Птица поэзии Ксении Некрасовой

Мне в дар Отчизна принесла

жемчужницы в подоле —

дыханье мира и свободы,

обширно хлынуло в стихи.

Как жемчуг, русские слова

лежат в сиянье оболочек,

они несут в строенье строчек,

народов новые черты.

Имя Ксении Некрасовой сегодня известно, пожалуй, только очень большим знатокам поэзии. Непризнанный поэт с трудной судьбой и с короткой – голодной, бездомной, неустроенной жизнью. О ней ходили самые нелепые слухи, которым она и сама немало способствовала, рассказывая о себе небылицы. В странной истории ее жизни порой трудно отделить вымысел от правды. Она прожила на свете всего сорок шесть лет, и до конца жизни её звали по имени: Ксения, Ксенечка, а чаще – Ксюша.

Единственное, что она по-настоящему умела, – это писать стихи. Стихи, которые рождались сами по себе – удивительно яркие и простые.

О жизни Ксении Некрасовой известно немного. В ней есть белые пятна, захватывающие целые годы, когда никто не знал, где она в это время жила и чем занималась. В своей автобиографии при поступлении в Литературный институт в 1938 году она написала всего несколько строчек: родных своих не помнит, стихи пишет лет с восьми, перечислено несколько мест работы. Неизвестно, кем были ее настоящие родители, спорно даже место ее рождения. Считается, что родилась она в селе Ирбитские Вершины (ныне поселок Алтынай Сухоложского района Свердловской области) 18 января 1912 года. Но когда современные исследователи творчества К. Некрасовой попытались найти ее метрики, выяснилось, что в самих Ирбитских Вершинах ни тогда, ни позже девочек с таким именем не было. Тогда были просмотрены метрики по всем Екатеринбургским церквям и было обнаружено, что за весь 1912 год в городе появилась на свет только одна девочка по имени Ксения. Запись из метрической книги по Михайло-Архангельской тюремной церкви: «Дата рождения – 8 января, крещения – 28 января. Имя родившейся: Ксения. Родители неизвестны». Сама Ксения писала, что она «взята была из приюта семьей учителя на воспитание». Александр Петрович Некрасов, ее приемный отец, и правда имел свидетельство на звание учителя, но был псаломщиком при церкви. Она не помнила своей приемной матери, но рассказывала, что иногда ее приезжала навещать красивая богатая дама, так и оставшаяся неизвестной. На тему своего рождения Ксения фантазировала часто. То рассказывала, как ее, маленькую, отвели в лесной скит, и священник, подняв Ксению на руки, перекрестил ею собравшихся, которых было очень много. То, учась в Литературном институте, рассказывала поэту Николаю Глазкову, что она – царская дочь. Когда Романовых расстреляли, ее, якобы, спрятал один инженер, чтобы сохранить единственного царского отпрыска. А потом, потеряв всякие надежды на реставрацию династии, выдал ее замуж за своего друга. «Я ничего не умела делать, так меня он воспитал, но терпел все из-за того, что я была молодая». О своем благородном происхождении она рассказывала и поэту Леониду Мартынову: «Почему ко мне относятся, как к какой-то принцессе? Почему меня не признают? Почему меня гонят, не дают ни говорить, ни печататься, как будто бы я чуждый элемент? Как будто я действительно великая княжна! Будто бы мой дед не кто иной, как Александр Третий». Кто-то из ее собеседников вспоминал, что сказал ей однажды, что вряд ли она царская дочь, скорей уж, Григория Распутина. Некоторые мемуаристы писали потом, что слышали от нее версию и про Распутина.

Свердловские краеведы утверждают, что Ксения родилась вне брака и росла в Шадринске у тетки – сестры отца, Варвары Ивановны Некрасовой, которой была не особенно нужна, не любима и очень запущена. Спасалась стихами.

А я недавно молоко пила –

козье –

под сочно-рыжей липой

в осенний полдень.

Огромный синий воздух

гудел под ударами солнца,

а под ногами шуршала трава,

а между землею

и небом – я,

и кружка моя молока,

да ещё берёзовый стол –

стоит для моих стихов.

