Азбука нравственности в стихах. Равнодушие

Равнодушие – отсутствие участия, интереса к окружающему, происходящему, безразличие, безучастность, индифферентность.

* * *

Я равнодушья не люблю,

Я равнодушья не терплю.

Пускай презрение и злоба,

Слепая ненависть до гроба,

Пусть, затаённая до срока,

Вражда, засевшая глубоко,

Пусть ярости глухой удушье,
Но только бы — не равнодушье!

М. Пляцковский

* * *

Мне равнодушный страшен, как чума.

Боюсь безгрешных. Гладеньких. Скользящих.

Молчащих. И всегда ненастоящих

Не смейте их пускать в свои дома.

Им все равно, какой сегодня век.

Какие там на Марсе Аэлиты.

Они живут, не поднимая век.

Глухие, как кладбищенские плиты.

А в это время умный мой народ

Мечту веков далеких сделал явью.

А эти – наблюдают. Эти – вброд.

По мелководью. И по мелкотравью.

Всё мимо них. И радость, и беда.

И зимний день. И с вешнею пыльцою.

У них в глазах стоячая вода

С холодною голубенькой гнильцою.

Такие ходят молча. Не спеша.

Апостолы с улыбкою немою.

А там, где помещается душа, –

У них дыра, наполненная тьмою.

Свет не пробьётся. Луч не зазвенит.

Всё там темно. И всё невозмутимо.

И тычутся тычинки о гранит.

И всё живое пролетает мимо.

О, я встречал их даже на войне.

Бездушных этих. Равнодушных этих.

Седые камни плавились в огне.

Земля кричала о погибших детях,

А этих – грела тёплая нора

И никогда им не бывало больно.

...Когда нам запрещали доктора,

– Мы уходили в роты добровольно.

Без почестей. Без выгод. Без похвал.

Иной судьбы тогда мы не просили.

Спроси меня: зачем я воевал!

Да разве я бы прожил без России!

А эти – жили. И сейчас живут.

И всё живое серой краской метят.

И глупого глупцом не назовут,

И умного как будто не заметят,

А если счастье рядом! Или грусть!

Чужое всё. И взгляд поглубже спрячут.

Не захохочут. Нет. И не заплачут.

И, отвернувшись, скажут: – Ну и пусть!

А нам-то что! А нам какое дело! –

И отойдут. И встанут в стороне.

Им всё равно, что красный цвет, что белый.

Попробуй их пронять. Они в броне.

Они одним себе принадлежат.

Зачем им остальные? Это много.

Но я-то знаю, как они дрожат,

Когда беда стоит у их порога.

Вот тут они естественны. Вполне,

И маску прочь. И не пропустят мимо.

Получат всё, что им необходимо,

И каменно застынут в стороне.

А рядом замерзает человек.

Уже его метели отпевают.

– Откройте дверь!

Но дверь не открывают.

Здесь путника не пустят на ночлег.

А вот ещё: я слышал ночью крик.

На помощь звали: – Доктор, помогите!

Но доктор спит. Он сны смотреть привык.

Не трогайте его. И не будите.

А ты, поэт, певец своей норы,

На мир смотрящий из глухих отдушин,

Играющий в кубы или в шары.

Ты в сущности-то к людям равнодушен.

Я всех вас знаю. Каждый мне знаком.

Всё под замок: и радость, и тревогу.

А вы хоть раз ходили босиком,

Чтоб кожею почувствовать дорогу?!

А вы кого любили? Кто ваш враг?

Какой вы предпочтете род оружия?

Вы – кто забыть любой готовы флаг,

Прикрывшись белым флагом равнодушия.

С. Островой

Молчун

Когда другому плохо –

Ты молчишь.

Когда тебе кусок, другому – кроха,

        Ты молчишь.

Когда тревожно в мире –

Ты молчишь.

Когда и тишь и гладь в твоей квартире –

Ты молчишь.

Когда ты дружбу предал –

Ты молчишь.

Когда не твой горит, а дом соседа –

Ты молчишь.

Когда другому больно –

Ты молчишь.

Но если вдруг задеть тебя невольно –

       Ты закричишь.

Так закричишь, такой поднимешь ветер,

       Что в тот же миг –

Он будет слышен на другой планете,

       Твой этот крик.

С. Островой

Ночь хулигана

Нож занесен был над головой,

Нож. Заглаженный. И косой.

Ветер тенью повел кривою

И заюлил по кустам лисой.

Нож заметался, слепой от страха.

Взлетело на выдохе слово:

– Бей! –

И он ударил, наотмашь, смаху,

Как камнем для блажи бьют голубей.

Все беззащитно, одни глаза лишь

Кричат. И страшно тебе одной.

И душной ночи черная залежь

Валится на тебя стеной.

Секунда каждая кажется веком.

Ночь, как сжатые кулаки.

Хам изголяется над человеком,

Зверь вострит о тебя клыки.

– Девушка... очень ты гордая... девушка...

Что ты кобенишься, как нуда?

Мы тебе что? Не подходим? Где уж нам!

Мы же ведь грязненькие... ну да! –

Плевок. И снова удар. И снова

Вызверен руганью грязный рот.

Будет сегодня заря пунцова

От крови, пролившейся у ворот.

Плач материнский взлетит над домом,

В черный проем упадет звезда.

Что ты им сделала, незнакомым?

Ты их не видела никогда.

Вот они – трое. Один – в засаде.

Хрустнут от боли глухой кусты.

И от ножа, от удара сзади

Падаешь, падаешь, падаешь ты...

Ты еще что-то сказать хотела,

Крикнуть бы... крикнуть…и не смогла.

Рухнула наземь, вытянув тело,

Руки раскинув, как два крыла.

Девочка, как ты была красива!

Жила, никому не хотела зла.

Могла быть возлюбленною счастливой,

Счастливою матерью быть могла...

Ты и росла-то с мечтой о чуде, –

В чем перед жизнью твоя вина?

Когда на войне погибают люди, –

Так ведь на том и стоит война.

