Николаю Сладкову — 100 лет

Нынешний год отмечен для всех любителей природы замечательным юбилеем. Прекрасному русскому писателю-натуралисту Николаю Сладкову исполнилось бы 100 лет (1920 – 1996). Всю жизнь он был защитником природы, всем своим творчеством помогая ценить и любить её красоту, видеть необыкновенное в природе своими глазами: «Природа — это увлекательнейшая книга. Только начни читать её — и не оторвёшься». За четыре десятилетия своей литературной деятельности побывал в разных, самых отдаленных уголках нашей планеты. Исследовал дно озер, рек и морей, поднимался в заоблачную высь, изъездил тундру, был в пустыне и в джунглях, лазил по тайге, много суток провел в пещерах, исследуя их темные многокилометровые лабиринты. Разумеется, каждая поездка рождала главное богатство писателя-натуралиста — впечатления. А они становились материалом для книг.

В одной из своих книг Николай Сладков писал о себе: «Земля — это гигантский клубок, сотканный из нитей жизни. Однажды кончик одной из ниточек оказался в моих руках; с тех пор я разматываю и разматываю клубок. И нет для меня занятия более важного и нужного. Десяти жизней не хватит, чтобы хоть чуточку размотать его, но дело начато. И стану и дальше разматывать, ни на что особенно не надеясь. Это мне очень надо, это меня увлекает — и, значит, это и есть мое главное дело. И если по ходу дела будет необходимо заглянуть во все ущелья всех горных хребтов, я попытаюсь сделать и это. Я пройду через леса, пустыни, чтобы увидеть все самому».

Николай Иванович родился 5 января 1920 года в Москве. Отец был высококвалифицированным токарем-металлистом, мать занималась домом, хозяйством, растила троих детей. Жили скромно. «Маму я всегда вспоминаю озабоченной: во что нас одеть, чем накормить, как выучить, —писал Николай Иванович, — на долю родителей выпали самые тяжелые годы нашей истории. Только лад в семье, как я теперь понимаю, поддерживал ее оптимизм и силы.» Николай был городским мальчиком: сначала семья жила в Москве, а затем (когда ему было шесть лет) Сладковы переехали в Ленинград. «Самое сильное впечатление моего детства, — вспоминал писатель, — почему-то шум леса. Не пойму, откуда это, ведь я вырос в городе. Может, мне что-нибудь о лесе читали? Или рассказывали? Семя попало на благодатную землю и проросло. ... Я глубоко верю в силу детских впечатлений.»

Между 9 и 13 годами (с 1929 по 1934 год) он прожил вместе с родителями в ленинградском пригороде — в Царском Селе, где почти сразу от дома начинались одичавшие парки. Здесь открыл для себя непознанный, полный тайн и невероятных приключений лесной мир. Другие дети проводили за шумными играми время с утра до вечера. Он уходил в глухие места парка и всматривался, вслушивался, внюхивался в окружавшую его жизнь. Скоро многие деревья стали его друзьями, птиц он узнавал в лицо и по голосам. Мальчик еще не понимал, о чем с ним пытается разговаривать лес, но ему очень хотелось вникнуть в эти секреты. Николай гулял в старинных разросшихся парках, где можно было спрятаться в зарослях и, став невидимым, увидеть совсем близко дятла, белку, синицу. Он уходил из дома один или с друзьями в лес, захватив с собой лишь краюху хлеба. «Тело мое бродило по лесу, а душа сочиняла сказки», — позже вспоминал о детстве Николай Иванович. В пустынном парке он чувствовал себя следопытом и первооткрывателем, как и его любимые герои книг Джека Лондона, Фенимора Купера, Жюля Верна. Коля стал с упоением читать разные книги о природе, выискивать их, а свои собственные наблюдения записывал в дневник, в «Тетрадь наблюдений», который начал вести во втором классе. Первые записи были такими: «Увидел трех дроздов». «Увидел тетерева с выводком. Крылья у них небольшие». «Нашел гнездо трясогузки. Выследил, что птенцов вскармливают самочка и самец». И вдруг через простую констатацию фактов прорывается взволнованное чувство: «Первый соловей поет так, что бросает, то в жар, то в холод!» Постепенно в дневнике место коротких записей стали дополнять истории из жизни лесных обитателей.

Позже семья Сладковых вновь переехала в Ленинград. Улица, на которой поселились Сладковы, называлась Лесной проспект, на окраине города. Сразу же за домом начиналась необустроенная, заболоченная окраина, а за ней — кустарники. Здесь водились чибисы и куличики, другие птицы и животные, которых не встретишь на улицах большого города. В дневнике наблюдений появилась в это время запись: «Да, то, что сделала природа, того искусственно не создать!» Город тоже многое дал для познания природы: здесь, в Ленинграде, Сладков впервые посетил зоопарк и Зоологический музей. Родители Николая не мешали сыну заниматься его любимым делом. Сначала боялись отпускать одного в лес, в незнакомые места, с ним ходил отец. Но вскоре отец увидел, что бояться за сына нечего: он прекрасно ориентировался в лесу.

Одних наблюдений Николаю становилось недостаточно, нужны были знания. И отец покупал сыну книги о природе, хотя их было тогда не так уж и много. Большим событием в жизни стала покупка фотоаппарата. А позже, в 15 лет, у Николая появилось ружье «Фроловка» 28-го калибра. В дневнике в это время он записывает: «Теперь у меня есть все: ружье для добычи, фотоаппарат для съемки, бинокль для наблюдений, альбом и краски для зарисовок, тетрадь для записей.» С ружьем Николай уезжал в лес на два-три дня. Самые вкусные домашние обеды не могли сравниться с той картошкой, которую он сам пек на костре. Он не просто бродил по лесу, а был настоящим исследователем: внимательно слушал голоса леса, пристально наблюдал его жизнь, но в то же время и расставлял силки, убивал нужных ему птиц и животных, чтобы изготовить чучела. Тогда Николаю и в голову не приходило, что он делает что-то дурное: ведь он делал это не просто так, а для науки, для изучения лесных жителей. Пройдут годы, прежде чем в его книгах прозвучит призыв: «Не бери в лес ружье!» В это время он уже пытается делать записи в форме рассказа.

Во время одного из путешествий в лес Николай встретил будущего приятеля Алексея Будина, заядлого натуралиста. Алексей привел его в знаменитый в конце 30-х годов кружок юных натуралистов при Зоологическом институте АН СССР. Здесь с ребятами занимались знаменитые зоологи. «Клуб колумбов» — так называл Виталий Бианки юных натуралистов, занимающихся в кружке, а летом приглашал к себе, в Новгородскую область, чтобы ребята сами смогли познать и осознать великую Книгу Леса. Он часто посещал кружок. Побеседовав с Николаем, сразу почувствовал к нему интерес и познакомился с его записями. С 1937 г., с первой экспедиции в Новгородчину, началась дружба Сладкова с Бианки, сохранившаяся на всю жизнь. «Барон» — звали его в кружке. «Ваш Колька-Барон — Одинокий Волк» подписывал он свои юношеские письма к Бианки. Тогда же, в 1937—1938 гг., начал Коля писать первые рассказы о природе, неизменно советуясь с В. В. Бианки. «Еще зимой я решил написать рассказик по Вашим указаниям. Уже выдумал сюжет и попытался состряпать «живой организм»; попотел изрядно и заставил все же, черт возьми, шевелить этот «организм» усами. В школе получил первую премию за него, но... все дело в Вас. Если и Вы найдете, что мои «организм» шевелит усами, то я буду считать премию законной. Если же нет, то я загоняю всю премию и на вырученные деньги покупаю бумаги… чтобы писать сначала». Николай Сладков был первым по времени появления и любимым учеником Бианки.

Когда пришло время решать, куда пойти учиться после школы, Николай решил поступать на биологический факультет Ленинградского университета. Но на приемных экзаменах ему не хватило всего полбалла, чтобы стать студентом университета. С 1939 г Сладков стал учиться в Гидрографическом институте Главсевморпути. Профессия, которой он обучался в институте, называлась гидрограф. Гидрографы исследуют дно рек, морей и океанов, они изучают и улучшают судоходные пути, чтобы по ним могли свободно проходить суда. «Ни наука, ни литература, но зато мой любимый Север (Джек Лондон, конечно же, виноват!)». Летом 1941 года курсанты на ледоколе «Сибиряков» должны были из Архангельска идти на Новую Землю, но грянула война, резко все оборвав и изменив. К началу войны он успел окончить лишь первый курс института.

Николай со своими друзьями-студентами решил идти в Военно-топографическое училище, чтобы получить военную специальность — офицер-топограф. На войне эта профессия очень важна, ведь планы всех сражений и передвижений войск разрабатываются на основе подробных карт и планов местности. Осенью 1942 года Николай Сладков окончил училище, получил профессию военного топографа и звание лейтенанта. Сохранилась фотография: семь ребят — студентов. Совсем юные лица — даже отдаленно они не представляли себе, что несет с собой эта страшная война. Из семи ребят остался в живых один — Николай Сладков.

Выпускник училища получает назначение в 14-й топографический отряд Закавказского фронта в Тбилиси. И началась служба военного топографа — опасная, трудная, зачастую полуголодная кочевая жизнь. За годы службы, вплоть до мая 1957 года, довелось объехать весь Кавказ и все республики Закавказья. Военные топографы сами в военных действиях не участвовали. У них была другая задача: срочно создать обновленные карты прифронтовой полосы — тех мест, где война оставила свои страшные следы. «Война, как извержения вулканов, как ураган, землетрясения и наводнения, меняет землю до неузнаваемости: эти трагические изменения и положено мне теперь нанести на карту», — записал в это время Сладков. От того, как быстро и правильно будет выполнена новая карта, в конечном счете зависели тысячи человеческих жизней. Всю войну Сладков пробыл в моторизованном топографическом отряде. Имеет семь правительственных наград.

В это сложное время Николай Сладков думал не только о службе. Его окружала непохожая на среднюю Россию, совершенно иная природа: Кавказские горы, казахстанские степи, пустыни Туркмении, хребет Копетдаг... В годы войны и послевоенные годы Сладков о многом рассказывал в письмах Виталию Валентиновичу Бианки, и многие письма превращаются в рассказы. В ответ от Бианки к Сладкову также шли письма. В одном из них, в 1947 году, было сказано так: «Ты будешь писать — это неизбежно». А в 1952-м: «Ты — мой наследник. Ты будешь продолжать в жизни то дело, которое делал я: средствами словесного искусства призывать людей (равнодушных) стучаться «в природы замкнутую дверь» ... Таланту научить нельзя, но технике писательской (без которой так и так не обойдешься) учиться надо всю жизнь. Тут я не могу тебе помочь.» «Природа волновала и влекла меня всю жизнь, — говорил Сладков, — её красота, тайны, обаяние, удивительная стройность и слаженность, неисчерпаемость познания поражали воображение и влекли сердце. Поэтому все книжки мои о ней. Никто меня специально не «вводил» в природу, никто не «приучал» и «не открывал глаза». Я родился уже готовым её поклонником. Книги только объяснили мне то, чего я ещё не знал. А Виталий Валентинович Бианки — мой старший товарищ — научил разбираться в писательской технике. Я его легко понимал, души наши были родственными». «Трудно сказать, стал бы я писателем, если бы судьба не свела меня с Виталием Бианки. Скорее всего, я стал бы биологом, так как с детства был увлечен природой. Увлечение это с годами только крепло, его не поколебали даже грозные годы войны. Кочевой образ жизни топографа, работа в необжитых и труднодоступных районах способствовали углублению и расширению этого интереса. Я впрямую столкнулся с непревзойденным совершенством и красотой нетронутой земли, с ее неповторимым многообразием и мощью воздействия на духовный мир человека. Об этом необходимо было рассказать другим. Долгая и близкая дружба с В. В. Бианки, его советы натолкнули меня на мысль испытать себя в литературе». Бианки: писал о нём: «Николай Сладков — зоркий, терпеливый, дотошный наблюдатель. Пытливыми глазами любящего человека он подмечает то, что ускользает от взгляда человека случайного, убеждённого, что в природе всё уже известно и понятно». Сладков был другом и единомышленником Виталия Бианки, и, по определению учителя, одним из самых талантливых «переводчиков с бессловесного». Однако, в отличие от Бианки, редко играл со своими читателями в разгадывание загадок природы. Он ставил перед собой другую цель — учил смотреть, видеть и запоминать.

По окончании войны, оставаясь до 1958 года военнослужащим, каждую свободную минуту Сладков обращается к изучению природы. Первые рассказы писателя напечатаны в альманахе «Молодой Ленинград» в 1952 году. Первая книжка Николая Ивановича Сладкова «Серебряный хвост» вышла в 1953 году. Автору тогда было уже 33 года, и это была не первая литературная попытка, а итог многолетней подспудной работы. Из Ленинграда на Кавказ, где продолжал служить Сладков, прислали экземпляр тоненькой книжки с надписью учителя, Виталия Бианки: «Автору восхищенный читатель». Самуил Маршак сказал о молодом писателе «От него можно много ждать». Первая книга Николая Сладкова понравилась другому известному писателю — Михаилу Пришвину. Он был в это время уже тяжело болен, но книга Сладкова так его задела и взволновала, что он сразу же, из больницы, написал автору письмо. Особенно ему понравился рассказ о горных птицах — белоголовых сипах (это хищные птицы семейства ястребиных, их еще называют грифами). Позже Пришвин написал отзыв об этой книге — рецензию, в ней были такие слова: «Главное, что отличает автора этих рассказов о природе, — это, прежде всего, свой глаз, открывающий что-то новое и как бы все небывалое. Я очень радуюсь тому настоящему, большому, что содержится в книжечке Сладкова.»

