Сегодня, когда отмечают Всемирный День защиты животных, хочу познакомить вас с рассказами и стихами о животных Владимира
Красина, южноуральского писателя, много лет проработавшего научным сотрудником
в Ильменском заповеднике. Летом этого года ему исполнилось бы 100 лет (1919 –
1985).
Владимир Константинович Красин родился 29 июня (12 июля по новому стилю)
1919 года в семье рабочего в селе Кундравы Миасского района Челябинской области.
Учился в школе № 1 г. Миасса. После окончания школы поступил в Саратовское
бронетанковое военное училище, которое закончил в 1938 году. Служил под Наро-Фоминском
в 14-й танковой дивизии.
Войну встретил в Белоруссии, под Минском, командиром
авиадесантной танковой роты. Лейтенант, участник пяти московских парадов. Воевал
на Западном фронте. Был дважды ранен. После последнего ранения в 1943 году в
звании майора был отпущен в отпуск на родину в Миасс. Долечивался в госпитале в
Кургане. После освобождения Харькова от немцев (конец 1943 г.) был направлен
туда служить. Награждён медалью «За боевые заслуги», орденом Красной звезды. Из
наградного листа: «Непрерывно за два месяца войны вёл лично боевую разведку,
участвовал в бою в м. Свислочь, три раза ходил в атаку с бойцами, проявляя при
этом героизм и бесстрашие. Будучи в окружении с личным составом роты, сумел
вывести всех из окружения без потерь. Получив приказ удержать мосты через реку
у м. Смолевичи, с группой бойцов сдержал натиск врага до тех пор, пока наши
части полностью не переправились через реку, после чего под огнём автоматчиков
противника поджёг и взорвал мост». (1941).
После войны служил в Советской Армии на различных должностях. В 1949
году демобилизован по здоровью из Забайкальского военного округа в чине гвардии
майора. Работал в Воронежской обл. в г. Острогожске. В 1954 г вернулся в родной
Миасс. Начал работать в Ильменском государственном заповеднике им. В.И. Ленина лесничим,
потом старшим лесничим, сотрудником биологического отдела. Параллельно учился во
Всесоюзном заочном Воронежском лесотехническом институте, который успешно
окончил в 1956 году по специальности инженер лесного хозяйства.
В дальнейшем
вся жизнь и деятельность Владимира Константиновича была связана с Ильменским заповедником.
Лес стал для него открытой книгой. А сколько животных побывало у него в доме!
Вспоминает дочь юбиляра, Ольга: «Жить в лесу на природе и жить в
городской квартире – это совершенно разные вещи. Все мое детство прошло сначала
на лесном кордоне, а потом уже в поселке на центральной базе Ильменского заповедника.
Папа был лесничим. Часто ему приносили обитателей леса, то у орла крыло
оказалось поврежденным, то журавль расхаживал по дому, то лиса Машка жила, то
косуленок Ванька.
Воспоминания детства: я болею, у меня температура, лежу в постели, мне
плохо. А по комнате расхаживает настоящий живой журавль. И периодически машет
крыльями, создавая движение воздуха и принося прохладу моей воспаленной голове.
И мне так от этого хорошо. Помашет и голове как-то полегче. Не думайте, что это
плод моего больного воображения. Журавль действительно у нас жил одно время. Папа
про него даже рассказ написал «Путешественник поневоле». Есть фотографии времен
жизни на кордоне – мы кормим с сестрой из бутылочки с соской зайчика. Но вот
как зайчик у нас жил, не помню совершенно.
Уже на центральной базе заповедника, когда там жили, помню косуленка
Ваньку. Как он попал к нам – не знаю. Было лето, тепло, жил довольно долго,
ножки тоненькие такие. Сам весь в пятнышках. С этим косуленком есть моя
фотография в сборнике «Ильменский заповедник» и рассказ С.Б. Куклина про него.
И до сих пор помню такие строки оттуда… Особенно полюбила косуленка дочь
Владимира Константиновича – белокурая Оля… Это про меня.