А тут? За что? За грехи какие?

За то, что грязи сказала:

– ПРОЧЬ ?! –

За это? Ножом? Под припевки злые

Сердце тебе распорола ночь?!

Месяц в свинцовой стынет полуде.

Пьяные песни орёт беда.

Вот, в стороне показались люди.

Вот, уже кто-то бежит сюда.

Вот, заметался в кустах убийца.

Вот, уже банда бежит в кусты.

Люди! Запомните эти лица!

Кто здесь смеет посторониться?

Ты? Ты? Ты?

Кто здесь смеет забыть о чести,

В страхе отдать хулиганам ночь?

А, если завтра на этом месте

Нож замахнется на вашу дочь?

На вашу невесту? На вашу маму?

И, пьяной оравой, не сторонясь,

Обступит сброд и начнет по грамму

Цедить сквозь зубы всякую грязь?

Он любит – зверюга – шататься стаей.

Он в диких игрищах знает толк.

Вот так в лесу, под вороньим граем,

Кровавить добычу выходит волк.

По кривотропу, по чёрному лазу,

Повсюду, где волчий увидишь след, –

Не отступи от него. Ни разу.

Этому зверю прощенья нет.

Но, если в нём ещё бьётся где-то,

В душных глубинах, на самом дне,

Капелька, малая капелька света, –

Как в неё хочется верить мне!

Верить, что будет от счастья звёздно,

Что жизнь пойдёт по иным часам !

Ещё не поздно... Ещё не поздно...

Поздно. Он сам это выбрал. Сам.

Он весь паскудством набит до зоба.

И только раз ему порадей, –

Придёт, умытая кровью, злоба

И с криком кинется на людей.

И я хочу в переулке каждом,

В нервной уличной кутерьме,

Чтоб ни один из моих сограждан

Не позволял бы глумиться тьме.

С. Островой

Равнодушным

Равнодушные

любых профессий,

религий и языков,

представители древних династий

и беспородные,

будьте прокляты

ныне, и присно,

и во веки веков!

Я желаю вам абсолютно искренне:

будьте прокляты!

В час,

когда земля примеривается

к новой войне,

когда ломятся склады от бомб

и ракеты в небо вгрызаются,

«Наше дело маленькое... – шепчете вы. –

Мы – в стороне…

Мы не вмешиваемся ни во что...

Нас не касается...»

Я не знаю,

как взбудоражить вас

в недрах ваших квартир,

чем растревожить,

какими такими дустами?

Но знаю,

что, если завтра

погибнет

мир,

он погибнет

только по вашей вине,

равнодушные!

И за то, что вы равнодушны

к стонам чужим и словам,

я желаю яростно,

желаю истово и навязчиво,

чтобы сделалось

лично вам,

персонально вам

сегодня же

больно

по-настоящему!

Я хочу, чтобы вы оставались самими собой,

но чтоб в каждой клетке вашего тела

темно и разбойно

колыхалась боль,

клокотала боль,

извивалась боль!

Чтоб –

молчать было больно!

И чтобы –

стонать было больно!..

Я желаю,

чтоб в ваших глазах

пошатнулся свет,

чтоб наполнились ужасом

ваши секунды и месяцы.

И чтоб вы кричали: «Спасите!!» –

а люди в ответ

пожимали плечами:

«Мы ни во что не вмешиваемся...»

Я хочу,

чтоб судьба стояла у ваших дверей

и смотрела бы усмехаясь,

что с вами делается...

И да сбудется

это проклятье

как можно скорей!

Пока есть время.

Пока мир живет и надеется.

Р. Рождественский

«Стыдливые»

С вашей кожей –

        как ни старается –

ни один загар

не может справиться.

Потому что кожа ваша

           нежная, –

профессионально краснеющая...

Тихо от всего отстраняетесь

(совестно прослыть вдруг

            настырными).

Вы ведь не боитесь,

вы стесняетесь.

Вам ведь не страшно,

вам – стыдно.

Стыдно

защитить слабого,

мнение иметь

      совестно,

стыдно не хвалить

тщеславного,

неудобно с подлецом

          ссориться.

Совестно сказать глупому,

что он глуп!

Что это – надолго!

Стыдно в драку лезть

          крупную,

а в мелкую –

совсем неудобно...

Бедные,

    как вы только терпите?!

Сколько в вас

святой терпеливости!..

Из стыдливости

плохого вы не делаете.

И хорошего тоже –

из стыдливости.

Вы живёте,

     вы извиняетесь,

улыбаетесь печально и пустынно...

Нет,

вы не боитесь,

вы стесняетесь.

Вам ведь не страшно,

вам – стыдно...

Добрые,

других не укоряющие,

милые,

   стеснительные вечно,

удобные,

со стыда сгорающие,

люди-людишки.

Человечки.

Р. Рождественский

Убили парня

Убили парня

за здорово живешь.

За просто так.

Спокойно.

Как в игре…

И было это

не за тыщу верст

от города.

А рядом.

Во дворе.

Еще пылали окна…

Между тем

он так кричал,

прижав ладонь к груди,

как будто накричаться захотел

за долгое молчанье впереди…

Крик

жил отдельно!

Вырастал стеной.

Карабкался,

обрушивался с крыш.

Растерзанный,

отчаянный,

больной,

нечеловечески огромный

крик!

Он тек по трубам,

полз по этажам,

подвалы заполнял и чердаки.

Он ошалело тыкался в звонки!

Ломился в двери

и в замках визжал!..

И воздух был почти воспламенен.

И сигаретки

прыгали у рта:

«Вот если бы не вечером,

а днем…»

«Вот если бы на фронте, –

я б тогда…»

И все.

И только молний пересверк.

И все.

И не остановился

век…

Какое это чудо –

человек!

Какая

это

мерзость –

человек!

Р. Рождественский

* * *

Считается – счастье лечит,

считается – горе сушит,

считают – живётся легче

под панцирем равнодушья.