Вслед за первой книгой появилась следующая — «Птенцы-хитрецы» (1955), с рисунками Е. Чарушина, получившая первую премию на Всесоюзном конкурсе детской книги. Сладков продолжал писать, но совмещать работу военного топографа с писательским трудом становилось все трудней. По восемь месяцев он проводил в горах, без книг, без письменного стола. И когда Сладков почувствовал, что литература стала для него самым важным, главным делом его жизни, он решил уйти с военной службы, демобилизоваться и вернуться в Ленинград. Это произошло в 1957 году. Здесь он принимает участие в знаменитой в то время радиопередаче «Вести из леса», организованной В. В. Бианки. Он много лет готовил радиопередачу, отвечал на многочисленные письма слушателей. Не менее знакомы телезрителям передачи «Солнцеворот».

В 1958 году Сладкова приняли в Союз писателей. Выходят его книжки «Безымянной тропой» (1956), «Десять стреляных гильз» (1957), «Джейранчик» (1958), «Трясогузкины письма», «Волшебные перышки», «Планета чудес» (1962), «За птичьими голосами» (1962), «В лесах счастливой охоты» (1964), «Смелый фотоохотник» (1965), «Лесные шорохи» (1965) и др. Одну их своих первых книг — «Краешком глаза» (1960) — Сладков посвятил памяти «писателя и человека» В. В. Бианки. От рассказа к рассказу, от книги к книге совершенствовал Сладков свое писательское мастерство. В своих произведениях он совмещал талант рассказчика и эрудицию ученого. В своих книгах Н. И. Сладков рассказывал о событиях вполне реальных и лично им пережитых, считая, что чудеса на самом деле — рядом с нами. В дневнике Сладкова есть характерная запись: «Во многих книжках я старался показать, что в жизни вообще нет обычного. Все вокруг тайна и чудо. Самый обычный цветок — это великое чудо, рожденное из комочка земли и капли солнца». Каждый рассказ писателя — открытие, которое помогает иначе взглянуть на мир, задуматься и определить свое отношение к нему, свою ответственность за него.

Николай Иванович много путешествовал, побывал в пустыне Каракумы, на Белом море, в Индии и Африке. И везде он находил темы для своих новых книг. С фоторужьём бродил по лесам, поднимался высоко в горы, плавал с маской в озёрах, восхищаясь подводным миром. Из поездок привозил толстые блокноты с записями, магнитофонные пленки с записями голосов природы. Многочисленные фотографии, сделанные во время путешествий, использовал в своих книгах. Вот что рассказывал Николай Иванович о своей писательской работе: «Мои книги — это плоды моих увлечений. Увлечение подводным миром породило книжку «Подводная газета». Для этого пришлось опускаться на дно рек и озёр центральной полосы, высокогорных озёр, морей — Белого, Чёрного, Каспийского, Аральского, Азовского. Увлечение пещерами дало книжку «Под каменным небом». Увлечение фотоохотой — «Смелый фотоохотник» и «Под шапкой-невидимкой». Увлечение пустынями — книгу «Земля солнечного огня». Шестнадцать лет я проработал в горах Кавказа и Закавказья, Ирана, Памира, Тянь-Шаня, Крыма, Урала — книгу об удивительном мире гор считаю ближайшей будущей книгой…» Стремясь раскрыть тайны природы, он карабкался по скользким сыпучим скалам, пробирался через буреломы, спускался в заброшенные колодцы пустынь. А когда лед покрывал озера и реки, — спускался в легком самодельном костюме водолаза в проруби и смотрел, «где раки зимуют?» На встречу один на один с медведем, волками, рысью отважится далеко не каждый, даже вооруженный. А Сладков подкрадывался к хищникам, ядовитым змеям с одним фотоаппаратом в руках. Любовь к зверю заставляла его быть спокойным в самых опасных ситуациях.

Если герой его первых рассказов нередко разгуливает по лесам с ружьем, то в следующих книгах автор вместе с героем четко осознает, что убийство живого существа ради наслаждения — безнравственно. Охоту с ружьем Сладков заменяет на более благодарное, хотя и намного более трудное занятие — охоту с фотоаппаратом. Страницы его прозы перемежаются с уникальнейшими снимками, сделанными в российских лесах и болотах, в пустынях, в горах, в африканской саванне. Тем фотографиям позавидовал бы знаменитый американский журнал «Национальная география». Но это всего-навсего одна из составляющих творчества Сладкова.

В книге «Смелый фотоохотник», изданной в 1963 году, Николай Иванович не только увлекательно рассказывал о природе, но и делился практическими советами, взятыми из собственного опыта. Книга имела успех у ребят, многих она заразила страстью к фотоохоте. 

Фотоохоте посвящены и книги «Под шапкой-невидимкой» (1968), «Силуэты на облаках (1972)». Под редакцией Николая Сладкова вышел сборник «Тридцать шесть радостей» — это тоже книга о фотоохоте, в ней собраны рассказы и фотографии людей, увлеченных фотоохотой. К этим сборникам очень тесно примыкает и другой сборник — «Охота за голосами», вышедший в свет два года спустя и посвященный магнитофонной записи живых голосов природы. То, чего нельзя увидеть, можно услышать. Это искусство, пожалуй, даже сложнее, чем фотоохота. В «Охоте за голосами» читатель сделает для себя много открытий, потому что, кроме птиц и зверей, он услышит здесь голоса рыб и даже насекомых. По природе своего таланта Николай Иванович был наблюдателем, «фотографом». И рассказы его часто напоминают мгновенные снимки, но не застывшие, а живые, объёмные, наполненные запахами и звуками. При желании в них можно войти, спокойно осмотреться и… увидеть то, что когда-то поразило автора, а теперь удивляет, восхищает и поражает всех нас.

Сладков одним из первых начал говорить об экологических проблемах природы. Три его книги: «Подводная газета», «Земля солнечного огня» и «Земля над облаками» — можно назвать экологическими энциклопедиями. Первой была «Подводная газета» (1966). 

«Подводная газета» продолжила традиции «Лесной газеты» Виталия Бианки. Как и «Лесная газета», «Подводная газета» сделана по временам года, хотя привычных, видимых примет времен года там, под водой, нет. Книга начинается с весны, с марта — апреля. Оказывается, весеннее пробуждение природы, ее возрождение после зимней спячки, под водой начинается раньше и проявляется ярче и активнее, чем на суше. За книгу «Подводная газета» он получил Государственную премию имени Н. К. Крупской.

«Земля солнечного огня» — книга о пустыне. Сладков рассказывает об экологических цепочках, которые связывают жителей пустыни. Вот, например, в притче «Вода с ножками» Сладков рассказывает: «Каждое живое существо в пустыне как бы бурдючок (мешок из шкуры животного для хранения жидкости) с водой: воды в нем по весу чуть ли не две трети». И вся добыча — это не только еда, но и вода, влага, которая в жаркой пустыне дороже еды. Вот и возникает цепочка: «Цветок высосал из песка капельку. Агама (ящерица) проглотила цветок. Агаму проглотил удав. Удавчика поймал еж. Ежа скогтил филин. Филин замешкался и попал в зубы к волку. Так капелька воды из песка попала в волчью утробу».

Третья книга — «Земля над облаками» (1972) — о жизни в горах. Работая над этой книгой, Сладков вспомнил свою юность, прошедшую на Кавказе. Да и позже, когда писатель бывал на Памире, Тянь-Шане, в горах Алатау, его поражала ни на что не похожая природа гор, где все наоборот: облака и птицы пролетают глубоко внизу, а водопады шумят высоко над головой. И в этой книге отчетливо прослеживаются глубокие экологические связи между разными формами жизни и даже между живой и неживой природой.

После долгих путешествий в Африку и Индию Сладков написал книги «Миомбо» (об Африке) и «Белые тигры» (об Индии). Миомбо — это светлые редкие леса на зеленых холмах Африки, где живут на воле дикие звери. 

Рассказывая о животных саванны и миомбо, Сладков взволнованно восклицает: «Поднимемся ли мы до благословения перед жизнью, перед тайной и красотой дикой природы? Или превратим ее в скотный двор? Или в стрельбище для «спортсменов-охотников»? Редкие и немногочисленные, к сожалению, островки живой природы, которые надо тщательно охранять, чтобы уберечь. От кого же? От человека! Ведь за один человеческий век люди уничтожили девять десятых африканских зверей». С. Сахарнов вспоминает: «Со Сладковым я крепко сдружился, побывал с ним в Африке и в Индии. Забирались в заповедники Танзании и Кералы, во все глаза смотрели на львиный прайд, видели след последнего тигра Периара, зарисовывали, фотографировали, расспрашивали. Конечно, моё дело — море, но мне было радостно помогать товарищу. И каждый раз, вернувшись под вечер в номер гостиницы или в охотничий домик, мы говорили: «Эх, если бы здесь с нами был Виталий Валентинович!»

Николай Иванович с ранней юности привык вести записные книжки, они были с ним всюду и служили источником сюжетов его рассказов. «Что значат для меня старые записи? Это возможность до сих пор путешествовать по горам и пустыням, степям и лесам, заново пройти по старым тропам с умудренной годами головой», — писал Сладков. Вести такие записные книжки он призывает и своих читателей в книге «Под шапкой — невидимкой». «Записная книжка — это «машина времени», — пишет он. — Помните, была такая фантастическая машина, на которой можно было перенестись в будущее? И увидеть, например, себя стариком. Наверное, не очень-то это большое удовольствие... Куда приятнее увидеть себя молодым. И вот тут-то пригодится записная книжка! Неделя назад, месяц назад, целый год!... Мелькают листочки в записной книжке, как спицы в колесе «машины времени».» Какие же записи были в записной книжке писателя? Вот несколько из них:

«Незнакомое всегда страшит. Хотя бы поэтому мы должны узнавать природу — чтобы не бояться ее».

«Я слишком хорошо знаю диких лесных животных, чтобы быть охотником и стрелять в них. И мне непонятна такая любовь к природе, когда объясняешься в своей любви с ружьем в руках».

«Лешие и кикиморы навсегда исчезли из леса. Предлагаю, пока не поздно, занести в Красную книгу хотя бы эхо. И всех солнечных зайчиков».

«Весной идешь по лесу и собираешь в себя, как грибы в лукошко, песни птиц».

«Скворцы в пригородах все реже подражают иволгам и соловьям и все чаще — мотоциклам и гудкам электричек».

«Установлено, что травинка остается живой, если в течение лета на нее наступят 90 раз, но если наступить 90 раз в один день — она погибнет».

«Входишь в лес и гладишь ладонью деревья, будто старых друзей похлопываешь по спине. Стволы теплые, как тело живое: чуть покачиваются, будто дышат... Всю жизнь с деревьями плечом к плечу. И хочется стиснуть ладонями их руки — ветви и крепко пожать».

«Любому дураку по силам загубить дерево, птицу, целый лес. А вот сберечь их и вырастить не каждому умному по уму».

«Мы считаем кошек глупее собак только потому, что они не хотят делать то, что мы им приказываем».

«Дети живут в мире загадок: потому они такие счастливые, деятельные, любознательные, увлеченные».

«Зависть берет, когда видишь малышей, которым все интересно! И берет оторопь, когда встречаешь юнцов, которым ничто не интересно. Где, когда и, главное, почему потеряли они интерес?»

Его книги полны загадок, открытий, интересных наблюдений, забавных историй. Вот некоторые из них: — «Сушит она (белка) осенью на сучках грибы: сыроежки, опята, моховики. Грибы все хорошие и съедобные. Но вот среди хороших и съедобных находишь вдруг... мухомор!.. Для чего белке мухомор ядовитый? Может, молодые белки по незнанию мухоморы сушат?.. Может, сухой мухомор становится неядовитым? А может, мухомор сушеный для них что-то вроде лекарства? Много разных предположений, а точной отгадки нет. Вот бы все разузнать и проверить!» («Под шапкой-невидимкой», «Белкин мухомор»).

«Ночью в зарослях... сыро и холодно... чуть солнышко, промокшие и продрогшие зайцы выбираются... на прогретые сухие полянки... Не выскакивают из зарослей, как зайцам положено, а шагают врастопырку на четырёх, словно мокрые кошки... Ложатся скорей врастяжку на тёплую землю: кто животом, кто боком, а то и спиной. Лежат и потихонечку сохнут. И курится над ними парок. Полная поляна просыхающих зайцев!» (Книга «Земля над облаками», рассказ «Заячья сушилка».)

«Хомяк наткнулся на гнездо птицы, а там два большущих яйца. Только вот лапками никак яйцо не обхватить — выскальзывает. И за щёку такое не затолкать — ещё и рот раздерешь... Возился хомяк, возился, сопел, пыхтел, — ничего не получается. Тогда уперся в яйцо лбом — и покатил его к себе в нору! Раз дело не по зубам, не по лапам — головой работать надо!» (Книга «Земля солнечного огня», рассказ «Хомяк работает головой»).

