Проблема смирения и своеволия в трагедии А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери»

Иллюстрация М.Врубеля

В этом году исполняется 190 лет произведениям А.С. Пушкина, которые он написал в один из самых плодотворных периодов своей жизни – Болдинской осенью. В том числе тогда были написаны «Маленькие трагедии», одной из которых является пьеса «Моцарт и Сальери».

Предлагаем вашему вниманию статью Елены Семеновой, кандидата филологических наук, доцента кафедры гуманитарных, естественнонаучных и математических дисциплин УрСЭИ «Проблема смирения и своеволия в трагедии А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери», опубликованную в сборнике «Духовная связь времен» (Уральская пушкиниана), выпуск 6.

Трагедия Пушкина «Моцарт и Сальери» одна из самых популярных. Существует множество ее интерпретаций.

Иллюстрация М.Врубеля

Современные пушкинисты утверждают, что если взглянуть на пушкинскую трагедию глазами «наивного» читателя, то окажется: прав был не Моцарт, а Сальери. По мнению Сальери, правды нет ни «на земле», ни «выше», поэтому можно устранить соперника, которому талант достался не по заслугам. Моцарт утверждает иное: «гений и злодейство – две вещи несовместные». А жизнь его опровергла.

Распутывая сюжет трагедии далее, обнаруживаются все новые и новые нестыковки традиционного прочтения трагедии. Например, почему мысль Сальери о несправедливости такого порядка, когда гений «озаряет голову безумца, гуляки праздного», – так уж совсем не верна? Непонятно и то, почему людям искусства, которых Моцарт называет «счастливцами праздными», разрешается жить вне обычной морали. И чем больше талант, тем больше ему позволяется. Значит, гению позволено все?

Легко заметить, что эти вопросы погружают нас в круг христианских проблем своеволия и смирения. Главные из них, разумеется, две: есть ли «правда на земле и выше» и действительно ли «гений и злодейство – вещи несовместные». 

В соответствии с общей направленностью нашей статьи конфликт этой трагедии нужно рассматривать именно как конфликт двух мировоззрений, непримиримо противостоящих друг другу и воплощенных в двух знаменитых пушкинских афоризмах.

Трагедия Пушкина начинается с открытой декларации своеволия, выраженной в такой краткой и афористичной форме, которая едва ли существует у какого-нибудь другого автора: 

Все говорят: нет правды на земле,

Но правды нет и выше.

Нельзя не поразиться грандиозности задачи, которую возлагает на себя Сальери: исправить ошибку допущенную Богом. Рассуждения о «правде на земле и выше» выводит нас на религиозный уровень конфликта, и с тем большим интересом мы обращаемся к толкованию М.М. Дунаева, у которого религиозная оценка художественных произведений всегда преобладает над всеми прочими. Действительно, именно безмерное своеволие Сальери сразу попадает в центр его внимания. В словах Сальери М.М. Дунаев видит «классическую формулу безверия <…> в его наиболее сильном, богоборческом проявлении».

Намерения Сальери исправить несправедливость в соответствии с собственными представлениями о добре и зле М.М. Дунаев расценивает как безумие. «Каждый оставайся в том звании, в котором призван». Этой истине необходимо придать смысл глобальный, а не только узко-социальный, как часто делают». 

От себя добавим, что в этих словах (каждый оставайся в том звании, в котором призван) выражается один из важнейших постулатов «христианской социологии». Почему одни живут недолго, а другие до глубокой старости? Почему одни бедны, а другие богаты? Почему одни талантливы, а другие – не очень? Христианство призывает человека добровольно отречься от решения этих вопросов, расценивая их как соблазн, праздномыслие и сосредоточиться на борьбе с собственным душевным несовершенством. Так христианское учение полагает придел рационально постижимому в человеческом знании. Духовная зрелость человека определяется тем, в какой мере он готов принять свой жизненный путь и оправдать выпавшие на его долю страдания. Христианское смирение, в том числе проявляется в способности духовного постижения мироустройства. Этого качества совершенно лишен Сальери. 