Однако начальную школу в Шадринске Ксения закончила, после чего отец увез ее в Ирбит. После школы-семилетки поступила в педагогический техникум. Потом оказалась снова в Шадринске в агропедагогическом техникуме на отделении политпросветработы, которое готовило работников культуры для работы в сельских клубах и избах-читальнях.

Но и документы о ее учебе в техникуме найти не удалось, как и тех бывших студентов, которые бы ее знали. И на Уралмаше, где она была культработницей и откуда Свердловский обком ВЛКСМ направил ее «на учебу и на лечение в Москву», не осталось ни документов, ни воспоминаний о ней. После нее осталось очень мало фотографий. Она не принимала участия в литературных процессах своего времени и почти не публиковалась. Но в ее творческой биографии нашлось место и признанию, и восхищению, и высокой оценке.

«За всю жизнь я встречала только двух женщин-поэтов – Марину Цветаеву и Ксению Некрасову» – это о ней сказала Анна Ахматова.

«У Ксении Некрасовой нет ни одного стихотворения, в котором читателю не явилось бы что-то необыкновенно светлое и чистое», – это слова Михаила Светлова.

«В характере у Ксении была обострённая совестливость и детская доверчивость… В её строках особая, неповторимая музыка, и изображение она может доводить почти до зримой скульптурности. Прошла Ксения по своей недолгой жизни с удивлёнными глазами, влюблённая в красоту». Степан Щипачев.

«Была поэтесса Ксения Некрасова, невзрачная, нелепая, необразованная, неумеющая, но умная и почти что мудрая. У Ксении Некрасовой, у самого Розанова, и у Хлебникова, и у многих таких души не на месте сидят, как у всех людей, а сорваны с места и парят в красоте». М. Пришвин.

Стаял снег...

Вода осколками зеркал

Раскидана в полях,

И сосен плюш

С ветвистой вышивкой берез

Глядит в ее прозрачных глубинах.

 

Мудрецы говорили: каждому племени нужен человек, «ушибленный звездой». Ксению Некрасову «звезда ушибла», наделив ее поэтическим даром. Если судить по стихам, Ксюша прожила необыкновенно счастливую жизнь – возвышенную и красивую, потому что стихи её отличает одно удивительное свойство – как бы не было ей трудно и тяжело, в них нет ни единой капли горечи, ни единой жалобы. Она как будто однажды определила для себя, что назначение её поэзии быть гимном красоте. И ни разу с тех пор не позволила на что-то пожаловаться или поплакаться в стихах. «Не нужно писать о трагедиях наших, надо писать о чем-то другом».

 

Босоногая роща

всплеснула руками

и разогнала грачей из гнёзд.

И природа,

по последнему слову техники,

тонколиственные приборы

расставила у берёз.

А прохожий сказал о них,

низко склоняясь:

«Тише, пожалуйста, –

это подснежники...»

 

Первая публикация Некрасовой состоялась в журнале «Октябрь» в марте 1937 года. Она училась в Литературном институте, в семинаре очень известного и влиятельного в те времена поэта Николая Асеева, который выделял Ксюшу из своих студентов, отмечая непосредственность ее стихов, внимательный глаз, чуткое ухо – «то, чему не научишься из учебников». Он помог с опубликованием стихов и сам написал к их подборке предисловие. «Некрасова – поэт, которого мы все ждали». Ей было 25 лет.

 

Урал

Лежало озеро с отбитыми краями...

Вокруг него берёзы трепетали,

и ели, как железные, стояли,

и хмель сучки переплетал.

Шёл человек по берегу – из леса,

в больших болотных сапогах,

в дублёном буром кожухе,

и за плечами, на спине,

как лоскут осени – лиса

висит на кожаном ремне...

 

Я друга из окошка увидала,

простоволосая,

с крыльца к нему сбежала,

он целовал мне шею,

 плечи,

 руки,

и мне казалося, что клён могучий

касается меня листами.

Мы долго на крыльце стояли.

Колебля хвойными крылами,

лежал Урал на лапах золотых.

Электростанции,

как гнёзда хрусталей,

сияли гранями в долинах.