Упамяти есть архивы,

у сердца свои анналы:

была я до слёз счастливой,

страдала, и как страдала!

Но только вот не припомню

такого, простите, чуда,

что было бы всё равно мне,

когда моим близким худо...

Ю. Друнина.

* * *

Жестокость равнодушия –

Она

Страшнее,

Чем бетонная стена.

В кровь об нее

Мы расшибаем лбы –

Она не слышит

Попросту мольбы.

Стена из равнодушия –

Она

Не виновата в том,

Что холодна…

Ю. Друнина

Равнодушному

Не в том твоя самая злая беда,

Что был равнодушьем ты болен всегда,

Что мимо чудес этой жизни прошел,

Что главного в ней не узнал, не нашел.

Гораздо страшней, что, пройдя этот путь,

Не смог ты ни разу в себя заглянуть,

Что сердце в груди ты пронес, как скупец

Несет хитроумно замкнутый ларец.

Ключа не нашел ты в заветный тайник –

В богатства своей же души не проник,

И вот почему твоя жизнь не дала

Ни искорки радости, света, тепла.

Как страшно по жизни кипучей, земной

Не личностью – куклой пройти заводной!

Вот так, будто чьей-то рукой заведен,

Прожить, не раскрывшись, и ты осужден.

Фазу Алиева

Речка Равнодушия

Ты знаешь эту речку необычную,

В которой слишком сглаженное дно?

Пожухли травы – речке безразлично,

Темно ли в окнах – речке все равно.

Весна ее не делает безбрежною,

Морозы не заковывают в лед.

И нрав ее – такой уравновешенный,

Застойностью болотной отдает.

И пусть в тебе горят желанья душные,

Пусть жажда сердца мучает века!

Не пей, не пей из речки Равнодушия,

Молю тебя, ни капли, ни глотка!

И. Волобуева

Две совести

В новостях показывают кадры –

На шоссе лежит в крови старик…

Два пижона, видно, теме рады –

На айфон снимают жуткий миг.

Нет чтоб подойти, помочь подняться,

Одному ему не хватит сил.

Что же происходит с нами, братцы?

Кто в нас равнодушье расселил?!

Но бывает, правда, по-другому –

Два подростка лезут по стене

Шумно полыхающего дома,

Чтоб коту не дать пропасть в огне.

Двое тех и двое добрых этих

Вроде бы в одной стране росли.

Кто их так по-разному пометил,

Почему их совесть развели?

Почему одним – чужие беды

Перехватывают горло вдруг…

А другим – чинушам иль эстетам –

До чужих несчастий недосуг.

Может, Время в этом виновато.

Что сердца ожесточились враз.

Господи, верни в нас всё, что свято,

Обрати, Всевышний, к милосердью нас.

А. Дементьев

Лавина

Не от ножа или удушья,

обидней было бы всего

мне умереть

от равнодушья

иль отчужденья твоего!

Светла межгорная долина.

В руке твоей –

моя рука…

Но надпись грозную:

«Л А В И Н А»

не разглядишь издалека.

Л. Татьяничева

На даче

Девушка смотрит спокойным взглядом,

Как бабушка рвет сорняки на грядке.

Девушка с книгой уселась рядом –

Все здесь прекрасно и все в порядке!

Бабушка медленно поднялась,

Взявшись со стоном за поясницу:

Пробует, бедная, распрямиться.

Девушка книгу читает всласть.

Строчка за строчкой летит вперед,

Сколько же зла в этом мире людном!

Книга людей к доброте зовет,

К помощи тем, кому в жизни трудно.

Девушке хочется вдаль вглядеться,

Молнии брызжут из юных глаз.

Как ненавидит она сейчас

Тех, у кого – ни души, ни сердца!

Бабушка снова, скрывая стон,

Гладит, готовит и убирает.

Внучка – сражается в бадминтон

Или, рассыпав звонком трезвон,

Ветер на «велике» обгоняет!

Бабушка села на стул: хоть плачь!

А ведь какая была когда-то!..

Внучка с друзьями играет в мяч,

Славный идет волейбольный матч!

Надо ведь силы девать куда-то!

Девичье сердце добром сияет:

Видя в кино бессердечность злую,

Ах, как она кулачки сжимает,

Всем существом своим протестуя!

О, как хотела б она сквозь ночь

Кинуться в край ледяного царства,

Всем, кто в пути изнемог – помочь,

А заболевшим достать лекарства!

В сумрак вернулась. Часы на стол…

Быстро разделась и засыпает…

А бабушка, охая, моет пол,

А бабушка в кухне белье стирает…

Э. Асадов

* * *

Крик влетел пронзительный, звенящий

В каждый двор, окошко и чердак.

Он, как вспышка молнии слепящей,

Разорвал вечерний полумрак.

Крик влетел и лопнул, как струна.

Воздух стал вдруг непривычно гулок.

И в насторожённый переулок

Вороном упала тишина…

Что случилось? Женщина кричала.

Надо встать и выйти. Робость прочь!

Может быть, в беду она попала.

Нужно выйти, выйти и помочь!

Мужество! Ну где ж ты затаилось?

В Теплом переулке тишина…

Ни одно окно не растворилось.

Дверь не распахнулась ни одна.

Трусость, что ли, в душах колобродит?

Равнодушье ли к чужой судьбе?

Что же: всякий для себя, выходит?

Каждый, значит, только о себе?

Нет, не так! От крепкого удара

Дверь подъезда настежь: – Кто там? Эй! –

Вот уже бегут вдоль тротуара,

Голоса все ближе, все слышней.

Пусть не видно милиционера.

Раз беда – они помочь готовы.

Нет, не все укрылись за портьеры,

Нет, не все задвинули засовы!

…Крик влетел пронзительный, звенящий,

Заглушив застольный звон и гул.

Он как будто стужей леденящей

Прямо в душу каждому дохнул.

Сразу наступила тишина…

– Грабят, – кто-то произнёс несмело. –

Только наше дело – сторона.

Никому ведь жить не надоело.

