Пушкинские места России: Стихотворения

 

С именем Александра Пушкина связано множество мест: Москва и Санкт‑Петербург, Нижегородская и Псковская области, Кавказ и Урал. Самое известное — Пушкинские Горы в Псковской области. В народе его еще называют Пушкиногорье. В Пушкинских Горах расположены три усадьбы, связанные с именем Пушкина: Михайловское — родовое имение его матери, Тригорское — усадьба его друзей Осиповых и Вульфов, Петровское — имение предков поэта Ганнибалов. В них входят несколько усадеб и городищ, озера и луга вдоль реки Сороть и Святогорский Свято-Успенский монастырь.

 

Пушкинские места

Псков, Кишинёв, Москва,

Болдино и Калуга...

С севера и до юга —

Пушкинские места.

 

Сотней эссе мостя

Каждый маршрут учтённый,

Всё же не счесть учёным

Пушкинские места.

 

Там, где, светла, свята,

Ширясь по белу свету,

Слышится речь поэта, —

Пушкинские места.

 

Прелесть и красота,

Строки стихов живые!

О, родники России —

Пушкинские места!

 

Пушкинские места

Всюду, где свежий ветер,

Перебирая ветви,

В рощах поёт с листа.

 

Там, где река чиста,

А не убита с лесом

Нашим лихим прогрессом, —

Пушкинские места.

 

Там, где ещё клеста

С иволгою свистящей

Можно услышать в чаще, —

Пушкинские места.

 

Пушкинские места —

Там, где, для чести живы,

Наши сердца не лживы

И не пуста мечта.

 

Где не под свист хлыста,

Не по указке свыше —

Правду без страха пишут, —

Пушкинские места.

 

Там, где ещё уста

Зло не зажали строфам

Новые Бенкендорфы, —

Пушкинские места.

 

Там, где, за честность мcтя

И раздувая травлю,

Всё ж не сломили правду, —

Пушкинские места!

 

Вольность и высота,

Рвущиеся из плена!

Будьте ж благословенны,

Пушкинские места!

Л. Болеславский

 

Пушкинские усадьбы и парки: (цикл стихов)

 

Захарово

Захарово, Захарово —

Поэта колыбель.

Под сенью парка старого

Пруда блестит купель.

 

Лесок, луга медвяные,

Крестьянские дома…

Местечко, Богом данное

Для сердца и ума!

 

Усадьба над речушкою —

Исток душевных сил

Для маленького Пушкина.

Он рано полюбил

 

Обычаи народные

И сказки перед сном.

Порывы благородные

Здесь пробуждались в нём.

 

Здесь отрока с кудрявою

Вихрастой головой,

Увенчанного славою

Поэзии живой,

 

Деревья помнят старые

И вольные поля.

Захарово, Захарово —

Священная земля.

 

Пристанище желанное

Лирической любви,

Местечко, Богом данное!

Мне чувства оживи,

 

Чтоб рифмами стозвонными

Прялась стихов кудель…

Захарово — исконная

Поэта колыбель.

 

Вязёмы

Летят по быстрой магистрали

Одна машина за одной…

А метрах в ста иль чуть подале

Мир открывается иной.

 

Шумит листва у водной кромки,

Где сонмы радужных колец

Танцуют вальсы. Над Вязёмкой

Стоит изысканный дворец.

 

Струится запах разнотравья.

Ведёт тропинка к флигелям.

Увенчан строгим семиглавьем

Святой Преображенский храм.

 

Внутрь из оконниц узких, длинных

На фрески льётся яркий свет,

На буквы надписей старинных

На польском — русской Cмуты след.

 

Аркада звонницы белеет,

И будто слышен перезвон.

В старинном парке по аллее

Гуляет ветер в гуще крон.

 

В тени — церковная ограда,

За нею — памятник простой.

Там Пушкин над могилой брата

Николеньки скорбел душой.

 

Под сенью лип щебечут птицы,

В лучах рой мошек мельтешит…

Построил Николай Голицын

Усадьбу эту для души,

 

Сады разбил, вёл сенокосы,

Благоустраивал село…

Событий много судьбоносных

Здесь за века произошло:

 

Гостил однажды Павел Первый,

В войну Кутузов побывал,

Наполеон походкой нервной

Входил в большой каминный зал.

 

Назад истории страницу

Перевернём. В тиши ночной

Красавец князь Борис Голицын

Сидел, склонившись пред свечой.

 

Статьи, идиллии, эклоги

Он по-французски сочинял.

Шёл утром к церкви. По дороге

Порою Пушкиных встречал

 

И в гости приглашал учтиво.

Забыв о мире за стеной,

Кудрявый отрок шаловливый

Благоговел пред красотой

 

И мудростью в библиотеках,

Потом резвился у пруда…

Ужель с тех пор прошло два века,

А здесь всё так же, как тогда?!

 

И в элегические дали

Глядел отсюда наш поэт?!

Лирические магистрали

Протянуты сквозь толщу лет

 

К приюту славного былого,

Жемчужине Больших Вязём.

И, как в эпоху Годунова,

Звон благовестит над холмом

 

С прекрасным новые нам встречи,

Зовёт в дворец и дивный сад,

Где поэтические свечи

Неугасимые горят.

 

Весна в Остафьеве

Плывёт в саду старинном, вновь расцветшем,

Слегка пьянящий тонкий аромат.

Листвой нежно-зелёной о прошедшем

Здесь липы величавые шумят.

 

В весеннем упоительном чаду

Не умолкает птичье песнопенье.

Колышется в остафьевском пруду

Белеющего храма отраженье…

 

Здесь Вяземских именье родовое.

Дворец, дубы, округлый плоский луг

Хранят воспоминание живое

Их бытия, деяний и заслуг.

 

Аллеями Пётр Вяземский гулял

И наслаждался видами когда-то,

Сентиментальным слогом воспевал

Свои благословенные пенаты.

 

Здесь Александр Пушкин по поместью,

По рощам, что цветами поросли,

Бродил с мечтою о своей невесте —

Божественно прекрасной Натали.

 

В тени берёз великий Карамзин,

Душой в историю Руси погру́жен,

На тихом берегу сидел один:

Ему для творчества покой был нужен.

 

Жуковский, Батюшков, Василий Пушкин

С ним о седых веках родной земли

В овальном зале, в парке, на опушке

Беседы оживлённые вели…

 

Забвенья нет далёким тем годам.

Хозяева усадьбы постарели.

Их внучка Катерина сад и храм

Писала вдохновенно акварелью.

 

Дорожки в осыпающемся цвете,

Фамильные портреты над столом

И вещи в карамзинском кабинете —

Всё здесь ей говорило о былом.

 

Именье выкупил супруг её,

Историк увлечённый Шереметев.

Они создали во дворце своём

Музей. Столетье Пушкина отметив,

 

Чьи посещенья помнит край московский,

Открыли памятники средь аллей:

И Карамзин, и Пушкин, и Жуковский,

И Вяземские под шатром ветвей

 

Стоят поныне. Тонкий аромат

Плывёт в саду старинном, вновь расцветшем,

И липы величавые шумят

Листвой нежно-зелёной о прошедшем…

 

Архангельское. Осенняя соната

Архангельское. Шелест листопада.

Изысканность дворцового фасада.

Классически прекрасные скульптуры:

Богини, нимфы, ангелы, амуры…

 

Гуденье ветра в линиях аллей.

Осыпанный листвою мавзолей.

В старинной церкви тусклые лампады.

Литое полукружье Колоннады.

 

Опята поздние на пне под тонкой липкой.

Бюст Пушкина с младой полуулыбкой

(Бывал он у Юсупова в гостях).

Игра лучей в рябиновых кистях.

 

Прохлада полудикого оврага.

Брег пруда, напоённый тёмной влагой.

Влюблённых пар восторженные вздохи.

Декоры ностальгической эпохи…

 

Здесь понимаешь: век текущий — миг

В бескрайней череде веков иных.

 

Вечерняя Москва

Москва вечерняя всё краше и светлее,

Всё многоцветнее её огни.

Мосты, бульвары, улицы, аллеи

Увили ярким кружевом они.

Мелькают за окном автомобиля

Гирлянды золотистых фонарей.

Как будто на помпезной Пикадилли,

Плывём в потоке радужных лучей.

И Пушкин озирает с постамента,

Слегка склонив курчавую главу,

Тверской блестящую живую ленту,

Не узнавая древнюю Москву.

Расцвечены фасады, окна, крыши

Каскадами мигающих реклам,

Как в Риме, Будапеште иль Париже.

Летят огни Москвы навстречу нам…

 

Но вдруг прожектор высветил нежданно

Старинной церкви чёткий силуэт,

Такой певучий, милый и желанный.

Его роднее сердцу в мире нет.

Москва — река, волнуясь, отражает

Кокошников узорных дивный ряд.

По набережной шумной проезжает

Автомобиль. Здесь восхищённый взгляд

Притягивает Кремль. Он величаво

Сияет средь темнеющих небес —

России символ, славный страж державы!

Нет, русский дух в столице не исчез!

И взорам россиян ещё милее

Её святынь ансамбли. В наши дни

Москва вечерняя всё краше и светлее,

Всё многоцветнее её огни.

 

Петербург

С зарёй в Петербург прибывая

На шумный Московский вокзал,

Увидеть спешу из трамвая

Проспекты, где Пушкин бывал.

 

Ступаю легко по приезде

На влажный гранит берегов,

Любуюсь прекрасным созвездьем

Шедевров великих творцов,

 

На волны гляжу. Раздвигая

Завесы ушедших веков,

Люблю представлять, как другая

Шла жизнь за стенами дворцов…

 

Там ярко поэты блистали,

Шумели большие балы.

Там Пушкин являлся с Натальей,

Стараясь быть выше хулы

И мнений надменного света…

Безжалостно время течёт,

Но души не канули в Лету,

И Пушкин на Мойке — живёт!

 

Растрелли — в дворцах без сомненья,

Петра приютил Летний сад…

Нетленное их вдохновенье

Доселе хранит Петроград.

 

Люблю перспектив его стройность,

Имперских соборов главы,

Старинных строений спокойность,

Волненье могучей Невы,

 

На шпилях блистание алых

Последних закатных лучей.

Люблю затаённость каналов

В прозрачности белых ночей,

 

Затихшие парки и скверы,

Абрисы ростральных колонн

И тонкую зыбь атмосферы

Духовности прежних времён.

 

Александровский парк в Царском Селе

Бабье лето. Царские дубравы

Пышным фейерверком величавым

Множатся в таинственных глубинах

Вод озёрных сизо-голубиных.

 

Струги листьев золотисто-алых

Проплывают по лучам каналов,

И аллей янтарных анфилады

Слушают восторженно рулады,

Что поёт императрица-осень.

Ветер смолк в зелёных кронах сосен,

Воцарилась тихая прохлада

В рощах Александровского сада.

Здесь в красе осенней быстротечной

Прозреваю Божий образ вечный.

 

Екатерининский парк в Царском Селе

О Царскосельский сад прелестный!

Как много лет тому назад,

Твоих ландшафтов мир чудесный

Пленяет восхищённый взгляд.

 

Век восемнадцатый «галантный»

Здесь гениально воплощён

В дворцах старинных элегантных,

Параде статуй и колонн.

 

Они блистательны, но всё же

Для сердца русского милей

И праздной роскоши дороже

Уединение аллей,

 

Каналы, мостики, беседки,

Лазурь зеркальная озёр…

В тиши бродить любили предки.

Теней затейливый узор

 

Всё так же вьётся по дорожкам,

Журчит жемчужный водопад…

Мне кажется, ещё немножко —

И время потечёт назад…

 

С друзьями часто Пушкин юный

Гулял вдоль берега сего,

И лиры трепетные струны

В душе звучали у него.

 

Он упивался в грёзах сладких

Любовью первою своей,

А музы с ним играли в прятки

Среди раскидистых ветвей.

 

Возрос непревзойдённый гений

В обители прекрасной сей,

И люди многих поколений

В сад Царскосельский и Лицей

 

Приходят, словно на свиданье

К поэту. Здесь стихи его

Струились вольно. Ожиданья

Парк не обманет ничьего,

 

Коль не спеша, несуетливо

Идти лирической тропой

И в изумлении счастливом

Коснуться прошлого душой.

 

Видения в Павловске

Струи лирической Славянки

На ярком солнце золотятся.

Колонны, рощицы, полянки

Как будто сходят с декораций.

 

Театр природы и искусства

Даёт свои здесь представленья,

И оживают снова чувства

В чреде волнующих видений.

 

Белеет храм в сени дубравы

Сквозь ожерелья веток гибких,

Дворец старинный величаво

Глядится в лоно речки зыбкой.

 

На мостике кентавры вечно

Хранят спокойствие долины.

У павильона Роз беспечно

Гуляют праздные павлины.

 

Скульптуры, кажется, застыли

В тени садов лишь на мгновенья

И ждут, чтоб нам поведать были,

Божественного мановенья.

 

Плывёт пленительным елеем

Дух разнотравья благовонный…

Тройною липовой аллеей

Проеду экипажем конным

 

К дворцу, воображая ясно,

Как Пушкин здесь с женой гулял.

В офортах и стихах прекрасных

Красу Жуковский воспевал

 

Сих мест… Сквозь кроны вековые

Чуть виден небосвод лазурный.

Под ними, как в года былые,

Оркестр играет марш бравурный.

 

На трость опёршись, с пьедестала

Царь Павел музыке внимает,

Безмолвно путников усталых

В свои чертоги приглашает.

 

С Египетского вестибюля

Взойдя по мраморным ступеням,

Из нынешнего дня июля

Переношусь в былое время.

 

Убранством пышным поражают

Парадных залов анфилады,

С портретов на стенах взирают

Цари в изысканных нарядах.

 

Здесь, в императорских хоромах,

О прошлом память затаилась…

На государевых приёмах

Напудренная знать толпилась,

 

И томных дам придворных вздохи

Тонули в звуках клавесинных…

Здесь образ павловской эпохи

Живёт в мелодиях старинных.

 

Здесь гобелены и шпалеры,

Кровать с высоким балдахином,

Изысканные интерьеры

В библиотеках и гостиных,

 

Плафоны, статуи, картины,

Сервизы, вазы расписные

И люстры в зеркалах каминов —

Веков свидетели немые…

 

Скромнее комнаты жилые,

Но их изящество не хуже.

Царица вдовая Мария

Грустила часто здесь о муже,

 

Забыв мирские наслажденья,

В роскошном придворцовом храме

Заупокойные моленья

Шептала скорбными устами.

 

Навек в душе её осталась

Печаль об убиенном милом.

В свой садик собственный спускалась

И утешенье находила

 

Она средь клёнов и акаций,

Цветы прекрасные лелея.

Окончив садом заниматься,

Шла тополиною аллеей,

 

Сентиментальной иностранкой

Сидела в павильоне Граций,

Любуясь, как струи Славянки

На ярком солнце золотятся…

 

Приютино

Приютино — уютный уголок

Спокойствия под шумным Петербургом,

Куда влечёт порой неодолимо.

Здесь, чудится мне, времени поток

Свой замедляет бег неумолимый…

 

В тени садов, беседуя друг с другом,

Гуляют Гнедич, Вяземский, Крылов.

Влюблённый Пушкин пишет вдохновенно

В альбоме нежный мадригал Анете

За круглым столиком в сени дубов.

 

Медорка ластится к Елизавете

Марковне, с супругом умиленно

Ведущей разговоры у пруда,

В чьём зеркале двоятся дом и флигель,

Ротонда, кузня, небо голубое…

Воображение меня туда

Несёт, к моим приютинским героям,

Когда о них в тиши читаю книги.

 

Петергофские фонтаны

Петергофские фонтаны:

«Солнце», «Ева» и «Адам»…

Изогнув златые станы,

«Нимфы» воду льют к ногам.

 

От восторга обмирает,

Кто однажды видел сам,

Как, друг друга обгоняя,

Струи рвутся к небесам.

 

Плеск вначале еле слышен,

А потом за рядом ряд

Всё звончей, полнее, выше

Рукотворный водопад.

 

И, искрясь в лучах игриво,

Пляшут струйки в унисон,

А над ними мощной гривой

Извергается «Самсон».

 

Воды катятся шумливо,

Пенясь, фыркая, бурля…

Пушкин с Финского залива

Любовался с корабля

 

На прогулке до Кронштадта

В окружении друзей,

Как плывут в лучах заката

Стрелы ровные аллей,

 

Величавые фасады

Павильонов и дворцов,

Уникальные каскады

Замечательных творцов,

 

«Пирамиды», «Чаши», «Вазы»…

Тает в дымке пароход.

Капель радужных алмазы,

Дивных статуй хоровод

 

Дарят радость, наслажденье,

Безмятежные мечты

И душе отдохновенье

От докучной суеты.

 

Воспоминание о Болдине

Пройдусь по болдинскому саду

Чарующим осенним днём,

Вдохну небесную прохладу,

Омоюсь золотым дождём

 

Листвы, слетающей на землю,

В раздумье встану на мосту…

Когда-то, щедрым музам внемля,

Творил здесь Пушкин красоту.

 

Невольный пленник вдохновенья,

Писал от суеты вдали

Он повести, стихотворенья

И письма нежной Натали.

 

Хоть сердцем рвался он к невесте,

Лились из-под его пера

В благословенном этом месте

Шедевры. Дивная пора

 

В преддверье долгожданной свадьбы

Столь плодотворною была,

Что тихой болдинской усадьбе

Живую славу принесла…

 

Взгляну сквозь бронзовые пряди

Ветвей на деревянный дом,

И строки пушкинской тетради

В воображении моём

 

Возникнут лёгким мановеньем

Волшебной палочки времён.

О заповедник вдохновенья!

Прими сердечный мой поклон.

 

Здесь поэтического света

Лучи мне согревали грудь.

Вернусь сюда, в приют поэта,

За лирою когда-нибудь.

 

Берново

«Наше милое Берново», —

Написала Анна Керн…

Чистый воздух, дух сосновый,

Притяженье старых стен.

 

Круглый пруд в тенистом парке

Отражает небосвод,

Луч высвечивает яркий

Белых лилий хоровод.

 

Нависают низко арки

Из причудливых ветвей.

Здесь встречался волей Парки

Пушкин с Музою своей.

 

Муза слух его ласкала

На Парнасском на холме,

За собою увлекала

К живописной речке Тьме,

 

С ним задумчиво бродила

По окрестностям глухим

И, любя, ему дарила

Вдохновенные стихи.

 

До сих пор живёт в Бернове

Этих встреч далёких след.

Посетить зовёт он снова

Край, что воспевал поэт,

 

Где душою окунёшься

В ауру былых веков,

Сердцем к тайне прикоснёшься

Чудных пушкинских стихов.

 

Псковские древности

1

Псковские древности

Взгляд поражают суровым величьем,

Тихой напевностью

В подлинно русском обличье.

В башнях и звонницах

Есть и смиренье, и твёрдость,

Слышится конницы

Невского поступь. И гордость

Здесь ощущаешь душою

За пращуров мудрых и смелых

В час любованья красою

Церквей этих каменных белых,

Стен над рекою Великой

Высокого Псковского Крома

И благодатною святостью ликов

В часовнях, церквях и хоромах.

 

2

В здешних краях родилась

Благоверная Ольга — княгиня,

И сохраняется зримая связь

Со святой древнерусской доныне.

Пушкин — потомок её отдаленный

В тридцатом колене,

В Псковской земле вдохновенный

Его поэтический гений

Стал бриллианта чудесней

Огранки тончайшей,

Миру собрание песней

Явив величайших.

Гибель его — это горе

Тогда и сегодня,

Здесь, в Святогорье,

Лежит он по воле Господней.

Слышится тихое пенье

Из окон на службе соборной.

Вечное упокоенье

Обрёл его дух непокорный.

 

3

Плавно Пскова́ протекает

В заросшем осокою устье.

Утренний звон навевает

Немного задумчивой грусти,

Словно играет Давид покаянно

С небес на кимвалах и лире.

Хоть ничего постоянного

Нет на земле в нашем мире.

Крома могучие стены

В суровых веках устояли,

Зная и горечь измены,

И песни побед и печали.

Так получается,

Что в этих стенах, соборах и башнях

Соединяются

Завтрашний день и вчерашний.

Мирно беседует

Прошлое с веком текущим

И заповедает

Славу свою поколеньям грядущим.

 

Зимний вечер в Михайловском

Стоят заиндевелые берёзки

У Сороти вдоль белых берегов.

Играют дивно радужные блёстки

На волнах распушившихся снегов.

 

В саду, в застылой липовой аллее,

Сгущается лиловый строй теней,

И облака — ожившие камеи —

Глядят на землю через вязь ветвей.

 

В Михайловском нисходит зимний вечер.

Сугробы голубеют под окном,

И солнце алым светом издалече

Струится в невысокий барский дом,

 

Где Пушкин некогда, усевшись на диване,

В морозных синих сумерках читал

Свои стихи любимой старой няне,

И огонёк свечи слегка дрожал

 

От звуков голоса его певучих.

Сияла ярко творчества звезда…

Мелодии прекрасных тех созвучий

Всё явственней слышны нам сквозь года.

 

Поёт доселе пушкинская лира!

Душою гений жив, он с нами, здесь!

И не умолкнет до скончанья мира

Его стихов живительная песнь.

Е. Егорова

 

Пушкиногорье:

 

Пушкиногорье

Тут вся природа Пушкину под стать.

Полным-полно чудес разнообразных:

То озера сверкающая гладь,

То скромный пруд, от глаз укрытый праздных.

 

Спокойствие величественных гор

И с высоты — внезапные обрывы…

Загадки леса, и лугов простор,

И золотая мудрость зрелой нивы.

Е. Серова

 

* * *

Где небо всех выше,

Где речка всех тише,

И всех ароматней

луга и поля,

Там Пушкиным дышит,

Там Пушкина слышит,

И Пушкина помнит

родная земля.

А. Горская

 

Две розы

А. С. Пушкину

 

Итак, опять я в том краю,

Где побывал уже когда-то,

Где осеняла жизнь мою

Дорога гвардии солдата;

 

Где пушки бухали в упор,

Где меркла даль в огне и дыме,

Где враг сидел в груди у гор,

Носящих пушкинское имя.

 

Какая ныне тишина,

Какие русские пейзажи!

Они пьянят пьяней вина

И завораживают даже.

 

Стоят роскошные леса.

Лежат озера в сонной сини.

Во всем осенняя краса

И незапятнанность святыни.

 

Вот на холме старинный дом —

Очаг опального поэта.

Царили музы в доме том,

Вдали от суетного света.

 

Вот тут с утра и до утра

Рождались строфы огневые,

И скрипу вещего пера

Внимала с гордостью Россия.

 

А там трудилась у окна

Старушка — сказочница-няня,

И звук ее веретена,

Как нитка, тянется в преданье,

 

Желтеет поле. Дремлет бор.

Грустит скамья под мирной сенью.

И лапы шепчут до сих пор:

«Я помню чудное мгновенье...»

 

Здесь все — свидетельство о нем:

Жнивье с грачиной перепалкой,

Рыбак с приземистым огнем

И. пешеход с добротной палкой.

 

Не под стопами ли певца

Шуршит осенний первопуток?

Не он ли сам у Маленца

Спугнул с воды ватагу уток?

 

И, обозрев сии места,

Грустит о странствии заморском?

Не с ним ли барышень чета

Еще шалит в своем Тригорском?

 

И не певца ль печальный крик

Летит в столичный адрес брата:

«Книг, ради бога, книг!»

Как это искренне и свято!..

 

Тут все вошло в единый сплав:

Стволы, которым лет под триста,

И твердь холмов, и мягкость трав,

И колокольчик декабриста;

 

И знойность лет, и буйство зим,

И прелесть осеней и весен,

И дуб — державный нелюдим,

И добрый шум бессмертных сосен;

 

И эта Савкина гора,

И эта речка, и болота,

И вдохновенье до утра,

И хмель орлиного полета;

 

И край, забывший звон оков,

И осень, бьющая по кленам,

И сотни тысяч ходоков,

Сюда идущие с поклоном...

 

Темнеет небо, как пустырь.

Мерцают звезды-недотроги.

Я в Святогорский монастырь

Спешу с накатанной дороги.

 

Несу заплечную суму

С каким-то острым нетерпеньем.

И сокращаю путь к нему

По белым каменным ступеням...

 

Священный мрамор в землю врос.

Дубы в почетном карауле.

Они молчат и вместо слез

Роняют желуди, как пули.

 

Стою у горестной черты —-

Последней пристани поэта.

И достаю свои цветы

Из целлофанного пакета.

 

И чую — слов в запасе нет...

И, не терпя презренной прозы,

Шепчу стихи,

Прими, поэт:

«Я в дар принес тебе две розы...»

С. Смирнов

 

Письмо в Пушкинские места Валентину Курбатову

Совладаешь ли с тоскою,

Если духом одинок?

В дальнем городе во Пскове

Ты печалишься, браток.

 

Я и сам не очень весел,

Тоже есть с чего грустить.

Нам с тобой бы в этот вечер

Друг у дружки погостить!

 

Не скучая, вместо чая

Пару штофов загубя,

Мы бы, друг, спервоначала

Погуляли у тебя.

 

А затем, чтобы ускорить

Радость тайную души,

Очутиться там, где Сороть

Льется в пушкинской глуши.

 

Ведь у нас в любой трущобе,

Как пароль произнеси:

— Любишь Пушкина? — Еще бы? —

Скажет каждый на Руси.