И птицами избы

на склонах сидят

и жёлтыми окнами

в воду глядят.

 

Ксюша была нездорова, ее всю жизнь преследовала страшная болезнь – травматический энцефалит. Это воспаление мозга, причиной которого бывает проникающее черепно-мозговое ранение. Последствием болезни стало функциональное расстройство нервной системы: дрожание рук, парезы мышц лица и глаз, приступы сонливости. Однокурсник Некрасовой, поэт Николай Глазков вспоминал, что руки не слушались ее, и зимой ее однокурсники «застегивали пуговицы, шарф повязывали и шли к памятнику Пушкину, где она читала стихи»:

Угодно было солнцу

и земле -

из желтых листьев

и росы

сверчка, поющего стихом,

на свет произвести.

Она была совершенно одинока, жить ей было не на что. Болезнь не позволяла ей работать, и для заработка Ксения шила кукол, а Николай Глазков продавал их на базаре.

Судьба дала мне

в руки ремесло.

Я научилась

куклы делать на продажу...

Ксюша быстро уставала, и тогда ее лицо тяжелело и на нем проявлялись следы болезни. Ее обычно сверкающие карие глаза мутнели, нападала сонливость. Так, сидя у батареи, она проспала всю учебу в институте. Засыпала в гостях, могла проспать почти сутки.

Последствиями болезни было и «перекошенное» лицо Некрасовой, о котором вспоминали мемуаристы, и косящий глаз:

А свет из глаз ее косеньких,

А свет рассеянно-остренький,

Бесовско-ангельский свет...

Это из стихов Инны Лиснянской «Памяти Ксении Некрасовой». Вообще стихов, посвященных ей, было написано очень много. Их писали Е. Евтушенко, Я. Смеляков, Б. Слуцкий, Н. Глазков и многие другие. И во всех этих стихах звучит чувство какой-то вины по отношению к Ксении. Так бывает, когда сталкиваешься с явлением, которое объяснить не можешь, хотя и понимаешь, что это что-то необычное и неординарное, и эта необычность и неординарность пугает.

Стиль, которым писала Ксения Некрасова, определению не поддавался. Это не были в чистом виде белые стихи. Свободный стих без рифм, без строгого размера, но вдруг, внезапно, могут появиться и рифма, и размер.

 

Из года в год

хожу я по земле.

И за зимой зима

проходит под ногами.

И день за днём гляжу на снег

и наглядеться не могу снегами...

Вот и сейчас

на черностволье лиц

снег синий молнией возник.

О, сердце у людей, живущих здесь,

должно она любезным быть

от этих зим.

Прозрачным быть оно должно

и совесть белую, как снег,

нести в себе.

Шёл белый снег

на белые поляны.

И молнии мерцали на ветвях...

У каждого стихотворения – своя особая ритмическая волна. Стихи своеобразны, просты, как разговорная речь, естественны, как дыхание и шаг – в них и слышится ритм шагов, шелест травы, гул ветра и бормотание про себя, в такт этим шагам, шелесту и гулу. Много позже эти особые верлибры исследователь Юрий Орлицкий назовет «гетероморфным стихом».

 

Сгущались сумерки в садах,

И небо

Синее, как папиросная бумага,

Натянутое на обруч горизонта,

На яблоневый снежный цвет

Бросало тень.

Ах, эти яблони в цвету

У белых хат...

Их ветви в лепестках

Напоминают мне Урал,

Засыпанный сугробами,

Увязнувший в снегах.

Да, был вечер.

Без слов, без звуков.

Лежала дума на челе

Успокоенной тишины.

О чём?

Не надо слов.

Имей большое сердце,

И ты поймёшь величие полей,

Величие земли.

Косились в сторону

Из окон огоньки.

И в их лучах,

Как слёзы ребятишек,

Роняли ветки наземь

Свои вишнёвые цветы.

В конце 30-х годов она вышла замуж за горного инженера Сергея Высотского, который работал на Подмосковном угольном бассейне.

Муж ее любил и берег, понимая, что его жена – женщина не совсем обычная. Он окружил ее заботой, освободил от всех бытовых проблем.

