«Белоказачий Надсон» Владимир Смоленский

Виртуальное заседание в клубе «Поэтическая среда»

«Белоказачий Надсон» – так назвал Владимира Смоленского, представителя молодого поколения поэтов русского зарубежья, Евгений Евтушенко. Евгений Александрович своим поэтическим чутьем очень точно уловил то, что объединяло этих двух таких разных стихотворцев: ощущение безнадежности собственного времени и собственной судьбы.

90-е годы, противоречивые и неоднозначные, сейчас вспоминают, как время абсолютного зла, распада и деградации страны и людей, полностью забывая позитивные события, которых было тогда немало. Например, потрясением стало появление множества еще недавно недоступных читателю книг и вычеркнутых из русской литературы за неподходящий идеологический посыл их произведений писателей и поэтов. Многие имена российский читатель открыл для себя впервые. В ряду вновь открытых поэтов оказались и представители первой русской эмиграции. О тех, кто уезжал в эмиграцию зрелым поэтом, чьи взгляды и творчество сложились еще до революции, российский читатель все-таки кое-что знал, и стихи их были известны.

Но мы почти ничего не знаем о поэтах, родившихся на рубеже ХIХ–ХХ веков, о поколении русских мальчиков, чье детство и юность были оборваны революцией и Гражданской войной, недоучившихся гимназистов, полуобразованных студентов, юнкеров, переживших гибель близких, испытавших боль, голод, страх расстрела. Они только начинали жить, осознавать себя, искать свое место в мире, как этот мир внезапно рухнул, и они, лишенные всего, к чему привыкли и что считали незыблемым, озлобленные и надломленные, выброшенные из России, отправились горьким путем изгнания. Без опоры, без поддержки, без того культурного багажа, который был у поэтов старшего поколения, бесприютные и никому не нужные, они по-разному проходили этот путь. Позже их назовут «незамеченным поколением». Пройдя тяжелейший период вживания и адаптации, который включал и галлиполийские лагеря, и Сорбонну, и французские заводы, поколение эмигрантских «сыновей» активно вошло в литературу, заставило говорить и спорить о себе. Они собирались в дешевых кафе и за чашечкой кофе или бокалом дешевого вина, до утра читали стихи. Их было много, талантливых и неустроенных: Анатолий Штейгер, Юрий Мандельштам, Николай Туроверов, Кирилл Набоков, Антонин Ладинский, Лидия Червинская, Юрий Терапиано и еще многие другие. Их книги в России не выходили, зарубежные издания были малотиражными и давно стали библиографической редкостью. «Помню Монпарнас, где мы, тогда изгнанные из России поэты, встречались, спасая себя от одиночества и пытаясь ещё стихами что–то спасти… Но порою накатывало отчаяние. И тогда ветер последнего времени лёгким ознобом охватывал сердца и души эмигрантов», – вспоминал много лет спустя Владимир Смоленский.

Владимир Смоленский был одним из самых интересных представителей этого поэтического поколения, некоторые литературоведы считают, что лучшим. Он не был большим или выдающимся поэтом, у него было куда более высокое звание – поэт Божьей милостью. Он не успел получить образования в России, никогда не был в Москве или Петербурге, где жили самые известные русские литераторы, да и читал он очень мало. Откуда же у него этот литературный вкус, это чувство стиха? Загадка. Ему удалось стать выразителем настроений целого поколения русских эмигрантов. Тема одиночества, выпадения из общей жизни, нависшего черного рока была очень близка поколению молодых поэтов русской эмиграции.

Нам снятся сны, но мы не верим им,

Не понимаем знаменье Господне,

Вчерашний сон развеется, как дым,

Его не в силах вспомнить мы сегодня.

Вот так и жизнь земную — в смертный час

Мы, коченея на холодном ложе,

Смежая веки изумленных глаз, —

Ни вспомнить, ни понять не сможем.

Соединение в его стихах автобиографических моментов и духовной трагедии всего поколения были особенно близки современникам Смоленского. Эту трагедию он сумел выразить, как никто другой. Именно поэтому так расходились стихи Смоленского среди его сверстников.

Первое, что вспоминали люди, знавшие Владимира Смоленского, – это его необыкновенную красоту. Гибкий, высокий, стройный, смуглолицый, с такими глазами, что его взгляд невозможно было забыть. Говорили, что мать Владимира Алексеевича была наполовину итальянка. От нее ему достались его необыкновенные глаза.