 

И пройдет печаль-досада,

Коль средь этой красоты

Из Михайловского сада

Яблочком закусишь ты...

 

А потом — айда со мною!

Есть изба — надежный щит! —

Свищет вьюга за стеною,

Печка весело трещит.

 

В деревенский шум волшебный

Мы другой вольем огонь:

Для гармонии душевной

Распояшу я гармонь.

 

И когда она мехами,

Полыхая, расцветет —

Сердце, в песне притихая,

Грусть-назолой изойдет.

 

Всклень тогда, мой милый Валя,

В кружки мы вина нальем

И, как раньше мы певали,

«Буря мглою...», — запоем.

 

Пусть, дурея от хорея,

За стеной свистит Борей!

Нам бы встретиться скорее,

Поскорее, поскорей...

А. Гребнев

 

Стихи, написанные в псковской гостинице

С тех самых пор, как был допущен

в ряды словесности самой,

я все мечтал к тебе, как Пущин,

приехать утром и зимой.

 

И по дороге возле Пскова, —

чтоб все, как было, повторить, —

мне так хотелось ночью снова

тебе шампанского купить.

 

И чтоб опять на самом деле,

пока окрестность глухо спит,

полозья бешено скрипели

и снег стучал из-под копыт.

 

Все получилось по-иному:

день щебетал, жужжал и цвел,

когда я к пушкинскому дому

нетерпеливо подошел.

 

Но из-под той заветной крыши

на то крылечко без перил

ты сам не выбежал, не вышел

и даже дверь не отворил.

 

...И, сидя над своей страницей,

я понял снова и опять,

что жизнь не может повториться,

ее не надо повторять.

 

А надо лишь с благоговеньем,

чтоб дальше действовать и быть,

те отошедшие виденья

в душе и памяти хранить.

Я. Смеляков

 

Пушкинские горы

Что за чудо — Пушкинские горы!

Свежесть парков, красота аллей,

И лесов бескрайние просторы

Здесь пленяют прелестью своей.

 

Вот — Петровское — усадьба предков

Пушкина. Здесь прадед Ганнибал,

Тот, кто был арапом назван метко,

Со своим семейством проживал.

 

Родовое Пушкина имение —

Село Михайловское, где творил поэт.

Часто он искал уединения

В парках и садах тех давних лет.

 

Здесь он сказкам няни предавался

И Онегин был написан им.

И в любви впервые признавался

Анне Керн. И ею был любим.

 

Семейство Осиповой — Вульф в Тригорском

Поэт довольно часто посещал.

И трем ее прекрасным дочкам

Лирические строки посвящал.

 

Здесь все полно величием нетленным.

Являя свой неизгладимый след,

Скамья Онегина и дуб уединенный

Сквозит в воспоминаньях прежних лет.

А. Сальникова

 

Лукоморье

Здесь всё до боли мне родное:

— Леса, озёра и поля,

Святые горы, Лукоморье

И тихой Сороти вода...

 

Закат багряный за лесами,

Ночной и утренний туман,

Шелест деревьев под ветрами

И птичий гам: то здесь, то там.

 

Давно разбитые аллеи,

Хранящие веков следы.

Над ними выросшие ели

И лип — могучие стволы.

 

В холмах сокрытие деревни,

Погостов полумрак и тиш,

Замшелые в садах деревья,

В заброшенных прудах — камыш.

 

Во всём здесь русский дух витает,

Тут Муза Пушкина живёт,

Что мою душу вдохновляет

И ей спокойствие несёт...

И. Бизюк

 

Пушкиногорье

Где шелестят листвой дубравы

И Сороть тихая течёт,

А в ней шумит камыш усталый,

Как будто песнь свою поёт,

Стоит усадьба на пригорке —

Меж двух естественных озёр

И в кружевах лесной дороги,

Вплетенных в травяной ковер.

 

Здесь всё пронизано стихами:

Поля, аллеи и пруды,

Крик вьюги зимними ночами,

Изогнутые, словно горб, мосты...

Закаты солнца и рассветы,

Преданья, что хранит земля,

Простонародные приметы,

И тайны жизни бытия...

 

Хотя уж много лет минуло —

Давно всё в Прошлое ушло:

Землей могилы затянуло,

Травой, как былью, заросло,

Но сохранились, как и прежде

— В те стародавние года —

Родные, русскому по сердцу,

Воспетые в стихах места...

 

Как будто Провиденье водит

— Ведут сюда судьбы пути...

И Пушкин здесь незримо ходит,

Рождая в нас свои стихи...

Душа находит очищенье

От каждодневной суеты

И обретает вдохновенье

Для дел насущных и любви...

 

Кто здесь бывал — опять вернётся.

Нельзя сей край не полюбить...

Душа, как птица, сюда рвётся,

Чтоб лирой чувства пробудить...

И. Бизюк

 

Как не любить Пушкиногорье?

Как не любить Пушкиногорье,

Не знать Тригорского широт,

Не погрузить своих ладоней

В прохладу — синь неспешных вод,

 

Где Сороть мудрая струится,

По-над полями льётся звон,

Где Муза сладкозвучной птицей

Слетала бережно, как сон,

 

Где песни пело Лукоморье

Седыми всхлипами ветров?

Западнорусское приволье

Дало взамен опалы кров…

 

Влечёт осеннею порою,

Среди метелей и снегов,

Цветущей сказочно весною

Земли прекрасной слышен зов.

 

Особенно — в начале лета,

Порой июньской золотой

На день рождения поэта

Спешим к нему — под кров родной.

Е. Гущина

 

Святогорье

Территория Святогорского монастыря стала местом, где Пушкин нашел свой последний приют. Тело поэта перевезли из Петербурга и похоронили в приделе монастырского собора. В обители также находятся могилы родителей поэта – Надежды Осиповны и Сергея Львовича Пушкиных. Здесь похоронены дед и бабушка Пушкина – Осип Абрамович и Мария Алексеевна Ганнибалы.

 

В Пушкинских Горах

Помахав Святогорью с опушки,

Я забыть захочу — не смогу

Рукописную эту строку:

«На колени, и тихо! Здесь — Пушкин...»

 

Весь высоким пронизанный светом.

Я буквально слова осязал.

Кто их тут и когда написал —

Не вникал. Да и дело не в этом.

 

Святогорье — бессмертный источник.

Припадаем, не падаем ниц.

В книгах отзывов — сотни страниц,

Миллионы взволнованных строчек.

 

Но, от росчерка до завитушки

Вся — призывна, горька, высока,

В сердце именно эта строка:

«На колени, и тихо! Здесь — Пушкин...»

 

В ней и боль, и судьба за словами,

И нелегких раздумий итог.

И, прислушайтесь, — горький упрек

Многословию нашему с вами.

 

И, не дав за него ни полушки,

Через годы, века и века

Вдруг окликнет потомка строка:

«На колени, и тихо! Здесь — Пушкин...»

И. Ляпин

 

В Пушкиногорье

О, сколько обид перенес я — не счесть.

Мне роль отводилась послушника.

И только однажды мне выпала честь

Жить рядом с могилою Пушкина...

В. Молчанов

 

Пушкин в Святогорском монастыре

Во Святых Горах

Края Псковского

Были ярмарки

Трижды в год.

В эти дни под сень

Монастырских стен

Из окрестных мест

Шел народ.

После Пасхи,

В девятую пятницу,

Самый людный бывал базар.

И купца,

И бродягу-пьяницу —

Всех влекло

Посмотреть товар.

А ряды тянулись

Гостинные

В монастырском

Широком дворе.

И молчали

Стены старинные,

И восход

На крестах горел.

Мед, пеньку везли,

 

Бочки, сбрую, скот, —

Дар земли,

Плод трудов своих,

И глотали людей

Пасти двух ворот:

Анастасьевских

И Святых.

И не раз поэт,

Полный чистых дум,

В ту обитель

Святых отцов

Приходил послушать

Нестройный шум

Многотысячных голосов.

В монастырь ходил

И на кладбище,

Причитания слушал баб.

Молод был тогда,

Хоть куда еще —

Быстроглазый

Смуглый арап.

А рубаха на нем

Кумачовая,

Трость железная,

Сам не брит.

Из Михайловского

Нипочем ему

 

Десять верст пройти —

Шаговит.

Торговался, бранился

И спорил люд,

Пели нищие и слепцы.

И сновали в толпе

То там, то тут

Бледнолицые

Чернецы.

Хороводы водили

Девушки,

Сарафаны — колокола.

Если много родилось

Хлебушка,

Жизнь мужицкая

Весела.

Соберет поэт

Нищих, плакальщиц,

И не нужен ему уют:

Сядет наземь он,

Будто странничек,

Молча слушает,

Как поют.

Песни — птицы,

Рождались просто вы

На просторах Родимых сторон.

 

Чтоб потом

Алмазной россыпью

Засверкать

Под его пером.

И хоть много с тех пор

Отсняло лун,

Не забыт во Святых Горах

Сердцевед и печальник

Народных дум,

Быстроглазый

Смуглый арап.

В. Богданов

 

Святогорский монастырь

Вот сюда везли жандармы

Тело Пушкина (О, милость

Государя!). Чтоб скорей,

Чтоб скорей соединилось

Тело Пушкина с душой

И навек угомонилось.

 

Здесь, совсем недалеко

От Михайловского сада,

Мертвым быть ему легко,

Ибо жить нигде не надо.

Слава богу, что конец

Императорской приязни

И что можно без боязни

Ждать иных, грядущих дней.

Здесь, совсем недалеко

От Михайловского дома,

Знать, что время невесомо,

А земля всего родней, —

Здесь, совсем невдалеке

От заснеженной поляны,

От Тригорского и Анны,

От мгновенья Анны Керн;

Здесь — на шаг от злой судьбы,

От легенд о счастье мнимом,

И от кухни, полной дымом,

И от девичьей избы.

 

Ах, он мыслил об ином,

И тесна казалась клетка…

Смерть! Одна ты домоседка

Со своим веретеном!

Вот сюда везли жандармы

Тело Пушкина… Ну что ж!

Пусть нам служит утешеньем

После выплывшая ложь,

Что его пленяла ширь,

Что изгнанье не томило…

Здесь опала. Здесь могила.

Святогорский монастырь.

Д. Самойлов

 

Святогорский монастырь

Время, спеша, перелистывает страницы

Вьюжной зимой и коротким засушливым летом.

Если бы Пушкина выпустили за границу,

Стал бы, наверное, он двуязычным поэтом.

 

Он бы писал на французском, знакомом с рожденья,

Он бы гулял по осенним парижским бульварам.

Он не страдал бы, скрывая свои убежденья,

Мы бы его, вероятно, запомнили старым.

 

Он бы стремился к ему уготованной цели,

Радуясь тесным налаженным с Францией узам.

Не потому ли друзья в Царскосельском лицее

В шутку когда-то его называли «Французом»?

 

Ставший в веках для потомков достойным примером,

Не помышляя о ждущей его катастрофе.

Он за абсентом общался бы с другом Проспером,

И с Оноре разговаривал после за кофе.

 

Колокол бьет, — собирайтесь к заутрене, братья.

Снег на надгробье, курчавый портрет на конверте.

Цепко родная земля заключила в объятья, —

Ни до могилы не выпустит, ни после смерти.

А. Городницкий

 

Святогорский монастырь

В Петербурге равнодушном

Поселилась пустота.

Мчится гроб по ночи вьюжной

В Святогорские места.

 

В доме няни свет потушен,

Скорбных песен не поют...

Мчатся тучи, вьются тучи,

Тени, бесы ли снуют?

 

Святогорская ограда

Моровых не знала зим.

Шелестит над белым садом

Шестикрылый Серафим.

 

Триединый конь блистает

Тёмным оком у крыльца.

А над ним душа летает,

Словно не было конца.

 

Над оградой, над Собором,

Над серебряным крестом

Пролетит она и скоро

Повстречается с Христом.

 

— Эй, жандарм! Гляди-ка в оба!

Гроб обвязан... Что с того?

Отворилась крышка гроба,

А во гробе — никого...

 

Тишина. Тропа кривая

Убегает за пустырь...

Камер-юнкера скрывает

Святогорский Монастырь.

В. Скиф

 

Святогорский монастырь

Воздух порохом не был пропитан,

говорили вокруг о пустом

и, казалось, забыв об убитом,

подступили к надгробью с крестом.

 

Был поэтом убитый когда-то,

величайшим поэтом, и что ж,

стала слишком привычной утрата,

так что боли в словах не найдешь,

 

и однако в неслышной печали

опустилась осенняя мгла,

и деревья, склоняясь, молчали,

и на все это вечность легла.

А. Ревич

 

Из цикла «Дорога к Пушкину»

 

I Дорога к Пушкину

Едва Варламова звонница

По Пскову шлёт рассветный звон —

Уж гипсово белеют лица

Во тьме автобусных окон.

Звук, возникающий спросонок,

Как колокол, далёк и звонок,

И в сердце тесно сплетены

Рожденье песни и рассвета,

Предощущение Поэта,

Предощущение весны.

 

Тем временем автобус мчится.

Уж чёрно-белой чередой

Мелькают скирды, вяз седой,

Сад, пятистенок вереница

И след, оставленный войной:

 

Солдат с поникшей головой —

Священных мест освободитель

С убитым другом на руках

(И что сильней, чем этот прах,

Чем гордый горестный воитель,

Расскажет о любви в веках

К тебе, поэзии обитель?)

 

Две серебристые ветлы

Печалью чистою светлы;

Под снегом тихо дремлют ели,

Предавшись утреннему сну.

Чуть шапки их зарозовели —

Грай галок рушит тишину,

И просыпаются оттенки,

И пробегают в тальнике,

Где красный с сизым впеременку

Лиловым тает вдалеке;

Желтеет зимника пергамент,

Чернеет тонкой речки нить...

 

Но ганнибалов темперамент,

Но жар души, но жадность жить,

Прорвав и почву, и столетья,

Вдруг воспаляют дух и взор

И солнца пламенною медью

Восходят из окрестных гор.

 

Навстречу чаши гнёзд подъемлют

Дубы, раскидисты, мощны,

И сосен вещие струны

Поют преданья старины,

И восславляют эту землю,

И возвещают ход весны.

 

О, Пушкин! Вечная весна! —

Весна души, весна природы,

Дыханье почвы и народа

И сердца чистая струна.

 

II В Святогорском монастыре

Здесь нет его. Пуста гробница.

Иначе почему, скажи,

Так весело свистит синица

Без зла, смущения и лжи?

 

И монастырские постройки

Не колокольный будит звон,

А бубенцы удалой тройки,

Промчавшейся сквозь тьму времен,

 

Несущейся, сшибая иней,

Пьяня и души, и умы,

Разъезженной дорогой зимней

На новых проводах зимы.

 

...Года прошли. Уже сто сорок

Три минуло с тех горьких пор,

Но всё не замерзает Сороть,

Где жёг её тот взгляд в упор,

 

Где, влившись в ширь и глубь Кучане,

Сохранна певчая струя —

Та, не замерзшая на грани

Небытия — и бытия.

 

Здесь всякая печаль и корысть

Сойдут, как талый лёд, с души

Под взглядом, оживившим Сороть

В снегах Михайловской глуши.

 

Здесь время терпит пораженье,

Здесь пенье сосен, снег и свет,

Здесь длится чудное мгновенье

Все полтораста с лишним лет.

 

Поёт, и высится, и длится

Что было б без него — пустырь.

Приди, кто в этом усомнится,

Во Святогорский монастырь —

 

Здесь нет его!

Он был лишь ранен.

России певчая струя,

Он влился в нас, вовек на грани

Небытия — и Бытия.

Н. Медведева

 

* * *

Спит Пушкин под стеной монастыря,

Куда свезли его однажды дроги.

Над ним восходит новая заря,

К нему приводят старые дороги.

 

Спешаются крутые ездоки

И называют Пушкина кумиром.

Являются простые мужики:

Снимают шапки и уходят с миром.

 

Спит он в глухой народной стороне

Под желтым солнцем, небом звездносиним.

И странником на загнанном коне

Над Пушкиным склоняется Россия.

А. Горская

 

Реквием в Святогорском монастыре

Под весёлый свист и щебет птичий

посредине мая и весны

вот стоим мы на горе Синичьей

возле белой каменной стены.

 

А точнее если — возле входа

в Божий храм, у самых у ворот.

А погода… В это время года

лучшая, наверно, из погод.

 

Зелень только-только пробудилась —

травка молодая и листва.

И почти по-летнему светило

греет… Ветерок, едва-едва

залетев на гору, замирает,

в прошлогодней прячется листве.

И кресты на солнышке сияют

глубоко в небесной синеве.

 

Мысли все мои — о человеке

(между нами — времени провал),

что бывал тут в позапрошлом веке.

Впрочем, мягко сказано — бывал.

 

Он вот в этом храме (не в обиду

православным людям), факт есть факт,

заказал монахам панихиду

по Гордону Байрону. А так,

так как сам не шибко верил в Бога,

хоть носил Всевышнего печать

на челе, он далее порога

этого старался не ступать.

 

Но, надев крестьянскую рубаху,

от высоких отрешившись дел,

Божьего ничуть не зная страха,

Лазаря в престольный праздник пел

с нищими, прикинувшийся нищим,

прямо у ворот монастыря.

А за год до смерти на кладби́ще

здешнем, как анналы говорят,

выкупил землицы два аршина

для могилы будущей своей…

А потом сюда вот, на вершину

сей горы, в один из февралей

люди молчаливые, как тени,

в этот храм подняли на руках

по крутым заснеженным ступеням

в новеньком гробу тесовом — прах.

 

А за гробом — ни жены, ни друга,

никого из близких и родных —

кучер, да жандарм, да снег, да вьюга,

да ещё один из крепостных

преданный слуга Козлов Никита —

он ещё в лицейские года

и до дня того, как быть убиту

Пушкину, с ним рядом был всегда.

Он — Никита — лишь один и плакал,

всю дорогу стоя на возу:

«Барина в рогоже, как собаку,

как собаку, хоронить везут».

 

А из Петербурга расстоянье

до пределов псковских, по зиме…

Хоронили Пушкина крестьяне

в камень промороженной земле.

И в могилку бросили по горстке

сами крепостные — той земли.

Да ещё две дамы из Тригорска

постояли молча и ушли.

 

Господи! Представить только это —

слёзы сами катятся из глаз:

гения, российского поэта,

НАШЕ ВСЁ, как говорят сейчас,

без цветов и без надгробной речи…

Слов, как говорится, просто нет…

Хорошо, что хоть по-человечьи

Пушкин в этом храме был отпет…

 

Имя его связано незримо

с детских лет ещё с любым из нас

и до смерти в памяти хранимо…

Боже, неужели вот сейчас

мы пройдём чуть-чуть вдоль стенки этой

по широким плитам и вот тут

вдруг увидим памятник поэту

и последний на земле приют

предка африканца Ганнибала —

русского душою и умом…

Здесь Наталья Пушкина стояла

года через два уже, потом,

после похорон её супруга.

Да и кто тут только не бывал

за почти два века, в зной и вьюгу,

искренне здесь кто не горевал

над судьбой погибшего поэта

и не клал на памятник цветы…

А сегодня никого здесь нету

из народа — только я да ты.

 

День сегодня не экскурсионный,

вот и ладно, вот и хорошо:

можно с низким подойти поклоном

не спеша к могиле… Подошёл,

сам в себе вдруг став таким серьёзным,

я к оградке, далее — нельзя.

И не знаю, почему вдруг слёзы

так и накатились на глаза,

и всего пронзило, будто током,

горько-горько стало на душе…

 

Вчитываясь в пушкинские строки,

я и не надеялся уже,

что когда-нибудь в мои-то лета

выпадет мне вдруг счастливый шанс

поклониться гению поэта

на его могиле. Здесь. Сейчас.

 

И такую грустную картину

я увидел, словно наяву:

белая бескрайняя равнина,

тучи по-над ней летят-плывут,

бледный месяц в тучах сквозь разрывы

смотрит на почтовый санный тракт,

где бегут лошадки — не ретиво,

мелкой рысью, рыси этой в такт

ямщичок подёргивает вожжи.

Ящик деревянный на возу,

в нём лежит на ворохе рогожи

гроб тесовый — Пушкина везут

по России. Гроб лежит закрытый,

месяц на него с небес глядит.

И стоит слуга — Козлов Никита

на полозьях — гроба позади.

 

Ночь, как и положено, с морозом.

И Никита — плакать есть о ком —

вытирает старческие слёзы

в рукавице грубой — кулаком.

Кучер на лошадок: «Но, скотина!»

Только тяжело лошадкам вскачь…

Как представил я сию картину

у могилы… Самому хоть плачь…

А. Росков

 

Могила Пушкина

Могила Пушкина скромна,

Она сливается с природой.

Съезжается к ней вся страна,

Склоняют головы народы.

 

В вечерний предзакатный час

Под сенью пушкинской прохлады

Цыган сказал мне у ограды:

— Он и для вас, он и для нас!

 

Ну, что же, мой бродячий брат,

Потомок дикой, буйной плоти,

Мне не до ревности — я рад,

Что Пушкин у тебя в почете.

 

Пойдем!

И мы пошли бродить.

Молитвенно молчали оба.

Всю ночь нам здесь хотелось быть,

Как возле пушкинского гроба.

 

В монастыре цвела сирень,

Безумствуя, бушуя цветом.

И чувствовали мы сильней

Прямую связь с большим поэтом!

В. Боков

 

У могилы Поэта

Столь скромный уголок упокоения

Вблизи священных стен монастыря,

Обитель, не познавшая забвения,

К тебе народ идёт, тропу торя.

 

Скорблю душой. Не совладать с волнением,

До мраморных дотрагиваясь плит, —

Здесь прах Поэта с Божьим даром гения

Смиренно в склепе родовом лежит.

 

Прошли века, но боль не унимается

От горестной утраты зимним днём…

И ныне то ж — талант при жизни мается,

Что должно нам беречь — не бережём.

 

А дух Поэта над Пушкиногорьем,

Над всей округой, над Россией всей

Разлит простором светлым лукоморья —

Благословен он чистотой своей.

 

Тот гений славный и животворящий,

Рождает радость в сердце и умах,

Тот честный стих, добро и свет дарящий, —

Залог бессмертья Пушкина в веках.

В. Баранова

 

Пушкин и Святогорский монастырь

Нет, весь я не умру…

А. Пушкин (21 авг. 1836 г.)

 

А вот и Святогорский монастырь.

Из глубины веков пред нами

Поднялся он, как богатырь

В могучем шлеме его храма.

 

Собор Успенский. У стены

В семейном склепе спит смиренно

Великий Пушкин. Видит сны,

Как пишет строки вдохновенно.

 

Над ним зелёная листва

Склонилась в тихом упоенье

И слышит пылкие слова

И сердца гулкое биенье.

 

Да кто сказал, что мёртв поэт?

Он жив в дыхании природы.

Поэты вечны. — Смерти нет —

Бессмертны пламенные оды.

 

В нём всё кипит. Что там молва,

И сплетни все, и злоба света?

Его поэзия светла,

И в ней — бессмертие поэта.

 

И этот памятник гласит

Нам не о смерти, а о жизни —

Лишь тело — прах, а дух творит

Шедевры образов и мысли.

 

И если скажут скорбно вдруг:

«Поэта нет». Скажу в итоге:

«Не верю! Здесь он и вокруг

Нам дарит пламенные строки!»

В. Тяптин

 

Пред могилой Пушкина

Просветлел небосвод на востоке,

Истончилась луна над жнивьем.

У горы, пред могилой высокой

Постою — между ночью и днем.

 

В этот час сокровенный, эфирный,

Схожий с тонкой реальностью сна,

В чутком сердце — по-ангельски мирно

Совмещаются времена.

 

И тогда, сердцу слышится — где-то

В горной рощице стук посошка

И смиренная поступь поэта,

И ее вольный отзвук в веках.

 

И парят над стернею осенней,

И зовут в ночедневной тиши

Светлокрылые строфы — к спасенью,

А не к грешной свободе души.

А. Ребров

 

Святогорский монастырь

Вверх по ступеням лествицы просторной

Меня молитва тихо возвела,

Туда, где с тесной площади нагорной

Горе всхолмились храма купола.

 

Еще кромешны сельские низины,

Но высветляет знаменно заря

Поэту памятник и купол — шлем былинный…

Вознесена над миром благочинно

Святая Русь горой монастыря!

 

Здесь горизонт не застится лесами,

Покрыв свой дух молитвой — от грехов,

Отсюда проясневшими глазами

Зришь дол и небо пушкинских стихов.

 

Летит-ступает взор по Лукоморью —

Сквозь облака и псковские леса.

Монашеское, пушкинское взгорье

Углублено духовно в небеса!

А. Ребров

 

У могилы Пушкина

В Святогорском монастыре

Как он прост и благороден

Этот белый монастырь.

Тут мирянам вход свободен, —

Людям добрым и простым.

 

Круто вверх идут ступени,

Уводя от суеты,

Чтобы несколько мгновений

Были только — Он и ты.

Е. Серова

 

Келья Пимена в Святогорском монастыре

Какой гигантский терпеливый труд

На вдохновенье гения помножен!

Сама История стоит на страже тут.

И мы порог переступить не можем.

 

Стоим у двери в тесный тот приют,

Что смог вместить события столетий,

И тени прошлого так явственно встают,

Кивая нам из полутемной клети.

Е. Серова

 

Домик станционного смотрителя по пути в Пушкинские горы

Мы нырнули в другую эпоху.

Здесь остаться, на время, неплохо.

