Битва за Москву: 170 стихотворений и 15 песен

Западный фронт. Немецкие танки, подбитые на дальних подступах к Москве. Ноябрь 1941 года. Фото М. Калашникова

  

Сражение за Москву стало одной из самых масштабных битв Великой Отечественной войны по количеству участвовавших войск и по понесенным потерям. Бои развернулись в полосе около 1000 километров шириной и более 350 километров глубиной на территории 8 областей. По времени битва продолжалась около 7 месяцев — с 30 сентября 1941 года по 20 апреля 1942 года. В битве за Москву сражались более трех миллионов солдат и офицеров Советского Союза и Третьего рейха, из которых почти полтора миллиона погибли.

В сентябре все силы немцев сосредоточились на захвате Москвы. На столицу СССР они бросили 78 дивизий, более 1.9 млн человек. Им в общей сложности противостояло более 1.2 млн советских войск. У немцев было двукратное превосходство в танках и самолетах. 19 сентября 1941 года операция по захвату Москвы, которая разрабатывалась с начала осени, получила кодовое название «Тайфун». 26 сентября командующий Группой армий «Центр» генерал Мориц Федор фон Бок подписал приказ № 1620/41 о наступлении на Москву. 30 сентября первой пошла в атаку 2-я танковая группа вермахта под командованием Гудериана. Именно эта дата считается началом битвы за Москву.

На защиту столицы встала вся страна. Из всех республик, краев, областей шли к Москве эшелоны с войсками и вооружением. Кроме солдат регулярной армии на линии обороны сражались 16 дивизий народного ополчения, сформированных в Москве и Подмосковье. 160 тысяч москвичей, ранее не призванных в армию по возрасту или здоровью, добровольно шли на защиту своего города, почти не обученные, слабо вооруженные.

Октябрьский бросок танков Гудериана в направлении Малоярославца, Калуги, Вязьмы сопровождался массированными авианалетами. За несколько дней были захвачены Орел, Брянск, Гжатск. Несколько наших армий попали в окружение. Созданные в спешном порядке под Москвой четыре укрепрайона подверглись жесточайшим атакам немцев. К 7 октября «дальняя» оборона столицы фактически рухнула. 12 октября стали создаваться 3 «ближних» рубежа Московской зоны обороны. Москва и Подмосковье готовились к отпору врагу. На всех дорогах, ведущих в город были заминированы мосты. Были поставлены препятствия — 600 километров проволочных заграждений, 800 километров противотанковых «ежей» и надолб, 1,5 тысячи километров лесных завалов, более 7,5 тысяч огневых точек. В самой столице было вырыто 22 километра противотанковых рвов, свыше 800 дотов и дзотов, установлено около 500 огневых точек в домах, 10 километров баррикад, 30 километров надолб, до 24 тысяч металлических «ежей». На «рытье окопов» до изнеможения работали в основном женщины и подростки, ведь мужчины ушли на фронт.

Когда положение на подступах к столице значительно ухудшилось, Государственный Комитет обороны СССР принял решение об эвакуации Москвы, которая началась 16 октября. В Куйбышев (Самара), Саратов, на Урал и в Среднюю Азию вывозились Правительство, Генштаб, военные академии, значимые учреждения и предприятия, посольства. Минировались заводы, электростанции, мосты и даже Метрополитен (16 октября 1941 года единственный день за всю историю Метро, когда оно не работало).

Западный фронт возглавил Георгий Жуков, из 4-х армий был создан Калининский фронт под командованием Ивана Конева. Наши контратаки в районе Калинина оттянули силы 3-й танковой группы от севера Москвы, героическая оборона Тулы сковала силы немцев на юге. Огромной моральной поддержкой для советских людей и важным политическим шагом стал Парад наших войск в День Октябрьской Революции 7 ноября 1941 года на Красной площади. Прямо от стен Кремля бойцы шли на линию фронта с решимостью держаться до конца.

В конце ноября защитники Москвы с трудом удерживали врага по Минскому шоссе у Кубинки, по Киевскому у Наро-Фоминска. 2 декабря немцы заняли Бурцево — самый близкий к столице населенный пункт, куда их допустили на юго-западном участке фронта. Немцы, захватившие Клин и Солнечногорск, вышли к каналу Москва-Волга в районе Яхромы на севере. Там их остановили, сбросив воду из Истринского, Иваньковского водохранилищ и водохранилищ канала имени Москвы. Это был отчаянный шаг, ведь от наводнения пострадало и гражданское население. Гудериан с юга подошел к Кашире. По Волоколамскому шоссе враги дошли до Нефедьево у Снегирей, а по Ленинградскому совсем вплотную к Москве — до поселков Крюково (сегодня в черте Зеленограда) и Красная Поляна и Катюшки (сегодня в черте Лобни) — 27 км от Кремля. В начале декабря немцы прорывались к столице в районе Апрелевки и в Химках. Но контратаки наших 1-й, 5-й, 16-й, 20-й, 33-й армий заставили врага отступить.

Самыми знаменитыми защитниками Москвы стали 28 панфиловцев, сдержавших 18 немецких танков у разъезда Дубосеково под Волоколамском 16 ноября 1941 года. Это политрук дивизии генерала Панфилова Герой Советского Союза Василий Георгиевич Клочков-Диев произнес тогда ставшие легендарными слова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва». Конечно, совершивших тогда свой великий подвиг, было несоизмеримо больше, чем 28. В оборонительном этапе Московской битвы советские войска понесли огромные потери: 514 338 человек убитыми и 143 941 человек ранеными (без учета потерь народного ополчения и партизан).

5 декабря 1941 года началось контрнаступление под Москвой. Красная Армия отвела смертельную угрозу от столицы и начала долгий путь на запад, к Победе в Великой Отечественной войне. В начавшемся в декабре контрнаступлении у войск СССР было тысяча самолетов, 774 танка, 415 установок реактивной артиллерии и почти 8 тысяч орудий и минометов, при том у немцев отмечался перевес в живой силе. Итогом стал первый перелом в ходе войны, от отступления Красная Армия перешла к наступлению. Был развеян миф о непобедимости Гитлеровской армии. После отчаяния и страха в сердцах советских людей родилась уверенность в будущей Победе и огромный патриотический подъем.

С декабря 1941 по апрель 1942 гитлеровские войска были отброшены от Москвы на достаточное расстояние. В ходе Калининской, Елецкой, Клинско-Солнечногорской, Тульской, Калужской наступательных операций мы смогли отодвинуть немцев на 100-250 км от Москвы. В результате с тяжелыми боями к началу января 1942 года были освобождены города Калинин (Тверь), Клин, Волоколамск, Наро-Фоминск, Боровск, Малоярославец, Таруса, Елец, Ефремов, Михайлов, Венев, Алексин, Калугу, Козельск и другие. На этапе контрнаступления погибло 139 586 русских воинов, было ранено 231 369. С 7 января по 20 апреля 1942 года в ходе общего наступления советские войска отбросили противника на запад на 100-250 км, завершили освобождение Московской, Рязанской и Тульской областей, освободили многие районы Калининской, Орловской и Смоленской областей. Сражались на Ржевско-Вяземском направлении. Вермахт вынужденно перешел к обороне. «Мы потерпели серьезное поражение. В немецком наступлении наступил кризис» — зафиксировал генерал Гудериан после катастрофы под Москвой. «Это была наша первая стратегическая победа над вермахтом» — написал маршал Жуков.

1 мая 1944 года была учреждена медаль «За оборону Москвы», которой были награждены более миллиона человек. 110 человек за подвиги в боях за Москву удостоены звания «Герой Советского Союза». 8 мая 1965 года за мужество и героизм, проявленные защитниками столицы и москвичами во время Великой Отечественной войны, Москва была награждена почетным званием «Город-Герой». 5 декабря — День начала контрнаступления советских войск против немецко-фашистских захватчиков в битве под Москвой в 1941 году — является Днем Воинской Славы России.

 

Москва

Из поэмы «Ради жизни на земле»

 

И у стен столицы древней,

Над собою суд верша,

Распалялась духом гневным

Наша добрая душа.

 

И готовилась к сраженью

На осадном положеньи

Прифронтовая Москва,

В небывалом напряженьи

Закатала рукава.

 

Обороны график жёсткий

В каждом сердце бился хлёстко, —

До победного держись!

Танки врылись в перекрёстки,

И зенитки, глядя ввысь,

В ожиданьи напряглись.

 

И с утроенной сноровкой

Нарядил столичный тыл

Окна в светомаскировку

И в бумажные кресты.

 

Кремль укрыли камуфляжем, —

Вот уж, право, чудеса!

Краснозвёздных экипажей

Стало больше в небесах.

 

Над Москвой аэростаты,

Как небесные киты,

Распластались плотной стаей,

Нас прикрыли с высоты.

 

Против танков рвы копали,

Укрепляли рубежи,

Из трамвайных рельс клепали

Непролазные ежи.

 

Баррикады городили,

Волокли мешки с песком,

Доты, дзоты возводили —

Чтоб, как крепость, каждый дом!

 

Ежедневно, еженощно,

Надрывая вдрызг нутро,

Разворачивался мощно

Трудовой народный фронт.

 

Все заводы сходу, сразу

Пульс военный обрели,

На военные заказы

Моментально перешли.

 

И с улыбкою довольной,

Сдав товарищам дела,

Уходили добровольцы

В рейд по вражеским тылам.

 

И по всем, по всем дорогам,

И со всех, со всех сторон

Шла и шла в Москву подмога,

Шёл народ суровый, строгий,

Верой в Родину силён.

 

И в столице, как пружина,

Сжалась сила всей страны,

И сибирские дружины

Встали поперёк войны.

 

И лихие ополченцы,

Не солдаты уж совсем,

Добровольно шли на немца,

Шли во всей своей «красе»…

 

Кто в чём был на фронт из дома

Под командой военкома.

 

Шаг нетвёрдый, строй неловкий,

Ах, как жалко было их,

Ни уменья, ни сноровки

И винтовка — на троих…

 

Но рвались в неравный бой

Необученной гурьбой!..

 

Из восточных регионов

Днём и ночью эшелоны

Тайный груз везли в вагонах,

Наступления заряд —

Под Москву полмиллиона

Офицеров и солдат!

 

Да почти две тыщи танков,

Самолётов — полторы,

Для победной контратаки,

Для разгрома немчуры!..

 

В общем, все, как говорится,

Грудью встали за Столицу,

Как единая стена,

А война-то — вот она!

 

Немцы к Химкам подтянулись,

Утирая кровь с лица,

И к биноклям потянулись —

Ждали нашего конца.

 

Уж на свой «парад победы»,

Что у стен Кремля пройдёт,

Отпечатали билеты!..

Нас от наглости от этой

И поныне дрожь берёт!

 

В страхе замерла Планета,

В страхе сжался человек —

Неужели белу свету

Быть коричневым навек?..

 

Неужели неизбежно

Мародёрам и невеждам

Суждено теперь служить?..

На Москву — одна надежда,

На кого ж ещё, скажи?!..

 

И не дрогнула Столица,

И Парадом в ноябре —

Знай, мол, нас, как говорится! —

Нос утёрла немчуре!

 

Строгий был Парад и славный,

Может быть, и самый главный!..

 

Площадь Красная кипела

Тусклым отблеском штыков,

Площадь Красная звенела

От солдатских каблуков.

 

Снегом утренним белея,

С каждым шагом всё смелее

Шла по площади Страна,

И трибуна Мавзолея,

Как всегда, была полна!..

 

И Верховный был на месте,

Был в строю, с народом вместе,

Из Москвы не убежал,

И от страха не дрожал,

Крепко руль Страны держал!..

 

С Красной площади солдаты

Уходили прямо в бой,

В бой за всё, что с детства свято —

За жену, за мать, за брата,

За Страну, за нас с тобой!..

 

И пружина распрямилась,

И в начале декабря

Тьму на Западе пробила

Нашей радости заря!

 

Так фашистов долбанули

В глубину и в ширину,

Что на Запад развернули

Тупорылую войну.

 

Много вёрст бандитов гнали

По снегам родной земли,

Всё им, всё припоминали,

Разъясняли, как могли.

 

Предъявляли счёт суровый

За непрошенный постой,

Забелело Подмосковье

От берёзовых крестов.

 

Били их, непобедимых,

Гнали их взашей назад

От Москвы своей любимой, —

Чтоб не пялили глаза!

 

И хоть насмерть с ними драться

Научило время нас,

Было многое, признаться,

Под Москвою в первый раз.

 

Мы впервые побеждали —

Не сгорали со стыда,

В первый раз освобождали —

Не сдавали города.

 

И на зверства мародёров

Насмотрелись в первый раз,

И жестокость злобной своры

Потрясла впервые нас!

 

И в стремлении едином

В первый раз клялась Страна:

Доберёмся до Берлина —

Рассчитаемся сполна!

 

В этом, правда, просчитались,

Гнев растаял до поры,

Добрались — не рассчитались,

Слишком мы к врагам добры…

 

В общем, битва отзвучала,

И впервые от начала

Люди дух перевели,

И впервые тяжесть спала

За судьбу родной земли.

 

Чуть ослабли струны-нервы,

Оглянуться чуть смогли,

И с Победы этой первой

Счёт победам повели.

 

Битва главное решила —

Окрылила всю Страну,

Ведь тогда одним аршином —

От Москвы и до Берлина

Люди мерили войну.

 

Мерой точною и строгой,

Да иначе не могли,

И военные дороги,

Пусть немногие из многих,

Уж на Запад пролегли…

М. Ножкин

 

Москва

Зябкой ночью солдатской

В сорок первом году

Ехал я из-под Гжатска

На попутном борту.

 

Грохот фронта бессонный

Шел как будто бы вслед.

Редко встречной колонны

Скрытый вспыхивал свет.

 

Тьма предместий вокзальных

И — Москва. И над ней

Горделивый, печальный

Блеск зенитных огней.

 

И просились простые

К ней из сердца слова:

«Мать родная, Россия,

Москва, Москва…»

 

В эти горькие ночи

Ты поистине мать,

Та, что детям не хочет

Всей беды показать;

 

Та, что жертвой безгласной

Не смирится с судьбой;

Та, что волею властной

Поведет за собой.

 

И вовек не склонится

Твоя голова,

Мать родная, столица,

Москва, Москва!..

 

Память трудной годины,

Память боли во мне.

Тряский кузов машины.

Ночь. Столица в огне.

 

И, как клятва, святые

В тесном горле слова:

«Мать родная, Россия,

Москва, Москва…»

 

Ехал я под Берлином

В сорок пятом году.

Фронт катился на запад,

Спал и ел на ходу.

 

В шесть рядов магистралью—

Не вмещает — узка! —

Громыхаючи сталью,

Шли на запад войска.

 

Шла несметная сила,

Разрастаясь в пути,

И мосты наводила

По себе впереди.

 

Шла, исполнена гнева,

В тот, в решающий бой.

И гудящее небо,

Точно щит, над собой

 

Высоко проносила…

— Погляди, какова

Мать родная, Россия,

Москва, Москва!..

 

Память горя сурова,

Память славы жива.

Все вместит это слово:

«Москва, Москва»…

 

Это имя столицы,

Как завет, повторим.

Расступились границы,

Рубежи перед ним…

 

Стой, красуйся в зарницах

И огнях торжества,

Мать родная, столица!

Крепость мира — Москва!

А. Твардовский

 

Родному городу

Здесь Пожарский гремел, здесь командовал боем Кутузов.

Ты, как древняя сказка, бессмертен, прекрасен и стар.

От тебя отходили замерзшие своры французов,

От тебя отступали несчетные орды татар.

 

Мы тебя окружим бронированной грозной силой

И любою ценой в беспощадном бою сбережем,

Чтобы подступы к городу стали для немца могилой

И рубеж под Москвою — последним его рубежом.

 

Ты не сдашься фашистам, во веки веков сохранится

И гранит над рекой, и чугунного моста литье.

Это больше, чем город, — это нового мира столица,

Это — свет, это — жизнь, это — сердце твое и мое.

М. Матусовский

 

Москве

Вся родина встала заслоном,

Нам биться с врагом до конца,

Ведь пояс твоей обороны

Идет через наши сердца!

 

Идет через грозные годы

И долю народа всего,

Идет через сердце народа

И вечную славу его!

 

Идет через море людское,

Идет через все города...

И все это, братья, такое,

Что враг не возьмет никогда!

 

Москва!

До последних патронов,

До дольки последней свинца

Мы в битвах!

Твоя оборона

Идет через наши сердца!

А. Прокофьев

 

Военный — сорок первый

Передний край, коварный и угрюмый,

Без жителей, без песен, без огней...

Он говорит — ты о Москве не думай, —

А я молчу и думаю о ней.

 

Она меня учила, поднимала.

Мне мало иногда по вечерам

Ловить ее из рупора.

Мне мало

Замедленных,

как письма, телеграмм.

 

Она моя!

Она трудом досталась,

И потому она еще родней.

Я не в Москве, но сердце там осталось.

Вот почему я думаю о ней.

 

Как русский парень, как законный житель,

Как запевала, с песнею вдвоем,

Я должен быть участником событий,

Происходящих в городе моем.

 

Москва — мое могущество земное.

С ее высот грядущее видней.

Она со мной, она передо мною,

Я днем и ночью думаю о ней.

 

И вражьих пикировщиков орава,

И грохот бомб солдату нипочем,

Когда в груди живет и крепнет право

Любить Москву и зваться москвичом!

С. Смирнов

 

Говорит Москва

В каждом доме утром рано-рано

слышатся знакомые слова.

Это твердый голос Левитана,

словно клятва: «Говорит Москва!»

 

Враг опасен, враг безумно лезет,

рвется город взять любой ценой…

Никогда! Мы грудью и железом

встали на защиту под Москвой.

 

Каждый камень безраздельно дорог,

улица любая дорога.

Всколыхнулся, ополчился город

против озверелого врага.

 

Открывая прошлого страницы

и сражений слыша перезвон,

как же славу не воздать столице,

где разбит был сам Наполеон?!

 

Под Москвой достойную могилу

многие захватчики нашли…

Ведь народ наш по-антейски* силу

умножает от родной земли.

 

Так пускай звучат во имя жизни,

как набат, призывные слова,

слушай, непреклонная Отчизна,

говорит советская Москва!

 

*Антей в греческой мифологии — великан, получавший необоримую силу от соприкосновения с матерью Геей—землей.

Л. Скалковский

 

Москве

В Москве еще рано, светло,

Несметно проезжих число,

А здесь уже шепчет мне ночь:

«Покинь, престарелый, седло!

Ты должен и песней помочь».

И вот, заодно с темнотой,

На запад я взором плыву,

Где теплится день золотой...

 

Колени к сырому жнитву

Джамбул преклоняет седой;

Мигает звезда в синеве,

Сверкает в речном рукаве;

Я струнную рву тетиву,

Я взором пугаю сову

И песню творю о Москве

Москве. Для Москвы. За Москву.

Джамбул Джабаев (Пер. с казахского М. Тарловского)

 

Мы — москвичи

Привет тебе, родимая Москва,

Как пламенное сердце, ты близка,

И я тебя, как сердце, берегу,

Как сердце — не отдам тебя врагу!

 

Вокруг тебя кипит кровавый бой,

И черный коршун кружит над тобой,

В смертельной битве ты схватилась с ним,

Но город-богатырь непобедим!

 

Не позабыть, как в глубине веков

Ты разбивала всех своих врагов.

Шел Бонапарт к тебе, как леопард,

А убегал, как заяц, Бонапарт…

 

Ты так мне близок, город дорогой,

Как будто сам я собственной рукой

Твои дома до неба возводил,

В твоих садах деревья рассадил.

 

К тебе, Москва, бывало, мы идем,

Как сыновья идут в свой отчий дом,

Ты нам, Москва, как сердце, дорога,

К тебе, Москва, не пустим мы врага!

 

Не окружить Великий океан,

Не осушить Великий океан,

Не погрузить светило в черный мрак,

Не остановит нашей жизни враг!

 

Ты в эти дни — в тумане и в дыму —

Еще дороже сердцу моему,

Мы все готовы в бой пойти, как львы,

И жизнь отдать за жизнь своей Москвы!

 

Тянь-Шань, Памир — мильоны братских рук

Тебе на помощь протянули, друг,

Готовы мы пожертвовать собой,

Зови, Москва, веди на смертный бой!

 

Когда у стен твоих гремят мечи,

Мы все в такую пору москвичи,

Мы все — твои бойцы-богатыри,

Все наши силы, Родина, бери!

 

Не отдадим Москвы, не отдадим,

Народ Москвы в боях непобедим!

Киргизы, русские — мы все ее сыны,

Мы сердце отстоим своей страны!

Кубанычбек Маликов (Пер. В. Винникова)

 

С тобой, Москва!

Мне сказал командир-подводник:

— Не во сне я, а наяву

Повидать бы хотел сегодня

Дорогую мою Москву.

 

Грудью встать на ее защиту

Там, где к ней подползает враг…

Только с Севера до Москвы-то

Расстояние — не пустяк.

 

Я кричу ей через пространства:

— Не в твою ли, столица, честь

Многотонный фашистский транспорт

Мы вчера потопили здесь?

 

С фронта бьют, поражают с тыла

Злых тевтонов мои друзья,

Каждый день умножая силу

Не твою ли, Москва моя?

 

По ночам, затаив дыханье,

Каждый наш заполярный пост

В блеске северного сиянья

Видит грани кремлевских звезд.

 

Светят сполохи огневые,

Моряков увлекая в бой…

Бейся, сердце родной России,

Нашей доблестью штормовой!

 

Больше яростного дерзанья,

Флота Северного сыны!

Мы ничем, кроме расстоянья,

От Москвы не отделены.

А. Жаров

 

Москва под ударом

Москва под ударом, и малым, и старым

Тревога и гнев всколыхнули сердца.

Лишь весть пролетела — Москва под ударом,

Двойною бронёй одевая сердца.

 

По русским, грузинам, узбекам, татарам

Взметнулось как гневное пламя в костре:

Москва под ударом, Москва под ударом,

На помощь, на выручку старшей сестре!

 

Победная участь даётся не даром,

Единая мысль возникает в мозгу:

Ответить смертельным, разящим ударом

Врагу, подступившему под Москву.

Н. Асеев

 

Москва

Можайск, Калинин, Малоярославец...

Какие это русские места.

Еще был молод Петербург-красавец,

Еще Нева была полупуста,

 

А там уже раздвинулись простором

Тверские и можайские леса,

А там, в Москве, уже являлась взорам

Кремлевских башен древняя краса.

 

Когда, внезапно перешедши Неман,

Приблизился к Москве Наполеон,

Он встречен был огнем, пожаром гнева,

Он ненавистью был испепелен.

 

И вот опять истории страница

Покрыта кровью подмосковных битв.

Тремя путями враг к Москве стремится,

Путем единым будет он отбит.

 

И этот путь — такая жажда мести,

Когда тебе и жизнь не дорога,

Когда ты сам хотел бы с пулей вместе

Войти летучей смертью в грудь врага.

 

Врагов живую силу уничтожить!

Движение их танков задержать!

Москва... Она не русской быть не может,

Как человек не может не дышать.

В. Инбер

 

Баллада о Резервном фронте

Мы знали, что стоим не для парада.

Все ждали — вот взорвётся горизонт.

Но мы слыхали — есть в тылу засада —

Его высочество Резервный фронт.

 

Уж там-то всё: и танки, и снаряды,

И свежие полки лишь часа ждут.

И в нас таилась мстительная радость —

Пусть только те попробуют, пойдут.

 

И те пошли — как вскрыли жерло домны!

Замолотил по нам чужой кузнец.

Бой был недолгим, как паденье бомбы —

Крупнее, громче, ниже, взрыв! Конец.

 

Уже давно заткнули нас в «бутылке»,

И «Юнкерсы» устроили нам «зонт»,

Но ждали наши бритые затылки —

Вот-вот сейчас придёт Резервный фронт.

 

Но он не шёл. И кончились патроны.

И стала тесной Русская земля.

И батя был убит. А похоронных

Уже давно никто не отправлял.

 

И мы прорвались штыковою ночью.

Мы шли лесами и задами сёл

И молча понимали, между прочим, —

Резервный фронт навстречу нам не шёл.

 

И мы дошли. Безлюдные окопы.

Ни кухоньки, ни пушек и ни войск.

Сидел на кочке, мордою к Европе,

Обстрелянный и наглый, сытый волк.

 

Пришёл пешком небритый подполковник.

Отдал табак. Гранаты обещал.

Насчёт харчей сказал, что будет помнить.

А про Резервный фронт он промолчал.

 

С усталости и курева сомлевши,

Сидели мы, не находя слова,

Пока один — он оказался здешний —

Не ткнул рукой: «Можайск. А там — Москва».

 

Другой сказал: «Займуся пулемётом.

Давно бы надо произвесть ремонт».

И в заключенье высказался кто-то,

Что, видно, мы и есть Резервный фронт...

А. Волог

 

Резервный фронт был образован в июле 1941 года с целью дать отпор врагу на подступах к Москве на Ржевско-Вяземском оборонительном рубеже. В него вошли армии из резерва Ставки и дивизии народного ополчения. В начале октября, в результате стремительного наступления немецких войск, 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк, десятки частей тылового обеспечения попали в окружение, в так называемый «Вяземский котел». 380 тысяч защитников столицы погибло, свыше 600 тыс — попало в плен. Резервный фронт практически перестал существовать и 10 октября был упразднен. Катастрофическое поражение Красной Армии под Вязьмой открыло врагу путь на Москву, перед столицей не осталось наших войск. Командование бросило на Можайскую линию обороны против немецких танковых дивизий плохо вооруженных ополченцев, курсантов военных училищ и остатки войск Резервного фронта, вышедших из окружения в районе Вязьмы.

 

Полустанок

Седой военный входит, подбоченясь,

В штабной вагон, исписанный мелком.

Рыжебородый тощий ополченец

По слякоти шагает босиком.

 

Мешком висит шинель на нем, сутулом,

Блестит звезда на шапке меховой.

Глухим зловещим непрерывным гулом

Гремят орудья где-то под Москвой.

 

Проходит поезд. На платформах — танки.

С их башен листья блеклые висят.

Четвертый день на тихом полустанке

По новобранцам бабы голосят.

 

Своих болезных, кровных, богом данных

Им провожать на запад и восток...

А беженцы сидят на чемоданах,

Ребят качают, носят кипяток.

 

Куда они? В Самару — ждать победу?

Иль умирать?.. Какой ни дай ответ, —

Мне все равно: я никуда не еду.

Чего искать? Второй России нет!

Д. Кедрин

 

План Барбаросса

Разработали план» Барбаросса»,

Чтоб Москву уничтожить скорей.

Нивы наши топтали, покосы,

Мчались танки средь русских полей.

 

Напоролись на силу такую…

Не сломить её было тогда

Не вторым даже планом «Тайфуном»

И не мощью стальною врага.

 

Свято верили люди в Победу…

Разобьём с чёрной свастикой рать!

Всё мы вынесем — голод и беды,

Но фашистов с земли будем гнать.

В. Полянина

 

Под Москвой

Под Москвой грозовая осень.

Блиндажи. Укрепленья. Рвы.

Каждый в сердце бойцовском носит

Светлый образ родной Москвы.

 

Спишь в окопе, устав от боя, —

В сновиденьях встаёт она,

Солнцем, юностью, синевою,

Алым светом озарена.

 

Много гроз этот город вынес

И стоит, как стоял века,

Баррикадами ощетинясь,

Город — меч на пути врага.

 

Бейся ж храбро и будь спокоен:

День придёт — мы окончим бой,

Красной площадью, красный воин,

Победив, мы пройдём с тобой!

Л. Кацнельсон

 

Бои на рубеже обороны Москвы у реки Нара проходили в октябре-декабре 1941 года в районе городов Наро-Фоминск, Кубинка и Звенигород. В результате Наро-Фоминской операции советские войска отразили последнюю попытку фашистов прорваться к Москве.

 

В память о битве под Москвой

(городу Наро-Фоминску посвящается)

 

Тревожит душу колокольный звон,

И память возвращает нас в былое…

Гремели взрывы здесь со всех сторон,

И небо полыхало грозовое…

 

Земля дрожала, кровь лилась рекой…

Под танками врагов поля стонали…

И от бессилия рыдал лес вековой,

От пепла и огня изнемогая.

 

Стояли насмерть батальоны. Слава им!

Врага в свою столицу не впустили,

И величайшим подвигом своим

Родную землю просто воскресили.

 

Тревожит душу колокольный звон,

Но добавляет твердости и силы.

Спасибо воинам и низкий наш поклон,

За то, что нашу землю защитили!

Л. Лоева

 

Мы отходили

Мы отходили... Дым пожаров

Стоял, как чёрная стена.

Над ледяной осенней Нарой

Ругался хрипло старшина.

 

Он направлял угрюмо к броду

Всех уцелевших от огня...

Солдаты пробовали воду,

Погоду чёртову кляня.

 

А немец бил без передышки,

К снаряду рядом клал снаряд!

Кромешный ад... Не тот, из книжки,

Уже не страшный дантов ад!

 

Но адом-ад, а там, за речкой,

Уж свой не сменишь гардероб, —

Не баба ждёт на тёплой печке,

А тот же стылый ждёт окоп.

 

И потому обмундировку

Несли, раздевшись донага,

Ремнями пристегнув к винтовке,

Приклад — вперёд, штык — на врага.

 

Одной рукой держа вещички,

Сигали вниз из-под куста,

Другой, как в бане, по привычке

Прикрыв причинные места.

 

И старшина сказал со вздохом:

— Ну, энти фрица будут бить,

Коли в таком переполохе

Не забывают стыд прикрыть!

 

...Уже в Берлине, в сорок пятом,

Когда кончали мы войну,

Я вспомнил Нару, брод треклятый

И оптимиста старшину...

В. Карпеко

 

Защитники Москвы

Почернело солнце. Тучи мглисты.

Порохом пропахла синева.

Впереди, за Нарою — фашисты,

За спиною — ратная Москва.

 

Здесь проходит наша оборона,

Насмерть здесь немало дней стоят

С храбрым комиссаром батальона

Тридцать восемь стреляных солдат.

 

На счету гранаты и патроны.

Фронтовой мороз колюч и яр.

Но бойцы бодры и непреклонны —

Рядом с ними славный комиссар.

 

Смотрит вдаль он пристально и строго,

Гладя серебро своих седин:

— Земляки, у нас одна дорога —

От Наро-Фоминска на Берлин.

 

В зареве огней и в тучах дыма

Путь к победе пробивали вы.

И от Нары — от ворот Москвы —

Вы дошли до самого Берлина...

В. Степанов

 

Речка Нара

…в битве под Москвой враг был остановлен на рубеже р. Нары…

Из «Истории Великой Отечественной войны»

 

Речка Нара, речка Нара,

Недлинна, неширока,

Но когда бывает надо —

Неприступная река.

 

Вот на этой речке Наре

В землю, в небо, в пламень, в лед

Врос интернациональный

Необученный народ.

 

И, как будто по соседству,

Защищая род людской,

Принимали свой последний

И решительный свой бой.

 

Штык сломался от удара...

Окровавленный кулак...

Он не даст в обиду Нару,

Этот парень-сибиряк.

 

Вот лезгин ползет с гранатой,

Черный снег хватая ртом:

Здесь, у этой речки Нары,

Защищает он свой дом.

 

А война — она не сказка

С добрым сахарным концом!

Вот башкир-десятиклассник

В русский снег упал лицом.

 

На усах стеклится наледь,

Затвердела боль в глазах:

То на снег у речки Нары

Запорожский пал казак.

 

Мы-то знаем, не напрасно

Пала горсточка ребят,

Что теперь в могиле братской,

БРАТСКОЙ — слышите?! — лежат.

 

За страну у речки Нары

Головы свои сложив,

Все отдали, всё, что надо...

А ведь надо было — жизнь.

(отрывок из поэмы «Осколки войны»)

Е. Гринберг

 

Подмосковная земля

Ворвалась ранним утром беда,

Чтоб пройтись по тебе в сорок первом.

