, но задача была выполнена. Ледокол «Кришьянис Валдемарс» из похода не пришел: пытаясь уйти от обстрела, подорвался на рогатой мине и быстро пошел на дно. Перед этим наткнулось на мину судно «Вирония», и с ледокола туда были отправлены спасательные средства. На «Кришьянисе Валдемарсе» спаслись единицы. Как только стало известно о случившемся, Елена Вечтомова сразу побежала в редакцию ― очень надеялась, что ее муж не погиб. Говорили, что кого-то удалось подобрать в море и спасенные находились на островах, в Кронштадте. Редактор газеты начал расспрашивать спасшегося старшину, и тот, не зная о том, кто находится в редакции, рассказал: «Я видел Инге почти до самого конца. Он сказал мне, что плохо плавает, ну я, конечно, ответил, что поплыву за шлюпкой, оглянулся ― его уже накрыла волна». Елена Вечтомова помчалась к поэту Николаю Брауну, который чудом выжил. И он рассказал, что стоял на мостике рядом с Юрием. Юрий помогал женщинам в те считаные секунды, что судно оставалось на плаву… Вместе с Юрием Инге погибли 24 сотрудника редакции. А письма Елене Вечтомовой от мужа продолжали приходить из Таллина в осажденный Ленинград еще долго…

― Гибель мужа, стремительное наступление немцев, множество слухов, неизвестность, блокада… Елена Андреевна могла с мамой и сыном уехать из города, но было принято нелегкое решение остаться…

― Осталась, потому что не смогла бросить город. Позже писала: «С гибелью Юрия исчезла какая-то часть меня. Всем потерявшим в проклятой войне самых близких, самых дорогих, нужно было жить за двоих». Поэтому «трудились, стремясь не посрамить имени ленинградцев». В блокадном Ленинграде писателей оставалось немного, бабушка окунулась в работу с головой: делала передачи для радиохроники, заменившей печатные газеты и журналы, писала для радиофронтовой газеты, выполняла поручения Политуправления Балтийского флота: занималась листовками, реляциями. Ее стихи постоянно звучали на радио, поддерживали жителей города. «Если мы выживем, ― писала в дневнике, ― нужно сохранить то, что записываю. Это будет главным». Осенью 1941 года готовился поэтический сборник «Молодежь Ленинграда». Ольга Берггольц, один из его составителей, знала о гибели Инге, понимала состояние Елены. И Ольга Федоровна сказала ей: «Вот ты и должна написать об этом». Написанные стихи вошли в альманах «Молодежь Ленинграда»:

Нет тебя. И огнем и дымом

Скрыт на Балтике легкий след.

Как мне жить, если неистребимо,

Невозвратно, непоправимо

Навсегда и навек ― нет.

Как и многие ленинградцы, бабушка ощущала вину перед сыном Сережей из-за того, что не эвакуировала его из блокадного Ленинграда. И самой большой наградой за все немыслимые испытания в те годы прозвучали слова сына на юбилейном вечере, посвященном Юрию Инге. Он сказал, что благодарен матери, потому что этим приобщился к судьбе отца и через него ― к судьбе всего народа. Юрий Инге очень хотел пусть нелегкой, но настоящей судьбы для сына.

― И ваш папа, Сергей Инге-Вечтомов, оправдал надежды ― стал ученым с мировым именем, выдающимся генетиком, академиком Российской академии наук, автором сотен научных работ…

― Сергей Юрьевич, (а по паспорту Георгиевич, ведь в 1914 году его отца Эриха перекрестили в православие именем Георгий) унаследовал многие черты характера родителей. Его немецкая пунктуальность ― от отца, знание литературы ― от матери. Умение работать с источниками, удивительное чувство юмора, кругозор ― от обоих. Ему 82 года, он продолжает заниматься наукой.

― А как встретились ваши дедушка с бабушкой?

— Это было в 1930 году. Они познакомились в редакции журнала «Резец» (это будущий журнал «Ленинград»), где существовала известная литературная студия и где любили собираться молодые поэты, писатели. В конце 20-х годов Елена Вечтомова переехала в Ленинград из Перми, где, к слову, на его лекциях встречалась с Владимиром Маяковским, получила от него творческое напутствие. Она только окончила историко-филологический факультет Ленинградского университета в одной бригаде с Ольгой Берггольц и Николаем Молчановым, вела при редакции литературные консультации, сотрудничала с журналами «Чиж» и «Ёж». Юрий Инге готовил к печати первую книгу стихов «Эпоха», много печатался в «Резце» и других изданиях. Юрий и Елена находились в самой гуще литературной жизни города. Вскоре после знакомства они вместе поехали в творческую поездку по России, и тогда в ее дневнике появилась запись: «Ах, если бы жизнь шла так, как начинается!» Началом союза бабушка считала День печати, который отмечался в стране 5 мая.

А через много лет в своем эссе она писала: «Мы были очень разными. Когда мы поженились, одинаковым у нас был только цвет глаз и цвет волос. Но мы с полувзгляда, не то, что с полуслова, понимали друг друга. Думали одинаково, требовательны к себе были одинаково. А встречались всегда так, словно не виделись год. Не могли наговориться». Когда поженились, жить было негде. Какое-то время приходилось даже ночевать в редакции журнала «Резец» ― их пускал участливый вахтер, симпатизировавший молодой семье. Потом по распоряжению Сергея Кирова им была выделена комната, а в конце 1930-х годов переехали в знаменитый Писательский дом на канале Грибоедова. Юрий ― мужественный, статный, Елена ― хрупкая, изящная. Они называли друг друга Юркой и Лялькой. Умели жить, не замечая трудностей. Бабушка вспоминала, как однажды весной ехали в трамвае. Увидели девушку, продающую фиалки. Первые! Юрий на ходу спрыгнул с трамвая, купил букетик, догнал трамвай, вскочил на площадку и вручил весенние цветы бабушке. Все это было в его духе ― порывистость, легкость. Они очень любили «тематические прогулки». То шли к Черной речке на место дуэли Пушкина. До войны это была окраина. Или разыскивали дом Раскольникова. Или Пиковой дамы. Но по большей части это были места не литературные ― искали, где была стачка, куда выходили демонстранты, где стояли декабристы, ведь на том месте разросся Александровский сад ― у Адмиралтейства. Обсуждали, где собирались демонстранты у Казанского собора. Ездили на Аптекарский остров.

― Двум творческим личностям легко было уживаться?

― Ответ, наверное, нужно искать в их стихах, наполненных безграничной любовью друг к другу. Это была как бы многолетняя перекличка в их творчестве:

Я думал, что тебя узнаю

По заповедному кольцу,

Но понял ― ты совсем иная,

Сойдясь с тобой лицом к лицу.

 

И строки Елены Вечтомовой:

Мне в друзья набивались разные,

Но пришелся один из ста.

Я высокого, сероглазого

Отыскала себе под стать…

 

Они оба были очень сильные. Неслучайно после замужества Елена Андреевна взяла двойную фамилию Инге-Вечтомова. Бабушка родилась в семье священнослужителей и врачей. Один из ее дедов-священников был отлучен от Православной церкви за то, что отслужил панихиду по невинно убиенным 9 января 1905 года ― в Кровавое воскресенье. Посчитали, что он сеет революционные настроения среди прихожан. Отец Юрия служил таможенником в торговом порту Санкт-Петербурга. В 1916 году их семья перебралась на берег Черного моря ― в Симферополь, где сегодня есть улица Юрия Инге. В Симферополе Юрий Инге учился в гимназии у будущего писателя, драматурга Константина Тренева, творческое отношение к знаниям ― от него. Когда Юрию было 15 лет, от сыпного тифа умер отец. Мама тяжело болела. Юрий стал опорой для мамы, сестры и новорожденного брата. И кормильцем семьи. В 1920 году вернулись в голодный Петроград ― как он потом писал, «и куда мне было деться, только что отца похоронив…». Мечтал о море, но из-за слабых легких на морскую службу попасть не мог. Сначала трудился рассыльным в пекарне, потом чернорабочим во дворе завода «Красный треугольник». Позже ― лифтером грузового лифта в цехе, затем получил специальность резинщика. И успевал много читать, заниматься в библиотеках, сидеть в архивах, писать. Позже его выбрали секретарем литературной группы «Резец».

― Им было отпущено 10 довоенных лет, и они успели сделать так много!

― В 1930-е годы два поэта жили общей жизнью со страной, работали корреспондентами газет и журналов, колесили по огромной стране, без устали выполняя редакционные задания и пополняя запас впечатлений и вдохновения для новых стихов. Их тянуло, как говорила бабушка, «в самые горячие места». У них выходили поэтические книги, в их стихах ― дыхание времени. У Юрия Инге к 35 годам вышло в свет несколько повестей, рассказов, множество очерков и восемь книг стихов. Они дают представление об эпохе, о жизни, которой мы можем теперь коснуться только с помощью архивов и книг. Может быть, кому-то произведения могут показаться устаревшими, тематика ― далекой. Но это наша история. В некоторых стихах Инге есть воспевание революционной романтики, каковой она была изначально. Он глубоко знал историю, в особенности историю революций. Многие его стихи посвящены морю и военно-морской героике. А его лирика пронизана особым светом. Ему многое было по плечу. Однажды взялся сделать для Ленинградского радио передачу о французской музыкальной комедии и написать для нее русский текст. Считалось, что иностранными языками он не владеет. Но обложился словарями, перевел пьесу, написал русские стихи. Передача имела большой успех!

