100 стихотворений о Чернобыльской трагедии

С тех пор прошло немало весен,

Закончился двадцатый век,

Но не закрыта еще тема:

Беда... Чернобыль... Человек...

Новое время

Что бы ни грянуло,

что бы там

Далее ни стряслось —

Новое время с Чернобыля,

Видимо, началось.

Ибо пробились к истине —

По телу столетий — дрожь! —

Атом всегда воинственный.

Ложь, что он мирный.

Ложь!

И. Савельев

* * *

Дохнуло ветром катастрофы

Вдруг от Чернобыльской АЭС.

И полетели прахом строфы

Моих рифмованных словес.

Быть интересным перестало —

Коль под угрозой жизнь сама —

Всё... Ничего не нужно стало,

Включая радости письма.

Всё обессмыслилось —

в мгновенье —

И почернело все окрест.

И было это дуновенье —

Предупреждающий —

всем — перст...

М. Львов

Плывет по небу облако

Плывет по небу облако

Неведомо куда.

Под ним земля зеленая

И синяя вода.

Проходит тень от облака

Над сушей и водой,

Всему, чего касается,

Оно грозит бедой.

Ложится тень от облака

На синюю волну.

Дельфин, увидев облако,

Уходит в глубину.

И дикий зверь от облака

Как бешеный бежит,

Пшеница пригибается

И яблоня дрожит.

Дождем исходит облако

Над степью золотой.

И плачут в поле чибисы

Над мертвою водой.

М. Дудин

* * *

Где тайна тайн у жизни скрыта,

Не скажут корпус и петит.

Мир бесконечен, и защита

У всех реакторов летит.

И нет конца у превращений

Загадочного естества.

И без успеха ищет гений

Закон всеобщего родства.

И мука творческого духа

За все ответственность берет.

И время, огрызаясь глухо,

Сквозь гибель движется вперед.

М. Дудин

От взрыва атомного тень

В весеннем мире стало кисло,

И радость жизни уплыла.

Над человечеством нависла

Тень Люциферова крыла.

Все, что нам дорого и мило, —

Прошедший век, и новый день,

И солнце ясное — затмила

От взрыва атомного тень.

Она ползет над вешней пашней

Через границы древних рек,

Она стирает век вчерашний,

Она уходит в новый век.

Земля и небо пахнут адом,

Раз гулом мирового зла.

Она прошла над детским садом

И мысль мою переползла.

Она весь мир перекалечит,

Нигде не ведая помех.

И мне от этой тени нечем

Прикрыть беспечный детский смех.

М. Дудин

Чернобыль-1986

Тут никакой не пригладит редактор,

Не отвернешься: «Не вижу!» — когда

Вышел из повиновенья реактор,

Огненный лик приоткрыла беда.

О радиации острые толки

В мире которые сутки подряд:

Густо ль незримые эти иголки

В воздухе нашей планеты парят?

Виснет над Припятью небо сырое,

С грузом бетона проносится МАЗ,

И в респираторных масках герои

Из телевизоров смотрят на нас.

Что-то уляжется, определится,

Только отныне твое и мое

Время и так еще будет делиться:

До этой даты и после нее.

Пустые села, темные увалы,

Блестит шоссе, и сутки напролет

Идут, рыча, в Чернобыль самосвалы,

Парит и зависает вертолет.

Не кадр кино, не сцена из спектакля —

Воочию, в натуре видишь ты:

Еще запасы в людях не иссякли

Самоотверженности, высоты.

И, втайне сердцем ощущая смуту,

Я говорю опять, в который раз:

Простите, если худо хоть минуту

Я думал, современники, о вас!

Тому назад неделю, две недели

Мог допустить по глупости, спроста,

Что вами, пусть отчасти, овладели

Благополучье, сытость, глухота,

И по приметам, видимым снаружи,

В какой-то миг с собой наедине

Помыслить смел, что вы хоть в чем-то хуже

Сражавшихся когда-то на войне!

Какие сутки вахта ваша длится

И день и ночь, под солнцем и дождем?

Я слышу вас, я вижу ваши лица

И говорю себе: «Не пропадем!..»

И вновь с экрана резко и жестоко,

Как после раны свежие рубцы,

Четвертого разрушенного блока

Чернеют закопченные зубцы.

А дальше вдруг — дорога полевая,

Березовые рощи там и тут,

И, о несчастье не подозревая,

Летают птицы и цветы цветут ...

И. Фоняков

Полынь (Триптих)

Этой темы касаться — словно раны кровавой.

Но молчать не положено мне:

Я о тех, что пока не обласканы славой,

Хоть сражались в библейской войне.

Нет страшней, чем с невидимой смертью бороться,

Заслоняя планету собой…

Пляшут, вырвавшись, атомы — злые уродцы,

Но пожарные приняли бой.

Нет, не всё измеряется лишь орденами,

Хоть, должно быть, отыщут и вас ордена.

Вижу, встав на колено, солдатское знамя

Преклоняет пред вами страна.

Все пред вами в долгу, и до самого гроба…

Выйду в степь, в раскаленную синь —

Я не ведала ране, что словом «чернобыль»

Называли славяне полынь.

Этой темы касаться — словно раны кровавой.

Но покоя, смолчав, не найду.

Я о тех, что умчались машинною лавой,

Землякам не сказав про беду.

Я о чёрных, бесшумных, лихих лимузинах,

Что рвались, как безумные, в тыл.

Да, о тех, кто детей беззащитных покинул,

А себя вечным срамом покрыл.

Да, о тех, кто покрыл себя вечным позором,

Их услышать хочу имена.

И ещё я о нечисти — о мародёрах,

Тех, кого проклинает страна.

Тех, кто словно на совести чёрные пятна,

Тех, кто беженцев грабил дома.

Как такое случиться могло? Непонятно!

От подобного сходят с ума…

Не важно, кто первый на кнопку нажмёт…

О, бедной планеты обугленный рот!

Кричит: «Что творите вы, люди, со мной?

Поймите, земляне, мы в связке одной!

Нам вместе лететь в термоядерный ад.

Закрою глаза — океаны кипят.

Есть время — пока что! Но время не ждёт…

Сегодня в Припяти тронулся лёд.

Чернобыль, Чернобыль — вселенская боль!

Чернобыль — за души ослепшие бой:

Неужто меня не прикрыл ты собой,

О пленники горькой юдоли земной,

Мы спаяны вместе, мы в связке одной!

Не важно, кто первый на кнопку нажмёт!»

О, бедной планеты обугленный рот!

Ю. Друнина

И куда нам теперь деваться…

И куда нам теперь деваться,

Где нам спрятаться, где спастись?

Мы заложники атомных станций,

Рваный рубль стоит наша жизнь.

Для чего, да и с кем нам бороться?

Нету воли, нет веры, нет сил.

Нас бесшумный сапожек горца

Равнодушно к земле придавил…

И поэтому, может статься,

Даже лучше для нас, что мы

Лишь заложники атомных станций,

Дети ядерной Колымы…

Ю. Друнина

Чернобыльская баллада

Ты вырвалась из сердца поневоле,

По требованию совести людской,

Баллада смерти и баллада боли,

Баллада чистой верности мужской.

Когда бедой чернобыльской пахнуло,

Когда упал наладчик неживым,

Был первым здесь начальник караула,

Владимир Правик с воинством своим.

Гляжу в его лицо — вот-вот расправит

Он эту складку меж густых бровей.

Завидный хлопец он, Володя Правик,

Из тех, чье сердце — гордость матерей.

…Сбить надо пламя! Срезать пламя надо,

А то оно собьет — слепое — с ног.

И вот уже взлетел и встал с ним рядом,

Как стриж весенний, Виктор Кибенок.

Еще ладони Вити не отвыкли

От пахнущего зеленью руля.

Он только что летел на мотоцикле,

Кипеньем белым пенилась земля.

И Танино лицо в венке из вишен…

А здесь, за столько метров от земли,

Под ними огненно вздымалась крыша.

Погибели не видя и не слыша,

Они вершили просто, что могли.

Как удивителен мужской характер,

Когда он достигает высоты,

Когда разверзся атомный реактор

И справиться с несчастием должен ты.

Что будет дальше — понимали оба,

Но был другой реактор недалек,

Им просто очень надо было, чтобы

Не дать огню пройти в соседний блок!

И пламя сбили! Но из-под прищура

Увидел Виктор, задыхаясь сам,

Как, вдруг присев, провел сержант Тишура

Рукою по горящим волосам.

А у Володи пламя полушалка

Танцует, плещет в суженных зрачках…

Наталка, двухнедельная Наталка,

Такая долгожданная Наталка

На вытянутых Надиных руках…

Со всем, что было бесконечно милым,

Теперь навеки оборвалась нить.

Спасти реактор было не по силам,

Они имели право отступить.

...Мы в памяти панфиловцев проносим,

Но снова, хоть для всех войне отбой,

Их, самых первых, тоже двадцать восемь,

Тех, без раздумья кинувшихся в бой.

И если бы глухой ночной порою

Те парни долг не выполнили свой,

Все было бы непоправимей втрое,

И ты, быть может, был бы неживой.

Их смерть была ступенями победы —

Там, на вершине, светятся они.

И тысячи других рванули следом,

Чтобы вернуть земле живые дни.

Могло б не быть событий этой ночи,

А сколько жизней отдано и сил

За то, что кто-то где-то был неточен,

За то, что кто-то в чем-то поспешил.

Чернобыль — только маленькая веха

Растущей человеческой беды.

Чернобыль — эхо ядерного века,

И может быть, грядущего следы.

Негромкий выброс, а беда какая…

А что, как бомба с пасмурных высот,

Страстям бесчеловечным потакая,

В небытие полмира унесет?..

Не ожидая пышных фолиантов,

Цветы вплетает Родина в венок

Вам, мальчики, герои-лейтенанты,

Владимир Правик, Виктор Кибенок.

Героям прошлых вёсен нет забвения.

Все мелкое и злое отстраня,

Тревожные сближая поколенья,

Вновь молодость на линии огня.

Л. Ошанин

На пике века

Куда б твой путь ни лег отныне,

Куда б ни вел в конце концов,

Уже развернут ты лицом

К событиям на Украине.

И, сын Америки, Европы ль,

Безвестен ты иль знаменит,

В твоих зрачках, увы, стоит

Зловещим облаком Чернобыль.

Поймешь ли ты его уроки

Перед чертою роковой

И обратишься ль всей душой

К трагическим чертам эпохи?

Великий мир наш слишком хрупок.

Пока на жизнь не пала мгла,

Ты на весах добра и зла

Прикинешь каждый свой поступок?

Ты перед целым белым светом

Найдешь ли мужество и страсть

Ни в чем отныне не совпасть

С безумством лживых президентов?

Идет последняя проверка

На человечность, нежность, боль,

На разум твой и на любовь —

На пике яростного века.

И. Ляпин

Человек

Прости мне, человеку, человек, —

история, Россия и Европа,

что сил слепых чудовищная проба

приходится на край мой и мой век.

Прости, что я всего лишь человек.

Надежда, коронованная Нобелем,

Как страшный джинн,

рванулась над Чернобылем.

Простите, кто собой закрыл отсек.

Науки ль, человечества ль вина?

Что пробило и что ещё не пробило,

и что предупредило нас в Чернобыле?

А вдруг — неподконтрольная война?

Прощай, надежд великое враньё.

Опомнись, мир, пока ещё не поздно!

О боже! Если я — подобье божье,

прости, что ты — подобие моё!

Бог — в том, кто в заражённый шёл объект,

реактор потушил, сжёг кожу и одежду.

Себя не спас. Спас Киев и Одессу.

Он просто поступил, как человек.

Бог — в музыке, написанной к фон Мекк.

Он — вертолётчик, спасший и спасимый,

и доктор Гейл, ровесник Хиросимы,

в Россию прилетевший человек.

А. Вознесенский

Больница

Мы потом разберёмся, кто виноват,

где познанья отравленный плод?

Вена ближе Карпат.

Беда вишней цветёт.

Открывается новый взгляд.

Почему он в палате глядит без сил?

Не за золото, не за чек.

Потому что детишек собой заслонил,

Потому что он — человек.

Когда робот не смог отключить беды,

он шагнул в заражённый отсек.

Мы остались живы — и я, и ты —

потому что он — человек.

Неотрывно глядит, как Феофан Грек.

Мы одеты в спецреквизит,

чтоб его собой не заразить,

потому что он — человек.

Он глядит на тебя, на меня, на страну.

Врач всю ночь не смежает век,

костный мозг пересаживает ему,

потому что он — человек.

Донор тоже не шиз —

раздавать свою жизнь.

Жизнь одна — не бездонный парсек.

Почему же он смог

дать ему костный мозг?

Потому что он — человек.

Он глядит на восход.

Восемь душ его ждёт.

Снится сон — обваловка рек.

Верю, он не умрёт,

это он — народ,

потому что он — человек.

А. Вознесенский

Чернобыля полынная звезда

Чернобыля полынная звезда,

Пророчеств древних отголосок вещий,

Зажглась в ночи, как страшная беда,

И над землей поднесь горит зловеще.

На три народа братских неспроста,

Чтоб испытать, насколько в горе стойки,

Ниспослана, как кара, скверна та

В преддверии кошмара перестройки.

Когда такое всюду началось

(То не увидят и во сне потомки!):

Корежась, вздыбились страны обломки.

Вся выплеснулась муть. Разор, развал.

Отчизны нет. Таможни и заборы.

Святого нет. И всюду правят бал

Предателей и проходимцев своры.

Чернобыля зловещая звезда,

Незримая, как рок, горит над нами.

В тревоге и печали города,

И цепенеет страх над деревнями.

Опять в душе с отлетом птичьих стай,

Как никогда, тоскливо и тревожно.

Но можно ль всем покинуть отчий край,

А не покинув — как здесь выжить можно?

Гриб не сорви и ягоды не тронь,

Не смей взять в рот ни яблока, ни вишни.

К плодам напрасно тянется ладонь —

Запрет на всем: опасно! О, Всевышний!

Не ты ль создал лучший из миров

И жизнь вдохнул в земную твердь и воды?

Здесь человек жил испокон веков

В согласии, в доверии с природой.

Мир так прекрасен! Травы и цветы,

Ручья журчанье, запах земляники.

Опасно созерцанье красоты,

И меркнет радость, гаснут жизни лики.

Земля и воздух зло в себе таят.

Плоды, и злаки, и цветы, и травы —

Всё смерть несёт, всё источает яд,

Дыхание губительной отравы.

Владычествует страшная беда

Над водной зыбью и земною твердью.

Чернобыля полынная звезда

Всё отравила, пронизала смертью.

Россия, Родина! За что, за что

Тебе еще и это испытанье?

Славяне милые, вы, как никто,

Обречены судьбою на страданье.

Не нам ли уготованы пути:

В горниле тяжких бедствий закалиться.

И Божий мир от гибели спасти —

Звездой надежды, веры возродиться?

Взойдёт над миром русская звезда,

Духовной мощью дали озаряя;

Лучами братства и добра всегда

Светить ей всем землянам, не сгорая.

В. Гамолин

Бессмертники

Поэма-реквием

Я решил написать было быль-балладу

О вас,

Чернобыльцы, мои друзья,

Чтоб в меру в ней было и ладу и складу,

Чтоб не скорбеть было нельзя.

Вы доныне в памяти, тридцатилетние,

Словно кинокамерой навечно сняты,

Как будто

неувядающие бессмертники —

На могилах ваших цветы.

Но прости меня,

Валера Антонов,

И Саша Хапугин, прости,

И простите меня,

мои подчинённые,

Которых я растерял в пути,

За то, что пишу — и мысли стопором,

Хоть и тема изучена сердцем давно,

Но вдруг — то ритм шалым галопом,

То рифмы заплетаются через одну.

...Я мечтал написать было

боль-балладу,

Но, наверное, ещё про себя поберегу,

И писать не могу:

с болью нет сладу,

И не писать не могу.

Но я так хотел,

мои бывшие сверстники! —

Чтоб средь нынешних суеты и маеты

Стихи про нас остались тоже, как

бессмертники —

На могилах наших цветы...

В этом городе мёртвом

Деревья и травы мертвы,

И мертвы переходы,

И площади, и тротуары.

В злой забаве лишь ветер

Умершей весною листвы

Горсть за горстью швыряет

В ослепшие окна хибарок.

Будто на пепелище,

По ночам не услышать цикад,

Лишь спасённая чудом

По-волчьи завоет собака,

Да взревёт БТР,

Да шаги патруля прозвучат

В этом городе мёртвых

И ночного могильного мрака...

В уцелевших домах там

Мёртвые окна тусклы,

Словно в тухлом болоте,

Даже солнца в них нету.

И название города

Означает «полынь»,

Что падёт, что упала уже

Библейской кометой...

Даёт «химдым» сегодня полминуты

По крыше, как по кратеру, пройти.

Пройти и подобрать кусок графита,

И опустить в контейнер по пути.

И ты свой долг, считай, уже исполнил.

Скорее в душ. И через день — домой.

Не вспоминать про изотоповолны.

Пройти... Сейчас... И мысли нет другой.

Что впереди, когда пройдёт неделя?

А десять лет? Награды? Ордена?

Так далеко заглядывать не дело.

Кто выживет, получит всё сполна.

Пройти. Сейчас. Поднять кусок заклятый...

Бронёй «хэбэшка» на моей груди...

Чья очередь? Моя? Пока, ребята!

Пришло и мне по кратеру пройти...

У каждого человека

Своя высота,

Которую покорить дано было.

Кто бы подумал, что может стать

Нашей высотой Чернобыль?!.

Запрятанный

в укромных украинских лесах,

В яблоневом цвету с головою...

Тише!

Осталось всего полчаса,

Чтоб город стал высотою.

Ну, вот!

Развернулся зарева стяг!

Иль это восход так прекрасен?!.

Полетели-полетели-полетели...

Полетели минуту спустя

Молнии правительственной связи...

И остались:

кому — день,

кому — месяц,

кому — год,

Чтоб накрыло

чернобыльской полстью,

И чтоб делать в дальнейшем

особый отсчёт:

«До» Чернобыля и «после».

Если б ещё живыми стать,

Всем, кому жить дано было!

У каждого человека — своя высота,

Наша высота —Чернобыль!..

Я помню, как нас провожали в поход

Спасать пол-Европы, в Чернобыль.

И пусть этот город паршой зарастет,

Но в памяти вечно тот яростный год

До боли глухой, до озноба.