Лиса Машка жила. Про нее тоже рассказ есть. Какая-то слишком
агрессивная. Мои игрушки, которые с поролоном, все разодрала на мелкие кусочки.
Мишку ватного всего распотрошила. Слезы у меня одни от нее были. Полюбить ее не
получилось. Не нравилась она мне. Орел в какие-то годы жил. У него проблемы
были с крылом. И он норовил все время кого-то клюнуть. Его закрывали где-то в
курятнике в отдельный закуток. А мелких птичек сколько было – не перечесть. Да
и не запомнились они мне.
Однажды даже гадюку на постой принесли в банке. Но мама живо ее
спровадила. Не задержалась она у нас. Ёжиков я сама несколько раз приносила из
леса. Все они были почему-то Егорки. Папа ругал, если принесешь ёжика-малыша,
отправлял сразу туда же где и взяла. Говорил, что в будущем, если его отпустить
в лес, он обязательно погибнет, т. к. никаких навыков по выживанию он получить
еще не успел. Детенышей нельзя брать.
Ну и с нами всегда жили собаки, кошки. Собаки овчарки. Помню их клички
даже до сих пор; Акбар, Анчар. Был рыжий кот по кличке Влас. Ну а кошки в
основном Мурки.»
Любовь к родному Уралу, его природе – главный мотив
всего, о чем он пишет. Перу Красина принадлежит выпущенный в 1968 году сборник
рассказов и очерков «Встречи в Ильменах». О храброй сове и осиротевшем лосёнке,
журавлёнке и поползне… Кого только не встречал лесничий, кого не выхаживал.
Другая
его книга «Времена года» вышла в 1970 году. Это календарь природы Миасса и его
окрестностей, основанный на многолетних наблюдениях. Когда начинается весна,
когда прилетают птицы и появляются на свет грациозные косулята, поспевают ягоды
и грибы, улетает последняя стая журавлей и поют соловьи – всё это можно узнать
из книги. Написана она вовсе не сухим научным, а очень даже поэтическим языком,
с пословицами, поговорками, интересными сравнениями.
Участвовал Владимир
Константинович и в коллективных сборниках «Чтоб полюбить сильней...»,
«Колокольчик в тайге», печатался в ежегодниках «Лес и человек», выступал как с
прозой, так и со стихами. Самым маленьким адресована его книга «Об оленях, о
бобрах и других твоих друзьях», вышедшая в Южно-Уральском книжном издательстве
в 1977 году.
Неоднократно его рассказы о природе и окрестностях Миасса публиковались
на страницах местных газет. Сказы опубликованы в сборниках «Золотая нить» и «Миасс
в легендах и сказаниях».
Работал в КБ им. Макеева (ГРЦ). Есть сын, две дочери, внуки
и правнуки. Дедушкой он был фанатичным. Занимался внуками много и охотно,
гордился их успехами. Любовно и бережно описывал их проделки в небольших
рассказиках, публикуемых в местной печати. Интеллигентный, начитанный, он очень
любил книги и собрал хорошую домашнюю библиотеку. Всегда чувствовал красоту
природы, обладал чутким и добрым сердцем. Мог смастерить из корня дерева фигурку,
а какой деревянный чудо-домик с обстановкой сделал для внуков! Любил ходить в
лес, увлекался тихой грибной охотой, особенно любил собирать грузди. Когда
собирались гости, пел песни – были у него особенно любимые «Встреча друзей» («Посидим
по-хорошему») и «Идут белые снеги».
Умер 11 марта 1985 г. в г. Миассе. Его дети, внуки и
теперь уже правнуки бережно хранят память о нем. В этом году, к 100-летию со
дня рождения папы и дедушки, они издали сборник публицистики и прозы «Ильменские
зарисовки», в который вошла не опубликованная раньше повесть «Землепроходцы 6 “А”»
– о друзьях-мальчишках, кладах, находках и открытиях.