― В 1940 году, когда началась Финская война, Юрий Инге и Елена Вечтомова стали военными корреспондентами…

― Не раз бывали на передовой и очень, очень много писали. Может быть, поэтому Юрий Инге ощущал войну острее, глубже? По заданию Ленинградского радиокомитета в начале июня 1941 года он написал поэму «Война началась». И 22 июня его строки «Получена первая сводка… Товарищ! Война началась!» прозвучали по ленинградскому радио вслед за обращением Молотова о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Поэму транслировали несколько раз. В течение всей войны его стихи разбрасывали с самолета, как листовки. Его стихи и фельетоны печатались в листовках и плакатах-приложениях к газете «Красный Балтийский флот», были расклеены по всему Таллину. Неслучайно, когда были открыты архивы, стало известно, что поэт Инге входил в число личных врагов Гитлера. В мае 1945 года, когда Знамя Победы уже реяло над Рейхстагом, в Берлине появился «Боевой листок» с его стихами. Чуть переделанные и без подписи, они приведены в сборнике «Журналисты на войне»:

Года пролетят, мы состаримся с ними,

Но слава солдата ― она на века,

И счастлив я тем, что прочтут мое имя

Средь выцветших строк «Боевого листка».

― Бабушка рассказывала вам о себе?

― Она дружила со многими известными литераторами ― Ольгой Берггольц, Александром Фадеевым, Михаилом Слонимским, Николаем Тихоновым, Всеволодом Азаровым, Виктором Мануйловым, Семеном Гейченко. Но никогда не выпячивала замечательные стороны своей жизни. Долгое время я не подозревала, сколь уникальны наши соседи по Писательскому дому, в котором мы жили. Бабушка не очень любила вспоминать. Но с детства я понимала, как важно, что в Стрельне, на родине дедушки, есть библиотека его имени. Потом по инициативе директора этой библиотеки Нины Симоновой и Елены Вечтомовой был организован Музей Юрия Инге, которому долгие годы отдавалось много сил. Однажды она сказала: «Должна была погибнуть я, Юрка для литературы значит гораздо больше…» Бабушка часто брала меня с собой на встречи. Как шутила моя мама, «водила гулять по редакциям». Когда училась во втором классе, Елену Вечтомову пригласили в школу на праздник, посвященный Дню Победы. И там я услышала о пионерских дружинах, которым были присвоены имена бабушки и дедушки. Она начала рассказывать о дедушке, и я как будто услышала все в первый раз. Очень запомнился вечер, посвященный 65-летию со дня рождения Юрия Инге. Шел 1975 год, мне было 10 лет. Вечер проходил в знаменитом Доме писателей на улице Воинова, где когда-то требовали раскаяния от Михаила Зощенко, клеймили арестованного Николая Заболоцкого, открещивались от Даниила Хармса. И вот праздничный вечер, в роскошном Белом зале собрались известные люди Ленинграда, литераторы, звучали стихи Юрия Инге. И я ощущала гордость!

― Какой главный завет Елена Андреевна оставила внукам?

― Изучать, помнить, хранить. В этом году исполняется 80 лет с момента Таллинского прорыва, но в этой странице истории до сих пор есть много неизвестного. Для меня важно хранить память не только об Инге, но и о других погибших. Мы ведем большую работу в этом направлении. Сейчас готовим второе издание книги по Таллинскому прорыву. Еще работаем над воспоминаниями участников тех событий, надеемся, что будет издана книга.

https://www.ng.ru/ng_exlibris/2021-09-08/10_1094_interview.html

 

Мария Инге-Вечтомова: «Холодом доносит привкус мятный Балтика…Заметки о Юрии Инге»

«И не успел, как все поэты, сказать немного о себе…»

Стрельна, Волхонское шоссе, Новая улица. Семья Инге

Согласно выписке из метрической книги, Эриха (Юрия Инге) крестил пастор Пенгу, Гвидо Вильгельмович (Васильевич) Пенгу в лютеранской церкви в Лигово Святого Михаила, восприемниками стали бабушка с двоюродным дедушкой ― Тереза и её брат Леопольд, а также прапрабабушка ― Эмма-Доротея Пауфер. Приведем выписку из метрической книги, хранящейся в ЦГИА:

Список рожденных и крещенных в 1906 г.

Первая запись: Девятнадцатого декабря 1905, 19 Февраля

Инге Эрихъ Францъ Вильгельмъ (Erieh Franz Vilhelm Inge)

Родители: Купец Альфредъ Инге (Alfred Inge) и его жена Эльфрида Iaaннa ур. Iогансенъ (Elfride дев. Iohannsen, оба лютеране)

Воспрiемники: Купец Францъ Коковский

вдова Тереза Iогансенъ

Вильгельмъ Инге замещенъ Леопольдом Iогансенъ

Эмма Инге

Крещение совершено в Лигово

Пасторъ Ген. Суп. Пенгу.

Эта строчка, завершающая запись, с которой я знакома лет двадцать, всегда меня ставила в тупик. Где тут имя и фамилия, титул или звание? А ларчик просто открывался… Небольшая справка — согласно Википедии, деревня Лигово (фин. Liihala, швед. Liga) к 1500 году была приписана к Тирисскому лютеранскому приходу (теперь Мартышкино Ломоносовского р-на), жили православные ижоры, затем переселенные сюда финноязычные лютеране ― савакоты. В 1905 году было образовано Общество благоустройства дачной местности «Новые места», нечто вроде администрации, которая в т.ч. решала вопросы противопожарной работы. Благодаря изысканиям А. А. Забельской знаем об участии семьи Инге в стрельнинской пожарной бригаде князя А. Д. Львова. Возможно, здесь и кроется причина крещения мальчика в церкви в Лигово, хотя появились и другие соображения. Известен местный храм св. Николая евангелическо-лютеранского вероисповедания немецкого прихода. Эриха Инге крестили в 1905, в 1906 утверждён приход и освящен суперинтендантом Гвидо Пенгу, который, собственно, и крестил будущего поэта. Путаница всё же есть ― крестили, когда церковь ещё не освящена и не утверждена? Может, дома у кого-то? И наконец приходим к естественному выводу, что церковь св. Михаила — это церковь на углу Среднего проспекта и 3-й линии Васильевского острова, к которой относился небольшой пригородный приход. Гвидо Пенгу ― генерал-суперинтендент (вот он ― ген. суп.) и вице-председатель Петербургской евангелическо-лютеранской консистории. Возможно, что он вовсе и не крестил мальчика, а только лишь подписал метрическую запись, будучи начальником. Впрочем, мы можем и ошибаться ― ведь старший дядя Эриха Инге ― Лев Васильевич (Виллиевич) Инге был старостой церковного прихода Святого Михаила на Васильевском и сам проживал на Малой Пушкарской улице Петроградской стороны, почему племянника было не привезти для крещения к нему в город? Наверное, по зимнему времени и малолетству, малышу было всего полтора месяца.

После крестин 19 февраля, более чем через месяц после рождения мальчика, по холодному ветру вернулись домой к Волхонке. Инге жили в домике пожилой Терезы Иогансен, бабушки Эриха, когда-то крестьянки деревни Кикенка. Альфред и Аксель, братья, занимали два этажа. Их сыновья ― Эрих и Герман были одногодками и, подрастая, много времени проводили вместе. Именно из тех времен ― слова в стихотворении «Дорогу в лавку мерили на мили, из простыни кроили паруса… И за поход на яхте в Петергоф Во всём сословье уличных мальчишек лишь мы носили титул моряков». Приспособив неказистый ялик под судно для кругосветного плавания, шли к ближайшему петергофскому мысу по не всегда спокойному свинцовому мелкому морю.

Потом было несколько лет на берегу другого моря, Черного. Из-за слабых лёгких Юрия, или всё же из-за предчувствия серьезных перемен, семья перебралась в Симферополь. Пожили у брата Эльфриды, который имел неплохое дело в Крыму ― продавал швейные машинки. После возвращения Юрий приведет в тот же дом свой маленький семейный кораблик, став теперь по необходимости его капитаном. Семья уменьшилась ― отец умер в Крыму от сыпного тифа, там и похоронен. У пятнадцатилетнего юноши Юрия остались на руках мама с семилетней Ниной и новорожденный Виталий. Юрий был вынужден содержать семью. По ночам разгружал хлеб. А учёба? Здесь добавим о возможном, не подтвержденном документально, варианте обучения Юрия Инге в Петришуле, в архиве этого учебного заведения не найдено пока свидетельств. Раз Юрий Инге уже с 1921 года жил в Стрельне под Петроградом, то он вполне мог ходить в Петришуле (ему было только 16-17 лет). Дело в том, что после революции из всех немецких школ была открыта только Петришуле. Были закрыты Катариненшуле, Анненшуле, Реформитеншуле из-за прекращения снабжения (школы тогда декретом отделили от церквей, которые их снабжали). Т.е. просто учителям перестали платить зарплату, и не стало дров! Петришуле повезло ― ее учителей снабжали «пайком», а школу дровами. Видимо, она была наиболее приспособлена в плане печей и опекалась самим Луначарским, она одна только и работала в те годы. Печки были старые, изразцовые ― строили-то ее в 1762 году. Но вопрос обучения Юрия Инге в школе остается открытым. Хотя его двоюродный брат достаточно решительно пишет о Петришуле, упоминая и частную приготовительную школу в Стрельне, где были Эрихом окончены первые классы. Как здесь не упомянуть стихотворение «Стрельнинский парк»!

