Страницы

четверг, 28 января 2021 г.

Нина Михайловна Артюхова и книги нашего детства

В ряду книжек, оставшихся у меня в памяти с раннего детства, рассказ «Трудный вечер» Нины Артюховой – про мальчика Алёшу и его маму. О том, как можно и нужно заботиться о маме и совершать вполне мужские поступки, будучи маленьким мальчиком. Подрастая, встречала и с удовольствием читала другие её рассказы, в числе запомнившихся — «Совсем одинаковые» в «Мурзилке», «Трусиха» и многие другие. В школе в круг моего чтения вошли повести «Светлана» и «Мама». Бывают же такие тёплые рассказы и повести, что оставляют след и запоминаются. Добрые, светлые, заставляющие сопереживать, задумываться, оценивать поступки героев. И жаль, что в наше время творчество Артюховой почти забыто. Да и о жизни писательницы известно до обидного мало, даже даты смерти не найти. 27 января хорошей детской писательнице Нине Михайловне Артюховой исполнилось бы 120 лет.

Родилась она в 1901 году в Москве, в семье известного книгоиздателя М.В. Сабашникова, от которого по наследству Нине передалась безграничная доброта, удивительная щедрость и великодушие. Нина так вспоминала об отце: «Есть такое выражение, что глаза — это зеркало души. У отца это было именно так. Огромные, яркие, даже в старости молодые, удивительно чистого темно-голубого цвета, они, казалось, шли навстречу людям. Умная доброта и добрый ум. Щедрость. Щедрость души, готовность помочь каждому, кто в этом нуждается. Помочь не только материально (хотя и материально он многим помогал), но отдать свое время, свои силы — и сделать это так, чтобы не обидно и не трудно было тому, кому отдают». Безграничная доброта, удивительная щедрость и великодушие отца передались по наследству Нине Артюховой. Для отца Нины литературная деятельность была не просто делом, приносящим прибыль, а настоящим увлечением, страстью. Он хотел не только издавать книги для народа, но пытался донести до людских сердец настоящее, живое, яркое пламя достойной литературы, которое призвано было осветить и согреть человека любого сословия. Нина полностью разделяла стремления отца и старалась помогать ему в благородном деле.

Дружная, любящая, интеллигентная семья – отец – Михаил Васильевич Сабашников (1871–1943), мама – София Яковлевна, урождённая Лукина (1870–1952). Трое детей, старший брат Сергей, Нина и младшая сестра Татьяна. В доме у Сабашниковых постоянно бывали писатели, учёные, сотрудники издательства. Сабашниковы отличались от других издателей тем, что не только издавали, но и редактировали свои книги. А для этого нужно было иметь энциклопедические знания. Нина вспоминала: «Мы знали, что отцу можно задать любой вопрос — и он ответит. Было глубокое убеждение, что папа знает все... Если возникал спор или в книге было что-нибудь непонятное, не нужно было заглядывать в энциклопедию, нужно было спросить отца. Причем его ответы не были сухими справками. Он мог увлекательно и интересно рассказать и о Пелопонесской войне, и о делении яйца аскариды, о квантовой теории, о французских экспрессионистах. Он очень любил и понимал музыку, мог процитировать на память стихи такого сравнительно малоизвестного поэта, как Баратынский, перевести латинскую или греческую фразу, читал английских, французских и немецких авторов в подлинниках. Знания эти приобретались и пополнялись в течение всей жизни». В атмосфере живого и глубокого интереса к литературе, отечественной и мировой культуре дети росли думающими, читающими и пишущими. В семье Нины был замечательный обычай. Она и её младшая сестра Таня время от времени выпускали домашний рукописный литературный журнал. Там были стихи и рассказы, записи из дневников — что могли сочинить дети. Сами авторы журнала украшали его рисунками в красках, делали красивые заголовки. Душой журнала, его главным редактором и наиболее плодовитым автором была Нина.


Сочинять стихи и рассказы она начала рано, мечтала стать писательницей, но неожиданно после окончания гимназии Потоцкой, в 1918 году, Нина поступает в МГУ на естественное отделение физико-математического факультета. Помимо литературы, её увлекали химия и астрономия, именно с этим связан такой странный для писателя выбор. Окончив университет в 1825 году, Нина выбрала профессию химика и углубилась в науку. Но продолжая работать химиком, Нина Михайловна в 20-е годы прошлого века стала создавать свои первые произведения. В 1925 г. дебютировала в литературе двумя сказками для детей, но профессиональной литературной деятельностью занялась с 1936 года. Читателем её стал самый придирчивый критик — ребёнок (видимо, поначалу, как это всегда бывает, свой собственный). В 1926 она вышла замуж за Григория Яковлевича Артюхова (1894—1971), с которым познакомилась еще до революции, агронома по образованию, пропагандиста фотоохоты, автора книг по фотоохоте. В 1926 году родился сын Михаил (стал переводчиком, умер в 1985). Интересно, что сестра Нины Татьяна тоже вышла замуж за писателя, Л. М. Леонова.

Ещё до войны её стихи, рассказы, загадки часто печатались в журналах и были довольно известны. Печатались в «Мурзилке», «Чиже», «Пионере» и других периодических детских изданиях, а также в ряде сборников и альманахах. Вот как вспоминал их Валентин Берестов: «В тридцатых годах Чкалов и Громов с экипажами впервые перелетели из Москвы через Северный полюс в Америку без посадки. Помню, как мы (а мне был 8 лет) восхищались героями-летчиками. Сколько же об этих перелетах было написано статей, рассказов, стихов! Но ничто не могло сравниться с четырьмя строчками, сочиненными детской писательницей Ниной Артюховой. Мы повторяли их нараспев, как считалку:

Сан-Франциско далеко,

Если ехать низко.

Если ехать высоко,

Сан-Франциско — близко!

Казалось бы, вот то, чего ждали тогда от детской поэзии, — прославление строя, создавшего героев. Теперь бы что-нибудь такое же классически чеканное и звонкое про товарища Сталина, про рубиновые звезды над Кремлем, недавно сменившие прежних двуглавых орлов… Но ничего равного стихотворению про Сан-Франциско не получилось. А эти четыре строки пережили уже несколько эпох. Бывало, зайдет речь о создании антологии лучших советских стихов для детей, и тут же кто-нибудь спросит: «А «Сан-Франциско» Нины Артюховой там будет?» Перелеты через Северный полюс давно стали обычными пассажирскими рейсами, а стишок все так же радует. В чем же дело? А дело в том, что в нем высокое торжествует над низким, добро над злом, мир над враждой, любовь к человечеству над классовой ненавистью и железным занавесом. Оказывается, полюбив его, мы обрадовались еще и победе искусства!»

Валентин Берестов: «Всю жизнь она провела среди детей и внуков, своих и чужих. Не стань она детской писательницей, детство все равно бы осталось одной из главных ее тем. …Впрочем, Нина Артюхова при всех обстоятельствах писала бы такие книги, какие, говоря словами Пушкина, мать позволит дочери читать.

…Нина Артюхова выросла в семье, все благосостояние, самоуважение и духовная жизнь которой зависели от издания книг для народа. Они должны были просветить ум и дойти до сердца каждого, от профессора до плотника, от гимназиста до деревенского грамотея-пастуха. Издателям братьям Сабашниковым был важен живой отклик на издаваемые ими книги. Его ждала и вся их семья. Вот, наверное, почему Нине Артюховой всю ее долгую жизнь (она умерла в 1990 году) были так важны встречи с читателями, их письма. Писательница Е. Таратута, до войны работавшая в «Мурзилке», рассказывала, как Нина Михайловна приходила в редакцию за читательскими письмами, как радовалась, что дети ей откликнулись».

Роя в начале войны укрытие от бомбежек, она мечтала:

О, если б я могла своей рукою

Такую вырыть щель, убежище такое,

Где б дети все, со всех концов земли,

Пока не прозвучит сигнал отбоя,

Пересидеть и переждать могли.

В 1949 году Нина Михайловна стала членом Союза писателей. Писательница сотрудничала с известными детскими журналами «Чиж», «Затейник», «Мурзилка», «Пионер», газетой «Пионерская правда» и другими периодическими детскими изданиями. Известность принесла ей повесть «Белая коза Альба» (1945). В 1949 году вышел сборник писательницы «Повести о детях», куда вошли «Белая коза Альба», «Просто так», «Леля». Многие ее произведения переведены на иностранные языки, например, книга «Повести о детях» (1949), рассказы «Маринка» (1946), сборник рассказов «Новые соседи» (1953).

Артюхова — автор книг для детей разных возрастных групп. Дошкольникам адресованы книги стихов и загадок: «Сколько нас» (1945), «Лето» (1949), «Стихи и загадки» (1951); «Трудный вечер» (1958), в круг чтения младших школьников вошли короткие истории и жизни их сверстников — сборник «Новые соседи»(1953) и другие. 


Ребятам постарше посвящена дилогия —лирические повести «Светлана» (1955) и «Мама» (1968).

Самая известная повесть «Светлана» — об осиротевшей во время войны девочке, которой предстоит снова научиться быть ребенком, забыть ужасы военных лет, радоваться жизни, обрести счастье. Светлане Соколовой всего тринадцать лет. Отец ее погиб на фронте, а мать была казнена фашистами. Девочку отправляют в детский дом в сопровождении молоденького лейтенанта Кости. Впереди Светлану ждут большие и маленькие события… Жизнь складывается так, что эти двое людей, кажется, предназначены друг другу. Но пройдет немало времени, прежде чем они сами это поймут. Книга о взрослении девочки, становлении девушки, осиротевшей в годы Отечественной войны. Очень чистая и светлая история о дружбе, первой любви.


«Мама» — о послевоенных годах. О жизни взрослой Светланы, молодой учительницы и молодой матери, и ее муже Косте. Нелегкая жизнь началась у Светланы: первые трудности в школе, домашнее хозяйство и рождение сына. Но когда ты любишь свою работу, рядом с тобой любимый человек и у тебя хорошая семья, это и называется счастьем…

На эти книги много отзывов в интернете.

Елена Филиппова, отзыв на книгу: «Тринадцатилетнюю сироту Светлану отправляют из только что освобожденной от немцев деревни в Москву, в детский дом, где она могла бы учиться. Девочку везет совсем юный младший лейтенант Костя. Обоим невдомек, как тесно переплетутся их судьбы. Костя должен возвращаться на фронт, а Светлана остается совсем одна в огромной чужой Москве. Ей очень непросто, самой старшей в четвертом классе, многое забывшей за три года оккупации и единственной из ровесников, еще не принятой в пионеры. Впереди — череда ошибок, долгая и трудная работа над собой, радость от побед и от помощи другим, редкие встречи с Костей и нежная дружба с его чудесной мамой.

Очень много самых разных людей коснутся судьбы девочки, учителя и воспитатели, друзья и подопечные. Удивительно, сколько мудрых мыслей, непростых, объемных и достоверных жизненных ситуаций и живых и сложных характеров удалось вместить автору на этих страницах. Кажется, за одну ночь я действительно прожила эти несколько лет вместе со Светланой, принимала близко к сердцу все происходящее с ней. Девушка становится свидетелем и невольным участником сложных отношений Кости с его любимой, Надей. Школьная любовь, чуть наметившиеся отношения — и подлая война, не давшая им естественно вырасти или погибнуть. Мучительная неопределенность — и новый человек в жизни Нади, добрый, благородный и все понимающий, и все так сложно и несправедливо для всех троих.

В повести, в которой война в основном остается за кадром, очень много причиненной ею боли: осиротевшие дети, директор детского дома, которой больше некого ждать. Я пролила немало слез над сценой, когда дети испугались отца-танкиста с обожженным лицом, и когда Светлана отказывалась учить немецкий язык — по вполне понятным причинам.

Мне сложно определиться, на какой возраст рекомендовать эту потрясающую книгу, еще один чудесный подарок в серии «Вот как это было»: с одной стороны, здесь нет ничего, что стоило бы утаить от 12-летних, с другой стороны, судя по дочери — читать о любви интересно далеко не всем из них. Думаю, все же, от 14 и старше, чтобы ближе и понятнее были отношения и чувства героев». Источник

Еще один отзыв: «Дилогия состоит из двух книг: «Светлана» и «Мама». Советую читать обе части, чтобы получить целостную картину, тем более что вторая часть, на мой взгляд, даже поинтереснее первой. Речь пойдет о девочке, которая, пережив оккупацию, попадает в детский дом. Не думайте, что вас ожидают горести и печали, нет, детский дом стал настоящим родным домом для многих детей, потерявших в войну своих близких и родных, в том числе и для Светланы. Книга рассказывает о том, каким сильным и честным человеком растет маленькая девочка. Несмотря на возраст, она тонко умеет сопереживать и у нее обостренное чувство справедливости, а еще она интуитивно понимает, как следует поступить в том или ином случае, какой сделать выбор, чтобы быть в согласии со своей совестью. Как и всякий ребенок, она мечтает и прилагает все силы, чтобы ее мечта осуществилась. Замечательный талант автора в том, что книга написана просто, искренне и с верой в доброту людей. Веришь, что хороших людей в мире гораздо больше, чем корыстных себялюбцев, что вместе мы выстоим против любых невзгод». Источник

Светлые повести Нины Артюховой — о хороших людях, о сильной, настоящей любви. Не только о Светлане и Косте, но о целом поколении, у которого за плечами осталась война, а впереди — большие и маленькие события, надежды и победы. Большинство произведений Н. М. Артюховой написаны о том, что важно для каждого человека: о честности, доброте, порядочности, желании помочь слабому, умении по-настоящему дружить, презрении к предательству и трусости, об упорстве в достижении цели. За долгие годы жизни в литературе ею созданы многочисленные стихотворения, рассказы, загадки, повести.

В. Берестов о творчестве Нины Артюховой: «Всё, что она написала, как бы рассчитано на немедленный живой отклик. Может, потому она иногда сочиняла загадки. Ведь любой, прочитав загадку, захочет выкрикнуть ответ и загадать эту загадку кому-нибудь еще. Загадка все привычное для нас делает таинственным, даже паутину в углу:

Рыбак в углу раскинул сеть,

Крылатых рыбок жадно встретит,

И будет сеть

В углу висеть,

Пока хозяйка не заметит.

Все на свете загадочно, хотя бы потому, что про все можно сочинить загадку. Но не только поэтому. Тайны все время возникают перед большими и маленькими героями Артюховой. В рассказе «Бабушка и внук» малыш Володя замечает на картошке будущие ростки. Они, оказывается, потянутся к солнцу, корешки — в землю. «Бабушка, а куда люди тянутся?» — «А люди тянутся друг к другу», — объясняет бабушка. «Человек, — сказано в повести о войне и послевоенных бедах «Белая коза Альба», — устроен так, что он должен кого-нибудь любить». А не ответ ли это на одну из главнейших загадок бытия?

Мир для писательницы полон чудес. «Каждая весна — это чудо», — говорится в повести «Просто так» о детях, эвакуированных в обезлюдевшую от войны деревню. «Мне одной таинственнее», — говорит девочка, оставаясь на ночь одна с чужим ребенком. Мир остался для Артюховой чудесным и таинственным на всю ее жизнь. Загадки бытия не покидают ее героев. «Что мне всю жизнь хотелось, — делится с внучками дед в рассказе «Уловить мгновение», — прямо какое-то неутолимое желание! — посмотреть, как распускается цветок и вырастает гриб». Ему почти удалось это сделать, но тайна осталась тайной. Легче, как в детстве, объяснить ее «вмешательством волшебных сил»: ночью прилетает фея и касается бутонов волшебной палочкой.

Среди героев Нины Артюховой много хороших людей. А так как сюжеты ее рассказов и повестей очень интересны («а что дальше будет?»), то читатель, ставя себя на место героя или героини, видит мир с его бедами, радостями и проблемами глазами очень хорошего человека, и это укрепляет в читателе его собственное светлое начало. Он же от природы устроен так, чтобы кого-нибудь любить!»

Практически все произведения детской писательницы — стихи, повести, рассказы — печатались отдельными изданиями, в периодике. Только в 1993 году произведения Артюховой были собраны и опубликованы в сборнике «Избранные произведения» (издан 1 том из двух, куда вошли рассказы и стихотворения). Валентин Берестов: «В замечательной поэме «Грибное лето» ее как бы ведет звезда, вернее планета Меркурий, противостояние которой, редкое в наших широтах, она мечтала увидеть с шестнадцати лет. Она вспоминает астрономические таблицы и уже в восемьдесят лет мечтает осуществить свою отроческую мечту, которую не забыла и в самый страшный год войны:

Уйду подальше от высоких зданий

И все-таки когда-нибудь найду

Свою неуловимую звезду.

Нина Артюхова всегда помнила о своей звезде и не потеряла свою дорогу… сумела и в то время написать правду о времени, и эта правда была высокой и человечной».

Умерла писательница в 1990 году в Москве. Похоронена на Новодевичьем кладбище. Сын Михаил воевал, потом много лет работал военным переводчиком. Внук Сергей Михайлович (1955) занимался книгоиздательством, с 1993 по 2001 год в созданном им издательстве вышло около 70 книг, есть правнук Антон Сергеевич (1969). А нам остались замечательные книги, в которых столько нравственных уроков для детей и родителей…

Книги Артюховой актуальны и в наше время. Ведь написаны они о незыблемом, о тех ценностях, которые придают смысл нашему существованию. Что такое добро, совесть, справедливость, стыд, дружба… Все произведения писательницы учат детей быть добрыми и справедливыми, смелыми и честными, верными своему слову.

Её произведения читаются легко, «на одном дыхании». Сюжеты — жизненные, конфликты — знакомые, темы — вечные. Артюхова переносит нас в мир детства, где вместе с героями мы совершаем ошибки и, осознав их, становимся лучше, мудрее, добрее. Рассказ «Камень», например, об ответственности за свои поступки, «Мороженое» — о милосердии, «Точка» — об умении признаваться в содеянном, «Трусиха» — о храбрости в минуты опасности… Ее рассказы предназначены не только детям, но и их родителям. Самые теплые, самые добрые и мудрые истории, все они помогают видеть в мире добро, смеяться над своими ошибками, сохранять душевную чистоту. Все книги Нины Артюховой и сегодня излучают тепло, свет и безграничное добро.

 

Познакомьтесь с её стихами, загадками и рассказами:

 

Сколько нас?

Отдыхаю в гамаке,

Как большой.

Покачаться в холодке —

Хорошо!

Подошел ко мне Сережа,

На гамак уселся тоже.

Сколько нас,

Сколько нас

В гамаке сидит сейчас?

Сам я — раз,

А с Сережей будет — два!

Опустилась голова,

Ноги кверху поднялись.

Вверх — вниз!

Вверх — вниз!

Мы качались хорошо,

К нам Володя подошел,

Мы ему местечко дали

И опять качаться стали.

Сколько нас,

Сколько нас

В гамаке сидит сейчас?

Без Володи — было двое,

А с Володей — стало трое.

Опустилась голова,

Поднимается трава,

Опускается трава,

Мчится кверху голова.

Подбежали Вадя с Валей,

Тоже сели на гамак,

Оттолкнулись, раскачали,

Раскачали —

Вот так!

Сколько нас,

Сколько нас

В гамаке сидит сейчас?

— Без Володи — было двое,

А с Володей — стало трое,

С Вадей, с Валей — значит пять!

— Не умеете считать!

В гамаке —

Никого!

— Почему?

Отчего?

— Потому что Вадя с Валей

Нам веревку оборвали!

Все лежим под гамаком

Впятером!

 

Скворец

На ветке домик деревянный,

А в доме маленький певец.

Он улетал в чужие страны

И вот вернулся наконец!

 

Кругом снежок порхает редкий,

В оврагах не растаял лед,

А он сидит на голой ветке

И громко, радостно поет.

 

Поет о том, что лето скоро,

Поет про знойные просторы,

Где он скучал в чужом краю,

О том, как смело и упорно

Над морем бурным, морем Черным

Летал на родину свою!

 

Апрель

Молодая травка

У калитки в сад,

Под ногой зачавкал

Жидкий шоколад.

Скоро будет жарко

Мне гулять в пальто,

Не надену шарфа

Больше ни за что!

Пахнет нафталином

В комнатах с утра,

Всем рейтузам длинным

Отдохнуть пора.

Пусть моя шубенка

Не пылится зря,

В сундуке, в сторонке,

Спит до ноября!

 

Одуванчик

Мальчик дунул на цветок —

Разлетелся шар пушистый.

Это — массовый прыжок

Маленьких парашютистов.

 

Ветер, ветер озорной,

К нам неси парашютиста!

Расцветет у нас весной

Одуванчик золотистый.

 

Лужи

— Скорей, Володя, побежим

Гулять по лужам голубым!