И текла слёз и крови река

По изрезанным траками нервам.

 

И по трубам сожжённых домов

Было видно, как смерть бушевала.

Беспощадные залпы врагов

Твою душу рыдать заставляли.

 

Хоронила своих сыновей

Ты в полях или братских могилах.

Но от каждой потери своей

Ненавистней фашистов лишь била.

 

Чёрной гарью покрылись снега…

Ты сражалась, и ты победила —

Не пустила в столицу врага

Непокорная русская сила!

 

Здесь из камня повсюду твои

Часовые в солдатских шинелях.

Все остались навечно с войны,

Чтобы пули опять не свистели.

Л. Колударова

 

На опушке дымятся подбитые танки

На опушке дымятся подбитые танки.

Остывают орудия.

Грохот затих.

Мы в леске придорожном,

На светлой полянке

Схоронили друзей боевых.

 

Осень листья стрясала с калины застылой:

За листком неохотно срывался листок,

Покружившись печально над братской могилой,

На сырой опускался песок.

 

Бой затих,

Лес молчит.

Стрекотанье сорочье

Донесётся порой, и опять тишина.

В ней таится тоска, словно в доле сиротской —

Здесь она будто горечи сирой полна.

 

А места здесь такие — одно загляденье:

Рядом озимь,

А дальше — стеною боры.

Богатырской заставой здесь сосны и ели

Сторожат Подмосковье с далёкой поры.

 

Здесь со мной каждый луг, лес от края до края,

Словно с другом, открытый ведут разговор.

И негромкая Нара — речушка такая —

Так же вьётся,

Как наши Горынь иль Остёр.

 

Только ёкает сердце с неясной тревогой,

Стоит мне, обернувшись, взглянуть на восток,

Снова кажется — вижу за дымкой далёкой

Я Москву на скрещенье дорог...

 

Передышки судьба до сих пор не дала нам.

Подмосковье...

Последняя пядь —

А за ней:

Институт, где я лекции слушал недавно...

Площадь Красная... Кремль... Мавзолей...

Ах, как здесь на опушке алеет рябина,

Словно там, у Днепра, где родимая мать.

 

Мне отсюда — две тысячи верст до Берлина.

До Москвы — только семьдесят пять...

А. Зарицкий

 

Пояс славы

Жизнь — это поле, нива, жито.

Смерть собирает дань на поле битвы.

Но место, где в сражении кровавом

Сумело войско уберечь державу,

В народе называют Полем Славы.

На запад от Москвы не поле — Пояс Славы.

И бой под Вязьмою вошел в него по праву.

 

...Суровая година — 41-й.

Фронт Западный в кольце,

В тиски зажат Резервный.

Бушует на Смоленщине «Тайфун»,

Нацеливая стрелы на Москву.

 

Уже моторы прогревают танки,

Горючим под обрез заполнив баки:

У Вязьмы изготовился к броску

Тевтонский рыцарь, крестоносный Функ.

 

И Сталин Лукину радиограмму мечет:

«Москву оборонять и некому, и нечем.

Спешите выводить войска из окруженья

На поле Бородинского сраженья».

 

К востоку от Днепра полки пошли немедля,

С проклятою ордой сошлись на речке Бебре.

И смертным боем били супостата,

Как в старину дружина Коловрата.

 

Свинцом кормила щедро иноземцев

Дивизия народных ополченцев.

А там, где угощенья не хватало,

Врага в своей крови топила алой.

 

Под Богородицким так окропила травы,

Что Бел-ручей с тех пор течет Кровавым.

Цейтнотом обернулся блиц врагу.

И, сколько бы не ярился «Тайфун»,

 

Увяз у Вязьмы на неделю Функ.

Сердец бронею заслонив Москву,

Погибло ополчение... Но уже

Встал Жуков на Можайском рубеже.

 

От Яхромы и Крюкова до Нары —

То в пояс травы, то гранит и мрамор

Пролег по сердцу шрамом.

А. Эйдельштейн

 

Вяземская оборонительная операция («Вяземский котёл») была проведена 2-13 октября 1941 года и закончилась катастрофическим поражением Красной Армии. Немецкая группа армий «Центр» прорвала оборону Западного и Резервного фронтов, окружила и уничтожила западнее Вязьмы четыре наши армии — 37 стрелковых дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк. Было убито, ранено и взято в плен около миллиона защитников Москвы. Героическое сопротивление окружённых в «Вяземском котле» дало командованию время восстановить оборону на московском направлении сначала силами ополченцев и курсантов военных училищ, а потом силами подошедших из-за Урала свежих дивизий.

*Операция «Тайфун» — немецкое название Битвы за Москву.

Ханс фон Функ — командир немецкой 7-й танковой дивизии, которая участвовала в окружении советских войск под Вязьмой.

Михаил Лукин — генерал-лейтенант, командовал окружёнными под Вязьмой частями Красной Армии.

У села Богородицкое 11 октября 1941 года советские войска предприняли попытку прорыва из «Вяземского котла», но вырваться смогли только 85 тысяч человек.

 

Первые письма.

Письмо шестое. Октябрь, 1941

Холодно. Стынут ноги.

Ветер колюч. Жесток.

Мне не забыть дороги

С запада на восток.

 

Кровью закат окрашен.

Молча идем. Без слов.

Мимо лесов и пашен.

Мимо родных домов.

 

Ветер метет и вьюжит.

Небо красней, красней.

Птица над полем кружит,

Черный паук на ней.

 

Птица все ниже. Ниже.

Землю колотит дрожь.

К снегу прижмешься ближе —

Выждешь. И вновь идешь.

 

Кружится птица смерти.

Рядом она совсем.

Мы-то привыкли. Стерпим.

В женщин стрелять зачем?

 

Хлещет метель косая.

Дети бредут гурьбой…

— Девочка, ты босая.

Ножки свои прикрой.

 

Мать не зови. Не надо.

Мама к тебе придет…

 

О, эта горечь взгляда!

Сжатый в испуге рот!

Как ей ответить прямо?

Чем ей помочь в беде?

 

— Дядя! А где же мама?

Где моя мама? Где?..

Страшно... Я плакать буду.

Я босиком стою…

 

Как я тебя забуду,

Маленькую мою?!

Ноги твои босые.

Кровь посреди дорог.

Тяжкий твой путь, Россия,

С запада на восток?

 

Горький дымок махорки.

Мерзлой луны рожок.

Савиновские Горки.

Медное и Торжок?

 

Грустный рассказ карела.

Жесткое пламя глаз.

Бабку, что вслед глядела.

Богу молясь за нас?

 

Шаль на ветру цветная.

Черный пролом стены…

Старенькая, седая,

Где-то твои сыны?

 

Все, что люблю, то свято!

Вечно тому стоять.

Слышишь ли ты солдата,

Русская наша мать?

 

Голос моей тревоги.

Голос моей любви…

Разве сверну с дороги,

Если душа в крови.

С. Островой

 

Савиновские Горки, Медное, Торжок — населенные пункты в Тверской области.

Финалом тяжелого отступления советских войск от самых границ СССР стал оборонительный этап Битвы за Москву, который начался 30 сентября 1941 года. Это было очень тяжелое время для всей страны. Защитники города остановили фашистов в считанных километрах от столицы.

 

Оборона Москвы

Им некуда больше жаться

И некуда отступать.

Штаб фронта в районе Гжатска

Не сможет резервы дать.

 

А значит, костьми ложиться,

А значит, нельзя уйти.

Открыты сейчас к столице,

Доступны к ней все пути.

 

И Жуков глядит под ноги,

Решает, как доложить,

Когда под Москвой дороги

Уже приказали жить.

 

Ему отвечать придётся

Пред Господом и страной.

А может быть, обойдётся,

Пройдёт беда стороной?

 

Вот снова ракеты взвились,

А значит, стоят войска.

И Жуков садится в виллис

У выгоревшего леска.

 

За всё он потом ответит,

За то даже, что не мог,

За то, что на белом свете

К Победе шёл без дорог.

В. Силкин

 

Воспоминание в Подмосковье

Вот желудей рассыпаны патроны —

Свидетельство активной обороны.

Рубеж последний — выжженный овраг,

За ним валежник прячется, как враг.

 

Кленовые листы — осколки лета.

Лес отступает, догола раздетый,

А я оставлен

Прикрывать отход

Надеждой, что весна ещё придёт.

Е. Долматовский

 

Начало

Четвертый класс мы кончили в предгрозье.

Но мы о том не думали в тот год,

И детских санок легкие полозья

Неслись навстречу буре без забот.

 

Ты помнишь? Возле краснозвездных вышек

Ты помнишь! В Александровском саду

Летели дни на санках и на лыжах,

И Кремль от детства отводил беду.

 

Но все тревожней были передачи.

Все шире круг забот МПВО.*

Горел Париж. И так или иначе —

На нас ложились отсветы его.

 

Я помню день, когда забросил сразу

Я все свои обычные дела,

В тот вечер мама два противогаза

Себе и мне с работы принесла.

 

Я и не понял: для чего, откуда,

Но, на игру сзывая ребятню,

Таскал с собой резиновое чудо

И примерял по десять раз на дню.

 

Откуда-то их был десяток добыт.

И вот, пока сражение текло,

Любой из нас, растягивая хобот,

Глазел на мир сквозь потное стекло.

 

А на спину поваленные стулья

Строчили беспощадно по врагу,

И в светлых комнатах шальная пуля

Подстерегала на любом шагу.

 

И падал навзничь Петька или Сашка

Не на ковры, навстречу синяку,

С бумажною звездою на фуражке

И сумкою зеленой на боку.

 

Но в коридоре, становясь под знамя,

Мы верим ложной гибели сполна,

И не догадываемся, что с нами

Играет настоящая война!

 

А уж случалось — свет надолго гаснул

Вслед за тревожно стонущим свистком,

А уж в парадные не понапрасну

Затаскивали ящики с песком.

 

И часовой на западной границе

Все зорче вглядывался в темноту.

А там росли опасные зарницы,

Стальные птицы брали высоту.

 

Там на дома неслись фугасок гроздья.

На океанах шли суда ко дну.

Четвертый класс мы кончили в предгрозье,

Из пятого мы перешли в войну.

 

Двенадцать лет — огромный, взрослый возраст,

Но разве нежным мамам объяснишь,

Что наше место там, где крики «воздух»

И ширь ничем не защищенных крыш.

 

И мы тайком (туда, где «зажигалки»),*

Оставив женщинам подвальную тоску,

Вслепую лезем, стукаясь о балки,

По теплому чердачному песку.

 

А там, пылая в треугольной раме,

Гремит ночной московский наш июль,

Зажженный заревом, прожекторами,

Пунктирами трассирующих пуль.

 

Мы замерли. И ноги вдруг как вата,

Но, несмотря на то что бел, как мел,

Наш командир сказал: — За мной, ребята! —

И по железу первым загремел.

 

Навстречу две дежурных комсомолки

Уже спешили, нас назад гоня.

И как сосульки падали осколки,

И рос напор зенитного огня.

 

Чердак опять. А бой ревет над крышей,

Несовершённым подвигом маня.

И вдруг... внесли его, плащом укрывши,

Как, может быть, внесли бы и меня.

 

Он так лежал, как в этой же рубашке

Лежал однажды на своем веку,

С бумажною звездою на фуражке

И сумкою зеленой на боку.

 

Он так лежал, как будто притворялся.

И мать бежала. — Петя, подымись! —

А он смолчал. Не встал. Не рассмеялся.

Игра кончалась. Начиналась жизнь.

 

Так дни идут, как будто нет им краю.

Но этот первый воинский урок

Я в сотый раз на память повторяю

И настоящий трогаю курок!

*МПВО — местная противовоздушная оборона

«Зажигалки» — зажигательные бомбы

В. Соколов

 

Расписана каким-то Пикассо...

Расписана каким-то Пикассо,

Приобрела Москва иную емкость

И спрятала привычное лицо,

На миг преобразившись в незнакомку.

 

Классическое слово «маскарад»

Военной заменила маскировкой.

И я иду среди слепых громад

С единственной подругою — винтовкой.

 

Разбросаны железные ежи,

Мешки с песком накиданы у окон.

Всё то, что я любил и чем я жил,

Вдруг сделалось пугающе далеким.

 

На Красной Пресне стены баррикад,

Аэростаты, спящие на тросах,

И лица треугольные солдат

При светлячке дрожащей папиросы.

А. Немировский

 

В метро

(Колыбельная)

 

Баю-бай! Мы спим не дома,

Люди мимо нас идут.

Нам закроет глазки дрема.

Ничего! Уснем и тут!

 

Там вверху готовы к бою,

Там глядят зенитки с крыш,—

А таким, как мы с тобою,

Надо прятаться, малыш.

 

Черный враг летит неслышно,

Хочет город наш бомбить,

Хочет всех таких малышек,

Всех ребяток перебить.

 

Но злодеи не прорвутся —

Мы придумали хитро:

Папы все — с врагом дерутся,

А малышки все — в метро!

 

Нет у нас кроватки нашей,

Нет игрушек под рукой,

Но зато нам враг не страшен,

И надежен наш покой.

 

Мы запомним эти ночи

И сирен тревожный клич...

Спи спокойно, мой сыночек,

Спи, мой маленький москвич!

 

Разобьют врага герои,

Будет вновь Москва сиять,

И, как прежде, мы с тобою

Будем дома сладко спать.

 

А за окнами квартиры,

И кипуча и жива,

Песню стройки, песню мира

Будет петь тебе Москва.

В. Лебедев-Кумач

 

Рядом с тобой

Мы стали суровей и строже,

Но сердце затронешь едва, —

Что может быть сердцу дороже,

Чем наша родная Москва!

 

Бывал ты на фронте иль не был —

Ты видишь, как дым фронтовой

Плывет по московскому небу,

Висит над твоей головой.

 

Любовь, что и Пушкин и Герцен

Лелеяли в сердце своем, —

Не вырвать из русского сердца,

Жестоким не выжечь огнем!

 

Нет, лучше в боях рукопашных

Героем погибнуть от ран,

Чем слышать на улицах наших

Густую немецкую брань!

 

Чье сердце сейчас не стремится

В орлиный полет боевой?!

Ты вышла на битву, столица.

Родная! Мы — рядом с тобой!

П. Комаров

 

Москва готова к бою

Стервятники к Москве стремятся снова, —

Тревогу возвещают рупора...

Ну, что ж, попробуйте, летите — мы готовы

Вас повстречать не хуже, чем вчера!

 

Москва не спит, Москва готова к бою

И вам ее не взять, злодеи, на испуг, —

Местечко каждое, строение любое

Хранят десятки храбрых, честных рук.

 

Мужчины, женщины геройски ждут на крышах,

Чтоб вражеский огонь бесстрашно укротить.

Какой народ еще вот так бы вышел

По-рыцарски свой город защитить?

 

Вы, сочетавшие все мерзостные свойства

Насильников, убийц и палачей, —

Вам не понять великого геройства

И яростной отваги москвичей.

 

Но знайте, что за каждый сбитый камень,

За рану каждую московских площадей

Отплатят вам снарядами, штыками

Мильоны ополчившихся людей.

В. Лебедев-Кумач

 

Москвичи на вахте

Чьи там фигуры стоят на крышах

В синем мраке московских ночей?

Это на вахту отважно вышел

Отряд пожарников-москвичей.

 

Кто у подъезда неутомимо

Ходит бесшумно взад и вперед?

Это хранит свой город любимый

Бдительный сторож, москвич-патриот.

 

Кто эти люди, что взглядом острым

Зорко впиваются в сумрак ночной?

Это советские братья и сестры,

Люди великой семьи одной.

 

Днем на фабриках и на заводах

Каждый работает за четверых,

А ночью, забывши про сон и отдых,

Они стоят на постах своих.

 

Люди самых разных профессий,

Седые и юные — в общем строю

Обороняют сегодня вместе

Большую родную Москву свою.

 

Каждый сказал себе: «Будь, как воин,

Дни боевые, и жизнь горяча!

В грозное время будь достоин

Славного имени москвича!»

В. Лебедев-Кумач

 

Наш геройский «Ястребок»

Легкокрылый «ястребочек»

Пролетает над Москвой.

Здравствуй, храбрый наш дружочек,

Наш защитник боевой!

 

Над любимою столицей

Ты летишь, как верный страж,

И улыбкой светят лица,

Люди шепчут: «Это наш!»

 

Деловитый шум мотора

Люди слышат по ночам.

Этот шум знаком и дорог

Патриотам-москвичам.

 

Не похож он на осиный

На коварный вражий вой,

Мерный клекот ястребиный —

Шум мотора боевой.

 

Знают люди — темной ночью

Без пощады в лоб и в бок

Бьет и рвет врага на клочья

Наш геройский «ястребок»!

 

Люди знают — ты не станешь

Злых стервятников щадить,

Если надо — протаранишь,

Чтоб к столице не пустить!

 

И за преданность сыновью

Крепко чтит тебя народ.

Он не зря с такой любовью

«Ястребком» тебя зовет.

 

Так лети же, «ястребочек»,

Наш защитник боевой,

Крепче бей врага, сыночек,

Пусть не кружит над Москвой!

В. Лебедев-Кумач

 

Кремлёвские звёзды

Мы отомстим, кремлёвские рубины!

Бандит и людоед заставил нас

Сиянье ваше погасить на час.

Паденья окровавленной лавины

Мы не забудем сумрачной картины,

Москвы, в которой каждый свет погас,

Москвы, нахмуренной и ждущей вас,

Налётчики, растлители, кретины.

 

Клянись, товарищ, друг, клянись, боец, —

Услышит мир громовое известье!

Пусть выпадет терновый нам венец —

Обрушим мы великое возмездье.

Бандит найдёт бандитский свой конец!

Мы отомстим, кремлёвское созвездье!

А. Серебровский

 

Москва в октябре 1941 года

Всё ближе и ближе к Москве канонада.

По камням, как ливень, — походка отряда.

Над войском, как знамени бархат нетленный,

Подняты Кремлевские древние стены.

 

Лежат, словно темные полосы стали,

Проспекты столицы, ее магистрали.

Снега пролетают от края до края

Москвы, на пустых площадях закипая.

 

Тяжелая ночь тротуары накрыла,

Прожекторы ночь поднимают на крыльях

И гаснут, и снова. И где бы ты ни был —

Висит над тобой воспаленное небо,

 

Его широту обнажают зарницы;

Зенитками к небу припала столица.

Собрала все чувства, от гнева до боли,

В одну человечью громадную волю.

 

И всё, что привыкло смеяться и петься,

Собралось в единое грозное сердце.

Такой сохранится в легендах народа

Москва в октябре сорок первого года.

Е. Шевелёва

 

Родина

Шли женщины, и на плечах — лопаты:

окопы рыть под городом Москвой.

Страна смотрела на меня с плаката,

седая, с непокрытой головой.

 

Она звала меня глазами строгими,

сжав крепко губы, чтоб не закричать.

И мне казалось, что похожа Родина

на тетю Дашу из квартиры пять.

 

На тетю Дашу, рядом с нами жившую,

двух сыновей на запад проводившую,

да, на нее, вдову красноармейскую,

усталую, упрямую и резкую.

 

А я хотел участвовать в десантах,

кричать в эфир: «Тюльпан! Я Резеда!..»

Мне шел тогда едва второй десяток,

меня на фронт не брали поезда.

 

И я смотрел с серьезностью недетской

в ее лицо с морщинками у губ

и лишь на двойки отвечал немецкий,

чтоб выразить презрение к врагу.

 

Она звала меня глазами строгими,

сжав губы крепко, чтобы не кричать.

И мне казалось, что похожа Родина

на тетю Дашу из квартиры пять.

Е. Храмов

 

Октябрь 1941 года

Оправлен город в золото и медь.

С утра дымки над крышами толпятся.

Беспечный день. Как может он смеяться,

как смеет в листьях пурпуром гореть?

 

Как солнце в небе не потупит взгляда,

когда такое горе у дверей,

когда ни света, ни тепла не надо,

когда к Москве подходит канонада,

тяжёлый гром немецких батарей?

 

Мне кажется, он медленно сочится

в безветрие чужого городка.

Но полдень тих, щебечет мирно птица,

висит листва, беззвучна и ярка.

 

Что делать мне? Я только помнить вправе.

Я только, жить тобой не перестав,

весь день блуждаю на границе яви,

от Кудрина до городских застав.

 

Мне, может быть, сюда вернуться надо б,

здесь тоже путь по-воински суров,

а я всё там — между рогатых надолб

и выкопанных москвичами рвов.

 

А день идёт ... И стоголосым звоном

звонит в ушах бессонница. И ночь

опять приходит новым эшелоном,

на прошлую похожая точь-в-точь.

 

Опять идут измученные люди,

опять носилки, костыли, бинты,

страданье, кровь, простреленные груди

и хриплый бред палатной темноты.

 

Раздача чая, и разборка почты,

и настигающий врасплох рассвет,

и теплота на сердце от того, что

тот, новый, спит, укрыт и обогрет.

 

Теперь бы лечь. На полчаса забыться.

Совсем светло. Усталость валит с ног.

А как мне спать? Мне надо торопиться,

опять идти какой-то из дорог.

 

Куда идти? Зачем идти? Кто помнит?

Опять бульвары и ночной Арбат,

метро и стены незнакомых комнат,

в глазах огни какие-то рябят ...

 

Нет, я не сплю. Сменяются в дежурке.

Здесь госпиталь военный. Но, постой,

зачем в цветок набросаны окурки?

Там их нельзя бросать, на мостовой.

 

Над площадью, умытой и студёной,

там жёлтая высокая заря ...

Опять идут военные колонны,

как в тот последний праздник Октября.

 

Кричат «ура»...И я с трибуной рядом.

И вот, в последнем озаренье дня,

он снова добрым утомлённым взглядом

в упор с улыбкой смотрит на меня.

 

С Москвы-реки позёмка ледяная

летит, шелка над строем теребя,

и я смеюсь от радости: «Родная

Москва моя! Он не отдаст тебя!»

 

Кричат «ура». В ушах звенит от крика.

Я ухожу, но я вернусь опять.

Как мне спокойно. Как тепло и тихо.

Как мне смертельно захотелось спать.

 

А утром сводка: в первый раз — другая.

В. Тушнова

 

Октябрь сорок первого года...

Александру Межирову

 

Октябрь сорок первого года.

Патруль по Арбату идёт.

И нет на вокзалы прохода.

И немец стоит у ворот.

 

За два перехода до Химок,

сглотнув торжествующий вопль,

фон Бок, словно делая снимок,

навёл на столицу бинокль.

 

А что же столица? Столица

глядит тяжело и темно,

как будто всех жителей лица

столица сплотила в одно.

 

Бредут от застав погорельцы,

в метро голосят малыши,

и вбиты железные рельсы

крест-накрест во все рубежи.

 

Нестройно поёт ополченье,

соседи дежурят в черёд,

и странное в небе свеченье

заснуть никому не даёт.

 

...Но, смену всемирных коллизий

приблизив незримой рукой,

пехота сибирских дивизий

грядёт, как судьба, по Тверской.

 

Но знает у ржевского леса

стоящая насмерть родня,

что в доме напротив МОГЭСа

к весне ожидают меня.

 

Меня прикрывает столица,

меня накрывает беда.

И срок мой приходит — родиться

теперь — иль уже никогда.

 

Бьют пушки, колеблются своды —

и время являться на свет!

Октябрь сорок первого года.

Назад отступления нет.

И. Волгин

 

16 октября

Календари не отмечали

Шестнадцатое октября,

Но москвичам в тот день — едва ли

Им было до календаря.

 

Все переоценилось строго,

Закон звериный был как нож.

Искали хлеба на дорогу,

А книги ставили ни в грош.

 

Хотелось жить, хотелось плакать,

Хотелось выиграть войну.

И забывали Пастернака,

Как забывают тишину.

 

Стараясь выбраться из тины,

Шли в полированной красе

Осатаневшие машины

По всем незападным шоссе.

 

Казалось, что лавина злая

Сметет Москву и мир затем.

И заграница, замирая,

Молилась на Московский Кремль.

 

Там, но открытый всем, однако,

Встал воплотивший трезвый век

Суровый жесткий человек,

Не понимавший Пастернака.

Н. Коржавин

 

16 октября 1941 года

Калугу и Боровск уже взяли фрицы,

Вышли на подступы, на рубежи.

Что будет с тобой, дорогая столица,

Скажи?

 

Решили вчера, что Генштаб и заводы

Эвакуируют все за Урал.

А кто бы, что делать простому народу,

Сказал?

 

Пришли мы тогда на завод. Оказалось,

Смылся начальник позорно вчера.

А нам что, пешком до Ташкента осталось

С утра?

 

А дома сестренка, братишка и мама,

И в ополченье ушел наш отец.

Ужели Москве-то и правда ну прямо

Конец?

 

Бомбили нещадно. Я чувствовал кожей

Аэростатов холодную тень.

Мне было пятнадцать. Я видел, я прожил

Тот день.

 

Закрыли метро и троллейбусы встали,

Путь по столице сегодня не прост.

ГЭС в Замоскворечье минировать стали

И мост.

 

Все важные шишки с семьей, на машинах

Город покинули в первом ряду.

А люди растаскивали в магазинах

Еду.

 

Трудяги столпились у военкомата.

«Мы бы с фашистом пошли воевать.

Раздайте оружье!» А далее матом,

Про мать.

 

По радио сводка: «Немецкие танки

Нашу защиту прорвали, смели»...

Тогда горожане пешком по Рязанке

Пошли.

 

Бомбежки, налеты, тревога на лицах.

«В Горький добраться бы. Все на восток!»

И беженцев горький бредет из столицы

Поток...

 

Но шли им навстречу на запад солдаты

Тем, не подорванным все же мостом.

Они, что легендами станут когда-то

Потом.

 

Они — те, кто подвигом ратным и кровью,

Богатыри наших русских былин,

С боями пройдут от полей Подмосковья

В Берлин.

 

Ни сила, ни хитрость врагу не поможет,

Знайте и помните эти слова:

Не нашей, не русской быть просто не может

Москва.

А. Белов

 

Московская картинка

На город, зловеще окрашенный заревом,

Срывается ярость грохочущих глыб.

А небо над ним как гигантский аквариум,

Где плавают стаи диковинных рыб.

 

Сирена, несчастий и бедствий пророчица,

Рычаньем к земле прибивает траву.

И бедному разуму верить не хочется,

Что это Москва не во сне — наяву.

А. Сурков

 

Следы войны

Следы войны неизгладимы!..

Пускай окончится она,

Нам не пройти спокойно мимо

Незатемненного окна!

 

Юнцы, видавшие не много,

Начнут подтрунивать слегка,

Когда нам вспомнится тревога

При звуке мирного гудка.

 

Счастливцы! Кто из них поверит,

Что рев сирен кидает в дрожь,

Что стук захлопнувшейся двери

На выстрел пушечный похож?

 

Вдолби-ка им — как трудно спичка

Порой давалась москвичам

И отчего у нас привычка

Не раздеваться по ночам?

 

Они, минувшего не поняв,

Запишут в скряги старика,

Что со стола ребром ладони

Сметает крошки табака.

Д. Кедрин

 

Баллада о московском затемнении

Грозные ночи Москвы —

Помнится каждая ночка:

Улицы, крыши, мосты —

Черная — ни огонечка.

 

Тьма над столицей видна:

Ни фонаря из-под арки,

Ни делового окна

Или беспечной цигарки.

 

Всюду главенствует мрак,

Ибо имеется мненье,

Что нарушает лишь враг

Строгий закон затемненья.

 

Вспышкой машины чужой,

Рухнувшей в страшном увечье,

Вставшим за каждой душой

Заревом Замоскворечья.

 

Все получили сполна

Люди московского тыла.

А постепенно война

Дальше на запад катила.

 

Осточертело давно

Жить в затемнении лютом.

Но озарялось оно

Каждым бесстрашным салютом.

К. Ваншенкин

 

Столица

Здесь каждый дом стоит, как дот,

И тянутся во мгле

Зенитки с крыши в небосвод,

Как шпили на Кремле.

 

Как знак, что в этот час родней

С Кремлем моя Земля,

И даже кажутся тесней

Дома вокруг Кремля.

 

На окнах белые кресты

Мелькают второпях,

Такой же крест поставишь ты,

Москва, на всех врагах.

 

А мимо — площади, мосты,

Патрульный на коне...

Оскалясь надолбами, ты

Еще роднее мне.

 

И каждый взрыв или пожар

В любом твоем дому

Я ощущаю как удар

По сердцу моему.

 

Но мы залечим каждый дом,

И в окнах будет свет,

Дворец Советов возведем

Как памятник побед.

 

И чертят небо над Москвой

Прожекторов лучи.

И от застав шагают в бой

Родные москвичи...

М. Кульчицкий

 

Я этот полк в атаку поведу

Уже послы живут в тылу глубоком,

Уже в Москве наркомов не видать,

И панцирные армии фон Бока

На Химки продолжают наступать.

 

Решают в штабе Западного фронта —

Поставить штаб восточнее Москвы,

И солнце раной русского народа

Горит среди осенней синевы...

 

Уже в Москве ответственные лица

Не понимают только одного:

Когда же Сам уедет из столицы —

Но как спросить об этом Самого?

 

Да, как спросить? Вопрос предельно важен,

Такой, что не отложишь на потом:

— Когда отправить полк охраны Вашей

На Куйбышев? Состав уже готов.

 

Дрожали стёкла в грохоте воздушном,

Сверкало в Александровском саду...

Сказал спокойно: — Если будет нужно,

Я этот полк в атаку поведу.

Ф. Чуев

 

Баллада о Москве

А может быть, не в деревушке,

Где взад-вперед прошла война, —

В пути, в какой-нибудь теплушке,

Как песня, родилась она.

 

А может быть, в лесу, в землянке,

У камелька из трех камней,

Развесив заполночь портянки,

Бойцы прислушивались к ней.

 

А может быть, проделав ныне

Тысячеверстный путь молвы,

Она сюда, в края степные,

Пришла из-под самой Москвы...

 

А может быть, каким-то чудом

Сквозь фронт по снежной целине

Пришла, как весточка, оттуда,

Где ждут и видят нас во сне.

 

Не уследить — легка, что ветер,

И не с газетного листа

Пошла — и стала быть на свете, —

Из уст в уста, из уст в уста...

 

Идет, как эхо, перекатом,

По селам, из жилья в жилье.

От деда, старого солдата,

Я записал на днях ее...

 

То был такой великий бой,

Что нет к нему присловья.

Стоял противник под Москвой,

Горело Подмосковье.

Он — вот он враг. За ним давно

Калуга, Клин, Бородино

И волжское верховье...

 

А шел он в битву не один,

Валил несметной лавой.

Тут был венгерец, финн, румын

И прочие державы.

Его мороз наш торопил,

Уже в ладоши немец бил

У городской заставы.

 

Уже вблизи его войска

Гремят броней стальною,

Уже видна ему Москва

С Кремлевской стеною.

И воют бомбы не впервой

Над славным городом Москвой

И над Москвой-рекою.

 

Уже слова: «Моя Москва»

По-русски враг заучивал.

Нет, ты возьми ее сперва,

Потом усы покручивай.

Доныне с гордой головой

Москва над той рекой-Москвой

Стоит, гудит, могучая!

 

Вот наши — греть его огнем

Со всех своих позиций,

За каждым камнем, каждым пнем

Покуда дышишь, биться.

И смерть встречать лицом к лицу,

Как долг и честь велят бойцу,

И не сдавать столицы.

 

Да, то была сама Москва,

Круты ее пороги.

И вражьи танки, как дрова,

Пылали на дороге.

Но немец брал за пядью пядь,

И вот уж дальше отступать

Нельзя. И нет подмоги.

 

Все ближе, ближе рвется враг,

Все злей, — и наши просят:

— Товарищ Сталин, так и так,

Нельзя ли сип подбросить?

Еще стоим боец в бойца,

Но без подмоги до конца

Не устоим, — покосят...

 

И Сталин тотчас шлет ответ

По фронту телеграммой:

— Покамест-что подмоги нет, —

И говорит им прямо:

— Москва надеется на вас!