Старинный парк приморского совхоза…

Там нынче осень ― золото в огне,

Глухие предоктябрьские грозы,

Букеты астр в распахнутом окне.

 

Геологи, врачи и педагоги ―

Ровесники, живущие вдали, ―

Мы начинали здесь свои дороги,

И нас они далёко повели.

 

Здесь, на горе, у каменного зданья,

Где вьётся плющ, как ржавая тесьма,

Рождалась дружба, встречи и прощанья

В наивных строчках детского письма.

 

Нам не забыть нетопленые залы

И взрывом озарённый горизонт.

Не дожидаясь солнечного бала,

Мы убегали с братьями на фронт.

 

Мы отложили школьные тетради,

Со школой распрощались в этот год,

Когда великий бой при Петрограде

Гремел на склонах Пулковских высот.

 

А на дубы глядел сквозь дым флотилий

Недружелюбный берег Териок.

Тут, в парке, мы деревья посадили,

Но в те года никто их не стерёг.

 

Я вспоминал, что пережил когда-то,

Увидел снова астры на окне,

Неосвещённый флигель интерната,

И выстрелы, и топот в тишине.

 

Я прохожу заросшим парком снова

И слышу птичье пение в кустах,

Где поджидал я Лидию Лаврову,

Второступенку с лентой в волосах.

 

Мои друзья стоят в аллее главной

И, глядя вдаль, где рушится волна,

Дни вспоминают молодости славной

И педагогов старых имена.

 

Мы снова здесь, случайно иль нарочно,

Но трудно нам не вспомнить в этот час

Учителей, приморский парк, ту почву,

Что под ветрами вырастила нас.

1938

 

Стрельнинские краеведы, надеюсь, определят точно, какой парк, какие нетопленые залы и какое каменное здание на горе вспоминает автор.

Позже, когда Юрий уже будет довольно уверенно шагать по литературному пути в Ленинграде, его младший брат Виталий в неглубоком сероватом от хмурого неба море утонет, занимаясь в стрельнинском яхт-клубе. Это был 1938 год. «Теченье коварно и зло…» Как же они оба, живя на берегу, так и не научились плавать в совершенстве!

С середины 1920-х Юрий работал на заводе «Красный треугольник», где и начал писать стихи. Первая книга «Эпоха» вышла в 1931 году. Став литературным секретарем поэтической группы журнала «Резец» (до 1939 года, потом «Ленинград»), познакомился с будущей женой Еленой Вечтомовой. Печатался, работал в редакциях ленинградских журналов «Юный пролетарий», «Звезда», «Костер» и других. Участвовал в журналистском сопровождении великих строек страны 30-х годов ― многотиражки в Ткварчели, Симферополе (где на память о нем остались улицы его имени, такая есть и в Кронштадте), Кировске и т.д.

Ко времени неспокойных 1937 и 1938 годов относятся многочисленные трамвайные поездки Юрия с Еленой из города в Стрельну. Фотографии запечатлели их раздумчиво гуляющими у моря, дурачащимися в парках, позирующими для удачных фото у дворцов и на берегу. К тому времени уже в семье старших дядей Инге есть репрессированные, это Герман Оскарович Инге 1905 г.р., уроженец г. Ленинграда, немец, из служащих, административный работник, до мобилизации в трудармию проживал в Дзержинском районе Сталинградской области г. Пермь. Прибыл в Богословлаг НКВД 27 января 1943 г., выбыл 11 апр. 1946 г. в Базстрой. С его внучкой Инной, моей четвероюродной сестрой, мы дружны. Кого-то нет в живых, это упоминавшийся старший из семерых братьев ― Лев Васильевич Инге, 1869 г.р., из Либавы, ответственный исполнитель по снабжению НИИ математики и механики. Другие дяди Эриха судьбу свою не могли предвидеть ― Аксель служил гувернёром у чиновника. Будучи младшим, считался в семье наиболее разумным, и продолжал в меру сил заботиться о племянниках, когда после мобилизации на фронте Первой мировой, где Густав и Макс в боях погибли, Гарри и Аксель тоже воевали, но вернулись. Дядя Лев даже оплачивал обучение Эриха в Петришуле. Не дождавшись в Либаве младшего внука Эриха, лоцман Вилли Инге покинет сей мир в возрасте 78 лет. Всё это материал для дальнейших исследований о семье Инге.

А пока вернёмся к истории, давшей имя стрельнинца Юрия Инге скверу в центре Стрельны. С началом Финской войны Инге стал военным корреспондентом, в том числе кронштадтской бригады торпедных катеров «Атака», писал для газет Карельского района и Кронштадта. Для «запасного портфеля» ленинградского Радиокомитета написал поэму «Война началась», которую передавали 22 июня 1941 года вслед за объявлением Молотовым о начале войны. Известен героический прорыв кораблей и судов Краснознамённого Балтийского Флота из Таллина в Кронштадт и Ленинград (Таллинского прорыва) 28―29 августа 1941 года под обстрелом с берегов, с воздуха, в минном коридоре длиной 321 км Финского залива. Вместе с ледоколом «Кришьянис Валдемарас» в составе редакции газеты «Красный Балтийский флот» в свои 36 неполных лет погиб Юрий Инге. Вошедший в военное время двухлетним сын Сергей вместе с мамой, Еленой Андреевной Вечтомовой остался в блокадном Ленинграде до Победы. Сколько пришлось горя и бед на их долю, знают только они. Академик Сергей Юрьевич Инге-Вечтомов благодарен матери за возможность разделить судьбу ленинградцев.

Гибель Юрия Инге недалеко от полуострова Юминда на втором месяце освободительной Великой Отечественной войны трагична и символична как пример массового героизма нашего народа, как тяжкое оправдание Победы. Короткий период творчества Юрия Инге в десять лет дал шесть сборников стихов, несколько исторических очерков и богатую военную историю газетных публикаций. Почти ежедневно в течение двух месяцев в газете «Красный Балтийский флот» публиковались его стихи и подписи под карикатурами Льва Самойлова в подвале «Полундра». Образ неунывающего краснофлотца Мити Клотика пополнил ряды бойцов, со страниц прессы подбадривавших наших бойцов, едко высмеивавших фашистов и внушавших в тяжелую минуту веру в победу. После гибели Инге еще во время войны выходит два сборника стихов, составленных его товарищами, а после войны один за другим издаются ещё восемь сборников и пятью изданиями книга посвященных ― ему самому ― стихов. Родина его, Стрельна, помнит своего героя и помогает хранить память о нем ― некоторые из этих книг вышли тут, в Стрельне. Семья Инге благодарна Стрельне, которая остается родной для нас. Стар и млад, юные и зрелые стрельнинцы знают это имя, а поселок Стрельна известен далеко за пределами Петербурга в том числе и благодаря Инге. Ежегодные марши памяти Таллинского прорыва проходят в Петербурге и Эстонии ― Стрельна вспоминается многократно. Международный литературный конкурс имени Юрия Инге расширил географию имени стрельнинца Инге ― десятка три городов России и несколько стран приезжают и присылают свои работы в Стрельну.

Поэзия и жизнь Юрия Инге стали проводниками в существовании литературно-краеведческого музея поэта в Стрельне в библиотеке его имени, в появлении музея Таллинского прорыва в Кронштадте, который с 2019 года существует в Военно-патриотическом парке «Патриот» на эскадренном миноносце «Беспокойный». Экспозиция, вдохновленная героическим подвигом участников Таллинского прорыва, открыта на средства их потомков и Президентского гранта. Среди пятнадцати тысяч погибших в прорыве мы вспоминаем имя и Юрия Алексеевича Инге. Вклад в Победу погибших героев так же велик, как и дошедших до Кронштадта двадцати семи тысяч человек. Немногие из участников Таллинского прорыва приветствовали счастливый май 1945-го. Победа сделала всех героями-победителями, павших и живых, они все ― освободители, фронтовики, герои.

https://mo-strelna.ru/official/history/3304/

 

Дмитрий Шеваров: «75 лет назад погиб ленинградский поэт и балтийский моряк Юрий Алексеевич Инге. Он родился в немецкой семье потомственных моряков. Его настоящее имя Эрих Альфредович Инге. Отец служил таможенником в торговом порту Санкт-Петербурга, дед ― лоцманом в порту Либавы. Первые впечатления мальчишки ― портовые.

...И под отцовскою опекой

Входя на корабельный борт,

Впервые я увидел порт,

Где слыл отец мой

четверть века

Грозою шведских капитанов

И австралийских шкиперов...

 

Родившись у моря, Инге погиб в море. Кольцо судьбы замкнулось 28 августа 1941 года, когда фашисты торпедировали ледокол «Кришьянис Вальдемарс», на котором находился поэт. Ледокол вместе c другими нашими кораблями героически прорывался из Таллина в Кронштадт ― на помощь Ленинграду. На «Вальдемарсе» находились типография и редакция газеты «Красный Балтийский флот», где работал поэт. Очевидцы вспоминали, что до последней секунды Инге помогал высаживать женщин в шлюпки. Шлюпок не хватало. Основные спасательные средства были высланы с ледокола на госпитальное судно «Вирония», потопленное за несколько минут до «Вальдемарса». Вместе с Юрием Инге погибли 24 сотрудника редакции: Марк Гейзель, Николай Данилов, Филипп Локазюк, Николай Марков, Андрей Нарышкин, Федор Осипов...