Мы верили, верим: так было всегда,

Страны и народа во имя

Подымемся, сдюжим, и схлынет орда.

И сделали всё, что сумели тогда,

Закрыв блок телами своими.

Совсем не от старости гибнут друзья,

Так зубы в цинге выпадают

Из общего строя, из общего «я»,

Другие останутся после меня,

Шеренги уже не смыкая.

Я помню, как нас провожали домой —

Срок вышел, иль вытекли силы.

Но мы и поныне на той огневой.

Бессрочно расплачиваться нам головой,

Досрочно — в объятья могилы.

Что ж, мы не жалеем, раз выпали нам

Такие и жизнь, и судьбина.

И всё мы допьём…

допиваем до дна.

Наградой пусть будет нам ясность одна,

Что жертвы там были необходимы

И — не напрасны…

...Я читаю в бесстрастных глазах у врача

свой диагноз.

— Приговор! —

Отражается в жутких глазах у жены.

И палата полна любопытства,

и в позах злорадных

Узнаются

моих опасений зловещие сны.

— Есть надежда, — промолвил...

— Надежда...

— Надежда?

— Надежда!

— Если выдержит сердце

и если согласны на риск...

— Доктор, мне бы на риск!

Я уже рисковал не однажды,

И возможность

рискнуть напоследок —

как редкостный приз!

...Ну ж, рискнём!

Если выпал опять

этот выбор, как прежде:

Заглянуть — что там? Кто?

И скорее-скорее назад —

Увидать у хирурга в глазах

продолженье надежды,

Поглядеться ещё

и любимой в оттаявшие глаза...

Ещё один...

Ещё один однополчанин

Готов уйти

Туда,

За окоём,

Где все равны,

Где всё равно,

И между нашими плечами

Вот-вот откроется

Очередной проём.

Не удержать,

Не поддержать,

Не обнадёжить, —

Свечка тает...

Всем ясно всё.

И вот уж

Из потусторонней тьмы

Его улыбка

Напослед

Чуть виноватая

И грустная —

Святая,

Как будто

Остаётся

Жить он,

А не мы...

Вот и всё.

И окончены речи.

Воспалённые веки вдовы...

И в тепло тянет по-человечьи,

И по-волчьи завыть.

И всё меньше и меньше на свете

Остаётся наших ребят,

Коим пить чернобыльский ветер

Уготовила жизнь-судьба.

Обожгло нас.

Навек опалила

Нас чернобыльская гроза...

Извини, друг, что нет больше силы

Молодых таких провожать!

...Укрепили венки и, лопатой

Невысокий холм подровняв,

Мы прощаемся больше, чем с братом, —

Это больше, чем просто родня.

Это нашей судьбы предтеча!

Это след наших дней грозовых!..

Как в тепло тянет по-человечьи

И по-волчьи — завыть!..

Ушёл он,

тот, один единственный,

Из разъединственных один…

Срывались судорожно дни

С календаря почти безлистного.

И отправлялись: те в беспамятство,

А те — в клозет иль на растопку,

И всё настолько неторопко,

Как будто время в замешательстве.

Ей слышались слова из уст его,

Ей чуялись его объятия,

И помнился смешно бюстгальтер,

Что он на ней порвал, безумствуя.

А там, куда он из объятий

Ушёл вслед за мужскою долей,

Неважно — волей иль неволей —

Там лес пожух от радиации.

Там зарево по небу мечется,

И люди словно угорели, —

Не к слову, а на самом деле, —

Там он — её любовью меченый.

Не суждено ей сильной птицею

Прикрыть его, согреть у сердца,

Ему ж отмечено три месяца,

Чтоб листья перестали сыпаться…

О, это время!..

Эти листья…

О, ребятишки на качелях!

На них смотреть всю жизнь завистливо,

О неуспенье сожалея…

Я другу хотел бы о многом сказать,

Хотел бы спросить я о многом,

Нас Припять связала годы назад

Суровой мужской дорогой.

Мы ели из одного котелка,

Делились последней затяжкой,

И память об этом не расплескать,

Как спирт в дюралевой фляжке.

Я без него — сухой родник,

От кроны отпавшая ветка.

Кого мне спросить,

как тогда, напрямик:

«Ты взял бы меня

в химразведку?..»

Июльская над городом гроза.

Жена поспешно закрывает окна.

Дождя, как из брандспойта, полоса

Бьёт по асфальту и полощет стёкла.

Но скоро дальше уползает мгла,

И гром басит уже неторопливо,

И снова солнцу радуется глаз,

И дышится свободней после ливня.

Я грозы вообще всегда любил,

Особенно в деревне или в поле, —

Обвальный грохот грома что есть сил, —

И молнии внахлёст, что жуть невольно!

Одна гроза бьёт в уши до сих пор —

Над Припятью в чернобыльское лето,

Где мы под летний ливень на простор

Бежали из палаточных брезентов.

Как будто в детство вдруг вернулись мы,

Как будто напоследок, на прощанье!

А дождь садил всесильным князем тьмы

В нас изотопы стронция нещадно.

Да что там дождь. И без него букет

Сверхдозы радия наполучали

Товарищи, которых больше нет,

Сапёрный взвод, мои однополчане...

Мне Чернобыль не снится,

Мне снится деревня моя,

Отчий дом деревянный,

Колодец и старые вётлы...

Мне Чернобыль не снится,

Мне снятся родня и друзья,

Всё, как в детстве, лечу

И никак не вернусь из полёта.

Мне Чернобыль не снится,

Но — друзья и пожатия рук,

И улыбка любимой,

И внук крутолобый,

Мне Чернобыль не снится,

Но во сне всё чаще хирург

Режет грудь мне, где сердце,

Где боль, где тот самый

Чернобыль...

Я бреду раскалённым

от знойного лета перроном,

Там, где запах соляра

и гудроном пропитанных шпал.

Сердце, словно птенец в ладонях,

трепещет нервозно, неровно,

Как тогда, когда уезжал

и когда назад приезжал...

Что нас ждёт

на другом конце этих рельсов?!,

Кто нас встретит, вернувшихся

со щитом иль, как многие, на щите?

Как трепещет птенец!..

Я стою на путях погорельцем,

Потерявшимся

в нашей мирской суете.

...Без меня уезжают,

прощаются

в счастье и в горечи,

Не меня окликают,

обнимают опять не меня,

Словно в том незнакомом,

тревогой пропитанном городе,

Без которого память

не может прожить и полдня.

...Словно звон колокольный...

Словно кони протопали по полю...

Словно гром грозовой доносится сквозь облака...

Словно эхо грибное...

Словно долгое эхо Чернобыля,

Жена моя — память —

со мной

перекликается

через века.

В. Федосеев

Мой гость — Чернобыль

В дверь позвонили. Я в дверной глазок

взглянул и обмер — под ушанкой лисьей

не то что вовсе не было лица,

как в книге о маньяке-невидимке,

а было кем-то соткано оно

из черного клубящегося дыма

и шевелилось, становясь легко

совсем другими лицами, но только

глаза на этом дыме не менялись,

как в шарики сгущенный тот же дым.

Я притворился, будто нет меня,

закрыл глазок, дыша совсем неслышно,

и отошел на цыпочках от двери.

Но в скважину замочную, змеясь,

стал дым вползать и сделался фигурой

в пальто, надетом на пузатый дым,

и в черной шляпе над лицом из дыма

и с пальцами из дыма, но, однако,

с кольцом неоспоримо обручальным,

что подтверждало — этот дым женат.

Пробормотал я, кашляя: «Вы кто?»

Пришлец приподнял шляпу: «Я — Чернобыль».

«Позвольте, но ведь вы не человек.

Вы — атомный распад, вы — катастрофа», —

невольно ежась, я пробормотал.

Сказал Чернобыль с чувством превосходства:

«Все катастрофы спрятаны внутри

нас всех. Символизируют их люди,

и прозвище Пуанкаре-Война

еще во время первой мировой

недаром дали толстяку-французу.

Кто, скажем, Холокост? Конечно Гитлер...

А Сталин кто? Архипелаг ГУЛАГ...»

«А кто же вы, Чернобыль? Чье лицо

подходит к вам?» «Да нет, не Горбачева,

хотя при нем произошел тот взрыв,

и в умолчанье был он виноват...

Мое лицо — не лица, а безликость.

Припомните, как было все тогда,

как власть лгала трусливо киевлянам,

скрывая катастрофу, как секрет,

а заодно глотая катастрофу,

и шли, как дети с красными флажками,

сограждане, отравленные мной.

И вновь у вас Чернобыль был недавно,

когда на дне подлодка задыхалась,

и путалось начальство в объясненьях,

и реквиемом пошлым стала ложь.

Кто я, Чернобыль? Страх животный правды.

Пока бессмертен он, бессмертен я».

«Но вас же закрывают! — я воскликнул. —

Неужто не поможет саркофаг?»

«Он разве сделал Сталина слабее? —

Чернобыль усмехнулся надо мной. —

Не догадались — почему я к вам

ввалился в щели нежеланным гостем?

Вы — слышал — что-то вякнули про гимн

по сталинскому старому рецепту.

Напрасно вы, голубчик, заявили

о полном ностальгии милом гимне,

что вы при нем не будете вставать...

Представьте, все встают, а вы сидите...

Вам сразу крикнут «Антипатриот!»

Всем вам, так устаревшим демократам,

советует вставать советский атом...»

И то ли человек, а то ли зверь,

исчез мой гость нежданный полуночный,

и долго я, уставившись на дверь,

ждал дыма черного из скважины замочной...

Е. Евтушенко

Припяти (триптих)

Не искупить и не исправить нам

ошибок и беды того апреля.

Всю жизнь нести согнувшимся плечам

прозревшей совести мучительное бремя!

Ведь пересилить, как переселить,

по дому боль, поверьте, невозможно!

Она в сердцах биеньем будет жить,

прописанная памятью тревожной…

Там, горечью колючей окружен,

наш город удивленно вопрошает:

за что, за что навек покинут он,

ведь он нас любит

и за все прощает?!

Он по ночам, конечно, оживает,

наш город, опустевший на века.

Там наши сны бредут, как облака,

и лунным светом окна зажигают.

Там неусыпной памятью живут

деревья, помня рук прикосновенья.

Как горько знать им, что своею тенью

от зноя никого не сберегут!

Вот и качают тихо на ветвях

они ночами наши сны больные…

И звезды рвутся вниз, на мостовые,

чтоб до утра стоять здесь на часах…

Но минет час.

Покинутые снами,

замрут осиротевшие дома,

и окнами, сошедшими с ума,

в который раз прощаться будут с нами!..

Постояв над нашим пепелищем,

Что возьмем с собою в долгий путь?

Тайный страх — остаться всюду лишним?

Смысл потери, обнажившей суть

странного внезапного безродства,

безучастья тех к твоей беде,

кому так же, может быть, придется

стать никем в один единый день?!.

…Мы обречены отстать от стаи

в самую суровую из зим…

Вы ж летите! Только улетая,

не забудьте не взлетевший клин!

И в какие б радостные дали

вас — счастливых птиц — ни занесло,

пусть вас от беспечности спасает

наше опаленное крыло!..

Л. Сирота

Первые. Гимн огнеборцам

Когда мир и горит, и плавится,

Задыхаясь в едком дыму,

Только ПЕРВЫЕ могут справиться,

Побеждая огонь и тьму;

Не откажутся, не отступятся,

Не забудут про долг и честь,

Только первые, только лучшие!

Служба ПЕРВЫХ была и есть —

«Ноль один» — это служба риска,

Та, что будет всегда нужна...

... Нет конца у святого списка,

Где Чернобыльцев имена.

Где над каждым именем доблестным,

Остывающем от огня,

Светлый лик встает Богородицы,

До последней секунды храня...

Опаленные, легендарные,

Окрещенные тем огнем,

Героические пожарные

На посту и ночью, и днем.

И когда все горит и плавится,

Задыхаясь в дыму вражды.

Только ПЕРВЫЕ могут справиться,

Заслонить других от беды!

...Кто-то будет из камня высечен,

Кто-то будет забыт, как сон...

Гибнут ПЕРВЫЕ, сотни и тысячи,

Мир их праху и низкий поклон!

Л. Максимчук

Черная звезда

Какая черная звезда!

А разве нет другого цвета? —

Нет! — только черная вода

Упала в травы до рассвета

И трижды землю обошла

Дождями, снегом, черным градом.

…Звезда над Припятью плыла,

И ангелы трубили рядом…

Л. Максимчук

Гимн «Колокол Чернобыля»

Называли «мирным атомом»,

А столкнулись — с бунтом ядерным:

Выйдя из повиновения,

Атом стал неуправляемым.

Так фонтаны радиации

«Запекли» природу заживо —

Катастрофа на Чернобыле

Всю планету взбудоражила.

Взрыв! Пожар! И небо вздрогнуло

Фантастическим знамением…

Сотни тысяч ликвидаторов

Были призваны к сражению.

Сотни тысяч — дань огромная,

Жертва мужества бесценная.

…Не о том ли плачет колокол

И печалится Вселенная?

Чёрным росчерком Чернобыля

Все живое перечёркнуто.

До сих пор мы не опомнились

В гуще ядерного омута.

И звенит могучий колокол

Посреди Земной обители,

Чтоб Чернобыля повторного

Наши дети не увидели!

Колокол Чернобыля,

Колокол Чернобыля звучит.

Звон идет по всей Земле,

Колокол уже не замолчит!

Л. Максимчук

Ликвидаторы беды

Мини-поэма

Расскажу я Вам, ребята,

Не за праздный интерес,

Про советского солдата

На Чернобыльской АЭС.

Что случилось там в апреле

Нам никто не говорил.

Правда, диктор, еле-еле

Что-то вяло пробубнил.

Только атомное шило

Так в мешке не утаишь,

Если облаком накрыло

Осло, Лондон и Париж.

Вся Европа испугалась

И такой подняла рёв,

Что сказал про то, что сталось

Сам товарищ Горбачёв.

Стало всё предельно ясно:

Там, в Чернобыле — беда.

Находиться в нём опасно,

Это значит — нам туда.

И пошли военкоматы

По квартирам и домам:

Всё, товарищи солдаты,

Снова в строй придется вам.

А кому опять охота

Одеваться в сапоги.

Только служба — не работа.

Это — Долг, а не долги.

Наш мужик советский знает,

Как не выла бы семья,

Но она не понимает:

Кто тогда — когда не я?

Сделать выбор, если вышел

Рядом с домом катаклизм —

Героизм? Берите выше —

Это был Патриотизм!

Я из кадровых военных,

С нами проще: «Вам приказ».

И таких, обыкновенных,

Тоже много было нас.

Бог здоровьем не обидел,

Но тревожил душу страх.

Обрисую, что увидел,

В двух, фактически, словах.

Вот — разрушенный реактор,

Где то, в Минске, — дом родной.

Ну а если сесть на трактор —

Так совсем подать рукой.

Нет войны, не свищут пули,

Не взрывается земля.

И в безветрии уснули

Липы, ели, тополя.

На войне кого убило,

Суждено похоронит.

Ну а раз не зацепило,

Значит, братцы, будем жить!

Здесь война совсем другая:

Из пролома толстых стен

Вылетают, убивая,

Сотни! Тысячи рентген!

Как судьбе не крутишь дулю,

Где б момент ни улучил,

Всё равно, свою ты пулю

Здесь в рентгенах получил.

Рядом Припять — город в силе.

Эй, газеты, вашу мать!

Нам — посёлок говорили.

Это как же понимать?

Мирный атом в каждом доме

И на каждом этаже,

Мирный атом на балконе

И не спрятаться уже.

Где из Припяти дорога

Загибает на АЭС —

Бурой краски очень много:

Это стонет Рыжий лес.

Сёла тут стоят пустые,

Не услышат, хоть кричи.

А одно, совсем зарыли:

Закопали — Копачи.

В общем, братцы: неизвестность,

Мёртвый город, Рыжий лес,

Заражённая окрестность,

И дымящая АЭС.

С первых дней легла граница

По зараженной земле.

Тут рентген не просочится —

Так шутили мы себе.

Кто стоял одним из первых

В караулах, на постах,

Кто всё время был на нервах,

Придавив надолго страх?

Обеспечивать охрану

И порядок, заодно.

Там, где БЭР-ы прут упрямо —

Это вам, не как в кино.

Кто стоял не для награды,

Не считал до «ДМБ» —

ПОГРАНИЧНЫЕ отряды,

И отряды МВД.

Оцепление живое

Ввел в критический момент

Здесь, рискуя головою,

Наш родной, советский МЕНТ.

На мосту, закрыв собою,

Мирный город от беды,

Погибали здесь без боя

Обречённые менты.

Так что, слово «МЕНТ», ребята,

Популярное в кино,

В жизни — храбрые солдаты,

Те — кому не всё равно.

Расскажу о тех ребятах,

Дай мне Бог, чтоб не забыл,

Кто исполнил долг когда-то,

Кто что делал, кто кем был.

ОГНЕБОРЦЫ — это свято!

Те, кто принял первый бой.

Шапки прочь за них, ребята,

С непокрытой головой.

Те ПОЖАРНЫЕ РАСЧЁТЫ,

Что потом служили тут,

Много сделают работы

И не раз ещё спасут.

Потушили. Трудно далось.

Мало было — потушить.

То, что в кратере осталось,

Нужно было заглушить.

КРЫЛЬЯ РОДИНЫ. Вернее,

Этой родины ВИНТЫ,

Здесь глушили не робея

БЭР-ы с малой высоты.

Вертолёт, в потоке света,

Над реактором висит.

И глядишь на всё на это

С мыслью: «Господи, Спаси!»

Сверху сыпали, что можно:

Доломит, песок, свинец.

Ювелирно, осторожно,

И прицельно, наконец.

Здесь военная смекалка

Очень сильно помогла,

В ход пустив, туда, где жарко,

Парашютов купола.

Как до этого ни бились

Тут с метанием песка,

Снова в деле пригодились

ДЯДИ ВАСИНЫ ВОЙСКА.

Только ядерная лава

Не желала отступать

И бетон упрямо стала

Под собою прожигать.

Под бетоном, дальше — хуже,

Слой земли, грунтовых вод.

Это будет, тихий ужас,

Если лава протечёт.

Чтобы не было протёка,

Нужно лаву остудить.

А для этого до блока

Штрек придётся прорубить.

А за штреком, там, под блоком,

Прокопать придётся зал,

Закачать азот потоком,

Чтоб он лаву привязал.

Там, где слово — там и дело.

Как бы ни был враг хитёр,

Добровольно, бойко, смело

Дело в руки взял ШАХТЕР.

