Александр Прокофьев

«Всю Россию дали мне в наследство,

Всю мою любовь, судьбу мою…»

2 декабря исполнилось бы 120 лет Александру Андреевичу Прокофьеву (1900–1971), Знаменитый русский поэт, признанный мастер стихотворной лирики, он воспевал Россию, русскую природу. Песня на его стихи «Товарищ» знакома почти всем, а фраза «Мы хлеба горбушку – и ту пополам!» вошла в число крылатых. Есть и другие – «Вы шумите, шумите надо мною, березы…», «Тайга золотая». Наше поколение наверняка учило наизусть его стихи в детсаду и школе: «Люблю берёзу русскую, то светлую, то грустную…», «Веселое, приветное, гореть не устает, большое солнце светлое над Родиной встает…», «По дороге по прямой шла зима с морозами, шла зима к себе домой – снег стелила розовый…», «На широком просторе предрассветной порой встали алые зори над родимой страной…», «Выбегай поскорей посмотреть на снегирей...» и многие другие. На слуху и строки его стихов о России. Прокофьев до конца дней остался верен им же высказанной формуле: «Я только то и делаю, что славлю самозабвенно Родину мою».

Поэт справедливо утверждает: «Вся моя биография разошлась по стихам», и далее, перебирая события, ставшие переломными в его жизни и в творчестве, подчеркивает, что здесь одно неотделимо от другого.

Он был ровесник века, родился 2 декабря (19 ноября по старому стилю) 1900 года в ладожском селе Кобона Волховского уезда Петербургской губернии, в семье ладожского крестьянина-рыбака. Позже он с гордостью говорил о своей трудовой родословной, о крестьянской и рыбацкой «династии», начиная с ее основателя:

Дед мой Прокофий был ростом мал,

Мал, да удал, да фамилию дал!..

Отец, Андрей Прокофьевич Прокофьев, вернувшись в унтер-офицерском звании с военной службы, работал на лесопильном заводе и рыбачил. Мать была крестьянкой, любила петь, что позднее повлияло на его творчество. Мальчик, росший в простой крестьянской семье, помогал родителям по хозяйству, собирал ягоды и грибы в лесу, рыбачил. В большой, многодетной семье Саша был старшим. Рано, с девяти лет, тянул лямку взрослой, трудовой жизни. Вместе со старшими ходил на веслах и под парусом в бурное и опасное озеро. Не раз видел перед собой белые от пены валы, не раз подвергался смертельной опасности. На деньги, вырученные от рыбной ловли и сбора грибов и ягод, Саша покупал у коробейников дешёвые книжки издательства Сытина. В 1907 Саша пошел учиться в сельскую школу и полюбил чтение. В школьные годы начал писать и первые стихи. В 1913 году, пройдя большой конкурс, Александр поступил в пятиклассную Петроградскую земскую учительскую школу. К сожалению, из 4-го класса ему пришлось уйти, семье нужен был кормилец – отца призвали на фронт – шла Первая мировая война. Вернувшись из Петрограда домой, юноша устроился работать на почту, в свободное от работы время рыбачил.

1917 год – свершилась Октябрьская социалистическая революция, началась Гражданская война. В 1918 году вместе с вернувшимся с фронта отцом Александр вступил в сельский волостной комитет сочувствующих коммунистам-большевикам, а затем – в ряды Красной Армии. Служил в Новой Ладоге в караульной роте, воевал против отрядов Юденича, попал в плен, бежал. В 1919 году вступил в РКП(б). Эти бурные события послужили толчком к литературному творчеству.

13 июля 1919 года – первая публикация А. Прокофьева – стихи «На могиле героя» напечатаны в местной газете «Новоладожская коммуна». В стихах уже прослеживается будущий стиль поэта: яркость красок, запахов, неожиданные метафоры, разные лексические пласты – просторечный и высокий. С этого времени Прокофьев – постоянный автор «Новоладожской коммуны», где впоследствии будут печататься Д. Бедный, Н. Клюев, В. Князев, Я. Бердников и др.

Александр Прокофьев окончил Инструкторский институт Красной Армии им. Толмачёва, стал политработником, работал заведующим гарнизонным клубом, затем помощником заведующего бригадным клубом, с 1921 года – военным цензором при новоладожском уездном военном комиссариате. В 1922 году переехал в Ленинград и поступил на службу в ВЧК-ОГПУ, где проработал до 9 января 1930 года. В честь десятой годовщины образования ВЧК Александр Андреевич Прокофьев был награждён грамотой и серебряными часами. На стене комнаты Боевой славы, которая была создана к 50-летию органов ВЧК-КГБ, в здании управления КГБ по Ленинградской области, были напечатаны слова его четверостишия:

Путь небывалый, кремнистый,

Отдан дням грозовым.

Вечная память павшим чекистам,

Их подвиг — пример живым.

В 1923 году Прокофьев «нашел Пролеткульт», где в литературной студии, руководимой А.П. Крайским, стал овладевать поэтической техникой. Это было время активного творческого становления Прокофьева-поэта, хотя с 1923 по 1927 гг А. Прокофьев почти не публикует свои стихи. В стихах тех лет чувствуется воздействие таких разных поэтов, как А. Блок и В. Маяковский, С. Есенин и Д. Бедный. Прокофьев ищет синтез тем и мотивов, поэтические средства для выражения образа своего героя – вчерашнего красноармейца, матроса, крестьянского парня, покидающего родные места, похожего на самого поэта. Прокофьев вошел в поэзию со своими ладожскими односельчанами, рыбаками, красными командирами, поэтами, с яблоневыми садами, травами, прибоем волн, лязганьем штыков и залихватской песней гармоники. Уже на стадии становления его творчество получило восторженную оценку знаменитого писателя Алексея Толстого, который отзывался о нём так: «Крепкой кости парень. И всё у него в стихах крепким, русским здоровьем пышет». Поэзия А. Прокофьева – образы, ритмы, краски – сложилась под впечатлением его деревенского детства юности.

1927 год стал особенным в творческой биографии поэта – в «Комсомольской правде» опубликованы «Песни о Ладоге» – родном крае, где прошли детство и юность. «Песни о Ладоге», как отмечал впоследствии Прокофьев, стали для него началом «радостной творческой работы». Поэт нашел «свою» тему, которую искал, – тему родной ладожской деревни. Его поэзия, пронизанная оптимистическими настроениями, ориентирована на северорусский говор и фольклор. Е. Евтушенко: «В чем-чем, а в самородном даровании нельзя было отказать этому курносому колобку из северного рыбацкого села. Его стихи парусили, как рубахи на ладожском ветру, отбивали чечетку у завалинки сверкучими полумесяцами подковок, пахли сеновалами, как волосы дроли-дролюшки, куда со свежего сена озорно перепрыгнула чуть подсохшая одинокая лесная земляничина.…Это из фольклора вышло и в фольклор вернулось. Народная музыка перелилась от народа-языкотворца к поэту и возвратилась через него к самой себе. Что еще может быть счастливей для поэта, чем такая неотрываемость в творчестве от родной земли?»

В январе-апреле 1930 года Александр Прокофьев работал секретарём редакции газеты «Крестьянская правда по радио» в Ленинградском радиоцентре; в апреле-октябре 1930 г – секретарём управления Государственным народным домом. Александр Прокофьев был членом Ленинградской ассоциации пролетарских писателей (группа «Резец»).

В 1931 году – новая веха – изданы первые книги стихов «Полдень» и «Улица Красных зорь», лирические герои которых жители ладожской деревни и герои гражданской войны. В цикле стихотворений «Уральские партизаны» лирическая и патетическая приподнятость, свойственные поэту, не так сильны. Применяются повествовательные интонации, фольклорные присказки, прибаутки, частушки, даже заговор.

В 1930-е Прокофьев приходит к песенному творчеству. Он любил петь, прекрасно исполнял «Ваньку-ключника», свадебные песни, хорошо знал частушки, особенно мужские, рекрутские. Поэт усиленно обращается к этому жанру в «чистом виде»: «Плясовая» (1934 г); «Песенка Тони» (1934 г); «Походная песня геологов» (1934 г); «Коль жить да любить – все печали растают» (1937 г) и др. В 1937 г выходит сборник Прокофьева «Песни». И в дальнейшем, элементы лирической песни, частушки будут встречаться во всем его поэтическом творчестве.

Выходят сборники его стихов гражданской и лирической тематики: «Победа» (1932 г), «Дорога через мост» (1933 г), «Временник» (1934 г), «Прямые стихи» (1936 г) и «В защиту влюблённых» (1939 г).

В этот период поэт становится известен всей стране. Поэзия Прокофьева выделяется яркой образностью и эмоциональностью, близостью к фольклору, народному слову, к шутке, верность «простому» герою. Разноцветная, звенящая и гремящая поэзия Прокофьева с годами становится сдержанней.

Во время войны с белофиннами (1939-1940 годы) Прокофьев на передовой – в Заполярье, в составе 9-й армии, в качестве фронтового корреспондента газеты «Героический поход». В то время им написаны несколько десятков песен, частушек, лирических стихотворений. Популярными стали «Мы такое, брат, видали, что не снилось никому», «Эх, яблочко», «Походные частушки» и др. Вместе с корреспондентами А. Сурковым и А. Безыменским пробует новый для себя жанр стихотворных фельетонов. Эти стихи-фельетоны подписывались вымышленным именем Васи Гранаткина. Они остроумно комментировали международные события и события в стране, были интересны и понятны простому читателю.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. И вновь Александр Прокофьев – фронтовой журналист. С июля 1941 года по август 1945 года – военный корреспондент Политуправления Ленинградского, Волховского и Заполярного фронтов. Прокофьев провел всю войну во фронтовом Ленинграде, участвовал в обороне города, в перерывах под гром снарядов читал свои стихи солдатам и рабочим Кировского завода. После снятия блокады Ленинграда, он участвует в изгнании фашистов из Заполярья, в освободительном походе наших войск в Норвегию. Военная публицистика Прокофьева в прозе была издана в двух книжках карманного формата – «Разгромить врага под Ленинградом» (1941 г) и «Дмитрий Донской» (1942 г). Прокофьев работал и в жанре стихотворного фельетона – участвует в цикле «Говорит Вася Теркин в газете «На страже Родины».