В Ленинграде Инге ждали сын Сережа и жена Елена Вечтомова (она тоже была поэтом, с начала войны служила в газете «На страже Родины»). Из дневника Елены Вечтомовой: «1 января 1943 г. Вчера вела Сережку из детского сада. Шла в темноте, падал мягкий снег, и мы фантазировали, что мы корабли, идем выполнять боевое задание...» Сегодня Сергей Инге-Вечтомов ― академик, директор Санкт-Петербургского филиала Института общей генетики им. Н.И. Вавилова РАН.

В антологиях фронтовой поэзии обычно публикуются те стихи, что Юрий Инге посвятил военным морякам, флоту. Это замечательные стихи, но они дают представление лишь об одной стороне дарования Инге. Его пронзительная лирика предвоенных лет до сих пор остается для нас «за бортом», но прежде всего по ней, а не по стихам, написанным срочно в номер, нужно судить о поэте. Малоизвестное стихотворение Юрия Инге о любви, которое мы сегодня публикуем, написано в последний предвоенный год. Оно достойно остаться в нашей памяти не только потому, что выдерживает сравнение с лучшими стихами любого из поэтов-современников. В нем с нежностью и печалью передана атмосфера эпохи, когда «все были еще живы».

Инге, работая в военной газете, предчувствовал войну острее многих и смотрел на мирную жизнь прощальным взглядом. Поэму «Война началась» Юрий Инге написал еще в начале июня 1941-го. 22 июня его строки «Получена первая сводка... Товарищ! Война началась!» прозвучали по ленинградскому радио.

 

Запасный путь, вагоны, будка

И семафора блеклый цвет...

Вот здесь, почти лишась рассудка,

Я ждал тебя в семнадцать лет.

 

И странно вспомнить, проезжая

Платформы узкий парапет,

Что ты теперь совсем чужая

И что тебя давно здесь нет.

 

Маячит девушка в тумане,

И юноша ей смотрит вслед.

Она, наверное, обманет,

Как ты меня в семнадцать лет.

 

И я сочувствую, но странно

И невозможно допустить,

Что счастье первого обмана

Нам никогда не позабыть.

 

А дальше многое постыло,

Как воды сонного пруда,

И то, что молодость простила,

Нельзя простить в мои года.

 

И, глядя вновь на эту будку,

Я захотел моложе стать,

Мечтать, влюбляться не на шутку

И быть обманутым опять.

 

https://rg.ru/2016/08/03/75-let-nazad-pogib-leningradskij-poet-i-baltijskij-moriak-iurij-inge.html

 

«Ленинградский поэт и балтийский моряк Юрий Инге»

Юрий Алексеевич Инге родился 14 декабря 1905 года, в Стрельне. 1905-1907 годы, пораженные огнем, стоящей на грани Российской Империи встретили его, проскользнув мимо. Это был первый толчок к событиям, которые произошли в 1917 году. По сути, Инге родился и рос в годы, когда тема патриотизма поднималась снова и снова, двигая людьми, как в революцию, так и в войну. Но именно Первая мировая война с Германией наложила на его судьбу и судьбу его семьи самый яркий отпечаток. Страх, непонимание и ненависть — за войну с Германией, которая плотно сжималась страхом вокруг страны отыгрывались на тех, кто уже давно стали обычными русскими людьми. Юрий Алексеевич вырос в семье этнических немцев, моряков. Его отец Альфред Инге был служащим на петербургской таможне. Дед Вилли — лоцманом в Либаве. В связи с началом Первой мировой войны с Германией мальчика исключили из гимназии как немца и, более того, он пережил вторичное крещение. Так из Эриха он превратился в Юрия, и даже отцу пришлось именоваться не Альфредом Виллиевичем, а Алексеем Васильевичем. Как память о первом имени, в подписи поэта первая буква «Ю» похожа на «Э». Его семья решила перебраться подальше от родных мест, в Симферополь. Юрий стал учиться в частной мужской гимназии Волошенко. Русский язык и литературу в гимназии преподавал писатель Константин Андреевич Тренев.

В 1921 году отец Инге умирает от тифа, косившего тогда весь Крым. Семья Инге возвращается в Петроград. Юрий остался единственным кормильцем для матери, брата Виктора и сестры Нины. Прервав обучение в гимназии после пятого класса, сначала устроился рассыльным в пекарню, затем работал на заводе Красный треугольник (чернорабочим, лифтёром грузового лифта, позже получил специальность резинщика). Однако, вынужден был уйти с завода Красный Треугольник в 23 года по состоянию здоровья.

Свою будущую супругу Елену Андреевну Вечтомову он встретил в 1930 году. 5 мая 1931 года Юрий Инге и Елена Вечтомова дали клятву «и в горе, и радости...». Несмотря на то, что судьба разделила их намного раньше, Елена Андреевна еще сорок лет продолжала ждать его «и в горе, и в радости...». Пережив все горести и испытания на своем пути, она бережно пронесла имя мужа через эти сорок лет. Это был очень яркий и сильный союз. Семья Юрия Инге и Елены Вечтомовой вдохновляет, рассказывая и показывая, как могут душа в душу прожить два поэта, два единомышленника две сильные личности. «Мы были очень разными. Когда мы поженились, одинаковым у нас был только цвет глаз и цвет волос. Но мы с полувзгляда, не то, что с полуслова, понимали друг друга. Думали одинаково, требовательны к себе были одинаково. А встречались всегда так, словно не виделись год. Не могли наговориться. С гибелью Юрия исчезла какая-то часть меня. Всем потерявшим в проклятой войне самых близких, самых дорогих, нужно было жить за двоих. Много лет спустя родилось движение «за себя и за того парня». Оно стало нашими буднями, а будни войны и блокады были высоки. Расти ли детей. Были мамами и папами. Завершали и продолжали дела ушедших, работали над их книгами. Во обще трудились, стремясь не посрамить имени ленинградцев. Громких слов не говорили, но, обращаясь к Родине, обещали:

Не отступать, не сдаваться,

Быть верной тебе за двоих.

И, наконец, просто для себя, оставались в атмосфере нашей общей жизни, их жизни. Иначе... просто невозможно было иначе», — из воспоминаний Елены Андреевны.

В 1932 году Елена пишет в дневнике, что им дают квартиру, и Инге-Вечтомовы получают квартиру № 5 в Писательском доме, хотя это положило начало дополнительным сложностям для Инге с немецкими корнями. В 1939 году в семье Инге-Вечтомовых родился сын Сергей, будущий академик, генетик. Инге частенько приносил маленького Сережу в редакцию, приобщая его к литературной жизни.

По словам Всеволода Азарова, Инге вступал в поэзию вместе с Семеном Бытовым, Михаилом Троицким, Александром Прокофьевым, Николаем Тихоновым. Вскоре стал секретарем литературного объединения «Резца», о котором его жена Елена Вечтомова сказала, что это единственное литобъединение, имеющее историю. Виссарион Саянов писал: «Однажды Дм. Лаврухин познакомил меня с молодым парнем, и я с удивлением узнал, что это и есть Инге, которого считал моряком. Было что-то скандинавское в его обветренном лице. Стоило в разговоре коснуться волнующих его тем, и он находчиво и зло высмеивал плохое, неоправданное в литературе и жизни».

Основной период творчества поэта пришёлся на 1930-е годы: до войны вышли сборники «Эпоха», «Точка опоры», «Биография большевика» (2 издания) (первая поэма о Васе Алексееве), «Сердца друзей», «Город на Балтике». В 1931 году выходит первая книга, получившая название «Эпоха». Отправляясь в 1932 году редактировать газету в Ткварчели (где в память о нём названа улица, так же как в Кронштадте и Симферополе), штудировал историю Абхазии, изданную в Тифлисе в 1925 году.

В первый день Великой Отечественной войны Инге находился на минном заградителе «Марти». Существует миф, что за несколько часов он написал поэму «Война началась». Эту поэму читали по Ленинградскому радио уже 22 июня 1941, сразу после правительственного сообщения о начале войны. На самом деле, он написал её за несколько недель до отъезда из Ленинграда к месту службы, по просьбе работников радио, ощущавших напряжённость обстановки, угрозу войны. Юрия Инге знали и ненавидели гитлеровцы. Имя Юрия Инге значилось в списке заочно приговоренных к смерти. Он не боялся писать и говорить ― смело, перенося яркие образы людей и окружающего их мира на бумагу. Рожденный в момент, когда начинались первые революционные волнения, встретившийся лицом к лицу с двумя войнами — Инге умел зажигать сердца людей, верящих в победу и силу слова. Он видел Россию такой, какой она была на тот период — покрытая кровью, засыпанная порохом; где скоротечно менялась власть, но сила народа оставалась несокрушимой.

28 августа 1941 года во время перехода эскадры кораблей Краснознамённого Балтийского флота из Таллинна в Кронштадт Юрий Инге погиб, находясь вместе с редакцией газеты «КБФ» на корабле «Кришьянис Вальдемарс», который следовал в составе конвоя №1, имея на борту эвакуируемых сотрудников политорганов КБФ, в районе острова Мохни. Во время налёта группы вражеских бомбардировщиков ледокол вышел из протраленной полосы, подорвался на мине и затонул. Именно в результате подрывов тогда была потеряна большая часть из 26 кораблей и судов. Однако наиболее трагичным оказался следующий день - 29 августа, когда не встречавшая никакого сопротивления немецкая авиация спокойно атаковала намеченные цели. В первую очередь уничтожались слабо защищенные транспортные корабли, что привело к большим потерям среди личного состава и гражданских лиц. Вместе с тем потерь могло быть намного больше, если бы не героизм и взаимовыручка экипажей, которые спасали товарищей с подбитых кораблей.