Без бульдозеров, таранов,

Не жалея рук и сил —

Шляпу снял бы сам Стаханов,

Если б в это время жил.

На земле работы столько,

Хоть и трудно под землёй,

Что мечтать придётся только

Про ближайший выходной.

Здесь такое развернули,

И в таких масштабах прут,

Что в сторонке нервно курит

Пресловутый Голливуд.

Вся военная машина,

А точнее, мощь страны,

Всеми силами глушила

Эхо «Ядерной войны».

Что есть главная задача —

Нужно чудо сотворить.

Через силу, можно плача,

Но, реактор залепить.

Честь страны и честь мундиров,

Их пристойное лицо —

Здесь задача командиров

И товарищей бойцов.

Фронт работ, как фронт сражений,

Очень трудно остудить.

Столько планов и решений,

Что попробуй уследить.

Управление войсками,

Что сказать — тяжелый труд.

Оттого, видать, над нами

Было столько опергрупп.

Кто в любую непогоду

И в зараженную грязь

Обеспечит связь, по ходу,

Ясно кто — конечно, СВЯЗЬ.

Связи не было мобильной,

А повсюду: тут и там,

Связь была автомобильной,

Да еще — по проводам.

Оператор наш, военный,

Со своими АТС

Тут заткнул бы современный

Мульти — сотовый прогресс.

В опергруппах все ШТАБНЫЕ:

Карты, схемы, планы, но,

Все они нам, как родные —

Это высшее звено.

Строить планы можно круто,

Только стоит понимать:

Эти планы здесь кому-то

Нужно будет выполнять.

Мы их — перевыполняли:

Вот такой патриотизм.

Если б так мы раньше гнали,

Был давно бы коммунизм.

Силой духа защищённый

И, отчасти, «лепестком»,

Ликвидатор заведённый

Делал дело с ветерком.

Не прописана в Уставе

Вера в Бога — это зря!

Вера — это очень много,

Откровенно говоря.

Перекрестишься украдкой

Так, как совесть повелит,

И уже почти что сладкой

Жизнь покажется на вид.

Генералов тут не мало —

Хоть и надо понимать,

Генералу не пристало

Так собою рисковать.

Только сила генерала

В том, что он когда-то, брат,

Так же выдержал немало

И такой же был солдат.

ГЕНЕРАЛ с бойцами вместе

У реактора стоял.

Кто поёт другие песни —

Я всё это сам видал.

Оставался, неизменный,

Здесь на вахте ПЕРСОНАЛ

Он хоть был и не военный,

Больше многих рисковал.

Хоть опасная наука

Просочилась за порог

Всё равно — такая штука,

Что Отчизне нужен ток.

В белых шапочках — НАУКА.

Эй, Наука, дай ответ,

Чтоб не жала сердце мука —

Сколько мы протянем лет?

Не в обиду! Пошутили!

Да и вам не в первый раз.

С тем, что здесь наворотили,

Нам не справиться без вас!

Планы, графики, отчёты:

Вы трудились, как могли.

Ваши точные расчёты

Много жизней сберегли.

Быстро вырос на бумаге

Уникальный саркофаг.

И теперь его в масштабе

Суждено построить так.

К развороченному блоку

Нужно как-то подойти.

Там вокруг валялось столько,

Что вовек не разгрести.

Заражённые обломки

Из бетонных толстых плит,

Связки, балки, перепонки

И светящийся графит.

Лезть в такое пекло света,

Просто смертная тоска.

Но, ребята, есть на это —

ИНЖЕНЕРНЫЕ ВОЙСКА.

Размельчат обломки взрывом —

И давай их разгребать.

ИМР-ы все с надрывом,

Уставали буксовать.

Здесь взбесившиеся БЭР-ы

Так лупили по броне,

Что конец любой карьеры —

Иногда казалось мне.

Там, где роботы на крыше

Загибались, как один,

Человек на крышу вышел,

Человек — непобедим!

Шел отважный Ликвидатор

С крыши сбрасывать графит

Смело шел, как Терминатор,

И такой же был на вид.

Что хотите говорите,

Только здесь я увидал,

Что чернобыльский ВОДИТЕЛЬ —

Настоящий экстремал.

Прямо с блока — на могильник,

Груз опасный за спиной:

Он по нервам, как напильник,

А защиты — никакой.

Как у нас тогда шутили:

Если хочешь быть отцом,

Да ещё остаться в силе —

Оберни яйцо свинцом.

Сев в обычную кабину:

«МАЗ», «БЕЛАЗ», «КАМАЗ» «УРАЛ»,

Гнул он задницу, и спину

Хоть и сильно рисковал.

Вот могильник — стройка века,

Здесь рулит БУЛЬДОЗЕРИСТ.

Тут любого человека

Оглушит рентгенов свист.

ЭКСКАВАТОРЩИКИ — рыли.

Так сказать: «Пошёл процесс»,

Чтоб рентгены не накрыли

Славу всей КПСС.

Зарывали всё, что «светит»,

Поражает и «фонит»,

И спасали очень этим

Наших жизней дефицит.

Компромиссов не приемля,

Чтобы дальше как-то жить,

Приходилось здесь нам землю

Снова в землю хоронить.

Самый страшный лес из сказки,

Тот, что вырос до небес —

Просто детские рассказки

Тем, кто видел Рыжий лес.

Здесь на скорости машинам

Проноситься был приказ

Но рентген лупил по шинам,

Всё равно, как в первый раз.

И, опять перекрестившись:

Чему быть — тому и быть,

Ликвидатор, причастившись,

Рыжий лес пошел валить.

Строить новые дороги,

Расчищать, какие есть,

Довелось тут очень многим

Честь ли это? Это — честь!

Наводили переправы,

Чтобы паводок унять

Не для галки, не для славы —

Это надо понимать.

И в клубах смертельной пыли,

Никаких сомнений нет,

Все характеры тут были,

Как и души — на просвет.

Люди разные бывают —

На войне, как на войне.

Те, кто это понимает,

Без труда поверят мне:

Категория ФУРАЖКИ —

Выделялась здесь на раз:

Три дозиметра в кармашке

И под задницей УАЗ.

Из УАЗ-а строгий барин

Проревет: «Опять бардак!

И последствия ты, парень,

Ликвидируешь не так!»

Он лопату сам не схватит,

Чтоб, как надо показать.

Рявкнет строго и укатит —

Только тут его видать.

Было, правда, их не много —

Тех, кто так по жизни мчал.

Я за всю свою дорогу,

Лишь двоих таких встречал.

Если ХИМИКОВ ВОЕННЫХ

Помощь срочная нужна:

Здесь из необыкновенных

Началась сейчас война.

Кто вперёд? Вперёд — РАЗВЕДКА:

Ищет будущий маршрут.

Здесь потом по этим меткам

Ликвидаторы пойдут.

Что ни уровень замера —

То незримая беда.

Я не знаю, что за вера

Там держала их тогда.

Слово «СТАЛКЕР» модным очень

Стало, как-то, в наши дни,

И скажу вам, между прочим,

Были первыми — ОНИ.

Пыль, горячие частицы —

То, что может тут убить,

Не должно распространиться —

Это нужно подавить.

Это вам, друзья, не грядки

Дома дачные вскопать:

Сёла, город, стройплощадки —

Всё придётся очищать.

То, что вывезено было

И зарыто глубоко

От рентгенов сильно выло

И давалось нелегко.

Вдоль намеченной границы

Быстро выросли ПУСО:

Подозрительные лица

Зонд суют под колесо.

ДОЗКОНТРОЛЬ — всегда на нервах:

На приборы он глядит,

И всегда увидит первым,

Сколько дряни тут летит.

Если «светит» выше нормы

Мой, к примеру, бензовоз,

Я могу в жестокой форме

Оказаться без колёс.

Только новые колёса

Здесь не просто получить.

Так что долго, без вопросов,

Если надо — будут мыть.

В ОЗК в жару и холод

Охлаждать рентгенов пыл,

Тут бы выдержал, кто молод,

Но, не каждый молод был.

Из-под каждого капота

Здесь гудел рентгенов лес —

Так «светила» им работа,

Как подарок от ЧАЭС.

Тут с вопросами снабженья

В основном, порядок был.

Кто сказал, что уваженья

Не заслуживает ТЫЛ!

Там война проходит гладко,

Где ПРОДСЛУЖБА на посту.

Где обед по распорядку,

Так, что запах — за версту.

В норме форма полевая,

Ты постиран, и помыт.

Значит, СЛУЖБА ВЕЩЕВАЯ

Обеспечивает быт.

На гражданке баня — лечит.

Ей любой мужчина рад.

Здесь такое обеспечит

БАННО-ПРАЧЕЧНЫЙ ОТРЯД.

ДОКТОРА. У них таблетки,

Гигиена, доз — контроль.

Мы для них почти что детки,

В доброй сказке «Мумий Тролль».

Кровь машин и кровь моторов

Обеспечит БЕНЗОВОЗ.

И они тут, вроде «Скорых» —

Только пыль из-под колёс.

На любой войне резонно

Быть поближе, там, где тыл.

Только тыл тут — в центре Зоны.

Вот такой, ребята, тыл!

Поднимался, между делом,

Над развалом саркофаг,

Чтобы стать надежным телом

И застыть навеки так.

Он не просто поднимался —

Он на силе духа рос,

Ведь СТРОИТЕЛЬ целовался

Тут с рентгенами взасос.

Самой мирной из профессий

Тоже выпал смертный бой.

Так что, были все здесь вместе,

Заодно со всей страной.

А для счастья надо много — ль?

Мы умеем побеждать,

Чтоб слова «Прощай, Чернобыль!»

Здесь на блоке написать.

Как когда-то, над Рейхстагом,

Был момент у нас в судьбе:

Взвился флаг победным стягом

На поверженной трубе.

За Рейхстаг — герой Егоров,

И Кантария — герой.

Нашим дали «Пепси-Колу»

И внештатный выходной.

В жизни разное обидным

Очень даже может быть.

Только подвиг этот — видный!

Это надо не забыть!

Не забыть о всех ребятах,

Кто не дрогнул, кто пришёл,

Кто в чернобыльских солдатах

Здесь судьбу свою нашёл.

Кто ценою дорогою,

И единственной ценой

Гул рентгенов успокоил,

И принес земле покой.

Кто отдал другим в наследство

Заплатив, при этом, сам

Незараженное детство

В купе к Чистым небесам.

Это стоило, солдаты,

Чтобы выжить, чтобы жить!

Даст нам Бог, а мы, ребята,

Будем этим дорожить!

В. Малышев

За пять минут до Чернобыля

За пять минут до Новой Эры,

Когда в дома пришла беда,

Мы были счастливы и смелы,

Как, может раньше, никогда.

За пять минут до Катастрофы

Мы планы строили свои,

За пять минут писали строфы

На крыльях ласковой любви.

За пять минут, еще до взрыва,

Была чарующая ночь,

Еще земля в мольбах не взвыла

Быстрей проснуться и помочь.

За пять минут до той границы,

Где исчезает слово «Честь»,

Носили все пристойно лица,

Пусть даже те, какие есть.

За пять минут до всех лишений,

Волшебный сон по свету плыл,

В котором мир опустошений

Такой реальностью не был.

За пять минут ещё все живы,

Ещё не нужно поминать,

Всех тех, кто правдою служили

И мог бы послужить опять.

За пять минут до Новой Эры,

Когда в дома пришла беда,

Не обрели ещё мы Веры,

С которой нынче навсегда.

В. Малышев

Баллада о чернобыльских красках

Чёрное небо отравленной пыли —

Чёрное облако из Чёрной Были.

Светлая Русь, что вчера была Белой,

Сделалась чёрною, как обгорелой.

Сочные краски грядущего лета

Гасли под чёрными бликами света.

Чёрные окна глядели уныло,

Как почерневшее солнце остыло.

Чёрные мысли, круги под глазами,

Чёрными стали, казалось, мы сами.

Чёрное горе заставило капать

Чёрные слёзы на белую скатерть.

Только беда длиться вечно не может:

Бог защитит, упасёт и поможет.

Крестным знамением белого знака

Он разведёт тучи чёрного мрака.

Вся наша жизнь между чёрным и белым

В этой палитре заполнена серым.

Серое к белому будет стремиться,

И белый цвет, всё равно, возродится.

В. Малышев

Белые шапочки

5-й смене 4-го энергоблока ЧАЭС посвящается

Белые шапочки — светлые души,

Чистые руки держали прогресс,

Всё по регламенту, всё по науке,

Вы управляли крупнейшей АЭС.

Всё то, что сверху хотели ускорить

И подогнать под себя ордена.

Вы не успели, как должно, оспорить.

В этом лишь ваша осталась вина.

Чувствуя боль от того, что случилось

Вы не пытались трусливо бежать:

От излученья душа обнажилась,

Но вы сумели Беду удержать.

Первыми приняли первые меры,

Первыми поняли — это конец.

Только АЗ чувства долга и Веры

Как-то держало биенье сердец.

Очень удобно, когда как угодно,

Можно на мёртвых всё в кучу свалить

И всю чужую вину принародно

К ним так бессовестно подхоронить.

Только вот, Бог тех берет на поруки

(Кое-кому это следует знать),

Кто в белых шапочках чистые руки

Сможет ему, не стыдясь показать.

В. Малышев

Пожарный расчёт

Пожарный расчет сегодня не в счет:

Впиваясь в отвесные стены,

На крышу выходит пожарный расчет,

Ловя на бушлаты рентгены.

Пожарный расчет сегодня не в счет:

От дыма и пламени тесно,

Расплавленный битум по стенам течет

И всё наперед им известно.

Пожарный расчет сегодня не в счет,

Когда рядом дремлющий город.

Уже начался их последний отсчет,

Хотя еще каждый так молод.

Плечо у плеча, но так горяча

Волна, что внутри выжигает,

И хлещет струя по лицу палача,

Который их всех убивает.

Пожарный расчет сегодня не в счет,

И утренний город проснулся,

Сегодня все сделал пожарный расчет,

Чтоб ядерный змей захлебнулся.

В. Малышев

Чернобыльским вертолётчикам

Да. Сюда не стоит приближаться:

Кровь в висках сильней винтов стучит.

Горы хоть умеют огрызаться,

А труба предательски молчит.

Здесь под зад не кинешь сковородку,

Даже не поднимется рука.

Ведь рентгены на прямой наводке

Пострашней свинца из ДШК.

По углам рассчитаны маневры,

И любой заход, как в первый раз.

На земле свои оставив нервы,

Мы сейчас покажем мастер-класс.

Тут не встанешь строгой «этажеркой»

Не ударишь беглою волной.

По мешку бросаем в кратер сверху:

Вот такой ведём воздушный бой.

Жизнь одну не отлетаешь дважды:

Есть приказ, и мы с бедой на «Ты».

Всё мы это вынесем, но важно,

Чтобы это вынесли винты.

В. Малышев

Саркофаг

Отечества щит по заклёпкам трещит,

Нет ветра у красного флага,

Мы месим бетон так, что воздух кипит,

У будущих стен саркофага.

Ужасный пролом закроет потом

Железобетонная глыба.

И всем она станет спасеньем, притом,

Что нам она будет, как дыба.

Один лишь акцент: вокруг эпицентр

Беды на гектары и годы,

А наша работа, всего лишь, момент

В масштабах вселенской природы.

Металл и бетон идут в бастион,

Работая даже ночами.

Рождается чудо, а люди кругом

Его подпирают плечами.

Метр поднятых стен за сотни рентген:

Такая выходит награда.

И счастье страны, что доверила тем,

Кто знает, что страшно, но надо.

Растёт саркофаг и, кажется, так:

Беда этим будет накрыта.

Но, как-то, не реет взметнувшийся флаг,

Как будто бы что-то сокрыто.

Последний рывок, последний звонок,

Последняя щель перекрылась,

Ах, если бы был это крайний порог,

Когда чья-то жизнь надломилась.

Не каждый герой живёт со звездой:

Порою, бывает обратно,

А нам, допустимые дозы с тобой,

И те назначали невнятно.

У Правды нет слов и нет орденов,

У Правды одни результаты.

Когда саркофаг оказался готов,

Забылись Беда и Солдаты.

В. Малышев

Победили

Победили, не проливши крови,

Помянули, не проливши слёз.

Очень молча мучились от боли,

Даже если, боль брала всерьёз.

Отстояли мир мы беззащитный,

Сами беззащитные почти,

Рисковав не только щитовидной,

Но и сердцем, бьющимся в груди.

Заслонили мы живым живое,

А потом наткнулись на заслон.

И узнали, что это такое,

Но не шли, при этом, на поклон.

Победили, не проливши крови,

Проживаем, честь не уронив.

Потому, что только в Божьей воле

Всем воздать, по чести рассудив.

В. Малышев

Кот Рентген

У кота Рентгена нюх просто удивительный

И на целый батальон он у нас один.

Если он чего не ест — это убедительно.

Значит, это вот и мы тоже не едим.

Он не лазит по траве, ходит только тропами,

Где попало на земле тоже не лежит,

Так что, по его следам мы пути протопали.

И на них дозиметр, кстати, не визжит.

Здесь, в селе, у нас Рентген самосёл единственный

Рядом с клубом до сих пор дом его стоит.

Как он выжил тут — для нас детектив таинственный,

А Рентген об этом сам нам не говорит.

У кота Рентгена тут статус Ликвидатора.

Этим статусом Рентген очень дорожит.

Его шкура, как у нас, бэрами заляпана.

Но от трудностей Рентген, все же, не бежит.

У кота Рентгена нюх просто удивительный:

Он глядел на нас с тоской, голову задрав,

Жизнь, казалось нам тогда, будет восхитительной,

А сейчас я понял, вдруг, как Рентген был прав.

В. Малышев

Город неживых аттракционов

Город неживых аттракционов,

Город недоласканных детей,

Город не светящихся неонов,

Город недослушанных людей.

Город нераспроданных товаров,

Город не полученных квартир,

Город странных звуков и кошмаров,

Город, обречённый быть один.

Город в аварийном состоянье,

Город в диких зарослях ветвей,

Город неисполненных желаний,

Город преждевременных смертей.

Город за змеящимся забором,

Город, отрешённый от любви,

Город, на потеху мародерам,

Город, облучённый до земли.

Я сейчас хочу спросить за город:

Кто из нас к подобному готов,

Чтоб гулял в пустых квартирах холод

Новых обречённых городов?

В. Малышев

Ветры судеб

Вот и всё — четверть века минуло.