 «Медведь стоял на задних лапах. Правой лапой провел по морде, будто утер пот. Левой — одним коготком, — почесал бедро. Шагнул к невысокой яблоньке... обхватил лапами стволик и так тряхнул, что замоталась яблонька, как от вихря!.., яблоки забарабанили по земле... подгреб яблоки пятерней, понюхал их, прихватил одно яблоко губами, пожевал и выплюнул... шагнул на задних лапах к соседней яблоньке. Высмотрел, тряхнул, пожевал... Опять выплюнул. Только яблоки с третьей яблони пришлись по вкусу» (Книга «Земля над облаками», рассказ «Старик»). «Главное, что отличает автора этих рассказов о природе, это, прежде всего, свой глаз, открывающий что-то новое и как бы всё небывалое». Лучше Михаила Пришвина о книгах Николая Сладкова и сказать невозможно, настолько точны эти его слова.

Николай Иванович Сладков не только любовался природой, он и тревожился, и заботился о ее судьбе. «Мы привыкли думать, что человек появился на Земле только ради того, чтобы решать свои человеческие проблемы, — говорил Николай Иванович, — но ведь это нелепость! Ему (человеку), единственному на Земле, природа дала разум. Он один на планете способен... понять законы, по которым развивается природа, постичь ее силу и ее слабость. И его долг — заботиться не только о себе, но обо всем на Земле. Обо всей Земле! Если мы не станем ее беречь, мы же можем все это потерять». Он хотел научить людей бережно относиться к природе и жить с ней в ладу, ведь человек тоже часть природы. Завершая одну из своих книг, рассказ — путешествие «Свист диких крыльев», Сладков написал: «Давно и пристально мы всматриваемся в природу. Не пора ли заглянуть и в себя? Какими видят нас настороженные глаза птиц и зверей, глаза полей и лесов? Кто мы, властелины Земли? Чего мы хотим? И что мы творим? Глаза в глаза: человек и живая природа...» Все книги Николая Ивановича проникнуты не только великой любовью к дикой природе, но и тревогой за ее судьбу: «Земля на глазах мельчает. Вымирают пространство и тишина, как когда-то вымерли мамонты. Вымирают дремучие леса, непроходимые болота, неприступные горы. Даже звериные тропы и водопои, даже птичьи колонии и базары. Все больше животных становятся редкими. Нетронутая природа становится воспоминанием. И уходят те, кто еще помнит ее такой». В последние годы жизни он задумал написать книгу об исчезающих животных: «Нужна, наверное, особая Красная книга — книга воспоминаний о встречах с дикими существами на нетронутой еще Земле. Пока не поздно».

Книги Николая Ивановича — это постоянный поиск ответов на самые разные вопросы, это Природа и Человек, которые внимательно приглядываются друг к другу. Для читателя, искренне влюбленного в книги Николая Сладкова, самая большая радость — проникнуться уважением к окружающему миру, осознать свои чувства. Достоинство прозы Сладкова в поэтичности, звонкости ее языка. По сути дела, каждая небольшая зарисовка, каждый рассказ — это стихотворение или баллада в прозе. И здесь Сладкову посчастливилось шагнуть дальше своих учителей: Аксакова, Пришвина, Бианки. В его изящных, часто коротких текстах сочетаются удивление, нечаянная радость от прикосновения к сокровенному открытию, глубокий философский смысл. Тексты эти состоят из многих уровней, и каждый читатель, от возраста малышового до самого что ни на есть зрелого, вычитает в них свое.

Специально для малышей Николай Сладков сочинял вслед за своим учителем сказки-несказки. Их у него довольно много: «Медведь и солнце», «Почему ноябрь пегий», «Дуб и ветер», «Кому помочь?», «Сыч» и другие. Писатель хотел, чтобы дети, прочитав его книги, научились своими глазами видеть необыкновенное в природе. Через все его произведения проходят основные мотивы: «В лес пойдешь — кого-нибудь да увидишь. А увидишь — узнать захочешь. Узнаешь — непременно полюбишь. А полюбишь — в обиду не дашь. Уж так человек устроен — что любит, то и защищает». «Чтобы беречь землю, природу, надо её полюбить, чтобы полюбить, надо узнать. Узнав — невозможно не полюбить. В этом считаю смысл своей работы». Подобный дар — рассказывать о лесных жителях с искренней любовью и теплой улыбкой, а также с дотошностью профессионального зоолога — дан очень немногим.

По поводу этих произведений Виталий Бианки писал своему ученику: «Гордись, брат, тем, что твои вещи идут дошколятам: во всём СССР вряд ли найдётся десяток авторов, имеющих право писать для маленьких людей. Для этого требуется предельная чёткость, ясность, простота письма». В каждой своей книге Николай Иванович призывает юных читателей не только беречь землю, природу, но учиться наблюдать, узнавать. Однако, для этого нужно много знать и много видеть. «Под шапкой-невидимкой» (1968, 1978), «Сорочьи тараторки» (1974), «Капли солнца» (1978). «Загадочный зверь» (1979), «Осиновый невидимка» (1979), «За пером синей птицы» (1980), «Лесная азбука» (1986), «Иду я по лесу» (1989), «Лесные сказки» (1991) и многие другие. В каждом своем произведении писатель «интригует» маленького читателя новыми лесными тайнами, разгадывает их вместе с детьми, рассказывая увлекательные лесные истории из жизни леса и его обитателей.

«Лесная азбука». Маленькие, зачастую в несколько строк сказки о лесе и его обитателях напечатаны в ней в алфавитном порядке. Поэтому и «Лесная азбука». Да только ли поэтому? В каждом рассказе, в каждой сказке или миниатюре книги приводятся важные, самые необходимые младшему школьнику сведения о птице, животном, растении и т. д. Писатель убежден, что лес полон тайн потому, что постоянно меняется, что в нем всегда что-нибудь происходит… 

Каждый раздел книжки «Весенние радости» начинается с главы «новости восклицательные!» Восклицательные — потому что, желая сосредоточить внимание юного читателя на самом главном, самом характерном для того или иного весеннего месяца, писатель коротко сообщает это главное и примечательное тремя — четырьмя короткими предложениями. Вот, например, о каких новостях-радостях, типичных для начала апреля, говорит автор в главе, посвященной апрелю: «Ольха запылила! Вылетела первая бабочка — крапивница! На проталинах первые чибисы!» 

Миниатюр, запоминающихся, предельно точных, стилистически отточенных, в книге «Весенние радости» более ста. Вот, к примеру, одна из них, о дятле: «На проталине под сосной неуклюже скакал пестрый дятел и лихо, сияя красной шапкой, раскидывал носом сухие листья. Даже древолаз-дятел не утерпел и соскочил с дерева покопаться на первой проталине». Как много героев живет на страницах этой небольшой по объему книжки, и у каждого из них свой характер, свои повадки. Здесь и рысь, и волки, и зайцы, глухари и тетерева, мышь-полевка. Сосна и береза, цветы и деревья... И все это в лесу. Это лесное царство так богато. Но главное богатство природы (в этом писатель убежден) — ее красота. «Всем доступна: берите, пользуйтесь, обогащайтесь», — говорит автор в заключении книги. Только пользоваться и обогащаться дивными лесными дарами нужно в меру, с пользой и для себя, и для природы. Сказки легко запоминаются, дети охотно учат их наизусть и с удовольствием рассказывают товарищам. Миниатюры, состоящие, в основном, из двух-трех простых предложений, хорошо использовать на уроках русского языка для записи и разбора. Рассказы — великолепный материал для изложений и подробного пересказа на уроках развития речи.

Книги «Воробей в шляпе», «Моя первая экология», «Азбука леса» были изданы уже после смерти писателя в 1998 году. 

«Воробей в шляпе» — книга о том, что всякому существу в природе — и зверю, и птице, и букашечке малюсенькой отведено строго свое место. И поменять этот порядок никто не в силах: паутиной невидимых связей опутано все живое. Все взаимодействует между собой и с окружающим миром. Иными словами, книга о том, что и так понятно и совсем как будто несложно, только называется все это мудреным словом — ЭКОЛОГИЯ. Просто и доступно объясняет автор детям значение этого слова: «Экология, в переводе с греческого, — это наука о доме, о нашем с вами доме, где все мы живем, и о том, как нужно этот дом беречь, ведь мы собираемся в нем долго жить. Немало причин, от которых может погибнуть жизнь на Земле. Но немало и способов, как этого избежать».

О многих серьезных и очень важных вещах говорит писатель со страниц своей книги. Ребенок узнает, что такое живой календарь. Или о том, где начало и конец в природе и что такое «кольцо жизни». С каждой прочитанной страницей маленький читатель делает новые и новые потрясающие открытия. Оказывается, чешуйки у рыбы — все равно, что блокнот! И записана там вся жизнь рыбья, и плохое и хорошее. Мышь живет 2 года, заяц — 12 лет, а слоновая черепаха — до 150 лет! А еще на свете есть экологические загадки. Автор рассказывает, какой экзамен приходится держать лесному зверью и птицам; как улетают из воды рыбьи завтраки, обеды и ужины; перед чем величественный лось может преклонить колени; что случится, если вдруг не станет хищников и …какая у зверей в лесу баня. Предлагает вместе погадать, кто может вылупиться из маленького белого яичка: ужонок, болотная черепашка или гриб-дождевик.

А рассказы о временах года?! Словно по мановению волшебной палочки переносимся мы в «головокружительную» звонкую и радостную весну и в ослепительно яркое лето, в обильную, урожайную, хлопотливую осень и в суровую, порой голодную для птиц и зверей, зиму. Мы вместе со всеми жителями лесов, полей и водоемов строим гнезда, переживаем за потомство, улетаем на зимовку, делаем запасы на зиму, впадаем в спячку и радуемся приходу весны. Лес полон загадок. Нужно многое знать и внимательно смотреть и слушать, чтобы разгадать хотя бы некоторые из них. Писатель щедро делится с нами своими открытиями. И оказывается, что птица козодой коз не доит, но зато умеет на лету крыльями, как ладошками, хлопать. А ужик умеет по заказу умирать и воскресать. И про домовых, живущих в бобровой хатке, мы тоже никогда не слышали. И про то, как зайцы обгладывают верхушки березок, хотя по деревьям, как известно, зайцы не лазают. И о том, что бобры зимой сами себя, как печку, осиновыми дровами топят, — тем и греются.

Много становится известно о жизни в лесу, в поле, на болоте, под водой и в воздухе. Ребенок уже никогда не перепутает, кто и почему зимой спит, а кто бодрствует, и действительно ли так важно белке и зайцу менять шубку, и зачем рыбам лунки во льду. И многое становится понятным. Эта книга — о доверии и ответственности перед теми, кто меньше нас, зависит от нас, кого мы часто в лесу не замечаем. Кого сжигаем на костре вместе с сухими деревьями, кого случайно затаптываем сапогами, кого лишаем родительской заботы из-за простого любопытства… «Воробей в шляпе» — настоящий кладезь для любого родителя, воспитателя, педагога, библиотекаря. Эту книгу можно использовать при подготовке урока, беседы, детского мероприятия. Можно устраивать громкие чтения отдельных рассказов или целых глав с последующим обсуждением и ответами на вопросы.

«Воробей в шляпе» — последняя книга Николая Ивановича Сладкова. В конце автор дает удивительную зарисовку, которая звучит как наказ писателя всем нам: «Мало кто обращает внимание на одуванчики; уж очень они примелькались. А они особенные... Кто-то однажды надрал их вместе с корнями и выбросил на помойку. А они и там каждое утро раскрывали свои золотые венчики навстречу солнцу — как им и положено. А каждый вечер смежали их — «закрывали глаза» перед сном. Они даже предсказывали погоду! Сжимались в кулачок перед дождем и ясным солнышком сияли перед днем погожим… Они выполняли свое жизненное назначение, хотя уже из последних сил. Возьмем с них пример и будем делать дело своей жизни всегда и везде — и несмотря ни на что!»

Сладкову посчастливилось умереть так же, как он жил. А жил он с ранней весны до поздней осени в новгородской деревне, среди лесов и полей. Однажды летним утром 28 июня 1996 года он вышел из дома, подошел к любимому дереву, взглянул на небо, улыбнулся и упал, мгновенно скончавшись. Ему было 76 лет. И лишь прощаясь с этим очень деликатным и скромным в общении человеком, многие из нас осознали, сколь большое явление в русской литературе навсегда ушло от нас в историю.

Всего Николай Сладков написал около 80 книг. В них он говорил о том, как прекрасна и неповторима жизнь природы, о загадках, которые она загадывает нам, о бесконечном разнообразии окружающего мира. Сладков писал о том, что знал лучше всего, что любил больше всего и чему больше всего удивлялся. Читая его книги, мы вместе с ним путешествуем по вечно молодой земле, удивляемся разнообразию жизни в океане и в пустыне, в тайге и в тундре, и высоко в горах. Для того, чтобы оказаться в диком лесу, вовсе необязательно каждый раз брать билет на поезд и ехать в дальние края — можно просто протянуть руку к книжной полке и взять любимую книгу, уютно устроиться в любимом уголке и перенестись в прекрасный мир природы... Книжки Сладкова не только и не столько познавательные, сколько «показывающие» эстетическое воздействие природы на душу человека. Читая его книги, мы становимся богаче и добрей.