Вот море целое, а в нем

Высокий отразился дом,

Дверями кверху, крышей вниз…

Под крышу трубы забрались.

Володя! Посмотри на дно:

Открылось там, внизу, окно,

И мама сверху нам кричит:

— Володя! Ног не промочи!

 

Наш живой уголок

I

Галчонок-хромоножка

Барахтался в пыли.

За ним гонялась кошка,

А мы его спасли.

У нас галчонку нравится,

Хороший аппетит;

Когда совсем поправится,

В окошко улетит.

II

Рыбка к сестрам подплывает,

Что-то ловит ротиком,

Будто крылышком взмахнет

Плавником коротеньким.

А в окошке им светло,

Весело в аквариуме.

Мы всегда через стекло

С ними разговариваем!

III

А вот морские свинки

Жуют морковь в корзинке…

Но свинками за что же

Морскими их зовут?

На свинок непохожи

И в море не живут?!

 

Три стада

Пахнут белые ромашки,

Я лежу на берегу,

Ходят белые барашки

За рекою, на лугу.

 

А над ними, над ромашкой,

В синем небе, там и тут,

Тоже белые барашки

Потихонечку идут.

 

А под ними, будто в яме,

В глубине, на самом дне,

Вверх ногами, вниз рогами

Третье стадо видно мне!

 

Как высоко

Безоблачно небо — и вдруг облака,

Волнистые, тонкие, ленточкой белой,

Как будто огромная чья-то рука

Рисует и пишет по синему мелом.

Кто в небо стремится вперед и вперед,

Серебряной пчелкой все выше взлетая?!

Не виден уже в синеве самолет.

Осталась барашков курчавая стая.

 

В лесу

Опять закапал дождь косой,

Зато идти в лесу не колко,

И мягко под ногой босой

Ложатся влажные иголки.

Лягушка смотрит из-за пня:

Боится прыгнуть на меня!

Качнулся колокольчик синий,

Жучок застрял во мху густом,

А на опушке, под кустом,

Веселый мокрый подосинник

Раздвинул мертвую листву

Головкой красной:

— Я живу!

 

Светлячок

Летним вечером в лесу

Я фонарик мой несу.

Он не жжется, не дымит,

Он без лампочки горит,

Не приходится опять

Батарейки покупать!

Здесь в лесу, под лопухом,

Я себе устроил дом,

Выйду, стану на виду,

Светлячиху подожду.

В темноте издалека

Пусть увидит Светлячка.

Скажет: — Это муженек

Зажигает огонек,

Чтоб не сбиться мне с пути,

Прямо в домик приползти!

 

Сережки

Таня с братом на дорожке

Около беседки.

Золотистые сережки

Расцвели на ветке.

 

У Сережи на ладонях

Бархатные змейки…

— Ну-ка, Таня, ну-ка, тронь их!

Встанем на скамейку!

 

Таня хмурится немножко,

Ей обидно это:

— Почему цветут «сережки»,

А «танюшек» — нету?

 

Зима пришла

Ночью к нам пришла зима,

В белых шапках все дома.

Во дворе и за двором

Белый снег лежит ковром.

Вязнут валенки в снегу,

Даже бегать не могу!

 

Вышел дворник бородатый

Со своей большой лопатой.

И помочь ему спешат

Много маленьких лопат —

Будут понемножку

Расчищать дорожку.

 

Мороз

В небе солнышко зажглось,

Просияло радостно.

Ночью дедушка Мороз

Подышал на градусник;

Все в окно хотел взглянуть

И просился в гости к нам…

Посмотри, как низко ртуть:

Двадцать восемь с хвостиком!

 

Белый дед

Белый дед проспал в постели,

Встал, сосульками звеня:

— Где вы, вьюги и метели,

Что ж не будите меня?

Непорядок во дворе —

Грязь и лужи в декабре!

 

И от дедушки в испуге

На поля умчались вьюги,

И метели налетели,

Застонали, засвистели,

Хлопотали до утра,

Все убрали со двора,

Все царапины земли

Белым снегом замели.

 

Рано утром вышел дед,

В шубу новую одет.

Захотел проверить сам

По лугам и по лесам,

Все ли ждут в наряде новом

И его встречать готовы.

 

— Да, — ответили метели, —

Даже зайцы побелели!

Ни былинки на полях,

Ни листочка на ветвях.

 

Только елочка одна

Да пушистая сосна

Подчиниться не хотят

И зеленые стоят!

 

Какое это дерево?

Лежит на ветках теплый снег,

И дождь блестит, сухой и длинный,

Смотри, какой большой орех!

А рядом зреют мандарины.

 

Вот белка хвостик подняла,

Кивает нам головкой рыжей.

А дальше, около ствола,

Я даже льва и тигра вижу.

 

На зайца хищники глядят:

— Рразделим, дрруг, по половинке!

— Не бойся, зайка, не съедят:

Они привязаны за спинки!

 

Веселый маскарад


Снегурочка

Я — веселая Снегурка,

Поиграю с Вами в жмурки.

Но боюсь напиться чаю:

От горячего — растаю.

 

Мухомор

На лужайке, возле пня,

Шапочка с пупырками.

Вы не любите меня,

Вот уже зафыркали!

              Чем же я

              Виноват,

              Что меня

              Не едят?!

 

Волк

Девочки, не бойтесь,

Мамы, успокойтесь!

Я не злой, не злой совсем,

Ваших бабушек не съем.

Я живу не в чаще,

Я — не настоящий!

 

Заяц

Рыжей лисицы,

Серого волка

Зайка боится!

Спрячьте под елку!

 

Лиса

Я лисичка, хвостик рыжий,

Стану к елочке поближе.

На подарки посмотрю,

Всех сейчас перехитрю!

 

Тигрята

Затевают игры

Маленькие тигры.

Мы еще не страшные,

Мы — почти домашние.

 

Кот в сапогах

Этот кот

Вам знаком.

Ходит он не босиком.

Он идет

В сапогах

И, как вы, на двух ногах!

 

Красная шапочка

В красной шапочке своей

С серым волком поскорей

К вам пришла на елку.

Не пугайтесь волка!

 

Русалка

Я живу в реке, на дне.

Хорошо, прохладно мне.

Летом плаваю, ныряю,

А потом на берегу

Полежу, позагораю

И опять нырнуть могу.

А зимой куда мне деться?

Холодно русалочке!

Поиграем в салочки,

Чтобы мне согреться!

 

ЗАГАДКИ

 

* * *

Он идет, а мы бежим,

Он догонит все равно!

В дом укрыться мы спешим,

Будет к нам стучать в окно.

И по крыше тут да тук!

Нет, не впустим, милый друг!

(Дождь)

 

* * *

Красный нос

В землю врос,

А зеленый хвост снаружи.

Нам зеленый хвост не нужен —

Нужен только красный нос!

(Морковь)

 

* * *

Что за шалость, в самом деле, —

Шляпы на ногу надели

И стоят в лесу!

Я снимать не буду шляпки,

Забираю всех в охапку

И домой несу!

(Грибы)

 

* * *

Живете

В болоте

И песни поете.

Умеете плавать,

нырять глубоко.

По кочкам мохнатым

Помчались куда-то,

Подпрыгнули, ловкие, как акробаты,

В зеленом и гладком пятнистом трико.

(Лягушки)

 

* * *

Дом зеленый тесноват —

Узкий, длинный, гладкий.

В доме рядышком сидят

Круглые ребятки.

Осенью пришла беда:

Треснул домик гладкий.

Поскакали кто куда

Круглые ребятки!

(Стручок гороха)

 

* * *

На спинке круглый

дом несу,

Его я двигаю сама

Не только в городе — в лесу

Передвигаются дома.

(Улитка)

 

* * *

Под кустами, под листами

Мы попрятались в траву.

Нас в лесу ищите сами,

Мы не крикнем вам:

«Ау»!

(Грибы)

 

* * *

Кто на ветке шишки грыз

И бросал объедки вниз?

Кто по елкам ловко скачет

И влезает на дубы?

Кто в дупле орехи прячет,

Сушит на зиму грибы?

(Белка)

 

* * *

Сердитый недотрога

Живет в глуши лесной.

Иголок очень много,

А нитки — ни одной.

(Ёж)

 

* * *

На дорожку

Вышли рожки…

Вы не будете бодать?

Я потрогал их немножко,

Рожки спрятались опять.

Круглый домик…

Может, гномик

В этом домике живет?

Он волшебный, этот домик:

По дорожке сам ползет!

(Улитка)

 

* * *

В лес ребята к нам пришли,

Поклонились до земли.

Мы гостей не принимаем —

Даже шляпы не снимаем!

(Грибы)

 

* * *

Я в шубе летом жить хочу,

Мне шапка — дом хороший.

Когда я в комнате лечу,

Все хлопают в ладоши!

(Моль)

 

* * *

Рыбак в углу раскинул сеть,

Крылатых рыбок жадно встретит.

И будет сеть

В углу висеть,

Пока хозяйка не заметит.

(Паук и паутина)

 

* * *

Мы, когда идем, стоим,

А стоять умеем лежа.

Даже если убежим,

Мы не двигаемся тоже.

Если очень отстаем,

Мама недовольна.

А зато, когда мы бьем,

Никому не больно!

(Часы)

 

* * *

С короткой бородкой,

С дырой посередке

Лежу я, тихонько в кармане звеня.

Я весь из железа,

Я в щелку залезу…

Ты в дом ни за что не войдешь без меня!

(Ключ)

 

* * *

Висел железный кренделёк

И без меня мой дом стерёг.

(Замок)

 

* * *

Прямой, высокий и худой,

Стою с протянутой рукой.

Не отдыхаю никогда!

Проходят мимо поезда…

Я руку подниму свою

И машинисту говорю:

— Спокоен будь!

Свободен путь!

(Шлагбаум)

 

* * *

Я молча смотрю на всех,

И смотрят все на меня,

Веселые видят смех,

С печальными плачу я.

Глубокое, как река,

Я дома, на вашей стене.

Увидит старик — старика,

Ребенок — ребенка во мне.

(Зеркало)

 

* * *

Вниз и вверх,

Там и тут

Реки черные текут.

Много круглых городов.

Без людей и без домов.

Горы плоские совсем,

Не поднимешь их ничем!

Муха села прямо в море,

Не утонет никогда.

Что за реки? Что за море?

Где такие города?

(Географическая карта)

 

* * *

Почему же, почему же

Корешок снаружи,

А внутри листочки,

На листочках — точки?

(Книга)

 

* * *

Сестра и брат всегда вдвоем.

Сестра торопится вперед,

А брат, тяжелый на подъем,

Всегда немножко отстает.

Сестра остра,

Легка, тонка,

Стрелой вонзится в облака.

А брат гудит,

Всегда сердит,

Ворчливым басом говорит.

(Гром и молния)

 

* * *

Оно высоко в небе, но не птица,

Не шар воздушный и не самолет.

Ложимся мы, когда оно садится,

И надо встать, когда оно встает.

(Солнце)

 

* * *

Ее всегда в лесу найдешь —

Пойдем гулять и встретим,

Стоит, колючая, как еж,

Зимою в платье летнем.

А к нам придет

Под Новый год —

Мы гостье будем рады…

Хлопот веселых полон рот:

Готовим ей наряды!

(Ёлка)

 

* * *

С неба звезды падают,

Лягут на поля…

Пусть под ними спрячется

Черная земля.

Много-много звездочек

Тонких, как стекло.

Звездочки холодные.

А земле — тепло.

(Снежинки)

 

* * *

Блестит с окошка

Букет роскошный.

На стеблях белых

Листочки-стрелы.

К нему иду я,

Тихонько дую…

Завял и на пол

Цветок закапал…

(Морозный узор)

 

* * *

Он всегда стоит с метелкой,

Но не хочет чистить снег.

Не могу понять я толком,

Кто же этот человек?

Почему ему морозы

И метели нипочем?

Почему весною слезы

По нему бегут ручьем?

(Снеговик)

 

* * *

Растет зимой, не летом,

И сверху вниз при этом!

Становится длинней

В конце февральских дней.

На солнышке поплачет

И до утра тверда!

(Сосулька)

 

* * *

Сверху одеяло

На землю упало.

Самой лучшей ваты

Мягче и белей.

Травкам и козявкам,

Всем зверюшкам малым

Спать под одеялом

До весенних дней!

(Снег)

 

Трудный вечер

Папа уезжал в командировку. Мама и Алёша провожали его. Папа нес чемодан, а мама вела Алёшу за руку. Вернее, даже не вела, а тянула. Потому что Алёша не шел, как все люди идут, — лицом вперед. Алёша вертел головой вправо и влево, но чаще всего ему казалось, что самое интересное остается позади. Перронная касса, контролеры у входа, огромный зал, где люди и вещи — все вперемешку, длинная-предлинная платформа, вагоны дальнего следования, дачная электричка, мороженое в белых ящиках на каждом шагу…

Папа остановился у двери вагона, поставил на платформу чемодан, сказал: «Ну вот» — и взял Алёшу на руки. Теперь Алёша отсюда, с высоты, мог видеть гораздо больше интересного, но все это вдруг стало неинтересным. Совсем близко было папино лицо, папины глаза смотрели грустно.

— Папа, а она далеко, твоя командировка? Она большая?

Папа усмехнулся:

— Да как тебе сказать… Довольно далеко. И довольно большая. То есть длинная она, Алёшка, вот в чем беда! Теперь не скоро увидимся… Будь умницей, сынок, маму береги.

Алёша спросил:

— А как?

Но в эту минуту все заторопились, и папа заторопился. Он успел поцеловать маму и Алёшу, вскочил в вагон вместе с чемоданом, и поезд тронулся. Вагоны сначала двигались потихоньку, как-то нерешительно. Потом побежали все быстрее и быстрее, маме и Алёше уже трудно было догонять их. Промелькнул и как будто оторвался последний вагон. И платформа будто оторвалась. Оказалось, что она высокая, а внизу, переплетаясь, убегают вдаль серебряные рельсы.

— Осторожно! — сказала мама и отвела Алёшу от края.

Папин поезд отодвинулся, все уменьшаясь, и наконец скрылся за домами и деревьями. Сразу стало скучно без папы. Алёша хотел спросить маму, как же ему исполнить папино поручение: папа просил ее беречь, а как беречь — не объяснил. Но только он об этом подумал, что-то зазвенело над самым ухом, мама крикнула: «Берегись!» — и схватила Алёшу за руку. По платформе мчалась тяжелая тележка, на которой стоял носильщик в белом фартуке и горой лежали чемоданы и сундуки. Носильщик укоризненно покачал головой, тележка промчалась мимо.

В метро, когда шагнули на эскалатор, мама опять сказала: «Осторожней! Держись за перила!» Получалось все время так, что не Алёша маму берег, а мама его берегла, и как выйти из этого положения, Алёша не знал. Не взять ли маму за руку, когда нужно будет переходить улицу, не сказать ли ей: «Осторожнее, мама! Посмотри сначала налево, а потом направо»? Ведь так полагается по правилам уличного движения.

А мама уже тут как тут:

— Ты, детка, не зевай по сторонам. Давай-ка лучше за руку перейдем.

Может быть, дома что-нибудь можно придумать?

А мама и там за свое:

— Пойдем, сынок, руки вымоем. Сейчас я тебе согрею молока. Ты, должно быть, уже спать захотел.

Молоко перегрелось, мама налила его на блюдце и поставила на подоконник:

— Берегись, детка, не трогай — горячо. Потерпи немного.

Мама присела на диван, а Алёша — на свое маленькое кресло, и оба стали терпеливо ждать, пока остынет молоко. А спать Алёше очень хотелось. Сейчас мама покормит, разденет, уложит в кроватку — так будет хорошо! Терпеливо ждать становилось все труднее и труднее.

— Мама, я спать хочу!

Мама не ответила.

— Ма-ма! Дай молока!

Алёша подождал немного, но мама все молчала. Он подошел к маме и потянул ее за руку:

— Мама, я спать хочу!

И увидел, что мама спит. Алёша сразу почувствовал себя заброшенным и одиноким. В комнате было так тихо, что даже страшновато стало. Алёша набрал в себя побольше воздуха, чтобы зареветь погромче. А потом подумал и не заплакал.

У мамы было такое спокойное, усталое лицо! Она лежала, прижавшись щекой к валику дивана, подобрав ноги, будто ей было холодно. А может быть, и вправду ей холодно? Алёша знал, как неприятно, когда ночью сползает одеяло — зябнешь и не можешь как следует проснуться. А потом подходит мама и подтыкает со всех сторон, утепляет…

Еще сегодня ночью мама два раза укрывала Алёшу. Первый раз в комнате было почти темно, только на столе горела маленькая лампа, завешенная чем-то темным со стороны Алёшиной кровати. Мама стояла в халате и что-то гладила. А во второй раз небо за окном было уже розовое, но маленькая лампа все еще горела. Мама сидела на корточках перед чемоданом и укладывала папины вещи. А папа вошел в комнату и сказал:

— Ты когда же спать будешь? Ложись, теперь я все успею.

Чем бы прикрыть маму, чтобы ей было тепло? Алёша взял большую серую пушистую шаль, как можно осторожнее накинул ее на маму и старательно подоткнул со всех сторон. И сам залюбовался на свою работу — до того уютно маме стало лежать!

А самому спать все-таки тоже хотелось. Но Алёша уже не чувствовал себя одиноким и покинутым. Наоборот, он был хозяином в комнате. Привстав на цыпочки, он деловито пощупал блюдце с молоком. Совсем остыло. Не очень-то приятно пить холодное молоко, но что же делать! Алёша придвинул к подоконнику стул и, стоя на коленках, потянулся губами к блюдцу.

Так. Одно дело сделано. Спать захотелось теперь еще сильнее. Чистить зубы или не стоит? Кипяченая вода есть в графине. Ладно уж, пускай все будет по правилам! Алёша налил воды в кружку и пошел в ванную.

Теперь нужно опустить сетку кровати. Но железный крючок очень туго сидел в железной петельке. Отцепить крючок удалось только с одной стороны, и сетка почти не опустилась. Опять помог стул. Алёша придвинул его к кровати и перевалился со стула к себе на подушку. Но он забыл, что нужно сначала раздеться. Труднее всего оказалось снять башмаки. Шнурки-бантики, такие послушные у мамы в руках, как только Алёша до них дотронулся, превратились в тугие узелки. Узелки пришлось распутывать при помощи ногтей и зубов. Наконец, совсем запыхавшись, Алёша освободился от башмаков. Ночная рубашка лежала под подушкой. Все это хорошо, но как снять лифчик, когда пуговицы сзади? Алёша попробовал дотянуться рукой и расстегнуть верхнюю пуговицу, потом нижнюю. Ничего не выходило. Тогда он попытался просто сдернуть лифчик через голову. Сначала все пошло хорошо: лифчик, слегка потрескивая, съехал со спины и груди, перешел на плечи, но вдруг застрял около шеи и плотно привязал к голове оба Алёшиных локтя. Почему-то и ноги тоже потянуло кверху. Алёша почувствовал, что погибает, и хотел уже крикнуть: «Мама!»

— Что-то больно щелкнуло по коленке: это оторвалась пуговица слева и отпустила одну подвязку. Теперь левому боку стало свободнее. Правую подвязку удалось отстегнуть. Ого! Лифчик двигается! Пошло, пошло… Еще одно маленькое усилие — и Алёша, красный, потный, разгоряченный, смог наконец свободно вздохнуть. Снять чулки и надеть ночную рубашку — все это было уже совсем просто.

Алёша с наслаждением вытянулся. Как он устал! Теперь можно спокойно поспать. И даже ничего, что лампа светит прямо в глаза. Даже две лампы: та, что висит посередине комнаты, и та, что стоит на письменном столе. С мужественным вздохом Алёша вылез из-под одеяла и снова перевалился через сетку кровати. Чтобы дотянуться до выключателя, пришлось подтащить к нему стул. А чем бы завесить лампу на столе? Алёша взял свои полосатые штанишки и накинул их на лампу со стороны дивана. Для этого пришлось еще один стул пододвинуть к письменному столу.

Теперь все. Теперь можно спокойно спать. Когда Алёша опять перебрался через сетку, он уронил со стула лифчик и один башмак. Ну ничего. Мама не проснулась.

А жаль все-таки, что папа никогда не узнает, какой у него сегодня был хороший, заботливый сын. Самому-то об этом неудобно будет рассказывать! И мама не узнает…

А мама спала и видела сны. Сначала ей снилось, что Алёша всю мебель в комнате сдвинул в один угол (это когда Алёша стулья передвигал). Потом, когда в комнате стало тихо, маме снилось, что Алёша заснул одетый поперёк дивана и что нужно поскорее его раздеть и уложить в кроватку. «Ведь ему холодно», — думала мама. Несколько раз ей казалось, что она уже встала и укладывает Алёшу. Она сделала над собой усилие и открыла глаза. В комнате было полутемно и очень тихо. Поперёк дивана заснула она сама, а не Алёша. Кто прикрыл ее шалью? Ведь папа уехал. Кто же мог это сделать? Где Алёша?