В годы войны издаются сборники стихов Александра Прокофьева: в 1941 г – «За Родину», в 1942 г – «Огонь», «Таран», в 1943 г – «Атака», «Гармонь», «Фронтовые стихи» и другие, полные веры в победу и ненависти к врагу. В 1943 году Прокофьев познакомился с 6-тью братьями-сибиряками Шумовыми, которые добровольно приехали на защиту Ленинграда и составили расчёт тяжёлого 120-мм полкового миномёта. Летом 1942 года за боевые успехи все братья были награждены медалями «За отвагу», а их расчет получил наименование истребительного. Братья-минометчики стали героями поэмы «Россия» (1944 год). Это лирический цикл из 30 стихотворений, каждое из которых может быть самостоятельным. Стихотворение из цикла «Россия» – «Люблю березку русскую…» высоко оценил С. Рахманинов. Поэма была широко освещена в военной печати того времени – газетах «Красная звезда», «Отважный воин», «Ленинградская правда», «На страже Родины» и многих других. В 1946 году за поэму «Россия» Александр Прокофьев получил Сталинскую премию.

За самоотверженный солдатский и репортёрский труд в годы Великой Отечественной войны Александр Прокофьев награждён орденом Красной Звезды.

С 1945 по 1948 годы и с 1955 по 1965 годы А. А. Прокофьев – первый секретарь правления Ленинградской писательской организации. На этом посту Александр Андреевич организует работу творческих коллективов и печатных изданий; реально пытается сблизить писателей и простой народ, чтобы они понимали, чем живут обыкновенные люди; оказывал помощь писателям и поэтам в решении разных жизненных проблем. Авторитет Александра Прокофьева как видного общественного деятеля, его активная позиция помогали решать важные проблемы. Так, в 1956 году благодаря убедительным доводам Александра Прокофьева ЦК КПСС разрешил выпускать в Ленинграде литературно-художественный и общественно-политический журнал «Нева».

В первые послевоенные годы Прокофьев опубликовал цикл стихов о мире, о жизни, о радости оживающей земли («Нынче удались цветы повсюду…», «Ты по сердцу мне, русская природа», «Пополам с тобою, дорогая…» и др.). В сборниках 1955-1957 гг «Заречье», «Лирика», «Признания» поэт отразил настроения советских людей в мирное время. После поездки советских писателей в Италию появились циклы стихов с впечатлениями об Италии – «Яблоня над морем» (1958 г). «Стихи с дороги» (1963 г), «Под солнцем и под ливнями» (1964 г).

Во второй половине 1950-х выходят полюбившиеся многим детям и родителям книжки Прокофьева для детей: «Шел кот-скороход» (1956 г), «Днем весенним» (1956 г), «Синички-невелички» (1958 г), «Галя-Галинка» (1966 г). Стихи для детей Прокофьев писал и раньше, они простые, с юмором, мягкими интонациями и фольклорными мотивами: «Сказка о том, как котенок стал котом» (1938 г), «Кот Макар» (1938 г), «Сказочка для маленьких про комара-комарика» (1939 г), «Загадки-шутки» (1962 г), «Еще про жука» (1965 г). Настоящим шедевром стала изданная в 1960 году книга А.А. Прокофьева «Приглашение к путешествию», за которую он был удостоен Ленинской премии (получал её рядом с Александром Твардовским, увенчанным за свою поэму «За далью – даль»). В нёй автор приглашает к полёту во времени и по необъятным просторам России для понимания её многогранности.

Поэт с детских лет любил ладожскую деревню, где он вырос и где сформировался его внутренний мир, его увлечения и взгляды. Суровая красота природы родного края, люди и их нравы, обычаи, ладожские песни, частушки, предания, остались для поэта родными и близкими, источником его творчества. Поэт был поэтическим летописцем родной Ладоги.

Для поэта особенно значимо и дорого было то, что когда-то неизвестное село Кобона, где он рос и мужал, стало в годы Великой Отечественной войны знаменитым, – именно здесь начиналась Дорога жизни по Ладожскому озеру, соединившая село Кобона, Большую землю с осажденным городом, и так много значившая в судьбе блокированного Ленинграда.

Когда мой Ленинград узнал блокаду,

Моя Кобона думала о нем,

Она, чтоб билось сердце Ленинграда,

Не раз, не два стояла под огнем…

Стояла — и выстояла!

Ставший дорогим и близким Ленинград, в котором поэт прожил несколько десятилетий и который защищал в годы войны, всегда занимал особое место в творчестве А. Прокофьева. Этому городу, его жителям посвящено много стихов.

Еще одна грань творчества Прокофьева – лирика, стихи о России, её природе. Александр Андреевич Прокофьев говорил своему другу, писателю Всеволоду Александровичу Рождественскому: «Пишу о России. Славлю её и пою, а иначе мне жизнь не в жизнь!». В стихах Прокофьева много природы – травы, цветов, деревьев, за что его иногда упрекали некоторые критики, в адрес которых он и замечал:

Упрекают критики всерьез

В том, что много мной посажено берез,

И не только по цветным полям, лугам,

А по песням, по частушкам, по стихам…

И поэт объясняет своим критикам то, что для него совершенно очевидно и без всяких доказательств:

Ну и что ж, – я отвечаю. – Ну и что ж,

Ведь красивы так, что глаз не отведешь!

В середине 60-х годов А. Прокофьев возвращается к своему ритму конца 1920-х - начала 1930-х в цикле «Годы».

В 1966-1972 гг выходят сборники стихов «Радуга», «Гроздья», «Величальная песня России» и «Звенья». В них А. А. Прокофьев вспоминает юность и родную Ладогу.

В 1970 году за многолетний писательский труд и неоценимый вклад в культурное наследие А.А. Прокофьеву было присвоено звание Социалистического Труда.

В литературной деятельности Александра Андреевича Прокофьева важное значение имело и взаимообогащение русской поэзии и поэзии других народов. Прокофьев переводил произведения поэтов Украины и Белоруссии: Т. Шевченко, Леси Украинки, И. Франко, М. Рыльского, П. Тычины, Я. Купалы, П. Бровки, Я. Коласа, М. Танка, В. Сосюры.

Это был неутомимый труженик. Постоянному труду было подчинено практически всё его время. О стиле своей работы он писал так: «Я боюсь длительного перерыва в работе. Я стараюсь работать систематически, меньше всего полагаюсь на вдохновение. Не потому, что я его отрицаю. Отнюдь нет. А потому, что только полагаться на его приход — это бесполезное, пустое занятие. Это самое вдохновение надо вызывать к жизни работой. Только ею и ничем другим...».

Александр Андреевич был очень гостеприимным хозяином. У него в квартире и на даче в Комарово Ленинградской области гостили А. Фадеев, М. Светлов, М. Исаковский, Н. Тихонов, С. Михалков, А. Твардовский, Р. Гамзатов, Я. Колас, М. Шолохов, В. Соловьёв-Седой и многие другие. Друзья вспоминают его жизнелюбие, искренность и дружелюбие.

Как и всякий человек, обладающий талантом, он был открытым и легко ранимым. Обид он долго не забывал, но и добро помнил тоже. Особенно обижало его, когда человек, которого он считал другом, не оправдывал его доверия. Тогда Прокофьев становился строг, даже яростен, голос его переходил на шепот, он обращался к своему обидчику уже не на «ты», а на «вы», официально, по имени-отчеству.

Сын Александр Александрович также обладал поэтическим талантом, но чтобы не использовать славу отца, он взял псевдоним Андреев, в честь деда. Добрый, разносторонне образованный, он жил журналистикой и стихами. Печататься не спешил, поэтому выпустил в 1959 году только один сборник – «Звезда поколений». 10 января 1960 года, в 36 лет Александр Александрович внезапно скончался. Через два года после его смерти друзья издали вторую его книгу – «Солнце Ленинграда». Его отец посвятил памяти сына стихотворение «Сыну». Остался сын Михаил, внук поэта.

До самых последних лет своей жизни поэт оставался жизнелюбивым, активным, деятельным человеком и яростным борцом. Словно подытоживая все прожитое, оглядываясь на пройденный путь, такой трудный и крутой, что не каждый выдержит, поэт признается в исповеди стихах:

Меня, как в море, бури закачали,

И скажем прямо:

Я хлебнул всего!

Все три войны остались за плечами

И в доле поколенья моего…

Александр Андреевич Прокофьев умер после тяжёлой болезни 18 сентября 1971 года в городе Ленинграде, в котором он прожил с 1922 года. Похоронен на Богословском городском кладбище.

За многие годы своей литературной деятельности Александр Прокофьев сделал значительный вклад в нашу поэзию, создал выдающиеся произведения, составляющие яркую и неповторимую страницу ее истории. «Большого поэта России» (так называлась посвященная его памяти статья Николая Тихонова) не стало, но его творчество живет и навсегда останется в благодарной памяти многих и многих его читателей.

К творчеству Прокофьева обращались многие известные композиторы: В. Соловьев-Седой, С. Прокофьев, Г. Свиридов, Ю. Левитин, Э. Денисов, Д. Прицкер. На его стихи были написаны песни, среди которых наиболее известна «Товарищ» (музыка О. Б. Иванова, первая песня композитора), и «Тайга золотая» (музыка В. В. Пушкова) из одноимённого кинофильма. На стихи Прокофьева композитор Георгий Свиридов написал хоровую поэму «Ладога». В 2003 году в честь празднования 1250-летия Старой Ладоги петербургский композитор Владислава Малаховская написала три хора на стихи А. А. Прокофьева. На стихи поэта создано около 300 романсов и песен.

В честь Прокофьева названы улицы в Выборгском районе г. Санкт-Петербурга, в селе Шум Ленинградской области и пристань в поселке Войбокало. Его имя носят библиотека в городе на Неве и Шумская средняя школа.

Через Кобону во время блокады проходила знаменитая «Дорога Жизни». Строки из стихотворения Александра Прокофьева выбиты на камне, установленном на берегу Староладожского канала:

Она, прорвав фашистскую блокаду,

Соединила сердце

С родной Москвой

С советскою страной.

О Прокофьеве снят документальный фильм «Вечер в Кобоне» / Мне о России надо говорить…» (режиссёр Н. Обухович) на Ленинградской студии документальных фильмов (ЛСДФ) в 1973 году. Ежегодно в Ленинградской области вручается литературная премия «Ладога» имени Александра Прокофьева.