  

Умная, тонкая, прекрасная проза Сладкова до сих пор остается не до конца прочитанной и прочувствованной. А потому и масштаб его значимости в истории детской литературы занижен. Критики, у которых нет времени вчитаться в его книги, раз за разом возвращают этого талантливого поэта и философа в разряд природников. Зато его значимость прекрасно ощущают в других странах. Например, в Японии, где дважды за последние годы издавалось его полное собрание сочинений. Николай Иванович Сладков органично совместил в своем творчестве талант прекрасного рассказчика и поистине безграничную эрудицию ученого, сумев открыть в природе что-то свое, неведомое другим, и поведать об этом своим благодарным читателям... Всю жизнь он был защитником природы, всем своим творчеством помогая ценить и любить ее красоту. Каждая травинка, каждый цветок, птица или зверь были для писателя уникальными, неповторимыми и «штучными» произведениями природы, делающими наш мир многообразным и бесконечно волнующим. Николай Сладков оставил нам удивительные книги и мечту о планете, на которой люди не покоряют и не переделывают природу, а живут с ней в радостном и счастливом согласии.

Даниил Гранин о Николае Сладкове: «В писательской среде Сладков держался особняком, молчаливо. Он вел себя как в лесу, где тоже старался не потревожить природной жизни. Он почти никогда не выступал, не мельтешил на собраниях, встречах, вечерах. Это была не его стихия. Он был из леса, из полей, из мира птиц, насекомых, рыб, зайцев, лис и прочей живности. «Вместо травы — асфальт, вместо деревьев — стены, вместо синего неба над головой — дым и муть. Скрежет машин вместо пения птиц, гул толпы вместо лесной тишины, топот ног вместо плеска волн. Городское бесприродное детство». Так писал Сладков в своих заметках. В нем не было отвращения к городу, той нетерпимости, какая встречается у некоторых «зеленых». Прежде всего он жалел людей потому, что они не видят, как растут деревья, не умеют общаться с жуками, воробьями.

…Книги Николая Сладкова не устаревают, они не зависят от идеологии или от хода истории. У нас было несколько писателей природы — Михаил Пришвин, Виталий Бианки, Соколов-Микитов и Николай Сладков. Он их ученик, но не подражатель и не продолжатель. У него своя тревога, своя боль за неоправданное варварское чувство превосходства человека над природой. Он увидел сполна то, чего опасались и Пришвин, и другие, — все более немилосердное обращение с растительным и живым миром, мертвые зоны, безмолвные опустелые леса.

Он борется с этим не протестами — он показывает детям прелесть природы, ее мудрость и тайны. Детям нужно постигать не всемогущество человека и его разума, а неисчерпаемую сложность природы. Вместо самомнения пробудить в них восторг перед тайной живого, острое чувство того, что нас окружает непознанный мир. И Николай Сладков не устает нас удивлять непредсказуемостью, изобретательностью паука, осы, дятла...

…Последние годы своей жизни Сладков все громче, настойчивей останавливает так называемых любителей природы, тех, кто держит в неволе птиц, собирает птичьи яйца, возвращается из леса с охапками ландышей, что уж говорить об охотниках, тех, кто просто стреляет для забавы во все живое. Он осуждает человека, считающего себя хозяином природы, ее владельцем, уверенного, что она существует, чтобы обслуживать его.

Литературная жизнь Николая Сладкова была завидно цельной — он защищал природу прежде всего любовью. Спасал ее красотой — открывал всем нам ее сокровенное совершенство. Вот он подсмотрел, как лихо пляшет под дождем на жнивье лисица. Не сразу разгадал: топая, она выпугивала из ноpок мышей-полевок, это охотничий прием у нее такой. Сколько подобных разгадок, открытий, забавных, интереснейших, в его книгах. Написанные хоть двадцать, хоть сорок лет назад, они так же весело интересны и детям, и взрослым сегодня. А лаконичный, образный язык еще усиливает их нестареющее воздействие на читателей. Да, за литературное наследство Николая Сладкова можно не беспокоиться. Его 60 с лишним книг издаются и будут переиздаваться, будут по-прежнему тревожить и возмущать нас той неумной, а то и безумной беспощадностью, с какой мы хозяйничаем в своей стране. Как мы умудряемся видеть врагов среди так прекрасно устроенного для нас же мира природы. Как не умеем мы общаться с деревьями, с потаенной жизнью родных нам существ.

Я никогда не мог понять: то ли сдержанная наша северная природа повлияла на Николая Сладкова, придав ему мягкости, скромности, чуткости, то ли врожденные эти качества так помогли ему сойтись с ней. Во всяком случае, это был счастливый союз. Николай Иванович Сладков мечтал приохотить людей к общению с лесом, травами, реками, их населением, зная, как это надо человеческой душе. Он делал для этого все, что мог. Экологическое сознание укрепляется у нас еще слабо, робко, но все же оно появилось, и в этом есть заслуга Николая Сладкова. Талант его рассказов будет, не умолкая, пpобуждать любовь людей к защите дарованного нам чуда природы.»

Сладков Н. И. Предисловие к книге «В лесах счастливой охоты»: «Книжка эта — про наших земляков. Про птиц и зверей. Они вместе с нами живут на Земле. А земляков своих и соседей надо знать. Ведь во всём огромном космическом мире нет больше таких птиц, таких зверей и таких растений. Другие, может, и есть, а таких нет. Потому-то, наверное, встречи с ними всегда приносят радость и новые впечатления. Если ты художник, то увидишь новые сочетания красок. Если музыкант, — услышишь новые звуки. Скульптора поразит совершенство и красота формы. Учёный задумается над новой загадкой. А просто любящий природу подивится огромному разнообразию жизни.

Но особенно радостны и интересны должны быть такие встречи для вас, ребята. Сколько открытий они вам несут! Например, вы узнаете, что не все смотрят на мир только двумя глазами — у паука их восемь! Не все дышат ртом — крохотный водяной циклопик дышит… ногами. Не все слушают ухом — черепаха может слышать и животом. И с каждой такой встречей горизонт будет раздвигаться всё шире, будто вы поднимаетесь на высокую гору. Но чтобы такие встречи были, с лесом надо дружить. Лес открывается только своим друзьям. …И узнать его просто. Надо только постараться увидеть, как улыбаются солнцу деревья, услышать, как кусты и травы просят пить, и понять, о чём говорят птицы и звери, — только-то и всего! Нет, лес для человека не только дрова, луга не только сено, а живые существа — не только пух да перо. Кроме пера и пуха, есть у них ещё и жизнь, полная удивительных тайн… Охота за этими тайнами — радостная охота. Это и есть счастливая охота. Счастливая охота в родных лесах.»

Почему я пишу о природе: «Сколько бы я ни встречался со своими читателями-ребятами, непременно кто-нибудь да спросит: почему я пишу о природе? Действительно, почему? Вот мне уже пятьдесят лет, а я не только не собираюсь писать о чём-то ином, а, наоборот, природа, обитатели лесов, степей, пустынь, гор увлекают меня всё больше и больше. Теперь уже и не вспомнить, сколько километров пройдено по степям и пустыням, сколько горных вершин было под ногами, сколько ночей проведено у костров в бескрайних лесах. И как часто было трудно и тяжело, бездомно и неуютно и даже опасно, но — чудо! — хочется повторить всё снова и снова. И думаешь не о том, что пройдено и узнано, а о том, сколько ещё не увидено, не прочувствовано, не понято.

Первая, и главная, причина, почему я пишу о природе, это, конечно, потому что я её очень люблю. А люблю я её за красоту, за загадки, которые она нам загадывает, за мудрость её, за её бесконечное разнообразие. Писать можно и о том, что тебя очень волнует. А волнует меня то, что мы, люди, не научились ещё прекрасную и благодатную нашу природу уважать и беречь. А если мы не будем природу уважать и беречь, то можем остаться у разбитого корыта. Люди не могут жить без чистого воздуха, чистой воды, свежей зелени, солнечных лучей, даже без общения со зверьками и птицами. Именно поэтому люди устраивают зоопарки, ботанические сады, держат птиц, зверушек, рыб, ящериц у себя дома и проводят с пользой и удовольствием долгие часы, наблюдая за своими любимцами.

Это наши земляки, мы вместе с ними живём на Земле. И пока что никому не известно, есть ли ещё где-либо в огромной Вселенной жизнь. Как же не интересоваться существами, которых нигде больше нет? Как же их не беречь, не охранять? И потом, а это может быть самое главное, ведь все эти птицы, зверушки, бабочки и лягушата живые. Природа наделила их самым удивительным, самым дорогим, что есть на земле, — жизнью. Они чувствуют боль и ласку, они по-своему радуются и огорчаются, они чего-то хотят и чего-то боятся. Они живут. Живут не совсем, конечно, как мы с вами, но всё же живут. А всякая жизнь требует внимания и уважения. Космонавты говорят, что Земля, если посмотреть на неё из космоса, не такая уж и большая. И вот на этой небольшой Земле теплится жизнь. И нигде её, может быть, больше нет. Какая же она драгоценная, эта жизнь! Каждая былинка, каждая живая пылинка!

А мы её часто не бережём. Весной мы собираем большие букеты голубых перелесок, которые вянут прежде, чем мы довезём их до дома. Мы ломаем целые веники вербы с барашками, огромные охапки черёмухи. И вот уже вокруг городов не осталось больше голубых перелесок, черёмухи, вербы. Их место заняли сорняки, крапива, ольха.

Мы стараемся поймать самых красивых птиц, а некоторые охотятся на птиц с рогаткой, собирают коллекции птичьих яиц, гоняют белок. И вот рядом с нами уживаются только воробьи, вороны, галки и мыши. Мы сами себя обделяем, обедняем, опустошаем. Кто не слышал таких разговоров: «Папа, папа, поймай мне вон ту птичку, она красивая!», «Мама, мама, сорви мне вот те цветы, они красивые!». Так мы уничтожаем вокруг себя первозданную красоту. А ведь никакие произведения искусства не заменят картин дикой природы! Не знаю, как вам, а мне при виде сожжённых муравейников и ободранных берёз становится так стыдно, будто я сам это сделал.

А там, где взрослые и ребята относятся к природе иначе, с любовью и уважением, природа платит им сторицей. Она поит их целебной водой, овевает целебным воздухом, радует глаз чудесными красками, а ухо — прекрасными звуками. Шум сосен и волн лечит нервы, испорченные шумом автомобилей и поездов. А сколько в природе дел для любознательных и пытливых! Дел для рук и головы! Как много узнаёт человек о самом себе, общаясь с дикой природой!

Потому я и пишу о природе вот уже двадцать лет. Мне хочется одного: оглянитесь вокруг, посмотрите под ноги — везде жизнь таинственная и удивительная. Она служит нам, она радует нас, удивляет и просветляет. Но мы должны её уважать и беречь. Без нашего внимания и помощи сама по себе она может не устоять. Конечно, это дело в первую очередь для взрослых людей. Но и ребята — школьники и дошкольники — тоже могут помочь. Особенно если они сначала узнают и полюбят природу. Вот для этого, для них и пишутся книги.

Заставить любить природу нельзя. Но помочь полюбить — можно. И если книжки мои помогут вам полюбить природу, то общение с нею непременно сделает вас лучше, чище, терпимее. Для ребят жизнь станет ещё интереснее, а для взрослых — богаче и мудрее. Говорят, что у природы нет цели. А мне кажется, что она есть, сделать людей счастливыми. Чистый воздух — великое счастье! Природа — друг человека. А с другом надо дружить.»

Рассказы и сказки

Суд над Декабрем.

Собрались на озере птицы и звери. Декабрь судить. Уж очень все от него натерпелись.

Потёр Ворон носище об лёд и каркнул:

— День Декабрь нам сократил, а ночь сделал длинной-предлинной. Засветло теперь и червячка заморить не успеешь. Кто за то, чтоб осудить Декабрь за такое самоуправство?

— Все, все, все! — закричали все.

А Филин вдруг говорит:

— Я против! Я в ночную смену работаю, мне чем ночь длиннее, тем сытнее.

Почесал Ворон коготком затылок. Судит дальше:

— В Декабре скучища в лесу — ничего весёлого не происходит. Того и гляди, от тоски сдохнешь. Кто за то, чтоб Декабрь за скукоту осудить?

— Все, все, все! — опять закричали все.

Из полыньи вдруг высовывается Налим и булькает:

— Я против! Какая уж тут тоска, если я к свадьбе готовлюсь? И настроение у меня, и аппетит. Я с вами не согласен!

Поморгал Ворон, но судит дальше:

— Снега в Декабре очень плохие: сверху не держат и до земли не дороешься. Измучились все, отощали. Кто за то, чтобы Декабрь вместе с плохими снегами из леса выставить?

— Все, все, все! — кричат все.

А Тетерев и Глухарь против. Высунули головы из-под снега и бормочут:

— Нам в рыхлом снегу спится здорово: скрытно, тепло, мягко. Пусть Декабрь остаётся.