Неужели уже двадцать пять!

Словно ветром весенним подуло

Листья памяти в такт раскачать.

От апреля, почти в бесконечность

Шли колоннами мы на АЭС,

Где минуты тянулись, как вечность,

Превращаясь в рабочий процесс.

Где гулял только атомный ветер,

Поднимая из стронция пыль,

И где лучшие парни на свете

Боль глушили и строили Быль.

Ветер памяти чище, но только,

Ветер времени хлещет больней,

Мы глядим и считаем: а сколько

Он ещё поломает ветвей?

Только нету у дерева права

Всю по ветру листву разбросать:

Наша жизнь — не пустая забава,

Так что, нужно себе приказать.

Есть Приказ, а Приказ — это свято,

Мы Приказы должны выполнять:

Доживём до ТРИДЦАТКИ, ребята,

А, даст Бог, то пройдём ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ!

В. Малышев

Когда-нибудь

Когда-нибудь, нас разберут на цитаты,

Когда-нибудь, снимут большое кино,

О том, что в Чернобыле были солдаты,

Которых, зачем-то, забыли давно.

Когда-нибудь, снова придут пионеры

Сложить к обелискам живые цветы,

Когда-нибудь, именем Бога и Веры

Всем Память вернут на Кресте Доброты.

Не только в печальную, скорбную дату

Когда-нибудь, будут о нас вспоминать,

Когда-нибудь, нас, как большую утрату,

Салютами будут везде поминать.

Когда-нибудь, вместе: Солдаты Свободы,

Их дети и внуки — Солдаты Беды,

Сумеют сберечь чьи-то новые всходы,

Храня этот мир с неземной высоты.

Когда-нибудь, больше не будет трагедий,

Никто не отдаст нерадивый приказ,

На чистой земле будут чистые дети,

Когда-нибудь, правда, наверно, без нас.

В. Малышев

Нарисуй мне, художник

Анатолию Фролову

Нарисуй мне, художник, тревожный рассвет,

В мокром воздухе жёлтые дали.

Это будет, мне кажется, точный портрет

Той беды, что мы вместе видали.

Нарисуй мне, художник, пустые дворы,

Не жалей одиночества красок,

Нарисуй мне прервавшийся смех детворы

И пустые ракушки колясок.

Нарисуй мне, художник, научный прогресс,

Расплескавшийся жёлтой листвою,

Нарисуй порыжевший и умерший лес

Перед самой известной трубою.

Нарисуй мне глаза одичавших котов

И собачьи бродящие стаи,

Нарисуй мне портреты безлюдных домов,

А за ними — безлюдные дали.

Нарисуй мёртвых аистов замкнутый круг,

В сером небе погибшего края,

Нарисуй мотылька, что обуглился вдруг

Не дождавшись цветочного рая.

Нарисуй голоса обречённых людей,

Подари им последнее слово,

Чтоб безумные выбросы чьих-то идей

Не накрыли оставшихся снова.

Нарисуй мне, художник свинцовый закат,

Нарисуй, я тебя не обижу.

Нет, постой. Нарисуй просто чёрный квадрат

Потому, что я так это вижу.

В. Малышев

Гимн ликвидаторам

Чернобыльская пыль на сапогах

Искрит разрядами полураспада,

Сегодня наша жизнь в чужих руках

А мы спокойны — потому, что надо.

Четвёртый блок взорвал былой устой,

Теперь уже не будет всё, как прежде.

Но мы идём к нему сейчас тобой,

И доверяем призрачной надежде.

Отбросив все амбиции, нам хочется сказать:

Все те, кто вёл с бедой бескровный бой,

Верны одной традиции — всё время рисковать

За остальных своею головой.

Всегда своею жизнью дорожить

В любом из нас заложено природой.

И мы, ребята, научились жить,

Став твёрдой, несгибаемой породой.

Пурпурный крест сверкает на груди

Как оберег другому поколенью,

И нам пока не время уходить

В угоду равнодушному забвенью.

В. Малышев

Чернобыльская поминальная

Мы будем уходить из жизни понемногу,

Нам не о чём жалеть, нам не за что краснеть.

Мы будем уходить туда, где ближе к Богу,

Не надо называть всё это словом «смерть».

Мы делали свою обычную работу,

Мы знали ровно то, что надо было знать,

Плевали мы тогда на лживую заботу,

Когда на нас на всех всем было наплевать.

Мы верили тогда, что возродится Припять,

Что снова оживет несчастная АЭС

Мечтали, что потом за это сможем выпить,

Мечтали, а пока, валили Рыжий лес.

Глушили, как могли взбесившиеся БЭР-ы,

Глушили, кто, чем мог, простой нормальный страх,

Солдаты, а еще: сержанты, офицеры,

Сумели удержать себя, в своих руках.

Давайте помянем самих себя, ребята:

Не грех самих себя солдатам поминать,

Когда на толстый крест душа уже распята,

Как будто больше в жизни некого распять.

Давайте заодно, своим последним кругом,

Напомним, кто кого, когда-то уберег,

И тихенько уйдем, спокойно, друг за другом,

Мы помним, кто кем был, и помним, кто что смог.

В. Малышев

Молитва

Господи, Помилуй и Спаси,

Успокой встревоженные души

Тех, кто даже там, на Небеси,

Свой пожар последний часто тушит.

Господи, дай крылья душам тех,

Кто над мертвым городом летает,

Чей, по-детски, откровенный смех

До сих пор по улицам блуждает.

Господи, Помилуй души те —

Кто в одном х/б, без автомата,

Встал навстречу атомной беде,

Честно выполняя долг солдата.

Господи, Помилуй и Спаси,

Отодвинь немного нашу дату.

Есть еще, что делать на Руси

Атомному старому солдату.

В. Малышев

Как ты там

Тане Хворостяновой и всем

Чернобыльским вдовам посвящается

Как ты там сейчас, мой дорогой,

Где теперь душа твоя летает,

Может этой утренней росой

На стекле твоя слезинка тает.

Как ты там сейчас, мой дорогой,

Ты сегодня ночью мне приснился,

И во сне какой-то был другой —

Не такой совсем, как возвратился.

Мы с тобой гуляли, по росе,

Васильки в букеты собирая,

Ты сказал: подумай о себе,

Ты еще такая молодая.

Что могла тебе я возразить,

Мне обидно даже, как-то, было:

Как же можно снова полюбить,

Если я тебя недолюбила.

Где ты там теперь, мой дорогой,

Может быть, хотя бы на немного,

Чтобы вместе нам побыть с тобой,

Ты сейчас отпросишься у Бога…

В. Малышев

Песня веры

В котелке над костром я болтаю полынь

Вперемешку с водой ключевою.

Искры с треской взлетают в вечернюю синь

Над озябшей моей головою.

Я из мира ушел, я, как будто пропал,

Я хочу подышать пустотой.

И сегодня в пути я с земли подобрал

И узнал, что такое покой.

Ну, здравствуй, Зона, я и правда рад,

Что этот старый сон сегодня сбылся,

Что твой вчерашний атомный солдат

К тебе с поклоном низким возвратился.

Я знаю, здесь вранья и страха нет,

Здесь не бывает хуже час от часа,

А есть в кармане пачка сигарет

И светлый лик Чернобыльского Спаса.

В небесах облака начертили кресты

И под ними легли куполами.

Это Вера воздушные строит мосты

Между ныне живущими нами.

Это Вера полынь превратила в отвар,

Что сравнится с живою водой.

Это Вера даёт удивительный дар

Выживать нам повсюду с тобой.

В. Малышев

Родина позвала

Размышления над книгой Аллы Ярошинской

«Чернобыль. Большая ложь»

Сказано немало как всё это было:

Родина позвала — Родина забыла.

Партия, как сила, грифами «секретно»

Свой покой хранила свято, беззаветно.

Доктора-светилы дали заключенье:

Нету директивы, нет и облученья.

Всё у нас нормально, всё вокруг стерильно, —

Сказано формально, да и лживо сильно.

Вот переселенцы: из огня — да в пламя,

А у них — младенцы, а у власти — знамя.

Скомканы да смяты совесть и мундиры:

Беженцам — палаты, господам — квартиры.

Армии — забота: нужно, значит, нужно,

Грязная работа — это наша служба.

Суточные дозы пишут по приказу:

Оставляют «слёзы», чтоб списать не сразу.

Врущая наука не изменит власти —

Вот такая штука, страшная отчасти.

Те, кто заявляли нам авторитетно,

Жаль, не испытали на себе конкретно.

Годы пролетают, как одно мгновенье,

Дети вырастают новым поколеньем.

Им уже не мало — знать, как это было:

Родина позвала — Родина забыла.

В. Малышев

Чернобыльская зона

Горькими полынными слезами

Плачет тихо по берёзам вечность,

Этот день для нас в конце апреля

Кара свыше, людям за беспечность.

Это наказание за всесильность

Возомнили мы, что сами Боги,

Поплатились на Земле жестоко,

Что пошли совсем не той дорогой.

Напрочь искалеченные судьбы,

Мёртвые деревни с городами,

Смерть там ходит тихо и незримо

И её мы сотворили сами...

Страшная Чернобыльская Зона —

Проволоки колючей ограждение,

И не на года, десятилетия,

Это на всю жизнь предупреждение.

Горькою лабораториею судеб

Стала ты для нас уже навечно,

И не заживающею раной,

Боль которой будет бесконечна.

А. Надсон

Боль Чернобыля

Раскалённая солнцем дорога

Гул моторов, шуршание шин,

Непривычно пустые сёла

И колонны армейских машин.

Всё как будто бы на учениях

Только очень трудно понять,

Почему командир заставляет

Респираторы всем надевать.

Всё осталось в той жизни мирной

И уже недоступно нам,

Незнакомое слово «Чернобыль»

Разделило жизнь пополам.

И уходит всё дальше в вечность

Этой даты печальной след,

Мы не все вернулись оттуда —

Кто-то выжил, а кто-то нет...

Мы свой долг исполнили честно,

Нас никто не вправе винить,

Боль Чернобыля — в нашем сердце

И её никогда не забыть.

А. Надсон

Митинское кладбище

Бетонные плиты с прокладкой свинца —

Могила для вас тяжела,

Но и сейчас смертоносный фон

Излучают ваши тела.

В вахту свою, в ту апрельскую ночь,

Радиации приняв удар,

Вы сделали всё, что только смогли,

На блоке тушивши пожар.

Орден посмертно, могила, цветы,

И как же хотелось жить!

Иначе решила за вас судьба,

Не дав ничего завершить.

Бетонные плиты с прокладкой свинца,

Глаза с фотографий глядят,

Прекрасные парни огромной страны

На Митинском кладбище спят...

А. Надсон

* * *

Чернобыль… Одного хватает слова —

И сердце, как болезненный комок,

Сожмется, ожидая вести новой,

И горькой пылью пахнет ветерок.

И не со звезд небесных боль упала,

И не на твердь бесчувственных камней —

А в грудь земли проникла злым запалом

И вероломно поселилось в ней.

И душами людскими овладела

Весенней ночью взорванной, когда

Узнали мы, не знавшие предела,

Что нам грозит всеобщая беда.

Что плодородным слоем чернозема

До сей поры покрытые поля

Больны смертельно страхом незнакомым,

Что смертна и бессмертная земля.

Ни павшим за нее в сплошных руинах,

Ни обелискам их — не объяснить:

Как мертвецов, на медленных машинах,

Увозят эту землю хоронить.

Ту самую, родную, на которой

Была пролита огненная кровь…

Ту самую, которую нескоро

Забыть, как нашу первую любовь…

Ту самую, пылавшую садами

И золотом колосьев наливных, —

Теперь мы хоронить увозим сами,

Освоив роль могильщиков земных.

Беды щепотка вырвалась на волю —

И не уймется столько лет подряд…

Какой же страшной растечется болью

По всей земле — оставшийся заряд!

И. Шкляревский

О Чернобыле...

То, друзья, не сказка — это быль,

Есть на свете город Чернобыль.

От рентгенов там сосновый лес

Весь звенит, нет в мире звонче мест.

Но собрался в городе народ,

Им не надо лозунгов «вперед».

И не ждут здесь окончанья смен,

Им не важно, сколько там рентген.

Этим людям в пояс поклонюсь,

Только подступает к сердцу грусть,

Только на глазах моих слеза,

Шли они, хотя туда — нельзя.

«Не свети», прошу, сосновый лес,

Здесь опять работает АЭС,

И реактор спрятан за стеной,

Есть один вопрос: «Какой ценой?»

Там горел мой костер,

и ничей там костер не горит,

только ветер траву шевелит

и стучит, осыпаясь, малина

в тишине вековечного дня,

и осина шумит:

— Отойди от меня!

И. Шкляревский

Чёрный аист

Чёрный аист над реактором,

Чёрный аист в небесах.

Светит солнышко над Припятью,

Только слёзы на глазах.

Мёртвый город — страшным призраком:

Не изменишь ничего.

Дикий вал стихии бешеной

Навсегда накрыл его.

Только ветер вдоль по улицам

Да раскрытых окон стон.

И плывёт над Беларусью

Колокольный вещий звон.

День апрельский в память врезался

Чёрной, страшною бедой.

Зона горя, отчуждения.

Сколько боли… Боже мой!

Чёрный аист над пожарищем,

Чёрный аист в небесах.

Только пыль седая стелется,

Только слёзы на глазах.

Р. Кузнецов

Чернобыльской дорогой

Я вновь иду чернобыльской дорогою

Кто мог из нас забыться тишиной,

Кому тревогой сердце не коробило,

Когда холодный ветер в час ночной

Повеял черной былью из Чернобыля?!

В ту ночь каштанов киевских ряды,

Едва в листве свои соцветья выпятив,

Под налетевшим облаком беды

Задумались о городке на Припяти.

Не знал такого Киев никогда,

Отмеченный в веках рубцами датами.

Негаданная вырвалась беда,

Таинственно скопившаяся в атоме.

Изведавшие в жизни столько мук,

Мы двинулись, смиряя боль щемящую,

На силу ту, что вырвалась из рук,

Чтоб в руки взять ее по-настоящему.

Родные современники мои,

В геройстве вы остались неизменными,

Какой огонь пришлось вам в эти дни

Тушить под смертоносными «рентгенами»!..

Сейчас я снова слышу пенье трав,

Идя с людьми чернобыльской дорогою.

Земля в себя приходит, смерть поправ.

Земля полна раздумьем и тревогою.

Мне хочется припасть к ее груди,

Увидеть свет над припятьскою пущею

И верить в то, что мирными людьми

Осуществится мирное грядущее.

Л. Вышеславский

Участникам ликвидации аварии

В тот апрель, много вёсен назад,

Про Чернобыль мы мало что знали.

Что весь мир был у адовых врат —

Строк правдивых тогда не писали.

Но мы знали: чернобыльский след

Проходил через души и сердце

И на нас, в том сомнения нет,

Лишь планета могла опереться.

Атом взял с нас расчёты сполна,

Быть в гостях обещался на тризне

И была за безбожье цена

Высочайшей — здоровье и жизни!

Верю — будут святые слова

Об усопших и о живущих.

Будет правдою память жива

О днях прошлых во днях грядущих.

В. Степанов

Московским вдовам Чернобыля

Когда смерть на плацу поражений

Примет павших последний парад —

Даже после победных сражений,

Остается всегда боль утрат.

Отойдет лихолетье сурово,

И в скорбящей по всем тишине

Слово тяжкое, горькое — вдовы —

Пойдет эхом гулять по стране.

Вот и ныне, где небо сине

И трава в человеческий рост —

Неотъемлемой частью России

Стал Чернобыльский тихий погост.

Не дай Бог, если вновь повторится

Роковое стеченье минут…

А в Москве — сердцу милой столице —

Вдовы слезы иссохшие льют.

Время трудное. Лиха хватает

Всем. Но вам тяжелей во сто крат,

Ибо в ночах без сна не смолкает

В душах наших апрельский набат.

Вновь саднит сердце черное болью.

Одиночеством мысли щемит.

И о нем одном вечно с любовью

Память светлую верность хранит…

В. Степанов

Диск полнотелой луны...

Диск полнотелой луны

Стынет над черной землей.

Эхо глухой тишины

В росах застыло слезой.

«Рыжего» леса вершины

Скрыты сыпучим песком.

Боль рукотворной пустыни

В сердце осела людском.

Страшную явь миража

Прячет туманная мгла.

Черного горя межа

В душах людских пролегла…

В. Степанов

* * *

Вы можете представить «рыжий лес?»

Нет, не стволы, что бронзой отливают,

Рыжее солнца — хвою, что окрест

Деревья пострадавшие роняют.

Вы видели, как сосны хоронили?

Я — видел…слышал, как они,

Бедняги, сострадания просили,

Предчувствуя оставшиеся дни.

Армады механизмов и машин —

Ножи, ковши, лебедки и лопаты,

И скрежет гусениц, и пыль, и едкий дым…

А в чем же сосны были виноваты?!

Металлу и судьбе сопротивлялись

И, падая на дно траншей,

Так судорожно за землю цеплялись!

Как матери — за умерших детей.

Жестокие чернобыльские были —

Дорога память нашу навсегда.

Нет, мы тогда не сосны хоронили —

С беспечностью прощались навсегда.

Я — человек, во всем моя вина!

Но страшно мне и жутко примириться

С тем, что молчит больная тишина,

Что музыке былой не возвратиться.

В. Смоленский

Двадцать шестого апреля

До двадцать шестого апреля

Молчал колокольный набат.

Был звон весенней капели,

Радостно цвёл юный сад.

Природа вокруг оживала,

Старалась всем угодить,

Земля полной грудью дышала,

Готовая жито растить.

Любуясь на эти красоты

Народ строил планы свои,

У каждого были заботы,

У каждого были мечты.

Ничто никого не пугало,

Кто жил на той райской земле,

Там муза о счастье звучала,

Прекрасно жилось детворе...

Но атомный взрыв в прах развеял

Надежды, мечты и музы,

И двадцать шестое апреля

На сердце лежит тяжким грузом

Н. Денисов

Пожарных отряд

Стоят монолитом надгробия в ряд.

Лежит под гранитом пожарных отряд.

Ушедшие в вечность, в небесную высь,

За чью-то беспечность отдавшие жизнь.

Они на реактор смотрели в упор

И трусости фактор для них не в укор.

Расплавленный битум струил из-под ног,

Из крыши разбитой встал атомный смог.

Шли парни лихие, держась за рукав,

На бой со стихией все силы собрав.