Награды:

Указом Президиума ВС СССР от 1 декабря 1970 года за выдающиеся заслуги в развитии советской литературы, плодотворную общественную деятельность и в связи с семидесятилетием со дня рождения Прокофьеву Александру Андреевичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

четыре ордена Ленина (1957, 02.12.1960; 28.10.1967; 01.12.1970)

орден Отечественной войны 2-й степени (31.08.1944)

орден Красной Звезды (21.05.1940)

орден «Знак Почёта» (31.01.1939)

медали

Сталинская премия второй степени (1946) — за поэму «Россия» и стихотворения: «Не отдадим!», «За тебя, Ленинград!», «Застольная», «Клятва» и другие.

Ленинская премия (1961) — за сборник стихов «Приглашение к путешествию» (1960)

О себе (Автобиография):

…Ладога, Нево-озеро, не озеро, а море! Море в двести с лишним километров длиной, более ста шириной. Бурное, туманное море, с чистой, почти родниковой водой, с берегом, поросшим ивняком и малиной.

О Ладога-малина,

Малинова вода!

На южном берегу Ладоги, в ста километрах от Ленинграда — рыбацкое село Кобона. Здесь я родился в декабре 1900 года. Здесь с девяти лет я и потянул, что называется, крестьянскую и рыбацкую лямку. Отец мой, Андрей Прокофьевич, окончив действительную в Кронштадте в звании старшего фейерверкера, женился и вошел в дом тестя примаком. Устроив так свою судьбу, отец получил два душевых надела земли с полосками в сажень шириной в некоторых полях. Лучшая земля в нашем селе принадлежала помещику и деревенским торговцам-кулакам. Нам, как и другим односельчанам, на долю досталась супесь. Два душевых надела этой супеси давали на нашу разросшуюся семью хлеба до декабря. Помимо крестьянства, отец работал на лесопильном заводе и рыбачил.

С самого раннего детства я помогал отцу и матери в хозяйстве — вязал мережи и сети, выезжал с отцом на рыбную ловлю, косил траву, пахал землю. Жили мы благодаря трудовой хватке отца лучше некоторых односельчан, но достатка не было. Землепашцы мы были слабые, рыбаки мелкие, ершовники. Ершей в Ладоге много, ходят они большой гурьбой, скопом, так что попадались и в наши мережи. Мы тут же, на Ладоге, улов продавали прасолам.

Отец мой любил читать, любил песню. «Коробушку», «Хорошо было детинушке…», «Варяга», «Ермака» и даже «Не бил барабан перед смутным полком…» я услышал от отца. Моя мать, Анна Степановна, тоже любила петь, так что я песню узнал с детства. Да и село мое, раскинутое на реке и на двух приладожских, очень оживленных каналах, было песенным. По вечерам после работы, а в праздничные дни с полдня звенела на улицах гармонь. Парни и девушки плясали, пели песни и частушки, мы, подростки, ходили за взрослыми, и все это обрядное — хороводы и пляски — навсегда остались в моей памяти. С далекого детства вошла в мою душу гармонь-тальянка, трехрядка, «доверху набитая песнями, стихами».

Ладога! Я навеки полюбил свое родное море с его низкими туманами, с его ветрами — шелонником, полуденником, меженцем, зимняком, с его безбрежным, то суровым, то ласковым простором. Я навеки полюбил леса и перелески Приладожья, простой быт моих родичей и односельчан, небогатую северную русскую природу, рыбацкие деревни и села, где «с печки рукой достаешь до воды». Все это позже отразилось в моих стихах. Я вспоминаю свои детство и юность — ласково, свои забавы и труды — светло.

В сельскую школу я поступил в 1907 году, мне не было еще семи лет. Мать сшила мне ситцевую сумку, в школе я получил грифельную доску, грифель, азбуку. Там я пристрастился к чтению. Дешевые издания Сытина проникали в наше село через коробейников. Я покупал книжки на копейки, выклянченные у матери, или на свой мальчишеский заработок, полученный от сбора малины на берегу озера. Однажды, когда я учился в третьем классе, учитель С. И. Смирнов предложил нам самим написать стихи. Я не помню, что сделали мои товарищи, но начало своего первого стихотворения «Весна» я хорошо помню:

Вот и дождики пошли,

Лед размыли, отнесли,

А пришла к нам весна —

Снег пушистый унесла.

Тут и всё зазеленело —

Травка, даже и цветы,

В лист зеленый нарядились

И безлистные кусты.

Помню, как меня хвалил учитель, как были мне приятны похвалы товарищей…

В 1913 году по большому конкурсу я поступил в Петроградскую учительскую семинарию, содержавшуюся на средства земства. В ней я был на полном коште. В учительской семинарии семинаристы печатали на шапирографе свой журнал. Не особенно активным сотрудником в нем был и я. Учительскую семинарию я не закончил, ушел оттуда из четвертого класса по семейным обстоятельствам: стало трудно семье — отца взяли на войну. Я приехал в село и, как старший в семье, стал полноправным хозяином немудреного, да еще и пошатнувшегося, крестьянского хозяйства.

…Шел революционный семнадцатый год. Отец прибыл с фронта домой вместе с винтовкой. А через год, в первую Октябрьскую годовщину, я и отец определили свою политическую линию, вступив в сельский комитет сочувствующих коммунистам-большевикам. В марте 1919 года я уже был членом великой партии, а в октябре по партийной мобилизации сражался против банд Юденича, попал в плен, бежал, служил в 3-м запасном стрелковом полку. В 1920 году я окончил Учительский институт Красной Армии имени Толмачева, заведовал гарнизонным клубом, был помощником заведующего бригадным клубом в 15-й дивизии имени Киквидзе, был политработником.

Моя литературная работа в основном начинается в Ленинграде. В 1922 году приехал в Ленинград, в 1923 году нашел Пролеткульт. Там происходили занятия литературной группы. Нашим кружком руководил А. П. Крайский — поэт, большой души человек, хороший учитель. Он был очень терпелив к нашим попыткам стать писателями. …У меня отсутствовала вовсе поэтическая культура. Я считал, что стихи можно писать залпом, авось что-нибудь и выйдет. У меня не было чутья ни к слову, ни к ритму, ни к теме, ни к образу. Слова умирали в моих стихах, как говорится, на ходу. Надо сказать, что в то время я был на военной службе и она отнимала у меня все время. Пробавляться стихами приходилось обычно ночью. Так я и работал впустую, вслепую, скучно донельзя.

Начало радостной творческой работы я отношу к 1927 году, когда я написал шесть песен о Ладоге. Написав их, я почувствовал, что нашел то, что искал. Суть находки сводилась к тому, что на первых порах необходимо брать материал наиболее тебе знакомый, родной, следовательно, наиболее в тебе и для тебя звучащий. Я взял темы о ладожской деревне, где провел детство, отрочество и юность.

В начале 1930 года я демобилизовался и быстро подвел кое-какие итоги. Они были явно неутешительны: имелось в запасе два десятка стихов, апробированных «Резцом» и «Комсомольской правдой», отсутствовала юность — пора поэтических восторгов, отсутствовали навыки серьезной работы над стихом. В активе имелись воля и упорство. При таком плохом балансе была собрана книжка «Полдень». Что характерно для «Полдня»? Характерен показ небольшого мира приладожской деревни, очень ограниченного мира, но зато очень хорошо ощущаемого мной. И я нашел в нем своего героя. У меня не было еще силы повести его за собой, но за руку я его взял.

Потому я считаю, что программой для этого периода моей работы является «Третья песня о Ладоге»… Так этого героя — рядового парня — я нашел и постарался с ним не расставаться.

После «Полдня» надо было находить ведущие (для себя хотя бы) темы, также находить новое звучание и силу стиха. Я писал тогда много, старался догнать далеко ушедших товарищей, ибо работать спустя рукава значило обречь себя на поэтическое небытие. В результате этих убыстренных темпов была написана книжка «Улица Красных Зорь». Она характерна не только разницей ритмов. Основное отличие ее от «Полдня» в том, что видимый и осязаемый мной мир стал шире и многограннее. Мир ладожской деревни был отодвинут, я нашел новые темы, звучавшие для меня по-новому. Это были темы гражданской войны, и стихи приобрели совершенно иную окраску. Если в «Полдне» преобладал напевный стих, то здесь он отходит на второй план. Ведущие стихи книги — «Разговор по душам», «Мы», «Страна принимает бой».

После «Улицы Красных Зорь» появилась третья книжка — «Победа». Основой ее я считаю раздел «Уральские партизаны» — цикл стихов о героическом походе уральских партизан, который они сделали под водительством Блюхера и Каширина в 1920 году. Мне кажется, что именно здесь я от простых дробей перешел к десятичным. Я тогда еще не побывал на Урале, но я ощущал материал об уральских партизанах как свой. Я переселился на Урал 1920 года. Вслед за этим я пошел по двум путям — по путям освоения фольклора и освоения лирики.

Что нового в мою творческую практику внесла моя следующая книжка — «Дорога через мост», в особенности первый ее раздел — «Юр»? Я научился показывать людей, сталкивать их по моей воле. Для ряда стихов до их написания имелся план, я знал наперед, как будут вести себя те или иные герои. Теперь уже подчиненные мне слова, правда зачастую ропща, ложились по моей указке.

На судьбу моего поколения пали три войны. Во всех трех войнах я участвовал: в гражданскую — красноармейцем, в остальных — писателем, фронтовым корреспондентом. Так что

Я знаю друзей по оружью, сограждан,

Я с ними в походах бывал не однажды,

Я рос вместе с ними, борясь и мужая,

Великою честью я это считаю!

В 1943–1944 годах, находясь в блокированном врагами Ленинграде, я написал лирическую поэму «Россия», за которую получил Государственную премию. В своей поэме я показал русских богатырей, братьев Шумовых, составлявших расчет тяжелого миномета и героически сражавшихся с врагом. Я увидел Шумовых и познакомился с ними на одном из участков Волховского фронта, опять же в моих родных местах.