Но хозяин, встав, ответил строго:

– Что мы, люди иль какие звери?

Лезь, мол, в норку, если где тревога… –

И пошёл, скрипя протезом, к двери.

Но уже, его опередив,

Кинулась Варвара в коридор.

Вся – один стремительный порыв,

Вниз… скорей! По лестнице во двор…

…Над Москвою полог черно-синий,

В нем мигают звезды иногда.

Нынче плохо Громовой Галине,

У Галины Громовой беда.

А пришла беда совсем нежданно,

Наглою ухмылкой скаля рот,

В образе тупого хулигана

В переулке, около ворот.

Друг читатель! О судьбе Галины

Мы на миг прервём с тобою речь.

Нет беды на свете без причины.

Так неужто зла нельзя пресечь?

Может статься, где-то рядом с нами,

Может быть, у чьих-нибудь дверей

Бродят люди с чёрными сердцами,

Водкой накачавшись «до бровей».

Да, сегодня горе у Галины.

И, читатель, ты хотел бы знать:

Правда ли, что не нашлось мужчины

Руку хулигана удержать?

Многие кивнули б головою

И сказали: «Мы не знали, нет».

Многие б сказали так… Но трое

Лишь глаза бы спрятали в ответ.

Взгляд отвёл бы инженер, тот самый,

Что домой в тот вечер шёл с работы.

Да, он видел, как у поворота

К женщине пристали хулиганы.

Увидав, он очень возмутился

(Про себя, конечно, а не вслух)

И, проворством посрамляя мух,

В дверь подъезда, будто в щель, забился…

А бухгалтер Николай Иваныч,

Что живёт на первом этаже,

Он любил, окно раскрывши на ночь,

Покурить, листая Беранже.

Как же он? Забил ли он тревогу,

Видя, как два хмурых хулигана,

Сквернословя громко, беспрестранно,

Преградили женщине дорогу?

Николай Иваныч, что ж вы, милый!

Вы ли в этот вечер испугались?

Вы ж частенько похвалялись силой,

Вы ведь даже боксом занимались!

Если ж страх шептал нам, что без толку

Рисковать вот этак головой,

Ну сорвали б со стены двустволку!

Ну пальнули б в небо раз-другой!

Ну хоть закричали б, в самом деле,

Прямо из окна: «Не троньте! Прочь!» –

Только вы и крикнуть не посмели,

Видно, страх непросто превозмочь…

Вы спустили штору не спеша

И тихонько в щёлку наблюдали…

Славная, геройская душа,

Доблестней отыщется едва ли!

Впрочем, был и третий ротозей –

Ротозей с душонкою улитки:

Рыжий дворник – дядя Елисей.

Он взглянул и затворил калитку.

– Ну их всех в болото! – он сказал. –

Свяжешься, потом не расквитаться. –

Постоял, затылок почесал

И пошёл с женой посовещаться…

Друг читатель! Что нам эти трое?!

Пусть они исчезнут без следа!

Это так… Да только мы с тобою

С ними чем-то схожи иногда.

Вот, к примеру, ловкою рукою

Жулик тянет чей-то кошелёк.

Разве мы вмешаемся с тобою?

Чаще нет. Мы смотрим – и молчок…

Разве так порою не бывает,

Что какой-то полупьяный скот

К незнакомой девушке в трамвае,

Ухмыляясь, грубо пристаёт?

Он шумит, грозится, сквернословит,

Сотрясает хохотом вагон.

И никто его не остановит,

И никто не скажет: «Выйди вон!»

Никому, как видно, дела нету.

Тот глядит на крыши из окна,

Этот быстро развернул газету:

Тут, мол, наше дело – сторона.

Не встречая никогда отпора

Самой гнусной выходке своей,

Смотришь – этот парень у забора

Уж ночных дежурит «голубей».

«Голубями» он зовёт прохожих.

В самом деле, «голуби», не люди.

Если постовой не потревожит,

Грабь спокойно, ничего не будет.

Наши люди не цветы с окошка.

Воздвигали города в лесах,

Знали голод, видели бомбёжку,

Рвали скалы, бились на фронтах.

Почему ж порой у перекрёстка

Эти люди пятятся, дрожа

Перед слабым лезвием ножа

В пятерне безусого подростка?!

Мы тут часто оправданье ищем:

Всякое, мол, в лоб ему взбредёт,

Вот возьмёт и двинет кулачищем

Или даже бритвой полоснёт…

Только нe затем ли он грозится,

Не затем ли храбро бритвой машет,

Что отлично видит робость нашу?

Ну а робких, кто же их боится?

Вот и лезет хулиган из кожи,

Вот и бьёт кого-то, обнаглев…

И когда молчим мы, присмирев,

Это ж на предательство похоже!

Нынче плохо Громовой Галине.

У Галины Громовой беда.

Мой товарищ! Не пора ли ныне

С той бедой покончить навсегда?!

Э. Асадов (из поэмы «Галина»)

Тревоги

Любим друг друга мы или не любим?

Мы спорим, мы что-то друг в друге судим,

Вздорим, к чему-то порой цепляемся,

Нередко друг друга подмять стараемся.

То недоверчивость нас смущает,

То ревность как пламенем обжигает,

А то вдруг тревога вонзает жало,

Что счастье ушло, что любовь пропала!

И то нам кажется, и это кажется,

Сердца то смеются, то гневом мучатся,

А что окажется, что окажется?

И что же в конце-то концов получится?

Как быть нам? Что важно, а что не важно?

И вдруг я открыл: подожди, послушай!

Любое кипенье совсем не страшно,

Самое страшное – равнодушье.

Наверно, во всяческом словаре

Нет слова хуже, чем равнодушье.

У Равнодушья – душа лягушья,

Глаза же – как проруби в январе.

А тем, кто страдает, ревнует, спорит,

В чьем сердце звенит и бунтует кровь,

Страшиться того, что ушла любовь,

Ну честное слово, никак не стоит!

Пока мы смеемся, бушуем, судим,

Любить мы друг друга, ей-богу, будем!