И встретились двое вместе,

и легче обоим дышать,

и легче дорогу к счастью

средь множества троп искать.

Иль просто вечером тихим

в тёплой сиреневой мгле

сидеть где-нибудь на дороге

и руку держать в руке.

Когда у них родился сын Тарасик, муж нанял няню, которая помогала ей во всем: и ребенком занималась, и Ксению обихаживала.

Это был, пожалуй, единственный короткий период счастья и покоя в судьбе Ксении Некрасовой.

Когда стоишь ты рядом,

я богатею сердцем,

я делаюсь добрей

для всех людей на свете,

я вижу днём —

на небе синем — звёзды,

мне жаль ногой

коснуться листьев жёлтых,

я становлюсь, как воздух,

светлее и нарядней.

А ты стоишь и смотришь,

и я совсем не знаю:

ты любишь или нет.

 

Все изменилось в июне 1941 года.

 

Ночь, обезглавленная взрывами,

уставилась из стены,

до жути квадратнобокие

чернели ямы из глазниц.

А из разбитых углов

обнаженный, как кровь, кирпич.

А может, и нет

четвертой стены.

Может,

это сама война

выставилась на нас двоих.

А в комнате мы:

я

да сын

месячный в колыбели.

А от стены к стене

простерлась пустота.

И ужас колыхал дома,

и обезумевшие стекла

со свистом прыгали из рам

и бились в пыль о тротуар,

истерикой стеклянной звеня…

А площадь за окном

от взрывов бомб

вздымала волосы столбом,

и щупальца, шурша в небесах,

прощупывали землю и сердца.

 

С мужем и сыном она эвакуируется в Среднюю Азию, но по дороге эшелон разбомбили, Ксению контузило, а ее трехмесячного сына убило у нее на руках осколком снаряда. Она обезумела от горя и «чуть не кончила свое существование на дне какой-нибудь пропасти». Ее спасали стихи. Война отняла у нее ребенка, разрушила ее семью – муж потерял рассудок, остался только ее поэтический дар, который отнять было невозможно. Ксения голодала и побиралась. «…Я не могла сидеть на месте и ходила из дома в дом, из квартиры в квартиру… Я ходила по шахтам в черном длиннейшем пальто, старом, подпоясанная веревкой, в шахтерских огромных чунях, привязанных шнурками, с палкой в руке, забывая и день и ночь, в полном равнодушии к собственному жилью. И люди давали мне кусочки хлеба или тарелку супа, или каши». В благодарность за еду или ночлег Ксения читала свои стихи. Однажды, собрав свои стихи в мешок, она отправилась из Киргизии пешком в Ташкент, чтобы умереть на ступенях православного храма и быть похороненной по православному обряду, как потом она сама объясняла. Она прошла пешком 200 километров. Встречавшиеся ей по дороге киргизы и узбеки считали ее дервишем, потому что она бормотала стихи, и делились с ней едой. То, что она бормотала, стало потом циклом «Азиатские скрипки».

 

На синем, синем краю –

гарбузовым цветком земли

раскрываются солнца лучи,

как оранжевый шар,

как тычина в лучах,

в жёлтых, тыквенных лепестках.

 

Из-за горообразного ящера

высунулся клык луны,

жёлтый от миллионолетий,

и от горизонта до горизонта

заструилась палевая занавесь пыли,

под ногами хрустнули

тысячелетние раковины.

Азиатская ночь

забренчала серебряниками цикад.

 

В Ташкенте она сразу пришла к Ахматовой и сказала: «Я буду жить здесь». Анна Ахматова заботилась о ней, несмотря на то, что многие ее знакомые этого не одобряли. Она стала для Ксении настоящим ангелом хранителем. Она добилась, чтобы Ксении выделили комнату, куда она смогла перевезти своего безумного мужа. А писательский паек, который Некрасова стала получать, благодаря хлопотам все той же Анны Андреевны, позволил им не умереть с голоду.