Узнав про Карпеев камушек,
ребята идут в поход, чтобы найти заброшенную штольню. Поиски неожиданно
приводят к серьёзным археологическим находкам эпохи бронзы. А сколько полезных
сведений о животном и растительном мире Ильмен, о геологии и археологии – и всё
это между делом, в увлекательной форме. И сегодняшним детям будут интересны
приключения четырёх друзей. Повесть настолько интересна, познавательна, легко читается,
что хотелось бы видеть её напечатанной большим тиражом. Ау, издатели! А рассказы
и зарисовки о животных познавательны и полезны. Самым маленьким понравятся
стихи о животных и птицах, живущих в нашем краю.
Предлагаем познакомиться с рассказами и стихами Владимира
Константиновича:
Лоси
Меж зелёных камышей,
Где светло и тихо,
Учит плавать малышей
Старая лосиха.
Истомил июльский зной,
Искусала мошка…
Хорошо в воде речной
Отдохнуть немножко.
Косули
На солнечной полянке
Среди сестёр-сосёнок
Недалеко от мамы
Играет косулёнок.
Резвится несмышлёный,
Ещё не зная страха.
Ведь рядом – мир зелёный,
Как новая рубаха.
Барсук
Ночью тёмною барсук
Наскочил на острый сук,
От обиды зло урча,
Тут же задал стрекача.
Лишь в траве жука увидя,
Позабыл он про обиду.
Жирный жук ужасно нужен
Барсуку на вкусный ужин.
Бобры
Трудолюбивы и добры
Речные увальни-бобры;
Они, как наши плотники, –
Отличные работники.
Чтоб не замёрзнуть
Подо льдом,
Бобры воздвигли
Тёплый дом.
Олень
Из чащи зелёной,
Где мошка и тень,
На скалы взобрался
Пятнистый олень.
Красив он и строен,
Весёлый наряд,
Рога боевые
На солнце горят.
Красавца-оленя
В наряде таком
Недаром назвали
Оленем-цветком.
Горностай
Горностай хоть ростом мал,
Зато отважен и удал.
Живёт на самой горке
Под камешками в норке.
И каждый день, как на работу,
Выходит на охоту.
Ласка
Такой зверёк, хоть и малышка,
Зато уж не упустит мышку.
И мышки бегают с опаской
В местах, где обитает ласка.
Белка
На сосне высокой белка
Крошит шишки мелко-мелко…
Бурундук
За рябиной-ягодкой
Ползёт бурундучок,
А под ним качается
Тоненький сучок.
Зверёк дрожит отчаянно.
Боится он и злится.
Знает, что нечаянно
Может он свалиться.
Лесная соня
Есть в лесу один зверёк.
Он не белка, не хорёк,
По характеру ленив
И отчаянно сонлив,
Спит, не просыпается,
Соней называется.
Говорят, лесная соня
Настоящая засоня
И готова круглый год
Спать все сутки напролёт.
Ёж
Что за зверь протопал по дорожке
Среди трав высоких при луне?
У него коротенькие ножки
И растёт щетинка на спине.
Он герой весёлых детских сказок.
Догадайтесь сами, без подсказок.
Волки
Вышли лютою ледяной зимой
Волки серые на ночной разбой.
Им от голода животы свело,
И идут они прямиком в село.
Пасти волчие злобно скалятся,
Им баранина очень нравится.
А глаза волков огнём светятся.
Ох, и горе тому, кто им встретится!
Зайцы
Зайчишки, что мальчишки,
Большие шалунишки:
В кустах играют в прятки,
Сверкают только пятки.
А наигравшись вдоволь,
Рвут кору ольховую.
Дятел
«Тук-тук-тук, тук-тук-тук», –
В чаще леса перестук.
Кто-то трудится, старается,
Дробь по лесу рассыпается,
Барабанит дробь чечёткою,
Развесёлою и чёткою.
Это дятел на сосне
Извещает о весне.
Гагара
Кто-то тонет на реке,
Слышны крики вдалеке.