Э. Асадов

* * *

Есть признания, –

их произносишь с трудом,

для всего объясненья придумав заранее...

Но большое и честное мужество в том,

Чтоб себе не подыскивать оправдания.

чтобы прямо сознаться:

мол, так-то и так,

жалко нервов

и времени тратить не хочется...

А товарищ... ну что же,

он сам не дурак,

что же мне-то без сна ворочаться?

зря, лукавое сердце,

Как заяц, в кусты,

ты от горя чужого

старательно прячешься.

погоди еще, может, спохватишься ты

и, хлебнув одиночества,

вдоволь наплачешься.

и с обидой скажешь,

что жизнь недобра,

и, быть может, в досаде

тебе и не вспомнится,

что когда-то ты сладко спала

до утра

и тебе не мешала чужая бессонница.

В.Тушнова.

* * *

Мы разве много знаем друг о друге,

Хотя знакомство завели давно,

Хотя болтаем часто на досуге,

Хотя и пьём по праздникам вино?

Мы разве много друг о друге знаем,

Хотя себя уверить в том спешим?

И столько ли в чужой судьбе мы значим,

Как нам порою кажется самим?

Нет, ранодушьем это не зовётся,

А приглядишься – есть его печать...

Сердца людей – неведомые звёзды,

Давайте же друг друга открывать!

М. Пляцковский

Господа, научите меня...

Господа, научите меня равнодушию:

Чтобы я, как и вы, обросла толстой кожею,

Чтобы я не вникала... Чтоб больше не слушала

То, что сердце моё эти годы тревожило.

Чтоб на постном  лице – ни морщинки, ни складочки;

Мотыльки в животе – вплоть до тазовой полости;

Чтобы милые розочки-котики-бабочки

Занимали отныне сознание полностью.

Я устала животных подкармливать брошенных,

Каждой бабке совать – как по зёрнышку курочке.

Научите меня видеть только хорошее,

Быть всегда беззаботной восторженной дурочкой.

Чтоб слова стали «смайлами», мысли – пунктирами,

Чтобы всем угодила – любому и всякому.

Я устала испытывать стыд перед сирыми,

Научите меня быть, как все – одинаковой.

Буду просто молчать (и кивать  для приличия),

Обещаю не думать, безропотно слушаться.

Господа, научите меня безразличию.

Ну а мир... Что нам мир? –

Да пускай себе рушится...

Ю. Вихарева

О равнодушии, любви и доброте...

Кусочек неба из продрогших облаков –

Как лучик света из невидимых миров.

Я посмотрела снизу вверх и поняла,

Что здесь, внизу, совсем не нужною была…

Проходят люди, равнодушие храня,

И безразличным взглядом смотрят на меня…

Но этот взгляд встречала я не только здесь,

Ведь равнодушие людей – земли болезнь…

Намного проще – не помочь, а промолчать…

Мы так привыкли боль других не замечать,

Что даже трудно разобраться, чья вина…

В толпе людей, я ощущаю, что одна…

Нас, словно листья, оборвёт судьба с ветвей…

С годами стали мы мудрее, но черствей.

В плену забот, желаний, собственных проблем,

О близких людях позабыли мы совсем…

Кусочек неба из продрогших облаков –

Как лучик света из невидимых миров,

Укажет нам волшебным светом тропки те,

Что приведут людей к любви и доброте…

И. Самарина-Лабиринт

О людях пустых и фальшивом огне...

О людях пустых назревают нелестные строки…

Для них нет своих, оттого так черствы и жестоки…

Ножом равнодушия ранят предательски в спину…

Они как фальшивый огонь неживого камина…

Пустыми становятся люди от подлых деяний,

От злобы в душе, от боязни простых испытаний…

Они не умеют любить, ловко ставят подножки,

И ценят не душу твою, а ярлык на одёжке…

Но с каждым подобным поступком, с улыбками злыми,

Внутри эти люди становятся слишком пустыми…

И нечем согреться уже наступившей зимою…

Невесело жить на душе с беспросветною тьмою…

Я людям пустым пожелаю не медлить, меняться…

Добром, и любовью, и верой в других наполняться…

Ведь та пустота до краёв добежит и взорвётся…

И вам же самим выживать в этой лаве придётся…

В камине искусственном нету души изначально…

Он делает вид, что горит, но горит не буквально…

И люди пустые – наглядная, кстати, картина…

Они как фальшивый огонь неживого камина…

И. Самарина-Лабиринт

Она, наверно, плакала от боли

Она, наверно, плакала от боли,

Не раз, не два, забыв про силу воли…

Диагноз свой, узнав, не удивилась…

Она давно смиряться научилась…

Всё как у всех… Дела, семья, заботы…

Улыбка каплю грустная на фото.

Усталость, передышки и проблемы…

Она была такая, как и все мы…

Но лишь одно отличие имела…

Её болезнь съедала душу с телом…

Она её почти не замечала,

Ведь знала, не начнётся жизнь сначала…

Она смирилась с мыслью, что однажды

Останется лишь памятью бумажной

На вырезках газет и на портретах,

И в цифровом формате интернета…

За приступом приходит облегченье…

Она ценила каждое мгновенье…

Всю жизнь семье и близким посвятила…

Она людей прощала и любила…

А иногда холодными ночами

Она рыдала жгучими слезами,

Что не с кем ей бедою поделиться…

Больней – от равнодушия на лицах…

Болезнь, как зверь, голодный нападала,

Насытившись, на время отступала…

Она терпела боль, куда ей деться?

Разбить родным она не смела сердце…

И вот однажды, пережив волненье,

Не дописав своё стихотворенье,

Она ушла так тихо и не слышно…

Она всегда себя считала лишней…

Порою равнодушие людское

Течёт неудержимою рекою…

В руке зажат листок, а в нём лишь строчка:

«За всё благодарю… Люблю…» И точка.