Совсем обессилели, лица белы,

В последнем усилии сжали стволы.

Они на переднем краю бой вели,

Чтоб в схватке последней отдать, что могли.

Не ведая страха, не чувствуя боль,

Планету от краха прикрыли собой…

На Митинском тихо, надгробия в ряд.

На памятных плитах гвоздики горят.

Деревья уныло листвой шелестят.

Здесь, в этих могилах пожарные спят.

Ю. Согрин

Чернобыльская баллада

В квартире тихо тикают часы,

В духовке сковородка с пирогом.

Мурлычет что-то кот в свои усы.

Рассвет вступает в силу за окном.

Ждет сына мать, прикрыв глаза рукой,

Ждет сына мать с дежурства за рекой.

Всегда он возвращался точно в срок,

Ну, а сегодня он прийти не смог.

Черная туча закрыла волной

Город над Припятью, точно стеной.

Там в огнедышащей, жаркой войне,

Бьются мальчишки за жизнь на земле.

И в небе страшной бури ураган,

И на земле горящий океан.

Блок станции пылает, как свеча,

И журавли отчаянно кричат.

Не жди, ты сына, мать, он не придет,

Прервал огонь его большой полет.

Он от беды всю землю защищал,

Он жизнь свою за жизнь людей отдал.

Черная туча закрыла волной

Город над Припятью, словно стеной.

Там в огнедышащей, жаркой войне,

Бьются за счастье и жизнь на земле.

В. Гудков

Мертвый город Припять

Мертвый город

Ничего руками здесь не троньте,

Всюду зной: снаружи и внутри.

Так он и встает на горизонте,

Мертвый город Фатехпур Сикри…

…Небо в ослепительной полуде,

А под этим небом всё мертво.

Город пуст, но кажется, что люди

Только что оставили его!..

М. Матусовский

Горе не испить, а — залпом выпить!..

Ничего не троньте здесь рукой:

Мёртвый город над рекою Припять,

Мёртвый город Припять над рекой.

Хоть ещё в рассудке вы сегодня,

Живы даже в нынешнем году,

Ходите как бы по преисподней —

В нам грозящем атомом аду.

Дело не в знамении, не в чуде,

А в ошибке маленькой всего...

Город пуст. На самом деле люди

За три дня оставили его.

Ненадолго, думали, конечно,

Запирая запросто дома...

Да от осознанья, что — навечно! —

Уж тогда сошли бы все с ума.

Ценное небрежно взяли что-то:

Деньги, документы, драгметалл,

Оставляли книги, карты, фото —

Те, где город Припять процветал.

… «На дорожку» молча посидели,

Взяли в путь напиток и еду...

Кто остались живы — поседели,

Приняв так всеобщую беду.

Жизнь хранить от всяких бед учились...

Белой нитью черный фрак пошит!

Приговор ужасный: облучились,

Каждый «мирным» атомом прошит.

Лучше б — жизнь степная, кочевая,

В лица — ветра хмель и солнца медь,

Чем болезнь такая — лучевая,

Медленно-мучительная смерть.

Что скорбеть о книгах, о посуде,

Мебели, о люстрах и коврах —

В жизни больше праздников не будет,

Будет детский беззащитный страх!

Легче развалить всё и засыпать,

Превратив в сегодняшний курган.

…Мёртвый город над рекою Припять,

Твой песок прилип к моим ногам!

И. Мухин

Четвёртый блок

Здесь закаты разгорались ало,

Не сжигая поле, степь и лес.

Будущее вровень с небом встало

С корпусами светлыми АЭС.

Их четыре блока — сильных друга —

Было… Но осталось только три:

Вдруг четвёртый разорвала вьюга

Атомным пожаром изнутри!

Четвёртый блок. Четвёртый блок —

То Человечеству урок,

Но как бы ни был он жесток,

Мы верим в это:

Пойдёт урок тот людям впрок,

Пробьётся сквозь Четвёртый блок

Вновь к счастью маленький росток

Весны и света!

Разбросал взрыв яростный на мили

Смерть, болезни сеющий металл.

Вихрь апрельский, сильный и немилый

По Земле рентгены разметал.

…Гордо он стоял под ярким флагом

И имел здоровый крепкий вид.

А теперь — под чёрным саркофагом —

Как героям памятник, стоит!

И. Мухин

Слава чернобыльцам!

Чернобыля героям мы поём

О славе песни и слагаем оды —

В огромном светлом подвиге своём

Они спасали страны и народы!

Закапывая с атомом угли,

Что сотнями рентген вокруг светили,

Они себя в огне не берегли,

Свои святые жизни не щадили!

Слава чернобыльцам! Слава! —

Слава в народах, в веках!

Слава чернобыльцам! Слава! —

Атом несли на руках!

Слава чернобыльцам! Слава! —

Жили за честь, не «за страх».

Слава чернобыльцам! Слава

В душах, в сердцах и в веках!

Вы пали с «мирным» атомом в войне —

Врагом большим невидимым коварным,

И любим вас поэтому вдвойне,

И потому в стихах и песнях славим.

До Токио, до Осло и Москвы

Могла добраться атомная лава…

Весь Мир уберегли от смерти вы,

И оттого не меркнет ваша слава!

И. Мухин

Город-призрак

Говорят, плохой то в жизни признак —

Встретить мертвеца в пути… Но вот,

Над рекой стоит он — город-призрак,

В нем никто с апреля не живет.

Школы, детсады повсюду, башни,

Много дачек вдоль реки и вилл…

Атом, жизнь ему когда-то давший,

Вдруг восстав, тот город умертвил!

Мёртвый город, призрак-город,

Ты уже не будешь молод —

Излучаешь вечный холод

Из глазниц своих домов.

Город-призрак, город Припять —

Как курган, тебя засыпать

И за упокой твой выпить

Каждый житель твой готов!

Тяжело даются эти строфы.

Под ноги кладу венки из роз —

Памятник огромной катастрофы,

Принявший смертельных сотни доз!

Приоткрыв подол над Преисподней,

Проиграл ты бой в чужой войне…

Памятуя о тебе, сегодня

О пощаде молимся вдвойне!

И. Мухин

Чернобыльские дети

Детишки, облученные ураном,

Подхваченные ветром перемен,

Разъехались давно по разным странам…

Привет я шлю вам — повзрослевшим всем!

Как ни было бы тяжело, я верю,

В судьбе счастливой солнечной своей

Переживете страшную потерю

Родных домов, дворов, лесов, степей!

Чернобыльские дети

Больших и малых стран!

Пусть солнышко вам светит —

Не жжёт уже уран.

Здоровыми вы будьте,

Крепчайте ото дня

И навсегда забудьте

Жар страшного огня!

Страна, стеная, вас лишила детства —

Не бегали по травам, по песку.

Оставила беду, болезнь в наследство,

По прошлому великую тоску.

Но будущее, дети, все же — с вами,

Любви в котором, дружбе — нет конца!..

Прижмитесь лишь теснее к милой маме

Да обнимите сильного отца!

И. Мухин

Могильник

Мы там работали, служили и учились,

Заводы строили, дороги и дома.

Пришла беда — ураном облучились,

Апрель накрыла страшная зима.

Всё сразу стало от рентгенов «грязным»…

За чистоту должны мы стать стеной.

Кричит нам, разрывая связки, разум:

Не превратим в могильник Шар земной!

Глядим не из окопа, но

Глаза разит огнём —

Всё прошлое закопано

В одном огромном, в нём —

В Чернобыльском могильнике —

На сто веков вперёд…

Нам надо, чтобы сгнили там

Мы сами, весь наш род?!

В нём трактора, машины, книги-сказки,

Всю жизнь что наживали я и ты.

В нём свет, тепло и радужные краски,

Вовек неисполнимые мечты.

Закопано в нем будущее наше —

Сквозь столько лет на сотни вёрст «фонит»…

Так неужели сотен жизней краше

Тех кладбищ полированный гранит?!

И. Мухин

Ковыль Чернобыля

По лугам, где утренние росы,

Пробегали босиком не вы ль?..

Мёртво там и пусто, лишь разросся

До поры желтеющий ковыль.

Были песни радостно-летучи,

Горожан и дачников уют…

Налились свинцом над степью тучи,

Яд дожди на эту землю льют!

Град пусть бьёт, дождь тяжёлый мочит,

А ковыль погибать не хочет!

На Земле он, как Человек —

В счастье хочет прожить свой век!

Как ковыль, жить на земле и мне бы —

Даже у безжизненной реки

Колосками к солнечному небу

Тянется он, бедам вопреки!

От зимы не горбясь мёртво-серой,

Вновь весной под ветер, и — в полёт.

Наполняя наши души верой,

Новые птенцам гнездовья вьёт!

И. Мухин

Чернобыльский «звоночек»

Над Европой смертельный дым плыл. —

То «звонок» человечеству был

О нависшей зловещей угрозе:

Берегись своих дел, человек,

Не застыть чтоб отныне навек

В радиации жутком морозе!

Для сынишек и для дочек

В век, что войнами «богат»,

Тот чернобыльский «звоночек» —

Тот чернобыльский набат!

Словно говорил он людям —

Ей, ему, тебе и мне:

В мире, в дружбе жить мы будем —

Не погибнем в том огне!!!

Много лет пролетело уже,

Но спокойствия нет на душе

И под небом, как будто бы, чистым:

Принесёт много горя и ран,

Попадёт если страшный уран

В руки умным и злым террористам!

И. Мухин

Не дай, Господь, чтоб это повторилось!

В полнеба ночью облако клубилось

И излучало свой жестокий свет…

Не дай, Господь, чтоб это повторилось

Когда-нибудь, пусть — через сотни лет!

Не дай ворваться злым ужасным силам

К нам в города, и на своём пути

По землям, по лесам и рекам милым

Коварно смертью огненной пройти!

Господь! Чтоб не случилось это,

Любимый, никогда нигде,

Тепла дай больше людям, света,

Не дай пройти большой беде!

Покой парням ушедшим лучшим

Дай. Нам — живущим — благодать.

Надежду в будущее душам

Ты нашим, Боже, должен дать!!!

Как будто земли древние разверзлись,

Чтоб жизнь прервать не на часы — навек.

Леса сгорали, гибли птицы, звери,

И убегал от Ада человек.

Стояла пред угрозой вся планета

Стать мёртво-чёрной, а не голубой!..

Не дай, Господь, чтоб повторилось это,

Убереги Мир, созданный Тобой!

И. Мухин

Чернобыль

Чёрная ель,

В реке — чёрный ил.

Чёрная пыль…

Ты чёрная быль

Тельником полосатого

Века двадцатого —

Чернобыль!

Ты, как хочешь, горе понимай…

Дело было в солнечном апреле,

Приближался праздник — Первомай:

Лозунги, цветы кругом алели.

Перестройка мчалась в думы масс,

Близилось в стране конца начало…

И в суровом сообщенье ТАСС

Слово то впервые прозвучало.

Через годы ясно мне теперь:

Средь словес и пафосных, и мнимых

Сколько Человечество потерь

Понесло, в веках невосполнимых.

В атомном котле огонь горел,

Всем открылась истина другая:

Не светил он больше и не грел,

Своего создателя сжигая!

Атомный чернобыльский костёр —

Страшный, смерть несущий и могучий —

Пламя над планетою простёр,

Мир покрыл зловещей чёрной тучей.

Жизнь за жизнью ветер уносил,

Плавился в вселенном жаре трактор,

И солдаты падали без сил,

Как на амбразуру, на реактор.

Чёрный день

Тучею плыл.

Чёрная тень

И огненный пыл

У страхом объятого

Века двадцатого

Свежих могил.

Хворями измучена, страна

Слабо защищалась, сонно, вяло.

Берегла сынов… Но и она

Не смогла. Увы, не отстояла.

У дорог и у ворот посты

Где в те годы яростные были,

Пирамидки косятся, кресты —

Средь степной украинской ковыли.

Изменились гимн и герб, и флаг,

Та страна распалась на осколки.

Братская могила — саркофаг —

Для людей родных советских скольких?!

Время началось сирот и вдов,

Кровь вовсю мутирует по венам:

Киев — плоть славянских городов —

Весь просвечен атомным рентгеном!

Волк в ночь выл —

Волчонок стыл.

И я там был:

Армейской фляжкой

С водой, стронцием тяжкой,

Свою дозу чёрную пил, Черную быль —

Чернобыль!

И. Мухин

* * *

Когда в апреле чёрный склон,

Вновь красным выкрашен закатом,

Тогда и колокольный звон

По сердцу, вдруг, пройдёт набатом.

И тело окунётся в стынь,

Как в том году, тем днём проклятым,

И на губах пыль да полынь,

Всё та же горечь, как когда-то…

Чернобыль — это боль и смерть…

Кто мог проклясть твой час рожденья?!

Кто мог послать тот страшный смерч

На место сил средоточенья?!..

Подземных токов хоровод,

Небесных споров и сражений

В миру является исход

Жестоким, страшным потрясеньем.

Я. Шафран

* * *

Солнца диск упал за горизонт,

Ночь свои чернила разливала,

Смерти свет неуловим, как сон,

Нас накрыло смерти покрывало.

Пожелтевший лес и желтый знак —

На обочину сходить не стоит,

Первомая выгоревший флаг.

Нас запишут, может быть, в герои.

Зреют груши, яблоки в саду,

Чтоб упасть в поднявшийся сорняк,

Красота, но чувствуешь беду,

И замки, замки на всех дверях.

Гул моторов через Копачи,

Вот он, вот последний поворот.

Впереди огонь горит в ночи…

Кто живой? Никто не разберет.

Ничего теперь не изменить,

Нет секунд на краткий перекур,

Мы сумеем атом укротить —

Жаль, что горя много на веку.

Что такое двадцать пять рентген?

Что такое стронций, цезий, йод?

Это все узнаем мы потом,

А сейчас приказ идти вперед!

Г. Каландадзе

* * *

Чернобыль… Одного хватает слова —

И сердце, как болезненный комок,

Сожмется, ожидая вести новой,

И горькой пылью пахнет ветерок.

И не со звезд небесных боль упала,

И не на твердь бесчувственных камней —

А в грудь земли проникла злым запалом

И вероломно поселилось в ней.

И душами людскими овладела

Весенней ночью взорванной, когда

Узнали мы, не знавшие предела,

Что нам грозит всеобщая беда.

Что плодородным слоем чернозема

До сей поры покрытые поля

Больны смертельно страхом незнакомым,

Что смертна и бессмертная земля.

Ни павшим за нее в сплошных руинах,

Ни обелискам их — не объяснить:

Как мертвецов, на медленных машинах,

Увозят эту землю хоронить.

Ту самую, родную, на которой

Была пролита огненная кровь…

Ту самую, которую нескоро

Забыть, как нашу первую любовь…

Ту самую, пылавшую садами

И золотом колосьев наливных, —

Теперь мы хоронить увозим сами,

Освоив роль могильщиков земных.

Беды щепотка вырвалась на волю —

И не уймется столько лет подряд…

Какой же страшной растечется болью

По всей земле — оставшийся заряд!

И. Калинкин

* * *

Дно речки стрелы молний выстилают.

Встревоженные ласточки летают.

Грома гремят, их отзвуки чугунны.

Дождь протянул серебряные струны

Меж небом и землею на ветрах,

И туч громады навевают страх.

Куда ни глянешь — все здесь нереально,

Деревьев стража странна и печальна,

Гудят ряды высоковольтных линий,

Чернеет челн среди расцветших лилий,

Лежит село, как будто на картине,

И хатами белеет по долине.

А в том селе — ни голоса, ни звука,

И окна излучают боль и муку,

И двери накрест досками забиты,

И журавли колодцев позабыты,

И старый сад над школой свесил ветви,

И детям не учиться в ней вовеки.

Вокруг — пустырь, пейзаж библейский, тленный,

Вокруг — лишь смерть, незрима, постепенна,

Чертополохом дали зарастают,

Цветы и зелень стронций разъедает,

И время тихо сыплется песками

На поле, что шумело колосками.

А по ночам, зловеще и фатально,

На землю с неба льется свет астральный,

И фантастично-серое свеченье

Рождает, словно призраки, виденья

Людей, которых увела беда

Из этих мест внезапно, навсегда.

И зарастает след многовековый,

И землю засевает дождь свинцовый,

Дно речки стрелы молний выстилают,

И ласточки встревожено летают,

Взмывают на чернобыльских ветрах,

И туч громады навевают страх.

Микола Лукив

Далёкое, милое…

То спид, то ковид… Как намордники, маски

На лицах уставших в тревогах людей.

И кажется издали чудною сказкой

Та жизнь, что прошла на заре моих дней.

Забыты, как не было, холод и голод,

Полян земляничных лишь помнится рай.

Сегодня ж как будто погибельный молот

На весь занесён незабвенный мой край.

Боюсь я, что там не поют уже птицы…

Осталось печалиться лишь из дали:

Погибель незримая всюду таится,

Чернобыля пыль въелась в поры земли.

Нет, гриб-боровик, не просись ты в лукошко,

Нет, ягодка, путника ты не мани:

Отравлено всё… И большущею ложкой

Хлебать это счастье нам многие дни.

Тех дней на потомков далёких достанет —

Так долго он, ядерный, длится распад.

И потому никогда не устанет

Меня возвращать моя память назад.

Ведь там не скупилась природа на ласки,

Как дева, была и свежа и чиста.

И любо-то как целовать без опаски

Родник в золочёные солнцем уста!

Далёкое, милое! С нами случилась

Беда поковарней жестокой войны.

Сдаёмся теперь Провиденью на милость.

О, где вы, природы младенческой сны?!..

Е. Иванова

* * *

Из памяти не вырвешь середину,

Забудешь ли седой апрельский день,

Когда беда прорезала на спинах

Небрежным взмахом чёрную мишень.

Хрипела смерть, и яд стекал по коже-

Чернобыль, как проклятие богов,

Впивался в души воем, страхом, дрожью,

Могильным пеплом с адских берегов.

И над землёй неверящей дрожали

Пропитанные ядом облака.

И капли, что отравой обагряли,

Смывали жизнь за жизнью на века.

«Чернобыль — боль» — печатали в газетах.

«Чернобыль — ад» — гремело на устах.

Чернобыль — СМЕРТЬ! Он прожитое Где-то,

В котором жизни отданы во прах.

В. Казмерчук

Чернобыль

Пил ветер соки с плачущей земли,

Вдыхая пепел и швыряясь смрадом,

А в тёмно-сером небе журавли

Кружились, словно странники над адом.