Свидетелем смерти Юрия Алексеевича станет поэт Николай Браун, который в будущем будет вспоминать последние минуты, когда видел, как Юрий Инге стоял на палубе. Он помогал эвакуироваться всем, кто оказался в этой смертельной ловушке вместе с ним. Но стоило лишь на мгновение отвернуться, как на палубе уже никого не было. Море, которое так любил Инге, о котором так много писал забрало его, оставив лишь стихи и письма. Письма, которые по воле судьбы еще долго будут приходить после его смерти Елене Андреевне Вечтомовой. Для нее поэт останется живым еще на много-много дней.

Жизнь «за двоих» продолжилась и в мирное время. Елена Андреевна Вечтомова за многие годы не раз составляла и, как говорится «ставила на крыло», книги Юрия Инге. Елена Андреевна многое сделала для сохранения памяти своего супруга.

В октябре 1981 года официально открылся музей Юрия Инге в помещении Стрельнинской библиотеки. С 1967 года, буквально по крупицам сотрудники библиотеки собирали материал о жизни и творчестве земляка ― поэта и моряка Юрия Инге. Благодаря Елене Андреевне Вечтомовой, в музейной экспозиции появились первые личные вещи поэта ― любимый им чернильный прибор, фотографии, книги, и самое главное, в 1988 году решением исполкома Петродворцового района Совета Народных депутатов от 06.12.1988 г. Стрельнинской библиотеке было присвоено имя Юрия Алексеевича Инге.

Если бы не поэтическое общество «Прометей», на котором Елена Андреевна познакомилась с Людмилой Ивановной Смирновой, заведующей библиотеки поселка Стрельна, музея могло бы и не случиться. Энтузиазм и подвижничество Людмилы Ивановны, Елены Андреевны, а также директора дома культуры им. Вермишева Н. Я. Родных, петербургского искусствоведа и библиофила Сергея Ивановича Дмитриева явили замечательный результат ― создание музея Юрия Инге.

На мемориальной доске, установленной в Доме писателей им. В. В. Маяковского на улице Воинова (теперь Шпалерная) и открытой Ильёй Авраменко, вместе с увековеченными именами 62 погибших во время Великой Отечественной войны писателей значилось имя Юрия Инге. Теперь, с утратой для писателей старинного здания Дома писателей мемориальные доски восстановлены в помещении Союза писателей на Звенигородской.

В рамках празднования 60-летия Победы в Санкт-Петербурге были проведены праздники улиц, названных именами Героев Советского Союза. В Кронштадте таких улиц нет, ввиду чего торжества провели на улицах, названных именами поэтов-балтийцев Алексея Лебедева и Юрия Инге, а также драматурга Всеволода Вишневского. Праздник на улице Инге состоялся 6 мая, к этому событию в Кронштадт приехали три поколения семьи Инге. Была восстановлена мемориальная доска с надписью золотыми буквами: «Инге Юрий Алексеевич. 1905 - 1941. Поэт и моряк. Он воспевал море и погиб в море во время героического перехода наших кораблей из Таллинна на защиту Ленинграда 28 августа 1941 года. Балтика была его жизнью. Родина его не забудет». Памятную доску открыли глава администрации Кронштадта Виктор Леонидович Суриков и сын Юрия Инге ― Сергей Георгиевич Инге-Вечтомов.

Благодаря усилиям сотрудников библиотеки и внучки поэта Марии Сергеевны Инге-Вечтомовой, стало возможным проведение в литературном музее в библиотеке не только вечеров памяти поэта, но и постоянных встреч читателей с современными поэтами и деятелями культуры. Осенью 2015 года в Симферополе на пересечении улиц Долгоруковской и Павленко состоялось торжественное открытие мемориальной доски в честь 110-летия Юрия Инге. 13 декабря 2015 года в библиотеке им. Ю. Инге состоялась праздничная церемония в честь 110-летия со дня рождения поэта. Традиция ежегодных встреч в Стрельне в настоящее время подкреплена организацией и проведением многочисленных выездных выступлений, целью которых является изучение Таллинского перехода, военно-исторического наследия России.

Юрий Инге был не только проницательным пейзажистом — он был олицетворением времени. Сильный, смелый, с верой в великое будущее и настоящих людей. В строках его стихотворений проскальзывают самые искренние эмоции. Его патриотические произведения, которые обращены к таким же бойцам как он сам, его посвящения супруге, в которых он так нежно и вместе с тем восторженно рассказывает о своей «Сольвейг». Стихи для подрастающего сынишки, в которых он с отцовской осторожностью готовил своего маленького героя к жизненному пути.

https://vk.com/@ingelibery-epoha-u-inge

 

Кирилл Козлов. Подари мне на память звезду...Интервью с Марией Инге-Вечтомовой

Юрий Инге родился в 1905 году в Стрельне. После ранней смерти отца он остался единственным кормильцем для матери, брата и сестры, работал на заводе «Красный треугольник». Там же начал писать стихи. По словам Всеволода Азарова, Инге вступал в поэзию вместе с Семеном Бытовым, Михаилом Троицким, Александром Прокофьевым, Николаем Тихоновым. Основной период творчества поэта пришёлся на тридцатые годы: до войны вышли сборники «Эпоха», «Сердца друзей», «Точка опоры», «Биография большевика», «Город на Балтике». После объявления войны по ленинградскому радио несколько раз передавали его поэму «Война началась», присланную из Таллина. 28 августа 1941 года во время перехода эскадры в Кронштадт Юрий Инге погиб, находясь на корабле «Вальдемарас». Именем поэта названа улица в Кронштадте, библиотека в Стрельне, где существует музей Юрия Инге, а также сквер рядом с библиотекой.

Елена Вечтомова (1908―1989). Родилась в Казани. В 1930 году закончила историко-филологический факультет Ленинградского университета. Вела литературную консультацию в ленинградских журналах, писала стихи и очерки. В литгруппе журнала «Резец», где Елена Вечтомова вела литконсультацию, произошло знакомство будущих супругов. Елена Вечтомова провела в Ленинграде все 900 блокадных дней и ночей, работала военным корреспондентом. Вела активную деятельность в Комитете защиты мира, Золотой медалью которого награждена наряду с самой дорогой медалью ― «За оборону Ленинграда». Именно Елене Вечтомовой принадлежит идея создания в стрельнинской библиотеке музея поэта Юрия Инге. Автор сборников стихов «Своими словами» (1939), «Улица звёзд» (1951), «Янтарное море» (1957), «Звездопад» (1986). Выходцами литературного объединения «Радуга», которым руководила Елена Вечтомова, являются известные ныне поэты: А. Романов, А. Люлин, Ю. Оболенцев, Ю. Колкер (Англия) и многие другие.

Мария Инге-Вечтомова. Родилась в 1965 году. Окончила филологический факультет Ленинградского университета. Работает редактором в петербургских печатных изданиях. Подготовила к выходу в свет книги Юрия Инге «Прошедшим дням последней данью» (2005) и «Слава балтийцев» (2005), книгу Юрия Мячина «Сон и явь балета» (2003). Автор ряда статей о литературе и театре. Сотрудничает с музеем Юрия Инге в Стрельне, Музеем блокады Ленинграда. Живёт и работает в Санкт-Петербурге.

Кирилл Козлов: ― Добрый день, Мария Сергеевна! Спасибо за согласие поучаствовать в этом важном для меня диалоге! Как известно, одна эпоха часто отрицает предыдущую, что приводит к катастрофическим последствиям. Поэтому сегодня мы поговорим об истории вашего рода, о славных его представителях, советских поэтах Юрии Инге и Елене Вечтомовой. Я думаю, что правильнее было бы начать с Юрия Инге. Скажите, когда вы впервые узнали о том, что являетесь потомком известного поэта? Какие чувства вы при этом испытали?

Мария Инге-Вечтомова: ― Здравствуйте, Кирилл! Я очень рада, что вы интересуетесь не только современной поэзией, но и поэзией Советской России; в частности, наследием Юрия Инге и Елены Вечтомовой. Самое интересное заключается в том, что я познакомилась собственно со стихами моего деда не дома, а в школе, классе в 6-м ― 7-м, когда мы готовили, как тогда говорили, монтаж к одной из военных дат ― честно говоря, не помню сейчас, какой именно. Мне в руки попалась книга лирики 40-х годов, в которой, в том числе, оказались стихи Юрия Инге! (Улыбается.) Я очень удивилась. А ведь было недостаточно прочесть просто стихи автора; нужно было прочувствовать настроение произведения. Как это важно стало для меня потом! Если говорить о том, какие эмоции были в тот момент испытаны, очевидно, стоит сразу же обозначить жанр, в котором работал Инге. Это были патриотические стихи ― они очень хорошо читались и, соответственно, их было приятно декламировать. Конечно же, я испытала чувство гордости! Поэт, разговаривающий на, что называется, народном языке… мой родственник! (Улыбается.) А потом бабушка Елена Андреевна Вечтомова познакомила меня с книгой Юрия Инге, которая носила название «Опять с тобой». Вообще должна сказать, что с детства привыкла к тому, что в нашем доме постоянно говорили о литературе. Было совершенно обычным делом, если бабушка приходила домой вечером с букетом цветов; мы прекрасно знали, где она их получает и по какому поводу. Это было или выступление в какой-либо организации или литобъединение «Радуга». Для меня стало привычным то, что у многих людей ассоциировалось с избранностью. И это было действительно так. Писатели в советское время имели несколько иной статус, нежели сейчас.