Владимир Алексеевич Смоленский родился 24 июля (6 августа) 1901 года на Дону, в станице Луганской, в дворянской семье. В имении отца прошло детство будущего поэта. Отец, Алексей Смоленский, дослужившись в царской армии до хорунжего, после десятилетнего адъютантства в одесской жандармерии стал начальником Луганского отделения Екатеринославского жандармского полицейского управления железных дорог. Владимир Смоленский, пожалуй, оказался единственным поэтом за всю историю России, чей отец был жандармом. Любовь к литературе Владимиру досталась от матери. Одно из лучших стихотворений В. Смоленского «Стансы», в котором он памятью возвращался в детство, в светлое и почти сказочное прошлое, омраченное знанием того, что случится в будущем. Это стихотворение множество раз исполнялось с эмигрантских эстрад, в том числе, и Михаилом Чеховым.

Закрой глаза, в виденье сонном

Восстанет твой погибший дом —

Четыре белые колонны

Над розами и над прудом.

И ласточек крыла косые

В небесный ударяют щит,

А за балконом вся Россия,

Как ямб торжественный звучит.

Давно был этот дом построен,

Давно уже разрушен он,

Но, как всегда, высок и строен,

Отец выходит на балкон.

И зоркие глаза прищуря,

Без страха смотрит с высоты,

Как проступают там, в лазури,

Судьбы ужасные черты.

И чтоб ему прибавить силы,

И чтоб его поцеловать,

Из залы, или из могилы

Выходит улыбаясь мать.

И вот, стоят навеки вместе

Они среди своих полей,

И, как жених своей невесте,

Отец целует руку ей.

А рядом мальчик черноглазый

Прислушивается, к чему —

Не знает сам, и роза в вазе

Бессмертной кажется ему.

Смоленский начал писать стихи, когда ему было уже за двадцать. В эти свои двадцать с небольшим он увидел и пережил столько, что впечатлений хватило бы на собрание сочинений. Прямо во дворе их усадьбы был расстрелян красными горячо любимый отец. Владимир, чудом избежавший той же участи, благодаря горничной, спрятавшей его, видел расстрел собственными глазами. Всю оставшуюся жизнь с непреходящей болью Владимир Смоленский вспоминал отца, который, хватаясь за землю, сопротивлялся расстреливавшим. У него в мертвой руке так и остался пук травы вместе с корнями.

Забудь, забудь… Но как забудешь ты

Увиденное этими глазами, –

Небесный луч, срываясь с высоты

Земными преломляется слезами.

Лица убийц отца врезались восемнадцатилетнему Владимиру в память, и страшная ненависть к тем, кто разрушил их счастливую жизнь, жила в его душе. Из гимназии он ушел на войну, в Добровольческую армию. Осенью 1920 года в Крыму, во время отчаянной контратаки белых, он вдруг встретил одного из тех, кто расстреливал его отца. Треск комиссарской кожанки, с размаху вспоротой штыковым ударом, слышался ему вновь и вновь много лет спустя, в Париже. Вместе с последними защитниками Крыма он уплывал из России.

Над Чёрным морем, над белым Крымом

Летела слава России дымом.

Над голубыми полями клевера

Летели горе и гибель с севера.

Летели русские пули градом,

Убили друга со мною рядом,

И Ангел плакал над мёртвым ангелом…

Мы уходили за море с Врангелем.

О двух годах, проведенных им в лагере в Тунисе, почти ничего не известно, кроме того, что именно в Тунисе он начал писать стихи. Потом перебрался во Францию, работал на металлургическом заводе. Денег на учебу в университете нет, гимназия не закончена, но тут Смоленскому повезло: ему выделил стипендию один из эмигрантских фондов, – это позволило, завершив курс в русской гимназии, поступить в коммерческую школу и стать бухгалтером на винной фабрике, которой владел любитель его поэзии. Вряд ли он был хорошим бухгалтером, потому что «считать деньги» было недостойным поэта ремеслом. Но нужно было кормить появившуюся к тому времени семью – жену и сына.

Трагедия, пережитая в юности, отразилась и на жизни, и на творчестве Владимира. Образ убитого отца постоянно возникает в его стихах. Своего сына он назвал его именем.

Моему отцу

Ты встаёшь из ледяной земли,

Ты почти не виден издали,

Ты ещё как сон — ни там, ни здесь,

Ты ещё не явь — не тот, не весь…

Стискиваю зубы. — Смерти нет.