Ворон только крыльями развёл.

— Судили, рядили, — говорит, — а что с Декабрём делать — неизвестно. Оставлять или выгонять?

Опять закричали все:

— А ничего с ним не делать, сам по себе кончится. Месяц из года не выкинешь. Пусть себе тянется!

Потёр Ворон носище об лёд и каркнул:

— Так уж и быть, тянись, Декабрь, сам по себе! Да очень-то, смотри, не затягивайся!..

Январь

Январь — месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья — что-то творится в лесу. К утру станет видно: пришла настоящая зима! Лес утонул в дремучих сугробах. Под холодным сводом неба, покорно склонив тяжёлые головы, застыли скорбные белые деревья. Вместе со снегом налетели и набежали в лес диковинные невиданные существа. Они расселись по пням и сучкам, вскарабкались на ёлки и сосны странные белые фигурки, неподвижные, незнакомые, но на что-то очень похожие…

Тут вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе. Там, на пеньке, сидит не то белочка, не то зайчик. Сложил он белые лапки на белое пузечко, молчит и смотрит на белый лес. На камне у речки белая Алёнушка: склонила голову на плечо, подпёрла белой ладошкой белую щёчку. Обласкало солнце пригорюнившуюся Алёнушку, и с мохнатых хвойных ресниц её закапали слёзы… А вот зверёк-оборотень. Сделай шаг в сторону, посмотри чуть со стороны — и обернётся зверёк простым сучком, запорошённым снегом. Вот птица не птица, зверь не зверь: пальцем тронь — рассыплется в прах. Белые медведи и белые совы. Зайцы, куропатки, белочки. Сидят, лежат и висят. Полон лес диковинных птиц и зверей. Хочешь увидеть их — поторопись. А то дунет ветер — поминай как звали!

Еловая каша

У всех день рождения — радость. А у клестят — беда. Ну что за радость вылупиться зимой? Мороз, а ты голышом. Один затылок пухом прикрыт. У всех птиц родители как родители, детей летом выводят, когда тепло и сытно. Одним клестам законы не писаны. Угораздило же высидеть клестят зимой, да ещё двадцать девятого февраля! Что это за день рождения, который бывает один раз за четыре года? Прямо хоть плачь: ни зелени, ни гусеничек; снег, холод… А родители хоть бы что! Вон папа-клёст — сидит себе на ёлке и песни поёт. А у самого пар из клюва, будто трубку курит!

Это я так про клестят думаю. Только вижу, что сами клестята живут не тужат! Клестята кашу едят. Хороша каша из еловых семян! Каши наедятся — и спать. Снизу гнездо — как пуховая перинка, сверху мама — как перяное одеяльце. А изнутри каша греет. Ёлка клестят баюкает, ветер им песни мурлычет.

Немного дней прошло — выросли клестята. Ни горлышки не застудили, ни носы не отморозили. Да толстые такие, что в гнезде тесно. И неугомонные: чуть из гнезда не вываливаются. Это, наверное, всё от забот маминых и от еловой каши. А ещё от яркого солнышка и морозного ветра. Нет, день рождения — всегда счастливый день. Пусть даже зима и мороз. Пусть даже двадцать девятого февраля. Всё равно!

Заячий хоровод

Мороз на дворе, особый мороз, весенний. Ухо, которое в тени, мёрзнет, а которое на солнце — горит. С зелёных осин капель, но капельки не долетают до земли: замерзают на лету в ледышки. На солнечной стороне деревьев вода блестит, теневая затянута матовой коркой льда. Порыжели ивняки, а ольховые заросли стали лиловыми.

Днём плавятся и горят снега, ночью пощёлкивает мороз. Пришла пора заячьих песен. Самое время ночных заячьих хороводов. Как зайцы поют — по ночам слышно. А как хоровод водят — в темноте не видать. Но по следам всё понять можно: шла прямая заячья тропа. От пенька до пенька, через кочки, через валежины, под белыми заячьими воротцами — и вдруг закружила немыслимыми петлями! Восьмёрками среди берёзок, кругами-хороводами вокруг ёлочек, каруселью между кустов. Будто закружились у зайцев головы, и пошли они петлять да путать. Пляшут и поют: «Гу-гу-гу-гуу! Гу-гу-гу-гуу!» Как в берестяные дудки дуют. Даже губы подскакивают!

Нипочём им сейчас лисицы и филины. Всю зиму жили в страхе, всю зиму прятались и молчали. Довольно! Март на дворе. Солнце одолевает мороз. Самая пора заячьих песен. Время заячьих хороводов.

Непослушные малыши.

Сидел Медведь на поляне, пень крошил. Прискакал Заяц и говорит:

— Беспорядки, Медведь, в лесу. Малые старых не слушают. Вовсе от лап отбились.

— Как так?! — рявкнул Медведь.

— Да уж так! — отвечает Заяц. — Бунтуют, огрызаются. Всё по-своему норовят. Во все стороны разбегаются.

— А может, они того… выросли?

— Куда там: голопузые, короткохвостые, желторотые!

— А может, пусть их бегут?

— Мамы лесные обижаются. У Зайчихи семеро было — ни одного не осталось. Кричит: «Вы куда, лопоухие, потопали — вот вас лиса услышит!» А они в ответ: «А мы сами с ушами!»

— Н-да, — проворчал Медведь. — Ну что ж, Заяц, пойдём поглядим, что к чему.

Пошли Медведь и Заяц по лесам, полям и болотам. Только зашли в лес густой — слышат:

— Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, я от мамы ушёл, я от папы ушёл!

— Это что ещё за колобок объявился? — рявкнул Медведь.

— И совсем я не колобок! Я солидный взрослый Бельчонок.

— А почему тогда у тебя хвост куцый? Отвечай: сколько тебе годов?

— Не сердись, дяденька Медведь. Годов мне ещё ни одного. И с полгода не наберётся. Да только вы, медведи, живёте шестьдесят лет, а мы, белки, от силы десять. И выходит, что мне, полугодке, на ваш медвежий счёт — ровно три года! Вспомни-ка, Медведь, себя в три годочка. Небось тоже от медведицы стрекача задал?

— Что правда, то правда! — проворчал Медведь. — Год ещё, помню, в пестунах-няньках ходил, а потом сбежа-а-ал. Да на радостях, помню, улей разворотил. Ох и покатались же на мне пчелы тогда — посейчас бока чешутся!

Пошагали Медведь с Зайцем дальше. Вышли на опушку и слышат:

— Я, конечно, всех умней. Домик рою меж корней!

— Это ещё что за поросёнок в лесу? — взревел Медведь. — Подать мне сюда этого киногероя!

— Я, уважаемый Медведь, не поросёнок, я почти взрослый самостоятельный Бурундук. Не грубите — я укусить могу!

— Отвечай, Бурундук, почему от матери убежал?

— А потому и убежал, что пора! Осень на носу, о норе, о запасах на зиму пора думать. Вот выройте вы с Зайцем для меня нору, набейте кладовую орехами, тогда я с мамой до самого снега в обнимку готов сидеть. Тебе, Медведь, зимой забот нету: спишь да лапу сосёшь!

— Хоть я лапу и не сосу, а правда! Забот у меня зимой мало, — пробурчал Медведь. — Идём, Заяц, дальше.

Пришли Медведь и Заяц на болото, слышат:

— Хоть мал, да удал, переплыл канал. Поселился у тёти в болоте.

— Слышишь, как похваляется? — зашептал Заяц. — Из дома удрал, да ещё и песни поёт!

Рыкнул Медведь:

— Ты почему из дома удрал, ты почему с матерью не живёшь?

— Не рычи, Медведь, сперва узнай, что к чему! Первенец я у мамы: нельзя мне с ней вместе жить.

— Как так — нельзя? — не унимается Медведь. — Первенцы у матерей завсегда первые любимчики, над ними они больше всего трясутся!

— Трясутся, да не все! — отвечает Крысёнок. — Мама моя, старая Водяная крыса, за лето три раза крысят приносила. Две дюжины нас уже. Если всем вместе жить, то ни места, ни еды не хватит. Хочешь не хочешь, а расселяйся. Вот как, Медведушко!

Почесал Медведь щёку, посмотрел на Зайца сердито:

— Оторвал ты меня, Заяц, без толку от серьёзного дела! Всполошил по-пустому. Всё в лесу идёт как тому и положено: старые старятся, молодые растут. Осень, косой, не за горами, самое время возмужания и расселения. И быть по сему!

Бежал Ёжик по дорожке.

Бежал Ёжик по дорожке — только пяточки мелькали. Бежал и думал: «Ноги мои быстры, колючки мои остры — шутя в лесу проживу». Повстречался с Улиткой и говорит:

— Ну, Улитка, давай-ка наперегонки. Кто кого перегонит, тот того и съест.

Глупая Улитка говорит:

— Давай!

Пустились Улитка и Ёж. Улиткина скорость известно какая: семь шагов в неделю. А Ёжик ножками туп-туп, носиком хрюк-хрюк, догнал Улитку, хруп — и съел. Дальше побежал — только пяточки замелькали. Повстречал Лягушку-квакушку и говорит:

— Вот что, пучеглазая, давай-ка наперегонки. Кто кого перегонит, тот того и съест.

Пустились Лягушка и Ёж. Прыг-прыг Лягушка, туп-туп-туп Ёжик. Лягушку догнал, за лапку схватил и съел. Съел Лягушку — дальше пятками замелькал. Бежал-бежал, видит — филин на пне сидит, с лапы на лапу переминается и клювищем щёлкает.

«Ничего, — думает Ёж, — у меня ноги быстрые, колючки острые. Я Улитку съел, Лягушку съел — сейчас и до Филина доберусь!» Почесал храбрый Ёж сытенькое брюшко лапкой и говорит этак небрежно:

— Давай, Филин, наперегонки. А коли догоню — съем!

Филин глазищи прищурил и отвечает:

— Бу-бу-будь по-твоему!

Пустились Филин и Ёж. Не успел Ёж и пяточкой мелькнуть, как налетел на него Филин, забил широкими крыльями, закричал дурным голосом.

— Крылья мои, — кричит, — быстрее твоих ног, когти мои длиннее твоих колючек! Я тебе не Лягушка с Улиткой — сейчас целиком проглочу да и колючки выплюну!

Испугался Ёж, но не растерялся: съёжился да под корни закатился. До утра там и просидел. Нет, не прожить, видно, в лесу шутя. Шути, шути, да поглядывай!

Как медведь сам себя напугал

Вошёл в тёмный лес медведь — хрустнула под тяжёлой лапой валежина… Испугалась белка на ёлке — выронила из лапок шишку. Упала шишка — угодила зайцу в лоб. Сорвался заяц с лёжки — помчался в гущину. На тетеревиный выводок наскочил — переполошил всех до смерти. Сойку из-под кустов выпугнул. Сороке на глаза попался — та крик подняла на весь лес. У лосей уши чуткие, слышат: сорока стрекочет! Не иначе — охотников видит. Пошли лоси по лесу кусты ломать! Журавлей на болоте вспугнули — те закурлыкали. Кроншнепы закружили, засвистели уныло.

Остановился медведь, насторожил уши. Недоброе творится в лесу: белка стрекочет, сорока и сойка трещат, лоси кусты ломают, болотные птицы кричат тревожно. И позади кто-то топочет! Не уйти ли подобру-поздорову? Рявкнул медведь, уши прижал да как даст стрекача! Эх, знать бы ему, что позади-то заяц топотал, тот самый, которому белка шишкой в лоб угодила. Так сам себя медведь напугал, сам себя из тёмного леса выгнал. Одни следы на грязи остались.

Загадочный зверь

Кошка ловит мышей, чайка ест рыбу, мухоловка — мух. Скажи, что ты ешь, и я скажу, кто ты. И слышу я голосок:

— Угадай, кто я? Я ем жуков и муравьев!

Я подумал и твёрдо сказал:

— Дятел!

— Вот и не угадал! Ещё я ем ос и шмелей!

— Ага! Ты птица осоед!

— Не осоед! Ещё я ем гусениц и личинок.

— Гусениц и личинок любят дрозды.

— А я не дрозд! Ещё я грызу сброшенные лосями рога.

— Тогда ты, наверно, лесная мышь.

— И вовсе не мышь. Бывает, я сама ем даже мышей!

— Мышей? Тогда ты, конечно, кошка.

— То мышка, то кошка! И совсем ты не угадал.

— Покажись! — крикнул я. И стал вглядываться в тёмную ель, откуда слышался голосок.

— Покажусь. Только ты признай себя побеждённым.

— Рано! — ответил я.

— Иногда я ем ящериц. А изредка рыбу.

— Может, ты цапля?

— Не цапля. Я ловлю птенцов и таскаю из птичьих гнёзд яйца.

— Похоже, что ты куница.

— Не говори мне про куницу. Куница мой старый враг. А ем я ещё почки, орехи, семена ёлок и сосен, ягоды и грибы.

Я рассердился и крикнул: «Скорей всего, ты — свинья! Ты лопаешь всё подряд. Ты одичавшая свинья, которая сглупу забралась на ёлку!»

— Сдаёшься? — спросил голосок.