К. К.: — Значит, именно бабушка познакомила вас с «литературной кухней»?

М. И.-В.: ― Совершенно верно! Вообще я должна сказать, что она приняла огромное участие в моём воспитании, в развитии меня как личности. Я училась по очереди в нескольких школах; бабушку в праздники приглашали туда, и она рассказывала о поэзии и о жизни вообще. А ещё бабушка, как шутила моя мама, водила меня гулять по редакциям. (Смеётся.)

К. К.: — Вот так! Ребёнку нужен свежий воздух, а вы с детства дышали пылью в кабинетах, где сидят странные люди?

М. И.-В.: ― Вот-вот! Сейчас я об этом вспоминаю с чувством наслаждения. Я побывала в журналах «Звезда», «Ленинград» и других. Но всё-таки воздухом дышать удавалось! Например, во время зимних каникул мы ездили в Комарово, в Дом творчества. И вы знаете, это тоже стало своего рода нормой жизни, хотя сейчас, по прошествии многих лет, понимаю, что не каждый день и не каждому человеку посчастливится увидеть действительно выдающихся людей, да ещё и в таком количестве! (Улыбается.) В Комарово мне довелось познакомиться с выдающимся лермонтоведом Виктором Андрониковичем Мануйловым. Я очень хорошо помню, как ни странно, Льва Васильевича Успенского, который пытался проследить истоки нашей фамилии «Вечтомова». Он говорил, что она может быть образована либо от древнерусского «томить вече», либо от другого старинного выражения ― «ставить вехи». Как было на самом деле, мы не знаем.

К. К.: ― Хорошо, что прогулки в Комарово — это именно впечатления детства, далёкие от реальности, от литературных баталий…

М. И.-В.: ― Да, это была такая интересная игра. Ещё очень хорошо помню, что там был какой-то особенный запах ― ни в коем случае не больничный, а другой, санаторский. Помню столовую, помню отдельные картины… Отчётливо запомнился один устойчивый образ: бабушка всё время что-то пишет. Я даже однажды нарисовала её в профиль, сидящую, сконцентрированную на работе.

К. К.: ― Скажите, какую дату можно назвать началом образования жизненного и творческого союза Юрия Инге и Елены Вечтомовой?

М. И.-В.: — Это было начало 30-х годов. Они встретились в журнале «Резец», где Елена Вечтомова вела литературную консультацию. Инге там печатал свои стихи. Затем они вместе отправились в творческую поездку по России; Елена Вечтомова сделала тогда в дневнике такую запись: «Ах, если бы жизнь шла так, как начинается!» Она всегда говорила, что считает началом их союза День Печати ― тогда он праздновался 5 мая. К сожалению, им было отведено судьбой всего десять лет совместной жизни. Юрий Инге погиб в 1941 году. Вся последующая жизнь Елены Вечтомовой была ознаменована одной целью: сохранить в текущем времени и в будущем память о муже.

К. К.: ― Напрашивается очень личный вопрос. Но я всё же позволю себе задать его. Вы знаете, где они в последний раз встречались?

М. И.-В.: — Это было в Стрельне. Стрельна ― вообще знаковое место в жизни Юрия Инге. Он там родился; как будто бы много раз уходил оттуда и туда же возвращался. Теперь он обрёл там уже своё постоянное пристанище ― действует музей Ю. Инге в библиотеке, названной также его именем. Всё это стало возможно именно благодаря трудам Елены Вечтомовой. Она просто брала из дома некоторые вещи, книги мужа и приносила их в будущий музей. И, конечно же, очень сильно переживала по поводу случившегося; даже сказала однажды, что «должна была погибнуть я, Юрка для литературы значит гораздо больше…». Это была очень красивая пара! Он ― высокий, мужественный; она ― миниатюрная, изящная. Вы можете сами взглянуть! (Демонстрирует фотографии из семейного архива.)

К. К.: ― (После паузы.) Благодарю вас! Я очень люблю смотреть фотографии прежних лет. Скажите, сколько с того момента удалось издать сборников стихов Юрия Инге?

М. И.-В.: ― Общими усилиями удалось издать, если я не ошибаюсь, четырнадцать сборников.

К. К.: ― Спасибо! Я тогда тоже позволю себе процитировать для наших читателей одно стихотворение Юрия Инге, точнее, первую часть триптиха «Золотой век»:

Мне далеко до звания героя,

И многое мне кажется мечтой,

Но жизнь свою, нелёгкую порою,

Не променяю в жизни ни на что.

 

Частенько мне подсказывает разум ―

Дела твои пока невелики;

Взгляни на них, вглядись холодным глазом,

И сразу убедишься ― пустяки!

 

Но жизнь моя ещё не отзвучала,

В ней каждый миг похож на зов к борьбе,

Я в сотый раз берусь за всё сначала,

Опять разочарованный в себе.

 

Ошибок не избегну я, но следом

Наступит зрелость сердца и ума.

Цель предо мной. И всё же нет победы,

Она, как гость, не явится сама.

 

И в некий час, когда мне станет плохо

И трудно будет справиться с собой,

Мои друзья и вся моя эпоха

Помогут новый выдержать мне бой.

 

Мои пути, привалы, переправы

Ещё трудней, суровей будут впредь,

Но я грущу не о щедротах славы,

А лишь о том, что должен умереть…

 

Что в некий час придётся умереть…

 

М. И.-В: ― Спасибо, что вспомнили эти строки!

К. К.: ― Я поясню, почему прочёл именно это стихотворение. Здесь Юрий Инге предстаёт перед нами обычным человеком, с которым что-то происходит. И он говорит об этом искренне, ничего не утаивая от нас, даже непозволительный для него как для воина страх в душе. Я отметил для себя, что стихи, написанные в 1940-1941 годах, наполнены ощущением исхода. Инге как настоящий поэт предвидел своё будущее…

М. И.-В.: ― Я хотела бы добавить, что именно в эти годы Инге пишет более совершенные в профессиональном отношении стихи, работает с художественным образом. К сожалению, судьба не дала ему возможности освоить новый этап, к которому он вплотную подошёл.

К. К.: ― А во время войны сборники издавались?

М. И.-В.: ― Издавались! Целых два! Это было в 1942 и 1944 годах. Произошло это, конечно же, с помощью всесильного Фадеева, который, разумеется, знал всё, что происходит в Ленинградской писательской организации. «Юрия Инге нет, но никто не видел его мёртвым.  Он сражается своим словом…» ― такие слова прозвучали в предисловии к одному из этих сборников. Интонации, как вы понимаете, другой быть не могло, однако слова эти были тогда очень важны. Юрий Инге погиб, но его стихи дошли до Берлина! Это, согласитесь, немало!

К. К.: ― Конечно! Следующий важный момент: кого можно назвать наставником Инге? Я слышал, к становлению Инге как поэта имеет отношение Виссарион Саянов?

М. И.-В.: ― Ну, во-первых, нельзя забывать о том, что Юрий Инге вышел из литературной консультации всё той же Елены Вечтомовой! (Смеются оба собеседника.) А туда он попал из газеты завода «Красный треугольник». Затем, как вы справедливо отмечаете, обозначилась фигура Виссариона Саянова, который в те годы руководил молодёжной группой «Смена», а также Всеволода Азарова и некоторых других литераторов. При этом все они были примерно одного возраста ― разница небольшая, в два-три года. Вообще Юрий Инге обладал пытливым умом и, находясь в постоянном поиске новых людей и ситуаций, действительно хотел участвовать в жизни своей страны, а не просто строить жизнь собственную. При этом нужно понимать, кем был Инге. «Я был вторично окрещён»; был Эрихом Альфредом, стал Юрием Алексеевичем. А фамилия осталась. И посмотрите, Кирилл, как распорядилась судьба: немец по происхождению защищал Россию от своих же соотечественников и погиб за неё! А за два месяца до его гибели по ленинградскому радио несколько раз прозвучала поэма «Война началась». Он прислал её из Таллина.

К. К.: ― Безусловно, он был человеком русским, по духу. Передо мной сейчас лежат два сборника ― Юрия Инге и Елены Вечтомовой. Какие бы вы могли отметить точки соприкосновения между этими двумя поэтами?

М. И.-В.: ― Если говорить о многолетней перекличке в их совместном творчестве, то здесь, конечно, вечная тема любви друг к другу. Вот Инге окликает свою любимую жену из прошлого:

 

Возрастом горячим и строптивым

Смотришь ты из рамки много дней,

Вписанная, так сказать, курсивом

В строки биографии моей.

 

Как жилось тебе тут в одиночку,

Много ль было радостей и бед,

Бегала ли за угол на почту,

Писем дожидалась или нет?

 

А вот Елена обращается к Юрию:

 

Куда ни кинешься ― твоей любви защита,

Любви настойчивой неистребимой след.

Широкий свет ― окно тобой раскрыто.

Ты хлеб нарезал… Но тебя ведь нет!

 

Это как строки из ненаписанного письма… У Инге, конечно, ещё звучит тема любви к сыну, хотя поэт не успел, как вы понимаете, увидеть его взросление. «Когда сынишке будет двадцать ― / Хочу дожить до этих пор…». Увы, не сбылось.

К. К. ― Какое, на ваш взгляд, занимает место в истории советской литературы поэзия Юрия Инге?

