«Новелла Матвеева –добрый голос недоброй эпохи»

Виртуальное занятие в клубе любителей поэзии

 Она ушла из жизни пять лет назад, 4 сентября, тихо и незаметно, как и жила все последние годы на своей маленькой даче в Сходне. У нее было странное имя – Новелла – единственное на всю страну, и сама она была странной: девочка-женщина с высоким детским голосом:

Я не знаю вас, не вижу и не слышу,

Только слышу чей-то голос нежный,

Голос, от волнения дрожащий...

и простыми, но при этом поразительно глубокими стихами.

По рождению и по тому, какие стихи она писала, Новелла принадлежала к поколению шестидесятников. С ее легкой руки само это слово «шестидесятники» вошло в наш лексикон – из ее статьи в альманахе «Поэзия». При этом она всегда была немного отдельно, рядом, но не вливаясь в бодрые колонны модных поэтов. Невозможно представить Новеллу с гитарой где-нибудь на стадионе. Только в каком-то узком кругу близких людей, камерно, дома, на даче, за чайным столом, на крыльце. Забросив на время все дела, взяла гитару, и… 

Кстати, о гитаре. По словам Булата Окуджавы, Новелла Матвеева первая взяла в руки гитару, а вслед за ней запела под гитару вся страна. И ее пластинка, вышедшая в 1966 году, стала в стране самой первой пластинкой с авторскими песнями. Ее песни пели на всех бардовских слетах и фестивалях. Между тем барды, как в одном из интервью говорила сама Новелла Николаевна: «В своем большинстве меня недолюбливают. Будто что-то я у них отняла». Тут Новелла Николаевна ошибается. Это была не нелюбовь, а настороженность перед необычностью и новизной ее песен. Она была ни на кого не похожа – ускользающая, нездешняя, как гриновская Ассоль, как ее «Девушка из харчевни».

О чем эта бесхитростная песенка? О любви? О не сложившейся жизни? Нет – о чуде, которое в этой жизни было, но постепенно из нее исчезло.

Эта непохожесть тревожила, вызывала множество всяких чувств, от восторга до раздражения, но только не равнодушие.

Как сочетаются у нее сила и беззащитность, тонкость оттенков и ослепительная яркость, сказочность и реальность! Когда смиряешься с этой ее непохожестью и «отдельностью» (недаром кто-то назвал ее удивительным островом), то заболеваешь ее поэзией навсегда и начинаешь узнавать ее стихи с первых строк.

Взрослая женщина, живущая очень нелегкой жизнью, с таким удивительно детским, незамутненным восприятием этой жизни:

Радость

У ворот июля замерли улитки,

Хлопает листами

Вымокший орех,

Ветер из дождя

Выдергивает нитки,

Солнце сыплет блеск

Из облачных прорех.

Светятся лягушки и себя не помня

Скачут через камни рыжего ручья...

Дай мне задержаться

На пороге полдня,

Дай облокотиться

О косяк луча!

 

Может быть, эта детскость взрослых стихов оттого, что очень взрослым было военное детство, о котором сама Новелла Николаевна говорила: «Я была очень взрослой, когда была маленькой...»

Ей было девять лет, когда она написала:

Из трещин серых стен ползет зеленый мох – 

Такой живой-живой и юно-яркий!

И в сумерках сырых растет огромный вздох

Большого, темного, запущенного парка...

Светляк сверкнул в росе, как быстрой мысли миг,

И где-то задрожал прохладный голос птицы...

 

Трудно не писать стихи, если родилась в литературной семье, да еще и в Царском Селе, где живет пушкинский дух, где все связано с великим поэтом, и поэтесса – мать Надежда Тимофеевна так любит декламировать стихи Пушкина.

Новелла Николаевна была внучкой русского дипломата-япониста Николая Петровича Матвеева-Амурского, автора научного исследования «История города Владивостока», а также стихов и прозы («Уссурийские рассказы»). Поэтами стали многие из его многочисленных потомков, ее дядюшки и двоюродные братья. Отец Новеллы, Николай Николаевич Матвеев-Бодрый, был историком-краеведом Дальнего Востока, действительным членом Всесоюзного географического общества. В детстве Новелла любила рисовать, танцевать, писать стихи, но начавшаяся война перечеркнула все мечты и планы.