Стоять, ребята, мой приказ,

Хотя б до смерти самой...

 

Стоять? Стоять! Про все забудь, —

Сказали наши витязи.

Стоят, встречают грудь на грудь

Немецкие дивизии.

А немец прет, мороз дерет,

Ему б к зиме кончать поход,

Подзапастись провизией.

 

Ему б дорваться до тепла,

Передохнуть с неделю.

Отмыться в бане добела

Да вошь унять на теле.

Попить, поесть, пограбить всласть,

Свою в Москве поставить впасть, —

А что ж! И в самом деле!

 

А бой идет. Мильоном ног

Натоптан снег кровавый.

И битым немцем вдоль дорог

Завалены канавы.

А сила вражья велика.

Он гонит новые войска,

Возносит нашу славу.

 

Но слава эта дорога

И нам. И нашей кровью

Обильно политы снега

И земли Подмосковья.

У стен Москвы по суткам в ряд

Ее защитники лежат

С гранатой в изголовье.

 

И вот до них доходит весть,

Вождя родное слово:

— Подмога есть, полков не счесть,

И к бою все готовы,

Но не настал их день и час.

Держать, ребята, — был приказ,

И был приказ суровый.

 

И было в тысячах сердец:

— Держать ценой любою.

И трижды раненый боец

Не покидает боя.

И под огнем другой ползет,

Чтоб грудью вражий пулемет

Закрыть — самим собою.

 

Гудит под танками земля,

Горят зарницы вспышек...

Но свой приказ в стенах Кремля

Уже победа пишет.

Там Сталин заполночь не спит,

И, как перо его скрипит,

Того никто не слышит.

 

На Спасской башне время бьет,

Столица в снежной пене.

Метель вчерашняя метет,

Но ветер — к перемене.

Метет над городом метель.

Вот Сталин встал, надел шинель

И тихо вышел в сени.

 

Проходит Сталин вдоль стены

Дорожкою особой,

Где елочки, занесены,

Стоят рядком в сугробах.

И, снег стряхнув, проходит вниз,

И там три лампочки зажглись

У ленинского гроба.

 

И с непокрытой головой

Он сходит по ступеням...

Метель редеет над Москвой,

И город в ровных тенях

Лежит в ночи, как бы пустой...

Мороз крепчает молодой,

Крепчает — к перемене.

 

Звезда кремлевская горит

И в небе звезды в сборе.

Полмира спит, а фронт гремит

От моря и до моря...

А сколько крови, сколько слез

Один тот немец в мир принес,

А сколько мук и горя...

 

У мавзолея часовой

Пост уступает смене.

И с непокрытой головой

Обратно по ступеням

Поднялся Сталин. Над Москвой

Рассвет забрезжил боевой

К великой перемене.

 

Настал тот день, настал тот час

Отрадный, небывалый,

Как отдал Сталин тот приказ

Бойцам и генералам,

И на позиции врага

В атаку двинулись войска,

И было их немало...

 

И видит враг: Москва идет

Всем фронтом в наступление:

«Вперед за Родину! Вперед

За Сталина, за Ленина!» —

А сам-то враг давно не тот:

И пушек тех не прежний счет,

И танков умаление...

 

И услыхал весь мир слова

Великие, простые:

Врага отбросила Москва,

И спасена Россия!

А враг ее и всех людей

Не перед кем, а перед ней

Подался вспять впервые.

 

Забыл, как звать: «Моя Москва»,

Забыл, как петь: «Москва моя»...

Нет, ты возьми ее сперва,

Москву-то, — вещь упрямая.

С непобедимой головой

Москва над той рекой-Москвой

Стоит, гудит. Та самая!

А. Твардовский

 

Спасение Москвы

(Тихвинская икона Божьей Матери)

 

Вопрос: быть иль не быть стране?

Ждать помощи? — но где? откуда?

Фронт сорок первого — в огне.

Но близко — зимняя остуда.

 

Подмога вражеской броне —

Ад, вырвавшийся из-под спуда…

На что же уповать, как не

На Русь спасающее Чудо.

 

Икона древняя, она

По воздуху обнесена

Была вкруг замершего града.

 

След, где Владычицы нога

Прошла, — для лютого врага

Стал смертоносною преградой.

Н. Коновской

 

На двадцать третьем километре

На двадцать третьем километре

По Ленинградскому шоссе,

Где только вехи, только ветры

И нависающие ветви —

То в снежной пене, то в росе,

Стоят открыто перед всеми

У беспощадной той межи

Противотанковой системы

Окаменевшие ежи.

 

Они совсем недавно встали,

Направив брусья в облака,

Не на земле — на пьедестале,

И не на день, а на века.

Они стоят, как перед немцем,

Как перед танком в том году,

Стоят с моим притихшим сердцем

В одном строю, в одном ряду.

 

Здесь некий младший лейтенант,

Зарывший в землю свой талант,

Лежал в окопе перед боем,

Перед минированным полем.

А позади была столица,

А позади была Москва,

И он Москве шептал слова:

— Врагу никогда не добиться,

Чтоб склонилась твоя голова!..

 

И он не знал, что станут песней,

Что станут клятвой те слова

И что назначит встречу здесь с ней,

С той самой песнею, Москва.

И на граните, на граните

Прочтёт он эти две строки

Его души, его руки, —

Вы только правильно поймите!

 

Его пронзят былые ветры,

Он тронет веточки в росе —

На двадцать третьем километре

По Ленинградскому шоссе...

М. Лисянский

 

Осенью 1941 года командир саперного взвода младший лейтенант Марк Лисянский сражался с врагом на подступах к Москве. Сейчас слова из его стихотворения высечены на стене монумента «Противотанковые ежи», стоящем на 23-м километре Ленинградского шоссе.

 

Неизвестный солдат

Здесь погиб Неизвестный солдат.

На холме под зелёной травою

Откопали останки ребят,

Что Москву прикрывали собою.

 

Их орудия били в упор,

Подбивая немецкие танки.

Превращали машины в костёр

Возле Крюкова и полустанков.

 

Поднимались смертям всем назло,

В штыковые ходили атаки

За высотку, деревню, село

Москвичи, украинцы, казахи...

 

Отступил прочь напуганный враг,

Был разбит перед самой Москвою.

Как заря, запылал алый флаг

Над Рейхстагом победной весною.

 

Встал на месте боёв город наш —

Монумент неизвестным солдатам.

И славянки прощания марш —

Это память погибшим ребятам.

В. Лактионов

 

Крюково

Я иду по сугробам с сыном,

Птицы — искрами по кустам.

Подо мною — фугаски, мины,

Подо мной — на три метра сталь,

Подо мною в сожжённом доте

Каска, маузерный патрон,

Развороченного пулемёта

Взрывом вывернутое нутро.

 

По траншеям горит рябина,

И — ни звёздочки, ни креста —

Под моими ногами стынут

Те, кому никогда не встать.

Кто засыпан, а кто застрелен —

Сразу навзничь, и руки врозь,

В раскалённом окопе время

Тоже комьями запеклось.

 

И в безжалостной этой ночи —

Меж корней не видать ни зги —

Вдруг им снится, что бой не кончен,

Что стоят под Москвой враги?

Вдруг, застывшие в дне минувшем —

Ни проснуться, ни умереть —

Всё бегут под огнём, пригнувшись,

И грохочет над ними смерть?

 

Снега выпавшего седины

На щетине сухой травы.

Как сказать им, что победили?

Как сказать им — они мертвы?

Что опять над землёй позёмка

Заметает листву и грязь.

Я над ними несу ребёнка,

В полный рост идти не боясь.

М. Фролова

 

Крюково (сейчас в черте московского округа Зеленоград) — деревня на рубеже обороны Москвы, где осенью 1941 года шли ожесточенные бои. Деревню захватывали то немцы, то русские восемь раз. 7 декабря 1941 года Крюково было освобождено. Сейчас на месте сражений установлен Мемориальный комплекс «Штыки». Именно из братской могилы у «Штыков» был взят прах Неизвестного солдата, который перезахоронен около Кремля в Александровском саду.

 

Безыменное поле

Опять мы отходим, товарищ,

Опять проиграли мы бой,

Кровавое солнце позора

Заходит у нас за спиной.

 

Мы мертвым глаза не закрыли,

Придется нам вдовам сказать,

Что мы не успели, забыли

Последнюю почесть отдать.

 

Не в честных солдатских могилах —

Лежат они прямо в пыли.

Но, мертвых отдав поруганью,

Зато мы — живыми пришли!

 

Не правда ль, мы так и расскажем

Их вдовам и их матерям:

Мы бросили их на дороге,

Зарыть было некогда нам.

 

Ты, кажется, слушать не можешь?

Ты руку занес надо мной...

За слов моих страшную горечь

Прости мне, товарищ родной,

 

Прости мне мои оскорбленья,

Я с горя тебе их сказал,

Я знаю, ты рядом со мною

Сто раз свою грудь подставлял.

 

Я знаю, ты пуль не боялся,

И жизнь, что дала тебе мать,

Берег ты с мужскою надеждой

Ее подороже продать.

 

Ты, верно, в сорочке родился,

Что все еще жив до сих пор,

И смерть тебе меньшею мукой

Казалась, чем этот позор.

 

Ты можешь ответить, что мертвых

Завидуешь сам ты судьбе,

Что мертвые сраму не имут, —

Нет, имут, скажу я тебе.

 

Нет, имут. Глухими ночами,

Когда мы отходим назад,

Восставши из праха, за нами

Покойники наши следят.

 

Солдаты далеких походов,

Умершие грудью вперед,

Со срамом и яростью слышат

Полночные скрипы подвод.

 

И, вынести срама не в силах,

Мне чудится в страшной ночи —

Встают мертвецы всей России,

Поют мертвецам трубачи.

 

Беззвучно играют их трубы,

Незримы от ног их следы,

Словами беззвучной команды

Их ротные строят в ряды.

 

Они не хотят оставаться

В забытых могилах своих,

Чтоб вражеских пушек колеса

К востоку ползли через них.

 

В бело-зеленых мундирах,

Павшие при Петре,

Мертвые преображенцы

Строятся молча в каре.

 

Плачут седые капралы,

Протяжно играет рожок,

Впервые с Полтавского боя

Уходят они на восток.

 

Из-под твердынь Измаила,

Не знавший досель ретирад,

Понуро уходит последний

Суворовский мертвый солдат.

 

Гремят барабаны в Карпатах,

И трубы над Бугом поют,

Сибирские мертвые роты

У стен Перемышля встают.

 

И на истлевших постромках

Вспять через Неман и Прут

Артиллерийские кони

Разбитые пушки везут.

 

Ты слышишь, товарищ, ты слышишь,

Как мертвые следом идут,

Ты слышишь: не только потомки,

Нас предки за это клянут.

 

Клянемся ж с тобою, товарищ,

Что больше ни шагу назад!

Чтоб больше не шли вслед за нами

Безмолвные тени солдат.

 

Чтоб там, где мы стали сегодня, —

Пригорки да мелкий лесок,

Куриный ручей в пол-аршина,

Прибрежный отлогий песок, —

 

Чтоб этот досель неизвестный

Кусок нас родившей земли

Стал местом последним, докуда

Последние немцы дошли.

 

Пусть то безыменное поле,

Где нынче пришлось нам стоять,

Вдруг станет той самой твердыней,

Которую немцам не взять.

 

Ведь только в Можайском уезде

Слыхали названье села,

Которое позже Россия

Бородином назвала.

К. Симонов

 

Поле знаменитого Бородинского сражения Отечественной войны 1812 года находится в Можайском районе Подмосковья, в 124 км от Москвы. В 1941 году полоса обороны на подступах к Москве снова прошла через Бородино. Бои на Бородинском поле проходили с 12 по 18 октября 1941 года, потом русские солдаты отступили. Но важно то, что в самый сложный период обороны Москвы они смогли задержать на своем участке фронта немецких захватчиков на 6 дней. Упорные оборонительные бои советских войск на Можайской линии обороны выиграли время, чтобы Командование успело сосредоточить резервные силы для контрнаступления под Москвой.

 

Особое задание

От планов разболелась голова.

Хотя б один не выполни попробуй!

Особое задание — Москва!

Особое решается особо.

 

А как решить, когда резервов нет,

Когда одни Подольские курсанты?..

Проходит ночь, и над Москвой чуть свет

Провозглашают новый день куранты.

 

И Жуков карту расправляет вновь,

Сжимает карандаш в руках до дрожи…

И будет кровь, такая будет кровь,

Что враг по ней к Москве пройти не сможет.

М. Силкин

 

Волоколамское шоссе, 25 ноября 1941 года

Под прохудившейся крышей

Дремлет усталый комбат.

Звуки военные слышит:

Артиллеристы гремят...

 

Крепкие встали морозы

Здесь, в подмосковном краю.

Замысловатая поза —

Ноги поджал под скамью.

 

Выстрел и выброс снаряда.

Вздрогнет, толчок ощутив.

Музыки лучше не надо.

Следом доносится взрыв.

 

Вздрогнет от взрыва избушка.

Станет душе веселей.

Справа ударила пушка.

После ударит левей.

 

Мыслью утешен счастливой —

Выдохся враг. Не пройдет.

Слышно далекие взрывы,

Воющей мины пролет.

Н. Полянский

 

* * *

Бои за Москву — исторический миг!

Свежо поражений младенчество,

Отважный Будённый смутился и стих:

— Нам выдали старые шашки,

на них —

«За веру, царя и отечество!»

Он встретил прямой, чуть насмешливый взгляд,

С вершины стремительно падающий:

— А рубят те шашки немецких солдат?

— Ещё бы, товарищ командующий!

Так снова прославленный русский клинок

Был призван спасать человечество,

И Сталин воскликнул:

— Так дай же им Бог!

За веру, царя и отечество!

Н. Семёнова

 

Москва 1941 года

1

Москва моя, на каждом слове

Твоих приказов боевых —

Запекшиеся капли крови

Солдат погибших и живых.

 

Деревья на ветру продрогли,

Сугробы оспенно черны.

И в цейсовские бинокли

Шпили кремлевские видны.

 

Подавшись в Куйбышев, посольства

Нам соболезнуют уже

И удивляются геройству

На подмосковном рубеже.

 

И, как выносливые боги,

Мы прячем слабости свои.

Всю ночь воздушные тревоги,

С утра — наземные бои.

 

И на асфальт Москвы шершавый,

Минуя степи и леса,

Бросают красные составы

Дивизии и корпуса.

 

И от восточного квартала

Они Москвой проходят все

К охрипшим западным вокзалам

И юго-западным шоссе.

 

А из Берлина передали

По фронту радиомолвы,

Что отчеканены медали

За штурм и взятие Москвы.

 

2

Стрижиный взлет ракет сигнальных

И вой сирен — недобрый знак.

На сутки десять генеральных

И пять психических атак.

 

Но, остановленные нами

На поле боя и судьбы,

Перед окопами и рвами

Встают их танки на дыбы.

 

Фон Бок* сбивается со счета,

В какой уже не помнит раз,

Полмира взявшая пехота

Не может выполнить приказ.

 

Ее поземкою заносит,

В глазах оледенел закат,

Но живы всюду двадцать восемь

Бессмертью вверенных солдат.

 

И генерал-майор Панфилов

Ложится сам за пулемет.

И в штабе писарю чернила

Уже легенда подает.

 

*Федор фон Бок — немецкий генерал-фельдмаршал, командовал наступлением на Москву осенью 1941 года.

Я. Козловский

 

Москва в ноябре 1941 года

Ни вечера, ни полдня, ни рассвета,

Лишь горький дым летит в лицо живых,

В багровых тучах, в заревах планета,

Как труп героя в ранах ножевых.

 

И скаля на восход тупые морды,

Тяжелыми суставами хрустя,

Все дальше, дальше панцирные орды

Ползут по человеческим костям.

 

А впереди — Москва, под гром орудий

Над ней не меркнет ясный небосклон,

Там воля человечества, там люди

Чудовищам поставили заслон.

 

Там всепланетной ненависти кара

В один гремучий узел собрала

Всю мощь свою для страшного удара,

Весь гнев наш, раскаленный добела!

 

Лежат внастил немецких полчищ трупы,

По ним идут полки еще живых,

Каленой сталью Тиссена и Круппа

В чужую землю вдавливая их.

 

Лишь ненависть, разбой, а не отвага

Ведет их в бой, в стремленье этом злом,

В громоздких гусеничных саркофагах,

Ползущих сквозь погибель напролом.

 

Все лезут, погибая и калечась,

Обугливаясь заживо в броне!..

Так на костер ползет ночная нечисть,

Шипя и корчась бешено в огне.

 

Но трупной кровью не залить пожара, —

На их пути грозой встает Москва,

И выше дымных туч земного шара

Ее — в венках из молний — голова!

 

Она одна — и мать, и громовержец,

И беспощадной яростью атак

Ей присягает патриот-норвежец,

Ограбленной Голландии рыбак.

 

В труде и ратоборстве неизменна,

Разя чудовищ у своих дверей,

В боях прикрыта — и благословенна

Слезами наших жен и матерей,

 

Москва, Москва, ты стала нашим сердцем,

Ты всем видна, как солнце, издали,

И нет конца твоим единоверцам

Во всех краях пылающей земли!

П. Шубин

 

Осенью 1941 года Волоколамское шоссе стало одним из самых горячих направлений Битвы за Москву. А в наши дни остается местом Памяти и Славы. Здесь, недалеко от Волоколамска, у разъезда Дубосеково, 16 ноября встали на пути вражеских танков легендарные «панфиловцы». Здесь, у городов Снегири и Дедовск, всего в 30 километрах от границ Москвы и в 42 километрах от Кремля, Советская армия и ополченцы остановили наступление на столицу ранее не знавших поражения немецких войск и погнали их вспять.

 

Волоколамское шоссе

Москва. Ноябрь. А между сосен

Во всей стремительной красе

Летит в дымящуюся осень

Волоколамское шоссе.

 

Замерзнуть не успела Руза,

Как двинулись на смертный бой

Грузовики с гремучим грузом

И танки тесною толпой.

 

На миг мелькнув папахой сивой

И сединою на виске,

Иван Васильевич Панфилов

Промчался на броневике.

 

Шли добровольцы Подмосковья,

Шли горняки и слесаря

Туда, где порохом и кровью

Обозначала путь заря.

 

Шоссе хранило след летучий,

Вело в бессмертие оно.

И бомбы падали сквозь тучи,

Не попадая в полотно.

 

Шоссе, трубя победным рогом,

Спешило обгонять молву

И не хотело стать дорогой

В заиндевевшую Москву.

 

Натянутое до предела,

Во всей стремительной красе

На запад

от Москвы

летело

Волоколамское шоссе.

М. Лисянский

 

Волоколамское шоссе

Водитель, здесь притормози.

Побереги пока бензин.

Минуту помолчим-ка все:

Волоколамское шоссе.

 

Всегда ноябрь дежурит здесь.

Устал и зол угрюмый лес.

Кюветы в глине и снегу.

Чужих моторов хмурый гул.

 

...Здесь замедляют шаг всегда

Все проходящие года.

Здесь дремлют в памяти живых

Противотанковые рвы;

 

Здесь про запас хранит земля

Ежи и минные поля;

И вызывающе глубок

Никем не занятый окоп;

 

И запасные диски ждут,

Когда бойцы сюда придут;

И выложен последний ряд

Противотанковых гранат.

 

Они положены для нас,

И здесь нам встать в тревожный час,

В окопе этом, в полосе

Волоколамского шоссе.

 

...Прикинем, где кому стоять,

В какие секторы стрелять.

Минуту помолчим-ка все:

Волоколамское шоссе...

(из книги «Эта долгая война»)

А. Волог

 

Гвардии рядовой

Где-то в стороне от улиц гулких

Вы могли бы отыскать с трудом

В полудеревенском переулке

Неприметный двухэтажный дом.

 

Голуби обрушились с карниза

И… закувыркались в синеве.

Вот они над крышей —

Белый, сизый…

Я родился в городе Москве.

 

Если мне в прошедшее вглядеться,

Я, конечно, не припомню в детстве

Той поры, когда впервые к маме

Я тянулся сонными руками.

 

Но я помню ярко, очень ярко

Мальчика, бегущего вдоль парка.

Он летит стрелой. И вдруг — несчастье:

Хлоп! И растянулся на траве

Мальчик быстроглазый и вихрастый…

 

Я родился в городе Москве.

 

У меня ещё другая трудность:

Я забыл, где начиналась юность.

Может, там, где мальчик ночью бредит

Тем, что он в Испанию поедет.

 

Он поёт светловскую «Гренаду»

И винтовка в маленькой руке.

Он — на осаждённых баррикадах

В Университетском городке.

 

Кажется ему: перед рассветом

Вспыхивает красная ракета.

Это

По условленному знаку

Юность поднимается в атаку!

 

Он бежит вперёд.

И вдруг

Устало

Повалился в заросли травы…

Солнце над пожарищами встало,

Озарило надолбы и рвы.

 

Кулаки сжимаются в обиде.

Алый бинт горит на голове…

 

Только это было

Не в Мадриде…

 

1.

Это было

В городе Москве.

 

…Наверно, не скоро ещё рассвет.

Которую ночь подряд

Звёзд нет,

Луны нет

И фонари не горят.

 

Даже вечерние тени и те

Прячутся в темноте.

А если в городе нет теней,

Город ещё темней.

 

Он притаился, затих до утра,

Терпелив и упрям.

И только гуляют всю ночь ветра

По улицам и площадям.

 

Смёрзлась земля, затвердела земля.

Ноги скользят по льду.

Озябли ноябрьские тополя

В городском саду.

 

А сегодня день торжества.

Где ж оно, торжество?..

Что с тобою, моя Москва?

Город мой, отчего?..

 

Я бродил вдоль московских улиц.

Я пришёл на Тверской бульвар.

Тополя до земли согнулись.

Снег ложился на тротуар.

 

Снег летел…

И, ветрам открытый,

Над столицей прифронтовой

Человек стоял с непокрытой,

Чуть опущенной головой.

 

Снег летел…

И, совсем не тая,

Набивался за воротник.

Но я знаю, о чём мечтая,

Человек головой поник…

 

Ветер гладил литые кудри,

Налетал и кружил, хлеща.

И набилась снежная пудра

В складки бронзового плаща.

 

Утро смутные тени связало,

Просветлели края облаков…

Идут

К Белорусскому вокзалу

Батальоны маршевиков.

 

Всходит солнце. Морозен воздух.

До чего же шаги легки!

И сверкают на шапках звёзды,

И покачиваются штыки.

 

Оборачивается прохожий.

Останавливается трамвай.

— Шире шаг!

— Подравняться!

— А что же

Молча топаете?

Запевай!

 

«Вставай страна огромная,

Вставай на смертный бой.

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой.

 

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна-а-а…»

 

А над Москвой — день небывалый,

Светом пронизанный, голубой…

Идут

К Белорусскому вокзалу

От Мавзолея — с парада — в бой!

 

2.

Перед Отчизной наша жизнь чиста:

Войну не просидели мы в подвале.

Мы только год

Носили паспорта

И сами военкому отдавали!

 

3.

Пулемёт давно на волокуше.

Вместе с ним — дорога за снега.

Я сегодня снова буду слушать,

Как скулит декабрьская пурга,

Как сугробы в злобе наметает.

Здесь никто не скажет: «Погоди!»

Вот выходит и приказ читает

Строгий батальонный командир.

 

… Не знаю, сколько вёрст прошли.

Но ждали все, что отдых скоро.

И вдруг комбату принесли

Плохие новости сапёры:

 

«Слева — минировано,

Справа — минировано».

И время отдыха

Аннулировано.

 

На дорогу упал снаряд,

И залегли взвода.

И раненный в голову солдат,

Шатаясь, встаёт со льда.

 

— А ну выходи! Кому в санбат? —

Спрашивает комбат.

— А ну приказываю — выходи! —

И на меня глядит:

 

— Чего качаешь головой,

Гвардии рядовой?

Раненым с нами не по пути,

Можешь в санбат идти.

Что ж поделаешь,

Не уберёг

Голову свою…

 

Или не хочешь идти, сынок,

И остаешься в строю?

Чего качаешь головой,

Гвардии рядовой?!

 

…Зимний вечер нахлынул,

Смешал и скомкал

Пестроту фронтового дня.

Лишь за дальним бугром,

Будоража потёмки,

Бесновались багровые вихри огня

И тянулись к луне…

 

Наконец, обессилев,

Пламя

по небу заметалось

вкривь и вкось,

Потускнело,

свернулось

и улеглось.

А кругом — Россия…

 

Снова, незадолго до рассвета,

Вспыхивает красная ракета.

Это к доту

Из-за буерака

Рота

Поднимается в атаку.

 

Ты бежишь, припомнив всё сначала,

Мокрый бинт сползает с головы…

Это очень гордо прозвучало:

«Я — защитник города Москвы!»

 

4.

Что в вагоне: пляска это, танцы ли?

Как трясёт!..

И всё-таки, устав,

Близ Москвы, на пригородной станции,

Встал и замер в тупике состав.

 

Знать, не всё ему катить без роздыха…

Кто-то пел.  Гремели котелки.

Снова подышать московским воздухом

Выходили мы, фронтовики!

 

Утро было бодрое, апрельское.

Солнце плыло, искрилось, цвело.

И земля, исхлёстанная рельсами,

Впитывала, жадная, тепло.

 

Под ногами мокрый шлак похрустывал.

Бугорки лохматились травой.

Я впервые остро так почувствовал,

Как весной раздольно под Москвой!

 

… К поезду старушка низкорослая

Подошла и встала в стороне.

Присмотрелась.

И…

Навстречу бросилась —

Мне.

 

— Коленька… Сынок… Последний…

Родненький… —

И, ещё чего-то мне шепча,

Всё хотела выпрямиться вроде как,

А была мне только до плеча.

 

И, шинель поглаживая волглую,

Спрашивала (вынь ей да положь):

— Далеко ли едешь и надолго ли?

Как же так, ботинки без калош?..

 

5.

Снова время нас зовёт в походы.

Снова юность нас ведёт в бои.

Сколько вы прошли за эти годы,

Светлые товарищи мои!

 

Но когда в стремлении едином,

Через заградительные рвы,

Вместе с вами шёл на штурм Берлина

Быстроглазый мальчик из Москвы,

 

Он, страду солдатскую изведав,

Верил, мог ручаться головой,

Что его судьба, его победа

Начиналась битвой под Москвой!

 

6.

Улеглись февральские метели.

Отдыхает влажная земля.

Замерли торжественные ели

Возле Мавзолея, у Кремля.

 

А вдали на перекрёстке улиц,

Снова солнцем утренним согрет,

Наклоняясь немного и ссутулясь,

Замечтался бронзовый поэт.

 

А совсем вдали от улиц гулких

Вы могли бы отыскать с трудом

В полудеревенском переулке

Неприметный двухэтажный дом.

 

Голуби обрушились с карниза

И… закувыркались в синеве.

Вот они над крышей —

Белый, сизый…

Я родился в городе Москве.

Н. Старшинов

 

Отступать некуда...

«Велика Россия, а отступать некуда. Позади — Москва!»

— политрук Василий Клочков.

 

В жизни бывают такие моменты:

хода назад больше нет.

Гордость державы —

в двухстах километрах...

Думать ли нам о цене

нашей Победы, грядущего ради

сколько атак отразим...

Стали сегодня друг другу, как братья,

русский, казах и грузин.

 

Биться — за город великий и статный,

Родины каждую пядь,

даже когда оголтелые танки

будут на нас наступать...

 

После парада свернувшие флаги,

русские насмерть стоят.

Руку стальную простёр для расплаты

красный горячий ноябрь.

Чудо-столице осталось молиться,

веря в счастливые сны.

Мы остановим прорвавшихся фрицев

жертвами духу Войны.

 

Ей подавиться бы каждым солдатом,

ставшим землёй и травой.

Реквием ветер споёт виновато

тем, кто погиб под Москвой.

 

Небо пропорото дымом пожарищ.

Плавится снег наяву.

Помни, далёкий потомок-товарищ,

всех заслонивших Москву...

М. Юрченко-Виноградова

 

Битва за Москву

Метель мела позёмкой ледяною,

И стойкость духа проверял мороз,

Судьба страны решалась под Москвою,

«Быть иль не быть?» — стоял тогда вопрос.

 

Ложился на штыки морозный иней,

И леденящий ветер дул в лицо,

Была сама погода за Россию,

За мужество народа и бойцов.

 

Не выдержали, отступили немцы,

Развеян миф был у Москвы-реки,

Столицу отстояли ополченцы,

Курсанты и сибирские полки.

 

Не меркнет подвиг русского народа,

Отечества достойные сыны,

Панфилов и Клочков, Белобородов,

Героев поименно знаем мы.

 

Здесь маршал Жуков, Рокоссовский, Конев,

Буденный, Голиков и множество других,

Стоящие в незыблемом заслоне

Сто восемьдесят самых дорогих!*

 

Мороз декабрьский память не остудит,

А тех, кто честь в бою не уронил,

Потомок благодарный не забудет,

Тех, кто собой столицу заслонил!

И. Рябухин

 

*Василий Клочков — политрук панфиловцев, сражавшихся против немецких танков у разъезда Дубосеково. Все знают его слова «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!»

Георгий Жуков, Константин Рокоссовский, Иван Конев, Афанасий Белобородов, Филипп Голиков, Семён Будённый, Иван Панфилов — легендарные генералы и маршалы, чей военный гений помог защитить Москву от немецких захватчиков осенью 1941 года.

Более 180 человек получили за Московскую битву наивысшую воинскую награду СССР — звание Героя Советского Союза.

 

Защитники Москвы

 

* * *

Все с утра идет чредой обычной.

Будничный, осенний день столичный —

Славный день упорного труда.

Шум троллейбусов, звонки трамваев,

Зов гудков доносится с окраин,

Торопливы толпы, как всегда.

 

Но сегодня и прохожим в лица,

И на здания родной столицы

С чувствами особыми гляжу,

А бойцов дарю улыбкой братской:

Я последний раз в одежде штатской

Под военным небом прохожу.

Б. Богатков

 

В ту осень

В ту осень на лугу широком,

Там, где течет река Москва,

Поблекла у дорог до срока

Войной помятая трава.

 

Зерно неубранное мокло,

И все сильней день ото дня

У нас в избе дрожали стекла

От орудийного огня.

 

В разрывах небо под Москвою.

Замаскирован в окнах свет.

Все ближе, ближе грохот боя,

А нам повесток нет и нет.

 

Остановились эшелоны,

В вагонах рвется динамит...

Узнали мы от почтальона,

Что наш военкомат разбит.

 

А нам уже по восемнадцать,

И нас четырнадцать ребят...

Мы уходили призываться

В соседний райвоенкомат.

 

Нам на прощанье рук не жали

Подруги наши в эти дни.

Окопы для солдат копали

У Дубосекова они.

 

И нас отцы не провожали,

А только матери одни.

Ю. Мельников

 

Баллада о зенитчицах

Как разглядеть за днями

след нечёткий?

Хочу приблизить к сердцу

этот след…

На батарее

были сплошь —

девчонки.

А старшей было

восемнадцать лет.

Лихая чёлка

над прищуром хитрым,

бравурное презрение к войне…

В то утро

танки вышли

прямо к Химкам.

Те самые.

С крестами на броне.

И старшая,

действительно старея,

как от кошмара заслонясь рукой,

скомандовала тонко:

— Батарея-а-а!

(Ой мамочка!..

Ой родная!..)

Огонь! —

И —

залп!

И тут они

заголосили,

девчоночки.

Запричитали всласть.

Как будто бы

вся бабья боль

России

в девчонках этих

вдруг отозвалась.

Кружилось небо —

снежное,

рябое.

Был ветер

обжигающе горяч.

Былинный плач

висел над полем боя,

он был слышней разрывов,

этот плач!

Ему —

протяжному —

земля внимала,

остановясь на смертном рубеже.

— Ой, мамочка!..

— Ой, страшно мне!..