Может, Вырину сможем помочь

Уберечь красавицу дочь?

 

Ну-ка, братцы, отбросим робость!

Пусть немедленно сгинет автобус!

Нас тогда будто ветром сдунет:

— Дайте, будьте добры, лошадей!

Ничего не случится с Дуней,

Не найдется средь нас лиходей!..

 

Но автобус лишен сентиментов,

Он железно неумолим:

— Никаких посторонних моментов!

Дан маршрут — вот и следуйте им!

 

И уже станционной постройки

Еле виден дорожный знак…

Видно, к Пушкину ехать на тройке

Не судьба нам… Доедем и так.

Е. Серова

 

Михайловское, Тригорское, Петровское

После рождения поэта крестили в Елоховской церкви в Москве, а спустя несколько месяцев привезли в родовое поместье матери, Надежды Осиповны, урождённой Ганнибал, в селе Михайловское Псковской губернии, и показали деду — Осипу Абрамовичу Ганнибалу. В июне 1817‑го, после выпуска из Царскосельского лицея поэт наведался в имение на Псковщине. Следующая встреча с Михайловским растянулась для поэта на два года — с лета 1824‑го по осень 1826‑го, когда 25‑летнего поэта уволили с государственной службы и выслали в Псковскую губернию под надзор отца. Здесь в конце 1825 года Пушкин встретил восстание декабристов, среди которых были его лицейские товарищи. Годы отшельничества Александр Сергеевич коротал в обществе няни Арины Родионовны, которая была неутомимой рассказчицей, держащей в памяти множество сказок, пословиц, поговорок, народных песен и привила своему воспитаннику любовь к русскому фольклору. В Михайловском родились строки «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», «Цыганов», «Графа Нулина», стихи «Пророк», «К морю», «Фонтану Бахчисарайского дворца», «Ночной зефир», «Подражания Корану». Спустя время после окончания ссылки поэт неоднократно посещал имение, чтобы отдохнуть в деревенской тиши. В последний раз Пушкин приезжал в Михайловское на похороны матери, а в 1837 году и сам он был похоронен здесь же.

Первый пушкинский музей был организован в имении в 1911 году. На протяжении ХХ века усадьба неоднократно разрушалась и восстанавливалась. Сегодня в воссозданном пушкинском доме можно осмотреть кабинет поэта, заглянуть в домик его няни, прогуляться по аллеям старинного парка XVIII века, носящим имена Татьяны Лариной — героини его знаменитого романа в стихах, и Анны Керн — музы поэта, жившей по соседству в селе Тригорском, постоять под огромным вековым дубом — как «у Лукоморья».

 

Есть в России святые места...

1

Есть в России святые места.

Если друг тебя в горе кинет,

Если вдруг на душе пустота,

Ты пойди приложись к святыне.

 

Поброди вдоль тригорских прудов,

По Михайловским ласковым рощам

Как бы ни был наш век суров,

Там все сложное станет проще.

 

И над Соротью голубой

Вдруг обратно помчится время.

Ты свою позабудешь боль,

Обретешь ты второе зренье...

 

2

Какие только не случались были —

Сравнится ль сказка с правдою иной?..

Тригорское, Михайловское были

Всего лишь селами, разбитыми войной.

 

И в тех аллеях, что для сердца святы,

Там, где поэт бродить часами мог,

Фельдфебель из Баварии впечатал

Следы своих подкованных сапог...

Ю. Друнина

 

Поэт

Пролетом улицы прямым

он шел, оглядывая зданья,

и в стылом воздухе зимы

клубился пар его дыханья.

 

Хоть это длилось миг всего,

Кудрявей формились березки,

как будто профиля его

воздушно-белые наброски…

 

Давно оставлена Нева,

Замглились южные кочевья,

И вот уж начата глава

михайловского заточенья.

 

Привычно стало молчуну

бродить задумчиво по тропам

или пришпорить ввечеру

коня: вдоль Сороти — галопом.

 

На доски старого крыльца

роняет ягоды рябина…

Но о кручинах молодца

Напрасно охает Арина.

 

Тому в унынии не быть,

Кто полюбил разбором внятным

Теченье мыслей находить,

Как звоны вод речных, занятным.

В. Гордейчев

 

Пушкинское небо

                Вл. Кострову

 

Опять напомнила душа,

Что живы не единым хлебом...

Медвяным воздухом дыша,

Взлетаю

В Пушкинское небо!

 

Прошли над Соротью века,

И песня иволги все тише...

Но рядом — радуги строка

Сверкнула,

Как Посланье свыше!

 

Не канет в Лету

Дивный свет,

Струящийся от неба к полю.

И Богом избранный Поэт

Дарует нам покой и волю!

 

Вскипает золотом заря,

И под державным омофором,

Всевышнего благодаря,

Сплотимся

Пушкинским дозором!

 

России путь необъясним,

Неведомо куда несется...

Она воскреснет —

Только с ним,

Святой поэзией спасется!

 

Нет крепче этих кровных уз,

В победу веры не теряю...

В Михайловском,

Под сенью Муз,

Вслед за поэтом повторяю:

«Друзья, прекрасен наш союз!»

О. Чупров

 

В пушкинском заповеднике

 

1. Михайловское

Войдем и увидим,

как дерево вянет,

начнем обсуждать

чуть не каждый листок,

в музее поэта

и в домике няни

мы вдруг перейдем

на глухой шепоток.

 

Потом мы услышим:

за Соротью косят —

косилка звенит вдалеке,

как ручей...

А бабочки

запахи поля приносят

на мемориальный

порядок вещей.

 

И кажется, бабочки

в дом залетели

лишь потому,

что минуту назад

вышел хозяин,

наружные двери

забыл затворить —

вот они и летят!

 

А сам,

зачарованный девичьим хором,

в осоку ушел,

В заливные луга —

к далекому бору,

где светлая Сороть,

где звоны косилки,

где сена стога.

 

И там до зари

не смолкают частушки

идущих к деревне.

крестьянок-подруг,

и с ними поет

звонким голосом

Пушкин

и смотрит,

и смотрит,

и смотрит вокруг.

 

Как смоль загорелый

и светловолосый,

любуется

псковским простором родным.

Пойдемте на Сороть,

туда, на покосы,

чтобы слушать частушки,

чтобы встретиться с ним!

 

2. Тригорское

От утренних зорь

до закатов лучистых

вы можете видеть

в Тригорском туристов.

 

Идут они в парки

спортивной походкой,

дробят тишину

их звенящие лодки.

 

Бывает, что встретят

в Тригорском туристы

какого-нибудь

старичка пушкиниста.

 

Ученый, как лунь уже,

седоволосый,

на встречных он смотрит

немножечко косо.

 

— Ну что ж, — говорит он им, —каково:

Тригорское стало как ЦПКО —

купанье и смех,

волейбол на опушке!.. —

 

...А как бы доволен

всем этим

был Пушкин!

В. Торопыгин

 

В Михайловском

В самом названье этом вечно

сама Поэзия живет.

И слава здесь не быстротечна,

а на века.

Из года в год

ей пребывать в его жилище

и так, как может только мать,

то, что нужней воды и пищи, —

все добрым людям раздавать.

 

А он, мальчишкой в тридцать лет,

хотевший петь, смешить, дурачить...

И заприметить женский след,

и ночевать в избе казачьей...

В снега, как в травы, вдруг упал

и этой синей речкой стал,

 

и чистым воздухом окрестным,

и говорящей тишиной...

Она хранит его и крестит,

как няня, на ночь, за стеной...

 

2

Зря ль дорогими людям стали

вот эти русые места

и эти песенные дали

от малой травки до куста?

 

Им не мешает, что годами,

и в одиночку, и толпой

проходит здесь

Людская Память

и замирает над рекой,

над тихой Соротью. под липой,

у Святогорья на виду.

И восхищённым светлым ликом

ещё столетья припадут.

 

Забыв торжественные речи

и славословье от ума,

чтоб просто пить из синей речки,

что есть поэзия сама.

А. Баева

 

В Михайловском хожу...

В Михайловском хожу,

как будто примеряя

все, что бы мог сказать

иль говорил поэт...

А листья зелены,

а солнышко играет,

и над Святой Горой

такой нездешний свет!..

 

Мне сладко восхитить

себя его строкою,

возможностью ходить

в Михайловском в мечтах...

О сколько там поэм,

несказанных, в покое

среди его небес,

на тропках, на кустах

и в Сороти самой,

и в домике у няни...

 

Никто их не прочтет

теперь уже с листа.

И только кой-кому

еще нашепчет Память

о том, что думал он

про здешние места

и что здесь записал,

что — по ветру размыкал.

 

А нам теперь ловить

и в строчки собирать...

В Михайловском хожу,

в обычном и великом,

читаю каждый куст,

как тайную тетрадь.

А. Баева

 

В Михайловском

Я поклонюсь Поклонному кресту

И окажусь у подъездной аллеи,

Где стройные, подтянутые ели

Все тянутся в пустую высоту.

 

Но дальше, дальше...

Старый барский дом

И спуск крутой к извилистой речушке...

Здесь жил, ходил, все это видел Пушкин.

Я поднимаюсь и дышу с трудом.

 

Не потому, что мне уже за сорок.

Поэзия, ты вечно молода!

Столетья пробегают, как вода,

А все блестит и все петляет Сороть.

 

Спасибо, день, за шелест ивняка,

За солнечные листья под ногами,

За блеск травы и за стихи на камне,

Написанные нам и на века.

Т. Никитина

 

В Михайловском

Здесь Пушкин жил.

Весеннею порою

Он выбегал послушать первый гром.

Как смертный, с непокрытой головою

Стоял под летним, под грибным дождем.

 

А в полдень, отложив свои бумаги,

Кидался в воду, руки разбросав,

Иль, оседлав шального аргамака,

Легко скакал по разноцветью трав.

 

Тогда ему навстречу, над полями,

Тоской щемящей наполняя ширь,

Гудел тяжелыми колоколами

Старинный Святогорский монастырь.

 

Он там бывал.

В расстегнутой рубахе

Над древними писаньями сидел.

Царапал стены. А потом монахи

Белили келью, не жалея мел.

 

Страшны им были в жизни их угрюмой

То ножка, то девичья голова,

То дерзкие — грешно о них подумать —

Мирские непотребные слова.

 

— И что за барин? — головой качали. —

Пел со слепыми, приходил пешком... —

А он любил, курил,

не спал ночами...

Перед иконой с тонкими свечами

Молилась Родионовна о нем.

Н. Полякова

 

Путь в Михайловское

В убранстве осени шумят дубы,

И желуди, как медные патроны,

Сидят в зеленых гнездах патронташей.

Как будто пограничные столбы

Вздымаются литых стволов колонны.

Безмолвие стоит в лесах на страже.

 

Здесь холмики упавших наземь листьев

Дымятся, словно пепел красноватый.

И паутина на кустах повисла.

Бесшумно гриб распался ноздреватый.

 

Здесь дятла стук на деревянных ложках,

Здесь, прикурнувши средь багровой хвои,

Глядит избы замшелое окошко.

Но я хозяина дождусь — откроет.

 

Дубы стояли равные, как братья.

Вдруг зашумели ветви, беспокоясь.

Два озера на тонком коромысле

Несла черноволосая смуглянка.

Как бы из листьев сотканное платье,

Шитьем пылающий пунцовый пояс,

Высокая и строгая осанка.

 

Как я хочу прильнуть губами

К ведру с дубовыми краями,

Чтобы насытить сердце мог

Горячий ледяной глоток.

 

Высокой бровью шевельнула,

Почти невидимо кивнула,

Открыла широко глаза —

В них отражаются леса

В канве багряного убора,

В них стынут синие озера.

 

«Пей воду Сороти, она —

Как пламя доброго вина».

В ней отразились птицы, звери,

То звезды рдели, то заря.

 

Из глубины на синий берег

Шли тридцать три богатыря.

Колдун спасался от Руслана,

И о морях и океанах,

О милой здешней стороне

Ты, сказка, говорила мне.

В. Азаров

 

* * *

Столетий миновавших череда

На срезе пня дробится в ярком свете,

Гладь озера белеет, как слюда,

В тени могучих лип играют дети.

 

Простая жизнь, природы естество,

Дыхание воды, текущей плавно,

Нам говорят о близости его,

Творившего легко и своенравно.

 

Ему в ту пору было двадцать пять,

Когда в просторе луговом цветущем

Он приходил зеленый дол обнять

И размышлял о прошлом и грядущем.

 

На срезе, среди желтых ободков,

Которым время поверяет сон свой,

Мы прозреваем молодость стихов,

Согретых жаром пушкинского солнца.

В. Азаров

 

В Михайловском

В Михайловском, усадьбы на виду,

Я проходил в ночную непогоду.

Как в хрустале, река в январском льду.

Сюда я шел не раз в былые годы.

 

Открытий годы, озарений дни.

Я помню ручейки экскурсий первых.

Говаривала сказка: вдаль взгляни,

На небо в янтарях и ясных перлах.

 

А это лишь дождинки на ветвях,

А это только радуга над лесом...

Русалок смех в зеленых ивняках,

На глубине озер уловки бесов.

 

Оставленный невесты башмачок,

Погасшая звезда царевны Лебедь.

Тогда на перепутье трех дорог

Пожара искры взвились в темном небе

 

От этих стен, от этих половиц,

Как Палех, черных, золотых и алых...

Мы знали, что бессмертью нет границ,

Воскресшей сказки правда засияла.

 

То начертил солдат свой вещий круг,

И не осталось зарева и дыма...

И вот я снова здесь и вижу вдруг —

В окне застывшем тень мелькнула мимо.

 

Сверкает лунный отблеск на стекле,

Железный посох отдыхает в нише.

Перо белеет на его столе

И, кажется, само о вечном пишет!

В. Азаров

 

* * *

Мы возвращаемся сюда,

Чтоб благодарно наглядеться

На дол и на тебя, вода,

На рощи, памятные с детства.

 

Мы рады аистов семье,

Веселью на осенних свадьбах,

Простой онегинской скамье,

Тебе, воскресшая усадьба.

 

И ведрам с ключевой водой,

В которой лист дубовый зябнет

Заре плодоносящих яблонь

И радуге над головой!

В. Азаров

 

В Михайловском

Здесь, как о будущем рассказ,

Живет поэзия повсюду.

И Пушкин — с нами, Пушкин — в нас,

И мы уже причастны чуду

Его судьбы и языка,

Его души, по воле рока

Заброшенной издалека

И возвеличенной жестоко.

М. Дудин

 

Письмо в Михайловское

                                          С. Гейченко

 

Мела Зима, и Лето пело,

Пестрела жизни кутерьма.

Наверное, влюбленность в дело

И есть Поэзия сама.

 

И подвиг жизни ежечасный,

Поверх насмешек и зевот,

Вдруг, в некий миг, вершиной ясной

Встает из будничных забот.

 

Перемешав событий числа

В один-единственный успех,

Судьба, исполненная смысла,

Преображается для всех.

 

И в одинаковость пейзажа

Привносит личный колорит.

И даже времени поклажа

Надоедать не норовит.

 

И снег Зимы и песня Лета

Переосмыслены в тиши.

На них оставлена примета

Твоей возвышенной души.

 

И превращается соседство

В родство с поэзией родной,

Где в самом деле цель и средство

Есть суть гармонии одной.

 

Где удивительное — рядом,

Для всех открыто и равно,

Где мир твоим обласкан взглядом,

В мои глаза глядит давно.

 

Где мы с тобой застынем снова

В лугах, молчание храня,

Услышав пушкинское слово

Под синим колоколом дня.

М. Дудин

 

* * *

                  ...Вновь я посетил...

                              А. С. Пушкин

 

Себя к минувшему ревнуя,

В лесах михайловских живу я.

Вновь, посетив Его края,

В трёх соснах заблудился я.

 

Передо мной лугов просторы,

А за спиной — Святые Горы.

И, разгоняя грусть-печаль,

Цветёт по склонам иван-чай.

 

И думал я, ступая в Сороть:

Причины нет эпохи ссорить,

Когда в Тригорском в ясный день

Мелькнет вдруг пушкинская тень.

 

Над городищем, над осокой

Его душа парит высоко.

И, пробивая толщу дней,

Души касается моей.

 

И я спешу к нему сквозь время:

— Встречай, Поэт, младое племя...

И долго-долго мне в ответ

Сияет солнца добрый свет...

В. Молчанов

 

* * *

Какие березы в Михайловском...

Они излучают рассвет.

На каждой березе в Михайловском

Посланий таинственный свет.

 

По белому знаками, точками

На бересте письмена.

Прочти, что за этими строчками,

Чьи вписаны там имена...

 

Вот почерк родной с завитушками

Доносит взволнованный сказ...

На каждой березе от Пушкина

Автограф оставлен для нас.

А. Горская

 

В Михайловском

Когда от шума городского

Совсем покоя нет душе,

Полночи поездом до Пскова,

И вы в Михайловском уже.

 

Там мудрый дуб уединённый

Шумит листвою столько лет.

Там, вдохновленный и влюблённый,

Творил божественный поэт.

 

В аллее Керн закружит ветер

Балет оранжевой листвы,

И в девятнадцатом столетье

Уже с поэтом рядом вы.

 

Но не спугните, бога ради,

Летучей музы лёгкий след!

Вот на полях его тетради

Головки чьей-то силуэт.

 

Слова выводит быстрый почерк,

За мыслями спешит рука,

И волшебство бесценных строчек

Жить остаётся на века.

 

А где-то слёзы льёт в подушку

Та, с кем вчера он нежен был,

И шепчет, плача: — Саша! Пушкин!

А он её уже забыл.

 

Уже другой кудрявый гений

Спешит дарить сердечный пыл,

Их след в порывах вдохновенья —

И лёгкий вздох: — Я вас любил…

 

Любил, спешил, шумел, смеялся,

Сверхчеловек и сверхпоэт,

И здесь, в Михайловском, остался

Прелестный отзвук прежних лет.

 

При чём же бешеные скорости,

При чём интриги, деньги, власть?

Звучат стихи над спящей Соротью

И не дают душе пропасть.

 

Я помню чудное мгновенье!

Передо мной явились вы!

Но… надо в поезд, к сожаленью, —

Всего полночи до Москвы.

Л. Рубальская

 

Село Михайловское

Весь этот край я вижу, как во сне.

Здесь Пушкин жил, изгнанник и отшельник.

Играет луч на бронзовой сосне,

Качается под ветром старый ельник.

Как будто с той поры и сивый мох

И папоротник сохраниться мог.

 

Ветвистых лип аллея протянулась:

Здесь проходил изгнанник столько раз,

Здесь Анна Керн впервые улыбнулась,

Заметив блеск его влюбленных глаз, —

Недолго длилось чудное мгновенье,

Но вечным остается вдохновенье.

 

Вот бедный дом, где знал он строгий труд,

Где столько дней, нерадостных и мглистых,

Ждал, что его темницу отопрут,

И тосковал о братьях-декабристах;

Где сказка няни старенькой была

Полна таким значеньем, так светла.

 

Вот пробегает ветерок по ржи.

Струится Сороть. Озеро синеет.

Колхозный край, не знающий межи,

Богатым урожаем зеленеет.

 

Все дышит светом, юностью, весной

Там, где страдал невольник крепостной.

Ты говорил когда-то: «Здравствуй, племя

Младое, незнакомое…» И вот

Пришло тобой предсказанное время.

 

Твой вещий голос правнуков зовет, —

И с каждым днем вольней и полновесней

Душа народа отвечает песней.

А. Венцлова

 

Михайловское

Мчится тройка, — ближе, ближе

И проносится в ночи.

Одинок и неподвижен

Огонек твоей свечи.

 

Не уснуть подобно прочим,

Воет ветер над стрехой, —

Это бес тебя морочит

Темной полночью глухой.

 

То коснется половицы,

То застонет у крыльца.

Воротили бы в столицу,

Чтоб не спиться до конца!

 

Подопри рукой затылок.

Черный сон, бессилен он

Перед ящиком бутылок,

Что из Пскова привезен.

 

Истопить прикажем баньку

И раскупорим вино,

Кликнем Зинку или Маньку,

Или Дуньку, — все равно.

 

Утешайся женской лаской,

Сердце к горестям готовь:

Скоро, скоро на Сенатской

Грянет гром, прольется кровь.

 

Сесть бы нам с тобою вместе,

Телевизор засветить,

Посмотреть ночные вести

И спокойно обсудить.

 

Страшновато нынче, Пушкин,

Посреди родных полей.

Выпьем с горя. Где же кружки? —

Сердцу будет веселей.

А. Городницкий

 

В Михайловском

Вот три сосны —

Как три сестры,

А рядом их густая молодь;

А там прибрежные кусты

Ныряют с головою в Сороть...

 

А дальше — поле, копен ряд,

Усадьбы ветхая ограда

Да заповедный сумрак сада —

«Приют задумчивых дриад...».

 

Здесь все — как встарь, все по-былому,

И можно с заднего крыльца

Сбежать, вскочить на жеребца —

И, как Онегин, мчать из дому...

 

Вот он — опальный дом поэта.

Над ним два журавля кружат.

Они тоскуют и кричат,

Зовут кого-то...

Нет ответа!

И. Кобзев

 

В Михайловском

Старый дом, утонувший в сугробах, запущен,

По ночам, как живой, он кряхтит в тишине.

Неужели и вправду сидел с ним тут Пущин,

Неужели он видел его не во сне?

 

Неужели и впрямь от лицейского друга

Он услышал великой надежды слова,

Что сгубила не все леденящая вьюга,

Что Россия для подвигов новых жива?

 

Нет, недаром слова были сказаны эти

Здесь, под пасмурным небом в пустынном дому.

Значит, помнят друзья об опальном поэте,

Значит, ждут его слова и верят ему.

 

Значит, родина в очи бессонные сына

Заглянула, любви и тоски не тая...

Не вздыхай, пригорюнясь печально, Арина

Родионовна, добрая няня моя!

 

Все свершится. Для подвигов срок не пропущен,

Если тесно от замыслов новых в груди.

Первый след сквозь снега проложил сюда Пущин,

А какие дороги еще впереди!

 

Кто предскажет поэту, что близится время,

На Сенатскую площадь сойдутся друзья,

И оплачут их вьюги, ревущие ревмя,

В том пути, где назад оглянуться нельзя.

 

Что, без них возвратившись в столицу, сквозь годы

Будет он одиночества бремя нести,

Чтоб, прославивши первенцев русской свободы,

Рядом с ними бессмертье в веках обрести.

Н. Рыленков

 

В Михайловском

Поэт не создан для слащавой лести.

Ему похвал дороже во сто крат

Смолистый дух михайловского леса,

В пометах Байрон, клетчатый халат,

 

Лучистые морщинки старой няни.

Лишь ей позволят сон беречь его,

Вязать на спицах расписные сани,

Баюкать сказки ласковой рукой.

 

А утром будет счастье.

Счастье… будет ли?

«…Как мой Онегин, dandy и влюблён…

Ах, няня, я бы съел кусочек пудинга

В кругу гусар, с шампанским у Talon…»

 

А утром — снег.

Вы только ждите снега!

Тогда вершины сосен зазвенят,

И будет он опять мечтать о небе,

Как смуглый мальчик

двадцать лет назад.

«Спи, миленькой!..»

И няне добрым гением

Нашёптывать улыбки новым снам

О тех,

кто помнит «чудные мгновения»,

Не кланяется черни и царям;

 

О воскресающей в Сочельник скрипке,

О локоне над чашечкой цветка,

О грустных рыбаках, волшебных рыбках,

О песнях, не написанных пока.

 

«Спи, миленькой!

Закрой покрепче глазки…»

Пусть ночь неслышно крадется в избу!..

«…Что, няня?»

«Адъютант, голубчик, царский…»

«Monsieur Пушкин, сочинитель? В Петербург!»

А. Николаева

 

Михайловское

Деревья пели, кипели,

Переливались, текли,

Качались, как колыбели,

И плыли, как корабли.

 

Всю ночь, до самого света,

Пока не стало светло,

Качалось сердце поэта —

Кипело, пело, текло.

Д. Самойлов

 

Михайловское

На столе пирог и кружка.

За окном метель метет.

Тихо русская старушка

Песню Пушкину поет.

 

Сколько раз уж песню эту

Довелось ему слыхать!

Почему ж лица поэта

За ладонью не видать?

 

Почему глаза он прячет:

Или очи режет свет?

Почему, как мальчик, плачет,

Песню слушая, поэт?

 

На опущенных ресницах

Слезы видно почему?

Жаль синицы? Жаль девицы?

Или жаль себя ему?

 

Нет, иная это жалость.

И совсем не оттого

Плачет он, и сердце сжалось,

Как от боли, у него.

 

Жаль напевов этих милых,

С детства близких и родных.

Жаль, что больше он не в силах

Слышать их и верить в них.

 

Песни жаль!.. И он рукою

Слезы прячет, как дитя.

…Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя.

И. Уткин

 

Михайловское

Александр его удалил

В Кишинев, а потом в поместье,

И свободою одарил,

Уберег от уколов и чести

 

Мог в столице к полкам пристать

(Кто б его уберег от сглазу?!) —

И тогда писать-рисовать

Воспретили бы, как Тарасу.

 

И какая б стряслась беда

Для России — не думать лучше…

А когда б не пошел туда,

Сам извел бы себя, замучил.

 

…В Петропавловке жестко спать,

Если каешься без оглядки,

А в Михайловском тишь да гладь,

И с опального взятки гладки.