В 1944 году Ахматова проводила Ксению в Москву с рекомендацией для Союза писателей, несмотря на которую Ксению в него не приняли. Ей негде было жить. Она ночевала на вокзалах, на скамейках. Ее почти не печатают, упрекают в безыдейности. Наверное, это совершенно безыдейно, но удивительно красиво и точно:

 

Русские

Богато прекрасны мы, –

в глазах у нас

горизонты лежат,

полуприкрытые тучами век, –

и восходит в белке небес

из-за леса ресниц

солнцевидное око наше,

идол наш –

наш собственный глаз

с вечной прорубью

в мысль.

Сердцепоклонники мы

с челом памировых

плоскостей.

 

«… Меня перестали печатать, объясняя свой отказ тем, что стихи, написанные белым стихом, будут непонятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности… Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…»

Ксения продолжает писать, потому что просто не может без этого жить. «Мои стихи иль я сама – одно и то же, только форма разная». Вернувшись из эвакуации, Анна Ахматова вновь помогает Ксении, содействуя тому, чтобы ее стихотворения появились в печати.

В стихах Ксении Некрасовой и особое видение мира, и умение вслушиваться в него, и ее поэтическое одиночество, и человеческая бесприютность.

Можно, я пройдусь по небу?

Я хочу пройтись по небу.

Непременно босиком.

Непременно я желаю

Мять уютные бока

Беззаботным облакам.

Облака так близко к Солнцу!

Но совсем не загорели...

Облака так близко к Солнцу!

А совсем не пропеклись...

Что-то в Небе больно тихо.

На земле-то больно. Громко.

На земле, как на земле.

Я дождусь, пожалуй, ночи,

Ноги свесив так небрежно.

Поздороваюсь с Луной.

Если б знали вы, как вкусен

Ночью лунный лимонад!

Напоследок осторожно

Отщипну кусочек Неба,

И в ответ услышу: «Ой!»

А кому сейчас легко?..

Ксении приходилось очень тяжело. Ни внешностью, ни стихами она не похожа на поэта, особенно на советского. К ней относились снисходительно, свысока, с пренебрежением и брезгливой жалостью. И даже, восхищаясь стихами, сторонились ее самой. Многих раздражала детская непосредственность этой голодной, чуть ли не в рубище одетой нищенки. Сегодня ее назвали бы бомжом. А тогда называли юродивой, блаженной и даже идиоткой. Идиоткой она не была, а юродивой – в том исконном смысле слова «юродивый», чьим голосом говорит Бог – да, пожалуй, была.

«Ксения Некрасова, она

в саже вся, как чурка из чувала,

днем пришла, стихи наколдовала

и доколдовала дотемна», – писал о ней Н. Глазков.

Она еле сводила концы с концами, мыкалась по углам, ночуя то у кого-то в ванной, то под роялем, и при этом постоянно находилась в поэтическом «постоянном восхищении жизнью», не замечая ее неудобств, подбирая крохи, и продолжая писать свои странные стихи, наивные и мудрые одновременно. Говорят, что биография поэта – в его стихах. В ее душе жила красота, цветной и прекрасный мир.

… Вскинешь к солнцу ладонь,

а в ладони - душа.

...Не душа, а любовь!

Как-то известный поэт Борис Слуцкий встретил Ксению на улице. Зная ее неустроенность, он предложил ей пообедать в ресторане, а она отказалась и попросила лучше купить ей синие цветы. Она любила цветы, хорошо их понимала, была настоящим флористом. Синий цвет был для нее особенным. В раннем детстве ей долго лечили глаза, а когда сняли повязку – первое, что она увидела, было синее небо. Но почему-то именно синий навсегда стал для нее синонимом боли и страданий. Мрачные мысли она называла «синими» мыслями. Она всячески старалась, чтобы в ее творчестве не было места «синим стихам». Видимо, просьба о синих цветах связана с какой-то печалью.

Ее знали все: кто-то привечал, кто-то отмахивался и старался поскорее уйти. Ксения отличалась «неэтикетным поведением» – могла прямо заявить «А ты что в президиуме сидишь? Стихи-то у тебя плохие!»

А были те, кто по-настоящему ее любил и заботился о ней.

В 1945 году художник Роберт Фальк в старом журнале «Октябрь» увидел подборку стихов Ксении Некрасовой:

 

Я полоскала небо в речке

и на новой лыковой верёвке

развесила небо сушиться.