— Ой, мама!.. —

И снова:

— Батарея-а-а! —

И уже

пред ними,

посреди земного шара,

левее безымянного бугра

горели

неправдоподобно жарко

четыре чёрных

танковых костра.

Раскатывалось эхо над полями,

бой медленною кровью истекал…

Зенитчицы кричали

и стреляли,

размазывая слёзы по щекам.

И падали.

И поднимались снова.

Впервые защищая наяву

и честь свою

(в буквальном смысле слова!).

И Родину.

И маму.

И Москву.

Весенние пружинящие ветки.

Торжественность

венчального стола.

Неслышанное:

«Ты моя — навеки!..»

Несказанное:

«Я тебя ждала…»

И губы мужа.

И его ладони.

Смешное бормотание

во сне.

И то, чтоб закричать

в родильном

доме:

«Ой, мамочка!

Ой, мама, страшно мне!!»

И ласточку.

И дождик над Арбатом.

И ощущенье

полной тишины…

…Пришло к ним это после.

В сорок пятом.

Конечно, к тем,

кто сам пришёл

с войны.

Р. Рождественский

 

Девушка в шинели

Вспомни ночь, метельную, шальную,

Вспомни домик на краю села.

Как в семью знакомую, родную,

Ты в блиндаж к разведчикам пришла.

 

Ты вошла уверенно и просто

В круг солдатской дружбы фронтовой,

Девушка в шинели не по росту,

Дорогой товарищ боевой.

 

Нас метель несла на крыльях белых

По полям заснеженным вперед, —

Впереди отчаянных и смелых

Ты с гранатой шла на вражий ДОТ.

 

И звенел под липами погоста

Молодой и дерзкий голос твой,

Девушка в шинели не по росту,

Дорогой товарищ боевой.

 

Ты проходишь, плечи не сутуля,

Самым смелым равная в бою.

Не посмеет вражеская пуля

Посягнуть на молодость твою.

 

Будут помнить долго нашу поступь

Снеговые дали под Москвой,

Девушка в шинели не по росту,

Дорогой товарищ боевой.

А. Сурков

 

* * *

Подошла война к Подмосковью.

Ночь в накале зарев долга.

Будто русской жертвенной кровью

До земли намокли снега.

 

По дорогам гремят тачанки,

Эскадроны проходят вскачь,

Приготовились к бою танки

Возле стен подмосковных дач.

 

Стук подков на морозе четче.

В пар укутан блиндажный лаз.

У околицы пулеметчик

С темной рощи не сводит глаз.

 

Будто руки окаменели,

Будто вкопан он в грунт, во рву…

Этот парень в серой шинели

Не пропустит врага в Москву…

А. Сурков

 

На подступах к Москве

Держась,

как за личное счастье,

за каждую пядь земли, —

мы под Москвой

встали насмерть,

в грунт промерзлый вросли.

 

Земля от взрывов дрожала.

Трещала танков броня…

Солнце в огне пожара

чадило, как головня…

 

Не только на этом взгорье,

где наш окопался взвод, —

на Балтике и в Черноморье

Москву защищал народ.

 

Но лишь в подмосковной зоне

встряхнуть мое сердце мог,

как часы на ладони,

знакомый с детства гудок…

 

Когда с орудийным раскатом

мы подымались в бой, —

поэт становился солдатом,

поэтом — солдат любой!

П. Железнов

 

Под Москвой

Не на год, не на десять лет, — надолго

И с какой-то щемящей тоской

Я запомнил тяжелые надолбы

В сорок первом году под Москвой.

 

Свою память я зря не неволю —

Лишь бы вспомнить, — я помню и так:

И траншеи по снежному полю,

И наплывы фашистских атак,

 

И заливистый лай пулемета,

И стенающий посвист «катюш»,

И в морозных окопах пехота —

Сотня, две ли мальчишеских душ.

 

Не былинные витязи в латах —

Каждый смел, и отважен, и лих, —

Необстрелянные ребята

В маскировочных белых халатах,

А иные и вовсе без них.

 

И над ними — весомо и вечно —

Снежный мрак, как бессмертный Кащей.

А в окопе — не дома, конечно,

Нет ни печки, ни маминых щей.

 

Мы, мальчишки, азартно стреляли

В черный скрежет с паучьим крестом,

Нас и в счет-то, наверно, не брали,

А мальчишки Москву отстояли

И дошли до Берлина потом.

В. Гришин

 

Москва за спиной

Впереди леса еловые,

Темно-синие, лиловые,

Нара-река, Протва-река,

Свинцовые облака.

 

Хлопьями падает снег в полосе

Варшавского шоссе,

И низенькие ельнички

Оделись в шубки беличьи.

 

В снежном окопе лежит солдат.

Две гранаты и автомат.

Впереди — дом, разбитый войной,

И Москва за спиной…

В. Журавлёв

 

За нашей спиной Москва

Огня горячее и тверже стали

Отважных бойцов сердца.

По зову Отчизны под знамя встали

Разить ураганом свинца.

Мы дали Родине нашей присягу.

Огнем подкрепим слова.

Вперед! В наступленье! Назад ни шахту!

За нашей спиной Москва.

 

Над морем хлебов в рассветном тумане,

Как свечи, горят штыки.

Идут москвичи, уральцы, волжане,

Смоленцы, сибиряки.

В солдатских сердцах мы несем отвагу.

Грозна штыков синева.

Вперед! В наступленье! Назад ни шагу!

За нашей спиной Москва.

 

В полях, на лугах, но лесам зеленым

В суровый и грозный год,

Могуч и бесстрашен, стальным заслоном

Встает богатырь народ.

Верны мы Отчизне и красному флагу.

В нас гордость отцов жива.

Вперед! В наступленье! Назад ни шагу!

За нашей спиной Москва.

 

За кровь и пожары, за слезы и горе,

Что в сердце несет страна,

Отплатим кровавой фашистской своре

Огнем и мечом сполна.

Гони их в болотную топь, к оврагу,

Стреляй из каждого рва!

Вперед! В наступленье! Назад ни шагу!

За нашей спиной Москва.

А. Сурков

 

Враги не пройдут к Москве

Мы вышли на бой беспощадный и правый.

Враг к сердцу страны идет.

И в памяти нашей суровый, кровавый

Встает девятнадцатый год.

Сурового года геройские были

Нетленны в народной молве.

Мы грудью столицу свою прикрыли —

Враги не пройдут к Москве!

 

За каждый заложенный в стройку камень,

За каждый дом и завод.

За мир, возведенный своими руками,

Сражается наш народ.

Своих эскадрилий орлиные крылья

Народ распростер в синеве.

Мы грудью столицу свою прикрыли —

Враги не пройдут к Москве!

 

В сердцах наших зреет одна забота —

Москвы рубежи близки!

В огне в контратаки идет пехота,

К винтовкам примкнув штыки.

Тяжелые танки пути проторили

По мокрой от крови траве.

Мы грудью столицу свою прикрыли —

Враги не пройдут к Москве!

 

Сквозь черные тучи военного дыма

Мы шагом идем молодым.

За сердце отчизны, за город родимый

Мы жизни свои отдадим.

Подкошенной залпами вражьей силе

Лежать голова к голове.

Мы грудью столицу свою прикрыли —

Враги не пройдут к Москве!

А. Сурков

 

Москва

Ночную мглу прожектора косили,

Горело небо в росчерках свинца.

Не только у бойцов — у всей России

Край обороны лёг через сердца.

 

Мы шли в атаку сквозь огонь и взрывы,

Зарю Победы ощутив едва.

И умирали, зная — будем живы,

Была б жива священная Москва.

И. Ржавский

 

* * *

И ночью огонь, и днем —

то рявкнет вдали, то ухнет,

поблизости кверху дном

суглинок взлетит — и рухнет.

 

На стуже залег боец

во свежей воронке-яме,

приник он, совсем юнец,

к земле, словно к родной маме.

 

Задул сиверок, суля

морозы еще покрепче.

И слышно:

сама земля —

земля, а не кто-то —

шепчет

взволнованные слова

под сенью тревожной ночи:

— Сынок, позади Москва.

Ни шагу назад, сыночек!

 

«Нах Москау!» — слышь-послышь,

орут они, юберменши*.

Чего захотели — ишь! —

Москву — и никак не меньше.

 

В честь фюрера своего

всё метят кровавой метой.

Хотят они — ишь чего! —

господства над всей планетой.

 

Сынок, припади ко мне,

почуй прибавленье силы —

и недруги на войне

не минут своей могилы.

 

Подбитые там и сям

темнеют их танков туши,

как чуждые небесам

сплошной черноты их души.

 

Безумствует вражья спесь

и прет на рожон, похоже.

Свобода, сынок и честь

нам жизни самой дороже!

 

Пока бесноватый жив

и жив хоть один пришелец,

не снизится твой порыв:

на бруствер

и смело — через!

 

…Сквозь дым и густой свинец

земля словно ждет ответа…

Рывком поднялся боец —

и недруг невзвидит света!

 

* От нем. Ubermensch (сверхчеловек).

В. Семакин

 

* * *

Штыки от стужи побелели,

Снега мерцали синевой.

Мы, в первый раз надев шинели,

Сурово бились под Москвой.

 

Безусые, почти что дети,

Мы знали в яростный тот год,

Что вместо нас никто на свете

За этот город не умрет.

И. Иванов

 

Подмосковная баллада

Время быстрые стрелки торопит.

Солнце в небе — как уголь в золе.

Ты лежишь неподвижно в окопе.

Ты лежишь неподвижно в земле.

 

Танк идет — огнедышащим взглядом

Предвещая стальную метель.

Ствол его наступательно задран.

Он нацелен — на дальнюю цель.

 

Танк окрестность оглохшую будит,

Землю твердым железом скребя.

Бить огнем по тебе — он не будет,

Он раздавит, разъедет тебя.

 

Ты последние метры сверяешь.

У стремленные траки гремят.

Ты опять на груди поправляешь

Неудобную связку гранат.

 

Ты далекого взгляда не помнишь.

Ты не видишь холодного дня.

Ты на танк наползающий смотришь —

И от взгляда пылает броня.

В. Казанцев

 

1941-й год

...По-братски разделили меж собой мы

В снегу отрытый драгоценный клад —

Четыре нерасстрелянных обоймы

И семь противотанковых гранат.

 

Нас оставалось трое, но, однако,

Не дрогнули мы в тот суровый час...

Противник шел жестокою атакой

На наш окоп уже девятый раз.

 

Но мы стояли. Поздно или рано

Должны к нам были подойти помочь.

...Темнело от кровавого тумана,

Над полем боя опускалась ночь.

 

— Назад ни шагу! — совесть нам кричала.

— Вперед!

Гранату стиснула рука.

И в грохоте горячего металла:

— Назад ни шагу! — слышался приказ.

 

— Назад ни шагу!

В кровь кусаем губы.

Звенят обледеневшие кусты.

И с нами вождь. До боли стиснув зубы,

Глядим вперед на черные кресты...

 

— Назад ни шагу!

Гром фашистской стали.

И бой горячий в памяти не стер:

В простой шинели полководец Сталин

На запад руку твердую простер.

 

— Сдавайся, рус! — гремит броня литая,

Сверкает пламя в пушечных стволах.

Мы — русские, и смерть предпочитаем

Позорной жизни в рабских кандалах.

 

Сверкнул огонь под брюхом головного,

И дрогнул танк, чудовищно рыча...

Он шел в Москву нелегкою дорогой,

Закончив путь, пылая, как свеча.

 

Так мы стояли. И горели звезды —

На шапках — три, и тысячи — в мирах...

Мы не ушли, пока морозный воздух

Не потрясло гвардейское «у-ра-а-а!»

А. Багринцев

 

Панфиловцы:

 

Атака памяти двадцати восьми

Атака, атака и снова атака!

Вот кровь из-под шапки стекает к виску...

Пусть нам не дойти никогда до Рейхстага,

Но им никогда не пробиться в Москву.

 

Пожар над колонной фашистов клубится.

Им этого боя уже не забыть:

Армада горит бронированных фрицев,

И нашей победе над немцами быть.

 

Атака, атака и снова атака!

Четыре часа продолжается бой.

Здесь в каждом живом пламенеет отвага!

Здесь каждый Москву закрывает собой!

 

Ружейный приклад бьет отдачей в ключицу

И факелом танк загорелся опять,

И воет снаряд разъяренной волчицей,

И ярость в груди смерть не может унять.

 

Атака, атака! И снова атака

Железо и плоть разрывает в куски…

Но души выходят на битву из мрака,

И память сжимает до боли виски.

 

Пусть вас, ветераны, осталось немного,

И видите мир вы сквозь стёкла очков...

По площади Красной шагаете в ногу,

И в каждом идущем — погибший Клочков.

Н. Шумов

 

Двадцать восемь (поэма)

 

Вступление

Положи на сердце эту песню,

Эту строчку каждую возьми!..

Жизнь гвардейца! Повторись! Воскресни

Песнею о двадцати восьми!

 

Проходи, мой стих, путём победным,

Чтобы, изучая не спеша,

Не дымком воспоминаний бледным —

Дымом артиллерии дышать!

 

Проплывут гвардейские знамёна,

И ракеты вспыхнут на пути,

Каждого гвардейца поимённо

Пригласив в бессмертие войти.

 

Вытирая о ступеньки ноги,

Он взойдёт тихонько по крыльцу,

Он войдёт и встанет на пороге

Песни, посвящённой храбрецу.

 

Бледный и усталый от сраженья,

Он войдёт и скажет на ходу:

— Я в грязи, а здесь — стихотворенье!

Лучше я, товарищи, уйду!

 

Оставайся! Мы тебя не пустим!

Здесь твой дом! И здесь твоя семья!

Лучшая учительница чувствам —

Русская застенчивость твоя!

 

Домовитый, мужественный, честный,

По-хозяйски посмотри вокруг,

Песня без хозяина — не песня!

Будь её хозяином, мой друг!

 

Потому что каждая страница —

Мужества широкие поля,

Песнями, легендами, пшеницей

Русская богатая земля!

 

Заходи же! Ты имеешь право!

Оставайся! Ты — хозяин тут,

Потому что реки нашей славы

В океан бессмертия текут!

 

И опять идут за ротой рота

В смертный бой, и впереди, взгляни, —

Партии раскрытые высоты,

Комсомола яркие огни!

 

Комсомол

Комсомол! Это слово давно

Произносится мной нараспев,

Это — партии ранний посев,

ВКП золотое зерно.

 

Старость юность мою заметёт, —

Я до старости чуть не дошёл,

Слышу — мужество в марше идёт,

Оборачиваюсь: Комсомол!

 

Ты меня через годы провёл,

Терпеливо учил сочинять…

Мне б до старости славу догнать!

Задыхаясь, догнал — Комсомол!

 

Ты и слава, и мужество ты!

Ты — большое семейство одно,

Поднимаясь горам на хребты,

Опускаясь ущельям на дно,

 

Через снег, через топи болот

Миллион комсомольцев идёт.

Это выдумать даже нельзя,

Чтобы были такие друзья.

 

Коммунист! Комсомолец! Боец!

Нам назад отступать не дано!

И тогда двадцать восемь сердец

Застучали как сердце одно.

 

И тогда молодой политрук

Посмотрел на себя, на ребят, —

Двадцать восемь протянутых рук,

Двадцать восемь взведённых гранат!

 

Когда умирают гвардейцы

Тебе не расстаться с шинелью,

Ни разу уже не раздеться…

Снега! Поднимитесь метелью,

Когда умирают гвардейцы!

 

Звезда боевого ночлега

Над нами мерцает, как раньше…

Трава! Поднимись из-под снега

Приветствовать наше бесстрашье!

 

С врагом до последнего биться

Вело нас гвардейское знамя…

Последних минут очевидцы,

Склонитесь, берёзы, над нами!

 

Идём, политруком ведомы,

К победе и к смерти готовы…

Эх, жаль, что далёко до дому,

А ворон — не голубь почтовый!

 

Подружка моя молодая,

Тебе ль оставаться вдовою?..

Огонь по переднему краю!

За мною, гвардейцы, за мною!

 

Сибирской ночной тишиною

Покрыта Иркутская область…

За мною, гвардейцы! За мною!

На подвиг, на славу, на доблесть!

 

Заснежена наша избушка,

Мальчонка играет с собакой…

Гвардейцы! Фашиста — на мушку!

За мною, гвардейцы, в атаку!

 

Мы вновь не увидимся будто…

Прощайте навеки, родные!

Предсмертной разлуке — минута,

А родине — все остальные!

 

Мы жили семьёю счастливой,

Мы прожили век не скучая,

Гранат и снарядов разрывы

Гвардейскою шуткой встречая…

 

Всё ближе стучат автоматы,

И танки надвинулись глухо…

Но сталь и железо, ребята,

Помягче гвардейского духа!

 

Лети же, последняя пуля,

И в горло тевтонское впейся…

Бессмертье встаёт в карауле,

Когда умирают гвардейцы!

 

Завещание

Ушла гвардейская семья,

И расспросить об этом некого…

Вставай, фантазия моя,

На пост разъезда Дубосеково.

 

По пядям землю осмотри

В снегах молчания угрюмого

И каждый подвиг повтори,

Бессильная сама выдумывать!

 

Ты собери по капле кровь,

Ползя полями невесёлыми,

Чтоб стали двадцать восемь вновь

Земли советской новоселами.

 

Не устилай поля атак

Ни горестью и ни печалями…

Гвардеец скажет: «Нет! Не так,

Совсем иначе умирали мы!»

 

Достойно смерть свою встречал,

Как будто жизнь встречает заново,

Так — я свидетель — умирал

Мой друг Крючков Абрам Иванович.

 

Сознав, что сделал всё, что мог,

Спокойно, как всегда, как давеча,

Недавно Добробабин лёг, —

Так смерть нашла Иван Евстафьича.

 

Но пламеннее всех бойцов,

Как будто сто сердец в груди его,

Погиб наш политрук Клочков,

Которого я знал как Диева.

 

Пусть мне сто лет прожить сулят,

Пусть вечность поднесут на блюдечке, —

Я политрука и ребят

Покину, только мёртвым будучи!

 

И Шепеткова — земляка,

И Сенгирбаева — татарина,

Но только жизнь одна пока

Бойцу с рождения подарена.

 

И мне, дружок, не по плечу

Наш общий подвиг обнародовать.

Я только жизнь свою хочу

В гвардейской схватке израсходовать.

 

Враги зарылись под огнём,

И некуда, проклятым, деться им:

Земля на тыщи вёрст кругом

Полна советскими гвардейцами!

 

Споют о нас в краю родном,

И, может, строчка в песне выльется

И обо мне — как об одном

Из двадцати восьми панфиловцев.

 

Поэт! Приветствуй мой народ,

Поздравь его с победой скорою…

Так гвардия идёт вперёд,

Так продолжается история!

 

Гвардейская песня

Гвардейцы! Мы прожили годы не зря,

Недаром в сражения шли!

Над нами не раз поднималась заря —

Гвардейское знамя земли.

 

В бою неустанно — опять и опять —

Гвардейское наше житьё!

И смерть удивлялась, не в силах понять,

Что так презирают её!

 

Родная страна провожала бойца,

Прощались — и не было слёз.

Когда уносили мы наши сердца

От русских, от белых берёз.

 

Вот так мы сражаемся, дышим, живём

Великой гвардейской семьёй.

Придём мы к победе и в песню войдём,

Как люди приходят домой!

 

Письмо

Мы с утра занимаем окоп,

Кочку каждую оберегая…

Я далёко, и ты далеко…

Что ты скажешь, моя дорогая?

 

Много смерти

И много огня

Посреди необъятного поля…

Ты навряд ли увидишь меня…

Как ты думаешь, милая Поля?

 

Ты уйми своё девичье горе,

Ты пойми, что, поднявшись в атаку,

Твой любимый Петренко Григорий

Не хотел, чтобы кто-нибудь плакал.

 

Пусть я буду убит наповал,

Вспоминай о гвардейце без плача.

Он любимою родину звал

И тебя называл не иначе.

 

Сколько в республике нашей

Раздолья!

И сколько похожей на нас

Молодёжи!

 

На север до полюса

(Похоже на «Поля»),

На запад до Польши

(Тоже похоже!)

 

Протянулось пространство

Далеко на восток

(Каждой речки изгиб —

Будто твой локоток).

 

Над Воронежем, думаю,

Падает снег

(Там, где девичий твой

Приготовлен ночлег).

 

А южнее небось

Очень много тепла

(Будто ты там жила

Или только была)…

 

Вот склонился к плечу моему

Сенгирбаев — сподвижник мой старый…

(Я никак не пойму, почему

Воевали с Россией татары!)

 

И вот мы лежим —

Все двадцать восемь,

Будто погибает

Одна семья…

 

Помни о нас —

Мы тебя очень просим,

Кровь моя!

Любовь моя!

Дорогая моя!

 

Гвардейцы, в атаку! Прощай… Некогда…

Запомни навек

Политрука слова:

— Велика Россия, а отступать некуда:

Позади — Москва!

 

Проходит ночь. Шум боя стих.

К утру бойцы оцепенели.

Заря окутывает их

Своей сияющей шинелью.

 

Салют

К утру огонь пулемётов ослаб

И гул миномётов стих…

Горе моё проникает в штаб,

Минуя всех часовых.

 

Командный пункт. Пустой блиндаж.

Глухой коридор земли

Безмолвен… Скажи, часовой: куда ж,

Куда же они ушли?

 

Чёрной стеной стоят леса,

Снежный лежит простор…

Ушёл батальон, ушёл комиссар,

Ушёл генерал-майор.

 

И это молчание, выйдя в бой,

Дивизии опередив,

Взорвётся над вражеской головой,

Как ненависти разрыв.

 

Мы в этих складках сомкнутых губ

Такую месть храним,

Такую боль, что не хватит труб,

Когда мы заговорим!

 

И в залп троекратный бойцы сольют

Ненависть, месть и боль…

Товарищ начальник! В общий салют

И этим стихам позволь!

 

Чтобы песня вперёд устремилась,

Лобовою атакой гремела,

Чтобы всё, что на мне, — задымилось,

Чтобы всё, что во мне, — закипело!

 

Заключение

Мир наступит, землю согревая,

Унося артиллерийский дым…

Всё, что мы сейчас переживаем,

Мы воспоминаньям отдадим.

 

Мы пойдём путём подразделений

За воспоминаниями вслед,

Вспомним горечь первых отступлений,

Сладость завоёванных побед.

 

По минуте каждой повторится

Наш сегодняшний военный день,

И мгновенно память озарится

Пламенем горящих деревень.

 

И сквозь годы память, как начальник,

Снова поведёт нас за собой,

Пробираясь тёмными ночами

Тёмной партизанскою тропой.

 

Вспомним, как мы время измеряли

По движенью пулемётных лент,

Как в бою друг друга не теряли

Комиссар, боец, корреспондент.

 

Как стихи писали, как на месте

Останавливалось перо

В ожиданье утренних известий

От Советского информбюро.

 

Как в окопе боевые сутки

Проводили взводом сообща,

Как шипящий круглый репродуктор

Имена героев сообщал.

 

В этом гуле пушечных раскатов

Никогда не забывайте их,

Навсегда на сердце отпечатав

Имена погибших и живых.

 

И чтоб лучше видеть это время,

Всё пространство пройденных путей,

Соберите молодое племя,

Поднимите на руки детей,

 

Чтоб они, войдя весёлым строем

В нами завоёванные дни,

Научились подражать героям,

Поступали так же, как они!

М. Светлов

 

28 панфиловцев

У Дубосеково в полях, в распадке,

Советские солдаты в ноябре, тогда

Стояли насмерть в страшной схватке,

Спасая сёла русские и города.

 

И сколько было их? Неважно вовсе…

Не двадцать восемь, а чуть больше ста?

Ведь главное, что в стылую ту осень

Вновь оказалась истина проста:

 

Бери винтовку, в строй один вливайся

Для сбереженья русских рубежей,

Врага ничуть не бойся, не сдавайся,

Ради родных просторов и людей…

 

Тогда сквозь дым ужасной битвы

Был вправду виден Богородицы Покров,

Она услышала солдатские молитвы,

Им помогая там, без лишних слов.

 

И мы сегодня лишь догадываться можем,

Что стоило тогда, не думая про смерть,

Убитым в землю лечь, в бессмертья ложе,

Чтобы потомкам можно было уцелеть!

С. Дмитриев

 

Трое из легенды

У новейшей истории спросим

Факты из предпоследней главы:

Как священным число 28

Стало в дни обороны Москвы?

 

В русских сказах присутствуют числа —

Тридцать три, например, или семь.

Не ищи в них особого смысла, —

Может, числа случайны совсем,

 

Но уж если в сознанье народном

Утвердились легендой они,

То решение бесповоротно —

Будет так навсегда, искони.

 

Гитлер танки тяжелые бросил.

Сколько шло их в ноябрьский тот день!

А навстречу — всего 28,

И не танков, а просто людей.

 

Вихрь враждебный — метельные крылья.

Подмосковье. Последний рубеж.

Казахстанцы-гвардейцы закрыли

В обороне опасную брешь.

 

Чем закрыли? А разве не ясно?

Телом трепетным, кровью живой.

Оставалось до площади Красной

Пятьдесят километров всего.

 

Политрук, смерть саму пересилив,

Поднимаясь с гранатой опять,

Прохрипел, что за нами Россия,

Только некуда нам отступать.

 

Эта клятва над фронтом звучала,

Предвещая спасенье Москвы

И советской победы начало,

Даже если гвардейцы мертвы.

 

28 погибших героев —

Кто не знает легенды о них?

Но недавно открылось, что трое

В том сраженье остались в живых.

 

Их, обугленных, взяли оттуда

И три года спасали потом.

Это вписано было как чудо

В хирургической практики том.

 

Утверждаю, что их воскрешенье,

Не нарушив легенды ничуть,

Возвеличило, как подтвержденье,

28 — и подвига суть.

 

А панфиловцы, те, что живые,

Трое, с лицами в сетке морщин,

Проживают на периферии,

Появляются в дни годовщин:

 

Перед юностью новой несметной —

Стать гвардейская, сдержанный жест.

Как орлы на курганах бессмертья,

На дощатых трибунах торжеств.

Е. Долматовский

 

Песня о двадцати восьми

Кружилась в поле злая осень,

Летела поздняя листва…

Их было только двадцать восемь,

Но за спиной у них Москва.

 

На них чудовища стальные

Ползли, сжимая полукруг…

— Так защитим Москву, родные! —

Сказал гвардейцам политрук.

 

И все решили за Клочковым:

— Пусть мы умрем — им не пройти!..

И вот уже в огне багровом

Пылают танки на пути.

 

Летят бутылки и гранаты.

Последний бой всегда суров!

— Бей за Москву, за нас, ребята! —

В последний раз кричит Клочков.

 

Не пропустили вражьи танки

Герои Родины своей.

В сырой земле лежат останки,

Лежат тела богатырей.

 

И славу им ветра разносят,

И слышит Родина слова:

— Их было только двадцать восемь,

Но за спиной была Москва.

А. Софронов

 

Панфиловцы

«Нас двадцать восемь. И Москва за нами.

Поля, снега… Россия велика!

Но отступать нельзя перед врагами

Ни на вершок. И ни на полвершка».

 

Они не знали о ещё живом

Упрямом краснодонце Кошевом

Не знали Зои, что, снега босыми

Ногами прожигая до земли,

Перед врагами, как сама Россия,

Пройдёт одна, от всех родных вдали, —

 

Но всем им вместе виделись зубчатый

Московский Кремль… Московский небосвод…

Пусть пять шагов всего — под танк с гранатой,

Пусть пять шагов — но пять шагов вперёд.

 

И вот на неизвестном полустанке,

Не в сказочной легенде, наяву

Они сердцами подрывали танки

За сердце человечества — Москву.

 

И стал их подвиг песней и былиной,

Хоть не в угоду песенной красе

Их жизнь вонзилась в улицы Берлина

Стрелой Волоколамского шоссе.

Д. Холендро

 

Слово о 28 гвардейцах

(опубликовано 22 марта 1942 года в газете «Красная Звезда»)

 

Безграничное снежное поле,

Ходит ветер, поземкой пыля, —

Это русское наше раздолье,

Это вольная наша земля.

 

И зовется ль оно Куликовым,

Бородинским зовется ль оно,

Или славой овеяно новой,

Словно знамя опять взметено, —

 

Все равно оно кровное наше,

Через сердце горит полосой.

Пусть война на нем косит и пашет

Темным танком и пулей косой,

 

Но героев не сбить на колени,

Во весь рост они встали окрест,

Чтоб остался в сердцах поколений

Дубосекова темный разъезд,

 

Поле снежное, снежные хлопья

Среди грохота стен огневых,

В одиноком промерзшем окопе

Двадцать восемь гвардейцев родных!

 

1.

Из Казахстана шли бойцы,

Панфилов их привел могучий.

Он бою их учил, как учат

Сынов — Чапаевцы-отцы.

 

Учил маневру и удару

Лихих колхозников Талгара,

Казахов из Алма-Ата,

Киргизов и казаков дюжих,

Была учеба не проста:

Кругом бои, пустыня, стужа.

И немцы рвутся на Москву,

Снега телами устилая, —

 

Стоит дивизья удалая,

Похожа сила боевая

На тонкой стали тетиву.

Она под опытной рукою

Звенит натянута и вдруг

Своей стрелою роковою

Рвет вражьей силы полукруг.

 

Она гвардейская восьмая

Врага уловки понимает.

Стоит, откуда б он ни лез,

На всех путях наперерез.

И не возьмешь ее охватом,

Не обойдешь ее тайком —

Как будто место то заклято

Огнем, уменьем и штыком.

 

Герой подтянутый и строгий,

Стоит Панфилов у дороги.

Ему, чапаевцу, видны

В боях окрепшие сыны.

Глядит в обветренные лица,

На поступь твердую полков,

Глаза смеются, он гордится:

— Боец! Он должен быть таков!

 

Его боец!.. Пускай атака,

Пусть рукопашная во рву —

Костьми поляжет и — однако,

Врага не пустит на Москву!

 

2.

Окоп. Гвардейцев двадцать восемь.

Сугробов белые ряды,

По горизонту ветер носит

Пожаров дальних черный дым.

 

Там горе горькое маячит,

Там песен больше не поют,

Там хоронятся, стонут, плачут,

Там подневольный рабский труд.

Стоят в окопе двадцать восемь

Под небом диким и седым,

Глядят, как ветер вдаль уносит

Пожаров долгих горький дым.

 

И говорит Кужебергенов

Дружку Натарову:

— Иван,

Москвы стоят за нами стены,

Любимый солнцем Казахстан!

Там наши девушки хохочут,

Какие там весною ночи,

Какие в песнях там слова,

Какая там в лугах трава.

 

Я грузчик. Я простой рабочий,

Я жизнь люблю. Я жил, Иван,

Но дай сейчас две жизни сразу —

Не пожалею их в бою,

Чтоб бить немецкую заразу

И мстить за родину свою!

Смотри, Иван, на эти дымы

И этот край — наш край любимый!

Он близок сердцу моему, —

Как тяжело сейчас ему!

Стоит на страже под Москвою

Кужебергенов Даниил:

Клянусь своею головою

Сражаться до последних сил!

 

И говорит Иван Натаров:

— Я тоже человек не старый,

Я тоже человек прямой —

Боец дивизии восьмой.

И память — нет, не коротка,

Я помню, как мы ладно жили,

Как мы работали, дружили,

Дни тяжелы у нас пока —

В них тяжесть полного подсумка,

Есть у меня такая думка:

Отец народов там в Кремле,

Он видит все орлиным оком;

И нету места на земле.

Чтоб было для него далеко.

Он знает все, он помнит всех,

Дивизью нашу помнит тоже,

И с нас, гвардейцев, спросит строже,

Тем будет радостней успех!

— Натаров! — говорю себе,

Вот ты в окопе с Даниилом,

Готов к решительной борьбе,

Ты для нее готовил силы.

Но все мне кажется одно:

Как будто сам великий Сталин

На этот пост меня поставил

Перед советскою страной.