В. Корнилов

 

Поэт в Михайловском

(по картине А. Аверьянова)

Очарованный соседки

Глубиной печальных глаз,

При свечах, душой — в беседке,

Над строкой имея власть,

Он в порыве упоенья,

Обессмертив юный лик,

Звуком чудное мгновенье

Подарил, как сердолик.

 

Сосен молодая поросль,

Будто зная наперёд,

Зеленью внушала бодрость,

Ввысь идя за годом год.

Средь лугов лежали вёрсты,

Тень ажурная ветвей…

Те же видел ночью звёзды

В тишине родных полей.

 

Заслоняло всё виденье

Глубины печальных глаз,

Облегчая заточенье,

Сократив разлуки час.

Сумерки, присев за дверью,

Не входили в кабинет,

Там в мечтах, в свободу веря,

Слово выводил Поэт.

Л. Ревенко

 

В Михайловском

Вхожу в тот дом, где дух его витает;

И — чудо: стайка экскурсантов тает…

Я вижу здесь бояр высокородных,

Зело спесивых, вздорных и дородных.

Бояре Годунову бьют челом…

Как уместил их этот скромный дом?

 

Пожалуй, тут бород и животов излишек.

А как же двор высокомерной Мнишек?

Его куда?

А Пимен?

Варлаам?

Их по каким тут рассовать углам?

 

Но мало этого — нахлынули цыгане,

Стан самозванца сплыл,

и мы в цыганском стане.

Дух вольнолюбия и барственная спесь —

Несовместимая, взорвется эта смесь!

Но верный ход всегда отыщет гений:

Они — жильцы двух разных измерений.

 

Сквозь панну Мнишек,

как сквозь пар пустой,

Скользит Земфира змейкой золотой.

Гоним бичом предчувствия дурного,

Алеко не увидит Годунова…

 

Но вот Онегин входит в этот круг.

Сказал: «Мое!» —

и все пропали вдруг.

 

И стало все, как в Пушкинском поместье:

Столы и кресла — все на прежнем месте.

Старинный шкаф, украшенный резьбой,

Здесь Библия лежит, само собой.

Колода карт — унылых дней примета,

Бильярд…

И два дуэльных пистолета…

 

Ох, если б их тут не было совсем!

Е. Серова

 

Вечером у Сороти

«Там чудеса, там леший бродит…

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей…»

А.С. Пушкин

 

Это было меж лесом и Соротью,

Между нынешним веком и прошлым —

Небывалый звук! Словно оборотень

Странным криком меня огорошил.

 

За причудливым голосом следую —

Вот подарок, нечаянно выданный!

Но на этой дорожке неведомой

Мне встретился зверь невиданный.

 

Может, старенький пересмешник

Сохранил для потомков невольно

То ли плач Аннет безутешный,

То ли голос поэта крамольного?

 

Не пытаюсь решать задачу —

Нераскрытая тайна милее…

Но неслыханную удачу

До сих пор я в душе лелею

Е. Серова

 

Скамья Онегина

Скамья Онегина — вот чудо-то! — пуста.

От фамильярностей ограждена надежно.

И только тень склоненного куста

Лежит на ней легко и осторожно.

 

Зачем туда бегу?

Я не застану

И не смогу предупредить Татьяну.

Что ждет ее здесь не слиянье душ,

А чопорных речей холодный душ.

 

Что нового смогу увидеть тут?

Скамьи такие вижу каждый день я…

А ноги все несут меня, несут

К онегинской…

Ну, что за наважденье!

Е. Серова

 

Аллея Керн

У этой заветной аллеи

Стоим мы в безмолвном смятенье.

Темнея, и снова светлея,

Плывут полосатые тени.

 

Две тени у самой опушки,

И вдруг нам покажется, словно

Кудрявая тень — это Пушкин,

А стройная — Анна Петровна.

 

В приюте зеленом и тесном,

Что двое шептали друг другу?

Доподлинно это известно

Деревьев семейному кругу.

 

Но липы упорно и скрытно

Хранят эту милую тайну,

Каким-то ушам любопытным

Боясь ее выдать случайно.

 

Когда-нибудь правнучки-липы

Хранить ее будут ревниво…

Ни шелеста листьев, ни скрипа, —

Деревья здесь так молчаливы.

Е. Серова

 

Аллея Керн

Ничто не вечно. Увядают липы,

Но остаются чувства и слова.

Ах, рассказать так многое могли бы

Увенчанные солнцем дерева!

 

Куда ни глянь, того свиданья мета,

Торжественно-глубока тишина...

О, светлый час опального поэта,

Перед тобой бессильны времена!

В. Коростелёва

 

В Михайловском

«Ты не была ещё там разве?..» —

Ну, как мне объяснить сейчас:

Приезд в Михайловское — праздник,

И каждый год — как в первый раз.

 

Меня пугают:

там — народу!..

Но ведь и я туда спешу.

Любуюсь пушкинской природой,

Осенним воздухом дышу.

 

Все — к Пушкину.

Толпа какая!

Десятки тысяч — к одному.

Но разве гений иссякает

От поклонения ему?..

 

Я каждый раз мечту лелею:

Приеду к Пушкину одна.

Пройду неслышно по аллеям,

Где сквозь деревья синь видна.

 

Он любовался синью этой,

Был этой красотой пленён…

Здесь каждый миг — душа поэта.

И я представила, что он

 

Бродил по этой вот опушке,

Пред ним росла вот эта ель…

Я не оплакиваю Пушкина,

Когда читаю про дуэль.

 

Нет, всё там было по-иному:

Кощунство — плакать по живому.

Теперь ведь знает белый свет:

Дантесы — смертны.

Пушкин — нет!

В. Дорожкина

 

Дорога в Михайловское

Дорога, словно сжатая пружина,

Петляя след, уносится вперед.

Сосновый бор, как ратная дружина,

Ряды равняя, по бокам встает.

 

Меж сосен поднимается подлесок,

Горит повсюду зелени сполох.

Вот-вот среди ветвей шуршащих всплесков

Плечом коснешься бронзовых стволов.

 

Насыщен воздух терпким ароматом,

И хвойный запах льется от вершин.

А зелень трав слегка росой примята,

И, тронув липы, ветерок шуршит.

 

След облаков исчез, он словно не был,

И уж росы на листьях больше нет.

Звеня, рекою наплывает небо

Меж крон, что расступились в вышине.

 

Сосновый бор, березок тонких стая,

Лип — великанов гордые ряды.

Медовый запах, заструясь, истаял,

Умчался вдаль, за синь лесной гряды.

 

А вот красавцы-аисты на липах,

Живут, как встарь, — их гнездам сотни лет.

Когда-то здесь, гуляя в рощах тихих,

Смотрел на птиц с улыбкою поэт.

 

И легкий ветер чуть листвой полощет,

Кругом разлит задумчивый покой.

Михайловские сказочные рощи

Торжественной объяты тишиной.

А. Белкин

 

Сверкает ямба серебро

Сосновый бор да холм рябой.

Трещат над Соротью сороки

Докучливо, наперебой…

Одно спасенье — эти строки.

 

«Перо!.. Ах, няня, где оно?

Скорей чернила и бумаги!..»

И за полночь горит окно,

Поэзией озарено,

Струится свет её во мраке…

 

Сквозь глухомань, сквозь боль и бред

Катились годы вал за валом.

И сколько б лет ни миновало,

Не потускнел тот яркий свет.

 

Его хватило на века,

На всех людей, на всю Россию.

И до сих пор с пером гусиным

Летит стремительно рука…

 

Сверкает ямба серебро.

О Пушкин, твой хорей искрится.

Твоё волшебное перо,

Наверно, — из крыла Жар-птицы.

С. Милосердов

 

И душно, и гаснет лампада…

И душно, и гаснет лампада.

Окно распахнёт он — и в дом

Ворвётся ночная прохлада,

Дыша из весеннего сада

Сиренью, травой и дождём.

 

На миг присмирев под накрапы,

Он выбежит в гущу берёз,

Промокший насквозь, исцарапан,

Гул века услышит… и рад он

Наплыву видений и грёз…

 

Ах, разве уснуть на кушетке!

Мир сложен, ещё не воспет…

И Ленский с надломленной веткой,

Ревнивец, взбешённый кокеткой,

Онегину смотрит вослед.

 

Венец Мономаха и бармы

В смиренье и страхе, коварный,

Не принял ещё Годунов…

А где-то там девки и парни

Уныло поют средь лесов.

 

Но разве подвластен природы

Дух вольности и свободы

Чиновникам или царю?!

Не спится. Он в сени выходит.

Он встретит сегодня зарю…

 

В кувшине цветы отсырели.

Дожди по ночам. Благодать!

Заутра охапку сирени

И новое стихотворенье

В Тригорское надо послать.

С. Милосердов

 

На тот курган поспешно…

На тот курган поспешно

Взойти. И на сто вёрст

Весь мир, святой и грешный,

Откроется до звёзд.

 

Монастыри, церквушки,

Погосты, лопухи,

Да где-то в деревушке

Горланят петухи,

Да мельница в Бугрово…

И словно облака,

С которыми он вровень,

Касаются виска.

 

Природа бесконечна…

Где Ганнибалов род?

А в сих долинах — вечность,

Как вечны Русь, народ.

 

И ты, пиит, обязан,

Любя живую речь,

Всё, с чем навеки связан,

От тленья уберечь.

 

С рожденья не ручьи ли,

Не та ль густая ель

Тебя стихам учили,

В урочный час вручили

Заветную свирель?..

 

О лес! О берег дальний!

В сей тихий летний час

Земля — исповедальня,

Курган — его Парнас.

С. Милосердов

 

Мне снился Пушкин

Мне снился Пушкин. Ветер на рассвете

Плащ распахнул и шляпу заломил…

О пламенная юность! Всё на свете

Я с Пушкиным тогда соотносил.

 

То нежный, то задумчивый, то резкий,

Мне снился Пушкин, скрип его пера,

Кудрявые, как Пушкин, перелески,

Весёлые, как Пушкин, вечера.

 

То — на коне: взбивают пыль копыта…

То — смотрит Пушкин в зимнее окно,

Опальный, но друзьями не забытый.

Чу! Скрип саней…

«Ах, милый друг Жано!»

 

Уж осени моей сгустились тучи.

Дожди. Туман… Но снится до сих пор

И озаряет жизнь мою созвучье:

«Роняет лес багряный свой убор…»

С. Милосердов

 

Снимок из Михайловского

                                              С. С. Гейченко

 

В доме за ближним леском —

утро, зевота.

В сердце студеным ледком —

та же забота.

Те же рубаха, чулки,

шляпа и палка.

Те же глядятся долги

в окна из парка.

Та же в рабочем столе

сохнет страница.

В том же враждебном стволе

пуля хранится.

 

Благоразумный сосед —

так же по чести:

— Выслушай добрый совет!

В Питер не езди! —

Та же упрямая кровь

бросит к порогу.

Толпы михайловских крон

скроют дорогу.

 

Что же, прощай, Маленец,

Сосны и ели!

Бойкий звенит бубенец,

тонет в метели.

Вечер к усадьбе припал,

рядит да судит:

— Где-то хозяин пропал?

Скоро ли будет? —

 

Липа и клен за окном —

стороны спора —

сходятся также в одном:

— Будет не скоро. —

Снежная вьется пыльца,

с веток слетая.

Бережный снимок сельца —

память святая...

С. Дрофенко

 

Взгляд с крыльца дома поэта

в селе Михайловском

Крыльцо елозит под ногой — обледенело,

А мне приплясывать, скользить — забава,

Однако все же посмотри налево,

И прямо тоже, и потом направо.

 

Там за рекой поля — края снега,

Лес первый, лес второй, лес третий —

Такая тихость, глубина, нега,

Какую никогда, нигде не встретить.

 

А дальше что? Пойдет тайга, чащи,

Балтийский брег или чухонский омут.

Но даже конь и аппарат летящий

Преодолеть пространство это могут.

 

А дальше что? Стоит сырой Лондон,

Зеленый лавр венчает путь к Риму.

Среди холмов латинских торф болотный,

Столь не похожий на родную глину.

 

А тут снега идут — сугроб до неба.

А наметет еще — дойдет до бога.

И жизнь тиха — от кабинета

Вся умещается — и до порога.

 

Когда метель стучит, как дождь с громом,

А жар от печек, что тоска, угарен,

Сидит и цедит кипяток с ромом

В селе Михайловском его барин.

Е. Рейн

 

Михайловское

В омут ночи Звёздный Ковш упущен.

Как песок, ко дну его пристали

Маленькие звёзды.

Едет Пущин

К Пушкину — из тёмной зимней дали.

 

Скрип да звон...

Светает понемногу.

Гривы у коней заиндевели.

Заморозок выдубил дорогу.

Снег на стороне завил деревья.

 

Вот он, двор!

Окошки в полумраке,

Но внутри как будто свет мелькает...

Без плаща, в расстёгнутой рубахе,

На крыльцо хозяин выбегает;

 

Две руки (одна — с пером гусиным)

Путника обхватывают туго,

Кудри с блеском седовато-синим

Жарко примерзают к шубе друга...

 

Звук дрожащий, пьяный быстрым бегом,

Весь из колокольчика не выпал...

Молча поцелуями и снегом

Зимний гость хозяина осыпал,

 

Между тем, дрова роняя громко,

По дому Арина суетилась

И слеза (старинная знакомка!)

По щеке морщинистой катилась...

Н. Матвеева

 

Михайловское

Поэты браконьерствуют в Михайловском,

Капканы расставляют и силки,

Чтоб изловить нехитрой той механикой

Витающие в воздухе стихи.

 

Но где ж они, бациллы вдохновения,

Неужто не осталось ничего?

Пошарьте-ка в чернильнице у гения

Да загляните в шлёпанцы его!..

 

Ищите же, спешите же, усердствуйте,

Дышите глубже, жители столиц,

Затем, чтоб каплю пушкинской эссенции

В своих разбойных лёгких растворить!

 

А впрочем, разглядим их в новом качестве,

Оставив обличительный трезвон:

Ей-богу, в их как будто бы чудачестве

Есть свой — весьма трагический — резон!

 

Всю жизнь они потели от усердия,

Хватая друг у друга черпаки,

А вот теперь им хочется бессмертия,

Щепотку ирреальной чепухи!..

 

Назначенные временно великими,

Они в душе измученной таят

Тоску по сверхтаинственной религии,

Религии по имени т а л а н т.

 

И хоть они публично почитаемы

За их, как говорится, трудодни, —

Они никем на свете не читаемы,

За исключеньем собственной родни.

 

И хоть у них, певцов родной истории,

Сияет финский кафель в нужниках, —

Им сроду не собрать аудитории

В родном дворе, не то что в Лужниках.

 

И хоть начальство выдало по смете им

От общих благ изрядную щепоть, —

Им вскоре стало ясно, что бессмертием

Заведует не Суслов, а Господь!..

 

Кто в этом виноват — судьба ли грешница,

Начальство ли, иль собственный нефарт, —

Но им теперь во сне такое грезится, —

В былое время хлопнул бы инфаркт! —

 

Что все они в джинсовом ходят рубище

И каждый весел, тощ и бородат,

Что их стихи, отважные до грубости,

Печатает один лишь самиздат.

 

Что нет у них призов и благодарностей,

Тем более — чинов и орденов,

И что они — не мафия бездарностей,

А каждый — одарён и одинок!

 

Поэты браконьерствуют в Михайловском,

И да простит лесничий им грехи!..

А в небесах неслышно усмехаются

Летучие и быстрые стихи!..

 

Они свистят над сонными опушками,

Далёкие от суетной муры,

Когда-то окольцованные Пушкиным,

Не пойманные нами с той поры!..

Л. Филатов

 

Размышление о Михайловском

Опять телевизор в доме загудел,

Печаля нас и веселя.

А Пушкин на белую стенку глядел,

Потом — за окно на поля.

 

Он часто был смертною скукой томим,

Играл на бильярде один.

Но сколько вставало тогда перед ним —

В раздумьях — чудесных картин!

 

Порыв, пробуждение творческих сил,

И он целым миром владел:

Гулял по Одессе, по Крыму бродил,

Молдавскою степью летел.

 

Он шел сквозь века к Годунову в Москву,

Склонялся над невской водой.

Созданья из сказок седых

Наяву

Являлись к нему чередой.

 

А ты заскучаешь —

Так кнопку нажми,

Верти рукоятку потом —

И сразу историей, сказкой, людьми,

Природой наполнится дом.

 

Но мир тот, которым ты вмиг овладел,

Творит ведь не воля твоя!

А Пушкин —

На белую стенку глядел,

Потом за окно на поля.

О. Дмитриев

 

Михайловское

Прибежище опального Поэта —

Судьбы мятежной важная глава.

Тех лет патриархальные приметы

Из жизни сельской помнят дерева.

 

Здесь дни в глуши лесной текли смиренно

Под сенью вековых дубов и лип,

Душа спасалась лирой вдохновенной,

Всходя на поэтический Олимп.

 

Мужал и крепнул гений в заточенье,

Творил и жил среди любимых книг

И жаждал встреч с друзьями. Всё значенье

И мудрость сказок няни тут постиг.

 

Над Соротью, над озером Кучане

В изгнанье взор свой вдаль он устремлял

И, сидя над холмом, грустя, в печали,

«Иные берега…»* воспоминал.

 

Михайловское. В молодые годы

Поэт охотно посещал сей дом,

Красоты русской царственной природы

Не раз волшебно воспевал потом.

 

Прекрасен островок Уединенья —

Излюбленный Поэта уголок,

Он, юный, здесь под яблоневой тенью

Отлитый в бронзе, как живой, прилёг.

 

А там, в тенистой липовой аллее,

Влюблённый Пушкин с Анной Керн гулял…

Любя прогулки, иль коня жалея,

Пешком к друзьям в Тригорское шагал.

 

Всё дышит здесь поэзией высокой,

Наполнен воздух пушкинской строкой.

И солнце в ней, и страстный зов пророка

Душа вбирает, унося с собой…

 

Последнее пристанище Поэта —

Недальний монастырь в Святых Горах.

Людской поток течёт зимой и летом,

Несёт ему тепло любви в сердцах.

 

Живёт Поэта дух. Леса и долы

Доселе помнят Пушкина шаги.

От силы его пылкого глагола

Восходят души к помыслам благим.

 

* «Иные берега…» — из стихотворения А. С. Пушкина «Вновь я посетил» (1835г.)

В. Баранова

 

В Михайловском

От шума городского, суеты

В старинную усадьбу я уеду.

Среди благословенной тишины

Пройдусь по Пушкинскому следу.

 

Представлю, как стихи он сочинял,

Охваченный порывом вдохновенья.

С героями себя отождествлял,

Как на него сходило озаренье.

 

Средь пенья птичьего и гама.

Вдыхая аромат цветов,

Откроется вдруг панорама,

Душистой зелени, лугов.

 

Усадьбы дух неповторимый,

И тайна пушкинских стихов.

Здесь он присутствует незримо,

Стихами говорит он вновь.

 

Среди глуши лесов сосновых,

И живописных светлых далей

Рождает Муза строки снова,

Чтоб чище мы, светлее стали.

 

Шумит, волнуясь, бор вдали,

И навевает мыслей веер.

Просторы матушки земли,

Где разгулялся тёплый ветер.

 

Здесь невозможно не писать,

Природа сказочно красива!

Пленительная… благодать,

И струн волшебных переливы.

 

Внимая птичьим голосам,

Пройдусь по липовой аллее.

Сияет солнце в небесах,

Берёзок рощица белеет.

 

Поэт здесь некогда творил,

Среди лесов, в уединении.

Ему спасибо говорим —

За гениальные творения!

М. Бажанова

 

В изгнании, в Михайловском, в плену

В изгнании, в Михайловском, в плену

У музы, а не жизни он томился,

И перстень доставал, ее одну

Хотел обнять, заснуть и раствориться

В поэме не написанной в тот час,

Когда о жизни думать было поздно,

И их сердца в пустыне той стучат,

Нет никого и небо многозвездно.

 

Изгнание спасает от страстей,

Уведших в пропасть воинов крылатых,

Как это важно, жить там без затей,

И верить в то, что меч вернут обратно.

Бунт беспощаден, грозный Пугачев

Все доказал когда-то в час расплаты,

И на поляне призрачный костер,

Среди русалок снова конь крылатый

 

Его уносит на Парнас, в тиши

Онегина дописанные главы,

А ты пиши и значит ты дыши,

О страсти, о любви, о самом главном.

Грустит Евгений, бунт и мрак кляня,

Князь Петр ничего теперь не пишет.

Среди полей крылатого коня

Поймать и подниматься, выше, выше.

 

Как хорошо в Михайловском грустить,

И ждать вестей, не получив ответа,

И светлый локон и иной мотив

Вдруг проступает в тишине с рассветом.

Вся ночь без сна и утром канитель,

Радение о дыме и о доме,

А за окошком август, не апрель,

Все это так прекрасно, так знакомо.

Л. Сушко

 

Михайловские рощи

Вхожу, как в храм, в Михайловские рощи,

Листва свою молитву шелестит,

И чем стволы дубов и сосен толще,

Тем голос их пронзительней шумит.

 

Смолу, как слезы, сосны мироточат

И наполняет воздух аромат,

А где-то в тишине судьбу пророчит

кукушка, глядя с ветки на закат.

 

В тени дубрав, почти что неприметно

Меня сопровождает чья-то тень:

То исчезает средь ветвей бесследно,

То, вновь являясь, прячется за пень...

 

Здесь всё стихами пушкинскими дышит,

Пропитан ими каждый уголок —

Да так, что их душа невольно слышит,

Припоминая рифмы чудных строк.

 

Пейзажи, как старинные иконы...

Когда шумят в верхушках древ ветра,

Отвешивая путникам поклоны,

То чудится — звонят колокола...

 

Звонят, всё глубже в рощи зазывая,

Навеевая радость и тоску

Забытого и найденного рая.

И я туда иду, иду, иду…

И. Бизюк

 

Михайловское

Я иду знакомою тропою,

А вослед деревья мне поют:

«Там, вдали, пред Соротью-рекою

Ты найдешь своей душе уют...

Как в закате небо озарится,

Пробежав лучами по лугам,

И затишье всюду воцарится,

Застилая над рекой туман».

 

Так, когда-то в середине лета,

Эта тропка тоже привела

К тем местам и юного Поэта

И навеки душу забрала...

Не пройти ему уже здесь больше

— Навсегда ушли те времена…

Но зовут Михайловские рощи

До сих пор в те самые места…

И. Бизюк

 

Михайловское

Я знаю, что знаю, доказательств не требуйте,

В конце неизвестно каком, вдалеке,

Вы заговорите и блаженно забредите

На том, на родном, на моем языке

(Совсем не октябрьском, но осеннем и болдинском),

На русско-моцартовском — том, что в раю

Земном, ненадежном, неподложном, единственном

Еще говорят, но не я говорю.

 

Свиваясь, дымится белоснежное облако,

Метель завывает звучней и резвей,

Но я различаю: отдаленнейший колокол

Уже созывает замерзших друзей.

Кончается поле, бесконечное, ровное,

К крыльцу подъезжает последний возок,

Она засияет, зажурчит Родионовна

Встречая гостей...

Ю. Иваск

 

В Михайловское

Нас приглашает молодое лето

В Михайловские рощи погулять,

Замедлить шаг у знатных сосен где-то,

На горку Савкину легко взбежать.

 

Вот здесь бродил хозяин незабвенный

Сельца Михайловского, дивных мест,

В крылатке легкой, с тростью неизменной.

Хранит шаг быстрый, помнит его лес.

 

И воды Сороти, столь плавной, дивной,

Всё также плещут, словно в те года,

Что пронеслись чредою непрерывной.

Прошли века, но тянет нас сюда.

 

Чтоб приобщиться к этим ярким краскам,

К просторам, далям; в монастырь седой.

И мнится, мир поэзии подвластный,

Нас наделяет силой молодой!

Е. Гущина

 

В Михайловском

Склонилась осень над скамьёй,

Где гений у реки Сороти

Любил вечернею порой

Мечтать в свои былые годы.

 

Река любимцу своему

Изящной лентою сверкала,

И роща дальняя ему

Привет вечерний посылала.

 

Рождались образы, роясь

Вокруг него, в мгновенье ока,

И чувств возвышенная вязь

Вплеталась в пламенные строки.

 

Увы, давно поэта нет.

И лишь скамья на том же месте

Глядит на тот же Божий свет

И ждёт, когда наступят вести,

 

Что он опять сюда идёт,

Что он уж где-то на подходе.

Но гений больше не придёт —

Душа в космическом полёте —

Не до земных уж ей забот,

Иные зрит она широты.

В. Тяптин

 

Михайловское

Смуглощёкое небо усеяли сплошь конопушки,

И крестьянкой простушкой глядится оно в Маленец.

Здесь незримо, но столь ощутимо присутствует Пушкин!

Он — владелец усадьбы и наших влюблённых сердец.

 

Мы в Михайловском, Боже ты мой! В полуночную пору!

Сердце так барабанит, ей-ей, прибегут сторожа.

Днём почтили Воронич, Тригорское, Савкину гору...

А сюда не успели. А нынче с утра уезжать.

 

Но сбылось! Мы в ином измеренье, в именье Поэта,

В мире горькой неволи Его, вдохновенья, проказ...

За оградою ждёт нас такси, ах, простите, — карета!

Чутко дремлет ямщик, облачённый в костюм «адидас».

 

Домик няни прижался дитятею к барскому дому.