Кстати сказать, в Великую Отечественную войну Кобона стала главной базой снабжения Ленинграда, главной связью осажденного города с Большой землей, через ледовую ладожскую трассу. Озеро у нашего берега мелководно, и для того, чтобы суда могли принимать и сдавать грузы, были поставлены далеко уходящие в озеро пирсы. Фашисты бомбили их и село беспощадно. Об этом свидетельствует ряд братских могил. Кобона вошла одним из важных звеньев в историю обороны Ленинграда.

…Оглядываюсь на свой пройденный путь. Какие-то этапы его меня далеко не устраивают. В основном эта неудовлетворенность обусловлена слабой интенсивностью моей тогдашней работы.

По-хорошему, по-смелому

День-деньской страда.

Много дела недоделано

В прежние года.

Я работал там, где сеется,

Я снимал межу,

Но и думал всё ж:

«Успеется,

Вот ужо скажу!»

Это было сказано в 1960 году. Оценка сделанного, к сожалению, приходит не тогда, когда нужно бы, не всегда своевременно. И все же выходят к читателю мои книжки. Сборник «Приглашение к путешествию», изданный «Советским писателем», получил высшую награду страны — Ленинскую премию. Вслед за «Приглашением к путешествию» были написаны книги: «Стихи с дороги», «Под солнцем и под ливнями». Они объединены одним моим стремлением: прийти к читателю как к своему другу и рассказать ему, что у меня на душе…

Предлагаем сегодня вспомнить стихи поэта Александра Андреевича Прокофьева.

О Родине

Мне о России надо говорить…

Мне о России надо говорить,

Да так, чтоб вслух стихи произносили,

Да так, чтоб захотелось повторить,

Сильнее всех имён сказать: «Россия!»

Сильнее всех имен произнести,

Сильнее матери, любви сильнее,

И на устах отрадно пронести

К поющим волнам, что вдали синеют.

Не раз наедине я был с тобой,

Просил участья, требовал совета,

И ты всегда была моей судьбой,

Моей звездой, неповторимым светом.

Он мне сиял из материнских глаз,

И в грудь вошел, и в кровь мою проник,

И если б он в груди моей погас,

То сердце б разорвалось в тот же миг!

Среди долины ровныя…

Из песни

Сияние небес твоих огромно,

И пусть навеки память сохранит:

Могучий дуб среди долины ровной

Твоей зарей, как лентою, обвит.

И он стоит, величия исполнен,

И смотрит вдаль, и видит дальний путь,

И только шрамы от ударов молний,

Как воину, легли ему на грудь.

А сколько молний грудь твою разили!

Не раз, врываясь в дом твой, обнаглев,

Враги кричали: «Кончено с Россией!» –

И узнавали твой, Россия, гнев!

Такой испепеляющий и грозный,

Он так неумолимо налетал,

Что, если б враг тогда метнулся к звездам,

Не избежал бы гибели и там!

Воротясь обратно из Зазвездья…

Ник. Асеев

Уже в Зазвездье красный флаг огнистый.

Подвластно всё мозолистым рукам.

Идут с открытым сердцем коммунисты.

Любить тебя – их заповедь векам!

Они несут знамена боевые,

Благоговейно осеняют Русь,

Они клялись беречь тебя, Россия,

И я под их знаменами клянусь!

Где моя Россия начиналась?

Где моя Россия начиналась?

На лугу и в поле за страдой.

Чем моя Россия умывалась?

Ладожскою чистою водой.

Чем моя Россия зацветала?

Прямо в сердце прянувшей грозой.

Чем моя Россия клокотала?

Гневом и соленою слезой.

Чем моя Россия красовалась?

Что цвело, брала она в полон.

От какого горя отбивалась?

От того, что шло со всех сторон!

Где моя Россия расселилась?

На холмах зеленых у воды.

Как моя Россия веселилась?

От веселья плакали лады!

* * *

За дождями дожди моросили,

Поднимала река гребешки.

«Ты Россия моя, Россия!» –

Дружно пели мои дружки.

Ты Россия! Она за нами,

Там, где ливни, и там, где зной,

В снах весенних и перед снами

Слышен голос ее грудной.

«Ты Россия!» – я запеваю,

«Ты Россия моя!» – пою,

Припадаю к ней, обнимаю

Дорогую песню мою.

В непогоду, в годину злую,

В дни, когда синева густа, –

Обнимаю ее, целую

В молодые ее уста.

Мне по нраву, когда в разгоне,

Как пожар иль пламя костра,

Мчатся вдаль быстроногие кони –

Красной масти ее ветра!

По душе мне ее забавы,

Ночи белые на Неве,

И трилистники, и купавы,

Задремавшие в сон-траве.

Кровь знамена ее прошила,

И не старят ее года,

И над гордой ее вершиной

Пятикрыло взошла звезда.

* * *

Знаем всё. Сокрушили

Злобу, ненависть, гнет.

Как Россию душили!

А Россия живет!

Как ее ни сгибали,

Чтоб сломилась, сдалась.

Ей могилу копали,

А она поднялась!

И увидела звезды

Ближе всех, раньше всех,

И услышала в веснах

Свой над недругом смех.

Мы ее заслонили

От несчетных невзгод.

В топях вороги сгнили,

А Россия живет!

А Россия гордится

Не на час, а на век,

А Россия глядится

В зеркала светлых рек.

Видит: синью по сини

Красит небо восток,

Видит: солнце России

Надевает венок…

Россия (Из поэмы)

Сколько звезд голубых, сколько синих,

Сколько ливней прошло, сколько гроз.

Соловьиное горло – Россия,

Белоногие пущи берез.

Да широкая русская песня,

Вдруг с каких-то дорожек и троп

Сразу брызнувшая в поднебесье

По-родному, по-русски – взахлеб;

Да какой-нибудь старый шалашик,

Да задумчивой ивы печаль,

Да родимые матери наши,

С-под ладони глядевшие вдаль;

Да простор вековечный, огромный,

Да гармоник размах шире плеч,

Да вагранки, да краны, да домны,

Да певучая русская речь!

Каждый день был по-своему громок,

Нам войти в эти дни довелось.

Сколько ливенок, дудочек, хромок

Над твоими лугами лилось!

Ты вовек не замолкнешь, родная,

Не померкнут веснянки твои,

Коль сейчас по переднему краю

Неумолчно свистят соловьи!

Всё равно на тропинках знакомых

И сейчас, у любого крыльца,

Бело-белая пена черемух

Льется, льется – и нет ей конца!

Соловьи, соловьи, соловьи,

Не заморские, не чужие,

Голосистые, наши, твои,

Свет немеркнущий мой, Россия!

Им, певучим, остаться в веках

Над ватагой берез непослушных,

На прибрежных густых лозняках,

Над малиной – зеленой и душной,

Над черемухой дикой, лесной,

Чей веселый наряд неизменен, –

Вся она в белой пене весной,

В бело-белой и в розовой пене!

Россию нельзя позабыть…

Россию нельзя позабыть,

К России любовь бесконечна,

Россию нельзя разлюбить,

Ее если любишь –

Навечно!

Навечно, навечно, на веки веков.

Пусть сходятся молнии в тыщи клинков,

Пусть бури бушуют, грохочут грома,

Завьюжив, метелит метелью зима –

Россия, быть может, на миг загрустит,

А снег под ногами, как сахар, хрустит,

А где-то летит, налетает прибой –

И всё это сердце уносит с собой!

Россия! Холмы да курганы –

Свидетели воинских встреч,

Россия не терпит обмана,

Не раз поднимавшая меч,

Она говорила жестоким врагам:

«Не смейте ходить вы по русским лугам,

Не смейте,

Не смейтесь над русской красой,

Ни вепрем сюда не ходить,

Ни лисой!»

Я соколом сизым над словом кружусь,

Малиновым полем России горжусь,

Живи, моя гордость, на веки веков

В затишье златом

И при громе подков!..

Отечество

Страна моя прекрасная,

Легко любить ее,

Да здравствует, да здравствует

Отечество мое!

На все четыре стороны

Весенний льется свет

Отечества,

Которого

Милей и краше нет,

Где нивы колосистые

В раздолье и в чести,

Где песни голосистые

Совсем не спят почти.

Да славится содружество,

Да будет вечен он,

Закон труда и мужества,

Незыблемый закон!

Страна моя прекрасная,

Я выстрадал ее.

Да здравствует, да здравствует

Отечество мое!

Свободное, народное,

Под звездами Кремля,

Родная, благородная

Советская земля.

Светло мое Отечество,

Крылатое оно,

Везде от разной нечисти

Оно ограждено.

Еще мы очень молоды,

Еще рабочим днем

Мы трудовые молоты

Играючи берем!

И мы живем – не мечемся,

И славим бытие.

Живи, мое Отечество,

Цвети, мое Отечество,

Великое мое!

* * *

…А мне Россия

Навек люба,

В судьбе России –

Моя судьба.

Мой век суровый,

Мой день крутой

Гудит громово:

«Иди,

Не стой!»

Идет Россия –

Врагов гроза,

Синее синих

Ее глаза,

Синее синих

Озер и рек,

Сильнее

Сильных

Ее разбег!

Неповторима,

Вольным-вольна,

Необорима

В грозе она!

С ней, непоборной,

Иду, как в бой,

Дорогой горной,

Тропой любой.

Всё в ней, в Отчизне,

Кругом мое,

И нету жизни

Мне без нее!

* * *

Ни от какой беды не ною,

Не упаду и не согнусь.

Трепещут крылья надо мною

Твои заоблачные, Русь!

Под ними огненные горы,

Как бы зажженные костры,

Над ними звездные просторы,

Над ними звездные миры.

Но всё ж, когда в раскатах грома

Ракета скроется из глаз,

До них дыханье космодрома

Уже доносится как раз.

А над морями, над горами,

Полна восторга от красот,

Россия говорит с мирами

Уже с космических высот!

Наследство

Не отец, не мать в далеком детстве,

А мои друзья в родном краю

Всю Россию дали мне в наследство,

Всю мою любовь, судьбу мою.

Всю ее – с лугами и садами,

Малых и великих рек волной,

Всю ее – с морями, с городами,

С новью молодой и стариной;

Всю ее – в полях, в лесах, в дубравах,

Всю в цветах, обрызганных росой,

Всю ее – с неслыханною славой,

Всю ее – с невиданной красой.