И мы не посрамим восьмой,

Не посрамим гвардейской чести,

А час придет — погибнем вместе,

Врага в могилу взяв с собой!

 

Окоп. Гвардейцев двадцать восемь,

Здесь каждый вспоминал свое,

Родных, родного неба просинь,

Ее, далекую ее,

Ту девушку, что ждала друга...

Но мысли, сделав четверть круга,

Как сон, что снится наяву —

Все возвращались под Москву.

Сияньем преданности высшей,

Любовью всех окружена,

Она вставала неба выше

И звала каждого она.

...И тут увидел Добробабин

Меж снежных горок и ухабин

Иную черную гряду:

— Идут, сказал, они идут!

 

3.

Посланцы ржавой злобы вражьей,

Фашистской детища чумы

Шли двадцать танков с лязгом тяжким,

Сминая снежные холмы.

Танкист увидел низколобый

Большие, белые сугробы.

Окоп, который раздавить

Труда не стоит никакого…

 

Шли двадцать танков, как быки,

Один другого безобразней,

Из мира каторжной тоски,

Из стран безмолвия и казней,

Шли двадцать танков, как один,

И низколобый паладин

Не об окопе думал ближнем —

О повторении Парижа:

Вино, ночной распутный час,

Посмотрим, какова Москва там?

И, грохнув, первые гранаты

Порвали гусеницу враз.

 

4.

На русском поле снежном, чистом,

Плечом к плечу в смертельный миг

Встал комсомолец с коммунистом

И непартийный большевик.

Гвардейцы! Братьев двадцать восемь!

И с ними вместе верный друг,

С гранатой руку он заносит —

Клочков Василий, политрук.

Он был в бою в своей стихии…

 

— Нам старший брат, врагу — гроза,

Он дие, дие, вечно дие, —

Боец-украинец сказал,

Что значит: вечно он в работе.

В том слове правда горяча,

Он Диевым не только в роте, —

В полку стал зваться в добрый час.

 

И вот сейчас Василий Диев

С бойцами смертный примет бой,

Он с ними вместе, впереди их

Перед грохочущей судьбой.

 

— Ну что тут танков два десятка,

На брата меньше, чем один, —

Он говорил не для порядка, —

Он видел подвиг впереди.

 

Хвала и честь политрукам,

Ведущим армию к победе,

В бою, в походе и в беседе

Сердца бойцов открыты вам.

 

5.

Тяжелой башни поворот,

И танк по снегу без дороги,

Как бык разъяренный, идет,

Тупой, железный, однорогий.

 

Не побледнел пред ним боец —

Лишь у виска набухли жилки,

И — однорогому конец —

С горючим падают бутылки.

 

Прозрачным пламенем одет,

Как бык с разрубленною шеей,

Он издыхает, черный бред,

Пред неприступною траншеей.

 

На бронебойных пуль удар —

Удары пушек, дым и стоны,

Бутылок звон. И вновь пожар,

И грохот танков ослепленных,

 

И танки на дыбы встают.

И с храпом кружатся на месте —

Они от смерти не уйдут,

Они закляты клятвой мести.

 

Смотри, родная сторона,

Как бьются братьев двадцать восемь!

Смерть удивленно их уносит:

Таких не видела она.

 

И стих обуглится простой

От раскаленной этой мощи,

Пред этой простотой святой,

Что всяких сложных истин проще.

 

И слабость моего стиха

Не передаст того, что было —

Но как бы песня ни глуха —

Она великому служила!

 

Часы идут. В крови снега.

Гвардеец видит, умирая,

Недвижный мертвый танк врага,

И новый танк, что встал, пылая.

 

Нет Добробабина уже,

Убит Трофимов и Касаев —

Но бой кипит на рубеже,

Гвардейский пыл не угасает.

 

Убит Шемякин и Емцов,

И видит, падая, Петренко:

Среди железных мертвецов

Дымятся новых танков стенки.

 

Снарядный грохот стон глушит,

И дым течет в снегах рекою —

Уже четырнадцать машин

Гвардейской сломаны рукою.

 

И странный новый гул один,

Не схожий с гулом бьющей стали,

Со снежных стелется равнин,

Идет из самой дальней дали.

 

И тихий голос в нем звучит:

Кто, как они, не может биться —

Пусть тоже подвиги вершит,

Которым можно подивиться.

 

Героя миги сочтены,

Но в сердце входит гул огромный,

То руки верные страны

В забоях рушат уголь скромный,

 

То гул неисчислимых стад,

То гул путины небывалой,

То стали льется водопад

В искусной кузнице Урала,

 

Станиц казахских трактора

Идут в поля с веселым гулом,

Гудит высокая гора

Трубой заводской над аулом,

 

И слился мирный гул работ

С непревзойденным гулом боя,

Как перекличка двух высот,

Перепоясанных грозою.

 

6.

Глядит Клочков: конец когда же?

И видит в дымном полусне,

Как новых тридцать танков тяжко

Идут, размалывая снег.

 

И Бондаренко, что когда-то

Клочкова Диевым назвал,

Сказал ему сейчас, как брату,

Смотря в усталые глаза:

 

— Дай обниму тебя я, Диев!

Одной рукой могу обнять,

Другую пулей враг отметил. —

И политрук ему ответил,

Сказал он:

— Велика Россия,

А некуда нам отступать.

Там позади Москва!..

 

В окопе

Все обнялись, как с братом брат, —

В окопе снег и кровь, и копоть,

Соломы тлеющей накат.

Шли тридцать танков, полны злобы,

И видел новый низколобый

Сожженных танков мертвый ряд.

 

Он стал считать — со счета сбился,

Он видел: этот ряд разбился

О сталь невидимых преград.

Тут нет ни надолб, ни ежей,

Ни рвов, ни мин, ни пушек метких,

И он в своей железной клетке

Не видел одного — людей!

 

Спеша в Москву на пир богатый,

Навел он пушку, дал он газ —

И вновь гвардейские гранаты

Порвали гусеницу враз.

 

И видит немец низколобый:

Встают из снега, как из гроба,

Бойцы в дыму, в крови, в грязи,

Глаза блистают, руки сжаты,

Как будто бы на каждом латы

Из сплава чудного горят —

Летят последние гранаты,

Огонь бутылочный скользит.

 

Уже вечерняя заря

Румянцем слабым поле метит,

И в тихом сумеречном свете,

Достойно, так же, как и жил,

Кужебергенов Даниил,

Гранат последнее сцепленье

Последним взрывом разрядив,

Идет на танк, дыша презреньем.

Скрестивши руки на груди.

 

Как будто хочет грузчик грозный

Схватить быка за черный рог —

С ним вместе гаснет день морозный,

Склонясь у ночи на порог.

...Нет Бондаренко, а Натаров

Лежит в крови, упал Клочков…

 

Пока все поле в сизом дыме,

Раскрой страницы книги старой

И гвардию большевиков

Сравни с гвардейцами иными.

 

Увидишь синие карре

Наполеоновой пехоты.

Где офицеры в серебре,

В медвежьих шапках гибнут роты.

Ваграм с убийственным огнем,

И Лейпциг — день железной лавы,

И Ватерло в резне кровавой —

Вам не сравниться с этим днем

Гвардейской русской нашей славы!

 

Переверни еще листы —

Увидишь Торрес-Ведрас ты,

Красномундирные колонны,

И с пиренейской высоты

Солдат бывалых Веллингтона.

Нет, нет, они дрались не так —

Чтоб до последнего, чтоб каждый

С неотвратимой силой жаждал

Врага в могилу взять с собой,

Чтоб смерть играла им отбой!

 

Ни Гинденбурга гренадер

В болотной Фландрии воде,

Ни люди Марны и Вердена, —

Гвардейцы, всех времен вселенной,

Вы не сравнитесь никогда

С советским богатырским парнем —

И нашей гвардии звезда

Всех ваших гвардий лучезарней.

Ну, где у вас такой окоп?

И где такие двадцать восемь?

Здесь танк, уткнувшийся в сугроб,

У мертвецов пощады просит!

 

7.

Стемнело в поле боевом,

Лежит израненный Натаров,

И Диев жадно дышит ртом,

И шепчет он с последним жаром:

— Брат, помираем, вспомнят нас

Когда-нибудь... Поведай нашим,

Коль будешь жив...

И звук погас,

Как гаснет искра среди пашен.

 

И умер Диев в поле том,

В родном, широком, белоснежном

Где под ночной земли пластом

Зерно сияло блеском нежным.

 

Колосья летом зазвенят, —

Полей колхозная отрада.

Спи, Диев! Все солдаты спят,

Когда исполнили что надо.

 

Уж вьюга поле бороздит,

Как будто ей в просторе тесно,

Лежит Натаров, он не спит,

И все же видит сон чудесный.

 

Как будто с вьюгой он летит

И голосов полна та вьюга.

То политрук с ним говорит,

То слышит Даниила-друга.

А вьюга кружит по стране,

По городам, по селам вьется —

И, как бывает лишь во сне,

Он слышит голос Полководца:

 

— Иван Натаров, мой стрелок,

Сейчас лежишь ты, холодея, —

Но ты сражался так, как мог

Сражаться истинный гвардеец!..

И плачет радостно Иван,

И снова с вьюгой дальше мчится,

Он видит яркий Казахстан,

Хребты и степи, и станицы.

 

Он слышит песню, молвит он:

— Полна та песня славы гула,

О ком она? Он поражен:

О нем поют уста Джамбула.

 

Поют о двадцати восьми,

Поют о доблести и долге,

И песнь живет между людьми

Над Сыр-Дарьей, Курой, над Волгой.

 

Он входит в Красную Москву,

Еще не смог он удивиться —

Как сон исчез и наяву

Над ним видны родные лица.

 

Красноармейских шапок ряд,

Бойцы с ним тихо говорят

И перевязывают раны…

 

А дальше: вьюги новый плен,

Но это вьюга белых стен.

Простынь, халатов лазаретных…

 

И шепчет он рассказ заветный

О всех товарищах своих,

О жизни их, о смерти их,

О силе грозной их ударов…

 

Сказал, — задумался, затих...

Так умер наш Иван Натаров!

 

8

Нет, героев не сбить на колени,

Во весь рост они встали окрест,

Чтоб остался в сердцах поколений

Дубосекова темный разъезд,

Поле снежное, снежные хлопья

Среди грохота стен огневых,

В одиноком промерзшем окопе

Двадцать восемь гвардейцев родных!

Н. Тихонов

 

Здесь у разъезда под Москвой

Здесь, у разъезда под Москвой,

Сумели наши двадцать восемь

Встать против силы броневой,

Что мяла сосны, как колосья.

 

Но двадцать восемь ни на пядь

Не отступили. Встав с гранатой,

Клочков о танках мог сказать:

«Их меньше, чем по два на брата!»

 

Вошел в легенду мой ровесник,

И Дубосеково давно

Вошло в учебники и песни

По праву, как Бородино!

Н. Тихонов

 

У Дубосекова

Подмять, вспахать Европу танками,

Преодолеть огонь и рвы —

И вдруг застрять у полустанка

В 100 километрах от Москвы.

 

И вроде нет преграды видимой,

А сколько башней не крути —

Темнеет избами Нелидово

Да нить окопов впереди.

 

Промчать бы лихо первой заметью —

Взять русских с ходу на испуг

Но 28 встали намертво,

Как и поклялся политрук.

 

Казалось, силы за пределами

У тех, кто в схватке не убит,

Казалось, что полями белыми

Путь к Белокаменной открыт.

 

Но зря махина грозно лязгала

И ликовала вражья рать —

Клочков уже гранаты связывал,

Чтоб вместе с сердцем их взорвать.

И. Иванов

 

На разъезде Дубосеково

Бессмертной фразой жгут на обелиске

Политрука последние слова:

«Россия велика, а смерть так близко,

Назад ни шагу — позади Москва!»

 

Плечом к плечу застывшие солдаты,

Последний взгляд, последнее: «Ура!»

Горячий снег от взорванной гранаты,

И на шинели бурая дыра.

 

Оплавленный металл, чадящий в поле,

Разбит прицел и пушечный лафет.

Горит разъезд, и дым чернее смоли,

А взвод стоит — назад дороги нет!

 

Как страшно погибать! «Прощайте мама!» —

Зашелся умирающий солдат.

Приказ: «Гранаты к бою! Танки справа!»

Назад нельзя! Дороги нет назад!

 

В горящем ноябре, в жестокой схватке

Стояли насмерть, честью дорожа.

Стоят в своих гранитных плащ-палатках

Они поныне там, у рубежа.

 

Мы в памяти храним их лица, даты,

Военной юности горит звезда.

И двадцать восемь павших здесь когда то,

Встречают на разъезде поезда...

В. Кривенко

 

Разъезд Дубосеково

Пройдя сквозь огонь грозовых канонад,

Сквозь беды, тревоги и боли,

Разъезд Дубосеково, словно солдат,

Глядит на зелёное поле.

 

То поле у мира всего на виду,

Сверкают кристальные росы.

Москву прикрывая, в суровом году

Здесь бились с врагом Двадцать Восемь...

 

Тут встретишь детей и печальную мать,

Бойцов, поседевших в походах.

Они приезжают сюда помолчать

На кровью омытых высотах.

С. Баренц

 

Больше, чем могли

Пусть шансов мало, воевать не бросим.

И выстоим — к гадалке не ходить.

И кто сказал о том, что двадцать восемь

Бойцов Москву не смогут защитить?

 

В истории похуже что бывало,

Но наш народ победы всё ковал.

Не побежим от танкового вала,

И здесь свой путь закончит этот вал.

 

От дыма затянуло небо мглою.

Не видно перерывов у атак.

И если мы погибнем под Москвою,

Навечно здесь останется и враг.

 

Казалось бы, в одну сошлись все беды,

Здесь, на участке маленьком земли.

Но, что могли, отдали для победы,

Немного даже больше, чем могли.

А. Сидоровнин

 

* * *

На ранней пограничной пяди

Бой начинался в ранний час.

Шел первый день войны, а дальше

Четыре года ждали нас.

 

И все четыре года были

Свинцом прострелены насквозь,

Но мы о песнях не забыли,

Уж так в России повелось.

 

Шумела в поле злая осень,

На землю падала листва.

Их было только двадцать восемь,

А за спиной была Москва.

 

На них чудовища стальные

Ползли, стреляя на ходу.

«Так защитим страну родную», —

Сказал гвардейцам политрук.

 

И все решили за Клочковым:

«Умрем, но танкам не пройти!»

И вот уже в огне багровом

Пылают танки на пути.

 

Не пропустили вражьи танки

Герои Родины своей.

В сырой земле лежат останки

Родных сынов-богатырей.

 

Мы славу русскую разносим

И помним Родины слова.

Их было только двадцать восемь,

А за спиной была Москва.

В. Лузгин

 

Подвигу панфиловцев — жить в веках!

Ударил враг и нагло, и жестоко,

К столице рвался, сколько было сил,

Пытался взять Москву одним наскоком...

Но не учёл традиции Руси!

 

Во все века народ сражался стойко,

Кровь проливая за страну свою,

И под Москвой проявлено геройство

Дивизии Панфилова в бою.

 

Панфиловцы не думали о смерти,

В стремленьи не пустить в Москву врага,

Сражались стойко в адской круговерти,

Не отступая ни на полшага.

 

Воспрянул фронт от края и до края:

Враг остановлен горсткою бойцов!

Так, значит, будет бита сила злая

И побежит назад, в конце концов!!

 

Европу враг топтал пятой железной,

Входил легко с триумфом в города,

Но взять Москву — попытка бесполезна,

В Москве не быть фашистам никогда.

 

Развеян миф непобедимых шествий,

Призыв Клочкова стал известен всем...

И не сошли фашисты больше с места,

Нажили под Москвой себе проблем.

 

Промчались годы...

Нынче, к сожалению,

Находятся «историки» средь нас,

Кто подвергает подвиг тот сомнению,

Мол, «двадцать восемь» — это просто фарс.

 

Запомнят пусть агрессоры планеты,

Врагов мечом встречали на Руси.

Солдат российский твёрже всех на свете,

И головы вражине — не сносить!

В. Фабрый

 

Великаны у Дубосеково

Великаны у Дубосеково...

— Кроме нас, защитить-то некому,

Посмотри, отступать уж некуда.

Великанам негоже сетовать...

 

И встают Великаны намертво,

Вековой прирастая памятью

От земли, от куста смородины:

Не овраг за спиною — Родина!

 

Не пройти, не подкрасться сзади к ним

Ни былинной ползучей гадине,

Ни махине, в броню закованной,

Ни другому кому-то — новому;

 

Ведь стоять они будут каменно,

Чтобы знал о них враг заранее.

На границе были и небыли

Монументами снежно-белыми.

Е. Курочкин

 

К 30-летию Победы на возвышенности у Дубосеково был открыт мемориальный комплекс в память о героях-панфиловцах — «Подвигу 28». Шесть скульптур 10-метровых воинов шести национальностей стоят сегодня на страже рубежей столицы.

 

Панфиловцы

На подступах к Москве

Алеет осень.

Багрянец пламени,

Свинцовый

Чёрный дождь.

 

Панфиловцы.

Их было двадцать восемь.

Их голыми руками

Не возьмёшь.

 

Они идут

Под пули и снаряды,

За Родину

Врагов-фашистов бьют.

 

Для них Победа —

Высшая награда,

Под мирным небом

Праздничный салют.

 

Героев горстка,

Да подбиты танки:

Фашистам нынче

Дали прикурить.

 

На подступах к Москве

Врагов останки.

Не гоже фрицам

С русскими шутить.

 

История Российская

Святая.

Врагам её не смять,

Не очернить.

 

Живи, Москва,

Страна моя родная!

Россию

Никому не победить.

Влада Успенская

 

Подольские курсанты:

 

В начале октября 1941 года, когда обстановка на рубеже обороны Москвы была катастрофической, на стратегически важное юго-западное направление — Варшавское шоссе, в район Юхнова, Медыни, Ильинского, Малоярославца, Детчино — были направлены курсанты и командиры Подольских артиллерийского и пехотного училищ. «Было среди них немало таких, кто ещё ни разу не брился, не работал, никуда не ездил без папы и мамы,» — говорил о своих подопечных начальник Подольского пехотного училища. 6 октября 1941 года Подольские курсанты приняли свой первый бой. Да и потом стояли насмерть и не оставили рубежей, задержали врага на подступах к столице до момента переброски дополнительных сил из тыловых районов страны. Только на Ильинском боевом участке эти почти дети уничтожили около 5 тысяч немецких солдат и офицеров, подбили около 100 танков. Из 3,5 тысяч бойцов сводного курсантского полка погибло 2,5 тысячи, по другим источникам — выжил только каждый десятый.

 

Подольские курсанты. 1941 год

От инея усаты,

На мёрзлый свой редут

Подольские курсанты

По улице идут.

 

Шинель из военторга

Куда как хороша!

От смертного восторга

Сжимается душа.

 

— Эй, девица в оконце,

Дай жизнь с тобой прожить!

Греть косточки на солнце,

О юности тужить.

 

Скользнуть одной судьбою

По линиям руки

И в детство впасть с тобою,

Как речка в родники.

 

Уткни меня в колени.

Роди меня назад!

Но — только на мгновенье:

Я все-таки курсант!

 

Нам не под плат Пречистой,

Не под Её подол —

Под небо в дымке мглистой,

Под этот снежный дол.

 

Уж вы с другими мерьте

Огонь златых колец,

А мы напялим Смерти

Тот свадебный венец.

 

Зенитные орудья

Забыли про зенит.

Загадывать не будем,

В какой душе звенит.

 

Сейчас по фрицам вмажем,

Метнём возмездья кол

И — юными поляжем

Под этот снежный дол.

 

...Кремлёвские куранты

Звонят недобрый час.

Подольские курсанты,

Спасите сирых, нас!

Н. Дмитриев

 

Подольские курсанты

Один был зол, другой был тих,

А третий весел был, как чёрт.

Одна винтовка на троих

И три снаряда на расчёт.

Была война, огонь и дым,

И прикипал металл к рукам;

И было страшно молодым,

И было двадцать «старикам».

 

Не боги, не гиганты,

Простые пацаны,

Подольские курсанты,

Ученики войны.

 

На жизни падала цена,

К чему напрасные слова?

А впереди была война,

А за спиной была Москва.

И ни к чему оркестров медь,

И только мысль — острей ножа:

Здесь мало лечь и умереть,

Здесь надо встать и удержать!

 

Девчонки в белых бантах,

Дела у вас плохи:

Подольские курсанты —

Уже не женихи.

 

Был дан приказ: стоять три дня.

Но кто его исполнить мог,

Когда кипящая броня

Стекала в лужицы у ног?

Но не преступлен был редут.

Склонись, прохожий человек:

Они отсюда не уйдут

Ни через день, ни через век...

 

Знамёна и куранты

Над майской мостовой...

Подольские курсанты

Стоят за нас с тобой.

А. Овчуков-Суворов

 

Подвиг Подольских курсантов

Сложный октябрь сорок первого,

Рвутся фашисты к Москве.

Части в осаде, связь прервана,

Вся оборона в огне.

Жуков озвучил решение:

Чтобы атаку отбить,

Мало создать ополчение,

Срочно курсантов просить.

«Дети, столица в опасности,

До переброски частей

Надо стоять вам, а в частности

Здесь продержаться пять дней».

 

Тут же курсанты отправились

В помощь советским войскам.

С этой задачей все справились

И нанесли по врагам

Мощный удар, неожиданный,

Немцев отбросив к Угре*,

Выстоять — случай невиданный —

В тяжкой, неравной борьбе.

Храбро курсанты подольские

Дрались с врагами пять дней.

Стонут сердца комсомольские,

Много легло там парней.

 

Бомбы, огонь артиллерии,

Встала земля на дыбы.

Многие даже не верили

В лучший исход той борьбы.

В важном неравном сражении —

Здесь и сейчас победить —

Враг потерпел поражение,

Вынужден был отступить.

Выбили злобного аспида,

Наша Москва спасена.

На рубеже юго-запада

Встали войска как стена.

 

Сорваны замыслы вермахта —

Быстро Москву захватить.

В этом курсанты, как велено,

Фрицев смогли укротить.

Две с половиною тысячи

Юных курсантов легло.

Их героизм очень выручил

Планам фашистским назло.

Всяк имена их воспетые,

В улицах, школах живут.

Подвиг их славят и светлые

Песни курсантам поют.

Т. Пастернак

* Угра — река в Смоленской и Калужской областях.

 

Подольские курсанты

Серые шинели, чёрные петлицы*,

Вам с Войной и Смертью рано бы жениться,

Вам на танцплощадках вальс да улыбаться,

А пришлось в Ильинском** с танками сражаться.

 

А пришлось в Медыни** в штыковой сходиться,

В схватке рукопашной с немцем насмерть биться.

Что вы вспоминали, шли когда в атаку,

Тёплый летний вечер, песни под тальянку?

 

На шоссе Варшавском** роты, батареи.

Через вас, ребята, кто пройти посмеет?

Сколько вас погибнет в мареве бомбёжек

Сашек и Алёшек, Витек и Серёжек?

 

До конца стояли, по училищ спискам,

Все кто был в Пехотном, и в Артиллерийском.

О шинели ваши Круппа сталь ломалась.

Вас в живых всего-то тысяча осталась.***

 

Подвиг ваш бессмертен, Память ваша вечна,

Спите под звездою вы пятиконечной.

Серые шинели, красные петлицы*,

Вы спасли Отчизну, отстояв Столицу!

Ю. Никитенко

*красные и чёрные петлицы-цвета курсантских петлиц по родам войск, пехота и артиллерия соответственно.

**Ильинское, Медынь, Варшавское шоссе — рубежи, обороняемые сводным отрядом Подольских артиллерийского и пехотного училищ в октябре 1941 года.

***По различным источникам данные о потерях Подольских курсантов в боях под Москвой разнятся, но самая распространённая версия, что за 12 дней боёв из трёх с половиной тысяч в живых осталась тысяча курсантов.

 

Поэма о подвиге подольских курсантов

Генерал-лейтенант артиллерии И. Стрельбицкий: «Мне довелось немало видеть атак… Но те курсанты!.. Я не видел именно той атаки, но через несколько дней я с этими ребятами дрался плечом к плечу и ходил в атаку вместе с ними. Ни до этого, ни после я ничего подобного не видел. Хорониться от пуль? Оглядываться на товарищей? Но ведь на устах у каждого одно: «За Москву!»

 

В наши годы немного осталось

Тех, кто был на Великой войне,

И история вновь расписалась

Именами солдат на стене.

 

Павшим воинам — вечная память…

В сердце ветром врывается грусть,

Оттого, что уже не исправить

И погибших, увы, не вернуть.

 

Подмосковье… Октябрь, сорок первый.

Поднялись по тревоге войска.

Как пружина, натянуты нервы,

Не подпустим к столице врага!

 

Артиллерия вместе с пехотой —

Фонд бесценный для нашей страны,

Грудью встали за мир и свободу,

Молодые, но духом сильны.

 

Переброшены их батальоны

В город Юхнов. Отряд Старчака

На Варшавском держал оборону,

Ведь фашистская поступь близка…

 

Отстоять! И Москву от напасти

Оградить поклялись в октябре.

Надвигались немецкие части…

Против них взорван мост на Угре.

 

На позицию едет к солдатам

Маршал Жуков: «Вам будет трудней,

Продержитесь, родные… ребята,

Нужно выиграть несколько дней!»

 

Продержаться… А там уж — подмога.

И готовые к бою, едва,

Заступили три тысячи в ногу,

Твердо зная, за ними — Москва!

 

То не пыль по дороге несется —

Танков, бронемашин колея…

И колонна немецкая вьется

Километрами, будто змея.

 

План задуман… сорвется едва ли,

Завершить бы скорее процесс.

Под Ильинским фашисты застряли,

Хоть значителен был перевес.

 

Прикрепив к танкам красные флаги,

Немец жаждет рубеж обойти.

Распознали фашистов… в атаке

Их курсанты застали в пути.

 

Продержаться… стоять за столицу,

Силой вражеской — не напугать!

В бой бросались израненной птицей

И сгорали… опять и опять.

 

Перепаханы взрывами склоны,

Обороны разрушены рвы,

И расстреляны ДОТ гарнизоны.

Среди русских потери, увы…

 

Боевое гласит донесение:

«Автоматчиков жестким огнем

Уничтожено пол-артиллерии,

Еле держимся… помощи ждем!

 

На нуле… не хватает запасов,

Все снабжение прекращено,

Нет снарядов и боеприпасов.

Простоим, сколько нам суждено…»

 

Атакуют в упор самолеты,

Вновь фашистами пущены в бой.

Но отброшена немцев пехота,

Задержали… но страшной ценой.

 

То не листьями поле покрыто…

Полегли — голова к голове.

Гаснет небо во взорах убитых,

Замеревших на алой траве.

 

Новобранцы, вчерашние дети,

Отражая в глазах синеву,

Шли в атаку с мечтой о победе,

Беззаветно крича: «За Москву!»

 

И приклады упрямо сжимали

В этом долгом, последнем бою,

Вспоминали о доме и маме,

Вспоминали сестрёнку свою.

 

Так курсанты, почти без снарядов,

Задержали врага под Москвой.

Из оставшихся — каждый десятый

Став героем, вернулся домой.

 

Невозможно представить, наверное,

В свете мирных и прожитых лет

Этот страшный октябрь в сорок первом,

Бой мальчишек семнадцати лет!

 

О курсантах легенда слагалась

На Подольской родной стороне,

Где история вновь расписалась

Именами солдат на стене…

М. Леонова

 

Подольские курсанты

Подольские курсанты,

Безусые юнцы.

За вами — бой курантов

И славные отцы.

 

Год страшный сорок первый...

В прорыве под Москвой.

У вас — стальные нервы,

Хоть давит минный вой.

 

Три тысячи вас было...

Винтовки, пулемёт.

Не смолкнут песни-были

И слава не умрёт.

 

Нежданною преградой

Для группы армий «Центр».

Мальчишки... без бравады

Атаковали цель.

 

Подольские курсанты...

Недельные бои.

Звучат святые мантры —

Вокруг места свои.

 

Блицкриг был вами сорван,

Фон Боку* в горле кость:

«Любой получит орден!» —

Кричал незваный гость.

 

Казалось: что за сила?

Совсем немного вас...

Спасали вы Россию,

Погас фашиста глаз.

 

Подольские курсанты...

Я славу вам пою.

Военные таланты

Не дрогнули в бою.

 

Бессильны против чести

Отборные войска.

Курсанты с нами вместе,

Прославлены в веках.

 

*Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Фёдор фон Бок.

Т. Цыркунова

 

Ополченцы:

 

Летом 1941 года, когда немецкая армия стремительно захватывала западные районы нашей страны и рвалась к столице, из москвичей и жителей Подмосковья, не подлежащих призыву на военную службу по здоровью, возрасту или брони, были сформированы двенадцать дивизий народного ополчения. Всего в них насчитывалось около 140 тысяч человек. Было очевидно, что недостаточно вооруженные и обученные военному делу люди разных возрастов и профессий не смогут стать надежным щитом на пути врага, и дивизии понесут огромные невосполнимые потери личного состава. Но задача у ополчения была другая. К октябрю 1941 года регулярные части РККА были почти полностью разбиты. Необходимо было задержать противника на московском направлении до тех пор, пока к столице не будут переброшены свежие соединения из Сибири, с Дальнего Востока, Средней Азии и Закавказья. И народное ополчение отстояло Москву страшной ценой.

 

Защитник Москвы

Вышел мальчик из дому

В летний день, в первый зной.

К миру необжитому

Повернулся спиной.

 

Улыбнулся разлуке,

На платформу шагнул,

К пыльным поручням руки,

Как слепой, протянул.

 

Невысокого роста

И в кости не широк,

Никакого геройства

Совершить он не смог.

 

Но с другими со всеми,

Неокрепший ещё,

Под тяжёлое Время

Он подставил плечо:

 

Под приклад автомата,

Расщеплённый в бою,

Под бревно для наката,

Под Отчизну свою.

 

Был он тихий и слабый,

Но Москва без него

Ничего не смогла бы,

Не смогла ничего.

А. Межиров

 

Мы ушли от Никитских ворот

Во дворе 110-й московской школы стоит памятник ребятам, не вернувшимся с войны. Говорят, он поставлен на деньги, собранные жителями окрестных домов.

 

Напротив той церкви,

Где Пушкин венчался,

Мы снова застыли в строю.

Едим, как в то утро,

Глазами начальство,

Не смотрим на школу свою.

Отсюда, из сада,

Мы с песней, как надо,

Всем классом пошли под венец.

С невестой костлявой

На глине кровавой

Венчал нас навечно свинец.

 

А то, что у нас

Не по росту шинели,

Так это по нашей вине:

Мы попросту роста

Набрать не сумели,

Добрать не успели к войне.

Пускай неказисты,

Зато не статисты —

Мы танкам не дали пройти.

Мы сделали дело,

Мы — тело на тело —

Ложились у них на пути.

 

Хоть мы из металла,

Но нам не пристало

Торчать у Москвы на виду:

Мы не были трусы,

Но были безусы,

И место нам в школьном саду.

К нам Пушкин приходит

Молчать до рассвета,

Во фраке стоит в темноте,

А рядом во мраке,

А возле поэта —

Наташенька в белой фате.

Д. Сухарев

 

Ополченье

Во мраке с горя сгорбились мосты.

Тревожно площадей сердцебиенье…

На запад уходило ополченье —

потомственная гвардия Москвы.

 

Рабочие, врачи, учителя,

отставку не приняв военкоматов,

сапог не получив и автоматов,

ушли в незащищенные поля.

 

Кто помнит их последние слова

в последнем и решительном сраженье?

Безмолвна затемненная Москва.

Убиты летописцы ополченья.

 

…Мы нынче очень празднично живем,

и многие печали позабыты.

Вокруг грохочут песни в стиле бита,

и ночью так же солнечно, как днем.

 

Но изредка тревожат наши сны

те люди с беззащитною улыбкой,

кто с книгой, кто с указкой, кто со скрипкой —

пронзительная исповедь войны!