АЭС горела… Смерть вела свой счёт,

За жизнью жизнь стирая без разбора,

Ей было всё равно, кто как умрёт:

В горящем плене или просто в «Скорой».

И дым клубился, резал по глазам,

Сводило скулы на щеках небритых.

И ручейком солёная слеза

Слетала вниз на каменные плиты.

Но люди шли, вдыхая страшный яд,

Кровавый пот впивался прямо в душу.

Им не было пути в те дни назад…

Приказ судьбы никто не смел нарушить…

В. Казмерчук

Чернобыль

Чернобыль — «Если Господь не стережет город, напрасно усердствует страж (Пс 127 (126):1)»

Тридцать лет с малым — кроха, в масштабах истории —

На дома городов и душистые травы,

Вдруг, обрушилось чёрное смертное горе,

Воды Припяти щедро насытив отравой.

Утром ярко сияло лучистое солнце,

Как пастух, месяц звёзды пас ночью умело —

Цезий так же, как плоть разрушающий стронций,

Выполнял, как убийца, привычное дело.

В свой черёд к майским шла подготовка парадам —

Жизнь и Смерть неустанно в чёт-нечет играют,

И, когда просочились миазмы из Ада,

Стало попросту поздно, как часто бывает.

И хватали вожди домочадцев и деток,

Развозили стремглав по бурлящим вокзалам,

Только Смерти был глаз и уверен, и меток —

Жертв казалось ей, суке зажравшейся, мало.

И молчали вожди, убоявшись ответа

Пред всесильным Кремлём, но отнюдь не пред Богом —

Радиация шла грозным валом по свету —

Первой Швеция громко забила тревогу.

Сатана, ухмыляясь, писал свою повесть,

Укрепляя коварством подземное царство —

У вождей, очевидно, проснулась не совесть —

Надо было спасать шаткий трон государства.

Ну, а люди… что люди? — Они умирали,

Как бойцы на посту — кто кричал, кто без крика,

Души их шли чредой в небеса по спирали —

Это было в Советском Союзе великом.

Ликвидатор — есть слово такое на свете,

В нём готовность слышна не сдаваться пред риском,

Невзирая на штормы и яростный ветер.

Точно так же звучит на хорошем английском.

И. Хентов

Стихотворение, по длительности чтения

равное рабочей смене

Памяти ликвидаторов, работавших на крыше ЧАЭС

Кого не качнуло от страха,

Когда прогремел этот гром?

И после работы рубаху

Ты стягивал с тела с трудом.

Качались ступени и стены,

И в душе тошнило у стен.

Звенело... Считали рентгены...

На брата по сколько рентген?

Но не был ваш труд безрассуден,

Как лжёт нам обманщиков тьма:

Работали здесь только люди —

Машины сходили с ума...

В мгновении выбрав мгновенье

Как буднично сбрасывал ты

В веселое жизни кипенье

Незримую смерть с высоты.

А сколько потом это снилось,

Ввергая сознание в бунт!

Хотя наяву это длилось

Какие-то сорок секунд.

И. Трифонов

Боль Прометея: Поэма

Дорогим моему сердцу припятчанам, полещукам и истинным ликвидаторам с любовью посвящаю…

1. Атомный джинн

Нелегко начать поэму

Не поэту, а врачу.

Освещает пресса тему,

Я свое сказать хочу.

С болью в сердце эти строки.

Чем измерить эту боль?

Горя дни и слез потоки

Не утешит алкоголь.

Не придуман тот дозиметр,

Чтоб измерить крик души,

Не охватит, не обнимет,

А душа кричит: «Пиши!».

Милая, родная Припять,

Наша боль и наша быль.

Кто осмелится рассыпать

Эту дьявольскую пыль?

Ведь ничто не предвещало

Черной атомной беды,

Ночь короткая дремала,

Спали теплые пруды.

Спали взрослые и дети,

Лишь реактор не дремал,

Он как раз в мгновенья эти

Свою силу набирал.

Опровергнув все расчеты,

Выбрал он такой момент,

Чтоб в апрельскую субботу

Прекратить эксперимент.

Джинн рванулся из бутылки

Все сметая и круша,

Мы подставили затылки,

Как под дуло ППШ.

Тьму квадратных километров

Черная покрыла пыль.

Вы не вейте только ветры,

Я продолжу дальше быль…

Килотонны, мегаватты

Разнесли четвертый блок.

Наплевав на все затраты

И на райский уголок.

Где мы все спокойно жили,

Где Полесская земля

Ни про микро-, ни про мили-

Даже думать не могла.

Вдруг зашкалили рентгены,

Все приборы и …людей,

А в артерии и вены

Хлынул черный ток смертей.

Всё пронзают, словно вату,

Смертоносные лучи,

А пожарные-ребята

в ночь метнулись из ночи.

Шквал огня уже на крыше,

Битум лижет сапоги,

Долг героя смерти выше,

Нет, иначе не моги!

Мы всегда должны кому-то,

Наша совесть, наша честь

Заставляет почему-то

В пекло, в ад кромешный лезть.

Смерть героев выбирает,

Инженер ты или врач,

Подлая подстерегает

Сильных, смелых. Ну, хоть плачь.

Белоконь, Гумаров, Правик,

Ходемчук и Шашенок*.

Жизнь — игра без всяких правил:

Тот поднялся, этот слег.

Кому выстоять в сражении?

На щите иль со щитом?

Лучевое поражение

Ведь не сразу, а потом.

Ждет незримая расплата,

Затаенная беда.

Мирный и коварный атом —

Больше пользы иль вреда?

Город спит, еще не зная,

Полной меры той беды,

А реактор погибает,

Просит: «Пить! Воды! Воды!»

Разлетелся блока остов,

Над ЧАЭС вершится Суд…

Город думает, что просто…

Там учения идут.

Лишь врачам предельно ясно:

Рвота, слабость — неспроста.

Новая болезнь — опасна,

Новая беда — остра.

Слишком грозные симптомы,

Слишком клиника горька*,

Против лома нет приема,

Нет надежных средств пока.

Терапия вся забита,

Не кончается поток*.

Жизнь спокойная забыта,

Атом целится в висок.

Бьет неслышно и незримо,

Бьет коварно, насмерть бьет.

Жизнь одна, неповторима,

Кто же эту жизнь спасет?

С ног валится вся больница:

Измотались доктора.

Все в бою, покой лишь снится,

Будь то няня иль сестра.

*Имеются ввиду клинические симптомы лучевого поражения.

*За 1,5 дня в стационары МСЧ-126 поступило 250 пораженных.

*Владимир Павлович Правик во время тушения пожара на Чернобыльской АЭС получил высокую дозу облучения. Скончался в 6-й клинической больнице Москвы 11 мая 1986 года. Присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. В.П. Белоконь, 28 лет, врач «Скорой помощи» медсанчасти города Припять. А.А. Гумаров, водитель Скорой помощи. Работник ЧАЭС Владимир Николаевич Шашенок умер в 6 часов утра 26 апреля от перелома позвоночника и многочисленных ожогов в Припятской МСЧ. Оператор насосов ЧАЭС Валерий Ильич Ходемчук не был найден после аварии. Навечно остался в 4-м энергоблоке ЧАЭС.

Мы не в шоке, а в тревоге,

Мучает один вопрос:

Слишком горькие итоги,

Что случилось, что стряслось?

Город флагами расцвечен,

Чист, опрятен, как всегда,

Он не знает, что навстречу

Вышла грозная беда.

Чист асфальт, по пенным лужам

Дети бегают гурьбой…

Позже осознаем ужас

безрассудности такой…

Почему беспечен город?!

Дети в школах и садах,

Только лишь потоки «скорых»

Вызывают жуть и страх.

Дышим все спокойно йодом

И глотаем грязь и пыль,

Респираторы не в моде:

«Поражен лишь Чернобыль».

На базары и вокзалы

Разнаряженный народ

Преспокойно мощным валом

Как всегда, в субботу, прет.

Отменили в Киев рейсы,

Лишь спецрейс не отменен.*

То ли все сошли мы с рельсов?

Что же это — явь иль сон?

*Спецрейс — автобусный рейс, увозивший пораженных на аэровокзал в Борисполе.

Экспресс «Москва — Горбатка», 23 апреля 1986 года

2. Эвакуация

Начеку, не дремлют ЖЭКи,

Ждут тревожного звонка,

Разлилась событием века

Из автобусов река.

Разлился на километры

Нескончаемый поток*,

Разнеслось быстрее ветра:

«Атом целится в висок!».

*Колонна из 1100 автобусов растянулась на 22 километра.

Ночь заботы и тревоги,

Всем сегодня не до сна,

Ведь погибнем без подмоги,

И тогда…прощай, весна.

Нет покоя ни минуты

Знаем — радиация.

Ждем уже вторые сутки

Мы эвакуации.*

*С момента аварийного взрыва до начала эвакуации прошло 36 часов.

Верим свято: мы оставим

Город только на три дня,

Уже дышит Первомаем

Украинская земля.

Мы скромно до наивности

Собрали вещи нужные,

И ждем, как божьей милости,

С утра почти до ужина.

Такое небо чистое —

Грозы не ожидается.

Энергия лучистая

Над нами издевается.

Без запаха, незримая,

Она не осязаема.

Беда не устранимая.

Что ждем? Что выжидаем мы?

Кружится смерть над городом,

Над жертвами кружит.

Над всем, что людям дорого,

Уж тень ее лежит…

Тревожный голос радио —

Не радуют известия.

И не известен радиус

Постигнувшего бедствия

Иванково, Полесское —

Вот пункты отступления.

Вот аргументы веские

Не в пользу промедления.

Дворы уже заполнены

Толпой людской безрадостной.

Глядим глазами скорбными.

В душе темно и гадостно.

В торжественном молчании

Автобус за автобусом

Спокойно занимаем мы,

Хлебнув чуть — чуть для тонуса.

Растерянно притихшие,

Безмолвно скорбящие,

И мысленно поникшие

Бежим от настоящего.

Но нитями незримыми

Все в жизни крепко связаны.

В беде не разделимы мы.

Уже всё этим сказано

Уходят нити в прошлое,

За прошлое цепляются.

И ничего хорошего

Пока не ожидается.

Разорвано, разбросано

Разрушено, растеряно.

И мы ногами босыми

По лезвиям, по терниям…

Прощай, любимый город наш,

Лазурно — прометеевый*,

Как много бы теперь отдал,

Чтобы пройти аллеями.

* «Лазурный» — плавательный бассейн

* «Прометей» — кинотеатр, символ города

Цветущими каштанами

И алыми рябинами…

От роз бывали пьяными…

Беда непоправимая!!!

Кто в Раговку, кто в Яблоньку,

А кто в само Полесское…

Нас разобрали бабоньки

В свои домишки сельские.

Спасибо Вам за хлеб, за соль

И теплоту душевную,

Что утопили нашу боль

Вы добротой волшебною.

Мы заново рождаемся.

Нас раскрывают заново.

И каждый обнажается

Делами и изъянами.

События экстремальные,

Вы — индикатор честности.

Зовут дороги дальние

По зараженной местности.

В. Навойчик

Мы помним

Участникам ликвидации катастрофы на ЧАЭС посвящается.

В апреле есть черная дата —

Трагедии века отсчет.

Она — за беспечность расплата,

За чье-то безумство — расплата.

Народ крест страданий несет.

Не видно конца той расплате.

Пошел уж тринадцатый год,

Как ядерным вихрем объятый

Реактор гасили ребята,

Собой закрывали, как дзот.

Что дзот? — безобидная штука.

Там дзотов незримых не счесть,

Пронзают без пуль и без звука,

И сеют болезни и смерть.

Бетон прошивают, железо,

Свинец. не спасает, броня.

Плутоний и стронций, и цезий

Страшнее снарядов, огня.

Но полно! В России есть люди —

Особый, живой матерьял,

Они и реактор остудят,

И жизни осушат бокал.

России сыны своим духом

Могучим титанам сродни.

Им рано земля стала пухом.

Россия, ты их помяни!

Могилы, кресты и надгробья

Ушедших во цвете ребят.

И детские слезы, и вдовьи,

Глаза, что с укором глядят…

Зачем нас покинули рано,

Оставили близких, родных?

Чернобыль — смертельная рана

И вечная мука живых.

Не только за чашей на тризне

Мы помним, душою скорбим

О тех, кто спасая Отчизну,

Своею пожертвовал жизнью,

Чтоб мир оставался живым.

В. Корытко

26 апреля 1986 года

Никто не помнит, все уже забыли,

Как бабы у калиток своих выли,

Как псы, поджав хвосты и стиснув пасть,

Пытались в «дезинфектор» не попасть.

Как на автобусах в пыли дорожной

Увозят семьи тихо, осторожно,

И как молчали все колокола,

Когда без боя Припять умерла.

Никто не помнит белые костюмы,

Пожарного, который очень юный,

Отцов семейств, отправившихся в ад,

Над ними липы сонные шумят.

Никто не знает, что вблизи окрестной

Есть Новозыбков, вырванный у бездны,

Но отголоски страшной той беды

На лицах горожан его видны.

Давно все льготы сняты и надбавки,

Давно шумят рассаженные парки,

Но холодно в засушенном саду,

Мы до сих пор в себе несём беду.

М. Мухина

Чернобыльский вальс

«С берез неслышен, невесом

Слетает желтый лист».

В лесу поникшем и пустом

Нет ежиков и лис.

Лишь носит легкий ветерок

Из листьев круговерть.

И всюду — вдоль и поперек —

По лесу бродит Смерть.

Здесь были много лет назад

Тяжелые бои.

В земле израненной лежат

Ровесники мои.

Они клочка родной земли

Не отдали врагу.

Здесь люди жили, и цвели

Ромашки на лугу.

А нынче враг страшней того

Гуляет по лугам.

Не пощадит он никого,

Он всюду — здесь и там.

Проходит он в любую дверь,

Его нельзя убить.

Так что же делать нам теперь,

И как нам дальше быть?

Повинных в том пора, друзья,

Судить — без лишних слов.

Нам больше быть никак нельзя

Страною Дураков.

Судить их всех, кто крал и врал,

И грабил наш народ,

За то, как жили мы вчера,

За все, что завтра ждет.

С берез неслышен, невесом

Слетает мертвый лист.

Где был твой сад, где был твой дом,

Лишь ветра горький свист.

Там радиация в полях

На много долгих лет.

Прощай, родимая земля!

А нам прощенья нет.

И. Касаткина

К 30-летию Чернобыльской трагедии

Рыжий лес — не примета осени.

Рыжий лес — примета беды,

Что старухой с косою острою

В Украины вошла сады.

Той беды, что апрельской ночью

Разлетелась на тысячи вёрст,

Показав нам — беспечным — воочию,

Как же мирный атом не прост.

И Природа встала преградой,

Во спасенье своих детей,

Поглощая злосчастные рады

Кружевами ажурных ветвей.

Ржой зажглись перелески и просеки.

Зазвенели на все лады...

Рыжий лес — не примета осени.

Рыжий лес — примета беды.

Т. Сурагина

Внезапный взрыв Чернобыльской АЭС

По мотивам монолога Людмилы Игнатенко, жены погибшего на тушении Чернобыльской АЭС пожарного Василия Игнатенко. (Монолог из книги Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва» переложен мной на стихи)

Внезапный взрыв Чернобыльской АЭС!

Реактор, а за ним — энергоблок-

Разрушен! Мощный выброс до небес!

Из жерла-радиации поток

На сотни метров поднимался ввысь!

Горел графит, и плавилась смола…

Простую человеческую жизнь,

В себя вобрала атомная мгла.

И тонны вредных ядерных веществ,

И миллионы бешеных кюри

Ворвались в мир, все заразив окрест.

Спасатели старались, как могли,

Без спецодежды, жертвуя собой.

Кидаясь в пекла сумасшедший жар.

Ни слова им — что вызов непростой,

Их на обычный вызвали пожар!

Над станцией — свеченья ореол.

С ума сводили копоть, пар и чад!

Взорвавшийся реактор произвел

В машинном зале — настоящий ад!

Мой муж был ликвидатором, в числе

Других, сверхсрочно брошенных туда.

Осадок черный выпал на земле,

Подкатывала к горлу тошнота…

Плутоний, цезий, стронций и сурьма…

Озона запах в воздухе витал.

Я провела всю ночь почти без сна,

И в справочной никто не отвечал.

Наутро весть пришла — в больнице он!

Сигналы «Скорой помощи» машин…

Больничный корпус плотно окружен

Милицией, без видимых причин.

Прорвалась я к знакомому врачу:

«Прошу свиданья, хоть на пять минут!»

Сумбур в душе, заплачу, закричу!..

Но все потом…Сейчас ведь не поймут…

Муж — весь отекший, чуть видны глаза...

«Спасайся! Ждешь ребенка — не забудь!»

Предательски незваная слеза

Сбежала…И тревога сжала грудь.

Просили привезти им молоко,

Здоровье чтоб ушедшее вернуть…

Хоть расставаться очень нелегко,

Собраться надо с силами — и в путь.

В деревне мы затарились сполна —

Шесть банок трехлитровых привезли!..

Рвало их очень страшно! Чья вина?

Что ждало пострадавших впереди?

Врачи — о радиации — молчок.

Считали отравлением — лишь … газ…

Но мы — то понимали между строк,

Скрывают ужас истины от нас!

И химзащиты вскорости войска,

Колонною в наш городок вошли.

Дороги перекрыв наверняка…

В больницу мы пробиться не смогли.

Муж мне кричал из своего окна,

Отчаянно, что их везут в Москву.

Жен — не берут. Я остаюсь одна!

Так выгодно «верхушки» большинству!

Солдаты — ровной цепью, в два ряда…

Мы рвались внутрь: «Пустите нас к мужьям!»

Но вышел главный врач, сказав: «Тогда

Бегите за одеждой по домам!

Ведь прежняя — сгорела». Мы — бегом!

Не ходит транспорт — отдан был приказ.

Помчались за вещами прямиком!..

Но самолет отправился без нас!..

Обманутые, побрели назад…

Автобусов — сплошная череда…

Чтоб всех эвакуировать, стоят.

Пришла в наш город страшная беда…

Асфальт — белесой пеной весь залит.

Что ж, полечу в столицу! Решено!

В сознании одна лишь мысль сидит:

С любимым до конца быть суждено!

Не писан мне навязанный закон,

Отправилась за мужем я вослед!

Поверьте: если человек влюблен,

То для него преград на свете нет!

Знакомые в Москве у меня есть,

Остановилась поначалу там.

На Щукинской больница номер шесть.