Мама испуганно оглянулась. Алёша спал у себя в кровати, раздетый, укрытый одеялом. На подоконнике — пустая чашка и пустое блюдце. Может быть, заходил кто-нибудь из соседей, помог Алёше раздеться, погасил верхний свет, занавесил настольную лампу? Чем занавесил?

Мама улыбнулась. Мама увидела стулья, странным образом разбежавшиеся по комнате. Мама подняла с пола лифчик, застегнутый на все пуговицы и вывернутый наизнанку. Мама тихонько засмеялась и бросилась к двери. Ей хотелось сейчас же, сию минуту рассказать кому-нибудь, какой у нее замечательный, внимательный, какой у нее почти взрослый сын! В коридоре было темно и тихо, все соседи давно уже спать легли. Тогда мама вернулась в комнату, перевесила полосатые штанишки так, чтобы свет не мешал Алёше… И начала писать папе длинное, гордое, счастливое, веселое письмо.

 

Совсем одинаковые

Мама защелкнула чемодан и надела шляпку.

— Вот, — сказала она, Николай и Андрюша, слушайте внимательно. Здесь, в левом ящике, лежат запасные ленточки. Нарочно сегодня заходила в магазин, четыре метра купила.

— Четыре метра? — удивился папа. — Милок, зачем же так много? Неужели по метру в каждую косичку?

— Они очень часто теряют. Я же говорю — это запас. Вот, Николай, посмотри сюда. Два метра голубой и два розовой. Розовая — для Вари, а голубая — для Вали. Не перепутайте, пожалуйста.

— Не беспокойся, милок, все сделаем. Позволь, как, как ты сказала? Для Вали? То есть для Вари?

Мама повторила терпеливо:

— Розовая — для Вари, а для Вали — голубая.

— Да ведь я, мама, знаю, — сказал Андрюша.

— Постой, Андрюшка… — Папа сдвинул брови и повторил несколько раз: Валя — голубая… Варя — розовая. Ва-л-ля… гол-лу… гол-лубая. Вар-р-ря — р-розовая! Прекрасно! Очень легко запомнить!

— А ну-ка проверим! — сказал Андрюша. — Папа, это кто?

— С голубыми косичками — значит, Валя, — твердо ответил папа.

— А это кто? — спросила Валя, показывая на сестренку.

— А эта с розовыми косичками значит, Варя!

— Запомнил! Запомнил! — радостно закричали ребята. Мама! Наконец-то запомнил!

Дело в том, что Валя и Варя были близнецы и так похожи друг на друга, что различать их без ленточек умела только одна мама. К тому же и платьица и шубки все у них было тоже одинаковое.

А папа только недавно вернулся из далекой северной экспедиции и все время путал своих девочек. Конечно, он знал, как похожи близнецы, но все-таки каждый раз, видя их рядом, качал головой и говорил:

— Нет, это удивительно! Ну совсем, совсем одинаковые!

Папа взглянул на часы и снял с вешалки мамино пальто.

— Пожалуйста, не волнуйся, ничего мы не перепутаем, все сделаем как надо. К тому же ты уезжаешь на две недели только! Если несколько раз мы назовем по ошибке Валю Варей, ничего особенного…

— Николай! — Мама сунула правую руку мимо рукава и сказала огорченно: — Значит, ты все, все забыл! Ведь я же повторяла несколько раз: доктор сказал, чтобы Вале гулять как можно больше, а Варе совсем нельзя и лекарство три раза в день…

— Помню, помню! — виноватым голосом ответил папа. — Вот из этой бутылочки. Не беспокойся, милок.

— Все сделаем! — докончил Андрюша.

И мама уехала. Это было в субботу. В воскресенье можно было не торопиться вставать, поэтому все проспали. Первыми, впрочем, подскочили близнецы, которым даже и в будни торопиться было решительно некуда. К тому времени, когда папа вышел из ванной, приглаживая мокрые волосы, Варя уже успела потерять левую розовую ленточку.

— Неважно, — сказал папа, — у нас есть большой запас. Сколько отрезать? Полметра хватит? Идите сюда, девочки, я причешу вас.

— Папа, — спросил Андрюша, — а заплести ты сумеешь?

— Надеюсь, что да. Мне приходилось успешно выполнять гораздо более сложные задания.

Светлые мягкие волосенки послушно разделились на пробор.

— Ты не так заплетаешь, папа, — сказал через минуту Андрюша.

— Нет, так.

— Нет, не так. Мама вплетает ленточку вместе с волосами, а ты просто завязал бант на хвостике — и ладно.

— Неважно, — сказал папа, — так даже красивее. Видишь, какие у меня банты большие, а у мамы на банты ничего не остается.

— Зато прочнее.

— Вот что, Андрей, довольно критику наводить. Что мама велела? Гулять как можно больше. Пейте молоко, забирай Валюшку и отправляйся. А мы с Варей займемся уборкой.

После уборки и гуляния папа с Андрюшей готовили обед, мыли посуду и долго отскребывали ножами и чистили пригоревшую сковородку. Наконец папа сказал «уф!» и лег на диван с книгой в руках. Однако очень скоро книга захлопнулась сама, папины глаза тоже закрылись сами, и папа заснул. Его разбудили громкие голоса:

— Папа! — кричал Андрюша. Близнецы потерялись!

Папа вскочил, как по сигналу боевой тревоги.

— Кто?.. Где?.. Да вот же они! Ну можно ли, Андрюшка, так пугать человека!

— То есть не потерялись, а перепутались. Мы в прятки играли… И под столами, и под вешалкой — ну и задевались куда-то все четыре ленточки. Я же говорил, что не так заплетаешь!

— Валя! Варя! Подите сюда!

Перед папой стояли две совершенно одинаковые дочки, смотрели на него одинаковыми веселыми глазами, и даже растрепаны они были совершенно одинаково.

— Неважно! — засмеялся папа. — У нас еще три с половиной метра этих ленточек. Я теперь хорошо помню: голубую — Вале, а Варе…

— Эх, папа, папа! Ну а как же ты их теперь различишь — какая которая?

— Да очень просто! Говорить-то ведь они умеют. Большие девочки… Тебя как зовут?

— Вая.

— А тебя?

— Вая.

Картавили близнецы тоже совсем одинаково. Папа задумался.

— Неаккуратно это у нас получается… Как же быть, Андрюшка? Ведь Варе пора уже лекарство принимать, а Вале — гулять как можно больше!

За дверью раздалось знакомое покашливание.

— Дедушка! — радостно крикнули ребята.

Дедушка поздоровался со всеми и стал протирать очки.

— Гулять, говорите, нужно? Вот я и пришел пораньше, чтобы погулять с Валечкой. Я и мамочке обещал.

— Вы пришли как раз вовремя, Константин Петрович! — сказал папа. — Видите ли, у нас… то есть… Ну, короче говоря, близнецы перепутались! И рассказал дедушке, что произошло.

— Как же это ты так, Николай? — Дедушка с упреком посмотрел на папу. — Родной, можно сказать, отец, а родных, можно сказать, дочек перепутал!

— Что же делать, Константин Петрович, виноват, конечно! Да ведь когда я уезжал, они совсем чуть-чуточные были. Позвольте, Константин Петрович! А вы-то сами? Родной, можно сказать, дедушка? И родных, можно сказать, внучек… А ну-ка, где Валя? Где Варя? Какая которая?

Дедушка медленно надел очки и посмотрел на внучек.

— Кхм! Кхм!.. Н-да! То есть… Кхм!.. Кхм!.. Очки у меня слабоваты стали! Не по глазам уже. Вот если бы мне очки посильнее.

Андрюша засмеялся громче всех.

— А уж тебе, Андрей, совсем стыдно, — сказал папа, — и не уезжал никуда, видишь их каждый день…

— Да, да, — поддержал папу дедушка, — без очков, и глаза у тебя молодые, а родных, можно сказать, сестренок…

— Что же я-то? — оправдывался Андрюша. — Я ничего. Я их до болезни очень хорошо различал: Варя была потолще. А в больнице они похудели по-разному и стали совсем одинаковые!

Папа решительно подошел к буфету, взял пузырек с лекарством.

— А ну-ка, Варя, — сказал он, — иди-ка сюда, пора лекарство пить. Девочки! Кому я давал лекарство сегодня утром?

Валя и Варя переглянулись и ничего не ответили.

— Эх, папа! — зашептал Андрюша. — Разве они скажут? Кому охота лекарство пить? Ведь оно горькое.

— Что же, — сказал папа, — попробуем по-другому. А ну-ка, дочки, кто сейчас пойдет с дедушкой гулять как можно больше? Валя, иди сюда, я тебе косички заплету и надену шубку.

Он помахал голубыми лентами. Девочки опять посмотрели друг на друга, лица у них стали грустные, но молчали обе.

— В чем дело, Андрюша? — тихо спросил папа. — Почему же теперь не отзывается Валя? Ведь они любят гулять с дедушкой?

— Конечно, любят, — ответил Андрюша. — Потому Валя и молчит. Варя дома остается, а Вале ее жалко!

— Молодец эта Валя! — одобрительно сказал папа. — Я ее уважаю.

— А Варю? — спросил Андрюша. — Знаешь, папа, пожалуй, если было бы наоборот… Варе — гулять, а Вале — пить лекарство… Папа, стой! Дедушка, стой! Я знаю, что нужно делать!

Андрюша подбежал к буфету.

— Вот, — сказал он очень довольный и вынул вазочку, в которой лежал большой пряник. — Один только остался. Как раз то, что нам нужно! Возьми! — протянул он пряник одной из девочек. — Раздели пополам, себе возьми и сестре дай!

Близнецы одинаково заулыбались, тоже очень довольные. Девочка взяла пряник и старательно разломила его.

Разломился пряник, впрочем, не совсем пополам, один кусок оказался заметно больше другого. Этот кусок девочка оставила себе, а тот, что поменьше, протянула сестренке.

— Варя! Со смехом закричал Андрюша. — Вот Варя! Вплетай скорее розовую ленточку! Это Варя!

— Ничего не понимаю, — сказал папа.

— Ты видел, папа, она себе больше взяла! Уж если бы Валя делила, было бы точно, как в аптеке! А если бы даже не ровно разломилось — все равно она бы себе поменьше оставила, а Варе — побольше. Уж она у нас такая! Дедушка! Иди гулять с Валей! Папа! Давай Варе лекарство!

Андрюша смеялся, близнецы заплакали, дедушка, улыбаясь, ушел гулять с Валей.

А папа расстроился. Он посадил Варю себе на колени, старательно вплетал розовые ленточки в светлые волосенки — по-маминому вплетал, чтобы не потерялись, — и грустно приговаривал:

— Эх, дочка, дочка! А я-то думал, что вы у меня совсем-совсем одинаковые!

 

Три копухи

— Ребята! — сказала Евгения Николаевна, подходя к окну. — Смотрите, сколько снегу во дворе! Сегодня нам работы много. Кончайте скорее завтракать, пойдемте расчищать дорожки и делать гору. Берите лопатки… Ну, кто скорее соберется?

— Я!

— Я!

— Я!

Ребята живо оделись и веселой гурьбой выбежали во двор.

В комнате остались трое: Володя, Боря и Лида. Володя допивал молоко, Лида зашнуровывала теплые башмаки, Боря все собирался надевать рейтузы, а пока сидел на стуле у самой двери, поджав под себя ноги.

— Спешат, спешат! Всё время куда-то спешат! — недовольно сказал Володя. — А куда спешат — неизвестно! — Он отхлебнул еще немного молока и задумался.

— И всегда Евгения Николаевна торопит: кто скорее соберется да кто скорее сделает… — поддержала Володю Лида, лениво шнуруя башмаки.

— Скорее сделать легко, — заметил Боря, — а вот вы попробуйте медленнее!

— Медленнее меня никто ничего не делает, — сказала Лида.

— Не хвастай, голубушка! — Володя широко открыл глаза. — Один раз я так медленно пил молоко, что оно у меня в чашке прокисло, свернулось. Получилась простокваша. Я насыпал туда сахару и стал есть ложкой.

— Это что! — сказал Боря. — Вот я один раз так долго сидел не шевелясь — все собирался рейтузы надевать, — так долго сидел, что паук от моей головы к потолку большую паутину сплел и пять мух успел поймать, пока я сдвинулся с места!

— Ну что ж, ничего особенного! — воскликнула Лида. — Главная копуха все-таки я! Один раз я так долго обувалась, так долго ботинки зашнуровывала, так долго, уж так долго… Встала, а ботинки-то жмут! Стоять не могу!

— Почему? — спросил Боря.

— Потому что, пока обувалась, я выросла, и ботинки мне стали малы. Пришлось покупать новые. Конечно, я — главная копуха!

Стукнула дверь. Веселые голоса в передней:

— Володя! Боря! Лида! Где вы?

— Идите сюда.

— Смотрите, какую мы гору сделали!

— Берите санки! Идите кататься!

— Кататься? — крикнула Лида. — Стойте, стойте. Я первая прокачусь, меня подождите!

Ботинки зашнуровались сами: раз, два, и готово. Лида даже не успела из них вырасти.

Молоко само влилось Володе в рот и даже не успело прокиснуть.

Если бы в комнате и оказался какой-нибудь паучок и нацелился приладить паутинку к Бориной макушке — бедняга только бы ахнул: Бориной макушки уже не было в комнате!

— Я первая!

— Меня скорей прокатите!

Три копухи, расталкивая ребят, выбежали во двор, а главная копуха — Лида — летела впереди всех.

 

Саша-дразнилка

Саша очень любил дразнить свою сестренку.

Ляля обижалась и плакала.

— О чем ты плачешь, Лялечка? — спрашивал папа.

— Меня Саша дразнит!

— Ну и пусть дразнит. А ты не дразнись.

Было очень трудно не дразниться, но один раз Ляля попробовала, и вот что из этого вышло.

Ребята сидели за столом и завтракали.

— Вот я сейчас поем, — начал Саша, — и твою куклу за ноги к люстре подвешу.

— Ну что ж, — засмеялась Ляля, — это будет очень весело!

Саша даже поперхнулся от удивления.

— У тебя насморк, — сказал он, подумав. — Тебя завтра в кино не возьмут.

— А мне завтра не хочется. Я пойду послезавтра.

— Все вы, девчонки, — дрожащим голосом проговорил Саша, — все вы ужасные трусихи и плаксы.

— Мне самой мальчики больше нравятся, — спокойно ответила Ляля.

Саша посмотрел кругом и крикнул:

— У меня апельсин больше, чем у тебя!

— Ешь на здоровье, — сказала Ляля, — поправляйся.

Тут Саша не выдержал и заплакал.

— О чем ты плачешь, Сашенька? — спросила мама, входя в комнату.

— Меня Лялька обижает! — ответил Саша, всхлипывая. — Я ее дразню, а она не дразнится!

 

Бабушка и внук

— Я еще хочу погулять, сказал Володя. Но бабушка уже снимала свое пальто.

— Нет, дорогой, нагулялись, и хватит. Папа и мама скоро с работы придут, а у меня не готов обед.

— Ну еще хоть немножко! Я не нагулялся! Бабушка!

— Некогда мне. Не могу. Раздевайся, поиграй дома.

Но Володя раздеваться не хотел, рвался к двери.

Бабушка взяла у него лопатку и потянула шапку за белый помпон. Володя обеими руками схватился за голову, хотел удержать шапку. Не удержал. Хотел, чтобы пальто не расстегивалось, а оно будто само расстегнулось — и вот уже качается на вешалке, рядом с бабушкиным.

— Не хочу играть дома! Гулять хочу!

— Вот что, дорогой, — сказала бабушка. — Если ты меня не будешь слушаться, я к себе домой от вас уеду, вот и все.

Тогда Володя крикнул злым голосом:

— Ну и уезжай! У меня мама есть!

Бабушка ничего не ответила и ушла на кухню.

За широким окном широкая улица. Молодые деревья заботливо подвязаны к колышкам. Обрадовались солнцу и зазеленели как-то все вдруг. За ними автобусы и троллейбусы, под ними — яркая весенняя трава.

И в бабушкин сад, под окна маленького загородного деревянного дома тоже, наверное, пришла весна. Проклюнулись нарциссы и тюльпаны на клумбах… Или, может быть, еще нет? В город весна всегда немножко раньше приходит. Бабушка приехала осенью, помочь Володиной маме — мама стала работать в этом году. Володю покормить, с Володей погулять, Володю спать уложить… Да еще завтрак, да обед, да ужин…

Бабушке было грустно. И не потому грустно, что вспомнила о своем саде с тюльпанами и нарциссами, где могла бы греться на солнышке и ничего не делать — просто отдыхать… Для себя самой, для себя одной много ли найдется дел? Грустно стало бабушке потому, что Володя сказал: «Уезжай!»

А Володя сидел на полу, посередине комнаты. Кругом — машины разных марок: заводная маленькая «Победа», большой деревянный самосвал, грузовик с кирпичиками, поверх кирпичиков — рыжий Мишка и белый заяц с длинными ушами. Покатать Мишку и зайца? Дом построить? Завести голубую «Победу»?

Завел ключиком. Ну и что? Протрещала «Победа» через всю комнату, уткнулась в дверь. Еще раз завел. Теперь кругами пошла. Остановилась. Пусть стоит.

Начал Володя мост из кирпичиков строить. Не достроил. Приоткрыл дверь, вышел в коридор. Осторожно заглянул в кухню. Бабушка сидела у стола и быстро-быстро чистила картошку. Тонкие завитки кожуры падали на поднос. Володя сделал шаг… два шага… бабушка не обернулась. Володя подошел к ней и стал рядом. Картошины неровные, большие и маленькие. Некоторые совсем гладкие, а на одной…

— Бабушка, это что? Будто птички в гнездышке сидят?

— Какие птички?

А ведь правда, немножко похоже на птенчиков с длинными, белыми, чуть желтоватыми шейками. Сидят в картофельной ямке, как в гнезде.

— Это у картошки глазки, — сказала бабушка.

Володя просунул голову под бабушкин локоть:

— Зачем ей глазки?

Не очень удобно было бабушке чистить картошку с Володиной головой под правым локтем, но бабушка на неудобства не жаловалась.

— Сейчас весна, картошка начинает прорастать. Это росток. Если картошку посадить в землю, вырастет новая картошка.

— Бабушка, а как?

Володя вскарабкался бабушке на колени, чтобы лучше разглядеть странные ростки с белыми шейками. Теперь чистить картошку стало еще неудобнее. Бабушка отложила нож.

— А вот так. Смотри сюда. Видишь, совсем крошечный росточек, а этот уже побольше. Если картошку посадить в землю, ростки потянутся к свету, к солнцу, позеленеют, листики из них вырастут!

— Бабушка, а это что у них? Ножки?

— Нет, это не ножки, это начали расти корешки. Корешки тянутся вниз, в землю, из земли будут воду пить.

— А ростки к солнцу тянутся?

— К солнцу.

— А корешки тянутся в землю?

— Корешки — в землю.

— Бабушка, а куда люди тянутся?

— Люди?

Бабушка положила на стол недочищенную картофелину и прижалась щекой к Володиному затылку.

— А люди тянутся друг к другу.

 

Мороженое

Было уже совсем тепло. Все было такое новенькое и яркое. Каждый одуванчик сиял в траве, как маленькое желтое солнышко. Даже старые скамейки в сквере, подражая молодым весенним листочкам, стали снова ярко-зелеными, липкими и пахучими. Белые пышные облака были похожи на взбитые сливки. Казалось, что большая и добрая волшебница взбивает их в своей великанской миске, где-то совсем недалеко — может быть, просто на крыше одного из высоких домов в центре города. А когда белые сливки поднимутся в миске высокой горой, волшебница подхватывает их огромной деревянной ложкой и осторожно, чтобы не осели и не раскапались, пускает их плыть по синему небу. И были эти облака, несомненно, сладкими на вкус, холодноватыми и плотными на ощупь.

О сладком, холодном и плотном Алёша думал, разумеется, потому что держал в руках только что купленную порцию сливочного мороженого. Алёша остановился на углу широкого тротуара и осторожно отогнул блестящую бумажку. Вот оно сияет на солнце. Оно только немножко пожелтее облаков… Нельзя же есть сразу, нужно сначала налюбоваться досыта… Но не слишком долго можно любоваться: тепло от руки проходит через тонкую бумажку, и мороженое начинает подтаивать снизу… Алёша надкусил его — не зубами, а губами — и втянул в себя первый глоток. Об этой минуте Алёша мечтал с самого утра. И вот наконец эта минута наступила. Блаженный холодок спускается в горло… все ниже и ниже и останавливается где-то недалеко от сердца.