На реке никто не тонет,
Там гагара просто стонет.
Свиристели
Вспорхнула, с шумом улетая,
В кустах хохлатых птичек стая.
Это в зимние метели
Прилетели свиристели.
Синицы
Очень трудно
Прокормиться
Юрким маленьким
Синицам.
Им зимой суровою
Сделали «столовую».
Совята
На болоте среди кочек
Есть осиновый пенёчек,
В нём просторное дупло,
Там и сухо, и тепло.
А в дупле живут совята –
Большеглазые ребята.
Сойка
Пускай зима не злится –
Ручей в снегу журчит,
И громко сойка-птица
В осиннике кричит.
Она порхает бойко
С берёзы на сосну,
Знать, непоседа-сойка
Почуяла весну.
Машкины
проделки
Живу я в лесу. Часто у меня находят приют животные. То
сорочонка принесешь подбитого, то журавля, а то и зайчонка. Жил у меня и
косуленок Ванька. Всем находилось место, и каждый получал свою долю ласки.
Только лисы у меня еще не было. А завести ее очень хотелось. И вот, словно
подслушав мои мысли, однажды ко мне на квартиру принесли лису. Поймали ее
жестокие люди несмышленым лисенком. Несколько месяцев она прожила в городской квартире,
а потом оказалась не нужна.
Машка, так звали рыжую плутовку, имела веселый и
беспокойный нрав. В квартире не было ни одного укромного местечка, которое бы
она не исследовала. Юркая и проворная, она успевала всюду: забиралась на
письменный стол, со стола на полку с книгами, с полки на кровать, в кухонный
шкаф. Ела она почти все, но особенно любила сладкое. Намажешь маслом кусочек
хлеба, посыпешь его сахаром — Машка от удовольствия глаза закроет.
Как ни хороша городская квартира, лиске нужен был лес.
Туда-то я и решил ее отправить. «Отвезу, — думаю, — Машку на один из кордонов,
там она скорее привыкнет, а если и убежит в лес, то обязательно найдет своих
сородичей».
На следующее утро посадил я ее в рюкзак и повез на
самый дальний кордон, что находится у озера Сириккуль. Чтобы Машке было легче
дышать, завязал я рюкзак не полностью, а оставил небольшое отверстие для вентиляции,
но так, чтобы она не могла вылезти. Пока шли до автобусной остановки, Машка
беспрерывно билась. Уже садясь в автобус, заметил, что брезент рюкзака сильно
нагрелся и Машка чувствует себя в нем прескверно. Не успел я развязать рюкзак,
как Машка, к всеобщему удивлению пассажиров, сначала высунула свою острую
мордочку, а затем и голову и часто-часто задышала, широко раскрыв рот и свесив
розовый язычок — совсем как собака. Тогда завязал я мешок у ее горла так, как
это делают, когда перевозят котят. Скоро она успокоилась, и мы без всяких
приключений добрались до кордона.
На кордоне я рассказал историю появления у меня Машки
и попросил отнестись к ней поласковее. Выпущенная на пол из рюкзака, она прежде
всего познакомилась с квартирой, в которой ей предстояло временно жить.
Ночь Машка провела спокойно, если не считать, что
растащила по всему полу вату, сложенную хозяйкой в пустом углу, да перемешала
ее с золой из русской печи. Поведение Машки явно не понравилось ее новой
хозяйке. Пришлось мне ее пристраивать в другое место. К моему счастью,
наблюдатель оленьего кордона и его ребятишки попросили передать Машку им.
Утром, забрав с собой свой старый рюкзак, я зашел к
Машке. И не успел я закрыть за собой дверь, как она с хриплым лаем накинулась
на меня и начала рвать мои сапоги и ненавистный ей рюкзак. В Машку словно
вселился бес. Тявкая и скаля белые, как сахар, зубы, Машка яростно нападала на
меня и так стремительно отскакивала обратно, что я едва успевал обороняться.