В радиологию — по пропускам.

Вахтеру молча денег я дала,

Он внутрь беспрекословно пропустил.

К заведующей — на прием, смогла

Пробиться, хоть едва хватало сил…

Она спросила: «Дети есть в семье?»

Я поняла, что надобно мне скрыть

Беременность. И хитрость — в голове:

Сказала — двое! Как же дальше быть?

«Центральная система, костный мозг —

Там все поражено! Не обнимать!..

Истерика иль проявленье слез —

Тогда не буду больше допускать!..»

Зашла в палату — улыбался муж.

Сказал: «Но ты ко мне не подходи!..»

Воскликнула: «Формальности лишь! Чушь!»,

Прижавшись от избытка чувств к груди!

Вокруг собрались те, кто смог прийти —

Простые ликвидаторы АЭС,

Из Припяти, соседи, земляки.

Но мир, привычный нам, уже исчез…

В палатах — сбоку, снизу, наверху,

Зашкаливали стены, потолок…

Поэтому пришлось по одному

Всех расселить в определенный срок.

Сначала я готовила бульон,

Шесть порций — для него и для коллег.

Ведь с каждым днем теряет силы он…

Желудок стал отказывать у всех…

Ожоги выходили уж наверх —

На языке, во рту и на щеках.

Менялся цвет лица и милых черт —

Я отгоняла прочь ненужный страх…

Все время повторяла, как люблю!

Ведь это — мой любимый и родной!..

Врач убеждала, что себя гублю,

Не обойдет болезнь ведь стороной!

Просили не устраивать помех.

На доступе к больным лежал запрет.

Сказали мне, что там — не человек,

А зараженный ядерный объект!

Четырнадцать тягучих долгих дней —

Вот срок болезни острой лучевой.

Но то всего ужасней и больней —

Творится что с материей живой.

Попал в такую зону... Феномен,

Коль чудом излечение придет…

Муж тысяча шестьсот вобрал рентген —

Четыреста — летальный уж исход…

На День победы — праздничный салют.

Открыли мы больничное окно —

Огнем — букеты в небе создают!

Порадоваться снова суждено!

Супруг шепнул: «Вот, показал Москву!»,

Из-под подушки вдруг достав цветы!

Гвоздики! Все как раньше, наяву!

Ответила: «Мне нужен только ты!»

А после — пересадка… костный мозг.

Где донором была его сестра.

Но организм болезнь не превозмог,

И с каждым днем — безрадостней дела…

В специальной барокамере лежал.

Был плёнкою прозрачной отделен.

Все — на липучках, на замках. Кто знал,

Открыть — нетрудно, не тревожа сон.

За сутки — тридцать раз кровавый стул,

Вся кожа — в непонятных волдырях.

Наркотики кололи, чтоб уснул,

В пропитанных, багровых простынях…

В то утро на друзей похоронах

Была… Когда вернулась, умер он!

Но как же?!! Боль и слезы на глазах!

Плач обратился в безутешный стон!

Ведь я была при нем и день и ночь!

Покинула всего на три часа!

Он звал меня! Вдруг я смогла б помочь!

Закончилась надежды полоса...

Похоронили в цинковом гробу,

С принятием особых важных мер.

Шли под конвоем! Полное табу!

Хранил свои грехи СССР.

Билеты в путь обратный, и — назад.

А мысли в голове — лишь об одном:

На Митинском ребята наши спят,

Уснувшие навек тревожным сном...

Когда опять приехала в Москву —

На кладбище вдруг схватки начались.

«Наташенькой ребенка назову!»,

Но ненадолго Бог послал ей жизнь!

До срока родила, и риск возрос…

Средь Щукинской больницы белых стен.

Уже врожденный печени цирроз,

В ней двадцать восемь значилось рентген!

С пороком сердца… Радиоудар

Весь на себя малютка приняла.

Часа четыре — Истинный кошмар!..

Всего на свете белом прожила…

Похоронили рядышком с отцом,

И я сама, как будто не жива…

Поникнув и осунувшись лицом...

Пришла в себя впоследствии едва…

Но надо было как-то дальше жить,

Ни с кем решив не связывать судьбу,

Решила вновь ребенка я родить…

Господь услышал ту мою мольбу!

Однажды необычный сон возник:

Муж дочку рядом за руку ведет…

А я навстречу с сыном напрямик,

Прекрасный мир, без горя и забот…

Так и живу я в этих двух мирах —

Реальном и соседнем мире — снов…

На Митинском, кладу я в головах

Им два букета срезанных цветов…

Сынок Андрюша — просто свет в окне…

Шалит здоровье, был уже инсульт…

Но зачастую непонятно мне

Что значит — «мирный атом»? Ложный культ!..

Квартиру дали в Киеве, вокруг

Почти одни чернобыльцы живут,

Работают, не покладая рук.

Болезни, затаившись, часа ждут…

И кто-то умирает вдруг во сне,

В пути, на остановке, у врача…

Их смысл, пожалуй, в настоящем дне,

А прошлым редко делятся, молчат…

Любовь и смерть… Чтоб небо не гневить,

О смерти люди слушать не хотят.

Но здесь я рассказала о Любви,

Ценою в жизнь, не знающей преград!..

О. Рубанова

Чернобыль — город, проклятый Богами

Ликвидаторам катастрофы на Чернобыльской АЭС посвящается...

Чернобыль — город, проклятый Богами…

Но смертные спасать его пришли!

Песок сгребали голыми руками,

И задыхались в адовой пыли…

На крыше убирали, по минуте,

Лопатами расплавленный графит.

Жара стояла страшная до жути…

(А после — слабость, голова гудит)…

Мешки с песком бросали с вертолета,

(Из жерла били тысячи рентген!)

Помянем поименно тех пилотов,

Чья жизнь угасла средь больничных стен!..

Безбожно лжет таблетка-накопитель.

Давно превышен «жизненный лимит».

С небес вздыхает Отче наш, Спаситель...

Правительство — по-прежнему молчит…

Рыдали жены, находясь в разлуке,

Писали письма: «Любим! Верим! Ждем!»

А Припять умирала в страшной муке,

Радиоактивным плакала дождем…

«Но нам, ребята, жить еще охота!..»

Звезда-Полынь обуглилась в траве!..

Ни йод, ни водка не спасут от рвоты,

От болей нестерпимых в голове!..

Отправят нас в обратную дорогу.

Начальство из Москвы пришлет приказ…

Сказать «спасибо» черту или Богу,

Что годы жизни отняты у нас?

Встречай семья, любимые, родные!

Пожмут плечами хмурые врачи:

Обычная «вегетодистония»…

«Нет, не пройдет! Как это ни лечи!..»

Осталось нас уж не сказать, что много…

Лишь памятники гордые стоят.

У каждого своя судьба — дорога,

Но не забудем жизнь, длиною в ад!..

Лишь ангелы летят над облаками-

Как в небесах когда-то — журавли…

Чернобыль — город, проклятый Богами…

И люди снять проклятье не смогли…

О. Рубанова

Саркофаг

Отвернувшись от Рыжего леса,

Излучая тревогу и страх

В центре зоны над раной ЧАЭСа

Замер серый, как слон, саркофаг.

Было время приказов жестоких,

Под лучи заставляющих лезть,

Всем на зависть в рекордные строки,

Всем на горе построен он здесь.

В саркофаг бы запрятать трусость,

В саркофаг бы запрятать подлость,

И крутых командиров тупость,

И прогнившую к чёрту совесть,

Да ещё заодно бы жадность

Запихнуть бы туда — и ладно,

И продажных, за пятак

Всех упрятать в саркофаг.

Смолкли траурно-бравые звуки,

И понятно теперь уже всем:

Саркофаг — мавзолей науки —

Это выкидыш наших проблем.

Здесь не скрыть, кто есть кто, не старайся,

Здесь без фальши, хоти не хоти.

Саркофаг, ты нам лгать не пытайся,

Ты насквозь наши души свети.

В саркофаг не запрятать смелость,

В саркофаг не запрятать гордость

Тех, кто честно работал дело

Не за рубль, не за чин, не за орден.

И улыбки ребят хороших

В саркофаге не захоронишь,

Тех, кто шёл за просто так,

Тех не спрятать в саркофаг.

С. Урывин

Зона

Забитый колодец, безлюдной деревни хранитель,

Некошенный, серый, под солнцем стареющий луг.

И купол вдали золотится, святая обитель,

И город пустой перед ним возникающий вдруг.

И странные люди, одетые не по сезону

И все, что ты видишь вокруг, называется зоной.

Зона.

На всей планете ты пока еще одна,

На сотни лет ты на забор обречена.

Здесь совесть каждого тобой облучена.

И биография с тобой обручена.

Ты, как наглядное пособие беды,

В грядущем веке расцветут твои сады.

Теперь и ждать, уж такова твоя судьба.

Терпи и жди, не прекращается борьба.

И странные люди под яростный стон механизмов

С хозяином зоны отчаянно схватку ведут.

Здесь деньги не в счет, но, в отличие от коммунизма,

Здесь право на отдых отвергнуто правом на труд.

А той колокольни уже не услышим мы звона.

Немая молитва плывет над квадратами зоны.

Зона.

Ты, как суровое чистилище людей.

Ты, как хранилище загубленных идей.

Ты — цепь ошибок, поражений и побед.

Ты, как защита от грозящих миру бед.

Ты — человеческой трагедии музей.

Ты — факт истории, как римский колизей.

Хранить и верить — такова твоя судьба.

Храни и верь, не прекращается борьба.

С. Урывин

Эксперимент

Сами в рифму ложатся слова,

Если ваша душа на приделе.

Был апрель, расплескалась весна,

Птицы, радуясь солнцу, галдели.

Раскрывались смолистые почки —

Нарождения главный момент…

Только жизнь вдруг поставила точку,

Начался Э К С П Е Р И М Е Н Т!

Солнце тихо присело за лес,

Звёзды ласково смотрят на город,

Но забегала служба ЧАЭС —

Там запрыгали стрелки приборов.

Все мы знали — спасёт «Защита»,

Не допустит взрыва реактора.

Вдруг, на пульт легла деловито

В ту минуту рука оператора.

Аварийные стражи — «Защиты»

Отключили одну за другой,

Но волнение, маской прикрытое,

Вытесняло душевный покой.

Мозг твердит: «Ведь ещё не поздно…»

Страх пульсирует, мыслей потоки.

Только струсить сейчас несерьёзно:

На два дня будут сорваны сроки.

Сердце бьётся, как дождь на крыше,

Разум начал впадать в отчаяние.

Получив указание свыше:

«Не срывать, продолжать испытание!»

С отключённой системой защиты

Испытание блока продолжено.

Риск, ценой потерь прошитый,

На людские жизни помноженный.

Прекратили подачу пара,

Отключив от сети генераторы.

Но не ждали такого удара —

Был потерян контроль за реактором.

И, едва уловимое оком,

Появилось свеченье в машзале.

Шло свеченье с четвёртого блока —

Здесь таких чудес не видали.

Раскалился реактора стержень.

Не хватало в системе воды…

Был теперь уже взрыв неизбежен

И рукою подать до беды.

Вот уже остаётся мгновение…

Злой ошибки ужасный фактор!

В пик-момент принял пик-решение:

Срочно воду пустить в реактор!

Кровь, как молот в висках хлестала,

Вспомнил мать и знакомых круг,

На приборы взглянул устало,

Веря в чудо ещё… И вдруг!!!

Гул пошёл от четвёртого блока,

Завопили, завыли турбины…

Сразу вспомнил и чёрта, и Бога,

Город Припять в цветенье рябины.

Голубые озёра и чаши,

Где Полесье уснувшее спит…

Но реактор рванул блок на части,

Сплюнув вверх раскалённый графит.

И с оставшихся блоков, в смятении,

Люди бросились к месту бедствия,

Прямо в жерлище излучения,

Не задумываясь о последствиях.

Прикрывая глаза ладошкой

От горящих, разорванных стен,

По графитной топтались крошке,

Что светила в сотни рентген.

Ежегодно сдавая экзамены,

Мы на деле не знали РБ.

Сразу поняли «Радиация!»

Наступила война без войны.

В бой пожарные смело шагнули

Чёрной ночью по крыше метались,

Смерти прямо в глаза заглянули

И в ночи той навеки остались.

Город спит и ещё не знает,

То, что горе врасплох застало,

Что в открытые окна влетает

Стронций к детям на одеяла.

Воздух кажется чист и тягуч,

Ночь тепла, и совсем не верится,

Что сквозь стены незримый луч

В нас прямою наводкой целится.

По кольцу заражённого города

БТРы ползли колоннами,

Понеслись, голосили «Скорые»,

Пополняя санчасть облучёнными.

Там, в агонии, ночью скончался

Оператор, снимавший защиты…

Город медленно просыпался,

Весь лучами зари залитый.

До предела насыщен нуклидами,

Воздух лез сквозь оконные рамы…

Мы не раз ещё вспомним с обидами,

Как гуляли с колясками мамы.

Как к базару спешили старушки,

Дети в школу с портфелями шли,

На углу продавали ватрушки…

Мы и думать тогда не могли,

Что пошло руководство станции

На тягчайшее преступление,

Умолчав про поток радиации…

Мы купались в её излучении,

Подставляя веснушки лучам

В это утро, такое звенящее…

Снится нам до сих пор по ночам

Наше страшное настоящее.

Л. Захарова

Ангелу Припяти

Из поэмы «Припятская береста»

Оленьке Чемезовой — юной, талантливой пианистке, умершей от рака летом 1995 г.

Прикоснись к израненному сердцу

города, хранящего тепло

твоего утраченного детства,

призрак эха смеха твоего…

Пальцами лучистыми дотронься

пыльных клавиш городской души,

и она очнется, встрепенется,

вырвется из призрачной тиши. —

Запоет, заплачет, засмеется

многозвучный городской орган.

В небесах распахнутых зажжется

неизбывной памяти экран.

Темные глазницы мертвых зданий

вновь людским наполнятся теплом…

Город затаит на миг дыханье,

когда ты опустишься в свой дом…

И опять многоголосье улиц

зазвучит привычной суетой…

Словно живы все и все вернулись,

словно он по-прежнему живой…

Прикоснись!

Он ждет касаний легких

Всех, кого в надмирность отнесло…

Милый ангел, ты одна из многих

столь же чистых ангелов его.

Л. Сирота

Припяти

А город мой — он будет жить!

Он выше домыслов и сплетен,

Он будет строить и любить,

И прорастут цветы сквозь пепел.

О…! Как горели клумбы роз!

Каким цвели надменным жаром!

Но вместо первых тёплых гроз,

Апрель обрушился пожаром.

Прощай! Мне лить печальных слёз

Мужское званье не позволит.

Но ветви умерших берёз

Стучатся в сердце вечной болью.

Приложим, отдадим сполна

Свой долг тебе, земле и людям.

Пусть бездна трудностей без дна,

Но город выстоит, он будет.

И миллионы киловатт

По проводам с надрывным воем

Над всей землёю загудят —

Взамен мы новый блок построим.

И тем, кто свой исполнил долг,

Встал против смерти крепче стали,

Оставив жизнь свою в залог,

Наш город памятником станет.

Прощай, любимый город мой,

Дома в унылом запустенье.

Мы мужество и опыт свой,

Тобой дарённое уменье.

В. Шовкошитный

Там, где время остановилось

Мёртвый город… Пустыней безлюдной

Площадь в центре. И парк одичал…

Как представить немыслимо трудно,

Что когда-то здесь голос звучал,

Голос Припяти, шумный и звонкий,

Жизнь кипела, росла детвора.

Окна настежь… Теперь лишь обломки

Прошлых лет на площадке двора…

Изувечила страшная сила,

Что невидима, (этим сильна),

Улиц ленты, жилые массивы…

Страшным грузом висит тишина…

Мячик сдутый, разбитая кукла,

Медвежонок облезший поник,

Лампа в детской навеки потухла,

Незаполненный школьный дневник…

Отзывается гулко шагами

Та дорога, что к счастью вела…

Бродят тени, скорбя, между нами,

Тех, чья жизнь здесь когда-то цвела…

Человеческий Разум, ты слышишь?

Ты создал для себя западню…

Плачем, горем историю пишешь,

Мир толкая к последнему дню!

Н. Филатова-Крапивина

Чернобыль-Припять

В этом городе

Больше никто не живёт.

В этом городе

Нету ни птиц, ни зверей.

Только ветер

В разбитые окна поёт

Под скрипенье и стук

Приоткрытых дверей.

Он покинут жильцами

На верную смерть.

Но за что он покаран —

Никак не поймёт.

Он в дыму и пожарах

Сумел уцелеть.

Но зачем? Всё равно

В нём никто не живёт.

На качелях разбитых

Качается дождь,

И над парком взметнулся

Остов Колеса.

Заплатил за ошибки

«Помеченный» вождь.

Ну, а городу снятся

Детей голоса...

Н. Черкашина

Четвёртый блок

Так вот какой он блок четвёртый,

Одетый ныне в саркофаг.

Его, увидев облик тёмный,

Забыть не сможешь уж никак.

Стоит, на вид, как будто смирный,

Но только он на вид такой.

Продлить он может список длинный

Людей, ушедших в мир иной.

Стоит угрюмо, величаво,

На землю смотри свысока,

Как монумент печальной славы,

Урок народам на века.

И всё притихло, как в испуге,

Не слышно птичьих голосов,

И не видать уже в округе

Стада пасущихся коров.

Есть жизнь вокруг, но жизнь иная,

Не та, что прежде здесь была.

Есть здесь вода, но не живая,

Земля, увы, заражена.

Всему виною блок четвёртый,

Как не печально — это так.

Но долго ль будет глыбой чёрной

Стоять здесь мрачный саркофаг?

И кто ответит, скоро ль будет

Цвести погибшая земля?

Сегодня думают пусть люди

Нужна ли завтра им война.

А. Доронин

Беги

Мир так прост — человечество спит по ночам,

И луна осыпается звездным дождем,

Солнце волю дает своим жгучим лучам,

Кто мне скажет, зачем и куда мы идем?

Куда? Ведь беда налицо,

И звезда Полынь полыхнула уже.

Стали воды горьки и шипят угольки

На бескрайних просторах великой реки.

Беги!

Видишь брошенный город за ближней рекой?

Это город, поверженный черной звездой,

Это город, отравленный горькой водой,

Это город, охваченный страшной бедой.

Так беги же, беги! Человечество спит,

Но звезда Полынь обожгла его сны,

И мы молимся Богу, которого нет,

И мы с ужасом ждем искупленья вины.