Весна… молодая травка… ласковое солнце… ни одной тройки за всю неделю… спокойная совесть… сливочное мороженое… — это было настоящее счастье! Вот уже отъедена половина… теперь, пожалуй, две трети… три четверти… Наконец остался кусок, над которым Алёша задумался: разделить ли его еще на две части или, наоборот, роскошным образом глотать сразу? Потом можно будет еще облизать бумажку…

Алёшу резко и неожиданно толкнули под локоть сзади. Дрогнула рука, мороженое упало на тротуар. Высокий прохожий, толкнувший Алёшу, обернулся слегка и, может быть, хотел что-то сказать… Но Алёша уже кричал ему злым голосом:

— Ослепли, что ли! Неужели на улице тесно? Лезете прямо на человека!

Высокий прохожий ничего не ответил. Он шел спокойной и твердой походкой, но он шел не так, как все. У него в руках была палка. Он не дотрагивался ею до стен домов и не держал ее перед собой, вытянув руку, но он шел не так, как все.

Тротуар немножко сворачивал налево, потому что угол дома выдавался в этом месте на улицу. Высокий прохожий повернул налево и обошел этот выступ, не дотрагиваясь до него ни рукой, ни палкой… Но он шел не так, как все!

Из широких, распахнутых ворот вытекал медленный мутный ручей. Его не было здесь утром это спустили во дворе большую лужу. Другие люди обходили это место, сворачивали на мостовую и там перешагивали через ручей. Высокий прохожий шел прямо, неторопливо и уверенно, не сворачивая никуда.

Алёша побежал к нему так, как не бегал никогда в жизни. Он не думал больше ни о весне, ни о мороженом. Он знал одно: будет ужасно, если этот человек попадет ногой в лужу. Задыхаясь, Алёша дотронулся до его руки:

— Осторожно, здесь лужа! Надо обойти! Пойдемте вместе, я иду в ту же сторону.

Он взял его под локоть. Алёша делал три шага, когда его спутник делал только один. Потом Алёше удалось делать два шага, и они пошли ровнее. Сейчас нужно сказать… Поскорее… сию минуту… Что сказать?

Я скажу: «Вы уж на меня не сердитесь, пожалуйста, ведь я не видел, что вы…»

Нет, так нельзя!

Я скажу: «Вы уж извините меня, вы подошли сзади, я не знал, что вы…»

Нет, лучше сказать: «Мне очень-очень неприятно, что так вышло, ведь я…»

«Неприятно!»

Алёша вертел и переворачивал у себя в голове тяжелые, неуклюжие слова.

Нет, я скажу так…

Его спутник остановился, мягко высвободил свою руку, провел большой, широкой ладонью по волосам Алёши:

— Спасибо, дружок!

Он легко дотронулся до двери пальцами левой руки, а правой безошибочно вложил ключ в щель замка. Дверь открылась и закрылась опять.

Алёша остался один. Алёша ничего не успел сказать. Он стоял и смотрел… Все так же плыли по синему небу взбитые сливки облаков. Так же сияли в зеленой траве желтые солнышки одуванчиков. Все было такое же, и все было по-другому.

Журчание воды послышалось у него под ногами. Алёша нагнулся. Это был тот самый ручей; он вытекал из ворот и теперь догнал Алёшу. Алёша прислушался к этому звуку и подумал, утешая себя: «Они очень хорошо слышат. Конечно, он узнал меня по голосу и сам все понял!»

 

Фарфоровые шаги

— Папа, расскажи сказку!

Вечер. Для Володи уже наступает ночь. Потому что ночь — это когда спят, и ночь приходит по-разному, для больших и для маленьких.

Если вам три с половиной года, вас начинают укладывать в восемь часов, чтобы к девяти вы уже крепко-накрепко спали.

Если вам двадцать девять или тридцать два — вы ложитесь, когда вам вздумается, а встаёте, когда зазвонит будильник. Маленькие зато могут вставать, когда им захочется.

— Папа, расскажешь сказку?

Папа лежит на диване с книгой в руках. Рядом, на стуле — раскрытая тетрадь. Это папа учится.

Он откладывает книгу и нерешительно смотрит на маму: мама не очень одобряет эти рассказывания сказок перед сном.

Володина мама — учительница. Она сидит за письменным столом и проверяет тетради.

Папа учится, а мама учит. Можно было бы подумать, что мама учит папу. Но нет. Мама учит ребят в школе. А папа — это ему тридцать два года, — папа уже далеко не ребёнок, он работает мастером на заводе.

Приходит папа с работы, бабушка его ужином покормит. И сразу за свои книги. Но тут можно к нему подсесть:

— Папа, пойдём погуляем часок? Папа закрывает книгу.

— Ну что ж, пойдём погуляем часок.

И они гуляют вместе.

А вечером, если Володе не очень ещё хочется спать, а мама уже уложила, Володя просит:

— Папа, расскажи сказку!

— О чём же тебе рассказать?

На высоком круглом столике рядом с диваном — будильник, уже заведённый на шесть часов. Около будильника фарфоровая собачка, белая, с чёрными ушами и лапками. Тут же притулился белый фарфоровый кролик, обтекаемой формы. У кролика чёрные кончики ушей и немного — хвостик.

А ножки-то, где же у кролика ножки?

Мысль неожиданная и тревожная.

— Папа, дай мне кролика, пускай на подушке полежит. Папа, где у кролика ножки?

— Да вот же они.

— Это передние ножки. А задних нет! Мама успокаивающим голосом говорит:

— Он задние ножки под себя поджал.

— Как же ему ходить, если под себя поджал?! Несчастный кролик! Легко ли: всю жизнь просидеть с поджатыми ногами!

— Папа, как же ему ходить?

— А вот как. Лежи смирно, не волнуйся. Я тебе сейчас расскажу.

Теперь кролик сидит на папиной ладони. Маленький белый кролик. Передние ножки ещё можно чуточку разглядеть, а задние — неизвестно где! Под себя поджал! Каково-то ему, бедному!

Володя вытирает слёзы уголком подушки и с надеждой смотрит на папу.

— Слушай, сынок. Кролик весь день здесь сидит, рядом с будильником. А ходит он по ночам.

Как только все в доме лягут спать, потушат свет и всё успокоится, кролик расправляет лапки — одну, потом другую, потягивается немножко… Иногда шепнёт: «Ух, отсидел!» — посмотрит на часы и начинает спускаться со стола.

— Папа, как же он на часы посмотрит, если потушили свет?

— А луна? Слушай, сынок, не перебивай. К тому же в это время у меня иногда ещё горит маленькая лампочка.

— Грибок зелёный?

— Да, грибок. Кролику прекрасно всё видно. Тихо-тихо, осторожно-осторожно спускается он на диван. Потом всё ниже, ниже — и вот он уже на полу. Передние ножки у него короткие, задние — подлиннее. Ведь он не только бегает, он даже ходит вприскочку. Посидит на полу, прислушается, пошевелит ушками… Всё тихо, все спят… Я, если ещё сижу, — не в счёт. Он ко мне привык и уже не боится.

Тихими фарфоровыми шажками подойдёт к двери… заглянет в бабушкину комнату…

— Фарфоровыми шажками? — переспрашивает мама, оторвавшись от тетрадей. — Может быть, ты хотел сказать: на своих фарфоровых ножках? Ты уверен, что у кролика фарфоровые шаги?

— Уверен.

Мама, чуть пожав плечами, подчёркивает в тетради ошибку красным карандашом.

Папа продолжает свой рассказ. Володина мама — тоненькая и быстрая, папа — широкий и неторопливый. Белому кролику так уютно сидеть на спокойной папиной ладони.

— Так вот, сынок. Тихо-тихо, осторожно-осторожно кролик входит в бабушкину комнату… Бабушка любит читать перед сном. Иногда так и заснёт, с книжкой в руках, даже очки не успеет снять. И лампа около кровати у неё иногда остаётся непотушенная.

Кролик подойдёт к бабушке, прыгнет тихонько на одеяло, подцепит лапками книжку и на стол около кровати положит. Знает, маленький, что бабушка может повернуться во сне, а книжка на пол — бух! — и разбудит её.

Потом кролик осторожно берёт бабушкины очки, наденет их на минутку на свой фарфоровый носик, только ничегошеньки через них не увидит. Не увидит, потому что бабушка у нас близорукая, а у кролика глазки дальнозоркие, ему без очков гораздо лучше всё видно. А читать, между прочим, ни в очках, ни без очков кролик всё равно не умеет. Поэтому и очки он кладёт тоже на стол. А лапкой задней — той, что отсидел, — нажимает кнопку на бабушкиной лампе, если бабушка не успела потушить.

Вот и у бабушки темно стало, и спать ей теперь будет спокойнее. Тихими звонкими фарфоровыми шагами кролик возвращается в нашу комнату.

Мама опять подняла голову от тетрадей и повторила с сомнением:

— Тихими и звонкими?

Папа с твёрдостью ответил:

— Да.

Как мама не понимает? Шаги звонкие, потому что кролик фарфоровый, а тихие они, потому что осторожно кролик ступает — никого не хочет разбудить.

— Слушай, сынок. Теперь кролик к твоей кровати подходит — тихо-тихо, осторожно-осторожно. Видит, что голова у тебя сползла с подушки, а ноги почему-то на подушке лежат — и спать тебе неудобно. Кролик своими ловкими фарфоровыми лапками ноги твои сдвинет, голову приподнимет, одеяло поправит…

— Передними или задними, папа?

Папа прищурился, как бы вспоминая.

— Задними лапками, Володя. Видишь ли, он вот так на передние коротенькие лапки обопрётся, задними брыкнёт: ноги — с подушки, голову — на подушку, всё по своим местам разложит. А вот игрушки твои, если останутся неприбранными, — он кладёт на полочку передними лапками. Сам на задних приподнимется, вытянется — так ему удобнее.

Володя нерешительно покосился на маму:

— Папа, ведь я убираю свои игрушки.

— Не всегда и не все. Посмотри-ка, вон там, на диване, книжка осталась, а под столом два кубика валяются.

Володя вздохнул:

— Это я забыл.

— Вот и кролик тоже так думает: устал человек, забыл, рассеянный — надо ему помочь. Уложит всё на полку и тихо-тихо, осторожно-осторожно идёт к маминому письменному столу.

Мама спросила:

— А у моего стола что ему делать?

— А на мамином столе, если мамочка очень устанет, тетради иногда остаются раскрытые — прямо всеми ошибками кверху.

— Ну, уж это только в сказке случается! — возразила мама.

— Редко, очень редко, в исключительных случаях бывает такой беспорядок на мамином столе — в сказке, конечно! Ведь я и рассказываю сказку, — спокойно пояснил папа. — Кролик тетради все закроет, стопочкой уложит, на краю стола…

После этого кролик лёгкими своими фарфоровыми шажками отправляется по коридору — в кухню.

— А не пора ли ему спать, кролику? — намекнула мама.

— Мама, ведь он только что проснулся!

— Я, собственно, не о кролике беспокоюсь, а о папе. Ведь ему заниматься нужно. Кончайте-ка сказку, товарищи.

— Мама! Полчасика ещё!

— Часок прогуляли, да полчасика на сказку — вот и выйдет, что папе на полтора часа меньше спать.

— Ничего, — сказал папа, — теперь кролик очень быстро управится, он просто захотел пить. В кухне подпрыгнет, сядет на раковину, откроет кран…

Мама насторожилась, с карандашом в руках.

— Сырую воду? — удивился Володя. Папа укоризненно покачал головой:

— Что ты, что ты! Никогда кролик сырой воды из-под крана не пьёт, он знает, что в сырой воде микробы, от них животик заболит!

Мамин карандаш опустился с довольным видом и поставил в тетради большую красивую пятёрку.

— Кролик, Володя, пьёт только кипячёную воду: наполнит чайник, зажжёт газ… Кролик знает, что мне тоже иногда, если засижусь, чаю захочется. Тут же, если увидит какую-нибудь кастрюльку недомытую, — ведь это же сказка, мамочка! — кролик кастрюльку отскребёт, сполоснёт, спрячет в шкаф.

Мама поджала губы, поразмыслила и прибавила к пятёрке минус.

— Так ты вместе с кроликом чай пьёшь, папа?

Володе было приятно, что и о папе тоже кто-то заботится, когда все уже легли и один папа не спит.

— Да, да, сынок, вместе пьём чай…

Папа вдруг зевнул на полуслове… И ещё раз… Когда смотришь, как зевают — самому зевать хочется.

Сонным голосом Володя спросил:

— Папа, а дальше что?

— Что ж дальше? Напьёмся чаю, уберём за собой — и спать оба ложимся. Кролик обратно на столик, поджав лапки, а я у себя на диване. Спи и ты.

Сказка оборвалась неожиданно быстро. Странная какая-то получилась сказка — без конца. Может быть, потому что всем троим очень захотелось спать — и Володе, и папе, и кролику?

…Ночью, даже если очень крепко спишь, всё-таки иногда просыпаешься. В комнате тихо-тихо… нет, всё-таки не совсем тихо: кто-то ходит по комнате осторожными шагами… Может быть, это лёгкие фарфоровые шаги кролика?

Володе очень хотелось посмотреть, но глаза ночью трудно открываются. Вот уж кажется, что откроешь сейчас, ещё одно маленькое усилие… Ну, никак!

Шаги всё ближе, ближе… а голове неудобно и твёрдо лежать… а ноги забрались куда-то высоко — совсем как в папиной сказке. И вот кто-то тихо-тихо, осторожно-осторожно ноги Володины с подушки убрал, голову — на подушку, всё по своим местам разложил…

«Спасибо тебе, милый кролик!» — хотел шепнуть Володя. Но губы ночью такие непослушные, склеились — и не хотят говорить! Но ведь нужно же наконец подсмотреть, как белый фарфоровый кролик, маленький добрый волшебник, бродит по комнатам, фарфоровыми шажками…

Один глаз наконец чуть приоткрылся… потом другой. Луны нет, занавеска задёрнута, но в комнате не совсем темно, у папы горит низенькая лампа — зелёный грибок.

Папы нет на диване. А рядом с будильником — вот что удивительно! — белый кролик сидит, поджав под себя фарфоровые ножки… Как быстро он успел на столик взобраться! Дверь в бабушкину комнату приоткрыта, там тоже ещё немножко светло, там бабушка, должно быть, заснула с книжкой в руках.

Ночью глаза открываются с трудом и очень легко закрываются. Вот и захлопнулись, прямо будто слиплись… А в комнате опять и опять шаги… Ну-ка, ещё попробуем подглядеть…

Странно!.. Свет у бабушки погас, а кролик, поджав лапки, рядом с будильником сидит. Быстрый какой! Потушил у бабушки лампу — и на место!

Сами, сами закрываются глаза… А кролик-то! Опять ходит по комнате… скрипнула дверь — в коридор ушёл.

И какие-то у него не лёгкие фарфоровые, а даже немного тяжеловатые, просто совсем как человеческие шаги — они только стараются быть лёгкими, чтобы никого не разбудить! Это он пошёл в кухню, чайник для папы поставит на плиту.

…И почти сейчас же зазвонил будильник: папе нужно на работу идти.

Мама ещё может немного поспать. А Володя может спать, сколько захочет. Между прочим, кубиков уже нет под столом… Кролик, маленький хлопотун, дремлет, поджав под себя лапки.

Папа наклоняется над Володиной кроватью:

— До свиданья, сынок. Что не спишь?

— Папа, а кролик — добрый волшебник?

— Возможно, что и так. Спи, сынок. …Вырастет мальчик и вспомнит папину сказку, и почудятся ему в ночной тишине фарфоровые лёгкие шаги. Шаги доброго волшебника.

И ещё другие шаги вспомнятся ему — тяжёлые, но такие осторожные и добрые, простые человеческие шаги.

 

Трусиха

Валя была трусиха. Она боялась мышей, лягушек, быков, пауков, гусениц. Её так и звали — «трусиха».

Один раз ребята играли на улице, на большой куче песка. Мальчики строили крепость, а Валя и её младший братишка Андрюша варили обед для кукол. Валю в войну играть не принимали — ведь она была трусиха, а Андрюша для войны не годился, потому что умел ходить только на четвереньках.

Вдруг со стороны колхозного сарая послышались крики:

— Лохмач с цепи сорвался!.. К нам бежит!.. Все обернулись.

— Лохмач! Лохмач!.. Берегись, ребята!..

Ребята бросились врассыпную. Валя вбежала в сад и захлопнула за собой калитку.

На куче песка остался только маленький Андрюша: на четвереньках ведь не уйдёшь далеко. Он лежал в песочной крепости и ревел от страха, а грозный враг шёл на приступ.

Валя взвизгнула, выбежала из калитки, схватила в одну руку совок, в другую — кукольную сковородку и, заслоняя собой Андрюшу, стала у ворот крепости.

Огромный злющий пёс нёсся через лужайку прямо на неё. Он казался коротким и очень широким. Он не лаял, а как-то всхрапывал при каждом прыжке. Вот уже совсем близко его оскаленная, клыкастая пасть. Валя бросила в него сковородку, потом совок и крикнула изо всех сил:

— Пошёл вон!

— Фьють! Фьють, Лохмач! Сюда! — Это сторож бежал через улицу наперерез Лохмачу, Вале на выручку.

Услышав знакомый голос, Лохмач остановился и вильнул хвостом. Сторож взял его за ошейник и увёл обратно к сараю.

На улице стало тихо. Ребята медленно выползали из своих убежищ: один спускался с забора, другой вылезал из канавы... Все подошли к песочной крепости. Андрюша сидел и уже улыбался, вытирая глаза грязными кулачонками.

Зато Валя плакала навзрыд.

— Ты что? — спросили ребята. — Лохмач тебя укусил?

— Нет, — отвечала она. — Он не укусил... Просто я очень испугалась...

 

Большая берёза

— Идут! Идут! — закричал Глеб и стал спускаться с дерева, пыхтя и ломая ветки.

Алёша посмотрел вниз. Шли дачники с поезда. Длинноногий Володька, разумеется, шёл впереди всех. Скрипнула калитка. Глеб кинулся навстречу.

Алёша прижался щекой к стволу липы. Он сразу стал маленьким и ненужным. Глеб и Володя будут говорить о книжках, которых Алёша не читал, о кинокартинах, которые Алёше смотреть ещё рано. Потом уйдут в лес. Вдвоём. Алёшу не возьмут, хотя он собирает грибы лучше Глеба, бегает быстрее Глеба, а на деревья лазит так хорошо, что его даже прозвали обезьянкой за ловкость. Алёше стало грустно: выходные дни приносили ему одни огорчения.

— Здравствуй, Глебушка, — сказал Володя. — А где облизьяна?

«Обезьяна» было почётное прозвище, но ведь каждое слово можно исковеркать так, что получится обидно.

— Сидит на липе, — засмеялся Глеб. — Володя, я тоже на эту липу лазил, почти до самой верхушки.

— Охотно верю, — насмешливо ответил Володя. — На эту липу могут влезть без посторонней помощи даже грудные младенцы!

После таких слов сидеть на липе стало неинтересно. Алёша спустился на землю и пошёл к дому.

— Вот берёзка у вас за забором растёт, — продолжал Володя, — это действительно настоящее дерево.

Володя вышел за калитку.

— Эй ты, Алёшка! — крикнул он. — Тебе не влезть на большую берёзу!

— Мне мама не позволяет, — ответил Алёша хмуро. — Она говорит, что с каждого дерева придётся рано или поздно спускаться, а спускаться часто бывает труднее, чем лезть кверху.

— Эх ты, маменькин сынок!

Володя скинул сандалии, прыгнул на высокий пень около дерева и полез кверху, обхватывая ствол руками и ногами.

Алёша смотрел на него с нескрываемой завистью. Зелёные пышные ветки росли на берёзе только на самом верху, где-то под облаками. Ствол был почти гладкий, с редкими выступами и обломками старых сучьев. Высоко над землёй он разделялся на два ствола, и они поднимались к небу, прямые, белые, стройные. Володя уже добрался до развилки и сидел, болтая ногами, явно «выставляясь».

— Лезь сюда, облизьяна! — не унимался он. — Какая же ты обезьяна, если боишься на деревья лазить?

— У него хвоста нет, — сказал Глеб, — ему трудно.

— Бесхвостые обезьяны тоже хорошо лазят, — возразил Володя. — Хвостом хорошо за ветки цепляться, а тут и веток почти нет. Алёшка без веток лазить не умеет.