Враг хотел отнять наследство это,

И не раз мы в яростном бою

Бились за весенний край Советов,

За свою любовь,

Судьбу свою…

О Ленинграде

* * *

Я счастлив, что в городе этом живу,

Что окна могу распахнуть на Неву,

Я вижу, как зори над нею играют –

Так сильно, так ярко, что волны пылают!

Ему по плечу, что доступно немногим,

Как в мир он раскинул просторно дороги,

И сколько в нем воли, и сколько в нем света,

И сколько в нем спето, и сколько не спето!

Я знаю друзей по оружью, сограждан,

Я с ними в походах бывал не однажды,

Я рос вместе с ними, борясь и мужая,

Великою честью я это считаю!

Все грозы, все бури наш город осилил,

Он воин, любимый Советской Россией.

И гордый стоит он в красе небывалой,

И Ленина орден на бархате алом.

* * *

С Ленинградом столько в жизни связано!

Все к нему сошлись мои пути.

Столько слов о нем хороших сказано,

Что не знаю, где еще найти.

Может, на путях, клюкой промеренных,

Встретятся слова такие мне?

Может, в сердце, где они потеряны,

Поискать –

Опять на самом дне?

Все видел город наш бессмертный

Иль мало нас?…

А. С. Пушкин

Всё видел город наш бессмертный,

Сжимал оружие герой,

Его враги из тьмы несметной

Лежат за Пулковской горой.

Они повержены в бесславье,

И снят жестокий след врагов

Зеленой вьюгой разнотравья,

Холодным бешенством снегов.

И вновь тропинок вьется много.

За их стоцветную кайму

На Пушкин торная дорога

Спешит к Лицею самому…

* * *

Я к тебе с певучим словом,

Я с приветом, брат,

Тополиный, тополевый,

Друг мой Ленинград!

Золотистые от зноя,

Встали острова,

Легкой пеной кружевною

Плещется Нева.

Над волною чайка вьется,

Обронив перо…

То ли скатный жемчуг льется,

То ли серебро!..

* * *

…Сердце радо –

Вечно быть с землею Ленинграда,

Вечно ощущать дыханье моря,

Вечно эту землю величать,

Ветру грудь подставить, с ветром споря,

Кончить спор и вновь его начать!

Вечно ощущать хочу отраду

Вашу, перелески и поля,

И твою, родного Ленинграда

Революционная земля!

Ленинград

Ленинград, Ленинград, наисмелый из смелых,

Величавый, суровый, кто не знает его?

Вот он, весь заснеженный, стоит под обстрелом,

Не сгибаясь, не дрогнув, не боясь ничего!

Он в дыму орудийном, но взор его ясен,

За войной и работой мы его застаем.

Он в легендах веков несказанно прекрасен

В несказанно великом геройстве своем!

Вкруг него непогода метелит лихая.

Бури небо таранят, вьюги бешеной вскрик...

И когда же он спит, плотно веки смыкая,

Иль немного подремлет, хоть на час, хоть на миг?

Никогда! – отвечаем для всех поколений,

Так сильна его доблесть и воля крепка,

Вот таким его создал в семнадцатом Ленин,

И таким он приходит в века и в веках!

Вечен он. Никакие тевтоны не выжгут

То, что здесь революция строит сама,

Ленин выбрал его непреклонного трижды...

И теперь, как тогда, шторм качает дома,

Но полотнища реют, как тогда, – небывало,

И любой переулок защищен, как редут,

И проспекты к врагу обернулись оскалом

Синей стали особой, довлеющей тут.

Город в битве, в отважном и долгом походе,

Не смыкая орлиных натруженных глаз,

Он, сметая преграды, вновь в бессмертие входит.

Мы – свидетели этому. Слава за нас!

За Ленинград

1. Вступление

Да, есть слова, наполненные светом,

И с ними всюду сердце бьется в лад.

Не называя всех, скажите:

«Ленинград!» –

И это будет подлинным ответом.

Тот свет разлит в пространстве голубом,

Так будь же света ясного достоин,

Стой за него горою, красный воин,

В любом сраженье и в бою любом!

Еще идя сквозь ужасы войны,

Мы испытали всё, и в полной мере.

Кому-нибудь потомки не поверят.

Кому-то не поверят – нам должны!

Нам все должны поверить, ленинградцам,

И если надо, мир обшарив весь,

Узнать геройство, мужества набраться,

И доблести, и гордости, то – здесь!

Все здесь они, их тлен никак не тронет,

Ничто не сокрушит, и потому

Вся Родина, все города-герои

Полны благоговения к нему!

Благоговенья к доблести и силе!

Грядущее, сильней вглядись в него,

Он знаменует мужеством Россию,

Он знаменщик великого всего!

Прекрасного всего – садов и долов,

Всего, чем жизнь, товарищи, люба…

Гремит раскат прессованного тола,

Зажглась контрбатарейная борьба.

За боль и муки, тысячи утрат,

За братские несчетные могилы,

За всё, за всё, что вынес Ленинград,

Грянь, мщенье, снова, с новой силой!

2. Обычный день

Обычный день. Запахло прелой, мшистой

Садово-огородною землей.

Над Марсовым пикируют фашисты,

Зениток лай, стремительный и злой,

Еще, еще, сильнее и сильнее…

Был свет дневной – и он погас.

Его затмили сразу батареи,

И вдруг их всех перекрывает бас

Тяжелых, дальнобойных.

Слава, слава!

Летит снаряд, другой – во весь опор.

Громи орду, фашистскую ораву,

Сверхсрочной службы бравый комендор!

Затми им солнце, звезд прекрасных очи,

Чтоб только прах врагов летел, пыля,

Чтоб им была темнее темной ночи

Великая Советская земля!

Вовсю гроза.

Трамваи сняли рейсы,

Осатанело ищет крови враг,

На всех проспектах вздрагивают рельсы,

Им не уйти в укрытия никак!

Удары бомб. И вновь мы полной чашей

Хлебнули горя. Яростно и зло

Гудят моторы в небе. Наши! Наши!

Сейчас отбой.

Светлей. Еще светлей. Светло!

Светло неузнаваемо. До блеска.

Отскрежетал на час-другой металл,

И ветер, раздувая занавески,

По-птичьему совсем защебетал.

Задвигались трамваи, зазвенели,

В очередях болтали чепуху,

Мальчишки собирали на панелях

Снарядного разлета шелуху.

Повеяло прохладой с Невки, с Мойки,

И, подчиняясь ритму запевал,

Полк боевой – особый, комсомольский –

С развернутым штандартом зашагал.

Вновь начали по щучьему веленью

Цветы цвести, деревья зеленеть,

А город жил одним большим стремленьем –

Разбить врага, откинуть, одолеть!

3. Не отдадим!

С утра не замолкает канонада.

Так день за днем, так много, много дней.

Враги хотят на месте Ленинграда

Оставить груды пыли и камней.

Об этом говорили их листовки –

Свидетельства бессилия врага.

Горели Пушкин, Невская Дубровка,

Приневские дымилися луга.

И Ленинград пожары эти видел,

А враг, поживой жадною гоним,

Всё наседал, смертельно ненавидя

Всё русское, всё связанное с ним!

Но мы стеною от земли до неба

Все поднялись и отстояли свет,

И Ладога и дальняя Онега

Услышали стоярусное: «Нет!»

Нет, не сдадим мы город русской славы

И от земли до неба оградим,

Своих садов и парков величавых,

Своих святынь врагам не отдадим!

Не отдадим мы дел, вознесших Смольный,

Лугов, какими город окружен,

Не отдадим волны Невы раздольной,

Не предадим детей своих и жен!

Не отдадим бездушной злобной силе

Обычаи народа, свет его

И преградим пути ей в глубь России,

К бессмертию народа моего!

Не отдадим им молний наших росчерк,

Гнездовья туч, озер великий стан,

Не отдадим березовые рощи,

Которые увидел Левитан!

Не отдадим грядущий день победы,

Сиянье солнца, отблески зари,

Не предадим могил отцов и дедов,

Курганов, где лежат богатыри!

Не отдадим полей бескрайних, синих,

Где побеждали мы и победим,

Не отдадим прекрасную Россию,

Не отдадим!

О природе

* * *

Ты по́ сердцу мне, русская природа,

Ты заслужила отдых и покой,

Еще ведь над тобою пыль походов

Не улеглась, а ты в красе такой!

Я слово-сокол выберу из стаи

И с ним пойду, поверив одному –

Что ты, моя спокойная, простая,

Понятней сердцу, нежели уму!

На свете нет твоей красивей доли,

И я хочу сказать и повторить,

Что всё твое я так люблю до боли,

Что мне нельзя о нем не говорить!

Твои цветут купавы на затоне,

Твои шумят раздольные поля…

Ловлю дождинки в теплые ладони,

Как хорошо, товарищ мой, Земля!

* * *

Нынче удались цветы повсюду,

Вволю им дано покрасоваться.

Я смотрю на землю, как на чудо,

Просто не могу налюбоваться.

Всё в цветах! Везде я их встречаю,

Даже пробиваются как – слышу.

Куст какой-то смелый иван-чая

Смотрит на собратьев прямо с крыши.

Вот раскрылся лютик, милый-милый,

А на холм, где расцвела ромашка,

Где калина руки заломила,

Вышел клевер в розовой рубашке!

Разлеглись, как в сказке, голубые,

Синие, зеленые края…

Неужель тебя железом били,

Мать моя, сыра земля моя?!

* * *

Цветы, цветы! Вовсю цветут, качаясь,

Как бы гирляндой рощу огибая.

Как розова земля от иван-чая,

От колокольчиков какая голубая!

Поляна убралась, как молодая,

Без свах, без лент, без всякого участья.

Цветы, к земле любимой припадая,

Цветут и задыхаются от счастья!

Они везде встают, благословенны, –

У доли и недоли человека.

Им, розовым и голубым, послевоенным, –

Так век цвести и отцветать полвека!

* * *

Упрекают критики всерьёз

В том, что много мной посажено берёз,

И не только по цветным моим лугам,

А по песням, по частушкам и стихам.

«Ну и что ж, - я отвечаю, - ну и что ж!

Ведь красивы так, что глаз не отведёшь!

Ведь в России где-то часом родились,

Ведь в России побелились, завились!