Все попытки поймать ее и посадить в рюкзак неизменно кончались провалом.
Быстрая и ловкая, она беспрерывно крутилась вокруг меня и даже успела несколько
раз тяпнуть до крови за руку. На помощь ко мне пришли Владимир Иванович со
своим сыном Мишей. Но и втроем мы долго не могли справиться с расходившейся
лисой. Миша, не на шутку испугавшись ее яростных атак, забрался на печь и сидел
там до конца схватки.
Что мы только не делали, чтобы поймать Машку! И убрали
рюкзак, пытались накрыть ее обрывками старой сети, старались загнать в угол и
поймать ее в рыбий сачок — все напрасно. Наконец, обессиленная от борьбы, Машка
заскочила в раскрытую дверку очага и скрылась в его глубине. И я и мой добровольный
помощник обрадовались. «Теперь-то ты от нас не уйдешь», — думали мы. Но каково
же было наше удивление, когда, заглянув в очаг, Машки мы там не обнаружили.
Опасаясь дальнейшего преследования, хитрая лиса залезла в дымоход и спокойно
разгуливала по нему вокруг печи, изредка чихая и кашляя, отчего из очага
вылетали клубы золы и сажи.
Никакие увещевания и призывы к совести Машки с нашей
стороны не могли обмануть бдительность лисы, и она ни за что не хотела покидать
свое убежище. Пришлось разбирать дымоход и шуровать палкой в черной зияющей
дыре. Лишь спустя полчаса Машка сдалась и была водворена в большой крапивный
мешок. Не глядя друг на друга, мы с Владимиром Ивановичем облегченно вздохнули.
Квартира напоминала поле битвы. Всюду были разбросаны куски ваты, кирпичи,
растоптана известка. Картину дополняли повисшие в воздухе столбы зольной пыли и
клочья сажи.
Ни я, ни Владимир Иванович не захотели ехать верхом.
Кто знает, как в дороге поведет себя Машка. На Ишкульском кордоне, где мы
временно оставляли Машку, она вела себя на удивление спокойно, ела все, давала
себя гладить и когда за ней приехали с оленьего кордона, дала себя поймать и
как ни в чем не бывало доехала до своего нового жилья.
На этом приключения лисы не кончились. Обрадованные
редкой удачей, сыновья наблюдателя оленьего кордона Миша и Володя наперебой
угощали гостью разными лакомствами. Первое время и здесь Машка зарекомендовала
себя с хорошей стороны и, обследовав все закоулки в доме, пристроилась отдыхать
на диване.
Ночью она решила заново пересмотреть свою новую квартиру.
Перевернув ее вверх дном, она забралась в постель к хозяевам и стала
требовательно будить хозяина. Спросонья наблюдатель кордона ничего не понял и
окончательно проснулся только тогда, когда лиса тяпнула его за нос. В доме
начался переполох. Обитатели кордона в одном нижнем белье стали ловить Машку,
она же, хитро увертываясь от преследователей, делала немыслимые трюки. Машка
явно думала, что с ней играют в какую-то веселую игру, и старалась изо всех
сил.
Наконец лиса была поймана и заперта в чулан, где и
провела остаток ночи. Утром же после того, как кто-то случайно оставил открытой
дверь чулана, Машка вырвалась и произвела новый переполох во дворе. Сначала она
придушила селезня, затем, пытаясь поймать петуха, выдрала ему на спине все перья
и часть хвоста. Насмерть перепуганный петух взлетел на забор, за ним с громкими
криками кинулись врассыпную куры. Ко всему этому яростно, до хрипоты заливаясь
лаем, рвалась с цепи к непрошеной гостье собака.
На крики сбежались обитатели кордона, и история ловли
Машки повторилась сначала. Кончилось тем, что лиса, спасаясь от своих
преследователей, не рассчитала прыжка и свалилась в погреб, в котором стояла
вода. В пылу погони кинувшийся следом за Машкой наблюдатель оказался по пояс в
воде. Сама же лиса, как только наблюдатель появился в погребе, спокойно вылезла
наружу по ступенькам лестницы.