— Неправда! — не выдержал Алёша. — Я до половины на шест влезаю.

— Почему же это только до половины?

— Ему выше мама не позволяет.

Алёша раздул ноздри и отошёл в дальний угол сада.

Володя покрасовался ещё немного на берёзе. Но дразнить было больше некого, а лезть выше по гладкому стволу он не решился и стал спускаться.

— Пойдём за грибами, Глеб, ладно? Тащи корзинки.

Алёша молча смотрел им вслед. Вот они перешли овраг и побежали к лесу, весело размахивая лукошками.

Мама вышла на террасу:

— Алёша, хочешь, пойдём со мной на станцию?

Прогуляться и посмотреть паровозы было бы неплохо. Но Алёшу только что назвали маменьким сынком. Не мог же он идти через всю деревню чуть ли не за руку с мамой, когда Володя и Глеб отправились вдвоём в лес, как настоящие мужчины!

— Не хочется, — сказал он. — Я посижу дома. Мама ушла. Алёша посмотрел на большую берёзу, вздохнул и сел на скамейку около забора.

Володя и Глеб вернулись только к обеду. После обеда постелили в саду одеяло и разлеглись читать. Мама пошла на кухню мыть посуду.

— Ты бы полежал тоже, Алёша, — сказала она. Алёша присел на кончик одеяла и заглянул в книжку через плечо Глеба.

— Не дыши мне в ухо, — буркнул тот. — И без тебя жарко!

Тогда Алёша встал, вышел за калитку и подошёл к большой берёзе. Огляделся. На тропинке не было никого. Он полез на дерево, цепляясь за каждый выступ коры, за каждый сучок. Внизу ствол был слишком толст, Алёша не мог обхватить его ногами.

«Ему-то хорошо, длинноногому! — сердито подумал он. — А всё-таки я влезу выше!»

И он продвигался всё выше и выше. Дерево было не таким гладким, как это казалось с земли. Было за что зацепиться руками, на что поставить ногу.

Ещё немного, ещё чуточку — и он доберётся до развилины. Там можно будет передохнуть.

Вот и готово! Алёша сел верхом, как утром сидел Володя. Однако очень рассиживаться нельзя. Его могут увидеть, позвать маму. Алёша встал и посмотрел кверху. Правый ствол был выше левого. Алёша выбрал его, обхватил руками и ногами и полез дальше.

— И вовсе не трудно… — приговаривал он сквозь зубы. — И вовсе мне, Глебушка, хвост не нужен! А вот тебе, Глебушка, не мешало бы завести хвостик!

Весело было смотреть сверху вниз, на крышу дачи, на деревья сада, на любимую липу, которая казалась отсюда маленькой, мягкой и пушистой. Земля отодвигалась вниз и раскрывалась вширь. Вот за садом стал виден овраг, и поле за оврагом, и лес. Из-за пригорка вынырнула труба далёкого кирпичного завода. И только добравшись до первых зелёных веток на верхушке берёзы, Алёша почувствовал, что ему очень жарко и что он очень устал. 

* * *

— Ay!

Глеб оторвался от книжки и лениво поднял голову: «Опять этот Алёшка забрался куда-нибудь!»

Он посмотрел на липу, на крышу дома.

— Ау!

«Нет, это где-то гораздо выше». Глеб привстал, заинтересованный.

— Пойдём, Володя, поищем его, — сказал он.

— Да ну его! — отмахнулся Володя. Глеб подошёл к забору.

— Ау!

Он посмотрел на берёзу — и ахнул.

* * *

Мама стояла в кухне с полотенцем на плече и вытирала последнюю чашку. Вдруг у окна показалось испуганное лицо Глеба.

— Тётя Зина! Тётя Зина! — крикнул он. — Ваш Алёшка сошёл с ума!

— Зинаида Львовна! — заглянул в другое окно Володя. — Ваш Алёшка залез на большую берёзу!

— Ведь он же может сорваться! — плачущим голосом продолжал Глеб. — И разобьётся…

Чашка выскользнула из маминых рук и со звоном упала на пол.

— … вдребезги! — закончил Глеб, с ужасом глядя на белые черепки.

Мама выбежала на террасу, подошла к калитке:

— Где он?

— Да вот, на берёзе.

Мама посмотрела на белый ствол, на то место, где он разделялся надвое. Алёши не было.

— Глупые шутки, ребята! — сказала она и пошла к дому.

— Да нет же, мы же правду говорим! — закричал Глеб. — Он там, на самом верху! Там, где ветки!

Мама наконец поняла, где нужно искать. Она увидела Алёшу.

Она смерила глазами расстояние от его ветки до земли, и лицо у неё стало почти такое же белое, как этот ровный берёзовый ствол.

— С ума сошёл! — повторил Глеб.

— Молчи! — сказала мама тихо и очень строго. — Идите оба домой и сидите там.

Она подошла к дереву.

— Ну как, Алёша, — сказала она, — хорошо у тебя?

Алёша был удивлён, что мама не сердится и говорит таким спокойным, ласковым голосом.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Только мне очень жарко, мамочка.

— Это ничего, — сказала мама, — посиди, отдохни немного и начинай спускаться. Только не спеши. Потихонечку… Отдохнул? — спросила она через минуту.

— Отдохнул.

— Ну, тогда спускайся.

Алёша, держась за ветку, искал, куда бы поставить ногу.

В это время на тропинке показался незнакомый дачник. Он услыхал голоса, посмотрел наверх и закричал испуганно и сердито:

— Куда ты забрался, негодный мальчишка! Слезай сейчас же!

Алёша вздрогнул и, не рассчитав движения, поставил ногу на сухой сучок. Сучок хрустнул и прошелестел вниз, к маминым ногам.

— Не так, — сказала мама. — Становись на следующую ветку.

Потом повернулась к дачнику:

— Не беспокойтесь, пожалуйста, он очень хорошо умеет лазить по деревьям. Он у меня молодец!

Маленькая, лёгонькая фигурка Алёши медленно спускалась. Лезть наверх было легче. Алёша устал. Но внизу стояла мама, давала ему советы, говорила ласковые, ободряющие слова.

Земля приближалась и сжималась. Вот уже не видно ни поля за оврагом, ни заводской трубы. Алёша добрался до развилки.

— Передохни, — сказала мама. — Молодец! Ну, теперь ставь ногу на этот сучок… Нет, не туда, тот сухой, вот сюда, поправее… Так, так. Не спеши.

Земля была совсем близко. Алёша повис на руках, вытянулся и спрыгнул на высокий пень, с которого начинал своё путешествие.

Он стоял красный, разгорячённый и дрожащими руками стряхивал с коленок белую пыль берёзовой коры.

Толстый незнакомый дачник усмехнулся, покачал головой и сказал:

— Ну-ну! Парашютистом будешь!

А мама обхватила тоненькие, коричневые от загара, исцарапанные ноги и крикнула:

— Алёшка, обещай мне, что никогда-никогда больше не будешь лазить так высоко!

Она быстро пошла к дому.

На террасе стояли Володя и Глеб. Мама пробежала мимо них, через огород, к оврагу. Села на траву и закрыла лицо платком. Алёша шёл за ней смущённый и растерянный.

Он сел рядом с ней на склоне оврага, взял её за руки, гладил по волосам и говорил:

— Ну, мамочка, ну, успокойся… Я не буду так высоко! Ну, успокойся!..

Он в первый раз видел, как плакала мама.

 

Мяч и песочные пироги

На дорожках скамейки стоят далеко друг от друга, а в середине сквера они сдвинулись тесным кольцом, будто собрались потанцевать вокруг клумбы и ящика с песком.

Ребята, которые выходят гулять, сразу идут к этим весёлым скамейкам. С пустыми руками не приходит никто.

Песок ещё немного влажный после вчерашнего дождя. Если принести формочки, можно печь на солнце великолепные пироги. Если взять лопатку, целый город можно построить: с высотными домами, с туннелями метро, с гаражом для легковых машин.

Зина взяла с собой совок и песочники, а Зинина мама на всякий случай захватила ещё мячик в тонкой верёвочной сетке.

Мама положила мячик рядом с собой на скамейку и раскрыла книгу. Зина перелезла через низкую деревянную стенку ящика и стала совком накладывать песок в формочки.

Две сестры, Галя и Валя, в одинаковых платьях, с одинаковыми бантами в волосах, немного подвинулись.

Старшая, Галя, сказала:

— У тебя пироги, а мы домик строим. Приходи к нам в гости, — и шлёпнула лопаткой по крыше нового дома.

Позднее всех вышел гулять Костя со своей бабушкой.

Костина бабушка старенькая и очень рассеянная, а Костя маленький и тоже очень рассеянный. Костя ничего с собой из дому не взял — забыл. И бабушка забыла про игрушки.

Бабушка сказала:

— Ты играй, Костик, играй, а я здесь посижу.

Костя сначала постоял у ящика с песком, посмотрел, как играют девочки. Потом увидел Зинин мяч на скамейке, рядом с Зининой мамой. Подошёл и спросил:

— Можно, я мячик возьму?

— Возьми, дорогой, — сказала Зинина мама. Пам! Пам! — это мячик запрыгал по дорожке.

Сначала высоко подскакивал, потом всё ниже, ниже... Наконец просто покатился, мелькая синими и красными боками.

А Костя бежал за ним, подпрыгивал, повизгивал от радости, догонял, останавливал, обнимал обеими руками, снова бросал на дорожку...

Пам! Пам! Пам!

Зина обернулась. Мяч — синий с красным, совсем как у неё. Ни разу Костя не выходил гулять с таким мячом.

Она посмотрела на скамью. Так и есть! Рядом с мамой только пустая сетка лежит.

И вдруг Зине расхотелось печь песочные пироги, захотелось бегать за мячом. Она собрала свои формочки и отнесла их маме. Потом подошла к Косте и сказала:

— Я сама хочу мячиком играть.

Костя послушно отдал ей мяч, постоял немного просто так, увидел Зинины песочники и опять подошёл к Зининой маме:

— Можно, я поиграю формочками?

— Поиграй, дорогой, — приветливо сказала Зинина мама. — А Зиночка моя где?.. Ах, вон она, за мячиком побежала.

Костя с песочниками и совком никак не мог перелезть через деревянный борт ящика.

Ему помогли Галя и Валя.

— Не садись на песок, он мокрый, — сказала Галя. — Вот сюда сядь... Насыпай совком. Вот так.

А Валя сказала:

— Какие у него красивые пироги!

И правда, пироги у Кости были очень красивые. Он выкладывал их из форм не так, как Зина, не правильными, рядами. Костя шлёпал свои пироги вразброд, куда попало: на доску ящика, себе на коленку, какому-то мальчику в грузовик... Два пирога даже попали на крышу дома, который построили Галя и Валя. Вышло очень смешно.

А Зинин мяч проскакал по дорожке, запутался в траве и остановился. Зина опять подбросила его, но уже не так высоко.

Пам! Пам! — мячик лениво подпрыгнул раз и ещё раз... Кроме Зины, никто в мяч не играл. Не так уж интересно играть в мяч. В песок интереснее.

Вот опять смеются Галя и Валя:

— Ты бы шофёра пирогами угостил, сунь ему в окошечко.

Зина оглянулась. Грузовик, наполненный песочными пирогами, медленно подъехал к песочному дому. Костя пристукнул совком — вот и ещё один пирог готов, для шофёра.

Странно: знакомый совок и формочки знакомые. А рядом с мамой на скамейке формочек нет.

Зина спрятала мяч в сетку и положила его маме на колени:

— Подержи, — а сама пошла к ребятам и села рядом с Костей.

Костя сразу заметил, как Зина на него смотрит, и спросил:

— Ты хочешь играть своими формочками? Зина сказала:

— Да.

Костя оставил на песке формочки и совок, огляделся и пошёл к Зининой маме. За спиной Зина услышала мамин голос:

— Возьми, дорогой.

И опять:

Пам! Пам! Пам!

Это мячик несётся, высоко подпрыгивая, а Костя — за ним. А у мамы на коленях только пустая сетка лежит.

Зине сразу надоело возиться с песочными пирогами.

Мячик на дорожке, мячик под скамейкой, Костя на четвереньках пробежал под скамейкой...

Когда Костя поймал наконец мяч и хотел опять подбросить его, он увидел перед собой Зину.

У Зины в руках ничего не было: песочники и совок она уже успела отнести маме. На этот раз Зина ничего не сказала, а Костя ничего не спросил. Он молча протянул ей мяч и ушёл к песку, где играли ребята.

Галя дала ему лопатку.

— Вот, — сказала она, — делай дорогу к нашему дому, а я каких-нибудь веточек поищу — будет сад.

А Зина сидела на скамейке рядом с мамой и думала...

Если пойти побегать с мячом и оставить у мамы песочники, мама отдаст их Косте. Если играть песочниками и оставить мяч, мама отдаст Косте мяч. Сидя играть ни во что нельзя. А встать невозможно: в одной руке совок, в другой песочники, мяч лежит на коленях. Была бы третья рука — можно было бы и мячик унести с собой. но третьей руки нет... Что делать?

 

Совесть заговорила

Дима Тепляков с тревогой раскрыл тетрадь—контрольную работу по арифметике. Первое, что ему бросилось в глаза — красным карандашом написанное весёлое слово «хорошо». Глаза обрадованно забегали по странице и увидели в правом нижнем углу невесёлую двойку.

Дима очень удивился и медленно прочитал всю фразу: почерк у Николая Михайловича был красивый, но не очень разборчивый.

«Хорошо списано у Володи Кузьмина».

Вот тебе раз!.. Но как Николай Михайлович догадался?! Одинаковые ошибки, вот что подвело! Но почему Николай Михайлович так уверен, что именно Дима списывал у Володи, а не наоборот?

Возвращаясь домой, Дима с грустью думал: до чего всё-таки ему не везёт в жизни. Думал и о том, какое это недоразумение, что Николая Михайловича все считают близоруким.

А тут ещё председатель совета отряда Серёжа Конёнков и звеньевой Витя Ивашов, Димины попутчики, пилили его с двух сторон, как будто напополам хотели разрезать большой пилой, без всякого снисхождения.

— Не понимаю, зачем ты с Володькой дружишь, — говорил Витя, — он тебя разлагает.

— А ещё все радовались на прошлом сборе, что ты стал твёрдым троечником! — Это Серёжа потянул «пилу» в свою сторону.

Дима расстроенно молчал. Мальчики дошли до ворот и остановились. Серёжа и Витя жили в небольшом домике во дворе, Витя на первом этаже, а Серёжа на втором. Диме нужно было перейти улицу к высокому дому напротив.

И вдруг Диме стало грустно расставаться и идти куда-то одному.

Как хорошо дружат Серёжа и Витя. И живут рядом. А с Володькой Кузьминым, хоть и сидишь за одной партой...

Серёжа понял Димино грустное настроение и вдруг сказал:

— Хочешь, зайдём ко мне, мы с Витей тебя ещё немножко проработаем?

По его тону Дима понял, что нравоучений больше не будет. К тому же уроки кончились раньше-обычного: не было физкультуры. Значит, мама не ждёт... тем более не ждёт двойку по арифметике... и нечего спешить с этой двойкой...

Дима вошёл в ворота вместе с Серёжей и Витей.

— Кого это прорабатывать и за что?

От сарая с охапкой дров шла Витина старшая сестра Лена. Мальчики сейчас же рассказали ей, за что «прорабатывали» Диму.

— Ай, ай, ай! — Лена укоризненно покачала головой, отчего зашевелились, как живые, толстые белокурые косы — одна спереди лежала, через плечо, прихваченная вместе с дровами, другая висела за спиной, ярко выделяясь на тёмно-красном джемпере.

Лена была всего года на четыре старше брата, но Диме она казалась очень солидной и взрослой. Мама не мама, а так, вроде чьей-то тёти, — смотрит на них, на маленьких третьеклассников, сверху вниз.

— Иди обедать, Витя, — сказала она.

— Я сейчас, только к Серёже на минутку зайду. Лена уже стояла на крыльце и открывала дверь кончиком туфли.

— Не задерживайся, мне скоро в школу на собрание идти. — Она исчезла в сенях, прикрыв за собой дверь всё с той же ловкостью, при помощи ноги.

В глубине двора зашипел белый сварочный огонь. Пахло карбидом.

— Что это? — спросил Дима.

Там стоял большой грубый стол на железных ножках. На столе с обеих сторон тиски. Две девушки в комбинезонах что-то делали с длинной узкой трубой, похожей на газовую трубу.

— Это нам теплоцентраль проводят, — сказал Серёжа, — стояк гнут.

— Хорошо вам будет. С дровами не возиться. Дима отвлёкся немного, наблюдая за работой девушек. Потом вспомнил про неудачу с арифметикой и снова загрустил. Серёжа открыл дверь своим ключом — в квартире не было никого.

— Пообедаешь со мной? — спросил Диму.

— Нет, нет, спасибо, я домой обедать пойду.

— Ладно, тогда посиди у меня в комнате, а я погрею суп. Витя сказал:

— Дай мне полотенце, у меня все руки в чернилах, — и тоже пошёл в кухню вместе с Серёжей.

Дима присел на диван в углу у окна и стал разглядывать комнату.

Сохранились ещё такие дома на окраинах города: с низкими подоконниками, с белым кафелем голландских печей...

Белый кафель напомнил Диме тетрадь в клеточку, с неудачной контрольной работой. Интересно, если бы сам сделал задачу, не списывал бы у Володи Кузьмина, что тогда? Не такая уж трудная задача... Тройка, во всяком случае, была бы, а может быть, и целая четвёрка... В последнем вопросе даже засомневался, правильно ли перемножено у Володи, сделал по-своему, а потом перечеркнул и написал с ошибкой, как у Володи...

— Ах, Дима, Дима! Списывать нечестно!

Дима даже вздрогнул от неожиданности и громко спросил:

— Кто это?

Молчание. В комнате не было никого... Где-то там, в кухне или в ванной, переговариваются Серёжа и Витя...

Так кто же это сказал, что нечестно списывать?

Голос был низкий, глуховатый, слова прозвучали совсем близко, рядом... Диме казалось, что заговорил диван, на котором он сидел.

Стараясь не пугаться, Дима спросил:

— Кто здесь?

В коридоре шаги. Вошли Серёжа и Витя.

— Это мы, Димка, — сказал Серёжа, открывая буфет.

— Кто у вас в комнате спрятался? — спросил Дима.

— Как кто? — удивился Серёжа. — Нет здесь никого.

— Кто-то сейчас мне сказал...

— Что сказал?

— Сказал: «Ах, Дима, Дима! Списывать нечестно!»

— Кто же мог сказать? Мы с Витей были в кухне. Витя засмеялся:

— Это, Димочка, у тебя совесть заговорила! Серёжа и Витя опять ушли в кухню. Всё тот же глуховатый голос подтвердил:

— Да, Дима, я — твоя совесть.

— Врёте вы всё! — крикнул Дима, стукнув по дивану рукой. — Никакой совести не бывает!

— Как не бывает совести? — удивился таинственный голос. — Нет, Дима, совесть есть у каждого человека. Только иногда совесть засыпает, и люди забывают о ней, а потом совесть пробуждается и начинает говорить...

— Ну и что? — спросил Дима, заглядывая за диванные подушки.

— Как что? И тогда человек начинает раскаиваться. Ты разве не раскаиваешься, что списывал у Володи Кузьмина?

— Раскаиваюсь, — пробормотал Дима. Он отогнул один валик, другой... Даже под диван заглянул, хотя под таким диваном не могла бы спрятаться даже кошка. Диван, с двумя валиками и тремя твёрдыми пёстрыми подушками, стоял на полу так же плотно, как стоит шкаф, пожалуй, даже подметать под ним нельзя было, не отодвигая.

Посередине комнаты большой обеденный стол. Дима заглянул под скатерть... У двери — буфет. Серёжа оставил его приоткрытым, когда доставал хлеб... Ничего в буфете не видно, кроме тарелок и банок... Занавески на окнах тюлевые, прозрачные.

— Что ты бегаешь, Дима, стулья передвигаешь? — спросил всё тот же голос. — Сядь, поговорим. Кого ты ищешь?

— Тебя ищу! — полуиспуганно, полусердито ответил Дима. Он сел, но не на диван, а на стул около обеденного стола.

— Правильно делаешь, что меня ищешь. Потерять совесть — это большая беда!

Голос слышался всё в том же углу... Димина совесть была спрятана в диване — это ясно.

Очень просто! У таких диванов откидывается сиденье, а там...