 

Цвел ли, не цвел ли в низине жасмин,

В легком тумане – сквозил, не сквозил?

Бедный сказитель минувших годин,

Все-то ты выдумал, все исказил!

 

Знаешь другое, а помнишь – одно.

Твердую быль отгоняешь, как дым.

Мутное, сорное, черное дно

Все тебе кажется дном золотым!

 

Царственным шагом проходят года,

Краденым блеском украсив чело...

Черпать из детства мы будем всегда,

Хоть бы и не было в нем ничего!

 

Ал ли, не ал ли был ранний закат?

Звал ли, не звал ли огонь вдалеке?

Темной дорогой ушел Фортунат, -

Звон самозваный в пустом кошельке.

 

Новелла тяжело заболела, почти потеряла зрение, и только использовав служебное положение политрука в военном госпитале, отец смог обеспечить ей лечение. Из госпиталя Новелла ненадолго вернулась в школу, а когда закончилась война, стало не до школы. Нужно было элементарно выжить. Отец с клемом «враг народа» уже не жил с семьей – обычная история в те времена – и Новелле пришлось помогать матери поднимать младших детей. Так и закончилось ее школьное образование на неполном четвертом классе.

Ей пришлось тяжело трудиться, выполнять самую черную работу, жить в страшной бедности и неуюте. Ослабленный организм после войны давал сбои, и Новелла Матвеева часто и подолгу болела. Спасало чтение книг и поэзия. Песни она начала писать еще в военные годы. Причем, текст и мелодия возникали одновременно. Про ее песни невозможно сказать, что музыкой она скрывает невыразительность слов. Главное у нее – стихи. Музыка только подчеркивает смысл и рисунок стиха. Она записывала музыку по-своему: рисовала гриф гитары, на котором ставила особые метки. Так Новелла написала все свои песни, никогда не сочиняя стихи отдельно от музыки. Ими она защищалась от голодной и подчас беспросветной жизни, от чужих злобы и хамства.

 

Кто скажет, что я «ничего не видала

От подлинной жизни в отрыве»,

Не знает, что я далеко забредала

И видела почки на иве.

 Я видела снег, облепивший полозья,

И зелень рассады под градом,

И то, как, набычась, мотает предгрозье

Цветами, растущими рядом…

 Я видела: на дождевом бездорожье,

Где нет на рябинах коралла,

Неверная почва пружинит, как дрожжи,

А верной становится мало.

 Я видела, как собеседник лукавит,—

По холоду глаз его. Эка!—

Я видела даже, как многие травят

Всю жизнь — одного человека!

 

«Мимозой тепличной» молва окрестила

Меня. А не в той ли теплице

Я видела, как замерзают чернила?

Как пишешь, надев рукавицы?

 В стихах моих оранжерейность искали —

Не в этой ли оранжерее,

В промёрзлых углах расцветая, сверкали

Из снега и льда орхидеи?

 Что видела я, чтобы хвастать так яро?

Каких-то семьсот ограблений,

Две с лишком войны, единицу пожара

Да несколько штук выселений.

 

Я видела: с неба снежинки слетали

На вышвырнутые пожитки…

Помилуйте! Это житья не видали.

А жизнь мы видали. В избытке!

 

И прописи школьные в глаз мне не суйте,

её восхваляя суровость.

Ступайте к другим и другим указуйте,

А нам и диктанты не в новость.

 

Но чудеса иногда случаются. Таким чудом было появление в 1959 году в промозглой барачной кладовке, бывшей ее жильем, представителей «Комсомольской правды», которым было строго приказано отыскать в Подмосковье гениальную поэтессу по имени Новелла. Кто первым открыл новый талант, сейчас трудно сказать. На это претендуют несколько человек: поэт Давид Кугультинов, писатель Анатолий Гладилин, комсомольский работник Виктор Бушин. Неважно, кто именно среди множества стихов, приходящих в редакцию газеты, вдруг высмотрел, не пропустил:

 

Ягоды с листьев катятся,

Вертится ветер жаркий.