По сравнению с проблемой своеволия Сальери остальное содержание пьесы имеет лишь второстепенное значение. Конфликты гения и ремесленника, также как и столкновение двух типов культур, которые воплощены в героях пьесы, представляются слишком мелкими. При таком понимании проблема религиозная сводится к частности, тут не выбор между типами культуры, тут выбор между христианским смирением и безблагодатным своеволием.

В традиционном прочтении конфликт между Моцартом и Сальери почти всегда выглядит как конфликт между гением и его антагонистом, которого объявляют то «классиком», то «романтиком», то «гениальным злодеем», то «бездарным завистником» и т.д. 

Главным содержанием пьесы, «ее трагическим узлом» является утверждение Моцарта, что 

…Гений и злодейство, 

Две вещи несовместные.

Вопрос в том, разделяет ли это утверждение Моцарта сам Пушкин? Ведь злодейство и злодеи не могут «пробуждать» в людях «чувства добрые». По мнению многих советских пушкиноведов, Моцарт представляет доромантическое искусство, т.к. только в этом искусстве заключено просветляющее духовное начало и идеал, нерасторжимо связанный с идеей добра и с религиозным представлением о мире и человеке. Соответственно Сальери, как антагонист Моцарта, выступает от лица романтического искусства, отказавшегося от божественно-прекрасного идеала. В эстетике этого искусства гений и злодейство вполне совместимы. Поэтому закономерен вывод: Пушкинский Моцарт – представитель уходящего в прошлое искусство. Он лишен столь ценимой романтизмом раздвоенности. Напротив, Сальери утверждается в новом искусстве, как свой: мысли о несправедливости мирового устройства роднят его с романтиками, бунтующими против зла, которое лежит в основе миропорядка, утвержденного Творцом.

Естественное читательское чувство противится такому истолкованию пьесы.

Обратим внимание на то, что «Моцарт и Сальери» хронологически «выпадает» из «Маленьких трагедий»: ее действие происходит XVIII веке, а не на излете Средневековья, как во всех остальных пьесах цикла. Значит, должны быть какие-то аспекты ее содержания, которые роднят «Моцарта и Сальери» со средневековой проблематики. Эти аспекты действительно есть, и все они связаны с личностью Сальери. Мы, однако, придерживаемся иной точки зрения, согласно которой основным конфликтом пьесы является столкновение двух культур средневековой и новоевропейской. И тогда Сальери становится медиевистом, а Моцарт – новоевропейцем.

Монолог Сальери, в котором он пересказывает свою биографию, точно соответствует средневековым агеографическим канонам. Не биография, а житие, житийный канон, известный каждому средневековому человеку.

Родился я с любовию к искусству…

Отверг я праздные забавы;

Науки, чуждые музыки, были

Постылы мне; упрямо и надменно

От них отрекся я и предался

Одной музыке. 

На языке средневековья это называется призванием. «Каждый оставайся в том звании, в котором призван». В выборе профессии не должно быть произвола.

Раннее отречение от «праздных забав» и «чуждых наук» – почти отличительная черта жизни праведника или святого. Дальним эхом она отзовется даже в любимой героине Пушкина:

Но куклы даже в эти годы

Татьяна в руки не брала.

Отречение сопровождается многолетним сосредоточенным и монотонным трудом. Такой труд «через силу», неуклонное и неотступное труженичество ценится выше непрочных успехов или случайных удач. Это обязательный начальный этап становления мастера, и через него прошел Сальери.

Труден первый шаг

И скучен первый путь. Преодолел

Я ранние невзгоды.

Следующий этап его жития тоже строго медиевистичен. Средневековье подготовило не только тщательно разработанную методику внутреннего самосовершенствования, но и детальную систему постепенного развития ремесленнических навыков. Так созидалось «подножие к искусству», то есть безупречное, виртуозное, подлинно мастерское овладение ремеслом. 

Ремесло

Поставил я подножием к искусству;

Я сделался ремесленник: перстам

Предал послушную, сухую беглость

И верность уху. Звуки умертвив, 

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию.