Дима отогнул оба валика, приподнял сиденье дивана... Оно приподнималось легко, как крышка сундука. Диван внутри — обыкновенный деревянный ящик... почти пустой. Аккуратно сложенные одеяло и простыни... больше ничего там не было.

Дима торопливо опустил сиденье и опять сел на диван, ничего не понимая.

— Ты меня больше не теряй, Дима, — сказала совесть. — А уж теперь, раз я в тебе заговорила, я тебя, Дима, замучаю!

Диме вдруг показалось, что он просто спит, сидя у Серёжи на мягком диване... Заснул — и всё это ему снится... как он искал под столом... и в буфете... как шумит вода в ванной, а в кухне Серёжа негромко позвякивает посудой... и голос совести...

Дима знал, что в таких сомнительных случаях—когда человек хочет проверить, спит он или не спит, — нужно ущипнуть себя за руку. Но он не был уверен, что, собственно, должно при этом произойти. К тому же он пожалел ущипнуть себя слишком больно. Щипок за руку ничего не выяснил.

— Дима, ты — пионер? — спросила совесть.

— Да.

— Пионер — а списываешь! Видишь, как я тебя мучаю! Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

— Я ещё не знаю.

— Ты, кажется, интересуешься техникой, будешь мастером или инженером... Если мастером на заводе — придётся заглядывать в соседний цех, смотреть, как там другой мастер распоряжается, — и делать то же самое, что он. А станешь инженером, будешь списывать дипломные работы, проекты, диссертации... Скажут тебе, например: «Рассчитайте, товарищ Тепляков, как реку Печору повернуть на юг, чтобы она впадала в Каспийское море?» Ты сейчас же побежишь к инженеру Кузьмину: «Володька, дай списать!» А инженер Кузьмин разведёт руками: «Знаешь, Димка, у меня совсем другое задание: завтра улетаю на Марс, буду там строить атомную электростанцию. Сам бы охотно списал у кого-нибудь проект, да уже не успею. А на месте подсказки не жди: марсиане по-нашему ещё не научились». Так ответит тебе инженер Кузьмин. Что тогда будешь делать?

«Нет, я не сплю! — решил Дима. — Должно быть, Серёжа и Витька провели сюда телефон какой-нибудь, говорят из кухни и меня разыгрывают!» Но никаких проводов на полу около дивана и на стене не было видно. Дима принёс палку из передней. Серёжа окликнул его издалека:

— Что ты там бродишь, Димка? С кем ты сейчас разговариваешь?

— Ни с кем! — крикнул Дима. — Я просто так.

— Как так — ни с кем? — сейчас же отозвался голос из угла. — Ты разговаривал со своей совестью!

Диван стоял вплотную к стене, даже валик плохо откидывался с этого бока, только приподнимался. Дима, опираясь на валик, хотел пошарить палкой в тёмном углу... Как странно... палка, не достигая пола, опускается всё ниже и ниже... беззвучно уходит в никуда.

Дима грудью упал на валик, успел только подумать:

«Сплю. Сплю и вижу страшный сон: диван не на полу стоит, а просто так, в воздухе!»

— Ах, Дима, Дима! На совесть палкой замахиваешься?! Невидимая сила потянула за палку и вырвала её из Диминой руки... Палка исчезла.

Звонок и громкий стук в парадную дверь. Серёжа побежал из кухни в переднюю.

Две девушки в комбинезонах, шумно разговаривая, вносили в квартиру длинную, немного изогнутую трубу.

— Стоячок вам принесли, опять побеспокоим...

— Это нам стояк? — удивился Серёжа. — А разве дырку пробили уже?

— Как же, как же — сегодня утром, пока ты в школе был, всё уже приготовлено... Вот диванчик этот опять отодвинуть придётся...

Девушки отодвинули диван и стали опускать трубу в первый этаж через довольно большое квадратное отверстие.

Пока они разворачивались со своим стояком, Дима успел заглянуть в квадратную дырку. Он увидел далеко внизу кусок Витиного письменного стола, на столе — угол табуретки, плечо в красном джемпере и белокурую косу... короче говоря, небольшой кусок Витиной сестры Лены, как раз в тот момент, когда Лена спрыгивала со всей этой пирамиды.

Нет, не похожа была Витина сестра ни на какую маму, даже на тётю не похожа! Дима услышал звонкий девчоночий смех.

Лена крикнула:

— Димка! Скажи Вите, пускай и у него хоть немножко заговорит совесть! Обещал сию минуту обедать прийти, а я его уже полчаса жду!

 

Так и осталось невыясненным: есть ли у Димы совесть и может ли совесть заговорить?

Во всяком случае, контрольные работы у Володи Кузьмина Дима больше никогда не списывал.

 

Кролик и репутация

Кролик выбежал на середину мостовой, прижал к спине длинные уши и замер в изумлении перед колесами надвигающейся на него трехтонки. Шофер резко затормозил, изумленный ничуть не меньше кролика. Неосторожных граждан, кошек, собак и даже лошадей ему приходилось видеть на московских улицах, но кроликов — никогда! Хлопнула калитка во дворе детского сада. Высокая девушка выбежала оттуда и помчалась наперерез беглецу, звучно топая по асфальту белыми босоножками. Ей вдогонку неслись детские голоса:

— Анна Николаевна, спасите Кролю! Кроля под машину попадет!

Тяжелые рубчатые колеса осторожно повернули направо, кролик метнулся налево. Анна Николаевна уже протянула руки… Но кролик отбрыкнулся задними лапками, задрал пушистый шарик хвоста и пошел улепетывать, петляя по мостовой. В это время из переулка вышли ребята-школьники. Самый маленький и самый курносый мальчуган с самым большим и самым исцарапанным портфелем первый заметил необычное волнение на улице.

— Смотрите, ребята, заяц по улице бежит! — Размахивая портфелем, он устремился в погоню.

— Ох! — горестно воскликнула Анна Николаевна, потому что она немножко знала этого мальчика. Она жила в том же переулке, между их домами был общий двор. Анна Николаевна то и дело слышала голоса во дворе:

«Юра! Иди домой наконец! Не смей на сарай лазить! Девочек не обижай!» Это бабушка звала с высоты третьего этажа.

«Юрка! Если я еще раз увижу, что вы перед окнами в футбол играете, предварительно головы вам пообрываю!» Это управдом рассердился.

Вот поэтому и огорчилась так Анна Николаевна, когда Юра, а за ним и другие мальчики помчались за кроликом вдогонку.

— Мальчики, не гоняйте кролика!

Кролик двигался короткими перебежками, приседал и, сделав неожиданный скачок, снова увертывался от своих преследователей. На перекрестке задержался на секунду и скакнул в переулок. За ним бросились ребята. Анна Николаевна шла по тротуару, заглядывая во все дворы. Что кролик пробежал именно здесь, она, и не спрашивая никого, поняла по улыбающимся лицам прохожих. Так и есть! В глубине двора, между сараем и домом, сложены кирпичи. Там стоят ребята. Но где же Юра? И кролика нет!

— Ребята, сюда забежал наш кролик! — строго сказала Анна Николаевна.

— Он там! — Один из мальчиков показал на узкую щель между стеной сарая и кирпичной кладкой.

Тогда Анна Николаевна увидела поцарапанный портфель, брошенный на землю, и поцарапанные ноги в коричневых сандалиях, торчащие из темной щели. Ноги рывками одна за другой все укорачивались, наконец остались только подошвы сандалий, потом и они исчезли в темноте.

— Что он делает с кроликом? Зачем вы его сюда загнали?

— Вот он! Вот! — закричали ребята.

Анна Николаевна обернулась и увидела Юру с кроликом на руках. Каким образом он мог так быстро обогнуть сарай и появиться совсем с другой стороны?

— Отдай сию минуту, не мучай животное!

И сейчас же поняла, что ошиблась: не так нужно было разговаривать с этим мальчишкой. Он шел ей навстречу, обхватив кролика поперек туловища. Он торжествующе улыбался. У него было поцарапано даже лицо. Он и не думал мучить животное. Он хотел спасти неосторожного беглеца — вот и все.

— Вот ваш заяц!

— Спасибо тебе, давай его сюда.

Но Юра только перехватил кролика половчее и повернулся к воротам.

— Нет, нет, он у вас вырвется и опять убежит. Я вам его отнесу.

Опять на улице все оборачивались и смотрели им вслед. Уж очень забавно отвисали сзади из-под Юриной руки толстые, поджатые лапы кролика.

В детском саду ребята встретили восторженным визгом своего любимца.

Освободившись от неудобной ноши, Юра чувствовал странную легкость. Будто чего-то не хватало в руках… какая-то пустота. Другие мальчики давно убежали в школу. Они учились в разных классах. Да, надо поторапливаться, не опоздать бы. Людмила Александровна строгая, чуть что — нарвешься на замечание. Впрочем, именно сегодня Юра был уверен в себе. Не каждый день удается так аккуратно, почти без клякс, написать упражнение, да и задача выходит не каждый день! Жалко будет, если Людмила Александровна не спросит сегодня.

В раздевалке почти уже никого нет. Девятиклассник Володя Никитин, с повязкой дежурного на рукаве, поторапливает:

— Скорее, скорее!

Чего-то все-таки не хватает в руках, чего-то очень привычного… Не хватало портфеля! Юра заметил это, уже входя в класс. Не хватало портфеля с учебниками, с тетрадями, с домашними заданиями. 

* * *

…Людмила Александровна положила на стол классный журнал, на журнал очки и молча дождалась тишины. А тишина на ее уроках была такая, что, если бы в классе летали мухи (но мух не было!), все бы слышали, как они летят. Впрочем, имелись в классе и нарушители тишины, и главный из них был, разумеется, Юра Угольков.

Когда учительница приносит с собой очки, кажется, что без очков она видит хуже. Людмила Александровна, наоборот, именно без очков очень хорошо могла разглядеть все, что делается в самых дальних уголках класса. Потому что она была дальнозоркая. А очки были ей нужны, чтобы разглядывать близкие предметы, например, ошибки и кляксы в тетрадях. Вот и сегодня Людмила Александровна постояла немного около стола и сразу увидела, что главный нарушитель тишины чем-то очень обеспокоен и взволнован.

— Угольков, покажи, как сделал задачу!

Как решать задачу, Юра помнил хорошо и мог написать на доске.

— Тетрадку с собой захвати. — Людмила Александровна села и придвинула к себе футляр с очками.

Юра остановился на полдороге, в проходе между партами.

— Людмила Александровна, а я потерял тетрадь. По арифметике. И по русскому тоже. Вообще весь портфель потерял.

— Потерял? Как же ты его потерял?

— Когда зайца ловил.

— Что? Зайца? Где ты ловил зайца?

— На улице Веснина. — В классе уже не было тишины. Ребята с веселым оживлением смотрели на Юру. — Он сначала по улице Веснина, а потом в Левшинский переулок. А я его за уши схватил… Ведь он мог бы на Садовую убежать, а там…

Теперь не только слабое жужжание мух, — влети в класс четырехмоторный самолет, никто, пожалуй, не услышал бы так развеселились ребята. Сейчас Юра расскажет, как за углом зайца поджидал волк или лисица… Может быть, даже слоны и тигры бегали по Садовой?

Людмила Александровна постучала карандашом по столу.

— Довольно. Садись, — и поставила Юре двойку.

* * *

…Девятиклассник Володя Никитин после окончания занятий прошел по коридору, заглянул в пустые классы.

Ему послышался какой-то шорох в физкультурном зале. Странные звуки!.. Володя вошел в зал.

— Вот так штука! — сказал он. — А по радио объявили, что осадков не будет!

Юра Угольков, забившись в самый дальний угол, от неожиданности всхлипнул во весь голос, уткнулся лицом в ладони и притих.

— В чем дело? Что случилось, а, Угольков?

Володя был вожатым как раз в Юрином классе, третьем «Б». Пионером Юра еще не был, но Володя знал его. Именно потому и знал, что прием в пионеры Юры Уголькова все откладывался в надежде, что парень станет хоть немного благоразумнее. Володя умел разговаривать с маленькими и умел заставить маленьких разговориться.

— Да, сказал он, услышав печальную историю о двойке и потерянном портфеле, — плохо, брат, твое дело. Вот что значит иметь подмоченную репутацию!

— А что такое репутация? — унылым голосом спросил Юра.

— Репутация?.. Ну, как тебе сказать? Живет себе человек, работает или учится, а другие люди видят, хорошо ли, плохо ли он это делает… И какое у него поведение. Присмотрятся и составят о нем мнение. Вот это мнение и называется репутацией.

— А почему «подмоченная»?

— Ну, это образное выражение! Многие вещи, подмокнув, портятся. Например, пищевые продукты, если под дождь попадут. И про репутацию так говорят в смысле подпорченная, пониже сортом.

— А можно репутацию высушить?

— Можно, — с твердостью ответил Володя. — Если очень захотеть — можно. Ну, беги домой, а то небось мама уже беспокоится.

Юра убежал. Спускаясь в раздевалку, Володя увидел высокую девушку с портфелем в руках. Она спросила его:

— Как пройти в учительскую?

* * *

…На следующий день Людмила Александровна вошла в класс с двумя портфелями. Один портфель был солидный, кожаный и выглядел еще очень нестарым, хотя и служил учительнице уже много лет. Другой, значительно моложе по возрасту, был весь исцарапанный, потертый.

— Угольков, — сказала Людмила Александровна, — этот портфель принесли вчера в детский сад какие-то ребята. А воспитательница была так любезна, что принесла его в школу. Достань тетрадь и отвечай вчерашний урок. Домашние задания ты сделал неплохо. Вчерашняя двойка пока отменяется. Но, — добавила она строгим голосом, — ученику третьего класса пора бы уметь отличать зайца от кролика.

 

Камень

— Ах, ты драться?

Вовка нагнулся и набрал полную пригоршню мелких камешков.

— Вот тебе! Вот тебе!

— Сережку бьют! Спасай Сережку! — закричал Петя и бросил в Вовку старой рукавицей, подобранной около забора. Рукавица была мокрая и очень грязная.

Сережа захохотал, вскочил на мусорный ящик и показал Вовке язык:

— Так тебе и надо, жирафа длинная!

«Жирафой» дразнили Вовку девчонки в школе. Но чтобы Сергей, его лучший друг… у Вовки потемнело в глазах.

Он поднял с земли камень, обломок кирпича, и изо всей силы бросил в кривляющегося на ящике Сережку. Тот ловко присел, камень просвистел над его головой и упал на соседнем дворе. За забором раздалось коротенькое «ай!», потом послышался детский плач и крик: «Мама!»

Сергей заглянул через забор и спрыгнул с ящика.

— Голову девчонке прошиб. К матери побежала. Тикай, ребята!

Сергей и Петя убежали.

Первым движением Вовки было удирать. Он даже сделал несколько шагов к дому, но остановился.

«Прошиб голову девчонке…» Да, камень был тяжелый и острый.

Вовка прислушался. За забором стало очень тихо. Он влез на ящик и посмотрел на соседний двор.

Кучка желтого песка с натыканными в нее веточками, брошенный совок и ведерко… В стороне, на скамейке около двухэтажного дома, сидела маленькая девочка, обхватив руками голову.

На белой шапочке — большое темное пятно.

Одним прыжком Вовка перемахнул через забор.

— А ну покажи, что у тебя с головой!

Она посмотрела на него снизу вверх заплаканными глазами, отняла руки от головы и испуганно всхлипнула, увидев кровь на своих ладонях.

Вовка осторожно приподнял шапку. На затылке была большая шишка, светлые волосенки слиплись от крови.

У Вовки задрожали руки.

— Вот что, малыш, — начал он, стараясь овладеть собой, — как тебя зовут?

— Наташа, — пропищала девочка.

— Вот что, Наташа: я тебя к твоей маме отведу. Она тебе головку обмоет и завяжет.

— Мама вернется только в пять часов, и папа тоже, — жалобно проговорила Наташа, — а бабушка ушла в магазин. Я побежала домой, а потом вспомнила, что у нас никого дома нету… и уже больше не побежала…

Вовка огляделся кругом. Во дворе никого не было видно.

— Знаешь что? — сказал он. — Моей мамы тоже нет дома. Пойдем с тобой прямо в поликлинику. Это очень близко. Там тебе и промоют и завяжут… Платок у тебя есть?

Он вынул было свой, но сейчас же сунул его обратно.

Наташа протянула ему платок, чистенький, аккуратно сложенный. Вовка вытер ей лицо и руки.

— Ну, пошли…

Наташа доверчиво вложила свою ручонку в его руку.

— Может быть, тебе трудно идти? Понести тебя? Тебя не тошнит? Голова не кружится?

Вовка вспомнил, что так спрашивала мама, когда он упал с сарая и ушиб себе голову.

— Не тошнит. Я пойду сама.

В поликлинике длинная очередь стояла перед окошком. Наташа оробела и сжала Вовкину руку.

— Здесь записываются на прием к хирургу? — спросил Вовка.

— Здесь. Стань, мальчик, в очередь.

— Я попрошу записать ребенка вне очереди. Несчастный случай. У девочки пробита голова.

Стоявшие в очереди посмотрели на них, посторонились; сестра сунула Вовке талон.

Они прошли по белому коридору и остановились около хирургического кабинета.

— Товарищи, эту девочку вне очереди на перевязку, — сказал Вовка сидевшим около двери.

— Следующий! — сказала сестра.

Вовка подтолкнул Наташу, они вошли.

У раковины стояла высокая тетя в белом халате и мыла руки.

— Что у тебя, мальчик? — спросила она.

— Хирургический случай, — сказал Вовка. — Девочке камень попал в голову. Очень много крови. Дома у нее никого нет, я привел прямо к вам.

Сестра посадила Наташу на стул, ловко подстригла волосы.

Высокая тетя вытерла руки и стала трогать пальцами около ушибленного места:

— Здесь больно? А здесь больно? А так?

Наташа молчала.

— И здесь, девочка, не больно?

То же молчание. Вовка увидел, что углы губ у Наташи дрожат и опускаются все ниже и ниже.

— Ей больно, — сказал он, — только она терпит. Ведь тебе больно, Наташа?

— Оч-чень больно, — прошептала девочка сквозь стиснутые зубы.

— Ах ты героиня какая! — улыбнулась докторша. — Ты говори, если больно, я же мучить тебя не хочу.

Сестра забинтовала легко и плотно, получилось, как белая шапочка или шлем.

— Рвоты не было? Голова не кружилась? — спрашивала докторша.

— Нет, — ответил Вовка солидно, — ее не тошнило, сотрясения мозга нет.

Докторша опять улыбнулась и стала что-то быстро писать у себя в большой разлинованной тетради.

— Сестренка твоя? — спросила она.

— Соседка. У нее дома никого не было, я и привел.

— Мама придет в пять часов, — прошептала Наташа чуть слышно, — а бабушка ушла в магазин.

— Так ты, соседушка, — сказала докторша, — отведи ее домой и скажи ее маме, чтобы дня два ее в кровати подержали. После выходного пусть приведут на перевязку. Если будет тошнота или голова сильно будет болеть, обязательно пусть покажут невропатологу. Да ты знаешь, кто такой невропатолог?

— Конечно, знаю, — обиженно ответил Вовка. — Который нервы лечит.

— Ну, прощайте, ребятки!.. Молодец, девочка! Герой! И сосед у тебя хороший.

Вовка опять взял Наташу за руку:

— До свидания!

Они вышли.

Когда они подходили к воротам Наташиного дома, из калитки выбежала женщина с испуганным лицом.

— Мама! — крикнула девочка, бросаясь к ней.

— Что это у тебя? Что у тебя с головой? Где ты была?

— В меня из-за забора камень попал, а этот мальчик водил меня к доктору.

Мама схватила Наташу на руки. Наташа уткнулась ей в плечо и расплакалась навзрыд, как будто никогда не была героем.

С другого конца двора к ним бежал Наташин папа, а из окна смотрела бабушка.

— Нашлась! Нашлась!

— Заходи, мальчик! Как тебя зовут? Спасибо тебе, голубчик!.. Заходи, расскажешь, что сказал доктор.

Наташу уложили на диван, Вовку усадили в кресло и расспрашивали наперебой.

— После выходного прийти на перевязку. Если будет тошнить или голова очень болеть, показать невро… нер-во… нервопатологу. Но это так, на всякий случай. А в общем — неопасно. Шишка большая и ссадина.

Папа похлопал Вовку по плечу:

— Спасибо, спасибо, товарищ Вова!

— Но как же это вышло? — спросила бабушка. — У нас такой тихий двор, всегда спокойно ее оставляю.

— Из-за забора бросили камень, а этот мальчик меня увидел.

— Поблагодари мальчика, детка, — сказала мама. — Смотри, какой добрый мальчик!

— Спасибо, Вова, — сказала Наташа.

У Вовки защекотало в носу.