Здесь, у няни под крылышком, вырос великий поэт.

То ль звезда отразилась в оконце, то ль данью былому

В той избе негасимым остался заботливый свет.

 

Антрацитовым оком блеснул Остров уединенья.

Без сомненья, в его зазеркалье уснули века.

В эти воды гляделись восторги, волненья, смятенья...

Мелок маленький прудик, но память его глубока.

 

В ней отныне останутся наши счастливые лица.

Причащение к Вечности — щедрый Божественный дар.

Кладезь чудных мгновений пополнили яркой частицей:

Поцелуй на мосточке, пропущенный сердцем удар...

 

Запах росной сирени в такси принесли мы с собою.

К твоему прижимаясь плечу, изумлённо молчу:

За каретою тени, но будто над нашей судьбою

Няня, мудрая нянюшка теплит и теплит свечу.

В. Грибникова

 

Воспоминания о Михайловском

                  Г. В. Иойлеву

                  Д. О. Тиханову

 

Старинный парк, хранимый комарами

Июль встречает тишиной дыша.

Луг заливной. На нём между стогами

Два аиста гуляют не спеша.

Заросший пруд глазёнками кувшинок

Глядит на мост, нависший над водой.

А борщевик в соцветиях-корзинках

Покачивает тихо головой.

 

Экскурсовод рассказом увлечённый

Заводит в глубь задумчивых аллей,

Где по преданьям кот ходил учёный,

Всех поражая мудростью своей,

Там средь кустов имеются дорожки,

Где люди видели следы иных зверей.

Избушка там была на курьих ножках,

Без окон и конечно без дверей.

 

Подходим к дубу. В древности замшелой

Златая цепь вокруг него была

Над ней русалка на ветвях сидела

И слушала учёного кота.

В лесной чащобе хоронился леший

Над златом чах его сосед Кощей

От той поры остался только прежний,

Особый запах Родины моей.

 

Вот барский дом. Чуть всхлипнули ступени

Открылась дверь, и я уже в сенях,

Где свет дневной разглаживает тени

На заморённых временем стенах.

Проходим вглубь, глядим убранство комнат,

И, наконец, заходим в кабинет.

Он небольшой, да и обставлен скромно,

Но здесь творил великий НАШ поэт.

 

И будто в явь передо мной воскресла

Картина, в детстве виденная мной:

Друг Пушкина сидит в потёртом кресле,

А тот пред ним стоит к столу спиной.

И с увлеченьем Пущину читает

Комедию про горе от ума,

А за любимцем няня наблюдает,

Вязанье продолжая не спеша.

 

Увы, но время требует движенья.

Экскурсовод зовёт нас за собой.

Не выдавая своего волненья,

За ним иду с поникшей головой.

Опять скрипят знакомые ступени,

Но нет теней в распахнутых сенях.

Сойдя с крыльца, мы движемся к аллее,

Что заблестела в солнечных лучах.

 

Заросший пруд глазёнками кувшинок

Глядит на мост, нависший над водой,

А борщевик в соцветиях-корзинках

Кивает нам седою головой.

Как поезд приближается к вокзалу,

Кружился аист в небе не спеша.

И всем казалось, так нас провожала

Поэта русского бессмертная душа.

П. Савилов

 

Михайловское

Село Михайловское. Дом, обшитый тёсом.

Бильярд, чернильница, камин из белых плит.

Фамильный герб — заслуг забытых отголосок.

Фасад в окошках поэтически грустит.

 

Тягучий скрип ворот случился на морозе.

Покрыты инеем все розвальни, как трон.

Доска каминная с свечой застыла в прозе

И статуэтка — смотрит в даль Наполеон.

 

Под сенью сумрачной аллеи Ганнибалов

Был одиноким не смиренный лицеист.

Он им читал: «Простите, верные дубравы...»

А те в ответ роняли благодарно лист.

 

Позднее здесь он появился знаменитым,

Уставшим от скитаний, но как прежде — смел,

Гонимый бедностью, душой всегда открытой.

Но заложить словесность русскую успел.

 

Пренебрегая царским гневом и карьерой,

Он оставался каждый день самим собой.

Заставить жить его под гнетом лицемеров...

Нет, невозможна власть над пушкинской строкой.

 

Село окутано туманной тихой далью,

Непроницаемым сиянием Луны.

Писал красиво, виртуозно и детально,

Порой в веселии, порою от тоски.

 

Ходил по ярмарочным дням к рядам торговым,

Украдкой изучал монахов и крестьян,

Внимал так сердцу милый, старой няни, говор.

Наедине с самим собой среди мирян.

 

Пусть на Сенатскую не удалось явиться,

Но тень стихов его присутствовала там.

От декабристов так и не смогли добиться

О ссыльном сведений, чеканя каторжан.

 

Рисунок виселицы на полях, как довод,

Строкой оборванной гласит: «И я бы мог...»

За год до этого закончил «Годунова»,

Где власть ответственна за собственный народ.

 

Спустя два года всё смогло определиться,

Поэт помилован — известие пришло.

Но непрощённым возвращается в столицу,

Как и несломленным. Имение спасло.

 

Покинув вскоре этот дом, уж не увидит

Аллеи липовой ветвей зелёный свод.

И на ступеньках не вдохнёт он свежесть, сидя,

И по веранде спозаранку не пройдёт.

 

Жила в обители вдова недолго, дети.

Дом обветшал, в дальнейшем вовсе опустел.

А кабинет поэта — ревностный хранитель,

Не выдав тайны рифм, отчаянно старел.

 

Сова по осени являясь без опасок,

Ночами лунными то плачет, то зовёт...

И от качнувшегося колокола-баса

По небу звон певучий благостно плывёт.

Э. Попова

 

В Михайловском

Есть на свете места, где слагают стихи

И пруды, и деревья, и мосточки и ветер,

Облака и река... Строки нежны, тихи...

«О Михайловском речь!» — себе каждый ответил.

 

Старый дом над рекой, что причудливо вьётся

Меж просторов раздолья, в рифму шепчет волна!

«Сороть!» — лишь позови и тотчас отзовётся!

Помнит Пушкина Сашу! Не забыла она!

 

До морозов почти в её водах плескался:

В крепком теле и дух был надёжен и прост!

Жаль, не часто бывал... «Я вернусь!» — зарекался...

Но ковёр судьбы болью, разлуками ткался...

Здесь и в Вечность ушёл по тропинке из звёзд...

 

Парк огромный, пруды, утки-мамы, утята,

На аллее в честь Керн липы строго стоят,

Кошка выгнула спину: может, рядом котята?

Бросьте вовсе тревогу: вас не тронут, ребята —

Подышать этим воздухом гости хотят!

 

На поляне стихов лавки, лавки рядами-

Видно, здесь побывал неслучайный народ!

Чайки, чайки в траве и по-над головами

Что-то громко кричат, причитают местами...

Ганнибалов когда-то здесь хозяйствовал род!

 

Престарелая няня сказки баила ловко!

Их, забыв обо всём, слушать мог до утра

Саша, внук Ганнибалов. Появилась сноровка

Их в стихах изложить! Рифма — к счастью подковка,

Труд серьёзный, работа, не пустяк, не игра!

 

Есть на Псковщине место,

Где слагают стихи

И пруды, и деревья, и любой, кто захочет...

Много пишущих нас, кто творит и хлопочет,

Только Пушкин — один! Люди часто лихи...

 

Зависть гложет им душу,

Не даёт спать, тревожит:

Как же так, почему всё Ему и Ему?

А вот так, что, как Он, мало кто ещё может!

Время ставит печать: быть в веках по сему!

В. Карпова

 

А. С. Пушкин в Михайловском

Стать пленником родного уголка

Царь повелел...Где рощи говорливы,

Где лентой серебристою река

Змеится средь лугов неторопливо.

 

В синь Сороти глядятся облака,

Рассветы и багряные закаты,

И ветрами несет издалека

Дух сосен и полыни ароматы.

 

Как в сказке, над хрустальной тишиной

Все ярче щедрой осени приметы:

Горят Неопалимой Купиной

Пурпурные в сережках бересклеты.

 

Все точит память змейкою в груди:

Янтарный локон... Нежное в вуали...

Прощание... И версты впереди...

Кольцо на память... Вспомнит ли? Едва ли!

 

Запретная любовь... Вина иль рай?

Расплата ждет Поэта на Голгофе...

Свеча чадит, истаяв до утра...

Перо рисует милый образ в профиль.

 

Недолгое томление души

Разбудит вновь божественное пламя,

И боль его в михайловской глуши

Прольется гениальными стихами.

 

Поэт в Михайловском написал около ста произведений: трагедию «Борис Годунов», центральные главы романа «Евгений Онегин», поэму «Граф Нулин», окончена поэма «Цыганы», стихотворения: «Деревня», «Я помню чудное мгновенье», «Пророк» и многие другие.

Л. Левицкая

 

Михайловское

Пустые небеса.

Туманом, словно войлоком,

Укутаны поля и облетевший лес.

И день,

Что грязь месил

И в дождь волокся волоком,

Уже сошёл на нет

И в сумерках исчез.

 

И конь уже устал.

Но вот за палисадником

Сквозным, как решето,

Гнилой навес навис

И в сени со двора

За спешившимся всадником

Из темноты вошёл,

Кося зрачком, Борис.

 

Кто звал его сюда,

Какая ворожея?..

Неужто есть резон

Повесе привечать

Бездомного царя —

Кошмар воображенья,

На чьи черты легла

Кровавая печать?..

 

Но, бросив трость на стол

И встав возле камина,

Хозяин поглядел

На отблеск вороной

Решётки

И на то,

Как в сумерках карминно

Горит ушедший век

Рельефной стороной.

 

Подумал: хорошо,

Что облаком владею.

Мирская власть — обман,

Когда слетает лист

И гордый властелин,

Подобный лицедею,

Уходит в никуда

Из-за пустых кулис.

 

Не лучше ли вина

Пригубить и забыться,

Как мёрзлые поля —

Под вой осенних пург,

И вовсе позабыть,

Что где-то есть столица —

Холодный истукан,

Туманный Петербург...

 

Но нет, ещё нужны

Забавы и округлый

Прохладный локоток,

И вальса круговерть,

И карты, и метель,

Пока играет в куклы

Подросток Натали —

Его любовь и смерть...

 

Но нет, ещё нужны

И молодость, и поза,

И лёгкого пера

Причудливый каприз,

Хоть и присел в углу

Предчувствием допроса

Томимый и вконец

Измученный Борис...

Е. Блажеевский

 

Пушкин в Михайловском. Воспоминания

Признаюсь Вам: хоть больше я пленён

Природой нашей, хладной и спокойной,

На юг мне свыше путь определён,

И Крым мне стал обителью невольной.

 

Что Крым? Всё бедность и тоска вокруг.

Не мыслил я сыскать там интереса.

Но как мне голову вскружила вдруг

Прелестницами светскими Одесса!

 

О, три хариты солнечных земель! —

Какие взгляды слали мне в лицо вы!

Он и теперь во мне — любовный хмель —

Собаньской, Ризнич, Воронцовой...

 

И нынче каждой памятен мне взгляд:

Пред каждою я — как стрела пред целью.

Быть может, правы те, кто говорят,

Что жизнь до срока я прерву дуэлью.

 

Ну что ж, пусть так! Ведь сам я не боюсь

Ни языков, ни светского скандала.

Я с редкой дерзостью к ним сам стремлюсь.

Пусть жалит свет, но сам я — тоже жало!

 

В Амалии теряя целый клад,

Увлёкся губернаторской женою.

Но был ли я в той связи виноват? —

Сама Элиза увлекалась мною.

 

А всё ж и в этом был особый смак:

Увидеть, как сей «русский англичанин»,

За мной присматривая, попадёт впросак,

Став уязвлён, безумен и отчаян.

 

Вновь ссылка. Думаю: в конце концов,

Кто плена нового мой стал виновник:

Рассерженный ли мной граф Воронцов?

Раевский ли — мой конкурент-любовник?

 

А впрочем, нет — сей северный покой

Мне домом стал из-за беспечных писем,

Своею же написанных рукой,

За что в Михайловское я и выслан.

 

Ах, эта скука! Снова я пишу.

Здесь сердце ничему уже не радо.

К возлюбленным сознанием спешу:

Элегии — одна моя отрада!

А. Верба

 

Пушкин в Михайловском

Утро снова расправит плечи.

Сонно скрипнет крыльцо.

Избы будто сошлись на вече —

Маленькое сельцо.

 

Побродил по лугам у речки.

Встретил в саду ежа…

Тишина не лечит — калечит:

Режет и без ножа.

 

Рядом скачет собачка прытко.

Радостно гложет кость…

Днесь заезжал из Дерпта Языков —

Словно небесный гость!

 

Завтра на чай забежит священник.

Надо принять: надзор…

Будет долго топтаться в сенках

Батюшка, словно вор.

 

Сядет в угол. Полы — до полу.

Долго сопит, медведь.

Нет ли в новых стихах крамолы,

Силится разглядеть.

 

Ныне студеных сугробов — море.

Ждут весенних обнов.

Долгой ночью с поэтом спорит

Царь Борис Годунов.

 

Царь в сердцах говорит: народу

Надобны хлеб и кнут.

Пушкин: дайте глоток свободы

И милосердный суд!

 

Снежная ночь пробежит в дебатах!

Плавится воск свечи.

Гришка Отрепьев не спит в палатах.

Грозно народ молчит…

 

Боже! Как воздух в столице душен!

Вязнет в сугробах слов.

Ветер упрямо качает груши

Мерзлых колоколов.

 

Ссыльный Пушкин, с судьбой играя,

Ветру подставит грудь.

Но судьбоносный случайный заяц*

Перебегает путь…

 

Утром очнется усталый Пушкин:

Как затекла рука!

Баба Арина! А где же кружка

Снежного молока?

* Пушкину перебежал дорогу заяц, когда поэт отправился в Петербург, где декабристы вышли на площадь. Суеверный Пушкин повернул обратно…

Г. Шалюгин

 

Михайловское, 1825 год

1

В звёздное майское крошево

Брошкой вцепилась луна:

 

— Няня, ты очень хорошая,

только всё время грустна…

Может, судьбою обобрана?

Ну, поделись, я пойму…

 

— Ах, у соседки из Кобрино*

мужа убило в войну.

Дочки опять же… Скучаю.

Сын то буянит, то пьёт.

…Барин, давайте-ка чаю

выпьем, и лихо уйдёт!

Не рассказать ли вам былку?

Помню, тянулись вы к ним

(…надо бы мне на могилку

мужа сходить, и к своим…)

Слушайте: «В синие волны

невод забросил старик...»

 

…Ветер, качая подсолнух,

К створке оконной приник.

Сказки напевное чудо

Слушает каждый листок!

«Все стариковы причуды

Рыбка исполнила в срок...»

 

— Как я тебе благодарен,

няня. Смыкается свет…

— Спите, мой маленький барин,

спите, великий поэт.

Жаль, что не стали обедать —

нынче с севрюжкой пирог.

(...жаль, мне не знать и не ведать

ваших тревожных дорог...)

 

2

Плечи оврага покатые.

В белой туманности даль.

Чёрная речка. Десятое.

Строг и метелен февраль.

Льётся, молитве подобна,

Нянина просьба с небес:

«Рыбка, возьми что угодно,

Пусть промахнётся Дантес…»

*село Кобрино Софийского уезда, родина мужа Арины Родионовны, Фёдора Матвеева

А. Воронкова

 

Пушкинское Михайловское

Желая взглядом все объять,

И лучше прошлое понять,

Приблизились к заветной цели:

К Михайловскому подошли,

Великой лиры колыбели,

Следы бесценные нашли.

 

У Лукоморья дуб известный,

Аллея Керн и нянин дом,

Природы уголок чудесный,

С ним с детства каждый был знаком.

 

Поместье это небогато —

Среди болот оно стоит.

Вдали раскинулися хаты —

Все о поэте говорит.

 

О прошлом думаем, вздыхаем

И обсуждаем из веков дошедший слух:

Как мало, про поэта знаем.

О, Пушкина — великий дух!

 

Девиц — пристанище святое:

Вблизи Тригорское стоит,

Оно блистало красотою

И тайны прошлого хранит.

 

Тепло поэта принимали,

Он в окна лазил иногда,

Кваском, шампанским запивали —

Веселья дух царил всегда.

 

Прекрасны молодые годы,

И дружба добрая навек.

Им не страшны поры невзгоды,

Всю жизнь их помнит человек.

М. Горбовец

 

Пушкинские горы

(В Тригорском)

Тени длиннее и строже.

Чёткая ясность пейзажа.

Розы у спален похожи

На монограммы Лепажа.

Пик воплощенья растений —

Август…

С тяжёлою тростью

В парке тоскующий гений

Бродит возлюбленным гостем.

 

В раннем часу отобедав,

Скромно, заботами няни:

Свежей ушицы отведав,

И кулебяки с грибами,

Он приглашенье соседки

Мягко отвергнет и просто.

Позже за чайной беседой

Легкий рисует набросок...

 

Смуглы подвижные руки,

Взгляд добродушный насмешлив…

Барышень тайные муки:

Кто же он, ангел иль грешник?..

Летней порою дорожка

Вьётся и вьётся полями…

С мухой играется кошка.

В доме этюды и гаммы.

 

В доме мечты и порывы,

Хлопоты, сны и приметы…

Где вы, стволы роковые,

Балы, снега, эполеты?

Вязь ослепительных кружев…

Белые фрачные груди…

Так вот, бесхитростно, нужен

Больше нигде он не будет!

 

Так горячо, безысходно,

Тайно, светло, бестолково…

...Не предвещает невзгоды

В небе над парком подкова…

Что это, бред или морок?

Тень набегает на сердце…

Чёрный запахнутый полог,

Cвежая капля на дверце…

 

Псковская вьюга над бором,

С кладбищем путь разминётся…*

Скоро всё кончится. Скоро

Он в эти сени вернётся.

__________________

* «Матушка недомогала, и после обеда, так часу в третьем, прилегла отдохнуть. Вдруг видим в окно: едет к нам возок с какими-то двумя людьми, а за ним длинные сани с ящиком. Мы разбудили мать, вышли навстречу гостям: видим, наш старый знакомый Александр Иванович Тургенев. По-французски рассказал Тургенев матушке, что приехали они с телом Пушкина, но, не зная хорошенько дороги в монастырь и прозябши, вместе с везшим гроб ямщиком приехали сюда… Матушка оставила гостей ночевать, а тело распорядилась везти теперь же в Святые Горы». Фок (Осипова) Е.А. Рассказы о Пушкине. Цит. по: Последний год жизни Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники / [сост, вступ. очерки и примеч. В.В. Кунина]/ — М.: Правда, 1989. — С. 593.

О. Флярковская

 

Михайловские ямбы

1. Дорога в Тригорское

 

Он гнал коня: в Тригорском ждут гостей!

Гнал мысли прочь: повсюду ждут жандармы!

За эту ссылку в глушь своих страстей

кому сказать: «Премного благодарны»?

За эту крепко свитую петлю,

за эту жизнь, сжимающую горло,

кому сказать: «Благодарим покорно»?

Судьбе? Сергею Львовичу? Петру?

 

Задумавшись, он выехал из леса...

Ширь перед взором распахнулась вдруг:

налево, за холмом, была Одесса,

направо, за рекою — Петербург.

А на холме светился монастырь.

Вокруг чернели вековые ели,

кресты косые под стеной чернели.

Святые Горы — называлась ширь.

 

Жениться бы, забыть столицы, став

безвестным летописцем — Алексашкой,

сверкать зубами, красною рубашкой,

прилежно выводить полуустав...

 

Гремели слева синие валы,

плыла в пыли походная кибитка.

Гремели справа зимние балы,

и усмехались сфинксы из Египта.

 

2. Мазурка

Ах, как пылали жирандоли

у Лариных на том балу!

Мы руку предлагали Оле,

а Таня плакала в углу.

 

Иным — в аптечную мензурку

сердечных капель отмерять.

Нам — в быстротечную мазурку

с танцоркой лучшею нырять.

 

Бросаясь в каждый омут новый,

поди-ка знай, каков конец:

что за Натальей Гончаровой

дадут в приданое свинец.

 

Чужое знанье не поможет:

никто из мёртвых не воскрес.

Полна невидимых подножек

дорога через тёмный лес...

 

И только при свече спокойной,

при табаке и при сверчке

жизнь становилась лёгкой, стройной,

как сосны, как перо в руке.

 

3. К Вульфу

Любезный Вульф, сердечный друг,

из-за прелестницы Аннеты

мы не поднимем пистолеты:

любовь — ребяческий недуг!

Не шпагу, а бильярдный кий

я выбираю. «Не убий!»

«Не пожелай жену чужую!»

А ежли я порой бушую,

так это, Вульф, игра стихий.

 

Не лучше ль мирная игра

на бильярдах в три шара?

Держись, приятель! Я — в ударе.

Я знаю всё об этом шаре:

он уклонится от прямой,

внезапно в сторону качнётся

и двух других слегка коснётся,

как вас коснулся гений мой.

 

Люби себя, веди дневник,

а мне оставь бессмертный миг

молниеносного удара!

И так всю жизнь: верченье шара

вокруг другого — карамболь.

А в сердце боль, сосед любезный,

для мастеров — предмет полезный,

годится в дело эта боль.

 

4. Зимняя ночь

Ночами жгло светильник ремесло.

Из комнат непротопленных несло.

Как мысль тревожная, металось пламя,

и, бывшее весь день на заднем плане,

предчувствие беды в углу росло.

 

Уехал Пущин. Лёгонький возок

скользит сейчас всё дальше на восток,

так он, пожалуй, и в Сибирь заедет!

Ему сквозь тучи слева месяц светит.

Дурны приметы, и мороз жесток.

 

«Пред вечным разлучением, Жано,

откройся мне, скажи, что есть оно —

сообщество друзей российской воли.

Я не дурак: колпак горит на воре,

палёным пахнет сильно и давно».

 

«Нет, Пушкин, нет! Но если бы и да:

ваш труд не легче нашего труда,

ваш заговор сильней тиранов бесит.

И, может быть, всю нашу перевесит

одним тобой добытая руда.

 

Вот он — союз твой тайный, обернись:

британский лорд и веймарский министр,

еврей немецкий, да изгнанник польский.

Высокий жребий — временною пользой

платить за вечность. Не переменись!»

 

Уехал Пущин. От судьбы не спас.

Нетерпеливо грыз узду Пегас.

Спал в небесах синклит богов всесильных,

А на земле, в Святых Горах, светильник

светил всю ночь, покуда не погас.

Г. Плисецкий

 

И слышит его вся Россия

 

1.В Тригорском

В Тригорском поэта не ждали —

С утра сеял дождь обложной,

Окутались выси и дали

Унылой сплошной

Пеленой,

Дубы в сером парке уснули,

Взмутились пруды и река…

И шляпы с высокою тульей

Не высмотреть издалека.

 

Четырнадцать окон в Тригорском

Сегодня угрюмо пусты.

А барышни, в чём-то неброском,

Со вздохом уткнулись в листы

Французских романов… И чинно

Обеда как праздника ждут.

Владелицы талий осиных,

Они заневестились тут —

В тиши деревенского дома,

В размеренной псковской глуши.

Грустили, писали в альбомы,

А дни золотые ушли…

 

Сидят меж атласных подушек —

Алина, Зизи и Аннет…

Ах, где же вы, где же вы, Пушкин,

Уж три пополудни — вас нет…

К обеду сменили наряды

И штоф заказали с вином…

И вдруг — как сюрприз, как награда:

Сам Пушкин стоит за окном!

 

Всё в доме вверх дном, смех и говор,

Для каждой готов мадригал…

Под этим приветливым кровом

Он радость любви обретал.

Гулял по тенистым аллеям,

Кадриль танцевал между лип,

Своим был берёзам и елям,

И речке, и церкви вдали…

 

Сегодня опять он в Тригорском

В гостиной сидит за столом,

Читает стихи или просто

Рассказывает о былом…

 

2. В Кореневщине

И слышит его вся Россия —

На дальних полях и лугах...

Старушки в простецких косынках,

И дамы на каблуках…

 

И племя младое, как прежде,

Волшебным внимает стихам.

И кажется барышням здешним,

Что Пушкин появится сам

На этой зелёной поляне,

Черпнёт из колодца воды,

На сосны заветные глянет,

Найдёт своих предков следы…

 

А после — как раньше, в Тригорском, —

Начнутся гуляние, смех…

Но вдруг, под весёлой берёзкой,

Он станет печальнее всех…

Э. Меньшикова

 

Тригорское

Опять опаздывает почта,

Трещит замерзший водоем.

Но путешествие в Опочку!

Но речи в уголку вдвоем!

 

Зизи, Анета и Алина,

Короткий день и вечер длинный,

В альбоме длинная строка.

Ликуй, уездный Мефистофель, —

Холодный ждет тебя картофель

С утра и кружка молока.

 

Безлюдный дом убог, как хата,

Сенная девушка брюхата,

Печурка не дает тепла,

Окошко снег бинтует липкий,

Старуха клюкнула наливки

И ту же песню завела.

 

Воюя с собственною тенью,

Как разобщить тугие звенья

Паденья вниз, полета ввысь?

Запомнить чудное мгновенье

И повелеть ему: «Продлись»?

 

Недолгий срок тебе отпущен.

Да будет жизнь твоя легка,

Покуда заплутавший Пущин

В ночи торопит ямщика.

 

Пока тебя оберегает

Союз бутылок и сердец,

Пока нутро не прожигает

Дантесом посланный свинец.