И проходят то суглинком, то песком,

А на Север, а на Крайний - лишь ползком!

Перед ними только камень, только лёд,

Мёртвый холод подниматься не даёт,

А берёзка, белой смерти вопреки,

Проползает, хоть на шаг, из-за реки!»

* * *

Почти над самым плёсом,

Почти что над волной

Шумят, шумят берёзы,

Посаженные мной.

Они широкой кроной

Стремятся к облакам,

А что топор не тронул -

Спасибо землякам!

Друзья мою деревню

Зелёною зовут.

Пускай мои деревья

Меня переживут.

Под их высокой крышей

В заречной стороне

Другой стихи напишет

И вспомнит обо мне,

Помянет добрым словом

Каким-то летним днём

В краю моём суровом,

В Приладожье моём.

Он сказочною новью

Пройдёт, где я ходил,

И скажет: «Вот Прокофьев

Берёзы посадил.

А что ещё он делал -

Ответить не берусь!..»

Привет им, в платьях белых,

Твоим любимкам, Русь!

* * *

Люблю березу русскую,

То светлую, то грустную,

В беленом сарафанчике,

С платочками в карманчиках,

С красивыми застежками,

С зелеными сережками.

Люблю ее, заречную,

С нарядными оплечьями,

То ясную, кипучую,

То грустную, плакучую.

Люблю березу русскую,

Она всегда с подружками

Весною хороводится,

Целуется, как водится,

Идет, где не горожено,

Поет, где не положено,

Под ветром долу клонится

И гнется, но не ломится!

Стоит берёзка фронтовая

Стоит берёзка фронтовая,

Ей не от солнца горячо, -

У ней ведь рана огневая:

Пробила пуля ей плечо!

Почти закрыта рана эта

Как бы припухшею корой…

Берёзка зеленью берета

Уже хвастнула пред сестрой.

Как северянка, речь заводит,

Всё с переспросом: «Чо да чо?»

И только ноет к непогоде

С закрытой раною плечо!

Вишня

За рекою в непокое

Вишня расцвела,

Будто снегом, за рекою

Стежку замела...

Будто легкие метели

Мчались во весь дух...

Будто лебеди летели,

Обронили пух...

Я не стежку, а дорогу

За рекой торю.

Никому про недотрогу

Я не говорю.

Только в мире тайны вечной

Не было и нет.

Рассыпает по заречью

Вишня белый цвет.

Будто легкие метели

Мчались во весь дух...

Будто лебеди летели,

Обронили пух...

Яблоня

Чудо в бело-розовом цвету,

Счастье, устремленное к лазури.

Радостно смотреть на красоту,

Вижу я ее, глаза зажмурив.

Всё живое времени подвластно,

И всему черед расти, цвести.

Так вот от девчонки голенастой

Годом позже глаз не отвести!

Фиалка

Товарищи скинули каски,

Увидев, как, нежно-светла,

Фиалка – анютины глазки –

На гребне окопа взошла.

И, как по команде, качнулись,

И каждый увидел свое,

И сразу сердцами коснулись

Великого света ее!

Да что мы – в лесу или в поле?

Да нет же, в окопе как раз!

Анютины глазки, до боли

Давно мы не видели вас.

Вот так на окопе когда-то

Анютины глазки цвели,

И не было краше солдатам

Клочка этой бурой земли!

Черемуха

На реке шумит волна,

Над рекой вольным-вольна

При веселом ветре

Белая черемуха

Распахнула ветви.

Распахнула

Да вздохнула,

И почти с неделю

Бушевали на тропинках

Белые метели.

Но по этому пути

Насте по воду идти

Было просто любо…

Белая черемуха –

Солнечная вьюга!

То тихая, то громкая,

Черемуха хорошая,

Цвети, раскинься, ломкая,

Запороши порошею,

Чтоб глянуть и зажмуриться

От луга побеленного,

Чтоб люди с нашей улицы

Ходили, как влюбленные.

И шла б ко мне любимая –

Косыночка кисейная…

Свети, моя,

Гори, моя

Черемуха весенняя!

Черемуха

Сыплет черемуха снегом…

С. Есенин

Не убыло, не выбыло –

Метелица метет.

Ой, сколько снегу выпало –

Черемуха цветет.

За до́лами, за гаями,

Садами за село,

Что пало,

Не растаяло –

Цветами расцвело:

На ковшиках берестяных,

За рощей, на лугу.

И всё в снегу невестином,

Черемховом снегу.

Соцветьями накрошенный,

Пал на земную грудь.

Цвети, цвети, хороший мой,

И засыпай мой путь…

Цвела, цвела черемуха

Цвела, цвела черемуха

На белой на горе,

Ломала я черемуху

Утром на заре.

Черемуха весенняя,

Тебя красивей нет.

Ломала – листьев не было,

Был только белый цвет.

Ломала, в воду ставила,

Кидала на скамью,

Всему-то миру славила

Черемуху свою.

А под горою шалая

Река, забыв покой,

Зарю гасила алую

Холодною волной.

Цвела, цвела черемуха

На белой на горе,

Ломала я черемуху

Утром на заре.

* * *

Весело, стремительно, лилово

Расцвела сирень.

Подобру и поздорову

Занимался день.

Боевое птичье населенье

Шло на виражи.

Мальчик в школе, вспомнив о сирени,

Путал падежи.

А сирень лучи позолотили,

И в златой красе

Здесь ее губили, как любили, –

А любили все!

Начиная от лихого ветра,

Падавшего ниц,

И до самых белых, самых светлых,

Самых темных птиц!

Аленушка

Пруд заглохший весь в зеленой ряске,

В ней тростник качается, шумит,

А на берегу, совсем как в сказке,

Милая Аленушка сидит.

Прост венок, а нет его красивей,

Красен от гвоздик, от лилий бел,

Тополиный пух на платье синем,

С тополиных рощ он прилетел.

С берега трава, врываясь буйно,

Знать не хочет, что мертва вода,

И цветет дурман-цветком багульник

Рядом, у заглохшего пруда.

Но кукушка на сосне кукует

И тропинка к берегу ведет,

Солнце щедро на воду такую

Золотые обручи кладет.

Рябины

Ходят волны по реке,

Темные, свинцовые,

А рябины вдалеке

Будто нарисованы.

Будто пламенный плакат

Над землей раскинулся,

Будто сел на них закат

И не может сдвинуться.

В ягодах рябиновых

Листья подорожника…

Лишь бакан да киноварь

Были у художника.

Рябина

Стоит пора ненастная,

Осенняя пора,

Горит рябина красная

У нашего двора.

У нашего надворья

Она кивает мне,

У нашего загорья,

В заречной стороне.

Горят рябины гроздья

И радуют дружка,

У нашего угодья,

У нашего лужка.

Я говорю – спасибо ей,

Она гормя горит.

Она растет красивая

И душу веселит.

В ожидании зимы

1* * *

Ноябрь, ноябрь… А снега нету.

Где вьюг, метелей кутерьма?

В Сибири задержалась где-то,

Саяны выбелив, зима.

Но всё ж она не за морями,

И хоть пустынны небеса,

А заалели снегирями

Мои приневские леса.

И дальше к морю нет затишья.

Там, где сосна в гранит вросла,

Холодных волн кипенье слышно,

Уключин скрип и всплеск весла.

И всё ж вот-вот метелью ахнет

И охнет вьюгою зима,

Уже зазимком остро пахнет,

Ну а за ним она сама

Придет, влетит, примчит, нагрянет,

Через Урал перевалив,

И, как ремнями, быстро стянет

Шугой наполненный залив.

2. * * *

Леса изрядно поредели,

Синь сдута, сдернута с небес,

Снег выпал только на неделю,

Она минула – он исчез.

Не те, видать, нам бьют поклоны

Ветра́ с зари и до зари,

Опять виной антициклоны,

Опять всё врут календари!

Но мгла над речкой заклубилась,

И всё ж зазимком бредит край,

Зима подолом зацепилась

За очень маленький припай.

Еще в природе двоевластье,

Порою брезжит блеклый луч,

Но где-то кони белой масти

Вот-вот взовьются из-под туч

И на санях помчат поляной

С веселой русскою зимой,

С такой до зависти румяной,

Чьи брови крашены сурьмой…

* * *

Февраль – кривые дороги,

А нет на него обид.

Весна на моем пороге

В зеленый рожок трубит.

И сразу стихает вьюга,

Алмазы в лугах горят,

И птицы с дальнего юга

В Заречье мое летят.

Я в первый денек весенний

Тебе порученье дам:

Давай справляй новоселье

Синицам, скворцам, дроздам!

* * *

Стало солнце в роще тополиной

Золотые ленты распускать.

Тополиный пух летит в долину,

Если травы лягут – мягче спать.

Грозовое нынче будет лето,

Вон какие дни гормя горят.

Мир тебе, зеленая планета,

Пусть лишь эти грозы говорят

С тополиной рощей, с новым домом,

С пашнями на сотни верст подряд,

Языком дождя,

Наречьем грома,

Так, как лишь с друзьями говорят!

* * *

Мне июнь запомнился садами,

Летних яблонь белою волной

И стихами о Прекрасной Даме,

Белой ночью читанными мной.

Памятен открытием пригорка

Мне июнь. Там на исходе дня

Крепкой кременчугскою махоркой

Угостили плотники меня.

В новом доме настежь были двери,

И, должно быть, в этот поздний час

Он смотрел, глазам своим не веря,

На родную землю в первый раз!

В ненастный день

Всё хорошо, отрадно смолоду,

Когда плечам не страшен груз.

Вошла, и губы пахнут холодом,

Дождинкой сладкою на вкус!

Осенней стужи будто не было,

Другое сразу началось,

И не прошу я и не требую,

Чтоб солнце выше поднялось!

Пусть так всегда, как было смолоду,

Пусть будет ветер, будет дождь,

Пусть губы будут пахнуть холодом,

Дождинку как-нибудь найдёшь!

И станет радостно и весело

Ненастный день прожить вдвоём,

А выйдет солнце - делать нечего,

Другую песню запоём!

Я всё зову по имени…

Звенят ручьи отрадные,

Звенят леса прохладные,

Капель на землю падает,

Звенит и сердце радует.

Река, звеня осокою,

Бежит, переливается,

Сосна стоит высокая

И звоном отзывается.