М. И.-В.: ― Вы знаете, мне даже доводилось сталкиваться с мнением, что Инге является одним из родоначальников советской патриотической поэзии. Я наткнулась на такое мнение в Интернете и была крайне удивлена. Мы не будем сейчас ни соглашаться с этим мнением, ни опровергать его. Но оно есть. При этом даже некоторые литературоведы не знают о поэте Юрии Инге ― потрясающий парадокс! Неизвестный родоначальник советской поэзии! Может ли быть такое? На самом деле, мне кажется, всё довольно просто. Здесь мы сталкиваемся с известной всем проблемой: у нас всегда существовали и будут существовать громкие имена. Потому что каждое такое имя ― символ определённой эпохи или поколения. Почему, например, все знают Ольгу Берггольц как блокадного поэта, но никто не знает других? А ведь они были! В России всегда рассуждают так: «Ну, есть у нас один поэт, есть другой. Куда нам больше?». Таким образом, многообразие литературной мысли впихивается в некий ограниченный «адаптированный курс». И ― все счастливы!

К. К.: ― Политикам есть, кого процитировать, «исследователям» есть, о ком писать, школьникам ― есть, кого учить… Чего же боле? Абсолютно с вами согласен! Скажите, вы часто думаете о том, что вашему деду, будь он сейчас жив, не понравилось бы увиденное им?

М. И.-В.: ― Не понравилось — это мягко сказано! Можно много говорить про искажённость тех или иных эпох, но трудно отрицать тот факт, что наши бабушки и дедушки верили в определённую идею. Именно это позволяло им до конца выполнять свой долг и быть честными не только перед самим собой, но и перед последующими поколениями.

К. К.: ― Я очень хорошо помню своего деда Вячеслава Балашова. Его тоже давно нет на свете. Он свято верил в идеалы коммунизма и не мог их предать до самой смерти. Я против революционного пути развития, но, откровенно говоря, часто возникают мысли, что в современном обществе вообще нет никакой идеи ― в созидательном смысле. А затем начинаю самого себя переубеждать…

М. И.-В.: ― Этот вопрос как раз относится к проблеме писателей «второго сорта». Ведь настоящий писатель несёт эту идею, верно? Поэтому, чтобы её вовсе не было, проще забыть его ― исключить из уравнения.

К. К. ― Мария Сергеевна, вы с детства воспитывались на образцах качественной литературы. Я просто не поверю, если вы скажете, что не интересуетесь современной поэзией. Что вы можете сказать о ней?

М. И.-В.: ― Конечно же, я наблюдаю за развитием современной поэзии. Вы знаете, я хотела бы в первую очередь отметить, что поэзия ― современная и любая другая ― подразделяется тематически. Кстати, именно обращение пишущих людей к той или иной теме является исчерпывающей характеристикой происходящего. Современные темы вам прекрасно известны. Но главная беда, на мой взгляд, в том, что сегодня любой человек может издать книгу. Тем ответственнее задача читателя ― отделить зёрна от плевел. Страшный парадокс заключается именно в том, что на голодный желудок пишется лучше и содержательнее. И потом ― всё та же Идея. Если она есть, есть Поэзия. Если её нет, поэзия становится лишь средством самовыражения и не более того.

К. К.: ― Мы стоим на пороге 65-летия Победы. Скажите: как, на ваш взгляд, донести сегодня до молодого человека смысл пройденного нашими предками пути?

М. И.-В.: (Задумчиво.) ― Хотела бы я знать ответ на этот вопрос. Могу сказать одно. Когда я прихожу в школы и рассказываю детям о блокаде, то пользуюсь всё теми же дневниковыми записями бабушки, показываю какие-то вещи, предметы того времени. По-другому, наверно, никак.

К. К.: ― Какова реакция?

М. И.-В.: ― Как правило, слушают с интересом. Но дело в том, что этим нужно заниматься не два раза в году ― в День снятия блокады и в День Победы. Нужен комплексный подход к освещению нашего прошлого. А как это возможно, если в старших классах всего два часа литературы в неделю? И многие, кстати, считают, что это много!

К. К.: ― Скажите несколько слов о ваших детях ― следующем поколении Инге-Вечтомовых.

М. И.-В.: (Улыбается.) ― С удовольствием! У Юрия Инге есть стихотворение, в котором звучат такие слова: «…И мой великий правнук закончит дело, начатое мной». Мы очень надеемся на это! Я полагаю, что мои дети неплохо знают русскую поэзию, хотя мне всегда кажется, что читают они мало. (Улыбается.) Ну и потом ― нельзя забывать о действительно напряжённой школьной программе. Помимо этого, мы ещё сознательно нагрузили их специальным обучением в музыкальной школе, чтобы не оставалось времени на безыдейность.

К. К.: ― Мария Сергеевна, спасибо вам большое за этот разговор! Сегодня я ещё раз смог утвердиться в мысли, что каждый из нас должен продолжать идти избранной дорогой, с какими бы трудностями не пришлось столкнуться. Я бы хотел попросить вас прочесть напоследок стихотворение Елены Вечтомовой.

https://proza.ru/2011/03/11/1817

 

Анна Макарова «Двадцатый век идёт в военных спорах...»

С Марией Сергеевной Инге-Вечтомовой ― внучкой поэта-балтийца Юрия Инге, мы познакомились давно ― накануне празднования 60-летия Великой Победы. Так уж получилось, что побывать в Кронштадте ранее ей не довелось. Естественно, что знакомство с городом началось с улицы, которая носит имя Юрия Инге. Улица внучке поэта понравилась: прямая и широкая, в самом центре города. Здесь и начался наш разговор о её знаменитом дедушке, сто лет со дня рождения которого исполнялось как раз в 2005 году ― в год 60-летия Победы нашего народа в Великой Отечественной войне. А 28-29 августа мы будем отмечать 75-летие героического и трагического Таллинского прорыва, в котором погиб её дед. И накануне этой даты мы решили рассказать о внучке поэта, потому что именно она сегодня делает очень многое, чтобы память о героях Балтики была жива…

 

Внучка поэта

Когда Маша Инге-Вечтомова была во втором классе, её бабушку пригласили в школу на праздник, посвящённый Дню Победы. Речь на встрече шла о пионерских дружинах, которым присвоено имя бабушки ― ленинградской писательницы Елены Вечтомовой. Маша помнит, что именно на этом празднике в очередной раз, но воспринимая более осознанно, чем в раннем возрасте (быть может, потому что это звучало не дома, а в школе), она услышала рассказ Елены Вечтомовой о дедушке ― поэте-балтийце Юрии Инге. Он погиб в первые месяцы войны, 28 августа 1941 года, при переходе кораблей Краснознамённого Балтийского флота из Таллина в Кронштадт. Через три дня исполняется 75 лет со дня его гибели в водах Балтики. 75 лет трагическому Таллинскому переходу.

Историю творят люди. И если фотографии этих людей висят дома, на стене, а рассказы о них звучат на страницах бабушкиных дневников или в её воспоминаниях, тогда история становится частью жизни. Бабушка была писателем-публицистом, очеркистом и поэтом, автором книги о матери Ленина («Повесть о матери») и о секретаре Ильича ― Жене Егоровой. И, конечно, её муж ― поэт Юрий Инге, погибший в войну, был героем многих её очерков.

О том, что в Стрельне, где родился и жил Юрий Инге, есть библиотека его имени, Марии Сергеевне Инге-Вечтомовой было известно с детства. По инициативе директора этой библиотеки и её бабушки здесь был организован музей Юрия Инге, в котором находятся его вещи и книги. Знала она и о том, что в Кронштадте есть улица Инге. И хотя на её открытии ей побывать не пришлось, она видела фотографии, на которых запечатлено, как члены её семьи выступают у микрофонов, помнит, что ей тогда объяснили: эти фотографии из Кронштадта ― с праздника, посвящённого открытию улицы имени Инге. «Кронштадт» ― слово, которое не раз звучит в его творчестве:

«Мы нынче опять

вспоминаем, ребята,

Былые дела и бои,

Походные вахты

питомцев Кронштадта,

Дела краснофлотской семьи…»

С творчеством Юрия Инге Мария Сергеевна знакомилась со слов всё той же бабушки, которая на всех вечерах читала его стихи, чаще всего ― «Порох».

«Придёт пора ―

заплесневеет порох,

Исчезнут деньги ―

зависти исток,

Исчезнут даже люди,

для которых

Придуман

смертоносный порошок…

 

…Двадцатый век

идёт в военных сборах.

С оружьем мы

на рубежах стоим…

Придёт пора…

Но нынче нужен порох.

Сегодня он ещё необходим».

Эти строки органично ложились на восприимчивую к стихам детскую душу, и конечно же, запомнились ей с детства. И когда впоследствии она листала сборник стихов Юрия Инге, то с радостью узнавания находила там и эти стихи, и многие другие, также знакомые с детства: рассуждения о жизни, призывающие и читателя задуматься; описания природы, городов и мест, где побывал романтик и путешественник Юрий Алексеевич Инге. Его стихи, считает внучка поэта, это целая повесть о нелёгком, нешуточном, непростом, жестоком мужском ремесле. Это рассказ о линкорах, подлодках, старых крейсерах, о шестидюймовках и пятимоторных кораблях, о лоцмейстерских картах, о мичманах и матросах. Вся его балтийская лирика — это сплав свинца и стали.