Пестрое пляшет платьице

Там, на веревке, в парке.

Солнце огнем рассеянным

Плавит на тучах медь...

Скоро дожди осенние

Будут опять шуметь.

В это сейчас не верится,

Все до корней прогрето.

Свет по дорогам стелется,

Кажется вечным лето.

Если же листик свалится

С ветки вблизи меня,

Трудно о нем печалиться

В блеске такого дня.

 

Стихи привели в восторг главного комсомольского идеолога Лена Карпинского, впрочем, как и всех, кто с ними знакомился, и он распорядился: печатать немедленно. Редактор «Комсомольской правды» Юрий Воронов отдал под стихи неизвестной поэтессы целую полосу, и 1 ноября 1959 года «Комсомолка» вышла с подборкой стихов Новеллы Матвеевой. Так к поэтессе пришла слава.

Кроме известности эта публикация помогла семье Новеллы Матвеевой сугубо материально. Ее стихи оплатили по максимальной ставке, для семьи это была немыслимая сумма. Когда следом за первой последовала вторая публикация, Новелла привезла в редакцию бумагу, где было аккуратно записано, на что были потрачены деньги. Этот «отчет» говорил не столько о том, как тяжело в материальном смысле приходилось поэтессе, сколько о ее щепетильности и глубокой порядочности. После второй публикации ее зачисляют на Высшие литературные курсы, закрыв глаза на отсутствие аттестата о среднем образовании – «за талант». Кстати, отсутствие аттестата совсем не означало отсутствие самого образования. У нее были почти энциклопедические знания, благодаря родителям. Как говорила сама Новелла Матвеева: «У меня два образования: отцовское и материнское. Своего нет». Родители вложили в ее обучение все, чем владели сами: знания, полученные в классической дореволюционной гимназии и два университетских курса – таким учителям можно позавидовать.

Просто современная сказка про Золушку: из промерзшего барака хоть и не во дворец, но в теплое жилье, из чернорабочих – в богему, всеми востребована, всем необходима.

Золушка

Ночь, ночь новогодняя,

Снег синий-синий.

В заботах сегодня я,

А сёстры ушли танцевать.

 

Пламя в печи не горит никак,

Но почему-то горит рукав,

Свечи в наплывах-воротниках

Что-то мне шепчут опять.

 

Мети, мети по тёмной крыше

Чтоб до полночи Золушке не спать

Из норки вышли мыши,

Сказали: «Тише, тише,

Нуте-ка, давайте-ка плясать».

 

Метель метёт, а мыши пляшут

И не видят меня перед собой.

На мне так много сажи,

Что я не знаю даже,

Есть ли я под сажей и золой.

 

Я разгребаю монетку огня,

Пламя бушует и варятся щи.

Если ты здесь не отыщешь меня,

То уж нигде не ищи...

 

Книги издают, и в концерты приглашают, в Союз писателей приняли беспрепятственно – все складывается на редкость удачно.

Ее стихи и песни действуют на слушателей с потрясающей силой и оказывают умиротворяюще-очищающее действие. Ее пластинку заигрывают до полного стирания. Почему же тогда «я в поэзию пришла по лезвию»? Может быть, потому что удалось избежать того, о чем она пишет во многих своих стихах.

 

Поэт и слава – нет опасней сплава.

Не в пользу лбам название чела.

И часто, часто – чуть приходит слава -

Уходит то, за что она пришла.

 

Жужжит и жалит слава, как пчела:

С ней сладкий мед, с ней – горькая отрава,

Но яд целебный лучше выпить, право,

Чем сахарного вылепить осла!

 

И слово-то какое! Аллилуйя,

Осанна... И кому? Себе самим?

Как будто пятку идола целую!

(Не чьим-то ртом, а собственным своим!)

 

Не славлю даже славного. А то ведь -

Устану славить – стану славословить.