— Вот ты, мама, все время на ребят нападаешь, — повернулся к бабушке папа, — ты говоришь, что ребята растут грубыми, хулиганят, дерутся. Вот перед тобой мальчик, школьник, пионер, который недаром носит красный галстук. Увидел девочку в беде, догадался, что нужно сделать, помог ей.

Бабушка покачала головой.

— Тот хулиган, который бросил в нее камень, тоже небось был с пионерским галстуком, — сказала она. — Удрал себе преспокойно и оставил бедную девочку всю в крови.

— Да будет вам! — вступилась мама. — Вечно спорят.

Вовка поднялся с кресла и стал прощаться, ни на кого не глядя. Лицо его пылало. Его благодарили. Наташин папа приглашал его заходить, обещал показать интересные книжки.

Глаза девочки ласково блеснули из-под белых бинтов.

— Приходи, Вова!

…Вовка вышел на улицу. Он шел медленно, засунув руки в карманы и опустив голову. Подойдя к своим воротам, остановился.

Нет, уйти так невозможно! Круто повернулся и снова зашагал к Наташиному дому. Целую минуту, а может и больше, простоял он около двери.

Наконец позвонил. Ему открыл папа.

— Вова! Забыл что-нибудь?

Вовка вошел в переднюю.

В раскрытую дверь Наташиной комнаты он увидел, как бабушка поливает цветы у окна. Один горшочек взяла в руки и разглядывает, надев очки… Круглый зеленый кактус похож на маленького сердитого ежа.

Вовка откашлялся и заговорил не своим, каким-то тонким и хриплым голосом.

— Скажите ей, — он показал в сторону окна, — скажите ей, что камень через забор бросил я… нечаянно попал в вашу Наташу, но не удрал никуда…

Голос его сорвался.

Вовка метнулся к двери, чувствуя, что слезы близко. Папа остановил его за плечи, повернул к себе лицом и крепко, по-мужски, сжал ему руку.

А бабушка улыбнулась своему кактусу, и даже из передней было видно, что лицо у нее стало совсем доброе.

 

Перекормила

В субботу папа и Лелька пошли в зоологический магазин и купили двух золотых рыбок.

Рыбки были не совсем золотые, скорее бледно-оранжевые, с зеленым отливом. А на просвет — прозрачные, все потрошка у них так и вырисовывались, прямо как в моем учебнике зоологии.

Глаза были темные, выпуклые, казалось — автомобильные очки на них надеты. А шелковистые плавники и хвостики развевались, как шарфы, при каждом движении.

Вместе с рыбками в маленькой баночке плавала большущая зеленая водоросль.

Лелька спросила меня:

— Митя, какие бывают рыбьи имена?

Я предложил назвать одну Акулина Акуловна, а другую — Карп Карпыч. Но Лелька эти имена забраковала, сказала, что нужно поласковее, ведь рыбки такие маленькие. Папа ничего подходящего придумать не мог, и Лелька их сама назвала. Одну — Фонариком, ту, которая поярче, а ту, у которой плавники и хвостики подлиннее, — Шарфиком.

— Теперь, — сказал папа, — нам нужна большая, хорошая банка с широким горлышком, а то им здесь тесно. Пойдем попросим у мамы.

— Мама стирает, — напомнил я.

Папа и Лелька поколебались немного, но все-таки пошли в ванную.

Услышав про рыбок и что банка нужна, мама даже не обернулась.

— Хорошо, хорошо. Поставлю кипятить и что-нибудь вам найду.

У Лельки сразу вытянулось лицо.

Папа сказал:

— Мамочка, а может быть, ты сначала банку поищешь?

— Мамочка, им очень тесно в маленькой, они задыхаются! — сказала Лелька.

Когда папа и Лелька говорят маме «мамочка» и смотрят на нее умоляющими глазами, мама им отказать не может ни в чем. Она вытерла руки и пошла в кухню. Папа и Лелька присели на корточки, рядом с ней около посудного шкафа.

Банка подходящая, широкая, с прямыми стенками, была только одна и стояла на нижней полке, на самом виду. Мама упорно ее не замечала, а перебирала одну за другой разные неподходящие, с узкими горлышками. Папа и Лелька, наоборот, упорно смотрели на эту красивую банку.

— Все это хорошо, товарищи, — сказала наконец мама, — но в чем я грибы солить буду?

— Плохо то, — сказал папа, — что в московском водопроводе вода хлорирована, не знаю, как они перенесут.

— А в зоомагазине какая вода? — спросил я.

Папа пожал плечами.

— Не догадались узнать.

— Могут погибнуть? — тревожно спросила Лелька.

На дно большой банки насыпали песка и ракушек. Посередине поставили подводный камень с дырочками и пустили плавать водоросль. Получилось очень здорово, совсем как в настоящем аквариуме.

Наконец папа стал осторожно переливать рыбок из маленькой банки.

— Погибнут? Не перенесут?.. — Лелька тревожно смотрела на рыбок, а папа тревожно смотрел на Лельку.

А я представил себе, какой поднимется рев, если Фонарик и Шарфик перевернутся вверх брюшками в этой хлорированной воде, и понял, что переживает сейчас папа.

Но ничего, обе рыбешки сначала удивленно присели на дно, потом стали плавать как ни в чем не бывало, шевеля хвостиками вокруг подводного камня.

— Чем будете кормить? — спросил я.

Папа насыпал из пакета немножко сушеных дафний. Это их дневная порция. Смотри, не перекорми. Останутся лишние, начнут портиться, и вода загниет.

Вечером, когда Лелька уже спала, мама и папа разглядывали рыбок. Мама усмехнулась:

— Только напрасно ты это затеял. Боюсь, что кроме огорчения ничего не будет.

— Ну как же, — возразил папа, нужно прививать детям любовь к животным.

— У домашних животных, — сказала мама пророческим голосом, — есть одно неприятное свойство: как только дети начинают их любить, все эти рыбки и канарейки погибают, и дело кончается слезами!

— Правильно, — сказал я. — Лелька их погубит. Уж лучше бы щенка купили, чем с этой мелочью возиться!

— Ну вот! — обиделся папа. Двое на одного! А Лелька спит, и некому за меня заступиться. Не каркайте вы, пожалуйста, зачем им погибать? Рыбы иногда живут очень долго.

На другой день, когда я вернулся из школы, Лелька сидела и любовалась на рыбок. Пакет с сушеными дафниями был завернут не так, как папа сделал утром.

— Лелька! — рассердился я. — Ты их опять кормила? Смотри, не перекармливай! Так они у тебя очень быстро погибнут!

Лелька ответила:

— Митя, я совсем немножко. Они есть хотели, прямо по лицу было видно. Митя, ведь сказать-то они не могут!

Так и пошло.

Сидит у банки и шепчет жалостливым голосом:

— Бедные вы, бедные! Милые вы, голодные!..

Чуть отвернешься — разворачивает пакет и подсыпает еще немножко сушеных дафний. И папа ей говорил, и мама говорила, пробовали даже пакет прятать, да разве от нее спрячешь?

Еще спорит с нами.

— Как же это? — говорит. Мы и завтракаем, и обедаем, и ужинаем, а они только один раз в день!

И вот к чему все это перекармливание привело.

Ровно через неделю, в следующее воскресенье, Лелька раньше всех встала и с рыбками пошла здороваться. Я в постели еще лежу, слышу:

— Здравствуй, Фонарик! С добрым утром, Шарфик!

И вдруг — отчаянный крик:

— Ой, ой, ой, ой, ой! Что с ними? Митя, смотри! Распухли! Распухли! Ой, ой, ой, ой, ой!

Я вскочил, подбегаю. Банка вся в тени, а через щель Занавески солнечный луч с одного бока освещает. И в этом солнечном луче к стеклу подплывают Фонарик и Шарфик, толстые, раздутые, с вытаращенными глазами, ярко-оранжевого цвета — и все в пятнах.

У меня даже в глазах зарябило. Прямо как страшный сон, смотрю и ничего понять не могу.

Лелька рыдает:

— Перекормила! Перекормила! Распухли! Митя, они сейчас лопнут!

Да, так и казалось: сейчас лопнут! Знаете, как воздушный шар, когда он уже летать перестал и вы его надуваете просто ртом. Уже вдвое больше раздулся, чем прежде, а вы все дуете и дуете, чувствуете, что больше нельзя, сейчас он лопнет, а все-таки удержаться не можете, все дуете и дуете… Вот на что были похожи эти Лелькины рыбки, на такие неестественные воздушные шары. Перекормила! Заболели! Митя, у них жар!

Я ей говорю:

— Не может быть у них жар, рыбы — хладнокровные животные.

Лелька кричит:

— Какие хладнокровные! Смотри, какие красные! Так и горят!

В соседней комнате папа торопливо одевается и спрашивает:

— В чем дело?

Лелька рыдает:

— Рыбки! Рыбки! Сейчас лопнут!

Мама заглянула к нам в халате:

— Ну вот, уже погибли!

— Как? — спрашивает папа. — Неужели все сразу?

Мама говорит:

— Кажется, обе.

— Батюшки! — говорит папа. — Неужели они их съели?

Кто? Кого?

Папа входит к нам в комнату совсем расстроенный.

— Ты уж прости меня, Лелечка, ведь это я тебе сюрприз хотел сделать. Никак не думал, что такая история получится!

Какой сюрприз?..

Что же оказалось?

Оказалось, что вчера папа опять зашел в зоологический магазин, еще двух рыбок купил, вот этих толстых, и пустил их вечером в банку, к Фонарику и Шарфику в гости. А теперь, когда Лелька крик подняла, папа решил, что гости хозяев съели и сами погибают от такого обжорства.

Не успел папа все это рассказать — вдруг из-за подводного камня выплывают, как по команде, настоящие Фонарик и Шарфик… Выражение лица у них немного испуганное, на оранжевых толстяков смотрят с опаской, но все-таки ясно видно, что рыбок в банке четыре штуки и что все в порядке.

Тут папа вынул свой большой платок, потому что Лелькиным маленьким вытереть все эти слезы было невозможно. Открыли пакет с сушеными дафниями, и папа насыпал немножко в воду.

— Теперь им побольше нужно? — всхлипнула Лелька. — Ведь их четверо.

— Да, побольше, — согласился папа.

— А все-таки лишнего им не сыпь! — сказал я. Видишь, что может случиться!

— Нет уж. Теперь я не буду, — покорно сказала Лелька.

Когда все немного успокоились, стали придумывать новые рыбьи имена.

 

Точка

Боря проспал. Когда он открыл глаза, папы уже не было в комнате, а мама надевала шубу и, улыбаясь, примеряла перед зеркалом новый нарядный шарф — папин подарок.

— Мама, постой, не уходи!

— Стою, — ответила мама.

Боря торопливо оделся, оторвал листок календаря и достал из-под подушки небольшой сверток. Потом выпрямился с торжественным видом:

— Мама! Поздравляю тебя с вашим Международным женским днем! А это тебе сюрприз.

— Спасибо, дорогой, — сказала мама. — Какая хорошенькая записная книжка! Неужели сам сделал?

Боре вдруг показалось, что записная книжка — это, пожалуй, все-таки не очень интересно; он не удержался и прибавил:

— Будет еще один сюрприз, ты не думай.

— Я не думаю.

Мама поцеловала его и хотела идти. Уже в дверях она обернулась, окинула взглядом комнату, вышитую скатерть на столе и сказала без уверенности в голосе:

— Боря, ты уж будь поаккуратнее, может быть, бабушка вечером зайдет… Перед школой съешь винегрет, а к твоему возвращению и обед поспеет. Я сегодня рано вернусь. Жалко вот, пол вчера не успела помыть.

— Так это очень хорошо! — сказал Боря.

— Что же хорошего-то? — удивилась мама.

— Очень хорошо, что ты рано вернешься!

Когда дверь за мамой захлопнулась, Боря радостно воскликнул:

— Ага! Не успела помыть? Тем лучше!

И побежал в кухню.

Так… На столе, прикрытые полотенцем, две тарелки и две чашки. Мама, должно быть, тоже немножко проспала сегодня и не успела прибрать. Вчера у нее на заводе после собрания был концерт, и она вернулась поздно.

Кастрюля из-под каши не вычищена, а только наполнена водой, чтобы отмокала. Повезло!

Мимоходом Боря заглянул в корзину, с которой мама ходила за картошкой и овощами. Корзина была почти пуста.

— Ура! — воскликнул Боря.

Шаги в передней, и опять хлопнула дверь. Это ушел на работу сосед. В маленькой квартире стало совсем тихо. Полная свобода действий.

Боря быстро напился чаю и остановился посередине комнаты с видом полководца, обдумывающего план наступательной операции: ударить ли с флангов или идти прямо лобовой атакой на центральные позиции?

«Ничего! — решил он. — Начнем с самого трудного».

Он засучил рукава и вылил в ведро остатки горячей воды из чайника.

Мыть пол Боре никогда не приходилось, но он хорошо знал, как это делается. Главное, не жалеть воды, водить тряпкой туда и сюда, в трудных случаях скрести ножом и переставлять все вещи в комнате.

Боря то пыхтел, нагнувшись, то присаживался на корточки; отодвигал свою кровать и нырял с головой на четвереньках под тяжелую мамину. Комод и папин письменный стол сдвинуть с места не удалось, но ведь даже мама не каждый раз это делает.

Допятившись наконец до двери, Боря поднял голову и посмотрел на часы. Большая стрелка самым неожиданным образом передвинулась больше чем на полкруга.

«Ого! — подумал Боря. — Надо торопиться!»

В кухне дело пошло быстрее, потому что меньше вещей нужно было передвигать. Домыв кухню до середины, Боря почувствовал, что устал. К счастью, он догадался представить себя юнгой, который драит палубу на трехмачтовом бриге под суровым взглядом старого боцмана.

Покончив с палубой, юнга спустился в камбуз (то есть подошел к кухонному столу) и превратился в корабельного кока. Наконец и тарелки были вымыты, и кастрюля доведена до серебряного блеска.

Несколько раз Боря бегал взглянуть на часы. Ему казалось, что невидимая рука быстро переводит стрелку — с десяти сразу на половину одиннадцатого, с одиннадцати на без четверти двенадцать. А ведь еще нужно было пополнить трюм свежей провизией.

Боря выдвинул ящик стола, где лежали деньги на хозяйственные расходы, подсчитал что-то, шевеля губами и загибая пальцы. Через минуту с корзиной в руке он уже мчался по лестнице, то есть по трапу, вниз.

Подойдя к прилавку, Боря кашлянул, прочищая горло, и сказал как можно более взрослым голосом:

— Пожалуйста, дайте мне килограмм самого лучшего мяса… на вашу совесть!

Так всегда говорила бабушка, покупая мясо.

Толстый продавец посмотрел на Борю сверху вниз, потом перевел оценивающий взгляд на полки с разложенным на них товаром. Наконец, крякнув, отрубил от большого куска и сказал:

— Получайте, молодой человек, останетесь довольны!

Боря забежал в зеленное отделение, потом — в булочную, вернулся домой и ахнул, взглянув на часы.

Ни один корабельный кок не чистил картошку с такой быстротой и прилежанием. Наконец кастрюлька была полна и залита доверху водой, мясо и овощи вымыты и красиво разложены на тарелке. Рядом, на кухонном столе, Боря положил записку: «Мама, это тебе сюрприз!»

Такие же записки, написанные более крупными буквами, были положены на полу — в кухне и в комнате. А на комоде, на самом видном месте, еще одна записка: «Мама, я взял из красной коробочки 2 руб. 40 коп., это тоже сюрприз, он в кухне».

Боря почувствовал, что очень проголодался. Нужно было поскорее съесть винегрет и бежать в школу. В самую последнюю минуту, споласкивая тарелку под краном, Боря вдруг с ужасом подумал: «Батюшки! А уроки?!»

 

* * *

Когда не выучишь урока, что лучше — сидеть, потупив глаза, с видом скромным и независимым, или, наоборот, бодро и самоуверенно смотреть прямо на Антонину Николаевну: спрашивайте, я, мол, ничего не имею против.

Впрочем, есть еще третий способ. Но это нужно сделать сразу, перед началом уроков. Встать и сказать со всей откровенностью: «Антонина Николаевна, я сегодня не выучил урока, не спрашивайте меня, пожалуйста!»

Но ведь так говорят, если заболеет кто-нибудь или еще какая-нибудь уважительная причина…

А в классе все такие парадные и торжественные, так хорошо пахнет мимоза в баночке на столе учительницы!

И сама Антонина Николаевна какая-то особенная сегодня, радостная, даже как будто помолодевшая. Может быть, не спросит?

Вот она раскрыла журнал второго класса «Б».

Даже, наверное, не спросит: ведь спрашивала прошлый раз по арифметике и по русскому вызывала к доске. Она будет спрашивать тех, в ком она не уверена, кому нужно в конце четверти исправить плохие отметки.

Конечно, не спросит!

Отмолчаться — и все!

Боря опустил глаза — по первому способу. Потом — по второму способу — посмотрел прямо на Антонину Николаевну. И вдруг — по третьему способу — встал и сказал:

— Антонина Николаевна, простите меня, пожалуйста, я не выучил урока. Спросите меня в другой раз.

В классе стояла удивленная тишина.

Антонина Николаевна спросила:

— Совсем не учил?

— Совсем не учил.

— Почему же так?

— Я, Антонина Николаевна, сюрприз хотел сделать…

Антонина Николаевна усмехнулась:

— Спасибо за такой сюрприз! Я действительно не ожидала от тебя этого.

Ребята сдержанно фыркнули.

— Не вам сюрприз, — краснея все больше и больше, ответил Боря, — маме моей сюрприз. Ну… подарок к Женскому дню.

Опять смешок пробежал по классу.

— Погоди, погоди, — улыбаясь, сказал Антонина Николаевна. — Я что-то не понимаю. Какой же это подарок — не выучить урока?

Боря ответил горячо:

— Я не про уроки! Мама весь год для меня все делает, а сегодня я для нее все хотел сделать, чтобы она пришла, а все уже готово.

И он рассказал про свои хозяйственные хлопоты.

Теперь ребята смотрели на Борю с уважением, а на Антонину Николаевну вопросительно: как же она решит?

— И пол вымыл? — недоверчиво спросил Андрюша, Борин сосед по парте.

— И пол! — с гордостью ответил Боря.

— Молодец! — сказала Антонина Николаевна. — Это очень хорошо, что ты маме помочь захотел. Но как же все-таки с уроками получилось? Нужно было вчера сделать.

— Я и хотел вчера вечером, — смущенно ответил Боря, — а потом пошел гулять, решил, что сегодня успею. Я не думал, что это так долго — все мамины дела делать.

— Да, — сказала Антонина Николаевна, — мамины дела долгие. В особенности для непривычного человека.

Она придвинула к себе журнал и поставила против Бориной фамилии большую черную точку. Из точки может выйти и плохое, и хорошее. Точка — это значит, что спрашивать будут очень строго и не только один заданный урок, а гораздо больше. Точка — это значит: помни и очень старайся!

— Антонина Николаевна, я все выучу. Когда хотите, спрашивайте! — взволнованно сказал Боря.

— Не сомневаюсь в этом, — спокойно ответила Антонина Николаевна. — А теперь, ребята, скажите-ка мне, как вы своим мамам помогаете?

— В Международный женский день? — спросил Андрюша.

— А сколько еще дней в году, кроме Международного женского дня, кто знает?..

 

* * *

Вечером Боря сидел в кресле, у письменного стола, и, вздыхая, перелистывал календарь. Да, как ни считай, двести девяносто восемь дней только до нового года да после нового года еще шестьдесят шесть.

Мама вышла из комнаты помыть яблоки, которые принес папа. Папа громко расхваливал обед. Бабушка ему подкладывала на тарелку, а он, улыбаясь, посматривал на Борю с одобрением и соболезнованием.

Боря опять вздохнул, перелистывая календарь.

— Знаешь, бабушка, — сказал он, — к следующему Восьмому марта я начну маме подарок заранее готовить. Я так сделаю: запишу себе на каждый день что-нибудь вот здесь, в календаре. Ну, завтра, например, картошку почистить, а послезавтра — комнату подмести…

— Правильно! — сказал папа. — По графику, без штурмовщины.

Бабушка спросила:

— А стоит ли записывать? Может быть, просто спрашивать маму, что нужно сделать?

— Каждый день? — Боря посмотрел на толстый календарь. — Все триста шестьдесят пять дней?

— В будущем году триста шестьдесят шесть — високосный год, — сказал папа.

— Ого! — Боря задумался. — Ну что ж, попробую… Хорошо, записывать я не буду, я себе на каждом листке точку поставлю!