Медленно сжимаю сердце. Свет

Каплями стекает с высоты.

Явственней видны твои черты,

Но слова твои едва слышны,

Но глаза твои ещё мутны,

Будто между нами пролегло

Дымом затемнённое стекло.

Смерти нет. Не может смерти быть.

Надо всё понять и всё забыть.

Страшное усилье. Страшный свет,

Слабый звон… — Ты видишь, смерти нет!

Печататься Смоленский начал сравнительно поздно, в 28 лет, в Париже, в «Сборниках» Союза молодых поэтов и писателей, в газете «Возрождение», в «Казачьем альманахе» и альманахе «Круг», в журналах «Станица» и «Современные записки», в сборнике «Перекресток» и еще многих других изданиях. Русский литературный Париж стихи Смоленского заметил сразу. От его стихов перехватывало горло. Он умел простыми словами говорить о самом главном: о смерти, об оставленной стране, о трагедии изгнания. О черной тени, нависшей над жизнью его поколения.

Будут жить в тесноте – тесной станет земля, как тюрьма, –

Будут знать, что ни Бога, ни ада, ни вечности нет,

Выше туч из бетона и стали построят дома,

И большой дирижабль долетит до далеких планет.

И когда зазвенит над кружащимся миром труба,

И когда над землей небеса распахнутся как двери,

И погаснут огни, и откроются в склепах гроба –

То никто ничего не поймет и никто не поверит…

1929

В 1931 году в Париже вышел первый сборник его стихов «Закат». Молодой поэт был встречен старшим поколением более, чем благосклонно. Особенно отличал его В. Ходасевич. Он мало для кого находил, кроме Пушкина, лестные сравнения. Для Смоленского он их не жалел: «Тончайшие, исполненные подлинного чувства, умно –сдержанные стихи Смоленского… очень умны, изящны – по нынешним временам даже на редкость. Вкус никогда (или почти никогда) не изменяет ему». «Поэзия Смоленского глубоко современна, но вполне чужда поверхностного новаторства; непогрешимо изящная, проникнутая тонким, порой очень сложным и изысканным мастерством, она отличается той целомудренной сдержанностью, которая неразлучна с подлинностью чувства, с внутреннею правдивостью. В современной русской поэзии Смоленскому принадлежит одно из первых мест». Его удостаивает своей дружбы И. Бунин. Георгий Иванов, первый поэт эмиграции, редко кого выделявший из общего ряда, отозвался об авторе сборника как о «новой восходящей звезде». Г. Адамович говорит о нем: «У Смоленского есть талант, у других его нет».

Он был одним из лучших чтецов русского литературного Парижа. Ему завидовали. Добровольческому ореолу 18-летнего героя, его артистизму, тому, что он собирал полный зал Русской консерватории, замиравший при его чтении. Когда красивый, романтичный, с тонким бледным лицом и сияющими черными глазами, он выходил на эстраду и начинал читать свои обреченно-пьянящие стихи, в зале падали в обморок не только экзальтированные барышни, но и вполне зрелые дамы. У Смоленского был звучный, красивый голос. Он декламировал особой манерой – медленно, нараспев.

Никакими словами, никакими стихами,

Ни молчаньем, ни криком — ничем

Не расскажешь о том, что ты слышишь ночами,

О том, что закрытыми видишь очами,

Когда неподвижен, и нем,

И глух, ты лежишь, как в могиле, в постели

На грани того бытия,

И в тёмном, надземном, надзвёздном пределе,

Над жизнью и смертью, без страха, без цели

Душа пролетает твоя.

Никому не расскажешь ни словом, ни взглядом,

И сам никогда не поймёшь,

Мир другой, что встаёт над сияющим хладом,

Жизнь другую, которую чувствуешь рядом,

Жизнь — которой полжизни живёшь.

Смоленский часто читал стихи на заседаниях литературных обществ. Очень ценила его Зинаида Гиппиус и постоянно приглашала в свою литературную гостиную «Зеленая лампа». Но не только манера чтения привлекала людей на вечера Владимира Смоленского, было в его стихах что-то отвечающее сокровенным чувствам русских изгнанников, переживших муку прощания с родиной. Самыми лучшими, самыми искренними его стихами, были стихи, обращенные к России.

Кричи не кричи — нет ответа,

Не увидишь — гляди не гляди,

Но все же ты близко, ты где-то

У самого сердца в груди.