 

В своих стихах она создала чудесный и добрый мир, они полны светлой высокой романтики, хотя Новелла Николаевна себя романтиком не считала. Вернее, не могла считать. Русский поэт всегда социален, ему невозможно отдаться чистой романтической лирике.

Поэзия есть область боли

Не за богатых и здоровых,

А за беднейших, за больных.

И Новелла даже позволяла себе слегка иронизировать над слишком уж романтическим настроем некоторых читателей и критиков. По поводу модной пиратской темы у нее есть убийственные строки:

Не помрут — так другим могилу выроют,

Пусть несутся их души к праотцам,

Но романтику они символизируют —

Хоть за это спасибо подлецам!

 

Не считала правильным романтизировать неромантическое. Но иногда из двух зол выбирала меньшее. Ее младший брат и его приятели вдохновенно распевали благородно-пиратскую «Отчаянную Мэри», написанную Новеллой в противовес модному после войны бандитскому блатняку. 

Буруны, скалы, мели, —

Девятый вал ревёт...

Отчаянная Мэри

Над скалами живёт.

Мы знали все заранее,

Что Мэри — молодец!

В береговой охране

Служил её отец...

Как дик в пустой пещере

Бывает ветра свист!..

По нашей славной Мэри

Вздыхал контрабандист.

По скалам и карьерам

Он рыскал волком серым

И стать миллиардером

Мечтал, авантюрист.

Взойдя к её жилищу,

Он Мэри предлагал

Косматую лапищу

И счастья идеал.

Косматую лапищу,

Чужих дублонов тыщу, — и

Ещё один. Особенный!

Которого не крал!!!

Но Мэри отвечала

(Послушайте её!):

"Бросай-ка, Джек, сначала

Разбойное житьё!"

Но Мэри отвечала:

Уведи вельбот с причала!

Твой парус, как мочало, а

Друзья твои — ворьё!"

В тот миг стоял у двери

Ещё один бандит:

Об был в какой-то мере

На девушку сердит.

При звуках речи смелой

Он стал, как мрамор, белый!

И кортик оголтелый

Ей в голову летит...

Ну кто не знает Мэри?

Отчаянную Мэри?

Во всех тавернах пьют за Мэри —

Тосты говорят!..

Споём же в память Мэри,

Отважной, смелой Мэри!

Пусть в небе людям праведным

Отчаянность простят!

 

А еще она сочиняла для них авантюрные романы, которые, к сожалению, так и не были записаны, и рассказывала их мальчишкам по вечерам. Новелла Николаевна, у которой никогда не было своих детей, постоянно находилась в окружении детей и подростков. Дети отзывчивы на искренность и доброту. Она сама была по-детски чиста и простодушна, и детская интонация многих ее глубоко философских стихов, отсутствие малейшей фальши улавливалась ими безошибочно. 

С детства она страдала мучительной болезнью Меньера, называемой еще транспортной болезнью. Мечтавшая о путешествиях, морях и дальних странах поэтесса не могла переносить поездки ни на каком виде транспорта, кроме поезда, да и то на очень близкое расстояние. Она писала о странствиях, придумала, что «есть страна Дельфиния и город Кенгуру», «страна Пингвиана среди океана», а сама никогда не бывала ни на каких морях и ни в каких странах. Зато о море, кораблях и парусниках она написала больше, чем кто-либо из русских поэтов, и при этом

Я истинного, иссиня-седого

Не испытала моря. Не пришлось

Мне только самый край его подола

Концами пальцев тронуть довелось.

 

Иногда песни приходили к ней во сне, как песня «Синее море». 

А свой чудный «Кораблик» она написала, готовясь к экзамену по диамату. Вернее, не готовясь, потому что обнаружила, что все равно ничего в этом предмете не понимает. Обо всем этом она вспоминает весело и с юмором.

Жил кораблик веселый и стройный:

Над волнами как сокол парил.

Сам себя, говорят, он построил,

Сам себя, говорят, смастерил.

Сам смолою себя пропитал,

Сам оделся и в дуб и в металл,

Сам повел себя в рейс — сам свой лоцман,

Сам свой боцман, матрос, капитан.