Ровно через неделю Машку решили привезти ко мне. Но
перед самым моим домом она вырвалась на свободу и поселилась на базе
заповедника. Лиса совершенно свободно среди белого дня совершала прогулки между
домами, вызывая яростный лай собак и косые взгляды их хозяек. Однако не все
смотрели на лису косо. Среди хозяек находились и такие, которые жалели ее и
подкармливали.
Однажды одна из наиболее сердобольных женщин угостила
Машку куриными потрохами, отдала ей головки, лапки, самих же кур вынесла на
мороз. Так впервые Машка познакомилась с курятиной. Каково же было удивление
женщины, когда, скормив Машке последние куриные потроха, она пошла за своими
замороженными курами и, конечно, не нашла ни одной. Все они были уничтожены
Машкой, а жалкие остатки их закопаны про запас в кустах около дома.
После этого случая у жителей то и дело начали
пропадать куры. Как-то ко мне явилась целая делегация женщин с требованием убрать
немедленно Машку. Над жизнью лисы нависла опасность.
Так снова встретились наши пути. Пришлось сделать
специальную клетку, и после долгих усилий я изловил ее и отвез на мотоцикле
далеко в лес, где и выпустил на волю. Где сейчас Машка, я не знаю, но твердо
уверен, что она жива. С такими способностями она не должна погибнуть.
Ночной гость
Летом я и моя семья жили на маленьком лесном кордоне,
расположенном в километре от центральной базы заповедника. Была полночь, и мы
готовились ко сну, когда услышали какой-то неясный шорох и стук в наружную
дверь. Стук был не сильный и раздавался откуда-то снизу, где между полом и
дверью была небольшая щель, через которую пробивался свет. Гость настойчиво
просился войти в дом.
Не успели мы полностью открыть дверь, как в
образовавшемся просвете появилась длинноносая мордочка ежа. Маленький ежик,
всего с кулак величиной, довольно бодро проковылял по коридору, с трудом
перебравшись через порог.
По всей видимости, полоску света под
дверью он принял за свет луны и рассчитывал погулять на хорошо освещенной
полянке. Действия маленького пришельца были настолько смелы и непосредственны,
что мы все невольно рассмеялись. Ежик, попав в необычную для него обстановку,
не растерялся. Он тут же обследовал все углы на кухне, обнюхал ножки стола, а
затем отправился к печке, где у кошки в блюдце оставалось молоко. Спокойно
вылакал его. Забежавшая с улицы кошка, увидев непрошеного гостя, тотчас же
зашипела и, выгнув спину, угрожающе подняла лапу. Грозная поза ее не испугала
малыша, и кошка была вынуждена отступить перед его бесстрашием. Ежик прожил в нашем доме всего несколько дней.
Дробный стук его лапок день и ночь раздавался в комнатах. То он шуршал
откуда-то взявшимися обрывками газеты, то перебирал обувь. Вскоре нам пришлось
дать понять ночному пришельцу, что он загостился, что неплохо бы ему вернуться
под зеленую крышу леса.
Подарок
— Иди в сад.
Подарочек тебе есть, — бросила мне с порога жена.
На столике
стояла большая стеклянная банка, накрытая тяжелым камнем. Свернувшись кольцом и
приподняв голову, пыталась найти щель между камнем и краем банки змея. Я
растерялся: слишком необычен был подарок.
— Змей
почему-то недолюбливают, хотя эти создания приносят людям громадную пользу. Яд
является одним из самых дорогих и дефицитных лекарств. В последние годы в нашей
стране змей взяли под охрану, а в ряде мест даже стали создавать змеиные
заповедники, — бодрым голосом лектора объяснял я своему семейству, тесной кучкой
стоящему далеко в стороне, и как мне показалось, не без ехидства наблюдавшему
за мной.
