«Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию стихами»
Г. В. Иванов
Для современного
культурного российского читателя Георгий Владимирович Иванов явился внезапно,
неожиданно и не просто поэтом, а звездой, последним поэтическим титаном ХХ
века.
Многие и не слышали это имя, другие, услышав, мало что могли прочесть. Но тем, кому повезло прикоснуться к его поэзии, окунуться в нее не только с головой, но и душой и сердцем, испытывают настоящий шок. Не даром еще вначале его пути Гумилев отметил это удивительное явление: «…каждое стихотворение при чтении дает почти физическое чувство довольства… Это указывает на большую сосредоточенность художественного наблюдения и заставляет верить в будущность поэта». (Вадим Крейд. Бессмертной музыкой звуча. Творчество Георгия Иванова)
Будущий поэт родился по
разным источникам 10 или 11 ноября 1894 года в интеллигентной семье военного из
полоцких дворян и баронессы Веры Бир-Брау-Браурер фон Берштейн, происходившей
из древнего голландского рода, что во многом определило воспитание и
образование молодого человека. В 1907 Георгия определили в Кадетский корпус, не
считаясь с его наклонностями. А наклонности, музыка и рисование, уже завоевали
душу мальчика, превратившись в устойчивое увлечение. Увлечения, развиваясь,
повлияли на изобразительную силу поэта, умение использовать светопись в поэзии.
В одном из писем Г. Иванов признавался: «Я
по недоразумению не стал художником» (Иванов Г. Девять писем к Роману Гулю
// Звезда,1999, №3). Его успехи в рисовании были настолько успешны, что убедили
учителя рисования корпуса в призвании его ученика, которому он стал давать
дополнительные уроки.
В годы учебы произошел
случай, описанный И. Одоевцевой,
женой Г. Иванова, в мемуарах «На брегах Сены», повлиявший на вдруг вспыхнувшее
всепоглощающее увлечение подростка поэзией при заучивании стихотворение М. Ю.
Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…». Он проснулся ночью. «Его охватило такое чувство блаженства, что
он боялся пошевелиться или передохнуть». (Одоевцева, И.В // На брегах Невы.
На брегах Сены: Избранное. – Москва: Согласие,1998. – С. 773.)
Услышал чей-то голос:
В небесах торжественно и
чудно!
Спит земля в сиянье голубом
С изумлением догадался,
что это его голос.
Он увидел, словно в забытье,
невероятным зрением летящую в синем эфире, в иной реальности нашу планету,
окруженную сиянием. С той ночи в нем открылся дар. Стихи, словно хлопья снега,
падали легко с небес.
Позднее о том, что он
увидел, какая музыка играла в минуты, когда он проснулся на койке в Кадетском
корпусе, он создаст одно из лучших стихотворений ХХ века:
Мелодия становится цветком
Мелодия становится
цветком,
Он распускается и
осыпается,
Он делается ветром и
песком,
Летящим на огонь весенним
мотыльком,
Ветвями ивы в воду
опускается...
Проходит тысяча мгновенных
лет
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье
эполет,
В рейтузы, в ментик, в
«Ваше благородие»
В корнета гвардии - о,
почему бы нет?..
Туман... Тамань... Пустыня
внемлет Богу.
– Как далеко до
завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит
на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.
С этого момента будущий
поэт понял и принял, что сущность истинного лиризма в музыке. Тогда же слово
«сияние», увиденное им, завладело его сущностью, а со временем превратилось в
кодовое, встречающееся во многих стихах, позволяющее сразу определить
авторство.
С 1910 года он начинает
печататься в ученических журналах. Дебютом считают публикацию стихотворения
«Инок» в журнале с забавным для наших современников названием «Все новости
литературы, искусства, театра, техники и промышленности». Об этом весело, с
долей здравой самокритики и иронии Г. Иванов написал: «Я «вступил в литературу» осенью 1910 года. «Вступил» несколько
необычно: по газетному объявлению.