И. Самарина-Лабиринт

* * *

Бесконечные знаки вопросов

Восстают на страницах судьбы…

А мои тёмно-русые косы

Потускнели и стали слабы…

И январским дождём умывалась

Потерявшая вьюгу зима.

В прежних силах своих сомневалась,

Поливая слезами дома…

Я брела по пустому проспекту,

Зимний дождь становился сильней…

Равнодушие – страшная секта,

Что зомбирует души людей…

Неизбежно рыдаем от лука,

Но не тронет чужая беда…

Безразличие – злая наука…

Нету пользы и нету вреда…

Знаю, часто сердца обжигали

И предательства знаем на вкус…

Но друг друга зачем отвергали?

В сердце стонет отчаянья блюз…

Если в сердце обида не тает,

Не согреться ему у костра…

Просто людям земли не хватает

Состраданья, любви и добра…

И. Самарина-Лабиринт

* * *

Рассуждали поэты о чести… Читали стихи,

Высекавшие искры из самых бессовестных душ.

Были песни свободны от всякой словесной трухи

И на жертвенный подвиг немедленно звали к тому ж.

Лишь один опоздал поучаствовать в их торжестве.

А когда появился – заплакал: “Не дайте пропасть!

Я по злобе людской без вины обвинён в воровстве…

Поручитесь, прошу вас, что я неспособен украсть!

Среди белого дня надо мной разразилась гроза!

Неужели позволите, братья, втоптать меня в прах?..”

Но молчали поэты и лишь отводили глаза:

Ведь у каждого только одна голова на плечах.

Нет, конечно, любой обвинённого издавна знал.

И стихами его восхищался, и был ему друг.

И, конечно, никто не поверил, что этот – украл.

Но чужая душа, как известно, – потёмки: а вдруг?..

Уходили поэты, спокойствие духа храня,

Отвернувшись от слез: пусть во всём разберётся судья!

Им ещё предстояло назавтра стихи сочинять

О величии дружбы, о “жизни за друга своя”…

М. Семенова

Сквозь пальцы

Мы так порою снисходительны

К поступкам мерзким и дрянным.

И наблюдаем, словно зрители,

Как подлецы вредят другим.

Бывает, даже и общаемся,

Поддерживаем диалог.

А нам-то что? Нас не касается,

Кто там предать кого-то смог.

Относимся без всякой строгости

К пройдохам, сплетникам, лгунам.

И так легко прощаем подлости,

Когда их делают НЕ НАМ...

А. Забавина

Человек на асфальте

Поскользнулся он. Оступился

И у всех на виду упал.

А народ спешил, торопился,

И как будто не замечал.

Было утро, час пик, суматоха…

Человек на асфальте лежал.

Может, было несчастному плохо?

Может, больно? Но он молчал.

Озирался вокруг виновато,

Сам пытался подняться с земли.

Только ноги вдруг стали ватными,

Не послушались. Не смогли.

– Вот же пьянь! – ворчали прохожие,

– Уж нажрался с утра, гляди!

Невдомёк им было, похоже,

Что у парня – болит в груди.

И не бомж он, не алкоголик,

Просто сердце схватило вдруг,

И дышать ему трудно от боли!

А людей – так много вокруг…

А вокруг – так много народу!

Только словно один он там был.

Умирал человек… Он сроду

Никого ни о чём не просил.

Вдруг какая-то грязная псина

К парню этому подошла.

Не залаяла, не укусила,

Лишь лизнула – как обожгла.

Заскулила вдруг, заметалась –

Так обычно на помощь зовут.

Может, в ком-то проснётся жалость,

И помогут парню, спасут!

«Чья собака?» – спросил вдруг кто-то,

«Ваша?» – парень кивнул. – «Народ!

Посмотрите, хозяину плохо,

А собака на помощь зовёт!

– Вот так преданность! Ну, история!

…Кто-то парню подняться помог,

И раздался в подстанции «скорой»

Тот спасительный чудо-звонок!

Парень выжил. Поправился вскоре

И собаку ту приютил…

Иногда помогает и горе

Друга верного обрести.

А. Забавина

Когда я стану равнодушной

Когда я стану равнодушней,

Без слез, эмоций, колких слов,

Смогу ответить добродушней

И усмирить в себе быков.

Когда я стану равнодушней,

Не будет злости и обид,

Я стану тише и послушней

И полюблю привычный быт.

Когда я стану равнодушней,

Настроенней на позитив,

Улыбчивей, теплей, радушней,

Тебя во всем боготворив...

Когда я стану равнодушной

И безразличной, наконец,

То вряд ли я останусь нужной...

Меня не станет. Все. Конец!

М. Бойкова

Равнодушные.

Не бойся друга! Друг тебя предаст –

Душа возропщет, грудь в тоске сожмется.

Но другу этому судьба сполна воздаст,

Когда за то предательство его судить возьмется.

Врага не бойся! Враг убьет тебя –

В бою, из-за угла… – не повезло, бывает!

Враг будет жить потом, казня себя,

Ведь память никогда убийств не забывает.

Ты бойся равнодушных на земле!

С их мерзко-молчаливого согласья

Тоскует, мечется в затянутой петле

Твоя свобода – жрица жизненного счастья.

Им все равно – любить или страдать,

В тоске засохнуть, в старости ослепнуть.

Им нечего такого миру дать,

Чтоб мог он обновляться, жить и крепнуть.

Пустой их, жабий, мутно-серый взгляд

Откроет путь предателям, убийцам.

Позволит он налить кому-то яд,

Торжествовать маньякам, кровопийцам.

Их большинство! Они стоят, как тени,

В местах скопленья злобы и вражды.

Они пусты душой, полны гниенья, лени;

Где равнодушные, там жди большой беды.

Где равнодушные, там войны и разруха,

Там алчность гасит красоту небес.

Там смерть живет, костлявая старуха,

И до сих пор Христос там не воскрес.

И не воскреснет! Волны равнодушья

Убьют в зародыше явление добра.

В их гиблой тьме, в их ауре удушья,

Растаяв, скроется библейская гора.