И, наконец, после стольких лет самоотверженного труда Сальери изведал восторги подлинного творчества: 

Нередко, просидев в безмолвной келье

Два, три дня, позабыв и сон, и пищу,

Вкусив восторг и слезы вдохновения.

Почему же он так безжалостно сжигает свои труды? В этом последнем испытании также проявляется художник Средневековья. Заключительный этап в подготовке мастера – послушничество у великого учителя. Миновать этот этап немыслимо, так как без самоотречения невозможно избавиться от гордыни, страстей, своеволия. 

Когда великий Глюк

Явился и открыл нам новы тайны,

(Глубокие, пленительные тайны),

Не бросил ли я все, что прежде знал,

Что так любил, чему так жарко верил,

И не пошел ли бодро вслед за ним

Безропотно, как тот, кто заблуждался

И встречным послан в сторону иную?

После учения у Глюка «усильным, напряженным постоянством» Сальери поднимается на высшую ступень мастерства, на которую он был призван. Сальери не испытывает зависти не к кому, даже к своему великому наставнику Глюку. 

Но важные детали настораживают в биографии Сальери: непобежденные гордыня, мстительность и злопамятство («Обиду, чувства глубоко») и другое: наслаждение не только трудом, но и «успехом», «славой».

Это делает очень поверхностной «медиевистичность» его натуры, так как в ее глубине таится непреодоленное своеволие.

Явление Моцарта стало жизненной катастрофой для Сальери. Одинаково сильно потрясет Сальери и необыкновенная, небывалая гениальность Моцарта, и то, что кажется Сальери легкомыслием, «безумием» «праздного гуляки».

В соответствии с такой концепцией (Сальери – «медиевист», Моцарт – «новоевропеец») замечательная современная пушкинистка М.А. Новикова утверждает: «Послушничество у Глюка укрепляло фундамент сальериева мира, хотя и суровым способом. Моцарт же искушает отреченным <…> «безумством», даровой легкостью собственного гения». Нам ее наблюдение представляется совершенно справедливым. Это действительно искушение для средневековой культуры. Но ведь и не более, чем искушение. Как средневековый «ремесленник» Сальери должен прекрасно знать, что не его дело решать вопрос о том, кто более, а кто менее достоин таланта. Талант – это дар Божий. Настолько безмерный, настолько превышающий всякие труды и заслуги, что нелепо и преступно человеку вмешиваться в то, что решается единой волей Божьей. Талант – это то, что достается человеку даром. Его обязанность – направить талант, полученный от Бога, на служение людям. Как учат отцы церкви, христианам разрешается превозноситься только теми добродетелями, которые они совершают прежде рождения своего. 

XVIII век безнадежно исказил образ Сальери – медиевиста. После встречи с Моцартом Сальери начинает рассуждать, как человек эпохи Просвещения. Свой талант он воспринимает как свою собственность, как свою собственную заслугу, за которую он требует соответствующей награды. Более того, он присваивает себе право решать, кто достоин или «недостоин» «священного дара». Законы морали он пытается подчинить законам рационалистической логики. Рационалистический принцип взаимоотношений с бытием возведен им в абсолют, причем в какой-то бескрылой, почти торгашеской форме: заработал – получи. 

Где ж правота, когда священный дар, 

Когда бессмертный гений – не в награду

Любви горящей, самоотвержения,

Трудов, усердия, молений послан –

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?

Еще большее возмущение вызывает у Сальери другое. На обед в трактире «Золотого Льва» Моцарт приводит слепого музыканта и предлагает сыграть им «что-нибудь из Моцарта». Как известно, старик играет арию Дон-Жуана. Моцарт хохочет. Потрясенный Сальери, для которого искусство по-прежнему остается областью сакральной, иррациональной говорит: 

Мне не смешно, когда маляр негодный

Мне пачкает Мадонну Рафаэля,

Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией бесчестит Алигьери.