«Редакция большого художественного еженедельника приглашает начинающих писателей присылать свои произведения...».
Это было напечатано петитом на последней странице «Вечерней Биржевой»
между извещениями о сдаче квартиры и о продаже велосипеда. Как оно попалось мне
на глаза? Ни велосипедами, ни квартирами я не интересовался. Велосипед у меня и
без того был, а о квартире в шестом этаже размышлять было несколько рано — своевременней
было думать о переэкзаменовках…когда, дня через три, я получил ответ: «Ваши
стихи приняты, просим зайти лично...» — я был ошеломлен не менее, чем первым:
«М.Г., к сожалению...» Даже больше, пожалуй. Я получил это письмо, сидя в
корпусе, на «вечерних занятиях». Воспитатель мой, старичок подполковник, укоризненно
покачал головой, передавая мне вскрытое им (все письма читались воспитателем) письмо.
Он относился скептически к поэзии и к листку с моими четвертными отметками
приписал недавно: «Преждевременное увлечение новейшей литературой вредит
успехам и не обещает в будущем ничего хорошего... «Ваши стихи приняты, просим
зайти...» Я перечитывал по многу раз эти магические слова, и они казались мне
музыкой.
Музыкой казалось и название, декадентскими литерами выведенное на
бланке: Редакция журнала «Все новости литературы, искусства, театра, науки,
техники, промышленности и гипноза». Это «и гипноза» несколько меня смущало.
Какой-то смутный инстинкт подсказывал, что все-таки лучше бы обойтись без
гипноза». (Иванов Г. Мемуары и рассказы / Сост. В.
Крейд. — М.: Прогресс-Литера, 1992. – С. 122-123).
Первый сборник поэта – «Отплытие
на Цитеру», вышедший в конце 1911 года. Как на сборник откликнулись публика,
критика, «собратья» по перу? Если коротко – ругали не реже, чем хвалили. В
воспоминаниях писатель пишет, что после отправки сборника в редакцию
«Апполонна» получил звание члена «Цеха поэтов», заочно ему присужденное.
Рецензию на творчество молодого дарования написали Брюсов и Гумелев. Оба
отметили подражательность и влияние М. Кузьмина. Правда, Гумелев отметил
«безусловный вкус»: «Редко у начинающих
поэтов, – писал Гумилев, – стих
бывает таким утонченным, то стремительным и быстрым, чаще только замедленным,
всегда в соответствии с темой. Поэтому каждое стихотворение при чтении дает
почти физическое чувство довольства… Это указывает на большую сосредоточенность
художественного наблюдения и заставляет верить в будущность поэта». А. Блок
также не смог не отметить изящества стихосложения Г. Иванова в «Отзывах о
поэтах: Георгий Иванов, Дмитрий Цензор»: «Когда я принимаюсь за чтение стихов Г. Иванова, я неизменно встречаюсь
с хорошими, почти безукоризненными по форме стихами, с умом и вкусом, с большой
культурной смекалкой, я бы сказал, с тактом; никакой пошлости, ничего
вульгарного. Сначала начинаешь сердиться на эту безукоризненность, не понимая,
в чем дело, откуда и о чем эти стихи. Последнее чувство не оставляет до конца.
Но и это чувство подавляется несомненной талантливостью автора».
Общая мысль заключалась в
том, что Г. Иванов в совершенстве владеет стихотворной формой, но содержание
ускользает, поскольку жизнь автора казалась лишенной страданий — пищи поэзии.
Глядя из ХХI века на
замечания С. Г. Ходасевича и К. Чуковского, оказавшимися пророческими, невольно
задумываешься о мистической силе фортуны.
С. Г. Ходасевич: «Г. Иванов умеет писать стихи. Но поэтом он станет вряд ли.