 

Я слышу их неровные шаги.

Я вижу строй их, нервный и неровный.

Я знаю:

в битве дрогнули враги

пред высшим —

перед мужеством духовным.

 

И если мы по духу москвичи, —

мы тех людей живое отраженье.

В сердцах у нас их мужество звучит,

и строится в колонны ополченье…

Н. Добронравов

 

Нам хорошо живется на земле

Нам хорошо живется на земле,

Мы спор ведем в уюте и тепле.

С веселой и надменной высоты

Двадцатилетья своего, —

Когда всё ясно,

Беспрекословно изрекаешь ты,

Что много жертв принесено напрасно.

 

Вот, например:

Зачем профессора

В трагическом народном ополченье,

Нестройно и смешно крича «ура»,

В атаку шли, забыв свое значенье?

 

Как мотылек, раздавлено пенсне,

И первый снег не тает на ресницах.

Об осени не помнят по весне,

И тот октябрь уже не многим снится.

 

Истерзаны осколками леса,

И от полка бойцов осталась горстка.

Они держались только два часа,

На рваном рубеже Солнечногорска.

 

Лишь два часа!..

…За этот краткий срок

Успели в том пылающем районе

Собрать младенцев, чтобы на восток

Отправить под бомбежкой в эшелоне.

 

Насколько помню, ты был в их числе.

…Нам хорошо живется на земле!

Е. Долматовский

 

Ополченец

Редели, гибли русские полки

Был прорван фронт, прорыв зиял, как рана.

Тогда-то женщины, подростки, старики

Пошли… на армию Гудериана.

 

Шла профессура, щурясь сквозь очки,

Пенсионеры в валенках подбитых,

Студентки — стоптанные каблучки,

Домохозяйки — прямо от корыта.

 

И шла вдова комбата, шла в… манто —

Придумала, чудачка, как одеться!

Кто в ополченье звал ее? — Никто.

Никто, конечно, не считая сердца.

 

Шли. Пели. После падали крестом,

Порою даже не дойдя до цели…

Но я хочу напомнить не о том,

Хочу сказать о тех, кто уцелели.

 

Один на сотню — да, таков был счет,

А счетоводом — сорок первый год…

На Красной Пресне женщина живет.

Нет у нее регалий и наград,

Не знают люди, что она — солдат.

 

И в День Победы не звонит никто

Смешной старушке в стареньком манто.

Ей от войны на память — только шрам…

Но женщина обходится без драм.

 

«Я, — говорит — везучая, жива!»

Далекая военная Москва.

Идет в окопы женщина… в манто —

Придумала, чудачка, как одеться!

Кто в ополченье звал ее? — Никто.

Никто, конечно, не считая сердца…

Ю. Друнина

 

Ополченцы

Ополченцы. Добровольцы. Москвичи.

Вперехлёст над городом лучи.

В эти ночи, кровью нашею пьяна,

Заплясала на окраинах война.

 

До Кремля — подумать только — сорок вёрст!

Вот и встали ополченцы во весь рост.

И с винтовкою, одной на четверых,

Уходили ликвидировать прорыв.

 

Командир сказал: «Вперёд! На том стою,

А оружие добудете в бою! —

Улыбнулся: — Мы теперь как кирпичи.

Ополченцы, добровольцы, москвичи».

 

…Так в заснеженных окопах той зимы

Просияли эти души и умы.

Полегли они там через одного,

Но к вратам не пропустили никого.

 

Никого из тех, кто посягнул

На раскосость наших скифских скул,

На святые наши купола

И на прадедов великие дела!

 

А над полем этой сумрачной войны

Лик вставал разгневанной луны.

Ангелы с далёких белых звёзд

Звёзды красные кидали на погост.

 

Дули в трубы, чтобы русские войска

Отстояли тебя, матушка Москва,

Чтоб убитые узнали, что не зря

Уходили в бой, сердцами возгоря.

 

С Красной площади, с парада —

Прямо в бой!

И какие там награды

В час лихой…

За твои, Москва, священные зубцы

Дрались насмерть некрещёные бойцы.

 

Ну а те, кто были крещены,

Остальных крестили в пламени войны.

И я верую, что ценятся в раю

Все погибшие за Родину свою.

Вот они, в сиянии свечи, —

Ополченцы, добровольцы, москвичи.

С. Коротков

 

Ополченец

И всё ж ты был отправлен в ополченье,

Непризывной, нестроевой отец,

Ни формы, ни сапог, ни обученья,

Пункт сбора, курс на запад и — конец.

 

Пошли, в чём есть, недружно, левой-правой,

Всего поклажи — тощий вещмешок,

Ты был немолодой, совсем не бравый,

Одна нога короче на вершок.

 

Внезапно обезлюдела столица,

К востоку скорбно двинулся народ,

За три октябрьских дня успел свершиться

Вождём не предусмотренный исход.

 

Колонна расползалась редким строем,

Но темп держала, сколько было сил,

Никто из вас не мнил себя героем,

И вам вослед никто не голосил.

 

Шёл молча взвод, лишь вспыхивали взгляды,

За каждым — жизнь в оставленном дому,

Что думал ты, идя навстречу аду,

Где выжить не светило никому?

 

Полдня вы грязь месили у обочин,

Метался вдоль молоденький курсант,

И был привал, где ел ты среди прочих

Нехитрый свой домашний провиант.

 

Вы постигали пёхом по дороге

Солдатские основы ремесла,

Но, натерпевшись, отказали ноги,

И кровь из уха струйкой потекла...

 

Ты был отправлен в тыл, негодный к бою,

Судьбу свою, наверно, не кляня,

Но день — ты защищал Москву собою,

Наш дом и нерождённого меня.

 

Всю жизнь ни слова, как о чём-то тайном,

О том, как ты участвовал в войне,

И только мать, обмолвившись случайно,

Поведала об этом давнем дне.

В. Ланин

 

Памятник

Взмыл памятник на ельнинских полях,

Преодолев земное притяженье,

Как песня о народном ополчении,

Как память о сражавшихся бойцах.

 

Идет на запад добровольцев строй,

Винтовки небо бороздят штыками...

Москву с оборонительными рвами

Им выпал жребий заслонить собой.

 

Идет старик с седою бородой

С врагом сравнять свой старый счет солдатский,

Ведь был крещен он пулею германской

В бою еще на Первой мировой.

 

А рядом мальчик, полон гнева взгляд,

Ремень винтовки сжат в руке до боли,

Ему недавно в москворецкой школе

Учителя вручили аттестат.

 

Идет рабочий, ненависть свою

Обрушит он в бою на супостата.

И девушка идет из медсанбата

Спасать бойцов у смерти на краю.

 

Уходит ополчение вперед,

Земная боль на подвиг их сплотила,

В бой повела невиданная сила...

Их мужество из прошлого встает.

 

Как песня, как былина о бойцах,

Сражавшихся в народном ополчении,

Преодолев земное притяженье,

Взмыл памятник на ельнинских полях.

А. Постникова

 

* Ельня — город воинской славы, рождения Советской гвардии и 14-ти Героев Советского Союза.

 

Памяти Московских ополченцев

Под Вязьмою и Ельней войны умолкнул гром.

Герои ополченья спят непробудным сном.

Свою избрали долю — на поле брани смерть,

Познав, что малой кровью врага не одолеть.

 

Когда огнем и сталью свирепствовал «Тайфун»,*

Послал их в пекло Сталин прикрыть пути в Москву.

Повел их долг в атаку, в последний смертный бой

Сковать чужие танки, пожертвовав собой.

 

Не смог паучий вермахт сломить большевиков,

Тех, чье оружье — вера да к Родине любовь.

С винтовкой трехлинейной «За Родину! Вперед!»

Погибло ополченье в лихой военный год.

А. Эйдельштейн

* Операция «Тайфун» — немецкое название Битвы за Москву.

 

Осколок

Осколок добровольческих полков,

Двенадцати дивизий ополченья,

Не любит вспоминать, не любит слов

И киноэпопей про окруженья.

 

Он любит сад, антоновку в цветах,

И лес, проросший дружными грибами.

Ещё он любит чёрного кота

С невероятно белыми ногами.

 

На встречи он не ходит каждый год,

Предпочитая посидеть за чаем,

Поскольку всё равно там никого

И никогда уже не повстречает.

 

А где-то в дальнем ящике лежит,

Притягивая внуков, как магнит,

Забытый им осколок — бесполезный,

Заржавленный,

Но всё-таки железный!

А. Волог

 

Московское ополчение

1

Сжимавшие израненную землю,

Как тело обтекаемой гранаты, —

О, бледные учительские пальцы

И тёмные рабочие ладони!

Московское уходит ополченье…

Земля перемещается на небо

Зеркальностью воюющего мира,

Где танки перевёрнуты,

А сверху

Распластаны шинели ополченцев —

Тяжёлые победные знамёна.

В том космосе, где мёртвые снаряды

Встречаются без пороха и крови,

Убитые не видят побеждённых.

Над ними пролегает Подмосковье.

И видят их закрытые глазницы

Деревню и картофельное поле,

Зелёные машины урожая

И мальчиков, играющих в войну…

 

2

Мне не хватает этих людей

В суете переходов, машин, площадей,

В клубе фабричном и в Доме учёных…

Место какое-то кажется вдруг отключённым —

Место живущего, странное здесь без него,

Ветер, его обтекая, становится чёрным

Силою памяти,

Склонной творить колдовство.

Словно в Москве есть иная, другая Москва,

Павшая насмерть с ушедшим своим ополченьем.

И оживают под факельным медным свеченьем

Части её, как размытой страны острова,

Входят в глаза земляною окопною чернью, —

Словно сквозь тело моё; как сквозь город,

Проходит вдова.

Гранью, порогом,

Деталью ожившего быта

Улица рвётся на месте людей незабытых…

Память расходится улиц ночными кругами.

Смерти не хватит,

Чтоб жившие были убиты.

Если мой город гудит ополченцев шагами,

Если их лица оставили в воздухе слепки

И не войти в этот воздух, и мест не занять,

Если те окна, что вслед им глядели, —

Ослепли.

Горечь — у памяти,

Вечность — у павшего.

Город от города мне не отнять.

И. Клемент

 

В полях под Москвой

Что тебе снилось, парнишка в шинели,

Тёмную ночью в полях под Москвой,

В мёрзлом окопе, на жёсткой постели,

В злом сорок первом, в землянке сырой?

 

Враг впереди, за спиною столица,

Чёрные тучи над нашей землёй.

Перед глазами ребят наших лица,

Перед глазами последний их бой.

 

Что тебе снилось, парнишка в шинели,

В ночь перед боем в землянке сырой,

В мёрзлом окопе, под песни метели,

В злом сорок первом, в полях под Москвой?

 

Вспышки разрывов и скрежет металла,

Алая кровь на колючем снегу.

Горстка солдат честь страны отстояла

И не открыла дорогу врагу.

 

Танки с крестами дымят и пылают,

А у икон свечи плача горят.

Мамы солдат на коленях рыдают,

Просят у Бога вернуть их назад.

 

И матерям по ночам будет сниться

Наши поля, где-то там под Москвой.

В серых шинелях солдат наших лица,

Мёрзлый окоп и последний их бой.

С. Мельников

 

* * *

Остановись на полуслове,

Встаю, бросаю карандаш.

Горит родное Подмосковье,

Гудит от выстрелов блиндаж.

 

Ну что, поэт? Бери гранаты,

Тяни латунное кольцо!

По фронту хлещут автоматы,

Песок и снег летят в лицо.

 

Умри, но стой! Назад ни шагу:

Ты эту землю не отдашь.

Здесь ценят стойкость и отвагу.

Здесь штык нужней, чем карандаш.

 

Забудь пристрастье к многословью,

К строке, что лирик сочинил.

Сегодня люди пишут кровью

За неимением чернил…

 

Земля, седая от мороза,

Окопы, надолбы, штыки.

Война, война — святая проза

И позабытые стихи.

Г. Пагирев

 

Зимой сорок первого

Состоялась атака

и была коротка...

Нас осталось, однако,

два активных штыка.

И, видать, до салюта

не дожить нам двоим.

Мы к винтовкам примкнуты,

к трехлинейкам своим.

Наши души потрогать —

словно сталь, холодны...

 

Ночь густая, как деготь,

над безмолвьем войны.

Без огня, без ночлега

нам ее коротать.

Даже белого снега —

и того не видать.

Ни ракеты, ни птицы

в этой стынущей мгле...

 

Я родился в столице,

он родился в селе.

У него — на березке

снегири в полусне.

У меня — Маяковский

над столом на стене.

Друг от друга далеко

где-то спят чудеса —

светлый маленький

локон, золотая коса...

 

Но единой указкой

нам оружье дано.

Ходит время на Спасской

для обоих одно.

Свет звезды негасимой

провозвестником дня...

 

И — Россия, Россия,

у него, у меня!

Нет, мы встали недаром

на бугре у леска —

два огня, два удара, два

активных штыка!

И залогом расплаты

на черте межевой —

мы, живые солдаты,

в этой мгле неживой.

М. Соболь

 

Солдат

Помню, провожала сына мать

Землю от фашистов защищать.

Плакала, махала вслед рукой —

Возвратится ли сынок домой?

 

Сорок первый — битва под Москвой.

Дым и грязный снег — жестокий бой.

Лезут танки, самоходки бьют,

Бомбы с визгом землю в клочья рвут.

 

Мечется в окопе парень тот —

К пушке он снаряды подаёт.

Вот упал наводчик лицом в снег —

Отслужил солдат свой краткий век.

 

Жизнью заслонял страну солдат.

Шагу не ступил в боях назад.

Не вошёл в Москву заклятый враг —

Реет над кремлём советский флаг.

 

Возвратился паренёк с войны.

Недовоевал — в том нет вины.

Обнял мать он левою рукой,

Правый был его рукав пустой…

 

Помню, как окончилась война —

Ликовала вся наша страна.

В горле горький ком сглотнул солдат,

Уловив девичий грустный взгляд.

Д. Царев

 

Воспоминания невернувшегося...

Еще недавно не было войны,

Цвели сады и небо золотилось.

Мы были все для мира рождены,

Не веря в то, что что-то изменилось.

 

Ушли отцы в смертельную страду.

И похоронок первые метели

О тех героях, павших за страну,

По городам и весям полетели.

 

Был сорок первый... Маме не соврать,

И понимая...  может не дождаться,

Я все равно пошел в военкомат,

Прибавил год, сказав, что восемнадцать...

 

Откуда ты... Москва ли, Ленинград,

Теперь неважно и никто не знает.

Мы шли на наш ноябрьский парад,

Бессмертный, как теперь я понимаю.

 

Зайти на площадь... но не как юнец,

Не сорванцом когда-то босоногим...

Защитником, как бы сказал отец,

Уже погибший среди тысяч многих.

 

А завтра был единственный мой бой...

Деревни той названия не знаю.

Я шел в атаку... просто рядовой,

Своей Отчизны землю защищая...

 

Простите, мама, видно не судьба,

Мне много воевать не получилось,

Я слез твоих не видел никогда,

Но знаю, мама, ты бы мной гордилась...

А. Кунин

 

Гремел в строю винтовочный салют

Был груб к старшинам, к паникерам — лют.

А медсестра над гробом обмирала.

Гремел в строю винтовочный салют —

Солдаты хоронили генерала.

 

Командующий фронтом приказал —

Хрипела трубка грозно и устало:

«Атаковать — иначе трибунал!

И овладеть во что бы то ни стало!»

 

Под Вязьмою заснеженная степь.

В сугробах вязнет бедная пехота.

Поднял комдив улёгшуюся цепь

И с шашкою повёл на пулемёты.

 

Рубил сплеча железные ежи.

Затих перед колючим перелазом…

А роты, что ж, не взяли рубежи

И отошли, не выполнив приказа.

 

Вчера главком грозился расстрелять

Весёлого и дерзкого комдива.

Убит в бою. Какая благодать!

Всё обошлось достойно и счастливо.

 

Над холмиком звезда водружена —

Не палачи хоронят, а солдаты!

Не будет опозорена жена,

И дети не лишатся аттестата.

 

Не думайте, что был он нелюдим.

Душа живая в нем кипмя играла.

Простим грехи. Заслуги подтвердим.

Преломим хлеб — помянем генерала.

М. Тимошечкин

 

Пахари

Памяти

Степана Ивановича Брюнина,

Андрея Ивановича Ныркова,

Ивана Афанасьевича Рыжова

и других односельчан, павших

в битве под Москвой

 

Были это всё живые люди.

Отойти не пожелав назад,

В новеньких шинелях у орудий

Мужики побитые лежат.

 

Взяли их с уборочной в солдаты,

Впрок и дня не вышло отдохнуть.

Неуклюжи чуть и мешковаты,

Будто перед кем-то виноваты,

Шли они от сельсовета в путь.

 

Жуткие осенние недели.

Враг у подмосковных деревень.

У орудий серые шинели

Начинали новый трудодень.

 

Бить по танкам — непростое дело.

Всё кругом в неистовой пальбе.

Соль на гимнастерках прикипела,

Будто на току, на молотьбе.

 

На руках тяжёлые снаряды,

И на лицах копоть, как смола.

Никакой награды им не надо,

Лишь бы только Родина жила.

 

Тяжела их ратная работа,

Но работать им не в первый раз:

И родились в поле у омётов,

И встречают тут последний час.

 

Мать-земля, родная с колыбели,

Мягкую постель им приготовь.

Новые — с иголочки — шинели

Тёплая пропитывает кровь.

 

Потонула даль в дыму и гуде.

Враг отброшен. Враг бежит назад.

В новеньких шинелях у орудий

Пахари побитые лежат.

М. Тимошечкин

 

Судья

Упал на пашне у высотки

суровый мальчик из Москвы;

и тихо сдвинулась пилотка

с пробитой пулей головы.

 

Не глядя на беззвездный купол

и чуя веянье конца,

он пашню бережно ощупал

руками быстрыми слепца.

 

И, уходя в страну иную

от мест родных невдалеке,

он землю теплую, сырую

зажал в коснеющей руке.

 

Горсть отвоеванной России

он захотел на память взять,

и не сумели мы, живые,

те пальцы мертвые разжать.

 

Мы так его похоронили —

в его военной красоте —

в большой торжественной могиле

на взятой утром высоте.

 

И если правда будет время,

когда людей на Страшный суд

из всех земель, с грехами всеми,

трикратно трубы призовут, —

 

предстанет за столом судейским

не бог с туманной бородой,

а паренек красноармейский

пред потрясенною толпой,

 

держа в своей ладони правой,

помятой немцами в бою,

не символы небесной славы,

а землю русскую свою.

 

Он все увидит, этот мальчик,

и ни йоты не простит,

но лесть от правды, боль от фальши

и гнев от злобы отличит.

 

Он все узнает оком зорким,

с пятном кровавым на груди,

судья в истлевшей гимнастерке,

сидящий молча впереди.

 

И будет самой высшей мерой,

какою мерить нас могли,

в ладони юношеской серой

та горсть тяжелая земли.

Я. Смеляков

 

Битве под Москвой посвящается

Год сорок первый. Под Москвой

Стояли насмерть мы с тобой:

Вгрызались в землю мы навек,

А сверху шёл пушистый снег.

 

Пушистый снег — как до войны,

Как сон из давней старины,

А мы — траншеи в полный рост,

И наш приказ как будто прост:

 

Назад ни шагу! Ни на пядь!

Столицу надо отстоять!

И мы грызём всю твердь земли,

Ведь мы иначе не могли.

 

Позиций наших не сломить,

Готовы головы сложить.

Стоим, а за спиной — Москва,

А за Москвою — вся страна.

 

И вот он. Лезет, как нахал,

Крестов себе нарисовал.

— Огонь! — командует комбат,

И заградительные в ряд

 

Раздались взрывы. Сломан строй.

Горят вдали один, другой.

И завертелась карусель —

Артиллерийская дуэль.

 

Стреляют танки, к нам летят

Снаряды их. И так свистят.

И рвутся. Наш редеет строй.

Но живы мы ещё с тобой.

 

Горят фашистские кресты,

Стреляю я — наводишь ты.

Очередной снаряд дослал —

И взрыв с тобой нас разбросал.

 

Очнулся я от тишины —

Как будто не было войны,

А с неба падал тихо снег.

И тишина стоит навек.

 

Лишь с поворотом головы

Я вспомнил ужасы войны,

Я вспомнил всё и этот бой,

И замотал я головой.

 

И закричал я в первый раз:

— Ребята, кто живой из вас?

Твой стон услышал я вдали.

И мысль: значит, не прошли!

 

Повсюду танки и тела.

Сюда Москва их не звала!

Да будут знать они навек:

Кровавый снег — горячий снег.

А. Рачков

 

41-год

Грязь по полю месим,

Справа с фланга Клин.

Мы втроем отходим

Под разрывы мин.

 

По сплошным воронкам

Друг за другом в след,

Прикрепив к пилоткам

Черный, с кровью, снег.

 

Не сумел прорваться

К дзотам батальон.

И пошел метаться

К смерти на поклон.

 

И от полной роты,

От двухсот бойцов,

Рядовых пехоты

Трое вышли в ров.

 

Доползли к траншее

В рваных сапогах,

В мокрые шинели

Спрятали свой страх.

 

Кто-то выпил спирта,

Кто-то стал рыдать,

Я, забыв про черта,

Стал маманю звать.

 

Грязь по полю месим,

Справа с фланга дым.

Мы втроем отходим

Под разрывы мин.

 

Всполохи ракеты,

Догорает Клин.

Нет пока Победы.

И не наш Берлин.

К. Калиев

 

Песня-присяга

Москва, моя родная мать,

Люблю тебя всем сердцем, свято.

Тебя иду я защищать

По долгу сына и солдата.

Честь и красу твою храня,

Тебя спасу я от огня.

 

Москва, священный город мой,

Мы связаны с одной судьбою.

Мы за тебя уходим в бой,

Чтобы прикрыть тебя собою.

Чтоб ты могла вовеки жить —

Не страшно голову сложить.

 

Москва, я твой бесстрашный сын.

К врагам я беспощаден буду.

Я стану искрой той грозы,

Что пепелит врага повсюду.

Тебя, пройдя огонь и дым,

Спасу я подвигом своим.

 

Мы не допустим, чтобы враг

Ломился в дверь твою прикладом.

Мы в вихре яростных атак

Сметем убийц свинцовым градом.

Тебя мильоны сыновей

Спасут отвагою своей.

Г. Акопян

 

Комбат

У него лишь несколько гранат…

Подкрепленья так и не дождался…

Смят врагами маленький отряд…

Все погибли… Он один остался.

 

К танкам полз упрямо лейтенант,

Вражеской израненный шрапнелью.

Позади товарищи лежат,

Заметает их тела метелью.

 

Танки, словно злые псы, рычат,

Катится к Москве врагов армада…

Поднимает несколько гранат,

За погибших поквитаться надо.

 

Загорелся танк один, другой, —

Памятники всем его солдатам…

Он упал, засыпанный землёй…

И не стало смелого комбата.

В. Полянина

 

Когда я рассматриваю в музеях...

Когда я рассматриваю в музеях

Картины прославленных живописцев,

Мне вспоминается фронт под Москвою

И друг из саперного батальона.

 

Он был, как и я, командиром взвода,

Вставал до зари, надевал фуфайку

И говорил, обжигаясь чаем,

О рвах, эскарпах и контрэскарпах*.

 

А до войны у себя в Смоленске

Писал он лирические пейзажи,

Поля в золотистом мареве зноя,

Луга, где купались в росе березы.

 

От этих пейзажей его осталась

Лишь горсточка пепла. Они сгорели

От зажигательных бомб немецких

Во время первой бомбардировки.

 

И горсточку пепла развеял ветер…

Но он не любил говорить об этом,

Молчал, потирая зябкие руки,

Привыкшие к кисти, а не к винтовке.

 

Мы были знакомы давно, лет десять.

На выставках и вечерах встречались,

Но лишь на войне, в батальоне встретясь,

По-настоящему подружились.

 

Завидев меня, он бежал навстречу,

Кричал, поблескивая очками:

«Смотрите, смотрите, какое утро,

Какое пиршество красок в небе!

 

А лес? Что ни куст — то пятно цветное,

И пестрота их не режет глаза.

На полотне лишь большой художник

Такие мазки положить сумеет…»

 

Я трубку раскуривал. Мне казалось,

Что в Доме искусств мы сидим, листая

Альбомы картин мастеров любимых

В тисненых кожаных переплетах.

 

А он продолжал: «Вот прогоним немцев,

И я непременно сюда приеду.

Хочу написать подмосковную осень

Во всем ее русском великолепье.

 

Мне кажется: здесь я всего вернее

Чувствую душу природы русской…»

И вдруг чертежи блиндажей и дотов

Он доставал из своей планшетки.

 

Я знал, что ночами в сырой землянке

При свете мерцающего огарка

Он делал их тщательно и любовно,

Словно эскизы к своей картине.

 

А за оврагом гремели зенитки,

Спрятанные на опушке леса,

Ревели фашистские бомбовозы

В огне воздушного загражденья,

 

И в тесной землянке пред ним возникали

Картины Репина и Левитана,

Которым, как и его пейзажам,

Грозили фашистские зажигалки.

 

Он видел — ему вручена судьба их…

И он заслонил их собой в ту осень,

А сам навсегда под Москвой остался,

Не написав своей лучшей картины.

 

Вот почему в тишине музеев,

В гостях у прославленных живописцев

Мне вспоминается снова и снова

Мой друг из саперного батальона.

 

* Рвы, эскарпы, контрэскарпы — земляные противотанковые препятствия.

Н. Рыленков

 

Верность

У нас в селе жил парень, звали Васей.

Учился до войны в десятом классе.

Нормальный — не тихоня, не слабак.

Невероятно обожал собак!

 

Весь двор у Васи трепетал от лая.

Их было там не две, не три — а стая!

Эскорт собак — когда он шёл вразвалку —

Бежал с ним на охоту и рыбалку.

 

Но вот в наш дом ворвался Сорок Первый,

В кулак зажав усилия и нервы.

Наш быт спокойный оборвался резко.

И Васе, как и всем, пришла повестка.

 

В военкомате Васю осмотрели.

Ну, что ж, здоровый дух в здоровом теле!

Процесс учебный был весьма недолог:

И он — собаковод, то бишь — кинолог!

 

Для краткости, я повторять не буду,

Что труд собаки требовался всюду:

Не только для границы и конвоя,

Но и как санитар на поле боя.

 

В том спецотряде, где служил Василий,

Собаки мины на себе носили.

Их служба — не прогулка на «гражданке».

Они собою подрывали танки.

 

Увы, бесчеловечная затея!

Что это подло, возражать не смею.

Но уровнялись в той жестокой драке

Жизнь человека и его собаки.

 

Учить собаку непростое дело,

Чтоб под рычащий танк бросалась смело.

Она тогда лишь под него ныряет,

Когда тебе, как другу, доверяет.

 

Жестокий враг упорно шёл к столице.

Час наступил с ним, наконец, сразиться.

На «передок», где залегла пехота,

Пришла противотанковая рота.

 

По белизне заснеженной равнины

С крестами на броне ползут машины.

Они сметают всё перед собою.

За ними — цепь солдат бежит трусцою.

 

Открыть огонь! Мы не играем в прятки!

Уже вступили в бой «сорокапятки».

А чтоб отсечь немецкую пехоту,

Придётся поработать пулемёту.

 

Вот первый танк подбит! Второй! И третий!

Над полем чёрный дым разносит ветер.

В сраженье побеждает тот, кто злее,

Неважно, где ты — в танке иль в траншее.

 

Но снова продолжается атака.

И вдруг под танк кидается собака!

Взрыв сотрясает серую махину.

Враг уничтожен. Только жалко «псину»!

 

А танки прут и прут сплошной стеною.

Не пропусти! Россия за спиною!

Ты в напряженье! Но с тобою рядом

Твой верный друг с тротиловым зарядом.

 

Всё ближе лязг железного Циклопа.

Осталось метров двадцать до окопа.

Команда — «фас»! И пёс вскочил на бруствер!..

Но пули зазвенели слишком густо.

 

Собачий визг был заглушён стрельбою.

Василий, видишь — враг перед тобою!

Он поднял пса — знать, был воспитан так! —

И с мёртвым другом бросился под танк!

 

Потом, когда фашисты отступили,

Похоронили их в одной могиле.

Ушли в забвенье и слова, и слёзы...

Остался скромный холмик под берёзой.

 

Пусть эти строки прозвучат негромко

И станут обелиском — для потомков —

Собаке с человеческой отдачей,

И человеку с верностью собачьей.

К. Фролов

 

В годы Великой Отечественной войны собаки-подрывники уничтожили более 350 фашистских танков. К сожалению, «истребители танков» и сами были обречены на смерть. Только одна собака-минер после своего подвига смогла выжить. Военные собаки служили саперами, разведчиками, санитарами, связистами, охраняли границы.

 

Битва за Москву

В заснеженном, морозном сорок первом

Вокруг столицы против танков рвы.

Вождь, подтянув сибирские резервы,

Врага сумел отбросить от Москвы.

 

Плечом к плечу солдаты, ополченцы,

Свои сомкнув ряды, пошли вперёд.

И дрогнули тогда впервые немцы.

Победных дней мы начали отсчёт.

 

В той битве вспять мы повернули время

И доказали — немцев можно бить.

Мы, под Москвой Победы бросив семя,

Пришли в Берлин, чтоб про войну забыть.

 

И этот путь был вымощен смертями.

Мы помним всех, кто пал, не смог дойти.

В зной и мороз, в метель и под дождями

Мы шли, солдат теряя на пути.

 

На том пути у нас остались вехи:

Курск, Сталинград, Днепр, Одер и Рейхстаг,

С цветами нас встречали в Праге чехи.

Весь свет услышал наш чеканный шаг!

 

Ну а пока — враг у ворот столицы.

Мир, затаив дыхание, притих.

Мороз лютует, индевеют лица,

И лишь одна винтовка на двоих...

Б. Беленцов

 

Битва под Москвой

Врагу навстречу ровными рядами

Вставал народ на подступах к Москве.

И белый снег кружился над полями,

Алел от крови в небесах рассвет.

 

Снаряды рвались, скрежетали танки,

Сгустилась тьма, собою день затмив.

И вновь вперёд, в стремительной атаке,

Солдат своих вел раненый комдив.

 

Протяжно в небе выли «Мессершмитты»,

Часы давно замедлили свой бег,

Шинель бойца вся пулями прошита,

Письмо из дома — словно оберег...

 

Рукою, побелевшей от мороза,

Собрав все силы, сжав свой автомат —

За отчий дом, за русские берёзы,

За матерей, что ждут своих ребят!

 

За всех друзей, что в выжженном овраге

Нашли последний жизненный приют,

Будь проклят, враг! Не знать тебе пощады!

Родной земли тебе не отдадут!

 

Не отступать! Москва в вас свято верит.

Шли лишь вперёд, сквозь белые снега,

Неся в боях огромные потери,

К Победе, что для сердца дорога.

 

Не отступили, не жалея жизни...

Повержен враг на подступах к Москве.

И не забудет Родина, Отчизна,

Всех, кто остался вечно на войне.

 

Всех, кто сражался смело за Победу,

За наш покой, за жизнь своих детей.

Спасибо вам, родные наши деды,

За подвиг ваш, что в мире нет ценней.

 

Беречь его мы будем в сердце свято.

И навсегда для внуков сохраним.

Письмо из дома павшего солдата,

Что он берёг когда-то на груди.

С. Корепанова

 

Битва за Москву

Я вспоминаю свист свинца,

Москву за нашими спинами,

Мы дрались молча, до конца

и так же молча умирали,

И в коченеющих руках

мы сталь оружия сжимали,

А после боя в Небеса

валькирии нас забирали.

 

Среди завьюженных полей

трещали лютые морозы,

А мы держали рубежи

за наши русские березы,

За Русь Святую — Отчий край,

за наших пращуров могилы,

И мы вгрызались в мерзлый грунт,

нам ярость придавала силы.