Шел кораблик, шумел парусами,

Не боялся нигде ничего.

И вулканы седыми бровями

Поводили при виде его.

Шел кораблик по летним морям,

Корчил рожи последним царям,

Все ли страны в цвету, все ль на месте, —

Все записывал, все проверял!

Раз пятнадцать, раз двадцать за сутки

С ним встречались другие суда:

Постоят, посудачат минутку

И опять побегут кто куда…

Шел кораблик, о чем-то мечтал,

Все, что видел, на мачты мотал,

Делал выводы сам, — сам свой лоцман,

Сам свой боцман, матрос, капитан!

 

И вот это – сам себя построил, «сам свой боцман, сам свой капитан» – она ведь о себе.

Ее кажущаяся беззащитность, хрупкость, ее болезненность вызывали у тех, кто ее по-настоящему любил и ценил желание опекать, защищать и поддерживать, в том числе и у авторитетных писателей и поэтов: С.Маршака, К. Чуковского, В. Чивилихина, Н. Старшинова, Б. Слуцкого. Много ли найдется начинающих авторов, которые отказались бы от поддержки маститого писателя? Но она мало кого пускала в свое жизненное пространство. Новелла Николаевна деликатно, но твердо придерживалась дистанции, так, что никому и в голову бы не пришло, что она может быть чьим-нибудь протеже. «Сам себе капитан». И только с немногими людьми, близкими своими друзьями, она бывала нежной, искренней, теплой.

Сказать, что в ее творчестве чувствуется влияние того или иного поэта тоже нельзя. Она пришла в литературу уже сложившимся зрелым поэтом, со своим узнаваемым стилем, чувством меры и вкуса. «Нас ласточка петь научила, и полно о том толковать!» 

Она была самодостаточна в своем волшебном, фантастическом, невероятно интересном и романтичном мире с дальними неведомыми странами, куда нужно плыть на парусных кораблях, которые ведут отважные капитаны, с караванами, бредущими по пустыне, с передвижным театром Фата-Морганы.

Душа вещей

Люблю дома, где вещи – не имущество,

Где вещи легче лодок на причале.

И не люблю вещей без преимущества

Волшебного общения с вещами.

 

Нет, не в тебе, очаг, твоё могущество:

Хоть весь дровами, точно рот словами,

Набейся – я и тут не обожгусь ещё,

Не будь огонь посредником меж нами.

 

Мне скажут: брось мечты, рисуй действительность;

Пиши как есть: сапог, подкову, грушу...

Но есть и у действительности видимость,

А я ищу под видимостью душу.

 

И повторяю всюду и везде:

Не в соли соль. Гвоздь тоже не в гвозде.

 

Ей повезло встретить человека, созвучного ей полностью, совпавшего с ней идеально. Со своим мужем, замечательным, но не оцененным по достоинству поэтом Иваном Киуру (настоящее имя Хейно Йоханнес), она прожила 29 счастливых лет. Они были существами одной породы, преданными друг другу, живущими в своей собственной Вселенной, свободными от быта, от времени, от всего лишнего, непоэтического. Никто не верил в их брак, многие друзья Новеллы считали, что Киуру человек никчемный, не способный оградить ее от всех неурядиц, взвалить на свои плечи быт и обеспечить нормальные творческие условия. И только она своим удивительным сердцем поняла и приняла этого издерганного, со сложной судьбой человека, талантливого, но не пробивного, не умевшего устроиться в этой жизни.

Я, говорит, не воин,

Я, говорит, раздвоен,

Я, говорит, расстроен,

Расчетверен,

Распят!

Ты, говорю, не воин,

Ты, говорю, раздвоен,

Распят и четвертован,

Но ты – не из растяп.

Покуривая трубку,

Себя, как мясорубку,

На части разобрав,

Ты, может быть, и прав.

Но знаешь? – этой ночью

К тебе придут враги:

Я вижу их воочью,

Я слышу их шаги...

Ты слышишь?

Не слышишь?

Они ползут, шуршат...