Россия, мы в вечном свиданье,

Одним мы усильем живем,

Твое ледяное дыханье

В тяжелом дыханье моем.

Меж нами подвалы и стены,

И годы, и слезы, и дым,

Но вечно, не зная измены,

В глаза мы друг другу глядим.

Россия, как страшно, как нежно,

В каком неземном забытьи

Глядят в этот мрак безнадежный

Небесные очи твои.

Среди своих сверстников-литераторов Смоленский был авторитетом, и в тридцатые годы он стал председателем Союза молодых писателей и поэтов Парижа. Он писал об ангелах, о смерти, о России, которую ему не суждено было увидеть никогда. Стихи, обжигающие болью и тоской по стране, которую он покинул совсем юным и которую так любил. Он Бога укоряет:

Ты отнял у меня мою страну,

Мою семью, мой дом, мой легкий жребий,

Ты опалил огнём мою весну —

Мой детский сон о правде и о небе.

Ты гнал меня сквозь стужу, жар и дым,

Грозил убить меня рукою брата,

Ты гнал меня по всем путям земным,

Без отдыха, надежды и возврата.

Тоска в каждой строчке, тоска по жизни, той, которой жили его предки и которой мечтал жить он сам. Но этой жизни больше нет, ее безжалостно разрушили.

В 1938 году Владимир Смоленский издаёт вторую стихотворную книгу – «Наедине». Стихи поэта обрели подлинно трагическое звучание. Пессимизм, одиночество до степени «я в пустоте», горькое сожаление об утраченной навсегда Родине – содержание этого сборника. И именно это «ледяное отчаяние» было близко обездоленным эмигрантам. Они читали его стихи, проклинали большевиков, вспоминая об утраченном.

Я знаю, Россия погибла

И я вместе с нею погиб —

Из мрака, из злобы, из гибла

В последнюю гибель загиб.

Но верю, Россия осталась

В страданьи, в мечтах и в крови́,

Душа, ты сто крат умирала

И вновь воскресала в любви!

Я вижу, крылами блистая,

В мансарде парижской моей,

Сияя, проносится стая

Российских моих лебедей.

И верю, предвечное Слово,

Страдающий, изгнанный Спас

Любовно глядит и сурово

На руку, что пишет сейчас.

Недаром сквозь страхи земные,

В уже безысходной тоске,

Я сильную руку России

Держу в моей слабой руке.

Какие пронзительные строки, сколько в них боли и любви.

Эмигрантский быт, жизнь русской литературной богемы Парижа, метания между ностальгией по утраченной родине и вынужденным существованием в чужой иноязычной среде, в иной культуре, были губительны для Владимира Смоленского.

«Он не жалел себя, – писала Нина Берберова, – пил много, беспрестанно курил, не спал ночей, ломал собственную жизнь и жизнь других… Во всех своих бедах он всегда был виноват сам, знал это и не собирался меняться…» Кутежи, ночные кафе и рестораны, дешевое вино сопровождали его всю жизнь.

Все давным-давно просрочено,

Пропито давным-давно,

Градом бито, червем точено,

Светом звездным сожжено.

Все давным-давно раздарено,

Выменено на гроши,

Выкрадено, разбазарено,

Брошено на дно души.

Все законы непреложные

Твердо знает нищета:

Каждая надежда — ложная,

Каждая любовь — не та…

Только смутное томление,

Темные, в бреду, слова,

Темный сон о пробуждении…

И на самом дне падения

Ожиданье торжества

Он уходил из реальности не просто в поэзию – он уходил в Россию, в его Россию, живущую только в воспоминаниях. Уходил стихами. В его стихах этого времени все громче звучит тема нежелания мириться с окружающей его действительностью, тема ухода поэта в свой, выдуманный мир.

Какое там искусство может быть,

Когда так холодно и страшно жить.

Какие там стихи – к чему они,

Когда, как свечи, потухают дни,

Когда за окнами и в сердце тьма,

Когда ночами я схожу с ума

От этой непроглядной темноты,

От этой недоступной высоты.

Вот я встаю и подхожу к окну,

Смотрю на сад, на темную луну,

На звезды, стынущие в вышине,

На этот мир, уже ненужный мне.

Прислушиваюсь к шепоту часов,

Прислушиваюсь к шороху шагов.

Какое там бессмертие – пуста

Над миром ледяная высота.