Беги!

Но куда убежишь от родных тополей,

От зеленых лесов да от черных полей

Нету силы сильней притяженья земли,

И убежища беглому нету на ней.

Куда? Ведь убежища нет,

А звезда Полынь догорает в траве,

И мы молимся Богу и верим, что он

Все же есть и придет, и развеет наш сон...

А. Антонов

Чернобыль-86

Взрыв на Чернобыльской атомной станции…

Столб огня озарил поднебесье,

В доли секунды цепная реакция

Нарушила атомное равновесие.

Вышедший атом из-под контроля

Непредсказуем, смертельно опасен.

Долго не даст еще людям покоя

И превратит всю округу в заказник.

Зону Чернобыля, Припяти зону

Дождь оросит зараженными каплями,

Люди бросали годами нажитое

И уезжали, терялись и плакали.

Плакали дети, хмурились взрослые,

Судьбы ломались, как спички сухие.

Все, что имели, в прошлое бросили

И разбрелись по просторам России.

Черным пятном на Украинской карте

Расползся, улегся атомный след,

Атом Чернобыля мерно считает

Полураспад своих ядерных лет.

А. Елисеев

Припять. Памяти погибших ликвидаторов...

Столько лет память вещая ноет,

Грубым шрамом на сердце алеет,

И скулит, и ночами приводит

К тем родным, замолчавшим аллеям.

Кто виновен в том, что случилось

Той апрельской внештатной ночью,

Когда атомов скорость включилась,

Разорвав небо в мелкие клочья.

Раздробив жизнь на сотни версий,

Пропитав землю страшным ядом,

В реках стал циркулировать цезий,

Стронций падал тяжёлым градом.

Стали тысячи — герои посмертно,

В этой схватке они мужали,

Как в войну, бились — неимоверно,

И сплотившись навек, не дрожали.

А на крыши четвёртого блока,

Под свинцовым нелепым грузом,

Как один, все — имели до срока,

запредельную дозу... обузой...

Станут те, что смогли остаться,

Инвалидами пусть, но живыми,

Ничего их сердца не бояться,

только волосы стали седыми.

Саркофаг возводили их руки,

Всё терпели железные нервы,

Принимая смертельные муки,

Свято верили, путь этот верный.

Забурлит радиация в венах,

Поколениям будущим — хватит...

Как агония всех убиенных,

Кто теперь за Чернобыль заплатит?!

Если очень захочется выпить,

(так бывает, в апрельский вечер…)

Помяните старушку Припять…

И всех тех, кого время не лечит.

Н. Лозовская

Памяти ликвидаторов Чернобыльской катастрофы...

Цезий в крови. Ветер северный воет.

Сколько пуль в лоб получили они?

Те безымянные наши герои,

Нас защитившие в страшные дни?

Те, кто на крыше под ядерным солнцем

Адский графит убирал голышом,

Кто после смены выплёвывал стронций

И без раздумий на гибель пошёл?

Где же вы, братцы? Уснули в могилах?

Или с Небес окликаете нас,

И говорите, что больше не в силах,

Предупреждая ещё один раз...?

Враг не убит, он прикрыт саркофагом.

Свален в могильник невидимый яд.

Но Ваша Доблесть и Ваша Отвага

С Честью и Совестью встав в один ряд...

Хитрого зла и предательства Выше

В этой войне — ни чинов, ни имён.

Вашими жизнями мир этот дышит.

И напивается кровью знамён.

Н. Лозовская

Горечь Чернобыля. 25 лет

«Третий Ангел вострубил, и упала с неба

большая звезда, горящая подобно светильнику,

и пала на третью часть рек и на источники вод.

Имя сей звезде полынь; и третья часть вод

сделалась полынью, и многие из людей умерли

от вод, потому что они стали горьки.»

(Откровение святого Иоанна Богослова, глава 8, стихи 10 и 11)

Упала на Землю звезда,

Рассыпала горечь полыни...

И стала отравой вода,

Поля превращая в пустыни.

Кто верил, что время придёт

И в веке кровавом двадцатом

На Землю звезда упадёт —

Разбуженный гением атом?

И горечь отравленных рек,

Бесплодной отравленной суши

Ускорила к пропасти бег,

Разъела всем ржавчиной души.

От горечи этой кресты

Покрыли страдалицу-Землю.

Лежат на могилах цветы,

Погибель в реакторах дремлет...

«Разумнее будь, Человек!»-

Чернобыль взывает набатом.

... На смену пришёл новый век.

Жнёт новую жатву в нём атом.

А. Корниенко

Чёрная быль

Конец апреля прошлого столетия,

(Той чёрной дате скоро тридцать лет).

Стояла ночь, спокойно спали дети,

Никто не мог предвидеть этих бед,

Как вдруг рванул реактор на ЧАЭС,

Энергоблок четвертый разорвало,

И вся тысячетонная плита

С мощнейшим взрывом замертво упала!

И сотни видов радионуклидов

Рванули в атмосферу, понеслись,

И чёрный столб тех радионуклидов

На десять километров взялся ввысь.

Взметнулось вверх то атомное детище

И дважды обогнуло шар земной,

Во многих странах сделало отметины,

Сметая всё живое за собой.

Всех больше Белоруссии досталось,

Здесь вся почти упала радиация,

Людские судьбы многим поломала:

Страданья, слёзы, смерть, эвакуация.

Родные стены люди оставляли,

На них осела атомная пыль.

В неведомое завтра уезжали…

Такая вот Чернобыльская быль.

М. Васюченко

Земное горе в память о чернобыльской трагедии 1986

Тот весенний апрель болью в сердце ворвался,

Не предвидел никто той беды, что стряслась.

Сообщила печать, что реактор взорвался,

Чёрной тучею пыль над страной пронеслась.

Громче, колокол бей! Звон, лети над Планетой!

Пусть узнает весь мир про Чернобыль в стране.

Ничего нет страшней и ужасней на свете

Умирать в мирный час на незримой войне.

Опустели поля, города и посёлки,

Где опасным нуклидом заразилась земля.

Певчих птиц голоса в тихих рощах умолкли,

Горько стонут дубы и грустят тополя.

А в садах виноград наливается соком —

Никому, никогда этих ягод не есть...

Возведён саркофаг над разрушенным блоком,

Только горе людей не измерить, не счесть.

Страшный атом зажат прочным слоем бетона,

Но тревогу людей заглушить не могли.

Боль осталась в сердцах четырёх миллионов,

Это общая боль всех народов земли.

С. Пахтушкин

Память

Это было ранним утром

Накануне майских дней:

Вскрыв броню, реактор жуткий

Бросил атом на людей.

Страшный атом разорвал

Старый мир на «до...» и «после...»

И пошел один «зашкал»

По полям, лесам и рощам.

Все вокруг в тот час погасло,

Пожелтел от страха лес,

И графитом, как фугасом,

Разметало все окрест...

Но закрыть больной реактор

Вызвался народ простой,

Поборов и страх, и атом

Заплатив большой ценой...

Покидая дом родимый

С Припятской своей земли,

Уходили на чужбины

Седовласые деды.

В детсаду, домах и школе

Оставалась только пыль...

В семьях поселилось горе.

Страшным словом «Чернобыль»

Все погибло на рассвете,

Позаброшены поля,

Оградив колючим ветром,

Дремлет мертвая земля...

Вспоминая эти дни,

Словно сводки фронтовые,

Знаю я: друзья мои

многие недолюбили.

Двадцать лет рыдают вдовы

По своим родным мужьям,

Двадцать лет из зоны голой

Цезий лупит по костям.

Ликвидаторы страдают,

Борются с своей бедой,

Каждый год они считают,

Кто из них еще живой?..

Двадцать лет зимы и лета

Понабили седины...

Наша память с человеком

Непростой такой судьбы.

На Чернобыльской аллее

К памятнику вновь цветы...

Мы о прошлом не жалеем

Главное, чтоб помнил ты:

Здесь — достойные сыны,

Подвиг их — другим наука

Той невидимой войны —

Пусть земля им будет пухом!

Н. Зененков

Дерево-крест

Возле Припяти мёртвой стоит дерево-крест,

Рядом с братской могилой и рванувшей ЧАЭС,

Рыжий лес хоронили от зари до зари,

Только «Крест» сохранили для потомков земли.

Из глазниц мёртвых окон город смотрит на нас,

Хиросимой далёкой, морем плачущих глаз,

Сколько тысяч — не знаю — свой покинули кров,

Жизнь без Родины детства — это мука без слов.

Рядом с братской могилой и рванувшей ЧАЭС,

Возле Припяти мёртвой стоит дерево-крест,

Преклонись перед теми, кто погиб и исчез,

Просит дерево-память, просит дерево-крест.

С. Жигульских

Реквием

Как тревожен закат! Как печальна Земля!

На могилах ребят не шумят тополя —

На могилах холодный, суровый гранит,

Справа лес подмосковный уныло стоит.

Это наша беда, а не наша вина.

Нашу боль не залечит и время.

И над Митинским полем кричит тишина:

«Здесь лежит опаленное племя!»

Перед памятью павших, перед совестью нашей,

Перед этой землёй мы честны.

Нам весь век будут сниться

По усталым больницам

В респираторах лица — невесёлые сны!

На могильной плите

Алой кровью — цветок.

Был в сплошной темноте

Враг незрим и жесток.

Две шеренги застыли —

Не движется строй.

Вот такими, как были,

Вы и приняли бой.

Перед памятью павших,

Перед совестью нашей,

Перед этой землёй мы честны.

Нам весь век будут сниться

По усталым больницам

В респираторах лица — невесёлые сны!

В. Шовкошитный

Реквием

Звучит над миром колокол беды,

Тревожа память, поминая горе,

Жесток и страшен лик седой войны,

Как в шторм разбушевавшееся море.

Япония скорбит уж много лет,

Известны Хиросима, Нагасаки,

Но не наложен на трагедии запрет,

Стоят повсюду ядерные плахи.

Не хочет человечество понять,

Что жизнь на свете самое святое,

Ее мгновенно можно оборвать

В горниле взрыва или гуще боя.

Всех жертв и испытаний нам не счесть,

Но целы арсеналы, полигоны,

Чернобыля убийственная весть

Предупрежденье поколеньям новым.

Тысячелетье начало отсчет,

Век двадцать первый по земле шагает,

Пусть его детям больше повезет

И солнца луч их каждый день встречает.

Звучит над миром колокол беды,

Тревожа память, поминая горе,

Жесток и страшен лик седой войны,

Как в шторм разбушевавшееся море.

В. Лаухтин

Чернобыльский синдром

Апрельская ночь наступала обычно:

Весна расцветала и Припять текла.

И служба неслась в караулах привычно.

И не было в душах предчувствия зла.

Царило вокруг предвкушение мая.

Черемуха пахла над тихой рекой…

И спала страна — необъятна, родная,

И был в каждом доме уют и покой.

И ровен был пульс трудовой пятилетки,

И жены и матери ждали родных.

И монстр ещё спал в неразрушеной клетке.

И был безопасен в стремленьях своих.

И не было зла, ни беды, ни печали,

И звёзды смотрели обыденно вниз.

Манили народ недоступные дали,

Что звались лишь словом одним — коммунизм.

Всё было как в сказке: прекрасно и чинно.

Казалось, что жили мы лучше за всех.

Но разве бывает беда беспричинно?!

Скорее, что был за душой у нас грех...

Зазнались, забыли святые устои.

Молились мы дьяволу, а не Кресту!

И нас ждала участь разрушенной Трои.

Расслабились мы, находясь на посту…

Все были довольны, одеты и сыты.

Сидели на ставках, считая рубли…

Единством, надеждою были согреты.

Гордились размахом советской земли.

Расслабились где-то? Свершили ошибку?

А может, на всё наплевали давно?

Хотели без трудностей выудить рыбку,

А сами все в пропасть упали, на дно?

А может, всё началось с глупых законов,

С ненужных запретов, с дурацких идей?!

Нам лидер служил за святую икону,

А он демагог был, болтун, дуралей.

По швам затрещала надутая цифра.

И лезли приписки, как шило с мешка.

Сгущалась морали и правды палитра.

Расплата, как видно, пришла высока!

Смешно и обычно. И как-то нежданно.

Наверно, привык до такого народ?

У нас ведь все беды бывают спонтанно.

Идут вереницей всё из года в год.

Мы думать ленились, а то не хотели.

У нас ведь был разум единый — ЦК!

А что заслужили — сполна поимели:

Мы были ничем, и мы жили пока…

И ночью рванул нам четвертый реактор —

Не вынес нагрузки измученный блок.

И вышел на волю раскованный атом...

Случайность, а может, намеченный рок?!

Авария где-то случилась — случайность,

Упал самолет — всё в порядке вещей.

Какие вопросы? Вопросы — банальность!

Сидите себе возле водки и щей!

Всё шито и крыто. У нас всё нормально.

Народ терпеливый. И чудо-страна.

А если смотреть через призму реально —

Сверх семьдесят лет была (где-то) она.

Такой фанатизм не видала планета.

Народ — камикадзе, чудной и смешной.

Мы не перед кем не держали ответа,

Хотя никому не грозили войной.

Взорвался реактор. Стал полем для боя.

Всегда был Матросов, всегда был народ.

Была и когорта пожарных героев.

Всего двадцать восемь. Почти целый взвод.

А что оставалось отважным ребятам?

— За чью-то халатность идти напролом.

И будь тот реактор хоть первым, хоть пятым —

За ними страна и отеческий дом.

От них всё зависело в эти минуты.

Они понимали и — сделали всё!

Но вышел на волю злой атом раскутый.

Он ужас и ныне народам несёт.

Шеренга-1 — из отважных героев.

А шестеро сразу ушли за черту…

Остался ковчег выживания Ноев,

А кто-то остался опять на мосту.

Никак не понять нашей власти природу,

Что нет у народа правдивой руки...

Да сколько ж втирать можно в уши народу?

Мы всё-таки в генах своих — казаки.

Отважные парни. Простые ребята.

Такими гордится любая страна.

Они дорожили Отечеством свято,

Оставив навечно свои имена…

Оставив нам совесть и тяжкие думы,

Чтоб в жизни мы помнили каждый урок…

Народ виноват, но никак толстосумы...

Нам каждое зло предоставлено впрок.

Спасибо, сыны, что собою закрыли

Дыхание демона с именем Крах…

А было б нормально: служили б и жили.

Зачем вам опасность, и беды, и страх?

Вы сделали всё, что сумели, ребята,

Закрыли планету собой от беды…

Она, как и мы, вся грехами объята,

В своём очищенье не видит нужды.

И плакали матери, жёны и дети,

И были угрюмы собратья-друзья…

Свершили вы подвиг великий на свете.

Выходит, что жить по-другому нельзя.

Нельзя подводить и далёких, и близких,

И землю родную, что дала нам жизнь…

Возносятся в небо теперь обелиски.

А души их светлые тянутся вниз.

И дальше шумят под ветрами березы.

И гроздья калины горят в тишине.

И вам салютуют весенние грозы...

А слышите ль вы, дорогие, во сне?

Растут ваши дети. Им горько и больно.

Живут ваши вдовы, любовь берегут…

От власти судьбы не уйти добровольно.

Обидно, когда возвращенья не ждут.

Небесное царство и пухом земля вам!

Её вы спасали, сгибаясь без сил…

Вам память и честь. И бессмертная слава.

И вечный покой у великих могил.

В. Бояновский

Радиофобия

Только ли это — боязнь радиации?

Может быть, больше — страх перед войнами?

Может быть, это — боязнь предательства,

трусости, тупости и беззакония?!.

Время пришло, наконец, разобраться,

Что же такое радиофобия.

Это — когда не умеют смиряться

люди, пройдя через драму Чернобыля,

с правдой, дозируемой министрами

(«Ровно вот столько сегодня глотните!»).

С лживыми цифрами,

с подлыми мыслями

мы не смиримся,

хоть сколько клеймите!

Не пожелаем — и не предлагайте! —

мир созерцать сквозь очки бюрократа!

Мнительны очень!

И, понимаете,

каждого павшего помним, как брата!..

В стекла оконные брошенных зданий

смотрим теперь мы на хрупкую Землю!

Эти очки нас уже не обманут! —

В эти очки нам, поверьте, виднее:

Реки мелеющие,

леса отравленные,

дети, рожденные, чтобы не выжить…

Сильные дяденьки, что вы им дали,

кроме бравады по телевизору?!

Как, мол, прекрасно детишки усвоили

некогда вредную радиацию!..

(Это у взрослых — радиофобия,

а у детей — все еще адаптация?!)

Что же такое с миром случилось,

Если гуманнейшая из профессий

тоже в чиновничью превратилась?!.

Радиофобия,

стань повсеместной!

Не дожидаясь добавочной встряски

новых трагедий,

чтоб новые тысячи,

пекло прошедшие,

делались зрячими, —

радиофобией, может быть, вылечим

мир

от беспечности, алчности, сытости,

от бездуховности, бюрократизма,

чтоб не пришлось нам по чьей-либо милости

в нечеловечество переродиться?!

Л. Сирота

Припять — 2008 Музей неизбежности?

«Музей Неизбежности» — название одного

из последних фильмов Роллана Сергиенко

на Чернобыльскую тему

Александру Кляйнбергеру

Мой мертвый город, ты так странно жив. —

Заполонив проспекты и бульвары,

деревья заселяют этажи

жилых домов и зрительные залы…

Что видится березкам, тополям

в щемящей темноте безлюдной сцены?

Что слышится им из суфлерских ям:

звериный вой иль крики 5-й смены*?..

А, может, город нас уже не ждет,

как зданья, память заросла чащобой?!.

Театр абсурда?!. Иль наоборот —

абсурдный мир, исправленный природой?!.

Мой друг нездешний, отчего, скажи,

твои глаза слезятся нашей болью?

В краю достатка, что за виражи

вели твой путь в места моей юдоли?!.

Ну что ж,

послушаем, о чем молчит мой дом? —

Боится, может, скоро стать руиной?..

О чем вздыхает площадь пред дворцом? —

О нас с тобой, о мире, Украине?..

Ты прав, музеем Город должен быть!

Возможно, в странной ипостаси этой

он сможет нам помочь предотвратить

такую ж «неизбежность» для планеты…

Л. Сирота

*5-я смена 4-го блока ЧАЭС работала на станции в роковую ночь с 25 на 26 апреля 1986 г. (большинство из них погибли сразу же или в первые дни после катастрофы).

Страницы

вторник, 26 апреля 2022 г.