А. Городницкий

 

Тригорское

Идем восторженной гурьбой.

Душа моя поет!

Наш гид всезнающий, седой,

строчит, как пулемет.

 

Старинный парк. Опрятный двор.

Глазастый длинный дом.

Трескучий лягушиный хор

восходит над прудом.

 

Подпевкой птичьи голоса,

им угомону нет.

Гостят на клумбах небеса,

льют незабудок свет.

 

И в комнатах встречают нас

их ясные глаза.

Обилием цветов и ваз

украшен каждый зал.

 

А в доме грусть... и тонут в ней

бюро, камин, альков.

Все ощутимей, все больней

бессилие цветов.

 

Посмертной маски белизну

не смог осилить взгляд.

Нет-нет, я чудо не вспугну,

потороплюсь назад,

 

Туда, где прячут кроны лип

свирельку соловья,

Туда, где Сороти изгиб,

Онегина скамья,

 

Где бражно пенится сирень,

где жизни торжество,

Где утверждает майский день

присутствие ЕГО.

 

На старой липе трону мох.

А за моей спиной...

Ужели это ветра вздох

лукаво-озорной?

 

Ужели это мотыльки

пустились танец вить?

То рифмы красочны,

легки — строки живая нить.

 

Не зря нашептывает пруд,

что здесь, до петухов

Русалки дружно зори ткут

из Пушкинских стихов.

 

И с губ готов сорваться стон:

ведь эту благодать

Нарушит гида баритон,

вот на крыльцо выходит он:

 

«За мной. Не отставать!»

Ах, милый Пушкин, в час луны

сюда, под сень аллей,

Сбегу я к Вам. Навейте сны

на здешних сторожей.

В. Грибникова

 

Савкина Горка

Здесь жили когда-то

Ефимки, Егорки,

Но Савке лишь выпала честь:

За счастье считаем на Савкиной Горке

У старой часовни присесть.

 

Часовенка в небо вонзается остро,

Как память ушедшим,

но тут

О вечности думать не страшно и просто,

И словно бы крылья растут.

Е. Серова

 

Дом Ганнибалов

К деду в Петровское внук на коне прискакал.

Слон эфиопский, их герб, встал над кровлею дома.

Дальней грозы отшумели последние громы,

Думал о славе петровских времен Ганнибал.

 

Парк открывался с балконов, прекрасен и строг,

Озеро стлалось за липами дымкою зыбкой.

Старый вельможа глядел с молчаливой улыбкой,

Припоминая тревоги военных дорог.

 

Внуку и деду был издавна дорог их род.

Дорог был тот, кто впервые поставил здесь камень,

Знал африканских лучей изнурительный пламень,

В русских снегах увлекал гренадеров вперед.

 

То не деревья бормочут — шумят паруса,

Хрустко развернута карта морская походов.

Звонко звучит молодого Державина ода,

Псковских сказаний запев повторяют леса.

 

Ожило все, полон звоном торжественный дом.

Стынет во мгле генерала походное ложе.

Вдаль разбегаются стрелы свободных дорожек,

Внук, попрощавшись, исчез со своим скакуном.

 

С ним неразлучно суровое племя Петра,

Время сражений и боль мировых потрясений.

Вот он промчится домой под сосновою сенью,

Сядет за стол, хлынет летопись из-под пера.

В. Азаров

 

В Петровском

Он живал здесь, — надежный сподвижник Петра,

Он замыслил и парк, и дворец.

Здесь был мирный закат,

поздней славы пора,

Многолетних исканий конец.

 

Арапчонком знавал он и милость, и гнев,

И почет по заслугам знавал,

Поседевший в боях — генерал-аншеф!

Эфиоп Ибрагим Ганнибал.

 

Не Фортуны каприз Ибрагима вознес,

Дан талант и сноровка дана:

Из Прибалтики он благодарности вез,

Он из Франции вез ордена.

 

Этот вспыхнувший дар,

как огонь среди льдов,

Захотелось Судьбе сохранить:

Сквозь капризную ткань своенравных годов

Протянулась незримая нить.

 

Не жалеть головы, но не ради наград,

Ради долга и совести ради —

Вот такой завещал удивительный клад

Гениальному правнуку прадед.

Е. Серова

 

Болдино

В Болдино, родовое имение Пушкиных, поэт приезжал трижды. Вспышки холеры осенью 1830 года вынудили Пушкина прожить здесь около трех месяцев. Это время вошло в историю литературы под названием Болдинская осень. За осенние дни, проведенные в Болдине, Пушкин написал несколько десятков лирических стихотворений, последние главы «Евгения Онегина», «Маленькие трагедии», «Домик в Коломне», «Повести Белкина», «Пиковую даму», «Медного всадника», сказки и множество других произведений. В конце ХХ века усадебный комплекс полностью реконструировали. Теперь здесь вновь появились барский дом, людская, баня, конюшня и другие постройки. В домах церковного приюта открыт детский музей пушкинских сказок.

 

* * *

Опять я мчусь туда, опять спешу я в гости,

Где ивы у пруда и где горбатый мостик,

Где барский дом застыл в тени густого парка,

Где на тропинке след как свежая помарка.

 

Опять хочу дышать я воздухом старинным,

Где навсегда пропах подсвечник стеарином,

Где шелест не исчез волнующей страницы,

Где помнят звук шагов хозяйских половицы.

 

Я в Болдино спешу, чтоб насладиться снова

Бездонной глубиной, очарованьем слова,

Которое в веках таинственно согрето

Дыханием живым бессмертного Поэта…

Н. Рачков

 

Болдино

Все степь да степь, — куда уж проще,

Все путь да путь, — куда длинней...

Но ждет — и днём, и ночью — роща

Того, кто стал ей всех родней.

 

Не мог забыть он эти дали,

Не мог покинуть навсегда!

Быть может, где-то кони стали,

Быть может, где-то с ним беда...

В. Коростелёва

 

Болдинская осень

Вздыхает ветер. Штрихует степи

Осенний дождик — он льет три дня…

Седой, нахохленный, мудрый стрепет

Глядит на всадника и коня.

 

А мокрый всадник, коня пришпоря,

Летит наметом по целине.

И вот усадьба, и вот подворье,

И тень, метнувшаяся в окне.

 

Коня — в конюшню, а сам — к бумаге.

Письмо невесте, письмо в Москву:

«Вы зря разгневались, милый ангел —

Я здесь, как узник в тюрьме, живу.

 

Без вас мне тучи весь мир закрыли,

И каждый день безнадежно сер.

Целую кончики ваших крыльев

(Как даме сердца писал Вольтер).

 

А под окном, словно верный витязь,

Стоит на страже крепыш-дубок…

Так одиноко! Вы не сердитесь:

Когда бы мог — был у ваших ног!

 

Но путь закрыт госпожой Холерой…

Бешусь, тоскую, схожу с ума.

А небо серо, на сердце серо,

Бред карантина — тюрьма, тюрьма…»

 

Перо гусиное он отбросил,

Припал лицом к холодку стекла…

О, злая Болдинская осень!

Какою доброю ты была —

 

Так много Вечности подарила,

Так много русской земле дала!..

Густеют сумерки, как чернила,

Сгребает листья ветров метла.

 

С благоговеньем смотрю на степи

Где он на мокром коне скакал.

И снова дождик, и снова стрепет

Седой, все помнящий аксакал.

Ю. Друнина

 

Болдинская осень

Везде холера, всюду карантины,

И отпущенья вскорости не жди.

А перед ним пространные картины

И в скудных окнах долгие дожди.

 

Но почему-то сны его воздушны,

И словно в детстве — бормотанье, вздор.

И почему-то рифмы простодушны,

И мысль ему любая не в укор.

 

Какая мудрость в каждом сочлененье

Согласной с гласной! Есть ли в том корысть!

И кто придумал это сочиненье!

Какая это радость — перья грызть!

 

Быть, хоть ненадолго, с собой в согласье

И поражаться своему уму!

Кому б прочесть — Анисье иль Настасье?

Ей-богу, Пушкин, все равно кому!

 

И за полночь пиши, и спи за полдень,

И будь счастлив, и бормочи во сне!

Благодаренье богу — ты свободен —

В России, в Болдине, в карантине...

Д. Самойлов

 

Болдинская осень

…Опять от невесты ни слова!

И даже оказии нет.

Тоскует ли там Гончарова,

Как здесь, в карантине, поэт?

 

Хоть знала б, что Пушкин тревожен

Которые сутки подряд.

Поехать? Проезд невозможен —

Посты на дорогах стоят.

 

Но ты, сохраняя презренье

К своей беспощадной судьбе,

В работе найдешь наслажденье.

А осень — по нраву тебе.

 

Пусть скажет скорее Татьяна

Все то, что сказать суждено.

Последние главы романа

Читатели просят давно.

 

Вот в сказочно-пышных владеньях

Гостей принимает Салтан;

Вот в храм пробирается тенью

Закутанный в плащ Дон-Гуан;

 

Вот злобная зависть Сальери

Уже превращается в яд…

В труде пролетают недели.

Стихи, как рубины, горят.

 

Ты любишь бродить вечерами,

Ни с кем не чуждаешься встреч.

Ты любишь сидеть с мужиками

И слушать крестьянскую речь.

 

На улице встретив поэта,

Рассказывал нищий один,

Что будто поблизости где-то

Уже отменен карантин;

 

Что где-то в каком-то поместье

Попойкой встречали чуму.

И Пушкин… За редкие вести

Червонца не жалко ему.

 

А утром взволнованно снова

К перу потянулась рука…

Сверкает граненое слово,

Бежит за строкою строка.

 

Шумят и толпятся виденья,

Тебя окружая, певец.

И жар твоего вдохновенья

Согреет мильоны сердец.

Я. Вохменцев

 

В Болдине

Счастливый плен. И охристо-туманный

За старой мельницею рощицы дымок.

И слово «карантин» звучит так странно,

Снег Черной речки нереален и далек.

 

И узкою листвой с ветлы склоненной

В лирической глуши усеян пруд,

Под утлою луной уединенной

Легки, как вихрь, стихи его растут,

 

и девочка, печалью вдохновенною

озарена, как будто Натали,

Читает чистым голосом — нетленное:

о божестве, о счастье, о любви...

Е. Козырева

 

Пушкин в Болдине

Какая сила повелела,

Чтобы на Русь пришла холера,

В глуши поэта заперла?

Ну что ж, он взялся за дела.

 

Как там теперь его невеста?

Что б ни было, хандре не место,

И вот уже скрипит перо,

Когда мертвецки спит село.

 

Тридцатый год. Поэту тридцать,

Чуть более. Пора жениться,

Прощаться с жизнью холостой,

С литературной суетой.

 

Решается! Но так ли просто

Обжить ему семейный остров,

Поклонниц и друзей забыть

И успокоенно зажить?

 

Тревожно у него на сердце,

Где вы, друзья-единоверцы,

Благословите ль вы его

Быть мужем счастья своего?

 

Рисуются черты невесты,

И вспоминаются аресты,

И декабристы, и Сибирь,

Но карантин кругом. Сиди!

 

Как быть? Он, Пушкин, непоседа,

Ему нужны — вино, беседа

И женщины, но он для них

Уже помолвленный жених.

 

Пока жены под кровлей нету,

Пристало буйному поэту

В строку все буйство перенесть.

Прости, Наталья, выход есть!

 

Он пишет, пишет, пишет, пишет,

Во тьме горит его окно.

В себе поэт такое слышит,

Что только гению дано.

 

Не мешкай, Пушкин! Браво! Браво!

Уж не померкнет больше слава

Твоих осенних вечеров,

Твоих пленительных стихов!

В. Боков

 

Пушкин

Осень накидала медяков

Самого последнего чекана.

Пью за пламень пушкинских стихов

Из хрустально-тонкого стакана.

 

Как любил он осень. Как болел

Красотой пылающего леса,

Как он Родионовну жалел,

Вот тебе и барин и повеса!

 

Он любил осенний снег и грязь,

На ходьбу менял часы уютца.

Сапогами в лужу с ходу — хрясь —

И идет, и только кудри вьются!

 

Пушкин! Пушкин! Золото и медь.

Взмах орла и дикий рев Дарьяла.

Хватит одного, как он, иметь,

Чтобы красота не умирала!

В. Боков

 

Болдинская осень

Такие дни,

наполненные светом,

великим музам древности сродни.

И все,

что есть прекрасного под небом,

в иные

могло родиться дни.

Под мелодичный звон

зеленых сосен

и с запахом степного чабреца,

как вдохновенье,

болдинская осень

заходит в восхищенные сердца.

И нет предела

мыслям и желаньям

в такие очарованные дни…

Да здравствует такое увяданье,

которое цветению сродни

А. Парпара

 

Болдино, 1836

Ветра за воротами хнычут.

Кругом обложные дожди.

Не пишется в Болдино нынче,

Как за полночь в ночь не гляди.

 

Он весь суетою наполнен, —

Ни образов нет, ни идей,

«Светило, погасшее в полдень»,

Как едко заметил Фаддей.

 

Над крышею каркает ворон.

Безлюдье. Тоска. Нищета.

Под окнами лиственный ворох

Всё множится, словно счета.

 

Немил, неугоден, непонят,

Былые друзья далеки.

За что эта мука Господня?

Ни света, ни сна, ни строки.

 

В окно дождевые потоки

Стучатся, как горсти пшена.

Неужто назначены сроки,

И жизнь его завершена?

 

Неужто он вправду не нужен

В сухой прозаический век?

Осталось ступить неуклюже

В февральский мерцающий снег,

 

Перчаткою с раструбом серым

Поправить упавшую прядь

И перед последним барьером

Под дуло противника встать.

 

Болдино — нижегородское имение А. С. Пушкина, где осенью 1830 г. Пушкин, задержанный холерным карантином, написал целый ряд произведений («Болдинская осень»).

Фаддей — Булгарин Фаддей Бенедиктович (1789-1859), русский журналист, писатель, издатель, был связан с полицией и III отделением; оппонент Пушкина в критических статьях.

А. Городницкий

 

Болдинская осень

Наступает октябрь. Дождик сеет весь день, как из сита.

Придорожные ветлы увязли в грязи до колен.

В доме тихо и пусто, но сердце тревогами сыто.

Может, к лучшему этот нечаянный болдинский плен?

 

Не пробраться в Москву. Все деревни вокруг и усадьбы

Оцепил караул, и повсюду грозит карантин.

Коль чума не подцепит, — так можно подумать до свадьбы

Обо всем, что проходит, когда остаешься один.

 

Да, один на один с пережитым далеким и близким,

С. шумом желтой листвы, опадающей с мокрых ветвей,

С низким небом осенним, с великим простором российским,

И с судьбою отчизны, что стала судьбою твоей.

 

Да, судьбою твоей. Ты за все перед нею в ответе:

За друзей и врагов, за минувший и будущий день,

За свое вдохновенье, за песни раздольные эти,

Что, минуя заставы, летят изо всех деревень.

 

Может, в этом и счастье? И если забудет невеста —

Виновата не осень, не версты размытых дорог,

Даже не карантины, а то, что надежного места

Ты с судьбой беспокойной найти в ее сердце не мог.

 

Что бы там ни случилось, свечу не гаси до рассвета,

И на твой огонек соберутся простые сердца.

Станционный смотритель тоскует по дочери где-то...

Что прекрасней на свете любви и печали отца!

 

За окошком заря чуть видна в предрассветном тумане,

Смутно избы сереют. Пусть осень, как скряга, скупа:

Есть хорошая сказка, что слышал ты в детстве от няни,

Как работник Балда одолел и чертей и попа.

 

Значит, можно дышать, и тревогами сердце не сыто,

Значит, к лучшему этот нечаянный болдинский плен.

...Уж совсем рассвело. Дождик сеет, как будто из сита,

Придорожные ветлы увязли в грязи до колен.

 

Бак опавшие листья, опавшие дни постепенно

Потемнеют, истлеют, и в смутные сумерки их

Снег забвенья прикроет. Но будет вовек незабвенна

Эта осень, как правда надежд и раздумий твоих.

Н. Рыленков

 

Дорога в Болдино

Дорога в Болдино. Она

вела влюбленного поэта

через миры и времена

в надежде истины и света.

 

Был за спиною Петербург,

кругом — кордоны и холера;

но не сгибался гордый дух

и оставалась стойкой вера.

Какая — скажут — красота,

когда взамен речей свободных

лишь рев рогатого скота

да блеянье овец голодных?!

 

Соломы нет. Одна труха.

Льет дождь, не зная перерыва.

И нет преступнее греха,

чем суесловные порывы.

 

Но не бывает нем поэт,

пока сердца для чести живы.

И нарушается запрет,

и тленны рыцари наживы.

 

И вновь, связуя времена,

сквозь Арзамас автобус катит...

Дорога к Пушкину длинна.

Всей жизни, может быть, не хватит.

В. Широков

 

Болдино

Друзья дорогие, милые,

Не добрый ли это знак?

Не красный, ярко-малиновый

Уже полощется стяг.

 

Мы все говорим без умолку

И без толку, вперебой,

Слова заглушает колокол —

Воздвигнутый, вечевой.

 

Глупею, и все мне нравится, —

Другой не знаю страны!

Свобода, братство, неравенство

Уже провозглашены.

 

Идут одетые в белое,

А выше — голубизна.

Где правая и где левая

Не знаю я — сторона.

 

Стихи бормочу от радости,

Бессмысленные стихи:

Рябина-Радуга-Радонеж,

Прощаются все грехи.

 

Ее узнаю я, родину,

Утраченную вчера.

Сегодня же съездим в Болдино,

Прощеному жить пора.

Ю. Иваск

 

Только он остался с нами. 6 июня

И снова свет и Болдинская осень,

Врывается в наш мир в разгаре лета,

Мы, вслушиваясь, строки произносим,

И так звучат сонаты и сонеты,

 

Все бренно, только он остался с нами,

И будет прорываться в мир далекий,

И Болдино с лесами и полями

Все ждет его. внимая снам и строкам.

 

Мир нов и вечен, как его стихия,

И птицы поднимаются все выше,

И Болдино, кусочек той России,

Холодный дождь стучит по старой крыше…

 

И надо бы в столицу возвращаться,

Но он не может в этот час вернуться,

Ведь в мире нет, ни радости, ни счастья,

Да и Орфей печальный оглянулся.

 

Бескрайность поля, ветра свист бродяжий,

И радость, и тоска о лучшей доле,

И этот мир, простой и настоящий,

В нем счастья нет, а есть покой и воля.

 

А значит надо от столиц укрыться,

И пусть Дантес в Париж свой уберется,

А он в изгнанье, смерти не случится,

Здесь пишется легко так и поется.

 

Русалка в тихом озере и Леший,

Лукошко сказок и романса трепет.

Сбежать от всех, шагнуть за перелесок

И там богиня радостная встретит

 

Мы, вслушиваясь, строки произносим,

И так звучат сонаты и сонеты,

И снова свет и Болдинская осень,

Врывается в наш мир в разгаре лета.

Л. Сушко

 

Болдинское притяжение

В России много заповедных мест,

Источников великих вдохновенья.

Но в Болдине особенная есть

Лирическая сила притяженья.

 

Здесь оживают гения следы

На половицах пушкинского дома,

Нарядные осенние сады

Хранят поэта силуэт знакомый.

 

Здесь листья шепчут дивные стихи,

Когда слетают друг за другом с веток.

Пруды порой загадочны, тихи,

Наполнены прохладою и светом.

 

Порою отражений зыбких вязь

Напоминает пушкинские строки.

Поэзия живёт здесь, не таясь,

Неиссякаемы её истоки.

 

Она сиянием влечёт всех нас

Весной и осенью, зимой и летом.

Здесь каждый россиянин хоть на час

Становится в душе чуть-чуть поэтом.

 

Гость иностранный тоже может здесь

Проникнуться лучами вдохновенья,

Ведь в Болдине особенная есть

Лирическая сила притяженья.

Е. Егорова

 

Поздняя осень в Болдине

В Болдине поздняя осень мила

Мне, как Пушкину.

Пусть золотая пора отцвела,

Стала скучною

Пусть для кого-то родная земля

Без листвы желтокрылой огня,

Только не для меня.

 

Ведь оголённые ветви в саду —

Это росчерки,

Словно на стылом прозрачном пруду

Сердца очерки.

В нём оживают времён зеркала.

Мысль поэта мудра и бодра —

Золотая пора!

Е. Егорова

 

Болдинский сентябрь

Сентябрь кошачьими шагами

Прокрался тихо вечерком,

Слегка волшебными кистями

Позолотил сады кругом,

 

На зелень болдинского лета

Накинул в крапинку вуаль,

И листья, словно брызги света,

Глядятся в зыбкую эмаль

Прудов. В ветвях жёлто-зелёных

Сентябрь пел нежно соловьём,

Потом румянил листья клёнов

Всё ярче, ярче с каждым днём.

 

Дружили ветер с ним и дождик…

А уходя ночной порой,

Благословил сентябрь-художник

Октябрь багряно-золотой.

Е. Егорова

 

Первый снег в Болдине

До Покрова ещё неделя.

Деревья в золоте стоят.

Туристы золотом шуршат...

На болдинский заветный сад

Вдруг злые ветры налетели

 

С дождём холодным, с первым снегом.

Он лёг на крыши и мосты,

Дорожки, лестницы, кусты,

Деревьев ветви и цветы.

Довольные своим набегом,

 

Умчались ветры. Сад уныл,

Нахохлился, нахмурил брови.

Но царственной осенней крови

Нежданный гость зимы суровой

Не охладил, не победил.

 

Снег обречён растаять. Вот

Дождём с природы сходит проседь.

И снова болдинская осень

На пир поэзии нас просит,

В мир вдохновения зовёт.

Е. Егорова

 

Из Болдина...

Мелькнула тень в окне...

Осенний дождь стал тише.

У Музы в октябре

Крылатый взлёт всё выше!

Огарок у свечи —

Свидетель и паломник:

У Болдинской ночи

В гостях и ямб, и дольник.

 

А где-то Петербург

Шумит, гудит, сверкает,

А он в деревне, тут, —

Сам царь не помешает.

Ещё Москва зовёт,

Невеста и волненье —

Он как пчела у сот:

Гудит стихотворенье.

 

Опять заладил дождь

И мокрой веткой машет —

Он на него похож:

Он по-крестьянски пашет.

Проголодался вдруг:

Час пятый — не обедал.

Щи с кашею несут.

На скорую отведал.

 

И вот опять строка

Летит на крыльях ритма —

Усталая рука

В плену у власти мига.

Нащокин, берегись!

Ух, привезу охапку!

Проси ещё на бис!

Отправлю по порядку.

 

И каждый час за ним

Бежал, не уставая.

Он в Болдино. Один

Творил, творил без края...

... Экскурсии идут.

Всё чинно, благородно —

Он у окошка, тут,

Стих пишет старомодно...

М. Крылатова

 

Пушкин в Болдино

Он ехал на недели три —

Застрял на Болдинскую осень,

В Москве — невеста Натали,

Здесь — карантин, «Holera Morbus».

 

И здесь, в тоске, в дали, в глуши,

Стихи рождаются лавиной:

«Онегин», сказки для души, —

Всё для неё, неповторимой.

 

Ведь всюду, всюду здесь она,

Её дыхание, улыбка.

О, как божественно мила,

Как хороша. Стройна и гибка!

 

Перо ломается. Увы!

Стихи не очень, значит в печку

«Holera Morbus», Натали,

И Пушкин в Болдино. Конечно.

Н. Боталова

 

Болдинская осень

Поэт в старинном вотчинном именье

Когда-то был невольно заточен,

И много дней, томясь в уединенье,

Скучать без дел привычных обречен.

 

Там он в часы невольного досуга

Средь вековых деревьев и прудов

Покинул рамки замкнутого круга

Пустых забот и будничных трудов.

 

Остановилось время для поэта,

Исчезли где-то в призрачной дали

Его друзья, балы, вниманье света

И даже светлый образ Натали…

 

Недолго ждать трагических событий —

Он изменить не сможет ничего:

Судьба с усмешкой дергает за нити

И впрок готовит саван для него.

 

Ну, а пока он полон вдохновенья,

Ему нужды о смерти думать нет,

Ведь ждут его великие творенья,

Что под пером рождаются на свет.

 

В них дышит чувством каждая страница,

В них гениальна каждая строка,

И осень эта долго будет длиться,

Свой яркий след оставив на века…

---

Живем порой без счета зим и весен,

Не задаваясь смыслом бытия,

Но вот однажды болдинская осень

Нас накрывает — каждого своя.

 

Когда, вдруг сбросив груз рутины тленной,

Мы оглянуться можем не спеша

И приобщиться к таинствам Вселенной,

К которым наша тянется душа.

 

Не нужно вовсе быть большим поэтом,

Уметь из слов простых слагать стихи,

Чтоб осознать, как важно в мире этом

Ценить его мельчайшие штрихи.

 

Прозренья миг — волшебная Жар-птица,

Что прилетает в жизни только раз,

И дважды уж ему не повториться…

Не прозевайте этот звездный час!

И. Кривицкая-Дружинина

 

Болдинская осень

«Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы, и стихов…»

(из письма А.С. Пушкина П.А. Плетнёву,

Болдино, 9 сентября 1830 года)

 

Холера подступает. Писем — нет.

И будущее — зыбко, ненадёжно…

А где-то Натали — во цвете лет…

Не увлечётся ль блеском света ложным?