Война застала Смоленского в Аррасе, где он работал на часовом заводе бухгалтером. Завод срочно перевели на производство стаканов для снарядов, город бомбили, шпиономания и паникерство зашкаливали. Однажды Смоленского заподозрили в том, что он немецкий парашютист и задержали. Толпа требовала его немедленной смерти. Но жандармы решили проверить, действительно ли он работает, как утверждает, на местном заводе, где делают снаряды против немцев. На заводе все выяснилось, Смоленского отпустили. С большими трудностями поэт уезжает из Арраса в Париж. Бомбежки Парижа и надвигающаяся оккупация заставляли совсем иначе смотреть на жизнь и смерть.

Как просто стать в мире героем.

Опасно немного — но втрое

Заплатят тебе за опасность.

Какая невинность и ясность

В злодействе, как просто рука

Срывает погибель с крючка.

И если, подбитый снарядом,

Не рухнет он с бомбою рядом,

Герой покупает домишко,

Жена у него и детишки…

А баба картошку копала,

Когда эта бомба упала.

Владимир Алексеевич, хоть и чувствовал большую ненависть к коммунизму, с немцами не сотрудничал. Живя практически в нищете, в пронацистских газетах Смоленский печататься отказывался наотрез, хотя это ему не раз предлагали, помня о расстрелянном большевиками отце. В этот период написано одно из сильнейших стихотворений поэта.

Ты в крови — а мне тебя не жаль,

Ты в огне, а я дрожу в ознобе…

Ты жила во лжи, труде и злобе,

Закаляла и сердца, и сталь.

Ты людей учила не жалеть

И своих детей не пожалела,

Ты почти что разлучилась петь,

Помнишь ли, как раньше райски пела?

Как же мне теперь с тобою быть,

С горькою моей к тебе любовью?

Вновь земля твоя набухла кровью,

Ран не счесть и горя не избыть.

Защищаясь сталью и хулой,

Бьёшься ты, кольцом огня объята,

Страшное сияние расплаты

Полыхает над твоей землёй.

Страшная расплата за грехи,

За насилие над человеком,

За удары по сомкнутым векам,

Вот за эти слёзы и стихи.

Мне тебя не жаль — гори, гори,

Задыхайся в черных клубах дыма —

— Знаю я, что ты неопалима,

Мать моя, любовь моя — умри!

Нет пощады, падай до конца,

Чтобы встать уже весь мир жалея,

Чтобы в мире не было светлее

Твоего небесного лица!

После войны значительная часть русской эмиграции прониклась духом советского патриотизма, многие приняли советское гражданство и стали ждать возвращения в Россию, точнее в Советский Союз. Были среди них и близкие Смоленскому люди. И Владимир Алексеевич вычеркнул их из своей жизни и из души. Он остался верен себе, идеалам Белого движения. А потому строфы его, обращённые к родной земле, звучат жестко, если не жестоко.

Не прощено и не раскаяно

В гордыне, ужасе и зле

И в страхе бродит племя каина

По русской авельской земле...

Владимир Смоленский продолжает писать стихи, продолжает читать их на эмигрантских встречах, но русский Париж изменился. Он лишился очень многих ярких своих представителей. Умерли, погибли, уехали…. В 1957 году выходит сборник «Собрание стихотворений». Это было последнее прижизненное издание.

Я никогда не пережил победы,

Всё только пораженья, пораженья…

Всё только горечь, горечь, беды, беды,

Сны, ритмы, рифмы, головокруженья…

Они летят безумной, легкой стаей

В пределы рая иль в пределы ада,

Они летят, страдая и мечтая,

И ничего им на земле не надо.

Он как будто подводит итоги своей такой непростой жизни. Что было в ней? Боль, ненависть, потери, изгнание. Но ведь была поэзия, была дружба с Ходасевичем, Буниным, молодыми поэтами. Неужели это все просто дым?

Есть что-то дикое в моей судьбе,

В её парениях, паденьях, взлётах,

В добра и зла таинственной борьбе,

В её путей вершинах и болотах.

Что делал я? Мечтал, работал, жил

В Новочеркасске, в Киеве, в Париже,

С друзьями о бессмертье говорил,

Всё что-то ждал… — А смерть всё ближе, ближе.

Мечтал о счастье — Господи прости! —

Модистка каждая о нём мечтает.

Был долог путь, и вот, в конце пути

Вся жизнь моя, как снег, меж пальцев тает.