Ветки качнулись, раздвинулись, и увидел я… белку!

— Запомни! — сказала она. — Кошки едят не только мышей, чайки ловят не только рыбу, мухоловки глотают не одних мух. А белки грызут не только орешки.

Важный зверь

Омут чёрный, дна не видно, берег круто спускается в глубину. И весь он какой-то бурый, мохнатый — как войлок. И тоже тёмный. И только в одном месте цепочка ярко-жёлтых пятен — словно освещенные иллюминаторы на борту парохода. Тут кто-то живёт! Жёлтые пятна — это кучки песка. Над ними темнеют норы. Вот из золотой норы вываливается серебряный зверь — как воздушный пузырь, как ком живой ртути!

У зверя тупая мордочка морской свинки, голый хвост крысы и чёрные утиные лапки. Плывёт он вразвалку и вперевалку — как ленивый байбак. Это ондатра. На берегу у неё столовая — груды раковин-беззубок, похожих на осколки битых тарелок из перламутра. Вот какой важный зверь: сам серебряный, нора золотая, посуда — перламутровая!

Зимние долги

Расчирикался Воробей на навозной куче — так и подскакивает! А Ворона как каркнет своим противным голосом:

— Чему, Воробей, возрадовался, чего расчирикался?

— Крылья зудят, Ворона, нос чешется, — отвечает Воробей. — Страсть драться охота! А ты тут не каркай, не порть мне весеннего настроения!

— А вот испорчу! — не отстаёт Ворона. — Как задам вопрос!

— Во напугала!

— И напугаю. Ты крошки зимой на помойке клевал?

— Клевал.

— А зёрна у скотного двора подбирал?

— Подбирал.

— А в птичьей столовой у школы обедал?

— Спасибо ребятам, подкармливали.

— То-то! — надрывается Ворона. — А чем ты за всё это расплачиваться думаешь? Своим чикчириканьем?

— А я один, что ли, пользовался? — растерялся Воробей. — И Синица там была, и Дятел, и Сорока, и Галка. И ты, Ворона, была…

— Ты других не путай! — хрипит Ворона. — Ты за себя отвечай. Брал в долг — отдавай! Как все порядочные птицы делают.

— Порядочные, может, и делают, — рассердился Воробей. — А вот делаешь ли ты, Ворона?

— Я раньше всех расплачусь! Слышишь, в поле трактор пашет? А я за ним из борозды всяких корнеедов и корнегрызунов выбираю. И Сорока с Галкой мне помогают. А на нас глядя, и другие птицы стараются.

— Ты тоже за других не ручайся! — упирается Воробей. — Другие, может, и думать забыли.

Но Ворона не унимается:

— А ты слетай да проверь!

Полетел Воробей проверять. Прилетел в сад — там Синица в новой дуплянке живёт.

— Поздравляю с новосельем! — Воробей говорит. — На радостях-то небось и про долги забыла!

— Не забыла, Воробей, что ты! — отвечает Синица. — Меня ребята зимой вкусным сальцем угощали, а я их осенью сладкими яблочками угощу. Сад стерегу от плодожорок и листогрызов.

Делать нечего, полетел Воробей дальше. Прилетел в лес — там Дятел стучит. Увидал Воробья — удивился:

— По какой нужде, Воробей, ко мне в лес прилетел?

— Да вот расчёт с меня требуют, — чирикает Воробей. — А ты, Дятел, как расплачиваешься? А?

— Уж так-то стараюсь, — отвечает Дятел. — Лес от древоточцев и короедов оберегаю. Бьюсь с ними, не щадя живота! Растолстел даже…

— Ишь ты, — задумался Воробей. — А я думал…

Вернулся Воробей на навозную кучу и говорит Вороне:

— Твоя, карга, правда! Все за зимние долги отрабатывают. А я что, хуже других? Как начну вот птенцов своих комарами, слепнями да мухами кормить! Чтобы кровососы эти ребят не кусали! Мигом долги верну!

Сказал так и давай опять на куче навозной подскакивать и чирикать. Пока свободное время есть. Пока воробьята в гнезде не вылупились.

Вежливая галка

Много у меня среди диких птиц знакомых. Воробья одного знаю. Он весь белый — альбинос. Его сразу отличишь в воробьиной стайке: все серые, а он белый. Сороку знаю. Эту я по нахальству отличаю. Зимой, бывало, люди за окно продукты вывешивают, так она сейчас же прилетит и все растреплет. А вот галку одну я приметил за её вежливость.

Была метель. Ранней весной бывают особые метели — солнечные. Снежные вихри завиваются в воздухе, всё сверкает и несётся! Каменные дома похожи на скалы. Наверху буран, с крыш, как с гор, текут снежные водопады. Сосульки от ветра растут в разные стороны, как косматая борода Деда Мороза. А над карнизом, под крышей, есть укромное местечко. Там два кирпича из стены выпали. В этом углублении и устроилась моя галка. Чёрная вся, только на шейке серый воротничок. Галка грелась на солнце да ещё расклёвывала какой-то лакомый кусок. Уютное местечко! Если бы этой галкой был я, я бы никому такое местечко не уступил!

И вдруг вижу: подлетает к моей большой галке другая, поменьше и цветом потусклее. Прыг-скок по карнизу. Круть-верть хвостом! Села напротив моей галки и смотрит. Ветер её треплет — так перья и заламывает, так белой крупой и сечёт! Моя галка кусок свой схватила в клюв — и шасть из углубления на карниз! Тёпленькое местечко чужой уступила! А чужая галка хвать у моей кусок из клюва — и на её тёпленькое местечко. Лапкой чужой кусок прижала — клюёт. Вот бессовестная!

Моя галка на карнизе — под снегом, на ветру, без еды. Снег её сечёт, ветер перья заламывает. А она, дура, терпит! Не выгоняет маленькую. «Наверное, — думаю, — чужая галка очень старая, вот ей место и уступают. А может, это всем известная и всеми уважаемая галка? Или, может, она маленькая, да удаленькая — драчунья». Ничего я тогда не понял…

А недавно вижу: обе галки — моя и чужая — сидят себе рядышком на старой печной трубе и у обеих в клювах прутики. Эге, гнездо вместе строят! Тут уж каждый поймёт. И маленькая галка совсем не старая и не драчунья. Да и не чужая она теперь. А моя знакомая большая галка совсем не галка, а гал! Но всё равно мой знакомый гал очень вежливый. Я такого первый раз вижу.

Кто в моем доме живёт?

— Что за миленькое дупло! — вскрикнул Дятел. — Сразу видно: моя работа! Кто-то теперь в нём живёт? Эй, откликнись!

В ответ ни звука. Постучал Дятел носом о порожек дупла. А из дупла — Мышь! Носик острый, глаза навыкате, уши голые. И усы блестят.

— Кто тут стучит — мне спать не даёт?

Дятел отшатнулся:

— Мыши в моём доме завелись! Знал бы — дупло не долбил.

— А я ведь, Дятел, совсем не Мышь. Ты хвост мой видел? Хочешь, хвостик тебе покажу? — И высунула из дупла хвост — пушистый! А у мышей, как известно, хвосты голые.

— Так кто же ты, раз не Мышь? — не верит Дятел.

— Соня я. Садовая соня. Грызун такой.

— Садовая, а в лесу живёшь?

— Где хочу, там и живу.

— Не для тебя я дупло долбил, а для птиц-дуплогнёздников.

— А мне что делать? Я Соня, я спать люблю, а где лучше спать, как не в дупле? Не на земле же валяться, чтобы простуду схватить.

Дятел не знает, что и сказать.

А Соня своё:

— Думаешь, в дуплах твоих одни птицы живут? Проверь! Сама из дупла уйду, если одни птицы.

Полетел Дятел в осинник: там у него больше всего дупел выдолблено. Прицепился к крайнему и закричал:

— Эй, жилец, покажись! Это я, Дятел-домостроитель. Посмотреть хочу, кто в дупле моём поселился.

Высунулось из дупла непонятное — крыло или лоскут? Кожаное что-то, как на спицах распяленное. Что за птица?

— Я зверь, не птица! — стрекочет голос. И показалось тельце — в шерсти! Оскаленный рот с зубами, уши как лопухи. Дятел от страха даже глаза зажмурил.

— Да не пугайся ты! — стрекочет зверёк. — Я всего лишь Мышка летучая. Спасибо тебе за дупло!

Но Дятел был уже далеко, он в третье дупло стучал. Постучал и насторожился: неизвестно, кто там в дупле притаился!

— Не стучи, не глухая — слышу! — говорят из дупла. — Кто такой?

— А ты кто такая? — Дятел спрашивает. — Бегаешь или летаешь?

— Лазаю я. А ещё бегаю и летаю.

— Ну и жильцы! — ахнул Дятел. — Сони какие-то, похожие на мышей. Мыши какие-то, на птиц похожие. И вот ещё не разбери-пойми — лазает, бегает и летает! И я для таких дупла долбил!

— Не жалей, Дятел, нос — лучше нас пожалей, — слышится из дупла. — Для птиц-дуплогнёздников вывешиваются скворечники и дуплянки, а у нас на тебя вся надежда. А для леса от нас только польза.

— Да назовись ты хоть! — осмелел Дятел. — Или высунись на минутку.

— Ночная я, — глухо слышится из дупла. — Сплю сейчас. Вот вечером прилетай — увидишь. А зовут меня Полетухой, Летучей белкой, а чаще — Летягой. Растопырю лапки, распластаюсь, растяну складочки на боках — и планирую. Всем на удивление!

— Три дупла, а ни одной птицы! — подсчитал Дятел.

Подлетает к четвёртому, хотел прицепиться, а дупло-то… гудит! Сердито гудит: не подходи.

Пчёлы в дупле живут. Так и роятся у входа: туда-сюда, туда-сюда! Из дупла резво и налегке, в дупло тяжело — с пыльцой-обножкой. Теперь их это дупло — попробуй тронь!

Дятел и спрашивать не стал: и так ясно. Не звери, не птицы — насекомые поселились. И тоже не бесполезные: цветы опыляют, мёд собирают. Пусть живут.

— Твоя взяла! — крикнул Дятел Садовой соне. — А я-то думал, что только птиц-дуплогнёздников домами одариваю. А в лесу и другие дуплогнёздники есть. Да какие ещё диковинные: мыши летучие и летучие белки, пчёлы работящие и ленивые сони…

— Может, я и ленивая, — не обиделась Соня, — но дело делаю не хуже других, вредных жуков поедаю. И жильё твоё заслужила.

— Живи! — крикнул Дятел. — Все живите — не жалко, я для всех домики надолблю! — Да как начал стучать — только щепки посыпались. Будет скоро ещё кому-то дупло-квартира. Но кому — пока неизвестно. Пока и сам Дятел о том не знает.

Белка и Медведь

— Ау, Медведь! Ты чего по ночам делаешь?

— Я-то? Да ем.

— А днём?

— И днём ем.

— А утром?

— Тоже ем.

— Ну, а вечером?

— И вечером ем.

— А когда же ты не ешь?

— Да когда сыт бываю.

— А когда же ты сыт бываешь?

— А никогда…

Лиса и Заяц

— Почему это, Заинька, у тебя такие длинные ушки? Почему это, серенький, у тебя такие быстрые ножки?

— А всё потому, Лисонька, что уж очень у тебя шажки тихие да уж очень острые зубки!

Сорока и Волк

— Эй, Волк, чего ты хмурый такой?

— От голода.

— И рёбра торчат, выпирают?

— От голода.

— А воешь чего?

— От голода.

— Вот и говори с тобой! Заладил, как сорока: от голода, от голода, от голода! Чего это ты нынче такой неразговорчивый?

— От голода.

Воробей и Синица

— Угадай, Синица, какое у людей самое страшное оружие?

— Ружьё?

— Э-э, не угадала!

— Пушка?

— Опять не угадала!

— Какое же тогда, Воробей?

— Рогатка. Из пушки-то по воробьям не стреляют, а из рогатки — только успевай отскакивать! Я-то уж знаю, я-то стреляный воробей!

Сорока и Заяц

— Вот бы тебе, Заяц, да лисьи зубы!

— Э-э, Сорока, всё равно плохо…

— Вот бы тебе, серый, да волчьи ноги!

— Э-э, Сорока, невелико счастье…

— Вот бы тебе, косой, да рысьи когти!

— Э-э, Сорока, что мне клыки да когти? Душа-то у меня всё равно заячья…

Волк и Сова

— Мы, Сова, с тобой во всём одинаковые: ты серая, и я серый, у тебя когти, и я хищник. Почему же встречают нас люди по-разному? Тебя хвалят-расхваливают, меня клянут-проклинают.

— А ты, Волк, что ешь-то?

— Да всё больше жирных барашков, да козлят, да телят…

— Ну вот видишь! А я всё мышей вредных. Похожи мы с тобой по одёжке, да разные по делам!

Ласка, Белочка и Медведь

— Я, Ласочка, к зиме беленькой стала — как берёзка!

— А я, Белочка, серенькой — как осинка!

— Ну а я, Медведище, как ёлочки: зимой и летом одним цветом!

Дятел и Тетерев

— Здравствуй, Тетерев! Со вчерашнего дня не виделись. Где летал, где спал?

— Летал я «над», спал «под».