 

И невозможность быть сейчас при ней

воображенье ревностью тревожит…

Пока придётся жить наедине —

с самим собой... Унынье душу гложет...

 

И вдруг — прозренье! Да к чертям — хандру!

Нет счастья, но даны покой и воля!

Пиши, Поэт, покорствуя перу,

благословляя выпавшую долю!

 

Плетнёву «всячины» к столу подкинь

стихами, прозой — сладишь с заточеньем!

Холодной осени и темь, и стынь

расшевели горячкой вдохновенья!

 

И лист бумаги с нетерпеньем ждёт,

когда на чисто поле строчки лягут,

обозначая гениальный взлёт

непостижимой творческой отваги.

В. Яроцкая

 

Болдино

В подарок — солнце! Болдинская осень

на солнечный пейзаж была щедра:

и золото листвы, и неба просинь,

и блеск алмазный стылого пруда...

 

Ноябрь? — не верится! Повсюду солнце! солнце!

В берёзовых аллеях — яркий свет,

и луч весёлый просится в оконце,

в обитель скромную, где некогда Поэт

 

творил, отмеченный десницей Бога...

Черновики пестрели под рукой...

И карантинные преграды на дорогах

спасеньем стали: воля и покой!

 

Подарок царский! — Пушкинские встречи...

И я согрелась в хмуром ноябре!

Сияло Солнце — радости предтеча

в благословенной Болдинской поре.

В. Яроцкая

 

Болдино

Холерные карантины.

На почтах вскрывают письма.

Дождями октябрь сочится.

Дороги лежат в трясине.

 

Двуглавый орёл российский

Когтями скребёт пространство.

Но вежливы иезуитски,

И шеф, и его жандармы.

 

А строчки ложатся споро.

И тень от свечи всё резче.

И пусть он ещё не скоро —

Снег белый на Чёрной речке.

 

Но, кажется — круг замкнулся,

Не вырваться из облавы.

И в Болдино пишет Пушкин

Бессмертья грядущего главы.

Н. Жильцова

 

Болдинская осень

Листопад в душе моей с утра:

Повторяю пушкинские строки

Про «багрец и золото» в лесах

И прохладу осени глубокой.

 

Оборвется сердце, словно лист,

Над неувядаемой строкою.

Юный ветер, гулок и росист,

Вздрогнет над остывшею рекою.

 

Пусть сентябрь промокший на дворе,

И в потоках захлебнулся ливень,

Все равно в душе, как в октябре,

И твое звучит святое имя.

 

Запестреют дальние леса

В золотую пушкинскую осень.

Затоскуют птицы в небесах,

На прощанье облетев покосы...

 

Нет границ для любящей души.

Пламенеет лес красою жгучей.

Осень. Болдино.

Рождаются в тиши

В вечность прозвеневшие созвучья.

В. Шкодина

 

Осень. Болдино...

Золотом вышиты парка аллеи,

Смотрят в прозрачное небо дубы.

От ветерка, потянувшего слева,

Рябью покрылись красавцы пруды.

 

Мостик резной, вспоминая поэта,

Скромно белеет над тёмной водой.

Острые лучики чистого света

Колют его вездесущей иглой.

 

Пушкинский сад, поглощая прохладу,

Помнит ещё благодатные дни.

Он находил в них покой и усладу,

Радость и счастье дарили они.

 

Бархатный воздух, сражающий негой,

Нежно ласкает и радует плоть.

Гений здесь сиживал вечером с книгой,

Здесь он испытывал страсть и любовь.

 

Старый колодец, кустами укрытый,

Дремлет спокойно в осеннем саду.

Лист оторвавшийся, всеми забытый,

Кружится в танце на лёгком ветру.

 

Липа столетняя, дуба соседка,

Ветви склонила до самой земли.

Спряталась в тень у дорожки беседка,

Рядом акаций кусты проросли.

 

А над усадьбою в дивном наряде

Осень порхает. Приволье! Покой!

Всюду янтарные краски бросает,

Всюду сверкает червлёной фатой.

 

Как хорошо видеть эту картину!

Жизнь и природа — прекрасный дуэт!

Здесь, окунувшись в безмолвья пучину,

Жил и творил гениальный поэт!

А. Норенков

 

Дорога в Болдино

В октябрьской прели пряный лес,

Слетает с губ счастливый возглас:

Ах, что за лес, ах, что за воздух!

Ах, мухомор — красивый бес!

 

В лесу агония огня —

опавших листьев дух калёный.

Автобус, как большой ребёнок,

сигналил, ждал и звал меня.

 

Дорога в Болдино. Поля,

холмы, скупые перелески,

в багровом зареве земля,

и обелиски, обелиски...

 

Стоят торжественно и просто,

как ель, берёза иль сосна,

горят на обелисках звёзды,

что ты наделала, война?

 

Дорога в Болдино. Бегут

простых заборчиков подзоры

и в изумрудной ряске пруд.

Нарядных домиков уборы:

 

резной кокошник над крыльцом

не золочёным петушком

увенчан — синим самолетом.

Хозяин, верно, был пилотом...

 

Деревня. Старая Купавна.

— Ч т о в и м е н и т е б е м о е м? —

читает Анна Николавна

(Вот ведь совпало как забавно)

Так что же в имени твоём?

 

Купавна? Лебедь, плавно, пава,

сирень, капель, купель, купава...

Родной язык богат, как осень,

он — из её оттенков тоже,

а синь между берёз и сосен

с высокой музыкою схожа.

 

Дорога в Болдино. Пусты

поля. Пусты и деревушки.

Окрестных церковок кресты...

Две богомольные старушки

из-под ладошек и платков

глядят, глядят плакучим взглядом.

Да синь кладбищенских крестов

блеснет бесхитростным нарядом.

 

Дорога в Болдино. Скирды

плывут, как медленные танки,

трепещут вещие следы:

рябин рубиновые ранки.

 

И снова, снова о войне!

Струною строгою Бояна

звучит, звучит, звучит во мне

незаживающая рана.

Е. Козырева

 

В Болдине

Счастливый плен. И охристо-туманный

За старой мельницею рощицы дымок.

И слово «карантин» звучит так странно,

Снег Чёрной речки нереален и далек.

 

И узкою листвой с ветлы склоненной

В лирической глуши усеян пруд,

Под утлою луной уединенной

Легки, как вихрь, стихи его растут,

 

И девочка, печалью вдохновенною

Озарена, невеста, Натали!

Читает чистым голосом — нетленное:

О божестве, о счастье, о любви...

Е. Козырева

 

Сельцо Большое Болдино

Я в этой жизни много где была,

Меня манила жажда впечатлений…

И вот моя дорога привела

Туда, где жил поэт порой осенней.

 

Забытый Лукояновский уезд,

Сельцо Большое Болдино… Как прежде

Там в парке старый дом хранит надежду

На гостя неожиданный приезд…

 

Войдёт, крылатку бросив на диван,

Велит разжечь очаг, попросит чаю,

И, вечерами долгими скучая,

Тоской осенней, как любовью, пьян

 

Допишет всё ж десятую главу

И не сожжёт… И росчерком небрежным

Подарит миру хрупкую надежду…

Но только иней ляжет на траву,

 

Отправится в Москву, где ждёт она —

Его Мадонна, снов и грёз царица.

Пусть эта сказка снова повторится,

И будет вслед за осенью весна…

 

Нет, много вёсен — вопреки всему —

Молве, холере, сплетням и интригам,

Вдаль по судьбе — к любви и новым книгам…

Чтоб всё, о чём мечталось, наяву

 

Сбылось не раз… А правда лишь одна,

И только в том, «что есть покой и воля»…

И мчится тройка — лесом, через поле —

В Москву, где ждёт любимая жена…

М. Беляева

 

Болдинская осень 2010

Его сюжеты незамысловаты,

Он гениален в дивной простоте.

И я молюсь: дай, Господи, когда-то

Хоть прикоснуться к светлой высоте.

 

В Тугиловскую рощу спозаранку

Вели меня окольные пути,

И я, почти как барышня-крестьянка,

Стремилась счастье с милым обрести.

 

И, как Татьяна, тёмной зимней ночкой,

Гадая, вспоминала о былом.

И не однажды капитанской дочкой

Одна стояла меж добром и злом.

 

К забытой церкви долгой шла дорогой,

Покинув тайно дом, — через метель…

Чужие сани… Колокольчик… «Трогай!!!»

И вот уже за тридевять земель

 

Несёт меня цыганская кибитка…

Дымки костров да пёстрый ряд шатров…

Таинственные знаки древних свитков

Под сенью монастырских куполов.

 

На Царь-девицу коршун когти точит,

Но не уйдёт от княжеской стрелы.

А жаркие египетские ночи

По-питерски роскошны и светлы.

 

Всю череду пленительных сюжетов

Враз не постичь и не пересказать.

Но, наконец-то, отзвенело лето,

И входит Осень — вдохновенья мать…

 

На золоте виднее зелень сосен —

Грядущего с прошедшим вьётся нить…

И снова эту Болдинскую осень

Готовы небеса благословить!

М. Беляева

 

Болдино

Нет у меня Арины Родионовны.

Никто не станет сказок говорить...

И под охрипший ящик радиоловый

приходится обед себе варить.

 

Играет джаз мелодии уместные,

как бабочек, их медленно кружа.

И все забыв,

спешат девчата местные,

субботними нейлонами шурша.

Не ходит по цепи мой кот

ободранный —

он неучен,

он зол, как ягуар.

Но приезжает,

как на тройке в Болдино,

на мотоцикле

в Катуар.

Я грею чай.

Бензином пахнет в комнате.

Мой друг счищает пыль, как пилигрим.

Мы говорим

о Кубе и о космосе —

мы о двадцатом веке говорим.

Пришел наш возраст,

звездный и рискованный,

планета, словно комната, тесна.

И в наши окна бьет не подмосковная,

а болдинская, зрелая луна.

Свистят ракеты в небе чуть разведанном,

и чайник выкипает на плиту.

И мой товарищ

двигает

рейсфедером,

как Туполев, по белому листу.

К нему стучатся

болдинские осени.

Его жестоко будят петухи.

Он прыгает, как прыгал Пушкин в Болдине,

отменнейшие сделавший стихи.

И как камин,

заря горит багряная,

все удается,

будто невзначай.

И кот ученый в сапогах сафьяновых

ко мне заходит

запросто на чай.

 

Пропахшая бензином и смородиной,

летит Земля,

вращаясь, как радар.

Ты спишь, Бородино мое,

спишь, Болдино, —

поселок подмосковный — Катуар.

И. Волгин

 

Юг

 

Южная ссылка Пушкина

«Но злобно мной играет счастье:

Давно без крова я ношусь,

Куда подует самовластье;

Усну, не знаю, где проснусь.

Везде гоним, теперь в изгнанье

Влачу закованные дни».

А. С. Пушкин. «К Языкову»

 

Стал для царя опасным сразу

Вольнолюбивой рифмы слог.

По высочайшему указу

Грозил поэту ссылки срок.

 

На Соловки иль в даль Сибири,

Но только с царских глаз долой,

Надзор, цензура, слежки гири —

Вот жизни пушкинской конвой!

 

Под ним он жил, творил шедевры.

Как пёс, посаженный на цепь,

Рвал в клочья душу, лиру, нервы,

Но глас поэта только креп!

 

Карамзину он был обязан

Заменой ссылки на Кавказ.

Путь в Петербург ему заказан,

Чтоб не дошёл в столицу глас.

 

И Пушкин, как Назон Овидий,

Из Рима сосланный поэт

Царём за то, что правду видит,

Отослан вдаль на пару лет.

 

Из опостылевшей столицы,

Из края слякоти и вьюг,

Туда, где Терек серебрится, —

На тёплый, благодатный юг.

 

Хребтов заснеженных Кавказа

Открылся вид, и наконец

Эльбрус поэт увидел сразу,

Высокогорный их венец!

 

Тут пленник вырвался на волю,

И стан черкешенки младой

Здесь оживит поэта долю

Своею гордой красотой!

 

Вновь забурлило вдохновенье,

И различил поэт в груди

Своей знакомой лиры пенье,

Той, что оставил позади.

 

Он здесь гостил порой у горцев,

В их саклях бедных меж стремнин,

Тут позабыл он царедворцев

И слякоть вечную равнин.

 

Лишь только архалук накинет

И палку крепкую возьмёт,

Тоска тотчас его покинет,

И снова — вдохновенья взлёт!

 

Вот он в Крыму, в дворце Гирея,

Бахчисарайский бьёт фонтан,

Где в переходах галереи

Мелькал Марии юной стан.

 

А вот — в степи, под Кишинёвом,

Тоска в груди его остра...

В монистах грудь, в платке вишнёвом

Земфира пляшет у костра...

 

Он здесь, бродя среди кибиток,

Цыганской волей опьянён,

Поэмы новой пишет свиток,

Их пылкой страстью опалён.

 

Сквозь дым костра, в разгаре пляски,

В глазах Земфиры молодой,

Он видит страшную развязку

Цыганской страсти роковой.

 

И наконец, к Одессе шумной

Примчал поэта тарантас.

Здесь будет страсть его безумной,

О ней он вспомнит, и не раз.

 

О днях томленья, страстной неги

Он позже будет вспоминать,

Чтобы потом его Онегин

Мог его чувствами страдать.

 

Его спасла в глуши иная,

Всепоглощающая страсть:

Перо в «чернилы» окуная,

Он и отдастся ей во власть!

 

И плод великой страсти этой, —

Душой рождённая строка,

Из-под пера рукой поэта,

Живет и будет жить века!

 

Он заболел «народным бытом»,

Дыханью русской старины

Внимал в краю своем забытом,

Не ждал вестей со стороны.

 

И там, один, как тот Овидий,

Поэт в Михайловской глуши

Уж Годунова профиль видел

И келью Пимена в тиши!

 

...Срок ссылки шёл. Тиран сменился

Другим, взошедшим на престол,

В декабрьском воздухе носился

Друзей поэта тяжкий стон.

 

Свершилась казнь. Найдя поэта

Вольнолюбивые стихи,

Правитель требовал ответа

За стихотворные грехи...

О. Фомина

 

Пушкин в Гурзуфе

 

1

Кому — судьба, кому — планида,

Но в небо смотрят тополя...

Таврида, пышная Таврида,

Благословенная земля.

 

Тут слово — вовсе не игрушка,

И в старом парке — свой Парнас,

Где молодой взирает Пушкин

На берег моря и на нас.

 

Уже ему слагают оды,

А он мечтою осенён —

Хорош собой, свободен, молод,

Ну и, конечно же, влюблён!

 

Здесь помнит каждая ракушка

Его весёлый дерзкий взгляд,

И выдыхает море: «Пушкин!..»

И листья в рифму шелестят...

 

2

... И всё любви его искало,

Все оживало под рукой:

Медведь-гора и эти скалы,

Что сторожат её покой.

 

Все, чем судьба его дарила,

Что выше всяческих наград:

И царский взгляд Екатерины,

И т о т, Елены нежный взгляд,

 

И воздух, пахнущий озоном,

И чудо зреющей зари,

И детский смех примерной Сони,

И доверительность Мари...

 

И в час, когда судьбы везенье

Чем реже было, тем бледней, —

Он вспоминал Гурзуфа сени,

Сказанья юности своей...

 

3

... Летели дни недаром,

Восторженно — светлы,

И не случайно парой

Застыли две скалы.

 

И море на рассвете,

И парк, что сердцу мил, —

Он лирой всё отметил

И всё благословил!..

В. Коростелёва

 

Гурзуф

На корабле неутомимый духом

Поэт — во власти тишины ночной.

«Вот Чатырдаг», — обмолвил кто-то сухо,

Мерцали звёзды низко над горой.

 

А утром увидал картину ясно:

Цепь гор туманных, ряд татарских крыш,

Лепившихся роями так опасно

На высоте, где обитает стриж;

 

И тополей высокие колонны,

И Аю-Даг, лежавший ниц у вод;

И чайки смелые бросались в волны,

И в бледной синеве алел восход…

 

Он наслаждался сладким виноградом,

Купался в море, чувства рифмовал,

И жизнь, и страсти северного града

Скрывал на время крымский перевал.

Е. Осминкина

 

Гурзуф

1

Бились волны о камень уступа,

И, вздымаясь, летели на плёс.

На татарские сакли Гурзуфа

Ветер тёмные тучи нанёс,

 

И поднялся, уже ураганный,

Налетел, вихрем вывернул зонт —

В миг один накатил ливень рваный

И отхлынул обратно за Понт…

 

Божество, порождённое Геей,

Море Чёрное! Солью звеня,

Разыгралось, как пушкинский Гений,

И волною коснулось меня!

 

2

За порывами ветра — порывы души,

И надежд за бегущей волною,

Ах, поэт! Ты на берег сойти не спеши,

Воздух полон любовного зною.

 

А красавицы встретят — и в каждой печаль,

И глаза, напоённые морем,

Смотрит с берега Пушкин на русскую даль

Трём наядам своим не покорен.

 

Не гадайте, о ком он мечтал и…забыл.

На стремительной славе-восходе,

Он любовью дышал и поэзией жил,

Сопричастной античной свободе.

Е. Козырева

 

В Гурзуфе

Он был когда-то здесь; на склоне этих гор

Стоял он в царственном раздумьи; это море

Влекло его мечты в невдомый простор

И отражалосья в подъятом к солнцу взоре.

 

На этом берегу, в соседстве диких скал,

Беглец толпы людской, лишь волн внимая шуму,

Свою великую в тиши он думал думу

И песни вольные в мечтаньях создавал.

 

Те песни разнеслись по свету, и доныне

В сердцах избранников они звучат... а он,

Певец земли родной, погиб, людской гордыней,

Отравой клеветы и завистью сражен.

 

В холодном сумраке безвременной могилы

На дальнем севере, под снежной пеленой,

Лежит он — днесь презренные зоилы

Святыню имени его сквернят хулой.

 

Но сердцу верится, что в царстве вечной ночи

Певцу невнятен шум житейской суеты;

Что, сквозь могильный свон, души бессмертной очи

Доступны лишь лучам бессмертной красоты;

 

Что, может быть, сюда, на этот склон оврага,

Где верные ему платан и кипарис

Под небом голубым и солнцем разрослись,

Где дремлют старые утесы Аю-Дага, —

 

Певца святая тень приносится порой

Вдали земных сует, страстей, обид и горя,

Как некогда, смотреть в простор безбрежный моря,

С волнами говорить и слушать их прибой.

А. Голенищев-Кутузов

 

Пушкинский грот под Гурзуфом

В гроте Пушкина светло-зеленая

И до дна прозрачная вода;

У кого душа в мечту влюбленная,

Тот придет на ялике сюда.

 

Дно морское с ялика исследуя,

Он немного нового найдет,

Но как будто с Пушкиным беседою

Оживет пред ним старинный грот.

 

Низкий свод его начнет ребячиться,

Обнажая след былых утех,

В этом своде где-то будто прячется

Звонкий, молодой поэта смех.

 

И в воде, сиянье отражающей,

Переливы струй так хороши,

Будто в ней, кристальной, поражающей

Есть частица пушкинской души.

С. Сергеев-Ценский

 

Память сердца

Сбегал к волнам, то синим, то седым,

Карабкался по тропам разогретым.

Блуждал лесами тихими. Пред ним —

Край древний, необжитый, невоспетый.

 

Он был юнцом здесь, мальчиком почти.

В семье чужой, стихов читая строки,

Сердился и не мог себе простить,

И вновь краснел под взглядом темнооким.

 

И целый день опять на берегу.

Изгнанник бедный, как он сердцем ожил!

Но он уехал. И полдневный гул

Встающих волн всю жизнь его тревожил.

 

Всё вслушивался в летнюю грозу

И синеву угадывал за полем...

В долине звёздной прячется Гурзуф.

Молчанье скал. И Пушкин перед морем.

В. Субботин

 

Гурзуф. А. С. Пушкин

Сегодня, как и в тот далёкий год,

Мы встретились с Великим так случайно...

И нам открылась истинная тайна —

Куда Поэт задумчивый идёт...

 

Ни ветерка...Какая тишина...

И море не бушует, всё спокойно...

На берег набежит вполне достойно

Лишь иногда короткая волна.

 

Его Ай-Петри гордый вид влечёт...

Не раз там Он бывал, порой с друзьями...

Там, на Ай-Петри — встречи с облаками

И мыслей его выспренний полёт!

 

А на Ай-Петри в тишине порой

Стихи звенят! Великое мгновенье!

И смысл, и чистота, и вдохновенье

Написаны уверенной рукой!

 

И лет немало, как минули дни

Его прогулок по тропинкам Крыма,

Но все стихи, что Он писал, любимы

И с радостью читаются они!

Л. Ведерникова

 

Пушкин в Гурзуфе

С душистым запахом айва,

просторный дом с огромным садом.

Просты о Пушкине слова,

и слов других о нём не надо.

 

Зачем слова, когда он есть,

как море и простор для взора.

Всё остальное только месть

и грубость царского надзора.

 

Ливанский кедр, вчерашний сон

о мифах древнего Востока.

За парком вширь покатый склон

и шум от горного потока.

 

Бежит Авунда по камням

и слышит спящих гор проклятья,

стремится броситься в объятья

к свирепым в дни зимы штормам.

 

А дальше море, чаек крик

закатный вечер рассекает.

На берегу хромой старик

собаке палку вверх бросает.

 

Раевский-старший, бог войны,

гроза безумного француза.

Их подвиги оценены

крестом Священного союза.

 

Он раньше Пушкина умрёт,

он был тогда совсем не старым.

Но молодым — его почёт

служил примером небывалым.

 

Победа не дала свобод,

всё тот же кнут — основа власти.

Лет через пять двадцатый год

взрастит бунтарские напасти.

 

Но это в будущем, потом.

Пока ж закат за морем гаснет,

пёс бегает, дрожит хвостом.

И Пушкин жив и не опасен.

В. Левыкин

 

Гурзуфская ночь

Редеет облаков летучая гряда;

Звезда печальная, вечерняя звезда,

Твой луч осеребрил увядшие равнины,

И дремлющий залив, и черных скал вершины;

Люблю твой слабый свет в небесной вышине:

Он думы разбудил, уснувшие во мне.

А.С. Пушкин

 

Кипарисовая свечка,

Пирамида пышной туи.

В южном солнечном местечке

Звёзды образы рисуют.

 

Ходят тени по аллеям,

Здесь поэт встречает Музу.

Стонет скрипка, лепет флейты…

Ночи трепетны союзы.

 

Не спешит её кибитка,

Кони времени бессонны.

Их стезя тонка и зыбка

В сини вечности бездонной.

 

Свет луны в ладонях моря —

Жемчуг, низанный на нитку.

Волны нежатся в фаворе

У луны. Её в избытке.

 

Шаг несмелый Музы дивной

Рядом слышен. И поэту

Дева кажется наивной,

Он в неё влюблён за это.

 

Хвойный дух горчит смолисто

И лаванда дышит пряно.

Как хрусталь звенит монисто

Струй гурзуфского фонтана.

И. Ханум

 

В тёплом солнечном Гурзуфе...

Солнце утро наряжает в розовую шаль,

Море с небом переходят в призрачную даль.

Манит терпкостью смолистой тонкий кипарис,

Волн упрямую отару лихо гонит бриз.

 

Помнит множество историй сгорбленный утёс,

Парус шхуны на закате, радость женских слёз.

Грека помнит и гречанку, песни рыбака,

Лентой лунную дорожку к ним издалека.

 

Пахло спелым виноградом лёгкое вино,

Крепких глиняных кувшинов высушилось дно.

Звёзды сыпались под ноги горстью серебра,

Спящим чудилась медведем тёмная гора.

 

Помнит дивной нереиды чуть заметный плеск,

То, как быстро просыпался после ночи лес.

В звонких струях родниковых золото лучей,

Крик в дубраве густолистой горлиц и грачей.

 

В тёплом солнечном Гурзуфе гордую Алсу,

Ниже пояса тугую чёрную косу.

Как пекла она лепёшки, делала айран!

Помнит, как увёз девчонку против воли хан.

 

В Крым влюблённого поэта, прелесть свежих строк,

Каждый день встречаться с музой русский гений мог.

Шелест трепетной оливы, росные цветы…

Здесь подаришь строфы миру, может быть, и ты.

 

Змейкой узкую дорогу к морю из степей,

Мяту, донник и цикорий, в шариках репей.

Шепчет старому утёсу новости накат,

Красит торс его малиной пламенный закат.

И. Ханум

 

Бахчисарай

В разгаре солнечного лета,

объехав морем южный край,

былой дорогою Поэта

я посетил Бахчисарай.

 

Все принижается, старея...

Столица Крыма, груды скал...

Я на могиле Хан-Гирея

без интереса постоял.

 

Я видел тайные чертоги,

его дворец, его шатры...

И здесь я был судьей не строгим

жестоким нравам той поры.

 

Но то, что в душу мне запало,

о чем не мог помыслить хан, —

под сводом древнего портала

я видел мраморный фонтан.

 

Живой фонтан Бахчисарая!

Что наречен фонтаном слез.

Где капли падают, стекая

по лепесткам печальных роз.

 

Что вспомнил Он? Какие грезы

здесь русский гений пережил?

Так и лежат две свежих розы

с тех пор, как Он их положил.

 

И будут вечно слезы падать

из этих мраморных глазниц,

и человеческая память

не обретет себе границ...

В. Хатюшин

 

* * *

Раевский. Пушкин! Славная Таврида.

Что помнят неохватные стволы?

Чья слава и великая обида

одно мгновенье высветит из мглы?