С точки зрения Сальери, Моцарт, как и слепой старик-скрипач, оскорбляет божественную природу искусства, но в его глазах вина Моцарта тяжелее, так как он кощунствует не по неведению, а по легкомыслию. Сальери, как убийца Моцарта, настолько скомпрометирован, что любая его претензия к Моцарту воспринимается с недоверием. Между тем зрелый Пушкин во многом разделял эстетические взгляды Сальери на искусство и философию XVIII века. Главный его упрек – тот же самый, который высказывает Сальери: что это философия иронией и насмешкой разрушает самые священные основы человеческого сознания. «Ни что не могло быть противуположнее поэзии, как та философия, которой XVIII век дал свое имя. Она была направлена противу господствующей религии, вечного источника поэзии у всех народов, а любимым орудием ее была ирония, холодная и осторожная и насмешка бешеная и площадная». 

Кажется, до определенной степени упреки Сальери Моцарту выглядят справедливыми, а Моцарт до определенной степени их заслуживает.

Иллюстрация М.Врубеля

Однако, просветительская философия, с которой только что как будто полемизировал Сальери, вдруг отчетливо заявляет о себе в его образе мыслей. Философский рационализм, вытесняющий как «предрассудки» религиозно-нравственные начала из моделируемой им картины мира, глубоко входит в сознание Сальери тем, что разъединяет область эстетического и морального.

Собственный разум, точнее даже, собственное разумение превратилось для него в верховного судью мироздания.

Нет! Не могу противиться я боле

Судьбе моей: я избран, чтоб его

Остановить – не то мы все погибли,

Мы все, жрецы, служители музыки,

Не я один с моей глухою славой…

Что пользы, если Моцарт будет жив

И новой высоты еще достигнет?

Подымет ли он тем искусство? Нет;

Оно падет опять, как он исчезнет:

Наследника нам не оставит он.

Но вот происходит вторая встреча друзей-соперников. «Гуляка» и «фигляр» Моцарт рассказывает о приходе Черного человека и играет свой «реквием», законченный, непревзойденный образец музыкального совершенства. Это в очередной раз и до крайности осложняет пьесу, опрокидывая намечающиеся оценки героев. Музыка Моцарта исторгает слезы у Сальери, только что бросившего яд ему в стакан.

«Эти слезы

Впервые лью: и больно и приятно,

Как будто тяжкий совершил я долг,

Как будто нож целебный мне отсек

Страдавший член! Друг Моцарт, эти слезы…

Не замечай их, продолжай, спеши

Еще наполнить звуками мне душу…

Суть произошедшего сюжетного переворота выражается в том, что ни Сальери, а Моцарт воплотил тот идеал искусства, «с любовью» к которому «родился» и был призван Сальери. 

Так в эпоху Просвещения «гений и злодейство» впервые стали вполне совместимыми. Это объясняет, почему Пушкин пьесу из XVIII века включил в средневековый цикл: ранее «просвещенного» XVIII столетия Сальери не убил бы Моцарта из «идейных» соображений, в стремлении «утвердить правду на земле». 

Заметим, что дискутируя с Сальери о гении и злодействе, Моцарт использует аргументацию эпохи Просвещения, так как иначе он вообще не был бы понят своим оппонентом. Но сам Моцарт оказывается за пределами временной ограниченности. Светлый гений, он не верит в злодейство, ведь гениальность – высшее проявление творческого и нравственного потенциала человека. Гений – это творец, соработник Богу. 

 

Иллюстрация М.Врубеля

Список литературы:

1. Дунаев, М. М. Православие и русская литература [Текст] : в 7 ч.: учеб. пособие для студентов духовных академий и семинарий / М. М. Дунаевский. М.: Христианская литература, 1996. Ч.1. 320 с.

2. Новикова, М. А. Пушкинский космос [Текст] : языческая и христианская традиции в творчестве Пушкина / М. А. Новикова. М.: Наследие, 1995. 353 с.

3. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений [Текст]: в 17 т. / А. С. Пушкин. М.: Воскресенье, 1994.