— Что это за ребус такой: то «над», то «под»?

— Это не ребус, а снег. Летал над снегом, ночевал под снегом.

— Ишь какая у тебя жизнь развесёлая. А я, горемыка, всё «в» да «в». Летаю в лесу, прыгаю в ёлках, ночую в дупле. Ску-учно!

Сорока и Заяц

— Слушай, Заяц, все говорят, что осина страсть горькая. А ты, смотрю, грызёшь её и даже не жмуришься!

— А я, Сорока, осинку на третье блюдо употребляю. Когда на первое только воздух свежий, на второе — прыжки по снегу, так и горькая осина на третье слаще мёда покажется!

Сорока и Воробей

— Чего это ты, Воробей, раззадавался? Чего это ты расчирикался? Все хорошие певцы помалкивают ещё, а тебя прорвало — орёшь и подскакиваешь!

— Эх, Сорока, мне-то с моим голосом только и петь, пока другие молчат! На безрыбье и рак рыба, на бесптичье и воробей соловей! Чик-чирик!

Лиса и Куропатка

— Все меня, Куропатку, обидеть норовят: в лесу — волк серый, в поле хорёк бурый, в воздухе — ястреб пёстрый. Хоть бы ты меня, Лиса, пожалела!

— А я что — рыжая, что ли?..

Сорока и Снегирь

— Эй, увалень, как звать-то тебя? Откуда, красногрудый, к нам в лес прилетел? Что же ты молчишь, воды, что ли, в рот набрал?

— Не-е, не воды — рябины. От удовольствия онемел!

Яблонька и Воробей

— Слушай, Воробей, ты мужик умный, среди людей крутишься, не слыхал ты, что они про зайца-русака говорят? Хищный он зверь или нет?

— Ой, Яблонька, насмешила, ой, уморила! Какой же заяц хищник? С его крысиными зубами впору только кору голодать.

— Кору?! Ох, чуяла моя сердцевина: огложет меня со всех сторон хищник свирепый! Погубит, злодей!

Выдра и Ворон

— Скажи, Ворон, мудрая птица, зачем люди костёр в лесу жгут?

— Не ожидал я, Выдра, от тебя такого вопроса. Промокли в ручье, замёрзли, вот и костёр разожгли. У огня греются.

— Странно… А я зимой всегда в воде греюсь. В воде ведь морозов никогда не бывает!

Заяц и Полёвка

— Мороз и вьюга, снег и холод. Травку зелёную понюхать захочешь, листочков сочных погрызть — терпи до весны. А где ещё та весна — за горами да за морями…

— Не за морями, Заяц, весна, не за горами, а у тебя под ногами! Прокопай снег до земли — там и брусничка зелёная, и манжетка, и земляничка, и одуванчик. И нанюхаешься, и наешься.

Барсук и Медведь

— Что, Медведь, спишь ещё?

— Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался — пятый месяц без просыпу. Все бока отлежал!

— А может, Медведь, нам вставать пора?

— Не пора. Спи ещё.

— А не проспим мы с тобой весну-то с разгона?

— Не бойся! Она, брат, разбудит.

— А что она — постучит нам, песенку споёт или, может, пятки нам пощекочет? Я, Миша, страх как на подъём-то тяжёл!

— Ого-го! Небось вскочишь! Она тебе, Боря, ведро воды как даст под бока — небось не залежишься! Спи уж, пока сухой.

Синичка необыкновенная

Звонкоголосую и белощёкую нашу синицу называют большой или обыкновенной. Что большая, я с этим согласен: она больше других синиц пухляков, московок, лазоревок. Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться!

Она поразила меня с первой же встречи. А было это давным-давно. Она попалась в мой западок. Я взял её в руку, и она… умерла! Только что была живая и резвая, щипала с вывертами за пальцы — и вот умерла. Я растерянно разжал руку. Синичка неподвижно лежала на раскрытой ладони вверх лапками, и глаза затянулись белым. Я подержал её, подержал — и положил на пенёк. И только руку отвёл — синичка вскрикнула и улетела!

Какая же она обыкновенная, если такая необыкновенная обманщица! Захочет — умрёт, захочет — воскреснет. Потом я узнал, что многие птицы впадают в какое-то странное оцепенение, если их положить спинкой вниз. Но у синички это получается лучше всех и часто спасает её от неволи.

Бюро лесных услуг

Нагрянул в лес холодный февраль. На кусты сугробы намёл, деревья инеем опушил. А солнышко хоть и светит, да не греет. Пригорюнились птицы и звери: как дальше жить?

Хорёк говорит:

— Спасайтесь кто как может!

А Сорока стрекочет:

— Опять всяк сам за себя? Опять поодиночке? Нет чтобы нас сообща против общей беды! И так уж все про нас говорят, что мы в лесу только клюёмся да грызёмся. Даже обидно...

Тут Заяц ввязался:

— Правильно Сорока стрекочет. Один в поле не воин. Предлагаю создать Бюро лесных услуг. Я вот, к примеру, куропаткам помочь могу. Я снег на озимях каждый день до земли разрываю, пусть они после меня там семена и зелень клюют — мне не жалко. Пиши меня, Сорока, в Бюро под номером первым!

— Есть-таки умная голова и в нашем лесу! — обрадовалась Сорока. — Кто следующий?

— Мы следующие! — закричали клесты. — Мы шишки на ёлках шелушим, половину шишек целыми вниз роняем. Пользуйтесь, полёвки и мыши, не жалко!

«Заяц — копатель, клесты — бросатели», — записала Сорока.

— Кто следующий?

— Нас запиши, — проворчали бобры из своей хатки. — Мы осенью столько осин навалили — на всех хватит. Приходите к нам, лоси, косули, зайцы, сочную осиновую кору да ветки глодать!

И пошло, и пошло! Дятлы дупла свои предлагают для ночлега, вороны приглашают на падаль, вороны свалки показать обещают. Сорока еле записывать успевает.

Притрусил на шум и Волк. Ушами попрядал, глазами позыркал и говорит:

— Запиши и меня в Бюро!

— Тебя, Волка, в Бюро услуг? Что же ты в нём хочешь делать?

— Сторожем буду служить, — отвечает Волк.

— Кого же ты сторожить можешь?

— Всех сторожить могу! Зайцев, лосей и косуль у осинок, куропаток на зеленях, бобров в хатках. Я сторож опытный. Овец сторожил в овчарне, кур в курятнике...

— Разбойник ты с лесной дороги, а не сторож! — закричала Сорока. Проходи, проходимец, мимо! Знаем мы тебя. Это я, Сорока, буду всех в лесу от тебя сторожить: как увижу, так крик подниму! Не тебя, а себя сторожем в Бюро запишу: «Сорока — сторожиха». Что я, хуже других, что ли?

Так вот и живут птицы-звери в лесу. Бывает, конечно, так живут, что только пух да перья летят. Но бывает, и выручают друг друга. Всякое в лесу бывает.

15 декабря

И зимой хорошо, и в мороз жарко, были бы спички! Костер запалил, чай вскипятил — пей-отдыхай! Отправился я в лес с котелком и спичками. Весело на лыжах бегу, весело тарахтят в кармане спички, а за спиной — котелок. Пора и чай кипятить. И тут веселье мое остыло. С лыж соскочил — и утонул в снегу по пояс. Пришлось сушняк собирать на лыжах, а они в кустах путаются, цепляются, застревают. Еле собрал на костер.

Пальцы, конечно, застыли, не руки, а крюки — спичку даже не чиркнуть. Но приспособился, чиркнул, зажег. Вспыхнули дрова, разгорелись и... стали тонуть! На глазах тонут в снегу — за огонь-то их, как за вихор, не схватишь! И утонули. Вместе с котелком. Я на снегу, котелок под снегом. Зацепил котелок сучком, вытащил, на снег поставил. А он опять стал тонуть — горячий! Налил чай в кружку — кружка стала тонуть. Кружку схватил — обжегся. Пока остужал и пил — чай в котелке замерз. Ни отдыха, ни удобства. Чай пью стоя на лыжах. Жую хлеб промерзший. Костер чадит и коптит. Слезы на глазах, руки в саже. Разогретый котелок снова в снегу утонул. Да, чтобы и зимой жарко было, мало спичек одних. Нужно еще и умение. И руки, а не крюки...

5 января

Цепочки следов, пересекаясь, соединили в лесу все живое. И стало видно, что каждый житель лесной не сам о себе, а связан со всеми своими соседями. Один зависит от всех, а все зависят от одного. Начались следы в сорняках, снегири и щеглы нашелушили семян. Нашелушили, напрыгали, наследили и улетели. На птичьи следы прикатил след мышиный: двоеточия, двоеточия, двоеточия. Вот тут мышь на задних лапках сидела, семена грызла. И снова ее двоеточия, но теперь какие-то суматошные и испуганные. И не зря! Рядом с мышиным следом прыжки сороки. Значит, летела над опушкой, увидела сверху мышь, сложила крылья и бумажной стрелкой скользнула на снег. Сложились два следа — и не стало ни одного! Сорока с мышью взлетела вверх.

След хоть и кончился, а цепочка событий тянется. Кинулся на сороку тетеревятник и вместе с ней упал в снег. А потом сел на межевой столбик и стал сороку ощипывать. Занят сорокой, не смотрит по сторонам, не знает, что столбик этот — пограничный лисий знак. Когда бы мимо ни бежала лиса, а непременно к нему свернет и пометит. И сейчас свернула. И увидела ястреба. А тот спиной к лисе, сорокой занят.

Лиса за кустами, пеньками, стволами подкралась к столбу. Кинулась и хоть схватить не схватила, а напугала. Ястреб взвился, а сороку оставил. Лиса и тому рада. Потянулся лисий след дальше в лес. Остались под столбиком белые перышки. Еле заметные...

15 января

Холодина! Слипаются ресницы, слипаются ноздри. Вдохнешь — зубы стынут. Стекленеют уши, пальцы скрючило — пуговицы не застегнуть. На солнце можно в упор смотреть: не светит оно, а засыпает землю мелким толченым стеклом. И снег визжит под ногами, как рассерженный поросенок. На ручье полынья — черная водомоина. И пар над ней, как у раскрытого рта, — ручей дышит... От теплого дыхания ручья выросли на льду цветы. Махровые венчики с тычинками и лепестками. Белые и холодные. Мертвые цветы зимы.

20 февраля

У меня запели лыжи! Я бежал по замерзшему озеру, а лыжи пели. Хорошо пели, как птицы. Все притихло вокруг. Озеро молчит, лес молчит. Даже петухи в деревне молчат. А лыжи поют... И хорошо так поют — песню за песней. И песни, как ручейки, переливаются и звенят. Но ведь не лыжи же, в самом деле, распелись, куда уж им, деревянным! Подо льдом кто-то поет, прямо у меня под ногами. Уйди я — и подледная песенка так бы и осталась загадкой. Но я не ушел. Я лег на лед и свесил голову в черный провал у берега. Вода в озере села, и лед навис, как лазоревый потолок. Где навис, а где обрушился, и из темных провалов курчавился пар. Но ведь не рыбы же пели там птичьими голосами!

А песня звенит. Не спеть такую ни лыжам, ни рыбам и не сосулькам. Такую может спеть одно существо на земле — птица! А птицы подо льдом не живут. Я стукнул лыжей по льду — песня смолкла. Я постоял тихо — песня зазвенела опять. Тогда я подпрыгнул и закричал. И тотчас из провала выпорхнула темная... птичка! Подледная птичка села на край пролома и трижды пригнулась, словно бы поклонилась.

— Здравствуй, певунья! Здравствуй, оляпка — водяной воробей!

Оляпка ничего не ответил. Он умел только кланяться и приседать. И еще петь: даже зимой, даже подо льдом! Он юркнул под лед, и снова зазвенела его подледная песня. Что из того, что зима? Подо льдом ни ветра, ни ястреба, ни мороза. Тихо, черная вода, зеленый полумрак. Если погромче свистнуть, все зазвенит: эхо замечется, стукаясь о ледяной потолок, увешанный звонкими сосульками. А у камней сколько угодно водяных «шитиков» и жуков, — чего бы оляпке не петь!

... А нам бы чего не послушать.

Птичьи столовые

А мы строим птичьи столовые. Самые разные. Кто — целые сказочные домики пряничные. Кто — столики самобранные. Строим на земле шалашики из елового лапника. В них забегают овсянки и воробьи и залетают снегири и синицы. А некоторые ухитрились сделать птичьи кафе-автоматы. Насыпали в бутылку зерно, перевернули её над полочкой, укрепили. И теперь не надо три раза в день засыпать на полочку корм, птицы сами себя обслуживают.

Но самая, пожалуй, необычная птичья столовая — водяная! О ней особо рассказать стоит.

Столовая-прорубь

Бывают такие быстрые речки, что в них зимой не везде замерзает вода. У такой полыньи, у живой воды, любят зимовать птички оляпки. Целыми днями летают они у полыньи, садятся на обледенелые камни, весело приседают, кланяются и даже поют. Да так звонко, весело и старательно, что даже из клюва парок вырывается! И хоть мороз, а они купаются, плавают и ныряют. Но все это только до той поры, пока сильный мороз не скует полынью. На дно не нырнуть, водяных жуков и личинок не достать. Тут уж не до песен. Сидят на камнях скучные и голодные. Вот тут-то и надо взять длинный шест и разбить лед в полынье. Это нетрудно: лед еще тонкий, глубина под ним по колено, а бить можно прямо с берега. И оляпки тогда не улетят на другую речку, а останутся тут жить: жуков ловить, вас веселить.