Разве что случится с ним какая-нибудь житейская катастрофа, добрая встряска,
вроде большого и настоящего горя. Собственно, только этого и надо ему пожелать»
(Трушкина
А. Георгий Иванов, последний трагический гений ХХ века: десять стихотворений с
комментариями)
К. Чуковский: «Какой
хороший поэт Г. Иванов, но послал бы ему Господь Бог простое человеческое
страдание, авось бы в его поэзии почувствовалась и душа». (Трушкина
А. Георгий Иванов, последний трагический гений ХХ века: десять стихотворений с
комментариями)
Что сказать? Умеют у нас
поддержать талантливых людей!
Поэт в первой трети
творчества долго не мог найти свой собственный голос, воспринимался
современниками как искусный подражатель, который не в состоянии преподнести
ничего нового. Для поэта это равносильно признанию его полной бездарности. Не с
этих ли критических высказываний начался духовный рост, накопление гаммы чувств,
сомнений? То есть то, что так желали поэту, не достигшему двадцатилетия.
Г. Иванов активно пишет и
активно печатается во всевозможных журналах, расширяет круг знакомых
литераторов, продолжает встречаться с А. Блоком, который на всю литературную
жизнь остался для него мерилом поэтического мастерства, хотя в какой-то степени
учителем был Гумилев.
Стихотворение «Письмо в конверте с красной прокладкой»
о письмах А. Блока:
Письмо в конверте с красной
прокладкой
Меня пронзило печалью
сладкой.
Я снова вижу ваш взор
величавый,
Ленивый голос, волос
курчавый.
Залита солнцем большая
мансарда,
Ваш лик в сияньи, как лик
Леонардо.
И том Платона развернут
пред вами,
И воздух полон золотыми
словами.
Всегда ношу я боль
ожиданья,
Всегда томлюсь, ожидая
свиданья.
И вот теперь целую
украдкой
Письмо в конверте с красной
прокладкой.
А вот с тоской о Родине
вспоминая Гумилева:
Ликование вечной, блаженной весны
Ликование вечной,
блаженной весны.
Упоительные соловьиные
трели
И магический блеск
средиземной луны
Головокружительно мне
надоели.
Даже больше того. И совсем
я не здесь,
Не на юге, а в северной
царской столице.
Там остался я жить. Настоящий.
Я — весь.
Эмигрантская быль мне
всего только снится —
И Берлин, и Париж, и постылая
Ницца.
…Зимний день. Петербург. С
Гумилёвым вдвоём,
Вдоль замёрзшей Невы, как
по берегу Леты,
Мы спокойно, классически
просто идём,
Как попарно когда-то
ходили поэты.
Кроме стихов в журналах Г.
Иванов издает один сборник за другим: «Граница» (1914), «Памятник славы»
(1915), «Вереск» (1916), «Сады» (1921), «Лампада» (1922).
Известно, что он
благосклонно принял Февральскую революцию, но признать Октябрьский переворот
наотрез отказался.
В 1921 году он женится на
И. Одоевцевой. А уже через год отправляется в сомнительную командировку на
запад для составления репертуара государственных театров и остается в Берлине.
Туда через год прибывает и И. Одоевцева, и они перебираются в Париж.
 |
| Ирина Одоевцева и Георгий Иванов |
Несколько лет не пишет стихов. В 1927 году присоединяется к обществу «Зеленая лампа», создавшегося вокруг Мережковских, являясь его бессменным председателем.
Возвращается к поэзии и
печатается в эмигрантских журналах: «Новый дом», «Числа», «Круг» и др. В 1930
году публикует сборник стихов «Розы», в котором звучит «новый голос» поэта –
лиричный, простой.
В эмиграции его книги
продавались в кротчайшие сроки, издавались большими тиражами и пользовались
самой большой популярностью и у простых читателей, и у профессиональных далеко
за пределами Франции.
Сборник «Розы» занял
исключительное место не только во Франции, но и во всей русской зарубежной
поэзии 30-х годов.
Сборник был встречен так,
как будто его ждали. Он включал стихи за последние девять лет и явил совершенно
нового поэта.
Г. Адамович писал, что в
стихах Г. Иванова «несомненна бóльшая
стилистическая простота и расширение тем. Остался ограниченным выбор образов.