А потом мы овечьи шубы

с отцовской спины надели

и сели

в телегу

и с плугом

поехали в поле сеять.

Один ноги свесил с телеги

и взбалтывал воздух, как сливки,

а глаза другого глазели

в тележьи щели,

а колёса на оси,

как петушьи очи, вертелись.

Ну, а я посреди телеги,

как в деревянной сказке сидела.

 

Эти строки поразили Фалька и его жену, и они стали искать автора. Вскоре Ксения появилась в их доме и очень быстро освоилась в мастерской художника, о чем и призналась в посвященном ему стихотворении.

 

…Люблю в пристанище я это

заходить,

под крышей этой

забываю я

и горести, и странности мои.

Сходились юноши сюда

с неуспокоенной душою,

седые женщины

с девичьими глазами

и убеленные снегами

художники…

 

Их знакомство произошло благодаря все той же Анне Андреевне Ахматовой, чей портрет писал художник. Элитарный Роберт Фальк и простонародная Ксения Некрасова удивительно совпали в своем творчестве. Его живопись и ее поэзия звучали в унисон. Стихи Ксении были удивительно живописны. Она строила свои стихотворения «по законам картин» и говорила, что думает цветами. Фальки ее любили. Роберт Фальк с восторгом отзывался о живописных полотнах стихов Ксюши:

«Это не небо,

а ткань,

привязанная к стволам,

голубая парча

с золотыми пчелами

и россыпью звезд

на древесных сучках».

«И птицами избы на склонах сидят

и желтыми окнами в воду глядят».

В 40-е -50-е годы Фальк сделал около двадцати ее графических портретов и один портрет маслом. «Это лицо увлекало художника своей изменчивостью, подвижностью проявляемых эмоций, будто поэзия, проступавшая сквозь человеческие черты, высвечивала их каждый раз иначе, по-другому». На портретах Р. Фалька Ксения совершенно не похожа на свои фотографии, зато очень похожа на свои стихи – удивительно красива.

Ей было трудно долго позировать, она уставала во время этих сеансов, ложилась на тахту и читала свои стихи, а иногда сочиняла их тут же, в мастерской. Еще одним домом, где Ксюшу всегда принимали, был дом Яхонтовых. Еликонида (Лиля) Ефимовна, вдова известного актера, чтеца В. Яхонтова и ее сестра Ольга Ефимовна принимали большое участие в судьбе Ксении Некрасовой. Однажды Ксюша пришла к Фалькам в сшитом Лилей красном бумазейном платье и сделанных собственноручно бусах из фасоли. «Фальк увидел ее здесь очень русской, хотел вылепить ее как бы из одного куска глины, как вятскую игрушку. Он удивительно верно передал здесь все самое в ней очаровательное: ее поэзию, ее чистоту, хрупкость и в то же время что-то очень простодушное, здоровое, простое!» Так в 1950 году появился один из лучших в творчестве Р. Фалька портретов. Ксюше портрет не понравился: «Почему он написал меня так запросто? Я ведь изысканная». И тогда жена художника сказала ей, что на этом портрете она очень похожа на свои стихи. Ксюша, подумав, согласилась с этой мыслью. 

Мне подарили

бархатное платье.

А раньше

два только платья

было у меня:

льняного полотна

и шерстяное.

Мне подарили бархатное платье.

Я тут же

и примерила его,

и в зеркало увидела себя.

Средь отраженного окна

гранитный высился дворец,

пушистый звук

серебряных снегов,

в замерзших окнах

люстры тлели,

росли березы у стены.

И чудно было сочетанье:

я в платье бархатном,

дворец

и белый снег

в ветвях и на земле.

Такой казалась я себе

нарядной!

И с этим чувством

шла я

по Москве.

И все идущие

навстречу мне

несли на обновленных лицах

светинку радости моей.

И что-то мне

хотелось людям дать -

добро ли совершить

иль написать стихи

 

Можно было не понимать Ксюшу Некрасову, но не любить её было нельзя.