Звенит волна хрустальная,

Сверкает, словно молния,

Моя сторонка дальняя

Вся звоном переполнена.

Там в бурю волны в инее

То вскинутся, то валятся…

Я всё зову по имени,

И всё мне отзывается.

Разное

Мама

Дом всех родней. Стучит береза в раму.

Скрипит от ветра старое крыльцо.

Издалека идешь. Сейчас ты крикнешь:

«Мама!»

И расцелуешь милое лицо.

Ты дома, дома. Ты страдал и выжил,

И трудный путь – уже не трудный путь,

И все в цвету, и сердце к сердцу...

Ближе

Нельзя –

и так уж не вздохнуть!

И сразу сказка в шапке-невидимке

За стол садится, и кричат лады,

И все луга, и все березы в дымке,

И хоть зима, но все горят сады!

«Ну, как ты, мама, мама?»

Пусть продлится

Мгновенье это... Отойдут дела.

Пусть сад цветет, и в нем поет синица,

Ну, та, что век свой за морем жила!

Ну, та, что пиво пенное варила,

Ну, та, что сватьей-кумушкой слыла,

Ну, та, что песней жизнь свою хвалила,

Хотя не пышно, бедная, жила!

И вот война. И путь войны упрямый.

Но по нему пройдем мы до конца.

И в путь-дорогу провожает мама –

Родимая и русская – бойца.

Вчера мальчишкой был он, нынче воин.

И вот с великой силою любви

Он с лавки поднимается, спокоен,

И говорит:

«Ну, мать, благослови!»

Где б ни было все это:

на Алтае,

На Мурмане суровом, на Двине,

Её душа, такая золотая,

Сейчас до дна вся отдана войне!

И, как всегда, стучит береза в раму,

И ветер норовит её сломать,

И, как всегда, сын произносит:

«Мама!»

И, как всегда, слова находит мать:

«Иди и мсти! Спроси с фашисткой кровью,

И если сам вдруг рухнешь на бегу,

То, как всегда, я встану в изголовье,

Хоть б оно и было на снегу!

И кровь отдам горячую, живую,

Склонюсь к тебе во сне и наяву,

Зажму рукою рану боевую

И прежде всех героем назову!»

И все пока... Стучит береза в раму,

И ветер норовит ее сломать,

И вьется путь, далекий и упрямый,

На нем сейчас с бойцом простилась мать...

Вы прекрасны, женщины России

Вы прекрасны, женщины России, –

Я узнал не из великих книг.

Вы прошли чрез годы вихревые,

Не утратив сердца ни на миг.

Вы в закрытой памяти не ройтесь,

Вам трудней сказать, что я скажу:

Видел вас, отважных и геройских,

Вами, россиянки, дорожу –

Вашей вечной славою солдатской,

Закаленной на лихом огне,

И слезою, пролитой украдкой, –

Мало ль что бывало на войне!

Вашей статью, вашей трудной долей,

Зачастую вдовьей, горевой,

Мужеством на грозном ратном поле,

Щедростью души своей живой.

Всё это никак необоримо

И достойно гордости людской,

Всё это никак неотделимо

От того, что помним день-деньской.

* * *

Любишь или нет меня, отрада,

Все равно я так тебя зову,

Все равно топтать нам до упаду

Вешнюю зеленую траву.

Яблонею белой любоваться

(Ой, чтоб вечно, вечно ей цвести!),

Под одним окном расцеловаться,

Под другим - чтоб глаз не отвести!

А потом опять порой прощальной

Проходить дорогой, как по дну,

И не знать, и каких просторах дальних

Две дороги сходятся в одну

Чтоб не как во сне, немы и глухи,

А вовсю, страдая и крича,

Надо мной твои летали руки,

Словно два сверкающих луча!

* * *

Мне только и думать весной многоцветной

В моем приозерном веселом краю,

Каким ты большим и немыслимым светом

Наполнила сердце и душу мою.

Не тем, от которого ярче и резче

Яснеют долины в полуденный зной,

Не тем, что коснется волны и трепещет,

Не тем, что проходит сквозь лист вырезной.

Не тем, – а каким же? И нету ответа,

Но всюду пронизано им бытие,

Кусками зари ярко-алого цвета

Он падает прямо на сердце мое!

* * *

Ты – моя забота кровная,

Ты – любовь моя огромная!

Слово самое сердечное,

Песня трепетная, вечная!

Это ты исторгла молнии,

Что всю грудь мою наполнили.

Не с того ли, как ни встретишься, –

Сам великим светом светишься!

* * *

Как непохожи наши судьбы,

И всё не так, и всё не то,

Но если б нас хулили судьи,

То я спросил бы - судьи кто?

А впрочем, вот какое дело:

В годах крутых, в горячке дней

Всё ж дрянь не сильно поредела,

А поредеть пора бы ей!

Как проведёшь ты нынче лето,

Коснёшься нового огня?

На сто вопросов нет ответа,

Хоть адрес прежний у меня.

Пожелай мне удачи

Только так, не иначе,

Утвердив бытие,

Пожелай мне удачи,

Я сто́ю ее.

Не за песней подблюдной

Пролетели года,

Мне всегда было трудно,

Чтоб легко –

Не всегда!

Ты не думай, что плачет

Ныне сердце мое,

Пожелай мне удачи,

Я сто́ю ее.

Полыхали закаты

День за днем,

День за днем.

Полыхали плакаты

Говорящим огнем.

Где-то мне было жарко,

Где-то сердце тряслось,

И моим ладожанкам

Не спалось,

Не спалось.

Кто-то где-то судачит

Обо мне без стыда.

Пожелай мне удачи

Хоть сейчас,

Хоть когда!..

* * *

Герои! Мы знаем не все имена,

Но мужество ваше на все времена!

А слава? А слава доходит до звезд!

А слово – бесслезно.

Не надо нам слез!

Герои!

Вы пали в боях подо Мгой,

На Севере скальном,

Под лютой пургой.

Герои!

Вы пали в боях под Москвой,

Вы Родину Родин

прикрыли собой!

И пусть вас не тронет глухая обида:

Мы вас не забыли,

герои Мадрида,

Герои Уэски и Барселоны.

Безвестным могилам

Земные поклоны!

Вы, павшие с честью

У Волги и в Бресте,

Забыты не будете никогда!

Гори, полыхай

Негасимо, звезда!

Гори, полыхай

На полнеба, заря,

Октябрьские искры

Кидай за моря,

За все океаны

Кидай их, багровых,

Дорогами бурь

И долинами грома!

Октябрьские стяги

Пусть реют,

Алеют,

Пусть днюют отрадно,

Отрадно утреют!

Герои!

Мы знаем не все имена,

Но мужество ваше на все времена!

А слава?

А слава доходит до звезд!

А слово бесслезно,

Не надо нам слез!

Другу

Опять вдохновенье сбежало,

С другими беседу ведёт?

Побольше работай, пожалуй,

Тогда не сбежит, а придёт.

Оно без волненья не может,

Ему бы бои да бои,

А если их нету, то сложит

Орлиные крылья свои.

А как без него, без опоры?

Совсем, брат, плохие дела,

И рифма приходит не скоро,

Метафора еле пришла,

Едва дотащилась, обидно

Такую задачу решать:

Ей надо бы в дом инвалидный,

А просишь стихи украшать!

Но с этим ничтожным мгновеньем

Тебе рассчитаться дано…

Сбежало – кричишь – вдохновенье –

Работай! В дороге оно!

Признания

Признаюсь, что ошибок своих не предвидел,

Признаюсь, что кого-то, когда-то обидел.

Признаюсь, что годами не знаю покоя,

Признаюсь – это мало меня беспокоит.

Признаюсь, что друзей нажил мало, до крайности мало,

Что с плохими расстался, а хороших не стало.

Признаюсь, что в нехватке друзей я виновен,

Потому что темнеют в горячке и сходятся брови.

Признаюсь, что я многое в жизни не видел,

Не того полюбил, а порой не того ненавидел.

Но одно я скажу, что не знаю грехов за собою

Пред землёю, которой служу, до отбоя!

Великий день

Великий день! Мы так его назвали,

Пред ним стеною дым пороховой,

Над пеплом, гарью, грудами развалин

Им поднят стяг победы боевой.

И там, где бились воины простые,

Размашисты, суровы, горячи,

Победа распростерла золотые,

Прямые, незакатные лучи.

На мрамор занести б всех поименно -

Солдат России, чтоб в века, в века,

Да чтоб над этим мрамором знамена,

Простреленные рвались в облака!

И надписи на мраморе гласили б:

«Сынам родным, повергнувшим Берлин,

От благодарной матери России!»

Чтоб теплым ветром веяло с долин.

Стихи, ставшие песнями

Товарищ

А. Крайскому

Я песней, как ветром, наполню страну

О том, как товарищ пошел на войну.

Не северный ветер ударил в прибой,

В сухой подорожник, в траву зверобой, -

Прошел он и плакал другой стороной,

Когда мой товарищ прощался со мной.

А песня взлетела, и голос окреп.

Мы старую дружбу ломаем, как хлеб!

И ветер – лавиной, и песня – лавиной…

Тебе – половина, и мне – половина!

Луна словно репа, а звезды – фасоль…

«Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль!

Еще тебе, мамка, скажу поновей:

Хорошее дело взрастить сыновей,

Которые тучей сидят за столом,

Которые могут идти напролом.

И вот скоро сокол твой будет вдали,

Ты круче горбушку ему посоли.

Соли астраханскою солью. Она

Для крепких кровей и для хлеба годна».

Чтоб дружбу товарищ пронес по волнам,

Мы хлеба горбушку – и ту пополам!

Коль ветер – лавиной, и песня – лавиной,

Тебе – половина, и мне – половина!

От синей Онеги, от громких морей

Республика встала у наших дверей!

Тайга золотая

От горных хребтов, до полярного края

Где сосны кругом, да снега

Шуми, золотая, звени, золотая

Моя золотая тайга!

Коль жить да любить – все печали растают,

Как тают весною снега.

Шуми, золотая, звени, золотая,

Моя золотая тайга!

Ой, вейтесь дороги, одна и другая,

В привольные наши края!

Меня полюбила одна дорогая,

Одна дорогая моя!