 

Уловить мгновение

— Что мне всю жизнь хотелось, — сказал Николай Иванович, — прямо какое-то неутоленное желание — поспать на свежем воздухе!

— Вот и хорошо, папочка, спи себе, сколько душе угодно! — звонко ответила Маргарита.

— Я очень рада, что твое неутоленное желание наконец осуществилось! — низким голосом прогудела Клавдия.

На дачу переехали час тому назад. Вещи накануне привезли мужчины на грузовике. А дедушку Николая Ивановича и обеих внучек, Валю и Галю, Маргарита и Клавдия доставили поездом. Обе сестры, невысокие, полные, энергичные, едва переступив порог дачи, стали торопливо налаживать уют. Маргарита вынесла в сад складную кровать и поставила под дубом, на границе света и тени.

— Папа, ляг, отдохни! Валек, неси дедушке подушку!

Клавдия тем временем вгоняла огромный гвоздь в столбик забора и вешала умывальник.

— Галка, подай мне ковш! Маргарита! Твоя Валентина поднимает самый большой чемодан!

Звонкий голос Маргариты из окна:

— Валек, не поднимай, надорвешься… Где будем есть? В саду или на террасе?

— Папа, ты где хочешь? Маргарита! Папа хочет в саду!

И вот уже маленькая Галка, весело ступая по песку и траве босыми крепкими ножками, несет скатерть и помогает матери расстелить, чтоб было гладко.

Теперь со стола уже убрано, и вся компания расположилась прямо на траве, около раскладушки Николая Ивановича.

— И еще что мне всю жизнь хотелось… — Николай Иванович задумчиво поглаживал усы, белые, чуть пожелтевшие около губ, будто опаленные огнем трубки. — Ведь я городской житель с малых лет… Но всегда хотелось: подсмотреть, как распускается цветок и как вырастает гриб.

— Грибов, говорят, у нас на участке бывает много, — заметила Валя.

— Кто говорит? — спросила Галка.

— Соседи.

— Что ж, дедушка, — сказала Галка с серьезным видом, — вот ты все не хотел и не хотел выходить на пенсию. А теперь вышел на пенсию, и тебе хорошо. Поживешь на даче, никуда не спешить. И подсмотришь, как распускается цветок и как вырастает гриб!

Цветов, распустившихся, еще мало в саду — весна была прохладная, они запаздывают. На клумбе около дома повернули все в одну сторону свои милые стариковские мордочки анютины глазки. Одуванчики и желтые лютики в траве. Вот пока и все. Но, отражая небо синеватой листвой, мощно раскинулись кусты пионов, а на них будто крепкие вишенки выдвигаются во все стороны, чуть прикрытые зеленым. Вдоль забора — длинная клумба — ирисы скоро зацветут. На высоких прямых ножках бутоны, еще туго спеленутые, слева направо, все на один лад.

Клавдия встала первая.

— Маргарита, ты за временем следишь?

— Слежу, — отозвалась старшая сестра, — нам пора собираться. Валек, пойди, я тебе объясню, где что лежит.

Шестнадцатилетняя Валя, немножко слишком полная — в мать, но с мечтательным лицом и медлительными движениями, вошла на террасу.

— Вот что, Валек, — начала Маргарита доверительным шепотом. Вся надежда на тебя. Тебе поручаем дедушку и сестренку. Следи, чтобы дедушка гулял осторожно: на солнце ему нельзя. Галочку одну никуда не отпускай. Женщина, у которой берем молоко, обещала тебе помочь со стряпней и с водой…

Тем временем Клавдия, отозвав под предлогом нового мытья рук свою дочь к умывальнику у забора, внушала ей на прощание:

— Галка, я надеюсь на твое благоразумие. Валюше без тебя одной никак не управиться, помогай ей во всем. Присматривай за дедушкой, чтобы курил поменьше… — и так далее, и так далее.

Шестилетняя Галя, белотелая, рыжеватенькая, солидно кивнула головой:

— Не беспокойся, мама, надейся на мое благоразумие! Вале помогу, за дедушкой присмотрю.

После этого Маргарита и Клавдия опять подсели к отцу.

— Папочка, — начала Маргарита, — мы уезжаем спокойно, зная, что девочки остаются с тобой. Разумеется, все хозяйственные дела будут делать Валюта и та женщина, что приносила молоко, но на тебе общее руководство.

— Умоляю тебя, — прогудела Клавдия, — не позволяй Гале одной на речку ходить!

— Валя иной раз на даче, — продолжала Маргарита, — как засядет в комнате, как уткнется в книжку!..

— Здесь погреб глубокий! — жалобным басом вставила Клавдия.

Николай Иванович поглаживал усы и успокоительно смотрел на дочек из-под густых и длинных бровей. Брови, тоже седые, с рыжеватой подпалинкой, казались усами второго этажа, немножко только пореже и поменьше нижних усов.

— Не волнуйтесь, мои дорогие, можете на меня положиться!

Перестраховавшись таким образом, Маргарита и Клавдия уехали.

 

* * *

— Дедушка, ты что так в ирисы вглядываешься?

— Нет, вы только посмотрите, девочки, как он сложно построен, этот цветок! Три лепестка шатром кверху поднялись — смотри, Галка, — три отогнуты. Какое изящество! Что мне всю жизнь хотелось — прямо какое-то неутоленное желание! — подсмотреть, как распускается цветок и как вырастает гриб!

— Они ночью, — сказала Валя. — Вот этих вчера еще не было.

— Ночью-то ночью, но вот как это делается? Постепенно, понемножку распускаются или сразу, взрывом? Посмотри, какой плотный, тугой бутон и какой он маленький по сравнению с цветком! За какие-нибудь несколько часов… А грибы? Ведь они вылезают из земли совсем уже готовенькие! И тоже в одну ночь!

— На соседнем участке, — заметила Валя, — сегодня нашли два гриба. Белых.

— Не может быть! Рано еще для грибов!

— Говорят, что эти грибы называются «колосники». Они появляются, когда начинает колоситься рожь, а потом пропадают.

— Кто говорит? — спросила Галка.

— Соседи.

— Соседи — это, конечно, авторитет, — сказал Николай Иванович, — но все-таки сомневаюсь.

Валя подошла к кусту пионов.

— А цветы, дедушка, распускаются постепенно. Видишь, вот совсем маленький зародыш, вот это уже бутон…

На кусте пиона мало уже осталось маленьких зародышей, похожих на вишенки. Бутоны торчали во все стороны как неплотно сжатые кулачки. Один кулачок раскрылся сегодня утром, стал цветком.

— Розами пахнет. — Галка погрузила в самую середину свой носик, не загоревший, а только облупившийся на солнце за две недели жизни на даче.

— Вот видишь, дедушка, а этот уже распустился.

— А ты видела, как он распускается?

— Нет, не видела.

— Вот я и говорю: хочется подсмотреть.

— Нужно пораньше встать. Мы, дедушка, спим очень долго.

— Вот то-то и оно. Как-нибудь встану пораньше — и подсмотрю!

В городе все трое жили на разных квартирах, на даче объединились первый раз и только теперь знакомились как следует. Двоюродные сестры относились друг к другу со снисходительной любовью и чуть насмешливым покровительством. Так же обе внучки относились и к дедушке, а дедушка — к внучкам. Обязательства, принятые на себя в день приезда, все трое выполняли свято.

— Дедушка! — кричала Галка вечером из окна. — Я тебе одеяло несу! В тени уже холодно!

— Ты что-то очень много сегодня куришь, дедушка! — деликатно замечала Валя, покачиваясь в гамаке, с книжкой на коленях.

— Последняя, — покорно соглашался дедушка и сейчас же начинал командовать в свою очередь: — Галка! Обуться! Немедленно обуться! Что мама говорила? По вечерам…

Первые дни Валю приходилось вытягивать из комнаты.

— Валек, — слышалось из-под дуба, — опять в книжку уткнулась? Что мама сказала: дышать!

Тогда Валя повесила гамак у забора, недалеко от грядки с ирисами. Теперь это было ее любимое место. Если Валя чистила картошку, Галка помогала ей, как могла. Но стоило Николаю Ивановичу взять в руки нож, как девочки заявляли в один голос:

— Дедушка, что мама сказала? Тебе — общее руководство!

Увидев, что Валя идет в погреб, Галка устремлялась вслед за ней. Николай Иванович каждый раз был тут же у двери, наблюдая, чтобы Галка не свалилась в темную дыру. Возвращались торжественно все вместе, иногда несли на троих одну селедку или двести граммов сливочного масла. Однажды, после очередного такого путешествия, Николай Иванович услышал, как младшая внучка сообщила кому-то невидимому за кустами:

— Ходили в погреб под общим руководством дедушки!

И неизвестно, чего было больше в этих словах: гордости или иронии. За кустами послышался легкий мальчишеский смешок, и кто-то отошел от забора. С тех пор Николай Иванович перестал участвовать в этих походах, возложив ответственность на Валю.

Перед обедом Валя принесла два маленьких белых гриба, толстеньких, почти бесцветных.

— Вот, — сказала она с вежливым торжеством. — А ты, дедушка, еще не верил! Вот грибы, которые нашли на соседнем участке.

— Хороши! — согласился дедушка.

Валя вымыла грибы и стала мелко резать их над сковородкой.

— Постой, что ты делаешь? — встревожился дедушка. — Ведь это…

— Чужие грибы! — воскликнула Галка.

Черные глаза стали совсем круглыми от негодования. Валины глаза были неопределенного цвета: иногда голубовато-серые, а сейчас, в тон зеленому сарафану, они тоже казались зеленоватыми.

Валя хладнокровно посмотрела на дедушку и на Галку.

— Эти грибы теперь наши. Мне их дали в доказательство.

— Кто дал? — спросил Николай Иванович.

— Соседи.

При помощи лука, муки и молока Вале удалось разогнать два небольших гриба на целую сковородку. Соус получился замечательный. Весь остаток дня Николай Иванович и Галка обходили тенистую часть сада и край леса, около участка, разгребая прошлогодние листья, ощупывая мох под деревьями.

— Здесь даже пахнет грибами! — говорила Галка с плотоядным видом.

— Я уверен, Галочка, что, если бы просидеть всю ночь вот под этой елкой, удалось бы подсмотреть, как вырастает гриб!

— Давай, дедушка, просидим всю ночь под елкой!

Валя покачивалась в гамаке, отталкиваясь ногой от невысокого сквозного забора. На коленях у нее лежала книга.

— Нет, уважаемые граждане, — хладнокровно сказала она. — Ночью вы будете спать, а не сидеть под елкой. Я отвечаю за ваше здоровье. К тому же гриб возьмет и вырастет под другой елкой, а может быть, вырастет не сегодня, а завтра или послезавтра. Идите-ка сюда на солнышко! Иди, Галка, там уже сыро ходить босиком. Посмотрите, какие ирисы великолепные!

Ирисов было уже много на клумбе. Чуть покачиваясь от легкого вечернего ветерка, озаренные красным вечерним солнцем, они, казалось, испускали собственный голубовато-лиловый свет.

— Вот ирисы никогда не распускаются постепенно, — сказал Николай Иванович. — У пионов на одном кусту все стадии можно проследить. А у ирисов или бутон, или уже готовый взрослый цветок. Вот эти два бутона, я уверен, завтра утром распустятся.

— Попробуем, дедушка, около ирисов всю ночь просидеть, — предложила Галка, — уж они-то в другом месте не вырастут.

— Просидеть всю ночь около клумбы — это, конечно, нереально. Да и Валя нам не позволит. Но у меня возникла такая идея: выходить ночью с фонариком и за ними подсматривать.

Валя усмехнулась:

— Дедушка, а ты пробовал смотреть на маленькую стрелку часов? Видно, как она двигается? А ведь двигается все-таки!

Небо хмурилось, солнце село в тучу. Ночью зашелестел по крыше дождь. Николай Иванович проснулся от этого негромкого звука. За окном было еще совсем темно.

— Вот встану сейчас и выйду в сад, посмотрю на ирисы…

Он думал об этом так долго, что и сон прошел. Несколько раз ему казалось, что он уже оделся и вышел в сад, и прямо на его глазах распускается с неправдоподобной быстротой прекрасный ирис. Но тут же Николай Иванович начинал сознавать, что все еще лежит в теплой постели, и понимал, что не совсем еще, видимо, прошел сон. Промучившись таким образом около часа, дедушка встал все-таки уже не во сне, а наяву и, неслышно надев пальто и калоши, зашагал по мокрой траве в тихом ночном саду.

Луч карманного фонарика выхватывал из темноты высокие травинки, листья, блестящие от дождя, и, наконец, остановился на клумбе с ирисами. У цветов был такой вид, будто они решили мужественно перетерпеть непогоду. Одни стояли прямо, дождю навстречу, другие привалились к траве лиловыми головками. Намеченные два бутона были спеленуты слева направо, как и все, но чуточку пошире других и не такие тугие. Будто ребенок, побрыкав ножками, немного ослабил пеленки. Но все-таки это были бутоны, и распускаться на глазах у Николая Ивановича они не собирались.

— Глупо было выходить в такую погоду. Они не распустятся под дождем! — пробормотал Николай Иванович и пошел к дому.

Луч фонаря скользнул по кустам пионов. Все розовые кулачки казались сжатыми более плотно, а распустившийся накануне цветок наполовину закрылся. Но в девять часов утра, когда дедушка и обе внучки появились на террасе, все пионы были пышно раскрыты, а два вчерашних бутона на клумбе с ирисами были уже точно такие, как их взрослые соседи, только поярче и посвежее.

— Вот они, — сказала Галка, — распустились! Ты, дедушка, подсматривал за ними ночью?

— Подсматривал, но неудачно. Дождь помешал. Видимо, они распускаются перед рассветом или когда уже солнце начнет пригревать. Нужно уловить мгновение. Я даже думаю, Галя, что тут не обходится без вмешательства волшебных сил. На рассвете прилетает в сад фея, дотрагивается до бутонов волшебной палочкой, и они распускаются сразу, в какую-нибудь минуту. Вот и все.

Галка сощурила темные глаза и заметила без улыбки:

— Все это хорошо, но феи-то в сказке, а цветы — в жизни!

Плохая погода продолжалась несколько дней. А потом сразу наступила жара. Старому человеку жару переносить иногда бывает труднее, чем холод. Николай Иванович оживал только к вечеру.

Ярко освещены солнцем и неподвижны в безветренном воздухе пышные цветы. Галка возится на куче песка. Валя читает в гамаке. За забором, на соседнем участке, трудолюбивые соседи копаются на своих грядках и клумбах, что-то полют, что-то подстригают. Через зеленую сетку листьев мелькает иногда белая косынка на голове у пожилой женщины или появится толстый дядька в желтой соломенной шляпе, с граблями в руках. А подальше, около яблонь, полет гряды мальчуган лет четырнадцати. Видна темная голова и худая мальчишеская спина, уже совсем коричневая, но все-таки еще недостаточно загорелая на вкус ее обладателя.

Всякий возраст имеет свою прелесть. Когда приближаешься к семидесяти, бывает приятно думать, что не обязан в такую жарищу печь на солнце песочные пироги, загорать или полоть грядки.

— Валя! Пойдем за земляникой! — Галка подходит к гамаку.

Валя качнулась раза два, отталкиваясь от столбика забора.

— Вот подожди, еще дочитаю немного.

Наконец становится так жарко, что даже трудолюбивые соседи не выдерживают, исчезают куда-то в глубину, в неизвестную тень. Валя захлопывает книгу.

— Ну что же, Галочка, пойдем!

Девочки уходят, большая и маленькая, обе крепенькие, полненькие, немного неуклюжие, милые и смешные. Приятно, что не обязан идти с ними в лес. Через час или через два земляника сама придет к дедушке Николаю Ивановичу в кружке или в корзиночке.

А ирисы были в полном цвету. Даже немного уже оставалось бутонов на клумбе. Все верхние цветы распустились, спеленуты были теперь только боковые.

— Что же, дедушка, вставал сегодня ночью, уловил мгновение? — серьезно спрашивала Галя.

Беда в том, что за день разморит жара, а на рассвете станет чуть попрохладнее — и так хорошо спится.

— Нет, Галочка, опять проспал!

 

* * *

В эту ночь Николай Иванович лег спать, не закрыв занавески. Проснулся как раз в назначенное самому себе время. Небо было уже светлое, солнце еще не вставало. Николай Иванович на цыпочках прошел мимо комнаты девочек, не хотел будить — пускай спят! Спят, толстухи несуразные, в такое чудесное утро!

Солнце уже проглядывает, только низко-низко, длинные тени растянулись по серебристой от росы траве. А в каждой росинке — весь голубой мир отражен! Если фея действительно прилетает к цветам со своей волшебной палочкой — то именно в этот час!

Шевельнулся розовый бутон пиона, что-то зеленое упало на траву, Николай Иванович поднял упругую зеленую лодочку — один из трех лепестков, оберегающих бутон. И сейчас же показалось, что розовый кулачок чуть-чуть разжался, стало ему посвободнее.

Но пионы распускаются постепенно, за ними и днем можно следить, — а вот ирисы! Николай Иванович осторожно ступал по росистой траве, будто боялся спугнуть фею. Вот и грядка с ирисами. Уже издали можно разглядеть, что не все цветы правильной формы — три шелковых лепестка шатром кверху, три темно-бархатных изящно отогнуты вниз. На нескольких стеблях все шесть лепестков образуют колокольчик, смотрящий в небо. Но это уже не бутоны, а цветы. Неужели опять упустил мгновение? Или, как говорила Валюшка, все это совершается постепенно, и невозможно уследить, как нельзя уследить за движением часовой стрелки?

— Вы сегодня пойдете в лес?

Кто это сказал? Незнакомый мужской голос.

Валин голос:

— Пойдем.

У забора, чуть подальше гамака, который кажется большой паутиной, протянутой между двумя деревьями, Николай Иванович вдруг увидел свою старшую внучку. В голубом платьице, в тапочках на босу ногу, она стояла, опираясь на невысокий колышек забора круглым локотком. Толстенькая? Какая же она толстенькая? Она стройная, грациозная даже… или это платье так ловко сшито и хорошо на ней сидит? Валя казалась даже выше ростом.

А за забором, в смущенной и почтительной позе, стоит паренек — видимо, тот самый, чья загорелая спина виднелась днем между яблонями. Теперь он в белой рубашке с закатанными рукавами. Но кто сказал, что это мальчуган лет четырнадцати? Он старше Валюшки и выше ее на целую голову — у него уже усики пробиваются!

— Валя, знаешь, я тебе давно хотел сказать!..

— Что сказать?

Молчание. Не глядя на нее, он что-то быстро говорит шепотом. Он наклоняет голову над забором. Валя, привстав на цыпочки, тянется к нему. Вот и поцеловались!

— Ты на меня не сердишься?

— Нет.

Где-то вдруг залаяла собака. Оба вздрагивают, медленно идут вдоль забора. Валина рука ложится на поперечную доску. Он тихонько пожимает эту руку — и отходит. Оборачивается, любуясь, смотрит на Валю. Валя, не оборачиваясь, ничего не видя кругом, проходит мимо. Кто сказал, что у нее глаза неопределенного цвета? Они ярко-голубые, как ее платье, как утреннее небо, как шелковые лепестки ирисов на клумбе!

 

* * *

В девять часов на террасе появляется босоногая Галка, идет к умывальнику, спрашивает, зевая:

— Дедушка, а Валя где?

— Клубнику собирает.

На скамейке около террасы лежат грибы: три белых и два рыжих подосиновика. Галка останавливается перед ними.

— Ого, какие! Дедушка, откуда грибы?

— Не знаю.

— Должно быть, опять авторитет Вале принес.

— Какой авторитет?

— А ты же сам, дедушка, говорил: соседи — это авторитет. Ну, Юрка, который на соседней даче живет. Который за нашей Валей ухаживает. А Валя в него влюблена.

Галка хотела дальше прошествовать к умывальнику. Николай Иванович остановился перед ней:

— Что, что ты сказала?

Галка смотрела на него спокойно, рыжие волосы блестели на солнце, крепко упирались в песок белые ножки — Галка не загорала никогда.

— Ах ты… гриб подосиновый! — вырвалось наконец у Николая Ивановича.

Поплескавшись около умывальника, Галка спросила:

— Дедушка, а ты сегодня подсматривал за ирисами? Уловил мгновение?

Николай Иванович ответил:

— Нет, Галочка, опять прозевал!

 

Источник:

https://www.libfox.ru/447255-14-nina-artyuhova-izbrannye-proizvedeniya-v-dvuh-tomah-tom-i.html#book

Еще книги

Всего просмотров этой публикации:

Комментариев нет

Отправить комментарий

Яндекс.Метрика
Наверх
  « »