Они идут, как мыши,

На твой душевный склад.

И вскорости растащат

Во мраке и в тиши

Отколотые части

Твоей больной души.

– А что же будут делать

Они с моей душой?

А что же будут делать

С разбитой, но большой?

– Вторую часть – покрасят,

А третью – разлинуют,

Четвертую – заквасят,

А пятую – раздуют,

Шестую – подожгут,

А сами убегут.

Был человек не воин,

Был человек раздвоен,

Был человек разрознен,

А все, должно быть, врал:

Прослышав о напасти,

Мигать он начал чаще,

И – сгреб он эти части,

И ничего! – собрал.

А у нее была одна счастливая особенность: «Новелла Матвеева умеет жить в обществе, будучи свободной от него». Вот так они и жили, свободные и счастливые в своем собственном мире.

Вдали

Ну что ж, – осталось только оглянуться.

Поселок (мой гонитель!) не пропал,

Но в крошечность такую в далях впал,

Что... уж простить бы впору, и вернуться!

А водопад, как буря, вопиющий,

Как снегопад, валящий, – вдалеке -

Лишь белый шелк с больших катушек льющий,

Лишь перемотка ниток на станке...

Там люди, маленькие, как шмели,

Являют мне моих обид излишность;

Там действие невзгод прекращено.

Как даль целебна! Как враждебна ближность!

Как жаль, что невозможно жить в дали,

Чтоб далью оставалась все равно.

 

Александр Городницкий, придя однажды в гости в их комнатку в жуткой коммуналке с видом на Ваганьковское кладбище, подумал, каким счастливым человеком надо быть, чтобы в этих условиях писать такие солнечные стихи.

Солнечный зайчик

Я зайчик солнечный, снующий

По занавескам в тишине,

Живой, по-заячьи жующий

Цветы обоев на стене.

На грядке стрельчатого лука,

Который ночью ждал зарю,

Из полумрака, полузвука

Рождаюсь я и говорю:

Я зайчик солнечный, дразнящий!

И, если кинусь я бежать,

Напрасно зайчик настоящий

Меня старается догнать!

По золотистым кольцам дыма,

По крышам, рощам, парусам

Бегу, привязанный незримо

Лучом восхода к небесам.

И замедляюсь только к ночи,

Когда туманится восток,

Когда становится короче

Луча ослабший поводок.

И тени – черные собаки –

Всё чаще дышат за спиной,

Всё удлиняются во мраке,

Всё шибче гонятся за мной…

И должен я остановиться,

И умереть в конце пути,

Чтобы наутро вновь родиться

И нараспев произнести:

Я зайчик солнечный, дрожащий,

Но не от страха я дрожу,

А потому, что я – спешащий:

Всегда навстречу вам спешу!

 

Новелла Матвеева не жила в башне из слоновой кости, и ее стихи не были только лирическими и романтическим. Она умела очень зло заклеймить то, что было отвратительно ее природе, с чем она никогда не могла бы смириться.

Соломинка

Эстет и варвар вечно заодно.

Их жесты, разумеется, не схожи,

Но пить из дамской туфельки вино

И лаптем щи хлебать – одно и то же.

 

Эстет и варвар вечно заодно.

Издревле хаму снится чин вельможи,

Зато эстету – дева, вся в рогоже,

Дну снятся сливки, сливкам снится дно.

 

Усищи в бочку окунает кто-то,

А кто-то сквозь соломинку сосет.

Но кто грубей? Кто низменнее? Тот

Или другой? Хоть поровну – почета, -

 

Из бочки можно капли извлекать,

А можно сквозь соломинку – лакать.

 

Один из тех мальчишек, что окружали Новеллу и Ивана, вспоминал, что перед уходом в армию, придя проститься с ними, он признался Новелле Николаевне, что его многое пугает в предстоящей службе. И тогда Новелла велела запомнить реплику из ее пьесы «Предсказание Эгля»: «Вот тебе, гадина, вот тебе, гадюка, вот тебе за Гайдна, вот тебе за Глюка», – которая непременно поможет собраться с мыслями или с силами в любой непонятной ситуации. Они дружно посмеялись над этим советом, но фраза оказалась очень действенной и на самом деле здорово помогала, и помогает до сих пор. 