 

Нельзя нам было отступать,

и не в приказе было дело,

Легко нам было умирать,

и Смерть на нас в упор глядела,

Но мы не отводили глаз,

ее встречали мы с улыбкой,

И Смерть вдруг обходила нас,

а Жизнь прощала нам ошибки.

 

На нас стальные звери шли,

стальные птицы нас бомбили,

А мы крушили их и жгли —

мы больше жизни Русь любили,

И снег от крови красным был,

земля стонала под ногами,

И миномет протяжно выл

над распростертыми телами.

 

Они сломать нас не смогли —

мы ни на шаг не отступили,

Мы отдали все, что могли,

а потому и победили,

В огне далекой той войны,

когда нам Смерть в лицо дышала,

Мы нашу Родину спасли —

нам Рать Святая помогала.

 

И Богородицы покров

нас укрывал в смертельных битвах,

Мы били яростно врагов,

и матери в своих молитвах

Просили Вышнего Отца,

чтоб уберег он нас от пули,

И мы, взойдя на небеса,

сквозь смерть в бессмертие шагнули.

С. Коробченко

 

Всем погибшим под Москвой

Юность, стань у обелисков

С обнажённой головой.

Поклонись могилам низко,

Всем погибшим под Москвой.

 

Возложи цветы живые...

Ради счастья в полный рост

Из гранита часовые

На бессменный встали пост.

 

Подвиг павших — беспримерный!

Юность, ты у них в долгу,

Они грудью в сорок первом

Преградили путь врагу.

 

Встали силой исполинской,

Как в седые времена,

На полях Наро-Фоминска,

На холмах Бородина.

 

Истекали в схватках кровью

Возле речек и дубрав,

Умирали, побеждая...

Землю русскую обняв.

 

Умирали, побеждая...

А живые шли вперед!

Край родной освобождая,

Набирался сил народ.

 

Сколько пало, мать-Отчизна,

Сыновей и дочерей.

Заслоняя тебя жизнью

От фашистских палачей!

 

Юность стань у обелисков

С обнажённой головой!

Поклонись могилам низко,

Всем погибшим под Москвой.

А. Логинов

 

Битва за Москву

Бойцы с парада уходили на войну,

Они по снегу Красной площади шагали,

А на Москву кольцом фашисты наступали,

Терзая танками советскую страну.

 

Назад ни шагу! Надо немцев задержать.

Москва за нами! Отступленье невозможно.

И в дни суровые все думали тревожно:

Нельзя врагу столицу Родины отдать.

 

Солдаты верили, — победа впереди,

Борясь с предчувствием, что могут не вернуться.

Земля взрывается, но наши не сдаются!

Ценою жизни нужно Родину спасти.

 

И двести дней бойцы сражались за Москву:

Там были взрывы, скрежет танков и пехота,

Бомбёжки с воздуха и рокот пулемётов…

В той битве не было пощады никому.

 

И бились храбро сотни тысяч человек,

И у бойцов сверкали золотом медали!

И сотни жизней на погосты провожали…

И кровью смерти обагрился белый снег…

 

Но эта первая победа под Москвой

Была предвестником погибели фашизма

И воплощением святого героизма

Солдат, что шли за свой народ в последний бой.

Т. Варламова

 

Под Москвой

У Фрица — папа офицер,

Он воевал в СССР,

Он в наших селах избы жег

И все, что взять с собой не мог.

Он вешал на столбах людей,

Он грабил взрослых и детей,

 

И тех, кто гол, и тех, кто бос,

Гнал без пощады на мороз.

Он шел к Москве, бандит и вор,

Фашист, убийца, мародер.

 

У Вани — папа под Москвой,

Красноармеец рядовой.

Он был колхозным кузнецом,

Пришла война — он стал бойцом.

 

Он взял винтовку-автомат,

Противогаз и пять гранат,

Пошел на фронт врага встречать,

Москву родную защищать.

 

Мою Москву, твою Москву,

Где ты живешь, где я живу!

В наш русский подмосковный лес

Фашистский батальон залез.

 

Крепчал, трещал, скрипел мороз

И разбирал врагов до слез.

Чихая, кашляя, ворча,

Ползла по лесу саранча.

А Фрицин папа впереди

Брел с дамской муфтой на груди.

 

Он был бы рад уткнуться в снег

И в том снегу заснуть навек.

Но взять Москву — гласил приказ,

Назначил Гитлер день и час

И точный список площадей,

Где вешать наших москвичей.

 

Но вшивый и голодный сброд

Не мог продвинуться вперед!

Стоял у городских ворот

Советский боевой народ!

И Фрицин папа сдался в плен,

Не увидав кремлевских стен.

 

Была Москва недалеко,

Но взять Москву не так легко,

Когда стоят и мой, и твой,

И Ванин папа под Москвой!

С. Михалков

 

Перелом

Сегодня маршалу не спится —

наутро переломный бой.

Припоминается, как снится,

князь Дмитрий, прозвищем Донской...

 

Всю ночь тревожно было князю,

бродил в лугах, молясь без слов,

и слушал, лёгши ухом наземь,

гуденье труб и плачи вдов.

И было внятное веленье,

что нет ему судьбы иной,

и для Руси — одно решенье:

Иди за Дон! Да будет бой!..

 

За тонкой стенкой — раций свисты,

трезвонят зуммеры подряд,

охрипшие телефонисты

открытым текстом матерят.

Отставил маршал все сомненья.

На карте — местность за рекой.

И есть всего одно решенье:

— Идём за Дон. Наутро — бой!

 

Всё решено. И все готовы.

И битвы час не изменить...

 

Рассвет. Светлеет Дон подковой...

В руках кольчуга чуть звенит.

Ох, сколько ляжет здесь народу!

Недаром — переломный бой!

И мнится князю воевода —

из будущего — тот, другой...

А. Волог

 

Победа объединенных полков русских княжеств во главе с московским князем Дмитрием Донским над войском Золотой Орды в Куликовской битве 1380 года стала первым шагом к освобождению Руси от татаро-монгольского ига. В ноябре-декабре 1941 года на Куликовом поле воины 269-й стрелковой дивизии, сформированной на базе 14-й дивизии народного ополчения Первомайского района города Москвы, снова сделали первый шаг к освобождению страны от иноземных захватчиков. По Куликову полю прошел правый фланг немецкого танкового клина. Во время контрнаступления советских войск под Москвой 269-я дивизия на данном направлении остановила и отбросила немцев почти на 100 километров за 11 дней.

 

Зима военная

Я просыпаюсь. В окнах тьма,

К стеклу прилипла прядь мороза…

И вяжет варежки зима

Продрогшим на ветру березам.

 

И снегу первому вослед

Броневики пришли за город,

И школьники гремят чуть свет

Салазками по коридору.

 

И танк ползет из полутьмы…

И каждый дом готов здесь к бою.

И в жизни не было зимы

Такой, как нынче под Москвою.

И. Бауков

 

Москва зимой

Повеяло едва

Вблизи дыханье фронта грозовое.

И встала вся Москва,

Вооружась и ощетинясь к бою.

 

Стал дотом каждый дом,

Недавно тихих радостей обитель.

Испытанным бойцом

Стал каждый прежде мирный житель.

 

Так, услыхав слова

Спокойные октябрьской мудрой речи,

Готовилась Москва

К боям, как прежде к Куликовой сече.

М. Зенкевич

 

* * *

Надолбы*. Недобрый блеск орудий.

Тьма противотанкового рва.

Никогда ту зиму не забудет

Та, свой крест несущая, Москва!

 

Тяжело притихшая Россия…

Как случилось, ты скажи, страна,

Что на берегах твоих — чужие

Танки, подползающие к нам?

 

И хотя от севера до юга

Длится бой, но нет страшней врага…

Эта разыгравшаяся вьюга!

Эта подмосковная пурга!

 

Только и запомнилось, что сёла

Догорают медленно вдали.

Вот он, танк. И душный запах тола

Из-под днища. Свет из-под земли!

 

* Железобетонные тумбы, рельсы или бревна, врытые в землю, применяемые

как противотанковое заграждение.

В. Субботин

 

* * *

В тот год зима была холодной,

В тот злой, не переломный год,

Но уходили батальоны —

На фронт, на фронт, на фронт, на фронт.

 

В шинелях, валенках, бахилах,

Обледенелой мостовой...

Лавина, что смела полмира,

Остановилась под Москвой.

С. Никифорова

 

В том сорок первом

В том сорок первом,

Сорок первом…

На подмосковном рубеже,

Казалось, что нет сил уже…

 

В тот хмурый день, побатальонно

На площадь Красную вступив,

Мы звезд кремлевских зачехленных

Увидели немой призыв.

 

Сжав кулаки, всю боль и нервы,

Чеканя шаг, равняя строй,

В том изначальном сорок первом

С парада ринулись мы в бой.

 

В атаке не сдержать стремленья!

Стальные ливни ночь прожгли:

Мы в наступленье

Декабрьской ночью перешли!

 

Москва стоит в уборе белом,

Над миром разливая свет.

В том сорок первом самой первой

Москва открыла счет побед.

И. Давыдов

 

5 декабря 1941 года

Рыщут волки по оврагам,

Ночь декабрьская темна,

И к Москве неровным шагом

Подбирается война.

 

Только поотстали танки —

Стынет топливо у них.

И молчит рубеж атаки,

И передний край притих…

 

Жуков сводки уточняет,

Не идёт к врагу на вы,

И наутро мир узнает —

Враг отброшен от Москвы.

М. Силкин

 

* * *

Запомните:

От этого порога

В лавине дыма, крови и невзгод,

Здесь в сорок первом началась дорога

В победоносный Сорок пятый год.

Р. Рождественский

 

Рождественский написал это стихотворение по просьбе жителей подмосковного города Яхрома для Мемориала «Перемиловская высота». Бронзовый солдат с автоматом (на вершине возвышенности) и гранитная плита с пятистишием (на склоне) были установлены в 1966 году, на 25-летие контрнаступления советских войск под Москвой. Перемиловские высоты — место кровопролитных боев и один из рубежей, на котором 5 декабря 1941 года были остановлены немецкие войска.

 

* * *

Вот бомбами разметанная гать,

Подбитых танков черная стена.

От этой гати покатилась вспять

Немецкая железная волна.

 

Здесь втоптаны в сугробы, в целину

Стальные каски, плоские штыки.

Отсюда, в первый раз за всю войну,

Вперед, на запад, хлынули полки.

 

Мы в песнях для потомства сбережем

Названья тех сгоревших деревень,

Где за последним горьким рубежом

Кончалась ночь и начинался день.

А. Сурков

 

* * *

В дыму пожаров тонет даль седая.

Широк великой битвы разворот.

Колонны танков, с флангов наседая,

Неудержимо движутся вперёд.

 

Сапёры ищут под хрустящим снегом

Чужих сапёр коварные следы.

Из белой рощи конница набегом

Врубается в орущие ряды.

 

И пехотинцы в грохоте орудий

Идут, не наклоняя головы.

Запомни их, товарищ! Эти люди

Фашистов отогнали от Москвы.

А. Сурков

 

Здесь была война...

На ближних подступах к Москве,

Где нынче дачные поселки,

В морозной дымке, в синеве

В сугробы кутаются елки.

 

Когда-то здесь была война,

Земля дымилась и пылала…

Москва врагу не отдана.

Здесь полегло солдат немало.

 

И все, кто мог, пополнил строй,

Когда страна сказала: «Надо!»

И шел солдат в последний бой,

Лишь жизнь была ему награда.

 

В той битве яростной, кипучей,

Не убоявшись вражеских угроз,

Восстал наш русский дух могучий,

Помог суровый «генерал Мороз».

 

Да, продолжались горести и беды

Под гром орудий и бомбежек вой.

Но приближаться светлый День Победы

Стал после грозной битвы под Москвой!

Н. Каретникова

 

Первые письма

Письмо восьмое. Декабрь, 1941

 

Последний раз в году летит к тебе строка.

Храни ее судьба. Пошли ей крылья ветер.

Спеши навстречу к ней. Спеши издалека.

Чтоб вестницу мою еще в дороге встретить.

 

Раскат... еще раскат. То наши пушки бьют.

Свершилось. Враг бежит. Возмездие настало.

О как они бегут! О, как они бегут!

Зато Москва стоит, как и всегда стояла.

 

А помнишь, под Москвой бродили мы вдвоем?

Трава вставала в рост. Земли томилось тело,

И даль цвела вокруг, как синий водоем?

Всё стало черным тут. Всё здесь осиротело.

 

Запомни эту ночь на годы, на века.

Прожектора метут. Кипит как в преисподней.

За тыщи длинных верст летит моя строка,

Чтоб передать тебе привет мой новогодний.

 

А я свой Новый год отпраздную в пути.

По чарке разопью с походными друзьями.

Ты в сторону мою свой взгляд обороти,

И где-нибудь с тобой мы встретимся глазами.

 

Что пожелать тебе последний раз в году?

Останься навсегда правдивой, ясной, светлой.

Такой, как ты была. Как яблонька в саду.

Простой. Совсем простой. Но самою приметной.

 

Пора... Полней стакан! Уже двенадцать бьет!

И в летопись времен войдут другие главы.

Но вечно будет жить наш сорок первый год —

Год крови. Год любви. Год незабвенной славы.

С. Островой

 

Военная ночь

Ещё раз враги попытались пробиться

Сквозь тучи на нашу родную Москву.

Прожжённая сволочь, берлинский убийца

Готовился к факельному торжеству.

 

Стервятники, жёсткие перья топорща,

Кружились вьюном всю короткую ночь,

Несли нам огонь, и погибель, и порчу,

Но наши зенитки швырнули их прочь.

 

Немало, немало их, клювы разинув,

Зарылось в росу подмосковной травы, —

На миг полыхнули горящим бензином,

И вот они — сломаны, сбиты, мертвы.

 

Вот он — неопасный уже, тупорылый,

Распавшийся в небе на сотни кусков,

Вчера лишь он в небо ломился гориллой,

Смотрите, товарищи, вот он каков!

 

И наши товарищи слушают молча,

Как эту махину прижали к земле,

И вот они видят оскал её волчий

И сломанный крест на костлявом крыле.

П. Антокольский

 

Ночь после боя

Вся ночь прошла без боя и без сна,

Порой казалось, нет её предела!

Как всё же нас пугает тишина

После недель суровых артобстрела.

 

И даже в полдень было так темно

От пепелищ, что землю всю сковали,

Что, зубы стиснув — было всё равно,

Мы молча шли вперёд, мы воевали.

 

Потом всё стихло, только в высоту

Взметнулись вновь «зелёные цепочки»,

Как будто кто-то смог прочесть мечту,

Сводя бои к одной единой точке.

 

И над затихшей чёрною Москвой

Застыли женщин восковые лица,

Наполненные горем и тоской,

Не веря в то, что тишина не снится.

 

Бои ушли... Туманы вслед врагам

Стелились вновь своей завесой плотной

По переулкам, как по берегам,

Как будто флагов белые полотна.

 

И лишь чуть слышно в утреннюю синь,

Как бесприютен чей-то голос птичий,

Когда среди обугленных пустынь

Своё дитя потерянное кличет.

 

Даруя нам свободы той глоток,

Война дремала в медленном движенье,

Очередной готовила виток,

Чтобы ударить в грудь на пораженье.

 

Ну разве кто-то мог в то время знать,

Что тишиной она в лицо смеётся,

И нам ещё четыре года спать

В тиши оглохшей ночью не придётся.

В. Терентьев

 

Битва под Москвой. Декабрь 1941 г.

На месте битвы под Москвой, —

Там бор с зеленою листвой.

И вырос в нем чудесный град,

И назван был — Зеленоград.

 

Но будет это все потом…

Сегодня мы на месте том,

Где за столицу шли бои,

Где сотни воинов полегли.

 

Сейчас там парки, скверы. Дети,

Растут, счастливые, на свете,

А на скамейке — ветеран,

Душа сочится кровью ран.

 

Тогда и он был молодым,

Но в двадцать вдруг он стал седым.

Он чудом выжил, жив сейчас,

И помнит день, и помнит час.

 

В глазах от ужаса и слёз

Застыл один немой вопрос:

Как нам столицу уберечь,

Коль рядом — лающая речь?!

 

Москву родную не сдадим,

Ведь русский дух непобедим!

Будто опять Бородино,

Только сто лет спустя оно!

 

Деревню Крюково бомбят!

От страха дети там не спят;

Пусть немец рельсы гнет в дугу, —

Не отдадим её врагу!

 

«Врешь! Не пройдешь», — кричали гаду:

«Ведь бьемся мы не за награду!

За сердце матери своей!

У неё много сыновей!»

 

А сколько малых деревень

За часом час, и ночь, и день

Обороняли, как могли,

Москву-столицу сберегли!

 

…Их двадцать восемь тех бойцов,

От сыновей и до отцов,

А многим двадцать лишь едва,

Но за спиной у них — Москва.

 

Колонны танков впереди,

На них с винтовкою иди!

Пусть щель брони его узка,

Но зорок глаз, крепка рука!

 

И начался неравный бой,

И был для каждого он свой,

И встали танки на дыбы,

Железные ощерив лбы!

 

…Сынов земля, старушка-мать,

Не успевала принимать:

Они на грудь её легли,

И пядь не отдали земли!

 

Мечте военного парада,

Брусчатки хруст под танком гада

Под скрежет гусениц врага, —

Тому не сбыться никогда!

 

А ветеран? Он среди нас

И продолжает свой рассказ,

И нас ведет по тем местам,

Где землю лес закрыл от ран.

 

А в каждой ране, словно пули,

Солдат останки тут уснули,

А мы живём сейчас за них,

Ушедших юными, седых…

 

…Та память в нас и на века,

С штыком не дрогнула рука!

И будет вечно он стоять,

Москву-столицу охранять!

О. Фомина

 

Первая победа

Врага разбили под Москвой!

Победа! Первая Победа!

Так ликовал народ родной,

На миг забыв войну и беды.

 

Ты вдохновила весь народ,

Москва, победою великой.

Приблизила разгрома год

Орды фашистской, многоликой.

 

Разбили под Москвой врага,

Развеяв миф «непобедимых».

Ждала их Курская дуга

И Сталинградские могилы.

 

Врага разбили под Москвой!

Так нелегко далась победа!

Глаза туманятся слезой…

Отцов помянем павших, дедов.

В. Полянина

 

Боевое крещенье

Над милым краем кружит воронье.

Москва, Москва...

Ты мне всего дороже.

И даже здесь, на снежном бездорожье,

я чувствую дыхание твое.

 

Снега, снега...

А в селах Подмосковья

гостеприимен русских печек дым.

Нас враг пугает бомбами и кровью.

Мы мстить пришли.

И мы не побежим.

 

Нас командира смерть

зовет к священной мести.

Не спрячетесь!

Для вас конец один.

Где мы пройдем,

на том же самом месте

вас разорвут десятки наших мин.

 

Москва, Москва...

Ты мне всего дороже...

Холодный ветер на полях поет,

но даже здесь, на снежном бездорожье,

я чувствую дыхание твое.

 

Вперед, вперед!

Всегда бесстрашным будь!

За Петю нашего,

за командира роты,

пускай враги в сугробах и болотах

на минах кончат свой бесславный путь.

 

Снега, снега...

А в селах Подмосковья

гостеприимен русских печек дым.

Нас враг пугает бомбами и кровью.

Мы мстить пришли.

Мы победим!

С. Гудзенко

 

Москва!

Москва, Москва! Еще раз: с Новым Годом!

Бывало, вопреки всем непогодам,

Едва взмахнешь ты рукавом, —

И пляс пошел, и песням нет конца там...

Так было и в двадцатом, и в тридцатом,

И год назад, в сороковом.

 

Ты шла, как буря, сменой поколений.

Не зная лжи, отчаянья и лени,

В колокола времен звоня,

Сгорев до тла, опять слагала песни.

Не сгинула на баррикадах Пресни

И хорошела от огня.

 

И вот враги подкрались издалече,

Чтоб онемечить, насмерть искалечив,

Твое прекрасное лицо.

И тыкались их волчьи морды в пене,

И лязгали клыками в нетерпенье,

Сдвигаясь в тесное кольцо.

 

Ты снилась им. Красавица! Но стужа

Охватывала фланги их все туже,

Во всю стоверстную длину.

Ты вышла в правый бой и разметала

Обломки вражьих тел, куски металла

В Волоколамске и в Клину.

 

Сверкала ночь в мохнатых крупных звездах.

Крепчал мороз. Яснел прозрачный воздух.

Заиндевели провода.

И час победы к Родине приблизив,

Подкову волчьих вражеских дивизий

Ты разогнула навсегда.

 

Такой тебя запомню навсегда я:

Прифронтовая, грозная, седая,

Завьюженная до бровей.

...Идут колонны танков. Это значит,

Что Новый Год по-праздничному начат

В могучей кузнице твоей.

П. Антокольский

 

В освобожденном городе. Январь 1942 года

Бежали окаянные враги.

Пришли! Пришли, родимые, вступают!

Им женщины выносят пироги.

Своих освободителей встречают.

 

Еще витает толовая вонь

И пороха сгоревшего горчинка.

Откуда ни возьмись взялась гармонь,

И ноги сами пляшут без запинки.

 

Сегодня веселы и стар, и млад.

Всем радости отмерено не скупо.

Обнимут-зацелуют всех солдат,

Хотя лежат неубранные трупы.

 

Не пожалели крови и труда

Солдатики, и в знак своей победы

Они катаются туда-сюда

На взятых у врага велосипедах.

 

Эй, старшина, пайковой мне плесни!

Нам будущие судьбы не открыты.

Я рад, что мы живем в такие дни,

Что мы не ранены и не убиты.

Н. Полянский

 

5 декабря началось первое контрнаступление в ходе битвы за Москву. Были освобождены первые захваченные города. В декабре 1941 года: 7-го — Крюково, 16-го — Клин, Калинин (Тверь), Елец, Ефремов, 19-го — Таруса, 20-го — Волоколамск, 26-го — Наро-Фоминск, 30-го — Калуга; 2 января 1942 — Малоярославец, 6 января — Боровск.

 

В те дни

Железный холод подступал к Москве,

Огонь и стужа встретили врага,

Штыки мерцали в грозной синеве,

И голубели жесткие снега.

 

Враг осквернил нетронутую синь,

Провел в полях пылающую грань…

Сладчайшие названия: Медынь,

Звенигород, Путивль и Обоянь…

 

Широкий Днепр и тихая Тверца,

Озерный край и крымские сады

Взывали к вам, отважные сердца,

И ваша доблесть растопляла льды.

 

Так пусть историк подберет слова,

Чтоб рассказать, как встретила врага

Мать городов — бессмертная Москва,

Спокойна, величава и строга.

 

Еще в долинах подмосковных рек,

Что помнили татарские шатры,

Шумел кичливый рейнский печенег,

Справлял свои кровавые пиры;

 

Еще над краем ледяных пустынь

Гудел огонь и колыхалась мгла,

И на камнях разрушенных святынь

Обугленные корчились тела.

 

Страна клялась твердынею Кремля;

Штыки — на запад, нет пути назад.

Поруганные русские поля

Воспрянут, не забудут, не простят.

 

Величье дальних подступов, гори

На острие гвардейского штыка, —

Краснее крови, и нежней зари,

И чистое, как наши облака.

 

Когда уста стальные батарей

Произнесли нещадный приговор —

Тела длинноголовых дикарей

Усеяли сверкающий простор.

 

О, свежий снег на танковых следах!

Так ясный свет одолевает тьму…

Но яблоки в обугленных садах

Еще дрожат в пороховом дыму.

 

В Можайск вступают красные войска,

В Берлине слышны грозные шаги…

Прекрасней солнце, чище облака,

Когда молчат убитые враги.

С. Марков

 

Из дневников 41 года

В начале московской зимы

Счастливое катится эхо.

Не враг наступает, а мы!

Все шире пространство успеха.

 

На карте возникла стрела.

Она, изогнувшись на фланге,

В движенье полки привела,

Нацелила «Илы» и танки.

 

И южное наше крыло,

Левей оружейницы Тулы,

Взметнулось, удар нанесло,

Противника вспять повернуло.

 

Сбылось! Дождались наконец.

И в зимнее дымное утро

Я вслед за бойцами в Елец

Спешу на машине попутной.

 

На взятом в ночи рубеже

Студеная мгла еще длится,

Но в ней проступают уже

Ельчан просветленные лица.

 

...Морозно, а ветер горяч.

Просился — в пехоту нельзя ли?

В шинельке иду, полузряч.

Спасибо — газетчиком взяли.

 

Я должен повсюду поспеть,

Походной редакции воин.

Бои телеграфно воспеть

Я в эти часы удостоен.

 

Опять на попутных — вперед!

Летит по рокаде трехтонка.

В планшете — потертый блокнот,

В кассете — отснятая пленка.

 

Событий стремительный след

На этих листочках и снимках,

Свидетельство мук и побед,

Надежда с утратой в обнимку.

 

Вмещаются в несколько строк

Заметки и стихотворенья,

Десантников дерзкий бросок

И Ясной Поляны спасенье.

 

В снега потрясенных равнин

Разбег наступления вклинен.

С Ельцом перекликнулся Клин,

И наши вступают в Калинин.

 

Жестокий и праздничный труд.

Атаки почти непрерывны —

Гвардейцы Верховье берут,

Идут на Ефремов и Ливны.

 

Метельная даль декабря,

Раскат орудийного гула.

Во мгле полыхнула заря,

Москва облегченно вздохнула.

Я. Хелемский

 

Бегут фашисты

Бегут фашисты! Путь их длинен.

На перекрестке городов

Освобожденный встал Калинин,

Родных приветствует сынов.

 

Он снова здесь, он снова с нами...

В освобожденной синеве

Родное, радостное знамя,

Как солнце, тянется к Москве.

С. Островой

 

16 декабря 1941 года в ходе битвы за Москву от фашистских захватчиков были освобождены города Калинин (Тверь), Клин, Елец, Ефремов.

 

Подмосковный обелиск

Под ясным небом за Наро-Фоминском

Стоят в октябрьском зареве леса...

Прихлынула к подножью обелиска

Цветов осенних поздняя краса.

 

Неяркое над ними солнце светит.

Лежат они, торжественно чисты.

Из года в год и взрослые, и дети

Сюда приносят свежие цветы.

 

Задумчиво несет по небу осень

Золоторунных облаков стада,

И праздничной Москвы многоголосой

Веселый шум не долетит сюда.

 

Бойцы лежат под обелиском строгим.

По праздникам знаменный алый шелк

Сюда приносят москвичи дорогой —

Той самой, враг которой не прошел!..

 

Под ясным небом за Наро-Фоминском

Стоят в октябрьском зареве леса.

И кажется, что из-под обелиска,

Как шорох листьев, павших голоса:

 

«Не надо фраз про доблесть и отвагу.

Слова — всего лишь навсего слова.

Мы здесь стояли. И назад — ни шагу.

Мы здесь лежим. Зато стоит Москва».

В. Карпеко

 

26 декабря 1941 года в ходе битвы за Москву от фашистских захватчиков был освобожден город Наро-Фоминск.

 

Калуга

Затоптав орудийную вьюгу

И последние вспышки огня,

Наши части входили в Калугу

На рассвете морозного дня.

 

Голубое, как детский гостинец,

Люди небо увидели вдруг.

Шел в строю молодой пехотинец

И глядел изумленно вокруг.

 

Он глядел, точно видел впервые:

Вот какие они, земляки, —

Зипуны, кацавейки худые,

Постаревшие бабьи платки.

 

Вот он весь — в оживленье, в тревоге,

На задымленном, сбитом снегу,

Дорогой городок у дороги,

Не отдавшийся в руки врагу.

 

Все родное, свое, человечье,

Защищенное сердцем твоим...

Он расправил взволнованно плечи,

Гордый тем, что остался живым.

 

Захлебнулся нахлынувшим жаром,

Вдруг почувствовал юность свою,

Гордый тем, что недаром, недаром

Побывал в своем первом бою;

 

Что прошел, головы не склоняя,

Не зажмурив мальчишеских глаз,

Слышал, как огневая, стальная

Смерть над ним пролетела не раз,

 

Видел гибель хорошего друга,

Золотого дружка своего,

Для того чтоб такая Калуга

На рассвете встречала его;

 

Чтоб она, розовея спросонок,

В горьких росах не высохших слез,

Как спасенный от смерти ребенок,

Улыбалась ему сквозь мороз.

М. Алигер

 

30 декабря 1941 года в ходе битвы за Москву от фашистских захватчиков был освобожден город Калуга.

 

Возле Рузы в январе 42 года

Снег взрыли колеи машин,

Потом утрамбовали танки...

Заледенели, как один, —

Шофер косится от «баранки», —

 

Тут холмики. Вон там — сапог.

Кусок от морды лошадиной.

До передка путь недалек.

Не пёхом, правда, а машиной.

 

Клок занавески трепетал.

А печки — ровно в чистом поле.

Колодец. Пять минут — привал.

В мотор дольем водицы, что ли...

 

Вот у обочин в глине снег.

И, если уж случилось к слову, —

Животное и человек.

Старуха обняла корову.

 

Глаза закрыли та и та.

И обе мертвые лежали.

...Душе печаль и маята.

А Рузу все-таки мы взяли...

 

Обломки стен. Из пелены,

Из снега — вьется струйка дыма.

Среди зимы. Среди войны.

Фугас. Разрыв. Ползет машина.

 

Глаза шоферские глядят.

Здесь — мертвецы. Здесь нет жилища,

И только вороны кричат.

Кричат над горьким пепелищем.

 

Нельзя увидеть и забыть.

Лежат под снегом силуэты.

Их некому похоронить.

Попозже — будут. Ближе к лету.

Н. Полянский

 

17 января 1942 года, в ходе контрнаступления советских войск под Москвой, после затяжных боев от фашистских захватчиков была освобождена Руза.

 

Битва под Москвой

Огонь и дым, и черный снег.

Саней обломки и телег.

Живой и мертвой крови смесь —

С землей смешалась здесь.

 

Здесь и чужие, и свои

Лежат лицом к лицу в крови.

И каждый павший вновь готов

Подняться на врагов...

 

Сверкают сабли и штыки.

Дрожат фашистские полки.

И днем, и ночью до утра

Гремит солдатское — ура!..

А. Лукашин

 

Врага разбили под Москвой

Дороги, дороги… И все на восток…

Фашистские полчища рвутся к столице…

Затоптан врагом придорожный цветок…

От взрывов взлетали испуганно птицы…

 

И встал на защиту отчизны солдат,

Врагу не отдаст он родные просторы,

Поля и деревни, колодец и сад…

Но силы не равные были в ту пору.

 

Сражались бойцы, не щадя живота,

И жизнь отдавали за Родину нашу.

Ведь каждая кровью полита верста,

На каждой дороге так много их — павших.

 

Дорогами этими снова пройдём,

У каждого мы постоим обелиска…

И каждому Воину песню споем…

Поклонимся каждому воину низко!

В. Полянина

 

За Москву

Есть в этой бронзовой медали

Синь затемненных фонарей

И отраженный в грозной дали

Огонь тяжелых батарей.

 

И ярость та, что клокотала

В атаках русских штыковых,

Упрямый, чистый звон металла —

Как перестук сердец живых.

 

Она свидетельствует миру

О нашей доблести в бою...

Солдаты, дети, командиры —

В крови, у смерти на краю,

 

Забыв в дыму, в оконной глине,

Что сон бывает наяву, —

Мы беспощадный путь к Берлину

Открыли битвой за Москву.

П. Шубин

 

Битва за Москву

Всё отдаляется военный сорок первый.

И пепел тех пожарищ смыт дождём.

Но до сих пор звенят, как струны, нервы,

Лишь только памятью по ним пройдём.

 

И, словно в страшном сне, встают картины:

Блокада, голод, битва под Москвой.

И блеск штыков, и спины, спины, спины,

Идущие в снегу на смертный бой.

 

Безмерен дух — в нём высший смысл Природы.

Унизишь — и не укротишь уже.