Течет седое Время по планете

В свинцово-тяжком переплете дней.

В нем мы за жизнь свою всегда в ответе,

За то, что терпим равнодушных в ней.

В. Шелопугин

* * *

У равнодушных есть свои законы:

Смотреть сквозь пальцы, разводить руками.

Их рот в броню улыбочки закован,

Их жухлые сердца одеты в камень.

И равнодушьем умывая руки,

Как бы дистилированной водою,

Они чисты перед тоской разлуки,

Перед чужой щемящею бедою.

Они – нейтральны. В них – ни грамма спеси.

Они живут тихонько на зарплату.

Они порою над душевной песней

Так искренне, так жалобно заплачут!

Они порой одарят папироской,

И кислой миной, и сладчайшей миной,

И спросят о здоровье, и не спросят;

Им это, в высшей мере, всё едино!

А мы… А мы за стенами радушия

Порой не видим башен равнодушия…

Оберегайте каждую улыбку

От медленной усмешки подлеца,

Что стала, наподобие улитки,

Ползущею чертой его лица!

Д. Смирнов

* * *

Я завидую тем, кто умеет легко расставаться.

Я приветствую тех, кто привык, уходя – уходить.

Уважаю таких, что спокойными могут казаться

И немного боюсь тех, кто счастлив холодными быть.

Впрочем, вряд ли боюсь – не хочу пустотой заразиться.

С этой дамой последнее дело идти под венец,

Только дал бы Господь отличить равнодушные лица

От упрятанных в латы стальные горячих сердец…

В. Большаков

Нежность

Разве же можно, чтоб все это длилось?

Это какая-то несправедливость…

Где и когда это сделалось модным:

«Живым – равнодушье, внимание – мертвым?»

Люди сутулятся, выпивают.

Люди один за другим выбывают,

И произносятся для истории

Нежные речи о них –  в крематории…

Что Маяковского жизни лишило?

Что револьвер ему в руки вложило?

Ему бы –  при всем его голосе, внешности –

Дать бы при жизни хоть чуточку нежности.

Люди живые –  они утруждают.

Нежностью только за смерть награждают.

Е. Евтушенко

Баллада о прохожем

С утра большой и шумный город

В тиши понежился чуток,

И вдоль домов, и вдоль заборов

Потёк, потёк людской поток.

Народ по улицам спешил,

И каждый нёс свои заботы,

С работы мчался, на работу,

Народ дела свои вершил.

Сдирая об асфальт подмётки,

Неслись юнцы и старики,

И, проклиная каблуки,

Старушки мчались и молодки.

И в нетерпении дрожа,

Прокладывая путь руками,

Неслись приезжие с мешками,

Сбивая с курса горожан.

Всё было, в общем, как всегда, —

Кипела жизнь, кипели страсти,

Над встречными взлетало «здрассте»

И улетало «досвида!..»

И среди всех, по тротуару,

Неторопливо, тяжело,

Шёл Человек, не очень старый,

Но очень, очень пожилой.

На этой личности неброской

Болтался старенький пиджак,

В руке топорщилась авоська,

Извечный спутник горожан.

На кончик носа сели крепко

Очки в оправе жестяной,

И голова в бесцветной кепке

Светилась щедро сединой.

Он шёл и шёл, ступая ровно,

Он шёл, и вдруг… замедлил шаг,

И встал, и тяжело дыша,

Стал оседать, сломался словно.

И рухнул на асфальт неловко,

Авоську выбросил вперёд,

Откинул голову на бровку,

Застыл… А мимо шёл народ.

Кипела жизнь, кипели страсти,

Всё было, в общем, как всегда.

Над встречными порхало «здрассте»,

И трепетало «досвида…».

Лишь кто-то взгляд скосил украдкой, —

Не зацепить бы, не задеть,

Остановился для порядка, —

Лежит, так надо поглядеть.

А интереса никакого, —

На что глядеть-то, милый друг?

Свалился кто-нибудь другой бы,

Такой, чтоб знали все вокруг!

Тогда б толпа, да охи-ахи,

Для разговоров тема есть!

А этот… в штопаной рубахе…

Какой-то прошлый, бывший весь…

А Человек на сером ложе

Собрался из последних сил

И в опрокинутых прохожих

Лицо бескровное вонзил.

И виновато улыбался,

Глазами по небу водил,

Как будто очень извинялся,

Что тротуар загородил.

А люди мчались — мимо, мимо,

Его спешили обойти,

Им было всем необходимо

Успеть, увидеть, ухватить…

Не опоздать, не проворонить,

Не упустить и не отдать.

Вперёд, не то другой обгонит!

Уж где там за чужих страдать…

Вперёд! Мелькают руки-ноги,

Левей-правей — свободен путь,

А этот… лёг среди дороги…

Отполз бы в сторону чуть-чуть!..

Лежит себе, коленки выгнул,

Другого места не нашёл.

Кто помоложе — перепрыгнул,

Кто поприличней — обошёл…

И чей-то голос незнакомый

Гремел в разгневанной толпе:

«Напился — так лежал бы дома,

А не умеешь — так не пей!..»

А он не пил. Не пил, ей-богу!..

Он это дело не любил,

А он устал, работал много,

Совсем об отдыхе забыл…

Лежал, недвижный и покорный,

Как будто лёг передохнуть,

И в памяти его проворно

Вся жизнь неслась…

Весь долгий путь…

Мать померла от голодовки,

И в доме горе да нужда,

Отец в промасленной спецовке,

Весь почерневший от труда…

Потом завод, большой и шумный,

И не достанешь до станка, —

Росточком мал… Но мастер умный

На доски ставил паренька.

Потом уж сам учил мальчишек,

Потом любовь, потом жена,

Потом… тревожное затишье,

И огненный рассвет… Война!..

Потом окопы в полный профиль,

Сухарь, мороженый картофель,

Друзья, застывшие в снегу,

И злоба лютая к врагу.

Потом какой-то ад кромешный,

И отступленья бег поспешный,

И обороны дух стальной,

И вся Россия за спиной!