У Новеллы Матвеевой много таких афористичных строк, например:

Сорваться эффектнее, чем устоять,

Разбить романтичнее, чем уберечь,

Отречься приятнее, чем настоять,

А самая легкая вещь — умереть.

 

И что ни день, нас требует к ноге

Не то элита, а не то малина,

Не то разговорившаяся глина,

Не то иная вещь на букву г.

 

Вот вам и не от мира сего, витающее в поэтических эмпиреях лирически- романтическое существо.

Она не любила юбилеи, никогда их не отмечала, не любила фотографироваться и давать интервью, ей трудно было выступать в больших залах, перед множеством зрителей. Ей было гораздо проще общаться с детьми, животными, с природой. Она ощущала с ними какое-то глубокое родство. Маленькая дача в Сходне стала ее спасительным укрытием, где она писала свои детски наивные и мудрые стихи. А сила ее фантазии превращала обычную прогулку или поход в магазин в настоящее приключение.

 

Осень. Тишина в поселке дачном,

И пустынно-звонко на земле.

Паутинка в воздухе прозрачном

Холодна, как трещина в стекле.

 

Сквозь песочно-розовые сосны

Сизовеет крыша с петушком;

В легкой, дымке бархатное солнце -

Словно персик, тронутый пушком.

 

На закате, пышном, но не резком,

Облака чего-то ждут, застыв;

За руки держась, исходят блеском

Два последних, самых золотых;

 

Оба к солнцу обращают лица,

Оба меркнут с одного конца;

Старшее – несет перо жар-птицы,

Младшее – пушинку жар-птенца.

 

Стихи полны легкой печали, ощущения отлетающего счастья, хрупкости и неудержимости счастливых мгновений.

 

...Спасибо за осень с оранжевым клёном,

За озеро с полупрозрачным тритоном,

За этот нежданный покой,

За отдых, желанный такой!

За то, что аллея не вдруг поредела.

Что поздно менять, – подвергать переделу

Удачно сложившийся день.

Что в бездны глядеть было лень...

Что завтра? Уж так ли она безгранична -

Жизнь красок? Но, как бы там ни было, нынче

Я знаю, что есть у меня

Цвет неба вчерашнего дня!

Весна уязвима. У красного лета

И недруги есть и завистники где-то...

Спасибо за осень! – за то,

Чего не отнимет никто.

Спасибо за осень с кудрявой травою.

За греющий свет кирпичей под

листвою.

За строчку из "Аннабель Ли".

За солнце у края земли.

За первые звёзды, зеркально-гранёны.

За ветер... За ясеня лист

обронённый...

 

Развал страны Новелла Матвеева ощутила прежде всего, как утрату гармонии. Высокие идеалы, в соответствии с которыми она жила и творила, оказались вдруг ненужными в новом обществе. А со смертью в 1992 году любимого мужа ее простой и ясный мир рухнул и рассыпался. Она надолго замолчала, а потом начала писать политические стихи. Какое же потрясение должна была испытать поэтесса с детским сердцем, чистым детским взглядом и совершенно бесхитростной душой, чтобы это произошло.

Сброд

(Вопреки истории самой)

Одну лишь дату жалует на свете:

«Тридцать седьмой!

Тридцать седьмой!

Тридцать седьмой!»

…А почему не девяносто третий?

Страна сгорела, но не вся.

И решено в итоге

Сдать поджигателям леса

В награду за поджоги…

 

Жизнь шла своим чередом. Новелла Матвеева стала лауреатом Пушкинской премии в области поэзии. В 2002 году – лауреатом Государственной премии за сборник «Жасмин».

 

В траве

Жасмина лепестки,

Как белых чашек черепки,

Лежат и там и тут;

Видать, от мёда окосев

И осерчав на вся и всех,

Шмели посуду бьют!