Жалобы на сугробе

Тра-та-та-та! Что я видела, что я слышала! Ребята птицам прекрасную столовую — большую, бесплатную, с самообслуживанием! — устроили, а они, неблагодарные, на соседнем сугробе на них жалобы пишут! Привередничают и капризничают.

Чечётки лапками на снегу наследили: «Семечки и конопля в столовой недавленые. Клюв свихнёшь, пока их раскусишь! У нас от такой пищи мозоли на языке!»

Большая синица носом выстукала: «Сало салу рознь! Могли бы вывешивать и несолёное, у нас от солёного животы болят!»

Пухляк коготком нацарапал: «Безобразие! Прилетел перекусить, а столовую снегом засыпало! До вечера коноплю раскапывал. Хоть бы навес сделали, что ли!»

Овсянка напрыгала: «Осталась голодная, обед ветром сдуло! Кто сделал кормушку без бортиков? Ветер у него в голове!»

Снегирь хвостом начертил: «Где семена сорняков? Где рябина, калина и бузина? Где арбузные и дынные семена?»

Тра-та-та-та! Ой, что-то будет, ой, кто-то рассердится!

Сердитые голоса

Скрипела-гадала в лесу старая ёлка: «Жаловаться — не жаловаться, жаловаться — не жаловаться, жаловаться... Ну, раз вышло «жаловаться» — пожалуюсь! Росли вокруг меня десять дочерей — ёлочек-красавиц! Росли, меня, старуху, радовали. Все как одна: яркие, зелёные, стройные! Им бы жить да жить! Но под Новый год пришёл дед с топором и — всех под корешок! Расшумелась я, а он мне и говорит:

— Молчи, ворчунья старая! Дочкам твоим честь великая, будут с ребятами Новый год встречать. Разукрасят их лентами да ожерельями, оденут в серебро да золото, конфетами и пряниками одарят, хороводы вокруг них водить станут. Радоваться надо, а не скрипеть, темнота ты лесная!

Порадовалась я тогда, а сейчас вижу: отводили ребята вокруг ёлочек хороводы, украшения сняли, да и выбросили их на помойку. Были ёлки — стали палки. Жалко мне дочерей, да и ребят жалко: что это за Новый год, если без ёлки? А как быть, не придумаю. Ох ты, головушка моя тёмная, дремучая... Жаловаться — не жаловаться, жаловаться — не жаловаться? Скрип-скрип, скрип-скрип...»

Почему год круглый

Солнце.

Все говорят: круглый год, круглый год! А почему год круглый? Да потому, что Земля вокруг меня мчится по кругу. Как полный круг сделает — так и год.

Дуб.

И совсем не потому! Год потому круглый, что за год на всех деревьях годовое кольцо нарастает. Как год — так новое ко. А кольцо — тот же круг!

Ёлка.

Нет, друзья, нет и нет. Всем вам известно, что мы круглый год зелёные. А как же могли бы быть зелёными круглый год, если бы сам-то год был не круглый?..

Помогите!

Пришла зима — спасайся кто может! А кто не может? Вот мы, синицы: большие, хохлатые, длиннохвостые, пухляки, московки. И мы: воробьи, овсянки, поползни. Что делать нам? Мы не улетаем в жаркие страны, как перелётные птицы. Мы не прячемся в мох, как лягушки и ящерицы. Мы не впадаем в спячку, как ежи и медведи. Нам каждый день надо есть. А еда вся под снегом!

Не удивляйтесь, что мы ещё с осени начинаем в окна носами стучать. Мы загодя напоминаем: слушали весной и летом наши песни? Ели осенью груши и яблоки? Это мы ваши сады от листогрызов и плодожорок берегли. Долг платежом красен. Теперь ваш черёд.

Северный юг

И среди нас, птиц, есть домоседы и путешественники. Одни, перелётные, на зиму улетают на юг. Другие, оседлые, всю жизнь на одном месте живут. А есть ещё зимующие: это те, которые прилетают в наши леса на зиму. Белые куропатки, пуночки, подорожники, белые совы. Летом они живут у самого Ледовитого океана, и наши леса для них уже юг. Такая у них там зима лютая и свирепая, что наша им тёплой кажется. Прилетают к нам с севера на зиму и клесты, снегири, чечётки, свиристели. И для них у нас юг. Но юг-то югом, а с едой туго бывает. Так что не забывайте и этих северных гостей.

Как медведя переворачивали

Натерпелись птицы и звери от зимы лиха. Что ни день — метель, что ни ночь — мороз. Зиме конца-краю не видно. Разоспался Медведь в берлоге. Забыл, наверное, что пора ему на другой бок перевернуться. Есть лесная примета: как Медведь перевернётся на другой бок, так солнце повернёт на лето. Лопнуло у птиц и зверей терпение. Пошли Медведя будить:

— Эй, Медведь, пора! Зима всем надоела! По солнышку мы соскучились. Переворачивайся, переворачивайся, пролежни уж небось?

Медведь в ответ ни гугу: не шелохнётся, не ворохнётся. Знай посапывает.

— Эх, долбануть бы его в затылок! — воскликнул Дятел. — Небось бы сразу зашевелился!

— Не-ет, — промычал Лось, — с ним надо почтительно, уважительно. Ау, Михайло Потапыч! Услышь ты нас, слёзно просим и умоляем: перевернись ты, хоть не спеша, на другой бок! Жизнь не мила. Стоим мы, лоси, в осиннике, что коровы в стойле: шагу в сторону не шагнуть. Снегу-то в лесу по уши! Беда, коли волки о нас пронюхают.

Медведь ухом пошевелил, ворчит сквозь зубы:

— А мне какое до вас, лосей, дело! Мне снег глубокий на пользу: и тепло, и спится спокойно.

Тут Белая Куропатка запричитала:

— И не стыдно, Медведь? Все ягоды, все кустики с почками снег закрыл — что нам клевать прикажешь? Ну что тебе стоит на другой бок перевернуться, зиму поторопить? Хоп — и готово!

А Медведь своё:

— Даже смешно! Зима вам надоела, а я с боку на бок переворачивайся! Ну какое мне дело до почек и ягод? У меня под шкурой сала запас.

Белка терпела-терпела — не вытерпела:

— Ах ты тюфяк мохнатый, перевернуться ему, видишь ли, лень! А ты вот попрыгал бы по веткам мороженым, лапы до крови ободрал бы, как я!.. Переворачивайся, лежебока, до трёх считаю: раз, два, три!

— Четыре, пять, шесть! — насмехается Медведь. — Вот напугала! А ну — кыш отседова! Спать мешаете.

Поджали звери хвосты, повесили птицы носы — начали расходиться. А тут из снега Мышка вдруг высунулась да как запищит:

— Такие большие, а испугались? Да разве с ним, куцехвостым, так разговаривать надо? Ни по-хорошему, ни по-плохому он не понимает. С ним по-нашенски надобно, по-мышиному. Вы меня попросите — я его мигом переверну!

— Ты — Медведя?! — ахнули звери.

— Одной левой лапкой! — похваляется Мышь.

Юркнула Мышь в берлогу — давай Медведя щекотать. Бегает по нему, коготками царапает, зубками прикусывает. Задёргался Медведь, завизжал поросёнком, ногами задрыгал.

— Ой, не могу! — завывает. — Ой, перевернусь, только не щекочи! О-хо-хо-хо! А-ха-ха-ха!

А пар из берлоги — как дым из трубы. Мышка высунулась и пищит:

— Перевернулся как миленький! Давно бы мне сказали.

Ну а как перевернулся Медведь на другой бок, так сразу солнце повернуло на лето. Что ни день — солнце выше, что ни день — весна ближе. Что ни день — светлей, веселей в лесу!

Зарубки на памяти:

Рвутся и рвутся нити-паутинки, связывающие нас с природой. Пока однажды не повиснем на волоске...Собака при нападении волка или кабана бросается в ноги к хозяину, ища защиты. Ослы, лошади, зачуяв волка или медведя, спешат к кострам людей. Даже джейраны и лоси, гонимые волками, перестают бояться людей и приближаются к ним. В их генной памяти сохранилось, что древний человек не так опасен, как зверь. И они на нас еще надеются...

Каждое открытие охотничьего сезона — это как неправедный суд, приговаривающий на казнь тысячи ни в чем неповинных живых существ. Неужели обезьяна когда-то оторвала руки свои от земли для того только, чтобы задушить ими природу?

Лучшая вера для современных людей — это вера в переселение душ после смерти в каких-то животных. Может, хоть это заставило бы относиться к животным благожелательней и терпимей!

Ни один вид травоядных животных — оленей, зайцев, сурков, антилоп — не занесен в Красную книгу по вине волков и других хищников. Только по вине нас, людей. Мы перестали быть сожителями, симбионтами природы и превратились в ее паразитов.

Все было до меня и все после меня будет: леса, болота, степи, горы. И многие о них писали — но другие! И потому по-другому писали: может, и лучше, но не так, как я. И в этом — и только в этом! — цена всего того, что мною написано. Если, конечно, вообще это имеет какую-то цену... Быть среди других — значит, все время противостоять, постоянно ощущать давление со стороны. И нужны немалые усилия, чтобы среди других оставаться самим собой.

Глядя на пейзаж, многие восклицают: «Шишкин!», «Левитан!», «Айвазовский!». Неужели они думают, что делают этим пейзажу честь?..

Всякая вспышка жизни ведет к истощению ее основы. Лемминги, размножась, истощают растительность тундры; после чего им ничего не остается, как всем утопиться, чтобы растительность снова восстановилась. Мы, люди, размножась сверх всякой меры, не станем топиться в море — мы до конца истощим природу. И я не вижу ничего, что нас бы остановило. «Все для человека, все ради блага его!» Хотя — именно ради блага! — давно бы пора окоротиться.

Когда видишь в лесу ободранные березы и сожженные муравейники, становится так стыдно, словно ты сам это сделал! Нам нечего ждать милостей от природы — после того, что мы с ней сделали....

Бреши опустения на земле расширяются, как озоновые дыры в небе. Тысячи лет литература, искусство, религия пытаются сделать людей честнее, добрее, великодушней, милосердней, а результатов чуть. Стали только хитрее и изощренней. И если в старину подонок бегал на своих двоих, то теперь он летает на самолете. Рудимент совершенно необъяснимый.

Мы наводим ребят на ответы, а надо бы — на вопросы.

Есть люди, в присутствии которых невозможно сказать пошлость, невозможно не только дурно поступить, но и дурно подумать. Они одним своим присутствием благотворно влияют на окружающих, поучают, не поучая.

Куда бы ни шел, всегда идешь навстречу своей судьбе.

Большинство подчиненных не переносят власти начальников, но совсем не прочь занять их место и самим властвовать.

Не среда делает человека, а человек ищет ту среду, где он чувствует себя самим собой.

Важно не то, что говорят, а почему говорят.

В клетке звери и птицы теряют то, что теряет и человек в тюрьме: смысл жизни.

У каждого из нас есть свои «табу», свои запреты: это веления нашей совести.

Земля сейчас с высоты как лоскутное одеяло. И все меньше на нем зеленых лоскутков, пригодных для жизни диких зверей и птиц.

Порядок могут создать только порядочные люди.

Каждое техническое новшество встречаем на «ура!». А не мешало бы прикинуть, во сколько миллионов человеческих жизней обошлось нам — и обходится! — изобретение паровоза, парохода, самолета, автомобилей, даже велосипеда! Не говоря уже об изобретении пулемета и бомбы. И кричали бы «караул!», а не «ура!».

Все созданное человеком — это уже познанная и освоенная природа. Это уже не загадочная живая ветвь, а оструганная сухая палка.

Всякое навязывание чего бы то ни было — от моды до идеологии и религии — нарушение прав человека.

В газете было сообщение, что мост через реку Сухону обрушился от рева самолета, преодолевшего звуковой барьер. А вы не верите, что от этого в гнездах птиц лопаются яйца.

Вдохновлять может только лес дикий, нетронутый. Посаженный и ухоженный, похожий на шеренги телеграфных столбов, кроме гнетущего чувства, ничего породить не может.

Самый верный способ точно рассказать о себе — это рассказывать о других.

Наблюдая жизнь зверей и птиц, начинаешь многое понимать в человеческой жизни.

Иметь право!.. Возможно, я никогда не воспользуюсь им, но оно должно у меня быть. Вот так человек не боится приближения холодной зимы, если у него есть теплый дом.

Нас почти убедили, что мы, люди, для того только, чтобы работать на государство, а природа для того, чтобы работать на нас.

Пора покорять не природу, а технику, которая уже выходит из-под контроля!

Вся техническая мощь всей нашей цивилизации не может создать даже простейшей живой амебы; зато может погубить на Земле все живое. А кому нужна такая цивилизация, которая губит жизнь?

Источники: https://n-sladkov.ru/

http://sladkov.lit-info.ru/