Осталась прежняя, природная безошибочность звуков, т. е. звуковая оправданность
каждой строчки, наличие в каждой строчке стиха – свойство, присущее
исключительно Георгию Иванову. Осталась, наконец, меланхолия. Настроившись
холодно и критически, со многим в этой поэзии не соглашаешься… Но доверчиво к
ней прислушиваясь, эти придирки забываешь… В этой поэзии все даровано Божьей
милостью» (Вадим
Крейд. Бессмертной музыкой звуча. Творчество Георгия Иванова).
Одно стихотворение из
сборника:
В тринадцатом году, еще не
понимая,
Что будет с нами, что нас
ждет –
Шампанского бокалы
подымая,
Мы весело встречали Новый
Год.
Как мы состарились!
Проходят годы.
Проходят годы – их не
замечаем мы…
Но этот воздух смерти и
свободы
И розы, и вино, и холод
той зимы
Никто не позабыл, о, я
уверен…
Должно быть, сквозь
свинцовый мрак,
На мир, что навсегда
потерян,
Глаза умерших смотрят так.
Поэт нашел объединяющую
тему для всех эмигрантов, нашел нужную интонацию, что тронуло струны души
каждого.
Нащупать собственный,
уникальный путь, свое слово в поэзии Иванову все же удалось, но произошло это
ценой большого горя, которое предсказывал ему Вячеслав Ходасевич, – пожизненной эмиграции.
Г. Иванова называли «первым
поэтом эмиграции» отчасти потому, что он выразил общее для всех эмигрантов
чувство тоски по прежней России, которая теперь перестала существовать.
Четверть века прошло за границей
В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем.
О. Мандельштам
Четверть века прошло за границей,
И надеяться стало смешным.
Лучезарное небо над Ниццей
Навсегда стало небом
родным.
Тишина благодатного юга,
Шорох волн, золотое вино…
Но поет петербургская
вьюга
В занесенное снегом окно,
Что пророчество мертвого
друга
Обязательно сбыться должно.
Игра судьбы
Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра
воображенья.
«Друг друга отражают
зеркала,
Взаимно искажая
отраженья…»
Мне говорят — ты выиграл
игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
Как обидно
Как обидно — чудным даром,
Божьим даром обладать,
Зная, что растратишь даром
Золотую благодать. И не только
зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря,
Но еще к нему доплатишь
Жизнь, погубленную зря.
Мне больше не страшно.
Мне томно.
Я медленно в пропасть
лечу.
И вашей России не помню
И помнить её не хочу.
И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Берёзки, дымки, огоньки….
Я хотел бы улыбнуться
Я хотел бы улыбнуться,
Отдохнуть, домой
вернуться…
Я хотел бы так немного,
То, что есть почти у всех,
Но что мне просить у Бога
—
И бессмыслица и грех.
Эмиграция сделала Георгия
Иванова великим русским поэтом, и именно в последние годы жизни им написаны
самые сильные, самые трагические стихотворения, которые проникают в душу и сердце
читателя и остаются там навсегда.
Мы открыли его очень
поздно для него. Давайте же не сделаем ошибку для себя. Читайте Георгия
Иванова, читайте о нем.
Ирина Одоевцева в предисловии к своим мемуарам обращается к читателям с просьбой любить тех, о ком она пишет. «Ведь всем поэтам больше всего нужна любовь. Петрарка писал: «Я не хочу, чтобы меня через триста лет читали. Я хочу, чтобы меня любили». Нет другой страны, где так любят и ценят писателей, как в России. Здесь считают, что поэты мыслят стихами. И если вы, мои читатели, исполните мою просьбу и полюбите тех, о ком я сейчас пишу, вы обязательно подарите им временное бессмертие, а мне сознание, что я не напрасно жила на этом свете».
Читайте
Ирина Одоевцева: маленькая поэтесса, вернувшая России большую поэзию
Маленькая поэтесса с огромным бантом Ирина Одоевцева
Комментариев нет
Отправить комментарий