 

Получать премию пришла пешком и в тапочках – никакие туфли на больные ноги надеть не смогла. Рассказывают, что она словно Золушка на балу, потеряла одну тапочку на лестнице Кремлевского дворца.

Поэтическую судьбу Новеллы Матвеевой можно считать счастливой – издавались книги, пластинки, ее песни исполняли известные певцы, а она все глубже уходила в себя, все больше отдалялась от людей. Отшельница, затворница, практически прекратившая общение с людьми, кроме самых близких и верных друзей, вела жизнь тихую и созерцательную, словно бы и не было ее уже на земле. А стихи писала до последних дней.

И ушла так же тихо и незаметно, как будто отправилась, наконец, в свою Дельфинию, придуманную ею страну, щедро подарив нам несколько десятков томиков стихов и сотни песен. «Ее тоненький голосок на серебряных подковках, вправленных в звуки гитары, пролетел, прошелестел легким и теплым ветром над затурканной, зачумленной эпохой»

 

В тиши весенней, в тиши вечерней,

вдали от прерий, вблизи от гор,

стояла ферма, стояла ферма,

а возле фермы пылал костёр.

В котле широком варилось что-то,

а рядом кто-то сидел-мечтал.

Котёл кипящий, огонь шумящий,

ему о чём-то напоминал.

Вот ночь настала, костра не стало,

последний уголь угас, погас,

и тот сидящий, в огонь смотрящий

он тоже скрылся, скрылся из глаз.

И мы не знаем, что с ним случилось,

был или не был он на земле,

что в тихом сердце его творилось

и что варилось в его котле.

 

Список использованной литературы:

Авторская песня : [Сборник / Сост., авт. предисл., ст. и ввод. заметок Вл. И. Новиков]. – Москва : АСТ : Олимп, 2002. – 504 с. – (Школа классики : ШК : Книга для ученика и учителя).

Красников, Г. И одна в поле воин... / Г. Красников. – (Литературная критика) // Москва. – 2006. – N 6. – С. 181-193.

Красников,, Г. От немоты и молчания / Г. Красников // Москва. – 2009. – N 1. – С. 179-192 : фот.

Матвеева, Н. Н.Дорога – мой дом [Звукозапись] : стихи, песни / комп., авт. сл., исполн. Новелла Матвеева. – Москва : Мелодия, [19--]. – 1 грп., диск : 33 об/мин (40 мин.), стеpео, микpодоp. – Запись 1982 г.

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Закон песен : стихи / Н. Н. Матвеева. – Москва : Советский писатель, 1983. – 127 с. -

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Избранное : стихотворения и поэмы / Н. Н. Матвеева. – Москва : Художественная литература, 1986. – 535 с.

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Кроличья деревня : стихи / Н. Н. Матвеева ; рисунки Г. Макавеевой. – Москва : Детская литература, 1984. – 103 с.

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Ласточкина школа : книга стихов и поэм / Н. Н. Матвеева. – Москва : Советский писатель, 1973. – 120 с.,

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Нерасторжимый круг : кн. стихов / Новелла Матвеева ; [художник Ю. С. Пожарская]. – Москва : Советская Россия, 1991. – 158,

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Река : стихи / Н. Н. Матвеева. – Москва : Советский писатель, 1978. – 134 с.

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Страна прибоя : книга стихотворений / Н. Н. Матвеева. – Москва : Молодая гвардия, 1983. – 110 с.

Матвеева, Новелла Николаевна (1934-2016). Хвала работе : стихотворения / Новелла Матвеева ; [художник Л. Зубарева]. – Москва : Молодая гвардия, 1987. – 141 с.

https://my.mail.ru/mail/svv-home/video/12489/21272.html

https://zen.yandex.ru/media/id/5cd91253c02b3a00af85a4fb/novella-matveeva-fler-pechali-5d2a1678e6cb9b00ad9c0aee

https://my.mail.ru/bk/veragoodkova/video/216/223.html?related_deep=1

 

Читайте также

Девушка с гитарой Новелла Матвеева

 

Элеонора Дьяконова, Центральная библиотека им. А.С. Пушкина