Великий Дух Великого народа

Стеной встал на последнем рубеже.

 

Крошилась сталь об эту твердь святую.

И сквозь неё фашист пройти не смог.

И танки отступали врассыпную.

И враг бежал назад, не чуя ног.

 

Огнём светилась Красная Поляна,

И был безжалостным её ответ.

Громили наши части окаянных.

И адом им казался Белый свет.

 

Герои Битвы той, поклон вам низкий!

Какой ценой столицу сберегли!

Не счесть по Подмосковью обелисков.

Не счесть солдат, что за неё легли.

Ю. Петров

 

Песня о Москве

Легли в снегах тропинки узкие,

Под ветром пенились снега.

По тем снегам шли люди русские,

Шли на француза, на врага.

 

Поджег народ столицу древнюю,

Врагу не быть у нас в краю.

Тогда пошел народ

Селеньями да деревнями

В бой за Родину свою.

 

Как в сорок первом шли проклятые

К столице-матушке родной,

Смертельный ужас их охватывал,

Напоминал Бородино.

 

И от Москвы бежали недруги,

Теряя головы в пути.

Гори, звезда Кремля,

Гори, звезда победная,

Славным воинам свети.

 

Пути большие нами пройдены,

В родимый край вернулись мы.

Ведь в мире нет дороже родины,

Как в мире нет второй Москвы.

 

Живет века столица русская,

Глава страны, земли глава.

Живи, цвети, Москва,

Цвети, Москва любимая,

Слава Родины — Москва.

А. Фатьянов

 

Московские огни

Да будет свет — веселый, яркий

Для нас предвестник торжества.

Открыла площади и парки

Незатемненная Москва.

 

Перекликаются в беседе

Московской улицы огни.

Один другому о Победе

Сигнализируют они.

 

Но пусть опять над Спасской башней

Огнем наполнится звезда.

Вчерашней ночи, тьмы вчерашней

Мы не забудем никогда.

 

Мы не забудем, как сирены

Сливали свой надрывный вой,

Когда Москва была ареной

Великой схватки боевой.

 

Да будет вечной та минута,

Когда во тьме сверкал нам свет

Двадцатикратного салюта,

Сиянья залпов и ракет.

А. Твардовский

 

20 апреля 1942 года закончилась битва за Москву. Советская Армия отвела смертельную угрозу от столицы и начала долгий боевой путь на запад, к Победе в Великой Отечественной войне.

 

Да будет свет

Да будет свет — весёлый, яркий —

В наш первый вечер торжества!

Открыла площади и парки

Незатемнённая Москва.

 

Перекликаются в беседе

Московской улицы огни.

Один другому о победе

Сигнализируют они.

 

Но пусть опять над Спасской башней

Огнём наполнилась звезда —

Вчерашней ночи, тьмы вчерашней

Мы не забудем никогда.

 

Да будет вечной та минута,

Когда во тьме сверкал нам свет

Двадцатикратного салюта —

Сиянье залпов и ракет.

 

Весной, и летом, и в морозы

Взлетал фонтаном фейерверк.

В нём были ялтинские розы,

И венский парк, и Кёнигсберг.

 

Мы будем помнить эти годы,

Когда, охваченные тьмой,

Шли осторожно пешеходы

По нашей улице немой.

 

Когда столица провожала

Бойцов на фронт, а семьи в тыл

И от незримого вокзала,

Весь тёмный, поезд отходил.

 

Так мы работали и жили,

И этой зоркой темнотой

Мы наше право заслужили

На свет победно-золотой.

С. Маршак

 

Москва

И скорбь утрат, и горечь отступленья

Мы испытали в том году не раз,

Но никогда, ни на одно мгновенье,

Уверенность не покидала нас.

 

Враг наступал. От грохота моторов

Земля дрожала, гнулись дерева.

Но знали мы, что есть у нас опора,

Что есть на свете красная Москва;

 

Она себя еще не раз покажет, —

Судьбу войны лишь ей решить дано.

И как Москва задумает и скажет,

То так и выйдет. Так и быть должно.

 

И срок настал. Москва сказала слово.

И чужеземец, слышавший его,

Едва ли мог с земли подняться снова,

Едва ль дошел до дома своего.

 

Да, срок настал!.. Напрасно лютой карой

Грозил Москве фашистский властелин.

Нет, не Москва поникла под ударом, —

Поник Москвой поверженный Берлин.

 

Он ждал от нас богатой русской дани,

И нашу дань он получил сполна!..

Свою Москву в обиду мы не дали,

Как нас в обиду не дала она.

 

И, как всегда, Москва стоит сегодня.

И ей стоять, по праву, тыщи лет.

Велик и славен труд ее и подвиг,

Высок ее неугасимый свет.

 

Она стоит — советская столица! —

И мощь, и разум, и душа страны.

Огни ее, как дальние зарницы,

Со всех пяти материков видны.

 

Она стоит под ясным небосводом,

Под знаменем, взнесенным над Кремлем, —

Оплот бессмертной правды и свободы,

Надежда всех народов и племен.

 

Она стоит — могучий город русский,

И никогда не склонит головы…

Вся жизнь была б безрадостной и тусклой,

Когда б на свете не было Москвы.

 

Но жизнь идет… Спешат из школы дети,

И светит солнце, и шумит трава.

И жизнь поет, что радость есть на свете,

Что есть на свете красная Москва.

М. Исаковский

 

Москва

И города, как люди и народы,

Свою судьбу имеют на земле:

Одни — живут века, другие — только годы

И навсегда теряются во мгле.

 

Иной из городов когда-то был в почете,

Стоял в истории на титульных листах,

А нынче вы его на карте не найдете —

Он тихо одряхлел и медленно зачах.

 

Зато другой, как день весенний, молод,

Растет, цветет, решителен и горд:

Вчера — поселок, нынче — людный город,

А завтра — крупный центр и всем известный порт.

 

Есть города, овеянные славой,

Их памятники —— точно ордена,

Есть города, носящие по праву

Прославленных людей большие имена...

 

Но среди многих городов вселенной,

Похожих и различных меж собой,

Один есть город, навсегда нетленный,

С неповторимой, сказочной судьбой.

 

М-о-с-к-в-а! Шесть букв. Короткое названье.

Но в это слово краткое легли

Все долгие людские упованья,

Все лучшие надежды всей земли.

 

В ее истории история народа —

Строителя, героя и бойца.

Написано: Москва! Читается: Свобода!

Так чувствуют все честные сердца.

 

Враги ее смертельно ненавидят,

Друзья готовы жизни ей отдать.

Свои мечты в ней труженики видят —

Свою защиту, Родину и мать.

 

Все силы мрака смело побеждая,

Озарена сияньем алых звезд,

Восьмисотлетняя, но вечно молодая,

Она стоит, как в будущее мост...

 

Все города, как люди и народы,

Свою судьбу имеют на земле.

Но Честь и Правда, Совесть и Свобода

Живут в Москве, в ее седом Кремле!

В. Лебедев-Кумач

 

И вот опять я под Москвою…

И вот опять я под Москвою,

Где жаром дышали бои,

Где насмерть стояли герои —

Друзья боевые мои.

 

Где воинский долг и присяга

В набат обращали слова:

«Ни шагу назад, ни полшага,

За нами — Москва!».

 

Под плитами дремлют солдаты,

Вдыхая степной аромат,

И, верно, им снятся раскаты

Боёв, что над ними гремят.

 

А может, им снятся победы

И в ярких огнях города

И люди, что едут и едут

Со всех континентов сюда.

 

Хоть сердцу легко от причастья

К боям, что ушли далеко,

Но кровью добытое счастье

Живущим нести нелегко,

 

Где воинский долг и присяга

В набат обращали слова:

«Ни шагу назад, ни полшага,

За нами — Москва!».

В. Ащеулов

 

* * *

Галки, галки, как при Годунове,

Сыплются с высоких куполов,

Галки, точно сгустки черной крови,

Точно буквы непрочтенных слов.

 

Над Москвой, по-зимнему красивой,

Стаями крикливыми кружась,

Вы — первопечатного курсива

Древних лет запутанная вязь.

 

Годы вас как память сохранили,

И Москва вам так же дорога,

Вас не заглушит автомобилей

Слитный рев, плывущий сквозь снега.

 

И над новой сечей, новой кровью,

Что не меньше прежней горяча,

Вы кружились, как при Годунове,

Сравнивая, споря и крича.

 

И к сынам московским долетали

Сквозь орудий гром, пожаров дым

Черные гонцы из вашей стаи:

«Устоите ль, други?» — «Устоим!»

 

Устояли. Слово было твердо.

Снова враг от стен Москвы отбит,

И опять она, как прежде, гордо,

Снегом серебренная, стоит.

 

И под вечер слыша ваши крики,

Головами уходя в туман,

Смотрят вдаль Блаженный и Великий,

Москвичи — Василий да Иван.

С. Толстой

 

Рубеж Обороны

Горит закат декабрьский, минус пять...

Вздохнешь и обожжешься — красота!

И тянет, тянет снова приезжать

В закатом опаленные места.

 

Остановлюсь, смотрю, а в горле ком.

Хоть сотню раз отмеряй и отрежь,

Выходит, что за этим вот леском

И проходил тот огненный Рубеж.

 

Казалось бы — шоссе, луга, поля,

И строится какое-то жилье.

Но помнит задремавшая земля,

Как рвали траки танков грудь ее.

 

И был еще отчаян, смел и... жив

Ровесник мой, такой, как я, солдат.

Он, телом смертным землю защитив,

В бессмертие шагнул, ушел в закат.

 

Он не войдет в поверженный Рейхстаг,

Не встретит в сорок пятом майских гроз.

Но тот, к Победе самый первый шаг

Он сделал здесь, от этих вот берез.

 

Кровавые разводы на снегу,

Грохочет и беснуется броня...

И отступить я тоже не могу,

Ведь за спиной столица у меня.

 

В сугробе алом тонет солнца диск.

Всю душу в кровь, хожу, как по ножу...

Найду у леса скромный обелиск

И кисть рябины красной положу...

А. Белов

 

Рубеж

Вот это всё: поля, песчаник, глина

И соснами уставленный откос,

Деревня и Москвы-реки долина —

Можайским направлением звалось.

 

Уж сколько лет!..

А сын в лесу негромко

Ещё мои вопросы задаёт:

— Землянка?

— Да.

— Воронка?

— Да, воронка.

— Окоп?

— Гнездо, где размещался дзот.

 

Уж сколько лет!.. А сын опять упрямо

Всё ищет гильзы. Мало мы нашли?

Да, может, это не воронка — яма,

Не бруствер — складка на лице земли.

 

Не всё ж война! Но ветер с дымом горьким

Встревоженному сердцу говорит:

Склонись в раздумье над любым пригорком,

Не ошибёшься — здесь солдат зарыт.

А. Бобров

 

Военный оркестр

Л. Лазареву

 

На площади на Маяковской

Гремят барабаны и медь.

С охотою не стариковской

В толпу затесался глядеть.

 

Во всю батальонную силу

Играет оркестр духовой,

Как вырыли немцу могилу

В суровых полях под Москвой.

 

И холодом бьёт по подошвам

Знакомая звонкая дрожь,

И помню, что всё это в прошлом,

В сверхпрошлом, а всё-таки, всё ж...

 

И с мукою давней и тайной

И полупонятной тоской

Слежу, как, свернув с Триумфальной,

Идёт батальон по Тверской.

 

Пошли косяком годовщины,

А жизни остался — лоскут...

И вроде совсем без причины

Последние слёзы текут.

В. Корнилов

 

* * *

Мимо Александровского сада

Матери из дальних сел идут,

Своего российского солдата

Ваней, Петей, Колею зовут.

 

Им-то он известен. Отовсюду

Приезжают — тысячи на дню —

Воинам признательные люди

Поклониться Вечному огню.

 

Далеко ль отсюда полыхала

Битва поворотная в войну!..

Вся страна тогда Москву спасала,

Чтоб Москва спасла потом страну.

В. Федотов

 

Под Яхромой

Бабье лето трубило отбой.

Поздней птицы прощальные промахи.

Мы под Яхромой, в чаще лесной,

среди огненных листьев черемухи.

 

Гордо вахту несут тополя.

Льются осени запахи тминные.

Здесь когда-то горела земля,

стлались дымом вокруг поля минные.

 

И воронок заросших не счесть.

Сколько жизней людских здесь потеряно!

Желтый клен, отдавая им честь,

головой мне кивает потерянно.

 

А наследники их, молодцы,

деревца насадили отменные

там, где наши сражались отцы

за московские земли священные.

 

И осинок молоденьких ряд,

обагренный дыханием осени,

словно к бою готовый отряд

снова встал над лесными откосами.

 

Только не с кем ему воевать!

Машет крыльями птица забвения

там, где рать выходила на рать

и откуда пришло нам спасение...

В. Самошкин

 

Битва под Москвой

На Поклонной горе поклониться

Тем, кто выжил, и тем, кто погиб!

В диораме их светлые лица

Мы недавно увидеть смогли.

 

Наши воины шли в наступленье

За народ и родную страну,

Чтобы будущее поколенье

Вечно помнило эту войну!

 

Скрежет танков, мороз на рассвете,

Впереди — сокрушительный бой…

Начиналась большая Победа

В декабре под великой Москвой.

Д. Гавриленко

 

* * *

Когда на братскую могилу

Я приношу свою тоску,

Я думаю: а мы смогли бы

Вот так погибнуть за Москву?

 

Уже навек во тьме кромешной

Уткнуться в снеговую шаль?

Сорокалетней, многогрешной,

Угрюмой жизни — тоже жаль.

 

Смогли б, наверно. Но не скрою,

Что в бой ушли б с большой тоской:

Известно ль было тем героям

О куцей памяти людской?

 

И что Москву к ногам положат

Не трёхнедельным удальцам —

Бандитам, стриженным под ёжик,

Своим ворюгам и дельцам.

 

И всем самоновейшим ваням,

И тем, кто кормится при них,

Кто подплывает к изваяньям

С собачьих свадебок своих.

 

Стоят, косясь не без опаски,

С иноплемённою душой.

Им те высоты — остров Пасхи

С культурой странной и чужой.

Н. Дмитриев

 

Город-герой

Все мы гордимся нашей Москвой

Наша столица – город-герой.

Красные звезды горят над тобой,

Город родной, город-герой.

Смело с врагами битву вела

И победила наша Москва.

Все мы сегодня гордимся тобой.

Город родной, город-герой.

Е. Карасев

 

Песни:

 

Моя Москва

Музыка: И. Дунаевский

 

Я по свету немало хаживал,

Жил в землянке, в окопах, в тайге,

Похоронен был дважды заживо,

Знал разлуку, любил в тоске.

 

Но Москвою привык я гордиться

И везде повторял я слова:

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

 

Я люблю подмосковные рощи

И мосты над твоею рекой,

Я люблю твою Красную площадь

И кремлёвских курантов бой.

 

В городах и далеких станицах

О тебе не умолкнет молва,

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

 

Мы запомним суровую осень,

Скрежет танков и отблеск штыков,

И в веках будут жить двадцать восемь

Самых храбрых твоих сынов.

 

И врагу никогда не добиться,

Чтоб склонилась твоя голова,

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

М. Лисянский, С. Агранян

 

В ноябре 1941 года, когда фашисты стояли на подступах к Москве, поэт, командир саперного взвода, младший лейтенант Марк Лисянский возвращался из госпиталя в свою дивизию. Практически с машины поэт отдал в редакцию журнала «Новый мир» только что написанное стихотворение о Москве, которое было позже опубликовано. Весной 1942 года композитор Исаак Дунаевский увидел стихотворение в журнале и тут же написал к нему ноты. Найти фронтовой адрес Лисянского не удалось, тогда режиссер ансамбля Дунаевского Сергей Агранян поправил и дописал текст. Песня стала символом сопротивления оккупантам и единения советских людей для отпора врагу. 5 июля 1995 года песня «Моя Москва» стала официальным гимном столицы России.

 

Марш защитников Москвы

Музыка: Б. Мокроусов

 

В атаку стальными рядами

Мы поступью твердой идем.

Родная столица за нами,

Врагам преградим путь огнем.

 

На марше равняются взводы,

Гудит под ногами земля,

За нами родные заводы

И красные звезды Кремля.

 

Для счастья своими руками

Мы строили город родной.

За каждый расколотый камень

Отплатим мы страшной ценой.

 

Не смять богатырскую силу,

Могуч наш заслон огневой,

И враг наш отыщет могилу

В туманных полях под Москвой.

 

Мы не дрогнем в бою

За столицу свою,

Нам родная Москва дорога.

Нерушимой стеной,

Обороной стальной

Разгромим, уничтожим врага.

А. Сурков

 

Ты, моя Москва

Музыка: А. Пахмутова

 

Слышится нам эхо давнего парада,

Снятся нам маршруты главного броска.

Ты — моя надежда, ты — моя отрада,

В сердце у солдата ты, моя Москва.

 

Мы свою победу выстрадали честно,

Преданы святому кровному родству.

В каждом новом доме, в каждой новой песне

Помните ушедших в битву за Москву!

 

Серые шинели. Русские таланты.

Синее сиянье неподкупных глаз.

На равнинах снежных юные курсанты...

Началось бессмертье. Жизнь оборвалась.

 

Мне на этом свете ничего не надо,

Только б в лихолетье ты была жива.

Ты — моя надежда, ты — моя отрада,

В каждом русском сердце ты, моя Москва.

 

Все, что было с нами, вспомнят наши дети,

Все, что потеряли, что для них спасли.

Только б ты осталась лучшим на планете,

Самым справедливым городом Земли.

 

Старых наших улиц трепетные взгляды,

Юных наших песен строгие слова.

Ты — моя надежда, ты — моя отрада,

В каждом нашем сердце ты, моя Москва.

Н. Добронравов

 

Передний край

(из к/ф «Битва за Москву»)

Музыка: А. Пахмутова

 

Летала смерть зловещей тенью,

Держалась жизнь на волоске…

И шло в сраженье ополченье

На ближних подступах к Москве.

 

Здесь наша боль и наша слава.

И ты судьбе не изменяй.

Москва, Москва — моя держава,

Передний край, передний край.

 

Любовь к Москве — любовь святая…

В тот страшный час в осенней мгле

Шли в бой сыны степного края

На ближних подступах к Москве.

 

И навсегда лежать остался

Товарищ мой в сырой траве,

Где поредевший полк сражался

На ближних подступах к Москве.

 

В лучах прожектора металась

Звезда в полночной синеве…

И дальних звёзд судьба решалась

На ближних подступах к Москве.

 

Здесь наша боль и наша слава.

Июньский гром. Победный май.

Москва, Москва — моя держава.

Москва — всегда передний край.

Н. Добронравов

 

Песня защитников Москвы (Прощальная)

(из к/ф «В 6 часов вечера после войны»)

Музыка: Т. Хренников

 

На грозную битву вставайте,

Защитники русской земли!

Прощайте, прощайте, прощайте, прощайте!

Пожары пылают вдали...

 

В суровых боях защищайте

Столицу родную свою!

Прощайте, прощайте, прощайте, прощайте,

Желаем удачи в бою!

 

Вы нас навестить приезжайте,

Вот только не знаем куда.

Прощайте, прощайте, прощайте, прощайте!

Последняя гаснет звезда...

 

И мы уезжаем далече,

Не знаю, увидимся ль мы.

Прощайте, прощайте — до радостной встречи,

До вечера после войны!

В. Гусев

 

У деревни Крюково

Музыка: М. Фрадкин

 

Шел в атаку яростный сорок первый год.

У деревни Крюково погибает взвод.

Все патроны кончились, больше нет гранат.

Их в живых осталось только семеро молодых солдат.

 

Лейтенант израненный прохрипел: «Вперёд!»

У деревни Крюково погибает взвод.

Но штыки горячие бьют не наугад.

Их в живых осталось только семеро молодых солдат.

 

Будут плакать матери ночи напролет.

У деревни Крюково погибает взвод.

Не сдадут позиции, не уйдут назад.

Их в живых осталось только семеро молодых солдат.

 

Отпылал пожарами тот далекий год.

У деревни Крюково шел стрелковый взвод.

Отдавая почести, замерев, стоят

В карауле у холма печального семеро солдат.

 

Так судьбой назначено, чтобы в эти дни

У деревни Крюково встретились они.

Где погиб со славою тот бессмертный взвод,

Там шумит, шумит сосна высокая, птица гнезда вьет.

С. Островой

 

Крюково (сейчас в черте московского округа Зеленоград) — деревня на рубеже обороны Москвы, где осенью 1941 года шли ожесточенные бои. Деревню захватывали то немцы, то русские восемь раз. 7 декабря 1941 года Крюково было освобождено. Сейчас на месте сражений установлен Мемориальный комплекс «Штыки». Именно из братской могилы у «Штыков» был взят прах Неизвестного солдата, который перезахоронен около Кремля в Александровском саду.

 

В землянке

Музыка: К. Листов

 

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

 

О тебе мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой.

Я хочу, чтобы слышала ты,

Как тоскует мой голос живой.

 

Ты сейчас далеко-далеко.

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти не легко,

А до смерти — четыре шага.

 

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови.

Мне в холодной землянке тепло

От твой негасимой любви.

А. Сурков

 

Алексей Сурков написал это стихотворение в самый тяжелый момент войны — в ноябре 1941 года под Москвой. Только в 1942 году композитор Константин Листов нашел текст в одной из газет и написал к нему музыку. Так родилась легендарная фронтовая песня.

 

Вспомните, ребята

Музыка: В. Берковский

 

И когда над ними грянул смертный гром,

Нам судьба иное начертала —

Нам, непризывному,

Нам, неприписному

Воинству окрестного квартала.

 

Сирые метели след позамели,

Все календари пооблетели,

Годы нашей жизни как составы пролетели —

Как же мы давно осиротели!

 

Вспомните, ребята,

Вспомните, ребята, —

Разве это выразить словами,

Как они стояли

У военкомата

С бритыми навечно головами.

 

Вспомним их сегодня всех до одного,

Вымостивших страшную дорогу.

Скоро, кроме нас, уже не будет никого,

Кто вместе с ними слышал первую тревогу.

 

И когда над ними грянул смертный гром

Трубами районного оркестра,

Мы глотали звуки

Ярости и муки,

Чтоб хотя бы музыка воскресла.

 

Вспомните, ребята,

Вспомните, ребята, —

Это только мы видали с вами,

Как они шагали

От военкомата

С бритыми навечно головами.

Д. Сухарев

 

Песня московских ополченцев

К. Симонову

Музыка: Б. Окуджава

 

Над нашими домами разносится набат,

и затемненье улицы одело.

Ты научи любви, Арбат,

а дальше — дальше наше дело.

 

Гляжу на двор арбатский, надежды не тая,

вся жизнь моя встает перед глазами.

Прощай, Москва, душа твоя

всегда-всегда пребудет с нами!

 

Расписки за винтовки с нас взяли писаря,

но долю себе выбрали мы сами.

Прощай, Москва, душа твоя

всегда-всегда пребудет с нами!

Б. Окуджава

 

Битва под Москвой

Музыка: Ю. Верижников

 

Осталась в памяти людской

Навечно битва под Москвой.

Она была преддверьем даты

Победы главной в сорок пятом.

 

В сорок первом пройдя всю Европу,

Оказались враги под Москвой.

Их встречали штыками в окопах,

Угощали свинцовой крупой.

И фашистам под залпами пушек

Сущим адом казалась земля.

Убегали они, не коснувшись

Древних стен векового Кремля.

 

Вся подмосковная земля

Была багровая тогда,

Ведь дни и ночи длился бой

За город главный и родной.

Непобедимая Москва,

Ты сердцу каждому близка.

Недаром битва под Москвой

Осталась в памяти людской.

 

Свято чтим мы любого героя,

Кем был город престольный спасён.

И Матросова помним, и Зою,

И Панфиловцев прочный заслон.

Пусть останутся в жизни наказом

Для потомков такие слова:

«Как бы ни было трудно, ни разу

Никому не сдавалась Москва!»

 

Вся подмосковная земля

Была багровая тогда,

Ведь дни и ночи длился бой

За город главный и родной.

Непобедимая Москва,

Ты сердцу каждому близка.

Недаром битва под Москвой

Осталась в памяти людской.

Ю. Верижников

 

Песня о 28 панфиловцах

Музыка: А. Софронов

 

Кружилась в поле злая осень,

Шумела поздняя листва.

А их в окопе двадцать восемь,

Но за спиной у них Москва...

 

На них чудовища стальные

Ползли, сужая полукруг.

«Так защитим Москву, родные!» —

Сказал гвардейцам политрук.

 

И все решили за Клочковым:

«Пусть мы умрем, им не пройти!»

И вот уже в огне багровом

Пылают танки на пути.

 

Летят бутылки и гранаты,

Последний бой всегда суров.

«Бей за Москву, за нас, ребята!» —

В последний раз кричит Клочков.

 

Не пропустили вражьи танки

Герои Родины своей.

В сырой земле лежат останки,

Лежат тела богатырей.

 

Но славу их ветра разносят,

И слышит Родина слова:

«Их было только двадцать восемь,

Но за спиной была Москва».

А. Софронов

 

28 панфиловцев

Музыка: С. Лемешкин

 

В белом поле стоит тишина...

Только ветер кружит и вороны...

В белом поле солдаты лежат

После долгого страшного боя.

 

Их не слышно уже голосов,

И разрыта земля от снарядов,

И стоят, догорают огнем

Восемнадцать поверженных танков.

 

А их всего лишь двадцать восемь,

Кто шел на танки в полный рост.

А в белом поле вместе с ветром

Стоит ноябрьский мороз.

Стоит мороз, но в поле жарко —

Здесь на снегу горят огнем

Врага поверженные танки,

И от огня светло, как днем.

 

В лязге гусениц, в реве моторов,

В свисте пуль и в разрывах гранат,

В беспощадном огне пулеметов

За Москву люди насмерть стоят!

 

С каждым взрывом их меньше и меньше,

Но сильнее лишь ярость и злость,

И земля поднимается к небу

От солдат, что встают в полный рост.

 

А их всего лишь двадцать восемь,

Кто шел на танки в полный рост.

А в белом поле вместе с ветром

Стоит ноябрьский мороз.

Стоит мороз, но в поле жарко —

Здесь на снегу горят огнем

Врага поверженные танки,

И от огня светло, как днем.

 

Обожженные порохом лица,

На руках запеченная кровь,

Пальцы сжали гашет пулемета,

Поливая фашистов свинцом.

 

Стиснув зубы, в окопах стояли

Двадцать восемь бесстрашных бойцов.

На горячем снегу умирали

Ради жизни, во Славу отцов!

 

А их всего лишь двадцать восемь,

Кто шел на танки в полный рост.

А в белом поле вместе с ветром

Стоит ноябрьский мороз.

А на снегу лежат герои,

Солдаты Родины своей,

А их всего лишь двадцать восемь

В бою погибших сыновей.

Д. Лаврентьев

 

Солдаты сорок первого

Музыка: Г. Лужецкий

 

Мы знали, что подходит время битвы,

Но все тянулись к мирному труду.

И потому так много нас убито

В том сорок первом горестном году.

 

Мы плакали порою от бессилья

И шли на танки с шашкой наголо,

Но мы — твой первый эшелон, Россия,

Без нас Победы быть бы не могло.

 

Обелиски, обелиски, обелиски —

Это горе, это скорбь родных и близких,

Это память, это слава

На местах боёв стоят.

 

До лучших дней нас дожило не много,

Но, как итоги ни были горьки,

Страна собрать успела на подмогу

Ударные сибирские полки.

 

Исполнен долг, как требовала совесть

Погибших и вернувшихся солдат.

Писалась кровью нашей жизни повесть,

Коль что не так — потомки нас простят.

 

Обелиски, обелиски, обелиски —

Это горе, это скорбь родных и близких,

Это память, это слава

На местах боёв стоят.

 

Обелиски, обелиски, обелиски…

Бесконечны, бесконечны павших списки —

Самых лучших, самых храбрых,

Самых преданных солдат.

В. Латынин

 

Назад на 40 лет

Музыка: А. Кудрявцев

 

«Алло, Васильич, это я, Каретин.

Ну как дела?.. Спасибо, дорогой.

А у тебя? Как голова? Как дети?

Давление? Ну, это не впервой.

 

А я вчера решил проведать наших...

Ну что, пойдёшь в разведку, партизан?

Идёшь? Тогда скажи об этом Маше

И в три часа подайся на вокзал».

 

Стучат колёса по остывшим рельсам.

Земля давно надела снежный плед.

Мы в электричке подмосковным рейсом

Спешим к друзьям назад на 40 лет.

 

Ах, полюшко, широкие просторы,

Не верится, что, проползая рвы,

Рычали здесь немецкие моторы,

За 40 километров от Москвы.

 

И, как тогда, ни облачка, ни ветра,

Стоят деревья белые в снегу,

А до столицы — 40 километров,

И 29 танков на Москву.

 

Ты что, старик, неужто с сердцем что-то?

Ах да, ты боль утраты не забыл.

Вот здесь попал под пули Коля Кротов,

Когда три танка заходили в тыл.

 

Васильич опустился на колени,

Припал к земле, покоящей ребят,

А эти танки, чёрные, как тени,

По нам стреляют 40 лет подряд.

 

Вот здесь под корпус воющей «четвёрки»

Шагнул Сизов с гранатою в руке.

Разрыв, летели клочья гимнастёрки,

И танк подбит, и Лёхи больше нет.

 

Осколком в разум впаянная память

Болит у нас под сердцем 40 лет.

«Отставить слёзы, старшина, отставить!»

«Да я не плачу, это просто снег».

 

Стучат колёса по остывшим рельсам.

Земля давно надела снежный плед.

Мы в электричке подмосковным рейсом

Спешим вперёд, вперёд на 40 лет.

А. Кудрявцев

 

Битва за Москву

Музыка: А. Харчиков

 

В истерзанных просторах Подмосковья,

Сквозь вьюги различимые едва,

Солдаты, истекающие кровью,

Сурово шепчут: «Позади Москва».

Солдаты, истекающие кровью,

Сурово шепчут: «Позади Москва».

 

От роты, почитай, одни останки,

Вдруг возглас тихий, что страшней свинца:

«За Родину!» — с гранатами под танки

Бросаются два раненых бойца.

 

И снова самолёты месят поле,

И рвут снаряды в поле рубежи,

И кажется, земля кричит от боли,

И молится за тех, кто здесь лежит.

 

И словно по таинственному знаку,

Огнём окопы вспыхивают вдруг,

И снова поднимается в атаку

От роты уцелевший политрук.

 

В бою жестоком за лесной поляной,

На рубеже последнем у реки

Хрипит надсадный голос капитана:

«Держись, пришли сибирские полки!».

 

И уж надежда осветляет лица,

И над окопами растут штыки,

И кто-то шепчет: «Устоит столица!

Держись, пришли сибирские полки!».

 

Порой молва солдатская, как знамя,

Уж верят ей и роты, и полки:

«Россия велика, Москва за нами,

Держись, держись, пришли сибиряки!».

«Россия велика, Москва за нами,

Держись, держись, пришли сибиряки!».

 

Гудит войны кровавой мясорубка,

Всё ближе враг, но вот из-за реки

В заснеженных морозом полушубках

В сражение пошли сибиряки.

 

И битвы той суровое начало

Легло в Победы радостный исход,

Когда впервой весомо прозвучала

Команда долгожданная: «Вперёд!».

Когда впервой весомо прозвучала

Команда долгожданная: «Вперёд!».

Л. Бойков (в редакции А. Харчикова)

 

Подробнее в блоге:

 

5 декабря — разгром немецких войск под Москвой

 

«И в веках будут жить двадцать восемь самых храбрых твоих сынов…»

Исторический лекторий «Патриот» к 80-летию подвига героев-панфиловцев

Военный парад 7 ноября 1941 года: 30 стихотворений

 

День Неизвестного солдата:100 стихотворений

 

Зоя Космодемьянская: 60 стихотворений, поэмы и песни

 

Виктор Талалихин: 15 стихотворений и песни