 

Чтобы его представить молчаливо,

достанет нам и страсти и порыва

среди камней и прошлого золы?

Нет, не достанет. Спит воображенье,

пока нас жарит солнце, а в ночи

оно опять признает пораженье,

и потому о Пушкине молчи...

 

Послушай море, угадать стараясь,

о чем оно бормочет нам, вздымаясь,

каменья перекатывая ртом.

И повтори слова его потом.

Б. Романов

 

Прощанье

                               Там волшебница, ласкаясь,

                               Мне вручила талисман.

                                             А. Пушкин. Е. К. Воронцовой

 

От Воронцовского дворца

До моря близко.

Кружилась серая пыльца,

И ветер рыскал.

 

Он шел туда, где глыбы скал

И ропот моря,

Где набегал за валом вал,

Друг с другом споря.

 

И он, рожденный для разлук,

Остановился, замер вдруг

И молча вынул талисман,

Что был ему на память дан,

 

Поник в печали.

Он помнил тихие слова,

Она коснулась рук едва

И скрылась в зале.

 

И шорох платья скоро стих,

И больше не было двоих —

И перстня тайное тепло

Как будто сердце обожгло,

 

Да комом — горе.

А у ребристых, острых скал

Бежал за валом пенный вал,

Шумело море.

Ю. Чернов

 

Пушкин в Керчи

Здесь Пушкин был. Далеким летним днем

Здесь Пушкин был. Сорвал цветок на память.

И потерял. И не жалел о том,

Осыпав берег легкими следами...

 

Вдали остались зависть и вражда,

Вдали остались сплетни и доносы.

А здесь пылала голубым вода,

Как пунш, и парус реял альбатросом!

 

И разве кто-то мог предположить,

Что перед ним не просто соплеменник,

А будущего вечный старожил,

Отживших и неживших современник...

 

И думал он, что снова век жесток,

И что в его империи любезной

Приучен каждый помнить свой шесток.

И путь один. И этот путь — над бездной.

 

...Давно остыли легкие следы —

Их занесло песками и годами

И вечным светом пристальной звезды,

И сколькими невечными следами.

 

Но помнит море — вдоль него поэт,

Роняя свет, идет — и юн и весел.

Улыбкой неба южного согрет!

А впереди — совсем немного весен.

В. Левенко

 

Под небом Бессарабии

Еще вольнолюбивой музы лаской

Не насладился в Петербурге он

И вот уже, на ссылку обречен,

Томится пестрой скукой бессарабской.

 

Томится? — Нет! Он тем же хмелем пьян,

И здесь нашлись друзья у непоседы.

Есть вольные застольные беседы

И песни в шумном таборе цыган.

 

Есть молодость — душевных сил избыток,

Есть радостная вера в свой народ.

А в сердце новый замысел поет,

Родившийся в тени степных кибиток.

Он сварит из него такой напиток,

Что бросит в жар и охладит, как лед!

Н. Рыленков

 

29 июля 1824 года

То лазурно море, то пунцово,

Плеск волны как безответный зов.

Доброй ночи, Лиза Воронцова,

Доброй ночи и счастливых снов!

 

Пусть в судьбу опального поэта

Вы тревоги новые внесли,

Он вам благодарен и за это,

Полный чар разбуженной земли.

 

Подневольный путник, завтра снова

Он вздохнет под говор бубенцов.

Ждет его, как в сказке, бор сосновый,

Ветхий дворик, одинокий кров.

Доброй ночи, Лиза Воронцова,

Дай вам бог дурных не видеть снов!

Н. Рыленков

 

Прощание Пушкина с морем

«Прощай, свободная стихия!

В последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой.»

А. С. Пушкин

 

Прощался Поэт со стихией морскою,

С бушующей пенной волной.

Он так же, как море, не ведал покоя:

Есть бури и в жизни земной.

 

По берегу часто бродил он под рокот

Шальной, беспокойной волны.

Она — как живая, в ней сила и ропот,

И — нега в часы тишины.

 

Искал он порою здесь уединенья

От шумной мирской суеты.

И море давало ему вдохновенье

Богатством своей красоты.

 

Прекрасно, загадочно и величаво

Стихии морской волшебство!

По внутренней силе и пылкости нрава

Он чувствовал с морем родство...

 

Художник, в морские просторы влюблённый,

Известный своим мастерством,

Стихами и моря красой вдохновлённый,

В картинах воспел то родство.

 

На камне огромном у самого моря

Стоит одинокий Поэт —

С тоскою в душе и с печалью во взоре

Шлёт морю прощальный привет.

 

Как с другом по духу, пришёл на свиданье,

Чтоб воздух свободы вдохнуть:

Он знает, что новые ждут испытанья,

Нелёгким его будет путь.

 

Он черпает силы в стихии мятежной,

Его вдохновляет волна,

Что бьётся у ног в серый камень прибрежный, —

Могуча, горда и вольна.

 

Под ветром порывистым в час непогоды

Со страстью, бурлящей в крови,

Рождаются строки послания-оды —

Признания морю в любви...

 

«Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго помнить буду

Твой гул в вечерние часы».

А. С. Пушкин

 

Осенью 1824 года Пушкин прощался с Одессой, где прожил год. Кончалась его южная ссылка (1820-1824) и начиналась новая — в селе Михайловском, где и было окончательно написано стихотворение «К морю» (1824 г.).

З. Торопчина

 

Эрзерум

Бездушный, чопорный и пестрый —

холодный Невский — позади.

Шлагбаумы и версты, версты

мелькают мимо на пути.

 

В ямской измучился карете:

дорожной скуки — хуже нет.

И вновь Кавказа вольный ветер

вдыхал взволнованно поэт.

 

Кавказский конь под ним горячий,

свобода с ним — пускай на миг!

Он в русский стан поспешно скачет,

где доблесть воинов гремит.

 

Там янычары в беспорядке,

оставив крепость Эрзерум,

знамена кинув, без оглядки

бегут от русских наобум.

 

Там в рядовом строю солдатском

лишены званья и чинов

герои площади Сенатской

его встречали у шатров.

 

Бокалы шумно наполняли

друзья, поэта окружив.

Но стынет, стынет пунш в бокале:

печален Пушкин, молчалив.

 

…И снова — в путь: к гремучим рекам,

к вершинам гор восходит он —

и над Кавказом, как над Веком, —

стоит, сияньем окружен.

Д. Захаров

 

Петербург

Квартира на Мойке стала последним пристанищем Пушкина. В кабинете на Мойке Пушкин готовил к выпуску журнал «Современник», редактировал «Евгения Онегина», завершал роман «Капитанская дочка». Сюда смертельно раненного поэта привезли после дуэли с Жоржем Дантесом. После смерти Пушкина его вдова с детьми покинула квартиру и больше сюда не возвращалась. В начале ХХ века особняк перестроили. Реконструкцию пушкинской квартиры начали в 1925 году, но полностью вернуть дому исторический облик удалось только к 1986 году. 11-комнатная квартира воссоздана благодаря воспоминаниям современников Пушкина, в музее хранятся личные вещи семьи. Особое место в доме занимает кабинет с большой библиотекой — его восстановили по рисунку Василия Жуковского.

 

На Мойке (Сонет)

У старых тополей из пушкинских времён

Так зелена листва и так свежо дыханье…

Я вижу добрый знак в их мерном колыханье,

Ответить рада им поклоном на поклон.

 

Поглажу старый ствол, представив на мгновенье

Что за спиной шаги далёкого певца…

И в бликах золотых мне вдруг блеснёт виденье,

Окрасит счастьем день черты его лица.

 

Пусть жизнь моя идёт своею чередою,

И далеко не всё вокруг ласкает слух,

Но старых тополей покоен властный дух

 

Над Мойкою — знакомою рекою…

И есть возможность тронуть ствол рукою,

Поймать губами тополиный пух.

И. Малярова

 

Пушкинский Петербург

Пушкинский Петербург:

Адмиралтейство, соборы;

царствует циркуля круг,

гулки дворов коридоры.

Биржа в высоких лесах,

зелен Васильевский остров;

не повернуть на часах

Стрелки застроенный остов.

 

Где-то вдали Петергоф;

и шевелюрою кафра

виден над морем голов

в небе дымок пироскафа.

В Александринский театр

Мостиком через Фонтанку

мчаться, рискуя наряд

выпачкать ярью-медянкой...

 

Пушкинский Петербург:

Смольный и хмурая Охта;

может, предчувствие вьюг

статуи патины мохом

вызеленило насквозь

и проявило наружу

ось — вековечную злость,

душу — российскую стужу...

 

Зря ль возводил Монферран

столп в честь побед неуклонно,

выше, чем мыслил Траян,

выше Вандомской колонны?

Зря ль он исполнил проект,

чтоб уже не на бумаге —

в яви — расправился вверх

кубом гигант-Исаакий!

 

Лавра и Зимний дворец,

людная площадь Сенная —

каждый кирпич и торец

лег здесь, творца вспоминая.

Где вы, Тома де Томон,

Росси, Захаров, Кваренги —

встали в опорах колонн

зданий бессонных шеренги...

 

Пушкинский Петербург:

холод зимою неистов;

как продолжение мук —

песни и плач декабристов.

Вечно на ранней заре

встали на памяти паперть

эти литые каре;

хватит ли слез, чтоб оплакать;

хватит ли поздней любви,

чтобы продолжить деянья,

чтобы в октябрьской нови

рухнуло старое зданье...

 

Пушкинский Петербург,

ветреный город поэта,

радость его и недуг,

памятлив каждою метой:

здесь Он с друзьями кутил,

здесь Он стоял в ожиданье,

здесь, остроумен и мил,

к музам ходил на свиданье...

 

Выдь на Царицын ли луг,

в Летний ли сад загляни-ка,

пушкинский Петербург

встретит вас всюду столико.

Не повернуть на часах

Стрелки застроенный остов,

Биржа в высоких лесах,

Зелен Васильевский остров.

Где-то вдали Петергоф,

и шевелюрою кафра

виден над морем голов

в небе дымок пироскафа.

В. Широков

 

Мойка, 12

Раздумьями ведом, похмельный, как с попойки,

Я прихожу сюда на перепутье рек,

В печальный этот дом на набережной Мойки,

Где Пушкин и беда повязана навек.

 

Там в детской — пустота, и интерьер старинный,

За окнами — январская метель,

Несметные счета и крест Александрины,

В чужую затесавшийся постель.

 

Жилетка под стеклом — следы засохшей крови.

Зачем и стар, и мал, уже немало лет,

Приходят в этот дом послушать, хмуря брови,

О том, как умирал в мучениях поэт?

 

Не скрыться от беды, стоящей на пороге, —

От смерти не бывает панацей.

Спешим же в синий дым по Пулковской дороге,

Туда, где дремлет утренний Лицей.

 

Где на скамейке бронзовый, курчавый,

Глядит юнец на солнце в облаках,

И не написана пока ещё «Полтава»,

И «Годунова» нет в черновиках.

А. Городницкий

 

Петербург. Чёрная речка

Не дай, Господь, страшней поэту муки —

От глухоты читателей страдать.

Не обрекайте на молчанье музу

В том городе, что соткан изо льда!

 

Из льда любезно-приторных салонов,

Из льда дворцов, проспектов, площадей.

Где сплетни дряхлых модниц, солдафонов

Решают судьбы любящих сердец!

 

Где дышат тленом золота и пудры,

Избытком пустоты, избытком лжи.

И покорён безжалостно, как будто

Он под копытом Всадника лежит!

 

Друзья, семья… То было с кем-то, где-то…

Не с ним. Не здесь. Ему пора смотреть

Не отрываясь в дуло пистолета.

А дальше? Ничего? А дальше — смерть?..

 

Не надо слёз. Он просто стал эпохой.

Поэт живёт, и Петербург стоит —

И дольше заключительного вздоха,

И дольше заключительной строки!

А. Николаева

 

Мойка, 12

Ах этот дом,

Магнит моей души!

Меня сюда пригнало,

Как этапом!

Сажусь к столу,

Велю себе: пиши,

Макай перо

В чернильницу с арапом.

Обиды нет,

И сам я — из повес,

Но как-то так

Все подошло к пределу.

Должно,

Сейчас волнуется Дантес,

Убью его!

А ежли не по делу?

За окнами —

Холодный зимний свет,

Мистерия

Закончится к обеду,

Нет ревности

 

И ненависти — нет,

Но честь велит —

Я еду.

Еду. Еду.

М. Танич

 

Мойка, 12

В Доме-музее на Мойке, 12

Тихо ступают мои земляки.

Как им не терпится к Небу подняться,

Взглядом дотронуться до строки.

 

Сердцем своим прикоснуться к Святыням —

Вот он, автограф и профиль родной…

Время здесь живо и память не стынет.

Замер весь мир на черте роковой…

 

Сколько печали, любви, интереса

Вижу я в добрых мальчишьих глазах.

«Если бы мог — я бы вызвал Дантеса…» —

Юный земляк мне негромко сказал.

 

Вот ведь совпало — я тоже когда-то,

Грустным мальчишкой ступив на порог,

С горькой отвагой простого солдата

Очень хотел бы нажать на курок.

А. Дементьев

 

Мойка, 12

Душа его вернулась в этот дом.

Он счастлив был в своем веселом доме.

Отчаянье и боль пришли потом,

Когда его ничтожный Геккерн донял.

 

Среди знакомых дорогих святынь

Ты чувствуешь — он постоянно рядом.

Вот тот диван, где медленная стынь

Сковала сердце, овладела взглядом.

 

И каждый раз, ступая за порог,

Ты входишь в мир — загадочный и грустный.

И с высоты его бессмертных строк

Нисходит в душу чистое искусство.

 

Я иногда ловлю себя на том,

Что все он видит из далекой дали…

И открывает свой великий дом

Твоей любви, восторгу и печали.

А. Дементьев

 

На Мойке

Его при звёздах с Чёрной речки

Домой на Мойку привезли.

Ещё светили эти свечки

Живому жителю земли;

 

Ещё Жуковский к этой двери

Прикалывал свой бюллетень;

В непоправимое не веря,

Толпились люди целый день.

 

Старинные часы как будто

Стучали из последних сил.

И Пушкин умер…

В ту минуту

Жуковский их остановил.

 

Зачем и заводить их снова?

Им не догнать наверняка

Хозяина всегда живого:

Вперёд ушёл он на века.

С. Хаким (Пер. Р. Морана)

 

В доме А. С. Пушкина

Когда я в первый раз тот дом увидеть смог,

От Немана придя к Неве, в гранит одетой,

Хозяина я ждал: шагнуть через порог,

Войти в заветный дом не смел я без поэта.

 

Я с вечера его и до утра искал

Под грозовым дождем, под вешними громами

На набережной той, где медный конь скакал,

На Невском, что сиял, как Млечный Путь, огнями.

 

Легко ль поверить в смерть, в безвременный конец

Того, чей слышен стих — живой, нетленный, смелый?!

Легко ли осознать, что оборвал свинец

Струну, что на века над миром прозвенела?!

 

День ленинградский встал и двери распахнул —

И поспешил народ к поэту дорогому.

Нет, так не входят к тем, кто навсегда уснул,

Так гости в дом идут к хозяину живому.

 

И я вошел туда, где жил, творил певец,

Где все навек стихом негаснущим согрето.

От белорусских нив, от любящих сердец

Признательный привет я передал поэту.

М. Танк

 

Пушкин и Царское Село https://vokrugknig.blogspot.com/2023/10/80.html

 

Пушкин и Урал

 

Пушкин выезжает на Урал

Август 1833г.

Нева вздымалась!

Ливень лил!

Как будто бы могучий некто

Ломал деревья и ломил

Вдоль Царскосельского проспекта!

 

Томил предчувствием беды,

Трубил во всю свой клич победный —

И мост отпрянул от воды,

Встал на дыбы, как Всадник Медный!

В досаде Пушкин — то взбешён,

То в нетерпенье брови хмурит:

Столичный преградил кордон

Дорогу к небывалой буре…

 

Не помешать поездке той,

Опасной прелестью чреватой!

Он этот бунт искал душой —

Так ищут друга или брата…

 

И вот раздвинут ералаш

Колясок, домыслов, тревоги —

И громыхает экипаж

Один по вымершей дороге!

 

И тучи рвут державный день,

И ветер гичет по-казачьи, —

Как будто Пугачёва тень

Благословляет на удачу.

В. Кузнецов

 

Пушкин в Уральске

Какая боль его пронзила?

Что слышал в клекоте орла?

Какая глубь, какая сила

к Уралу гения влекла?

 

Он гладил листья бересклета,

в ладони воду грустно брал.

У ног великого поэта

катил волну седой Урал.

 

И видел он, как видим ныне,

в степи ковыльные бугры.

Вода цвела пыльцой полыни,

железинкой Магнит-горы.

 

Неслась предчувствием удача

у этой вольницы-реки,

когда казачки пели, плача,

быль говорили старики.

 

О чем порою думал Пушкин…

через века не разберем.

Но знаем: жил поэт в избушке,

где Пугачев бывал царем.

В. Машковцев

 

Пушкин на Урале

Когда поэт для книги собирал

Народные предания по крохе,

Исколесив в пролетке весь Урал,

Чтобы постичь дыхание эпохи,

 

Не мог не заглянуть он в Златоуст,

Не посидеть на солнечной поляне,

Послушать сказы из работных уст

О строгом, справедливом Емельяне.

 

Оставив слева горный перевал

И углубившись в дебри вековые,

Мятежный Пушкин с критикой взирал

На волны тургоякские живые.

 

Бурлила изумрудная вода,

И ветер по-осеннему несносный…

Невдалеке Ильменская гряда

Вздымала к небу голубые сосны.

 

Осенний день в отрогах догорал,

Вдали синели хвойные громады.

Не торопился каменный Урал

Открыть свои таинственные клады.

 

Вот и в пучине золото легло,

Запрятанное тайно Пугачёвым.

Внизу темнело горное село

И приглашало пятистенком новым.

 

Он с пушкарями говорил вчера, —

Народ давно надеется на чудо:

Придёт она, желанная пора

Для русского прославленного люда!

 

…Накрывшись пледом, Пушкин задремал.

Пролётку скрыла полутьма долины.

Не мог не заглянуть он на Урал,

Чтобы послушать древние былины.

А. Подогов

 

Пушкин в Оренбурге

                           Л. Д. Благому

 

Дорога была далека.

Кибитка да краткость ночёвок,

да над головой облака,

как было и при Пугачёве.

 

Всё в мареве, как в дыму,

но вижу за строчкою каждой,

как губы сушило ему,

а может, и мучило жаждой.

 

Дубравы. Степной ковыль.

Потом — городские кварталы,

и пыль, оренбургская пыль

на кудри его оседала.

 

Спасибо, Урал-река,

ты этого не утаила:

своей, жестковатой слегка,

водою его поила.

 

Сияла высоко его звезда.

Приезд был в застолье отмечен речами,

и в бане уже наполняла вода

кадушки с железными обручами,

и веник,

чтоб шумно плескаться в руке,

чтоб радость доставить желаннее прочих,

хранил для него на полке

душистость берёзовой рощи.

 

Но мысли — теснило в груди —

туда неотступно звали,

где сабельные дожди

когда-то в степи проливались.

 

И в сладком кизячном дыму,

как воображения слепок,

себя приоткрыла ему

в степи Белогорская крепость.

 

В глазах то темно, то синё.

Там мирны полынные ночи,

но Швабрину юный Гринёв

руки подавать не хочет.

 

Роман и не начат ещё,

но он уже видится, снится,

и с дикою конницей Пугачёв

проносится по страницам.

С. Щипачев

 

Пушкин в Оренбурге

На границе континентов

В Оренбурге я бывал

И зрел там одновременно

Их с одной реки Урал.

 

Мост изящный пешеходный

Их соединяет там.

Эх, какой простор природный

Открывается глазам!

 

Смотрит Чкалов из Европы

В азиатские края.

И вода чистейшей пробы

Говорит: «А вот и я!»

 

Город, лентой рассекая,

Здесь прекрасная река

Оренбуржцев восхищает

И купает облака.

 

И бессмертный Пушкин тоже

Смотрит в Азию. Тетрадь

У него в руках. Похоже,

Вечно будет здесь писать.

 

Видно, только воротился

Из тех мест, где Пугачёв

Рядом в ставке разместился,

И о нём писать готов.

 

И с почтеньем смотрит город,

Как работает поэт,

Вечно бодр и вечно молод,

Изумляющий весь свет.

В. Тяптин

 

Оренбург

По степям оренбургским травы

пугачевский укрыли след.

По дорогам мятежной славы

к Оренбургу спешит поэт.

 

На пространстве —

широком, диком —

веют горькие ветерки.

Там летали с казацким гиком

по-над Каспием и Яиком

злые, огненные клинки.

 

Там по сытым дворянским поместьям

«шкура вон и долой душа!» —

удалое ходило возмездье,

правый суд и расправу верша.

 

Там по всем крепостям царевым

гнев народный

прошел с мечом.

И не зря атаман суровый

назван запросто — Пугачем.

 

…Слушал в избах поэт подолгу

сказы старых казачек — быль.

…Плыли виселицы по Волге,

и пожаром метался ковыль.

 

Сонно пряжу старушка тянет

да нескоро ведет рассказ.

И сдается поэту — няню

будто слышит он в тихий час.

 

Вновь, как в детстве,

волнуясь, слушает,

(вьет лучина едучий дым)

и уже — не Пугач с Хлопушею, —

а Добрыня с Бовой пред ним.

 

…Полночь.

Бродит луна на страже.

Сны бегут от поэта прочь.

Гончаровой Натальей Маша

Капитанская входит дочь…

 

Пыль дорожная. Долгим думам

нет конца, как дороге степной.

Что-то тянет ямщик угрюмый.

Что он тянет —

ямщик удалой?..

 

И опять — как всегда виноватый

Гончаровой покорный взгляд…

В оренбургской степи закаты —

как казацкая кровь — горят.

Д. Захаров

 

Встреча

                 Когда б не смутное влеченье

                Чего-то жаждущей души,

                Я здесь остался б — наслажденье

                Вкушать в неведомой тиши:

                Забыл бы всех желаний трепет,

                Мечтою б целый мир назвал —

                И всё бы слушал этот лепет,

                Всё б эти ножки целовал…

                       А. Пушкин, 1833, сентябрь, дорога

 

Пути российские не близки —

Он каждой жилкой изнемог

До Оренбурга из Симбирска:

Чёрт знает, как Господь помог!

 

Как эти вёрсты намелькали!

Как холодок разлуки жгуч!

Вот на письме его к Наталье

Смолою пахнущий сургуч…

 

Усталость от ухабов края

И в нём гнездо свое свила,

Но баня, баня — мать вторая —

Всю немочь как рукой сняла!

 

Всё Артюхов* — приятель Даля,

Добряк, охотник…

Капитан —

Любитель пива — был в ударе,

От радости без пива пьян,

 

Трясёт кудрями бесшабашно,

Чтоб показать,

как птицу бьют,

Как благородно гибнет вальдшнеп:

Так замирает,

словно Брут!..

 

От поздравлений «с лёгким паром»

Застолье переходит в дом,

И капитанский дом недаром

Как бы давно ему знаком.

 

Здесь хлебосольно, живо, просто,

У самовара крепкий чай,

Племянница — вчера подросток**,

Представленная невзначай

Как дочь.

Нежна, голубоглаза,

Косою русою горит.

Что это сердце сжалось разом,

О чём ему-то говорит?

 

Но вот поэт уже в коляске,

С ним Даль и шумный Артюхов,

И время для калмыцкой сказки

И для беседы и стихов…

 

Душа весь мир обнять готова,

Сияньем глаз поражена,

И в Бердах*** ждет его Бунтова**** —

Дочь бунта, если не жена.

 

Послушать,

как споют старухи

О юном, грозном, дорогом,

Услышать сердцем,

не вполуха,

Так, чтоб забыть о всём другом,

О том, что не уместишь в строчки:

Долгах, тоске по Натали…

И профиль «капитанской дочки»

Нет-нет да явится вдали.

 

Девичий лепет душу лечит —

Так вот откуда эта нить

От сердца к сердцу

с беглой встречи!

Не перервать бы, сохранить…

 

Пространство повести***** открыто,

А ключ всему — небесный взгляд,

И, как песчинки у магнита,

Событья выстроились в ряд!

Он ясно видит всё, как будто

В минувшем именно она

Уравновесить волю бунта

Самою нежностью должна…

 

Он чувству не давал отсрочки,

Её и нынче не дано:

Вот тайна «капитанской дочки» —

Недостающее звено!

Да будет так!

Его творенье

Сама дорога назвала,

И повесть — как благодаренье

Той, с кем она на миг свела…

 

Бездомна сентября суровость.

Копыта подымают пыль…

Рассеян Пушкин.

Зреет повесть.

В грядущее уходит быль.

--------------------------------------------------------------------------------------

*Артюхов К.Д. — инженер-капитан, директор Неплюевского военного училища, один из четырех уральцев, которым Пушкин подарил надписанные экземпляры «Истории Пугачева».

** Племянница бездетного К.Д. Артюхова Анна Ивановна Миллер, которую он предположительно мог познакомить с поэтом.

***Берды — казачья станица под Оренбургом, где располагалась главная ставка Пугачева.

****Ирина Афанасьевна Бунтова — бердская собеседница Пушкина, очевидец крестьянской войны.

***** Первоначальная редакция романа «Капитанская дочка» относится к августу 1833 года, закончен в октябре 1836 года.

В. Кузнецов