Потом атаки… Вот где страшно, —

Под пули в рост, в штыки, в ножи! —

Бывало, только в рукопашной

Решали — жить или не жить!..

И в бой плечом к плечу ходили,

А как иначе в бой ходить?

Тогда-то время находили

За друга жизни не щадить…

Потом погоны старшины,

И много, много дней войны…

Навеки в памяти остался

Тот городок в чужом краю,

В который первым он ворвался,

И раньше всех других нарвался

На пулемётную струю.

Потом госпиталей заборы,

Творят хирурги чудеса,

Потом коротким приговором

Такое грустное: «Списать»…

Потом Победа… Мир… Работа…

И высший токаря разряд…

В охоту, до седьмого пота,

Тогда трудились все подряд.

Потом уж внуки дружным хором

С утра до ночи: «Дед, купи!»

И так всю жизнь, работы — горы,

Ну где тут пить? Зачем тут пить?

Вот и сегодня — шёл со смены,

Да в магазин, да на базар,

Но стало вдруг темно в глазах…

А в цехе нет ему замены…

И что теперь жене сказать?..

Теперь уж, видно, не подняться, —

Постойте, помогите, братцы!..

И этот молчаливый зов,

Слышнее тысяч голосов,

Гремел набатом над людьми, —

Остановитесь, чёрт возьми!!!

И что-то в ком-то шевельнулось,

И в ком-то сердце вдруг проснулось,

И кто-то побежал звонить,

И кто-то щупал пульса нить…

И где-то камфара нашлась,

И валидол совали страстно,

И «помощь скорая» неслась,

Как белый ангел с бантом красным.

И врач мелькнул быстрее молний,

Раскрыл лежавшему глаза,

Потрогал пульс, вздохнул, промолвил:

«Скончался… Пять минут назад…»

Кипела жизнь, а он скончался,

Ушёл из жизни навсегда.

И город словно закачался

От огорченья и стыда!..

И сразу все остановились,

Как будто кончился завод,

Все лезли посмотреть, давились,

Старушки в стороне молились,

И головы склонил народ…

Ах, эти пять минут проклятых, —

От них порой зависит жизнь!..

Мы всё торопимся куда-то,

Мы от самих себя бежим…

В нас равнодушия микробы,

В нас безразличия черты,

А ну-ка оглянись, попробуй, —

Ужель совсем безгрешен ты?!

Каким бы ни был занят делом, —

Чужой беды не обходи,

Сегодня ты добра не сделал, —

А завтра сам добра не жди!..

Мы все — земли родимой дети,

Мы все — Народ, одна семья,

И ты, и я на белом свете

Живём не только для себя.

Еще живём для тех, кто рядом,

Об этом забывать не надо,

Об этом забывать нельзя!..

М. Ножкин

Всё тонет в мрачном равнодушье

Всё тонет в мрачном равнодушье,

Размешанном с жестокосердьем.

И чтоб убить живые души,

Как много тратится усердия.

Внести спешит тут каждый лепту,

Чтоб побольней да и погорше, –

С размаху в спину другу лепим

И подлость раздаем пригоршней.

Кто пожалел кого, тот – шизик,

А кто помог – потерян вовсе.

Других мы, обесценив жизни,

Своей продленья в счастье просим.

Несём собою хамство, низость

Мы, упиваясь счастьем ложным…

Любовью называя близость,

Побед дешёвых числа множим.

Но есть добро! Ростком зелёным

Оно стремится к солнцу, свету!

И в мир, добром лишь сотворенный,

Оно несет мою планету!

И. Тетерчева

Как будто всё всем надоело

Как будто всё всем надоело.

Застыли чувства; ум зачах;

Ни в чем, нигде – живого дела,

И лишь по горло все в делах.

Средь современности бесцветной

Вступили в связь добро и зло;

И равнодушье незаметно,

Как ночь, нас всех заволокло.

Нам жизнь не скорбь и не утеха;

В нее наш век лишь скуку внес;

Нет в этой пошлой шутке – смеха;

Нет в этой жесткой драме – слез.

Порой, как сил подземных взрывы,

Нас весть беды всколышет вдруг,–

И быт беспечный и ленивый

Охватят ужас и испуг.

Иль вдруг родится мысль больная,

Что людям надобна война,–

И рвемся мы к войне, не зная

Ни почему, ни с кем она.

Но чуть лишь мы, затишью веря,

От передряги отдохнем,

Как страх и злая похоть зверя

Уж в нас сменились прежним сном.

И вновь, унылой мглой одеты,

Дни скучной тянутся чредой,

Как похоронные кареты

За гробом улицей пустой.

А. Жемчужников

Равнодушие

Музыка: О. Шаумаров

Исп. Ю. Савичева и О. Шаумаров

С ней не справиться расставанием,

Она слишком хочет владеть душой.

А решишь убить расстоянием,

Она лишь окрепнет в тиши глухой.

Ты толкнёшь, что есть силы, только зря.

Она вцепится вся намертво.

Оторвёшь лишь сердцем, но так нельзя,

Как нельзя, чтоб там было заперто.

И достав из души оружие –

Равнодушие. Равнодушие.

Расстреляй всё подряд из прошлого,

Даже лучшее... даже лучшее...

И достав последнее оружие,

Равнодушие. Равнодушие.

Расстреляй всё подряд из прошлого.

Верим в лучшее...

Лишь испить до последней капли всё,

Только так от нее избавиться.

Только так, но забыть бы ещё.

А забыть-то не получается.

Время лечит, раз говорят о том.

Но, наверно, не живут.

Оно лучше дни накрутив бинтом.

Но надежды его на клочья рвут.

И достав из души оружие –

Равнодушие. Равнодушие.

Расстреляй всё подряд из прошлого,

Даже лучшее... даже лучшее...

И достав последнее оружие,

Равнодушие. Равнодушие.

Расстреляй всё подряд из прошлого.

Верим в лучшее...

И. Эйфория