Ей помогали И. Эренбург, Л. Кассиль, М. Пришвин. Жена Михаила Пришвина Валерия писала о встрече с Ксенией Некрасовой: «Ксения у нас не загостилась, но появлялась время от времени, похожая на летящую куда-то большую растрепанную птицу. Немедленно, с ходу поднималась ее маленькая рука, и звучали строки белого стиха, близкого, на мой взгляд, многим записям Пришвина, его ритмической прозе. Голос у Ксении был нежный, гибкий, в ритм строк, не вязавшийся с ее наружностью».

Жена скульптора Орлова, увидев в каком изношенном пальто и опорках вместо обуви ходит Ксения, купила ей и то, и другое. Скульптор С. Коненков был очарован ее стихами, а она скульптурами. И этот дом был для Ксении всегда открыт. Ю. Олеша подарил ей свою книгу с подписью.

Она постоянно пыталась напечатать свои стихи и не теряла надежды вступить в Союз писателей, чтобы просто получить жилье и хоть какой-то заработок. Но эта ее мечта так и оставалась несбыточной. Она собирает свои стихи в самодельные книжечки: напечатанные на машинке, а чаще переписанные от руки стихи наклеивает на альбомные листы, скрепляет их хлебным мякишем и разрисовывает цветными карандашами. В РГАЛИ хранится несколько таких сборников, созданных в 1950-е годы: «Листья смородины», «Город мечтаний», «Весна на улицах», «Дождины».

Единственная при ее жизни тоненькая книжечка «Ночь на баштане» всего из четырнадцати стихов вышла в 1955 году. Вторая книга «А земля наша прекрасна» появилась через месяц после ее смерти.

В 1986 году преподаватель Челябинского государственного университета В. П. Тимофеев издал ранее неизвестные стихотворения Ксении Некрасовой, уточнив неясные моменты ее биографии. В. П. Тимофеев одним из первых обратился к архивам Некрасовой, отметив, что почти все стихи Ксении Некрасовой не датированы, а многие черновики утрачены. Архив Ксении Некрасовой представлял собой хаотичное собрание разрозненных листков, вырезок, каких-то обрывков, квитанций и железнодорожных билетов, на обороте которых она записала пришедшие в голову строчки. Она не хранила свои рукописи и разбрасывала написанные стихотворения повсюду, где только бывала, абсолютно не заботясь об их сохранности. Архив сохранился чудом, благодаря людям, у которых она подолгу жила. Они бережно подбирали и сохраняли эти ее автографы. В 2002 году в Екатеринбурге вышел составленный литературоведом Л. Быковым сборник, в который кроме стихов вошли и воспоминания друзей и знакомых Ксении Некрасовой. К сожалению, и то, и другое издания вышли очень небольшим тиражом и давно стали библиографической редкостью.

 

На столе открытый лист бумаги,

чистый, как нетронутая совесть.

Что-то запишу я в памяти моей?...

Почему-то первыми на ум идут печали,

но проходят и уходят беды,

а в конечном счёте остается

солнце, утверждающее жизнь.

 

Не было у нее нормальной упорядоченной жизни, не было рабочего кабинета – стихи она писала на доске, положенной на колени, не было бумаги, чернил, карандашей, стихи не издавались, критики не относились к ее творчеству всерьез. Тут одной бы как-нибудь прожить, но летом 1951 года у Ксении Некрасовой родился сын Кирилл. Неизвестно, кто был его отцом, а Ксения была счастлива – она больше не была одинокой. Жить было по-прежнему негде. Ее приютили у себя Коненковы. Полтора месяца жена скульптора опекала мать с младенцем, пока Лиля Яхонтова не вынудила Союз писателей определить их в Дом матери и ребенка. Там они прожили год, после чего ребенка отдали в ясли, а Ксения поселилась в дворницкой писательского дома. Дворничиха хорошо заботилась о ней. По выходным дням Ксения навещала ребенка.