Снег тает, за окном звенит капель,

Ответа нет. Быть может, нет вопроса…

Весною вечно расцветает хмель,

И вечная дымится папироса.

О, дикая судьба, в тебе мое страданье

Я в счастие преобразить не смог…

И там, вдали, как сон воспоминанья…

Вся жизнь, как дым. Остался только Бог.

А Россия? А Россия, в её духовном и историческом значении, неизменно оставалась для него единственно прекрасной и великой.

Люблю Тебя последнею любовью,

И первою — ревнивой и одной;

Моим дыханьем и моею кровью,

Земной люблю Тебя и неземной.

Люблю Тебя в отчаянье и в счастье,

В воспоминаниях, в надеждах, в снах,

В раздумье, в восхищении и в страсти,

В презренье, в гневе, в страхе и в мечтах.

Люблю Тебя напрасно, неумело,

В величье, в рабстве, в громе и в тиши,

Люблю Тебя движеньем каждым тела

И каждым вдохновением души.

А любовь, она ведь тоже была. Рядом с ним его вторая жена, Таисия, которая разделила с ним столько трудностей.

Уходи навсегда, исчезай без следа в темноте,

Из которой я вызвал тебя вдохновеньем и страстью,

Я не в силах тебя удержать на такой высоте -

На такой высоте разрывается сердце на части.

На такой высоте слишком страшно, и трудно дышать,

Я тебе возвращаю свободу, моя дорогая, -

Так срываются звёзды, что больше не в силах сиять,

Так снижается пламя, в ночи ледяной догорая.

Я прощаюсь с тобой, я тебе улыбаюсь в слезах,

Я тебе улыбаюсь, от сердца тебя отрывая...

 Ты сияла надеждой в моих безнадежных мечтах,

 Я прощаюсь с тобою, любя и уже забывая.

На ее руках он и уходил из жизни. Очень ранним был этот уход. Владимир Смоленский прожил всего 60 лет. Его свел в могилу рак горла. Испытания преследовали его всю жизнь. Смоленскому, лучшему чтецу русского Парижа, сделали операцию на горле. Он был лишен возможности даже говорить.

Перерезали горло,

Бьют в несчастное сердце,

Душат бедную душу мою…

Он умер 8 ноября 1961 и похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Через два года его жена, ангел-хранитель Таисия Павлова, сумела издать небольшой сборник последних стихов поэта. И последние строки все о ней, о России.

О гибели страны единственной,

О гибели её души,

О сверхлюбимой, сверхъединственной

В свой час предсмертный напиши.

Имя Владимира Смоленского, его стихи вернулись в Россию среди колоссального творческого наследия русской эмиграции. Издаются его книги, стихи включаются в многочисленные антологии литературы русского зарубежья. Первый сборник с символическим названием «Жизнь ушла, а лира всё звучит» вышел 1994 году и моментально разошелся с прилавков. Второй сборник был издан к 100-летию со дня рождения поэта и назывался «О гибели страны единственной…» В последние годы начали появляться и литературоведческие работы, посвященные жизни и творчеству поэта. Тем не менее, не только для любителей, но даже для знатоков русской литературы Смоленский, как и большинство его литературных сверстников по-прежнему остаётся почти «незамеченным». Надеюсь, что, прочитав этот рассказ, вы откроете для себя этого незаурядного поэта с трагической судьбой.

Список использованной литературы:

Берберова Н. Курсив мой / Н. Берберова. -М,1996

Буслакова, Т. Парижская «нота» в русской литературе: взгляд критики / Т. Буслакова // Русская культура ХХ века на родине и в эмиграции. Имена. Проблемы. Факты. - М., 2000.

Демидова, О. Метаморфозы в изгнании : Литературный быт русского зарубежья / О. Демидова. - СПб., 2003.

Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути / Дон-Аминадо, - М, 2000

Злобин В.А. Тяжелая душа / В.А. Злобин. -М,2004

Поэты Парижской ноты. -М,2003.

Ратников, К. «Парижская нота» в поэзии русского зарубежья / К. Ратников. -Челябинск, 1998.

Смоленский В.А. О гибели страны единственной / В.А. Смоленский. -М, 2002.

Шаховская З.А. Таков мой век. /З. А. Шаховская. -М, 2006.

Элеонора Дьяконова, библиотекарь Центральной библиотеки им. А.С.Пушкина