Сборников его стихов было издано несколько. Самый первый ― «Эпоха» ― вышел в начале 30-х годов, в эпоху, когда мечтали о коммунистическом будущем. И романтика коммунизма отражена в стихах Юрия Инге. Невольно проникаешься этой романтикой и веришь в то, что пламенные строители коммунизма, как было принято говорить, искренне верили в то, что делали. Но романтику в те годы ставили Инге в вину. И ещё говорили, что он эпигон, но это, как утверждает внучка поэта, филолог по образованию, ― уж слишком, потому что следование лучшим образцам классической поэзии всегда приветствовалось, и не только в поэзии ― в любой области искусства.

Больше всего ей нравилось стихотворение «Порох», наверное, потому, что оно чаще всего цитировалось. Ещё она помнит, как в огромной витрине Дома книги, где на 3-4 этажах располагались редакции газет и журналов, была помещена строка из стихотворения Юрия Инге:

«Я мысль свою, заверстанную в слово,

Как эстафету в беге передам».

Для неё это было удивительно, почётно: каждый день переходить Невский и видеть перед собой стихи своего деда, видеть свою фамилию. Не где-нибудь, а на Невском, не где-нибудь, а в витрине Дома книги. Впрочем, называть своего деда «дедушкой» Маше всегда было странно, ведь он погиб таким молодым.

 

В 36 лет…

Когда Мария Инге-Вечтомова заканчивала университет, ей предложили написать дипломную работу о творчестве Юрия Инге, чему она была очень удивлена: как можно писать дипломную работу о творчестве своего дедушки? Тогда он был для неё ещё просто родственником, хотя она и знала, что дедушка ― герой, поэт-балтиец, погибший за Родину. Исследовательская работа не состоялась ― о родственнике писать неэтично. Совершенно ложный, в данном случае, вопрос этики, как раз было бы прекрасно, если бы написала тогда, по воспоминаниям бабушки, которой теперь, к сожалению, уже нет. Но бабушка и сама никогда особенно не привлекала внимания внучки к творчеству Инге ― Юрки, как она говорила. Тоже, наверное, по соображениям этики, ведь это был друг её молодых дней, и они были друг для друга ― Юрка и Лялька…

Сразу после объявления Великой Отечественной войны по радио прочитали поэму Юрия Инге, которую в тот день передавали несколько раз. Последние строки уже звучали как сообщение с поля боя:

«Получена первая сводка.

Товарищ, война началась!»

А самые знаменитые строки Инге нашли в Рейхстаге, в победные майские дни:

«Года пролетят,

Мы состаримся с ними,

Но слава балтийцев ―

Она на века!

И счастлив я тем,

Что прочтут моё имя

Из выцветших строк

«Боевого листка».

Эти своего рода пророческие строки в листовке оказались слегка переделанными, всего одно слово было заменено, не «слава балтийцев» ― она на века», а «слава солдат ― она на века». Вот так стихи Юрия Инге поддерживали боевой дух солдат Великой Отечественной…

 

Сын

Семья Юрия Инге в годы блокады оставалась в Ленинграде, хотя он и говорил Елене Вечтомовой: «Уезжай, не подвергай опасности жизнь. Ни свою, ни сына!» Сын родился накануне войны ― в 1939 году. Но они остались. После гибели мужа Елена Вечтомова продолжала получать от него письма, которые он послал ей из Таллина. Человека нет, а письма от него идут… В связи с этим, Елена Вечтомова написала в своём дневнике: «Юрка мне рассказывал раньше о таком случае. Мы сидели на скамейке в парке, он говорил ― и я ему тогда не верила. Я сказала: «Ты это сочинил». Вспомнила об этом, когда он погиб, и когда я сама получала от него письма ― его не было, а письма продолжали приходить, и это действительно ужасно…» «Милая моя Алёнушка! Как там мой сын?..» Несколько раз была попытка организовать эвакуацию семьи Инге, но что-то сорвалось, почему-то они не уехали, и в результате так и остались в осаждённом Ленинграде. Когда уже наступили кошмарные голодные дни, Елена Вечтомова пишет: «Юрка всегда говорил: «Сделай запасы, не увлекаясь». Ах, как жаль, что я не увлеклась, хорошо бы было увлечься» «Кто-то сказал: покупай больше витаминов и гематоген, вот я купила несколько, ― вспоминает Елена Вечтомова, ― как жаль, что мало, они нас выручили, эти витамины, так же, как и черника, купленная в аптеке для лечебных целей…»

Они остались одни в блокадном городе, и Елена Вечтомова пишет в дневнике: «Юрка нам бы этого не простил…» Но когда эти четыре ужасных года кончились, она с радостью и гордостью говорила, что прожила эти годы в Ленинграде, вместе с другими ленинградцами, и Сергей Юрьевич Инге ― сын Юрия Инге, когда вырос, всегда говорил: «Мы не драпали!»

Сергей Юрьевич Инге Вечтомов, академик Российской Академии наук, генетик, взял от отца самое лучшее ― упорство в работе и творческий подход к любому делу. А ещё ему передалась романтика, присущая Инге. Мы встречались с Сергеем Юрьевичем Инге-Вечтомовым накануне 60-летия Великой Победы, в апреле 2005 года. На просьбу рассказать об отце он тогда ответил:

― Отца я не помню. Единственная картинка, запечатленная в памяти ребёнка: он уходит, а за окном ― штык его винтовки. Мать всегда подвергала сомнениям это моё младенческое воспоминание, а потом вдруг и сама вспомнила, что однажды действительно такое было: отец приходил с винтовкой… Отец всегда был живой легендой. Юрий Инге, немец по происхождению, за свои стихи, за боевой листок «Бьём!», за всё, что он в нём писал, был заочно приговорён к смерти немецким командованием. Получается, что приговор был приведён в исполнение во время Таллинского перехода… С творчеством отца я знаком, благодаря маме. Когда научился читать, сам читал его стихи. Гордился ли я тем, что отец ― поэт? Мы жили в такое время, когда быть ребёнком интеллигентных родителей было, по меньшей мере, немодно. Но было свято то, что мой отец погиб на войне…

 

Память

Военный корреспондент газеты «Красный Балтийский флот» поэт-балтиец Юрий Инге погиб в самом начале войны, при прорыве кораблей из Таллина в Кронштадт, но не зря к штыку было приравнено перо ― стихи Инге воевали всю войну… На мемориальной доске на доме № 1 по улице Инге начертано: «Инге Юрий Алексеевич. 1905-1941. Поэт и моряк. Он воспевал море и погиб в море во время перехода наших кораблей из Таллина на защиту Ленинграда 28 августа 1941 года. Балтика была его жизнью. Родина его не забудет». Доску обновили в канун 60-летия Великой Победы, и на празднике улицы, носящей имя отца, Сергей Юрьевич Инге-Вечтомов сказал, что он рос с осознанием того, что отец погиб на войне, а это значит: ему, сыну, нужно так прожить свою жизнь, чтобы быть достойным памяти отца. Самым дорогим для мальчишек военных лет была память об отцах, погибших на войне…

Ну а главной хранительницей памяти поэта в семье является его внучка ― Мария Сергеевна Инге-Вечтомова, которая приняла это служение как свой долг от бабушки ― писательницы Елены Вечтомовой, жены и друга Юрия Инге. «В 1944 году ― рассказывала при нашей встрече Мария Сергеевна, ― вышел сборник стихов Юрия Инге. В предисловии Елена Вечтомова, Вишневский, Зонин и Азаров сказали, что никто не видел его мёртвым, поэтому нельзя заключить его имя в траурную рамку, а стихи его живут и призывают к победе. Не в этом ли жизнь создавшего их человека?

«Но жизнь моя ещё

не отзвучала,

В ней каждый миг

похож на зов к борьбе…»

 

Мы не можем не гордиться поэтом, воспевшим Балтику, защищавшим её лицом к лицу с врагом в атаке по-балтийски и не желавшим себе провожатых, речей, суеты.

 

«Нет, мне не надо

провожатых,

Речей, вокзальной суеты:

пусть представители

пернатых

Мне салютуют с высоты».

 

И в скромности своей был счастлив тем, что прочтут его имя средь выцветших строк боевого листка…»

Мария Сергеевна Инге-Вечтомова сегодня ведёт огромную деятельность по увековечиванию памяти о героическом прорыве кораблей и судов Краснознамённого Балтийского флота из Таллина в Кронштадт, о героях, погибших в водах Балтики в первые дни войны… «Хранить и беречь наше героическое прошлое, продлевать память — это нам доступно. И те, кто знают свою историю, могут помочь этой ниточке связать прошлое и будущее», ― убеждена Мария Сергеевна Инге-Вечтомова, внучка поэта-балтийца, которую семейная память о дедушке привела к пониманию важности и ценности нашей общей памяти о прошлом. И та многогранная деятельность, которую сегодня проводит она и её единомышленники, приносит свои плоды ― устанавливаются памятники, открываются мемориальные доски, проводятся конференции, публикуются материалы в СМИ, идёт работа в соцсетях, выходят книги, бережно собираются имена… Таллин, остров Гогланд, Кронштадт, Санкт-Петербург (Ленинград)… Вокруг них объединяются люди. Участников прорыва, оставшихся в живых, уже, к сожалению, мало, но есть дети, внуки, правнуки… Есть живая память о подвиге. Ведь «слава балтийцев ― она на века!»

https://kronvestnik.ru/society/holidays/21064

 

Источник фото: https://tallinskij-perehod.ru/news.php