В свои сорок лет Ксения выглядела свежо и молодо, несмотря на все трудности своей жизни, а после рождения позднего ребенка у нее перестала работать одна рука, отказала нога, лицо стало асимметричным, она резко подурнела и постарела. В этот период ее увидел художник И.С. Глазунов. Судьба Ксении Некрасовой потрясла художника. Он написал ее портрет, беспощадный и немилосердный. Тяжелое лицо некрасиво, но сколько в нем страсти, какая глубокая натура, какой сильный и целеустремленный характер проступает сквозь штрихи портрета. Сравнивая работы Р. Фалька и И. Глазунова, не веришь, что между ними всего шесть лет. Молоденькая девочка на портрете Фалька и почти старуха у И. Глазунова. А ей было всего сорок четыре года.

Сын жил в детском доме, и однажды при очередной встрече он не узнал маму. Она продолжала обивать пороги Союза писателей, терпеливо надеясь, что вот уж в это раз ей не откажут. Ее рекомендовали Ахматова, Асеев, Светлов, Щипачев. Но снова отказ – страшное потрясение для Ксении. Она пишет Константину Симонову: «Константин Михайлович, я гибну, одной не выбраться. Помогите мне, пожалуйста». Вероятно, он помог. Ей выделили комнату. Она очень радовалась, ходила со связкой ключей, готовилась въезжать в свое жилье. Через неделю после получения комнаты в ночь с 16 на 17 февраля 1958 года она умерла от инфаркта в подъезде, на лестнице. Шестилетний Кирюша, которого она так и не успела забрать домой из детского дома, остался круглым сиротой. Похоронил ее Союз писателей.

 

Я долго жить должна –

я часть Руси.

Ручьи сосновых смол –

в моей крови.

Пчелиной брагой из рожка

поили прадеды меня.

Подружки милых лет,

как оленята из тайги,

водили по лугам меня

неизъяснимой красоты.

И шелест буйных трав

мой возвышал язык.

 

Сегодня Ксению Некрасову знатоки поэзии называют чуть ли не родоначальницей русского верлибра. Ее творчество, сочетающее по словам поэтессы Татьяны Бек «элементы русского лубка с поэтикой модерна», необыкновенно востребовано.

Многие разруганные критиками стихи сегодня кажутся очень современными, как будто их писали не в прошлом веке, а совершенно недавно. А ведь эта вневременность или надвременность и есть признак настоящей поэзии.

 

И густо снег летел из туч...

И вдруг зари багровый луч

поверхность мглистую задел -

сугроб в тиши зарозовел,

старинным серебром отяжелели

на бурых бревнах

шапки крыш,

и небеса, как васильки,

вдруг синим цветом зацвели,

и мощные стволы

вздымались из снегов,

пронзая прутьями сучков

оплыв сияющих сосулек.

И восхищённый взор мой ликовал,

и удивлений дивный трепет

чуть-чуть покалывал виски,-

и плакать можно,

и писать стихи.

Вон крестики сорочьих лап,

как вышивки девичьи на холстах...

 И предо мной предстал народ,

рожденный в ярости метелей

и от младенческих мгновений

и до белеющих седин

живущий чуткой красотою.

Храните родину мою!

Ее берёз не забывайте,

её снегов не покидайте.

 

Список использованной литературы:

Мартынов, Л. Царская дочь [Текст] / Л. Мартынов // Дар будущему: стихи и воспоминания. – М.: Вече, 2008. – С. 534-541.

Некрасова, К. А. А земля наша прекрасна! – 2-е изд., доп. – М.: Сов. писатель, 1960. – 98 с.

Некрасова, К. В деревянной сказке : Стихотворения / Ксения Некрасова. – М. : Худож. лит., 1999. – 317, [1] с. : ил.

Некрасова, К. На нашем белом свете: стихи, наброски, воспоминания / К. Некрасова; сост. Л. Быков. – Екатеринбург: Банк культурной информации, 2002. – 334с. – (Библиотека поэзии Каменного пояса).

Некрасова, К. А. Ночь на баштане: Стихи. – М.: Сов. писатель, 1955. – 35 с.

Некрасова, К. Я часть Руси: стихи / К. Некрасова; послесловие В. П. Тимофеева. – Челябинск : Юж.-Урал. кн. изд-во, 1986.

 

Элеонора Дьяконова. Центральная библиотека им. А.С. Пушкина