И пусть не меня, а её за рекою

Любая минует гроза

За то, что нигде не дают мне покоя

Её голубые глаза.

* * *

Вы шумите, шумите

Надо мною, березы,

Колыхайтесь, ведите

Свой напев вековой.

А я лягу, прилягу

Возле старой дороги,

На душистом покосе,

На траве молодой.

А я лягу, прилягу

Возле старой дороги.

Головой на пригорок,

На высокий курган.

А усталые руки

Я свободно раскину,

А ногами в долину

Пусть накроет туман.

Вы шумите, шумите

Надо мною, березы,

Тихой лаской милуйте

Землю - радость мою

А я лягу, прилягу

Возле старой дороги,

Утомившись немного

Я минутку посплю.

О поэзии и творчестве

Слова

Немало слов в моем запасе,

Они со мною с давних пор.

Я ставлю в ряд их, не подкрасив, –

Они слова, а не забор!

Я вывожу их утром рано,

И на путях моих крутых

Любовно смотрят ветераны

На новобранцев молодых,

Поставленных в полки и роты

В моем разбуженном краю.

Они глядят вполоборота,

Когда приказ им отдаю:

«Вперед! Вперед, за перевалы!»

И закатали рукава,

И подтянулись запевалы,

То есть певучие слова.

* * *

Дай мне, жизнь, пожалуйста,

Железные слова.

Дай мне не из жалости,

А введи в права.

Придай им силы дивной

От солнца и земли,

Чтоб не размыли ливни

И гро́зы не сожгли.

Дай мне, жизнь, пожалуйста,

Сердечные слова.

Дай их не из жалости,

А по правам родства.

Дай мне их по главному,

По кровному родству,

Крутому, своенравному,

Которым я живу!

Дай мне, жизнь, пожалуйста,

Горящие слова.

Дай их не из жалости –

Чтоб кру́гом голова,

Чтоб, светом день наполнив,

Я одного достиг –

Чтоб слово в блеске молний

Огнем входило в стих!

* * *

Бывает так, да и не редко,

Как говорится, тишь да гладь:

Ни современников, ни предков

У нас в стихах не увидать.

Пожалуй, больше всех и громко,

Ну кто как может, много раз

Мы обращаемся к потомкам:

Не обессудьте, дескать, нас.

Каким-нибудь погожим летом,

Годов, пожалуй, через сто,

Воздайте нам хвалу за это,

А не за это, так за то!

И хоть страничку прочитайте,

Ее сегодня и вчера

Передавали по телетайпам.

По телецентрам et cetera.

А я опять в порядке личном

Скажу как надо, без прикрас:

А сколько ходит анемичных

Стихов (помилуй бог!) у нас.

На тонких ножках из соломки

Они идут сквозь дым и чад…

И не потомки, не потомки,

А современники кричат:

«Друзья, воды поменьше лейте,

Пусть на зубах слова хрустят,

Вы современников жалейте,

Тогда потомки вас простят!

А что касается до славы,

То не церковным сторожам,

Да и не мальчикам в забаву

Она дается,

А мужам!»

* * *

Стихи, стихи, моя тревога!

Я без тревоги не могу.

Я вас беру с собой в дорогу

И, как друзей, не берегу!

У жизни надо брать закалку,

Ведь жизнь всегда во всем права,

А то вы ходите вразвалку,

Как непутевые слова;

То вдруг завянете от зноя,

То разбрелись у переправ,

То вдруг ватагой озорною

Летите по́д гору стремглав.

Стихи, стихи, моя тревога!

Я без тревоги не могу.

Я вас беру с собой в дорогу

И, как друзей, не берегу!

* * *

Песня начиналась, как всегда:

Загоралась первая звезда…

Раскрываю я свою тетрадь,

А в тетради только тишь да гладь!

Спят мои страницы первым сном,

Спит дружок мой тополь под окном,

И заснула иволга в лесу,

И трава не сбросила росу…

Песня начиналась, как всегда:

Слово разгоралось, как звезда!

Застучало в сердце: «Пусти, пусти!

Дай мне поскорее цвести, цвести!»

Слово говорит мне: «Не медли, брат,

Дай мне поскорее верхний ряд,

Дай мне поскорее верный лад,

Ставь хоть новобранцем в строй баллад!»

А за ним другие мчат слова.

Потруднее тем лишь, кто сперва.

Там, глядишь, и зорька занялась.

Песня начиналась.

Началась.

* * *

Я хочу, чтоб не тлели,

А горели слова,

А потом чтоб на крыльях

Подняла их молва.

Я обжёг их в горниле,

Сам сказал им: «Пора!»,

Чтоб их после гранили

Выше нас мастера.

В мастерских и в походе

Им дана эта честь.

В нашем умном народе

Их не счесть, их не счесть!

Мне ничего нельзя забыть…

Мне ничего нельзя забыть:

Я не сыночек маменькин.

Так как же мне с тобою быть,

Такой большой и маленькой?

С твоим весельем и тоской,

С твоей судьбой завидною?

С такою гордою, с такой…

С такою беззащитною?

С тобою в поле и в лугу

На жизнь свою не сетую,

Я без тебя жить не могу

И людям не советую!

И ты диктуешь мне: «Пиши!»

Ведь что-нибудь останется.

Ты просто крик моей души,

Надежда и пристанище!

Ты просто песня для всего,

Что в мире растревожено,

Ты просто сердце! А его

Второго не положено!

И ты ко мне всегда довлей,

Не тешь меня забавами.

Ты просто свет любви моей,

Любовь моя, та самая!

Бегут и катятся года,

Они свое отгрезили…

И только в том моя беда,

Что я влюблен в Поэзию!

* * *

Стихи! Опять я с ними маюсь,

Веду, беру за пядью пядь,

И где-то в гору поднимаюсь,

И где-то падаю опять!

И где-то в строчке вырастаю,

А где-то ниже становлюсь,

Поскольку критику читаю,

А перечитывать боюсь!

А может, в прозу бросить камень?

Да нет его в моей руке.

А что же делать со стихами?

Не утопить ли их в реке?

Не утопить ли там облюбки,

Слова, которым не цвести?

Их зацелованные губки

Уже кармином не спасти!

…А мне не надо, что без лада,

Без вдохновенья и без снов!

И сердце радо, что не надо:

Оно в тоске от многих слов,

От нестерпимой гололеди,

Где слово как веретено!

От совершенно стёртой меди,

Где нет герба давным-давно!

Разговор с самим собой

Не знаю, что мне помешало,

Какой туман меня обнёс!

Опять денёк промчался шало,

А как-то жаль его всерьёз!

Печаль, вскипая, сердце гложет.

Кого ж глодать, как не его!

Ведь что-то делал? Быть не может,

Чтобы не делал ничего!

Так где они, дела? Какие?

Давай хоть маленький парад!

Письмо одно отправил в Киев.

Дружку. Ну что ж, неплохо, брат!

Ответ замедлен мой, кручинюсь.

Всё недосуг да недосуг!

Писать мы письма разучились -

И я, и он, и ты, мой друг…

А что ещё ты делал? Вспомни

Да и поведай без прикрас.

Читал какой-то однотомник.

Ну? Ничего, горазд, горазд!

Там строчки бедные рыдали.

Захлопнул вскоре этот том.

Потом стишки читал в журнале

С такою строчкой: «Что потом?»

…А что потом? Да надо ль снова

Опять кричать про ремесло?

Да неужели наше слово

Заморской пылью занесло?

Иль в дни великого горенья

И вдохновенного труда

«Я помню чудное мгновенье…»

Мы не читали никогда?!

* * *

Тупым ножом стихи кромсают,

Отрезав, судят да рядят,

Потом едят, потом бросают.

Куда бросают - не глядят.

И вместо слов берут словечки,

И то как будто напрокат,

Считают рифмой: «песня - печка»,

«Коза - корова»… Просто клад!

«Бревно - барак», «рога - рогожа».

Без точек и без запятых!

«Стамеска - стул»… Прости им, боже,

Во имя грешных и святых!

А мы с другим стихом вставали,

Других созвучий знаем ряд,

А мы Некрасова певали,

Да и поём, как говорят!

* * *

Поэзия, поэзия,

Любовь моя и слава,

Поэзия, поэзия,

Горящих слов облава!

Она везде, она всегда

Немыслимо несметна.

И звезды смертны иногда,

Поэзия – бессмертна!

Она ломает строй стиха,

Что начат с полуслова,

И то, как пласт земли, тиха,

То, как набат, громова!

Она по-вешнему чиста,

Мир веселеет с нею,

Ее прекрасные уста

От песни пламенеют.

Поэзия, поэзия,

Любовь моя и слава,

Поэзия, поэзия,

Горящих слов облава!

В защиту речи

Нам слова российские даны,

Мы их добывали, а не грабили.

Всё ж каким из них приснились сны

По проекту новой орфографии?

По наследству нам досталась речь,

Это мы наследство не отринули,

Но игра в слова не стоит свеч,

Даже и огарков стеариновых!

Слава русской речи велика,

Год от году всё сильней становится,

И острей граненого штыка

Наши поговорки и пословицы.

Наши деды, прадеды, отцы,

Как от века было им положено,

В похвалу кричали: «Молодцы!»

А не «молодци!» –как нам предложено.

Наша речь крылата испокон

И живет на сердце и на слухе,

Наша речь не городошный кон,

И слова, что нам даны, – не рюхи.

Нам ее завещано беречь,

Мы ей, величавой, присягали,

Многих я хочу предостеречь,

Чтобы на нее не посягали!

* * *

Я, как сокол, крылья расправляю

И, к высотам ревностью томим,

Каждый день горю и не сгораю,

Защищенный именем твоим!

Соколиной доле нет предела.

Я совсем немногого хочу:

Выше головы чтоб было дела.

Остальное всё мне по плечу!

* * *

Отплачу и отплачу

Строкою любою,

А коль что-нибудь значу,

То всею судьбою,

Ничего не жалея,

Грудь открыв, словно дверцу:

Там не тлеет, не тлеет,

А горит жаром сердце.

В сердце вся моя доля,

С ним душа навек слитна.

Всем увидеть позволю,

Что оно беззащитно.

Источник

https://stihi.ru/2014/12/02/2723

Страницы

среда, 2 декабря 2020 г.