Твердо зная,
что змея — друг человека, я все-таки с величайшей осторожностью подошел к
банке. Под ней лежала четвертинка бумаги: «Уважаемый товарищ! В знак величайшей
признательности за ваши заслуги в деле охраны животного мира Ильмен примите наш
скромный дар. Но только не вздумайте выбросить! Это милое и изящное существо
нам еще будет нужно. До встречи».
Показал
записку жене, она передала ее дочери, та — бабушке, и, наконец, бабушка снова
вручила ее мне. Ясности не прибавилось. Жена, пронзив меня уничтожающим
взглядом, гордо проследовала в дом, за ней гуськом потянулись остальные. Я и
мой «скромный дар» остались одни.
Это был
великолепный, редко встречающийся у нас на Урале экземпляр змеи, около 70
сантиметров длиной, какого-то красновато-бурого цвета. Плоская, с совершенно
круглыми зрачками голова. Две короткие темные полосы от круглых немигающих глаз
уходили к шее. По всей спине две полосы таких же пятен, сходящих на нет почти у
самого хвоста. Гладкая, с синеватым отливом брюшка, змея была просто красавицей.
Все попытки
накормить пленницу были тщетны. Она не принимала ни слепней, ни мух, ни
комаров. Зная, что любимая пища змей — мелкие грызуны и ящерицы, я уже готов
был идти охотиться, как вдруг послышалось тарахтение мотора. К дому подкатил
автофургон. На кузове было написано «ЧСТ». Из кабины вылез бойкий молодой человек
в берете и темных очках, оказавшийся знакомым мне режиссером Челябинской студии
телевидения. Оказывается, для передачи «Малахитовая шкатулка» необходимо было
отснять несколько кадров со змеей, поэтому-то они и поймали эту красавицу.
После обеда
появилось солнце, и можно было продолжать съемки. Змея оказалась на редкость
хорошей актрисой. Ловкая и быстрая, она отлично «позировала» на камнях, ползала
по стволу сосны и обвивалась вокруг палки, подолгу удерживаясь на ней. В
отличие от неповоротливого и неуклюжего ужа, змея эта была просто
эквилибристкой. Стоило ее только взять за хвост, как она сильно и энергично
извивалась и поднимала голову до самой руки. И, что удивительно, она не только
никого не укусила, но даже и не попыталась причинить людям вред.
В
благодарность за это мы тут же отпустили ее на волю. Блеснув на солнце, наша
«артистка» проворно уползла в траву, и ни один стебелек не выдал ее движения.
Потом
узнали, что это была медянка — неядовитая змея, обитающая в горнолесной зоне
Челябинской области и обладающая кротким и покладистым нравом. Кстати, медянка —
единственная неядовитая змея наших мест с гладкими, лишенными каких-либо
признаков ребристости, чешуйками.
Храбрая
сова
Как-то,
возвращаясь после работы в свою лесную сторожку, наблюдатель охраны заповедника
набрел на гнездо совы. Гнездо находилось в большом старом березовом пне, и до
него было легко добраться. Из гнезда высовывались две лупоглазые головы совят.
Один из совят был меньше, а значит, и моложе. Совята всегда бывают
разновозрастные, потому что у сов насиживание яиц начинается после откладки
первого яйца.
Обрадованный
довольно редкой находкой, наблюдатель решил закольцевать птенцов. Кольцевать
сов приходится не часто, и такой случай просто не хотелось упускать.
Но где
там! Стоило только ему приблизиться к пеньку, как неизвестно откуда взявшаяся
старая сова набросилась на него сверху и, крепко вцепившись в плечо, стала
яростно долбить клювом. Сова, дико вращая выпученными глазами, с взъерошенными
перьями, походила в этот момент на самого настоящего бойца, защищающего свое
жилище.
Нападение
было таким стремительным и неожиданным, что наблюдатель едва успевал
обороняться. Тут уж было не до кольцевания. С расцарапанным в кровь ухом, с
синяками на голове, да вдобавок с располосованной на спине рубахой, он вынужден
был отступить.
Скоро о
гнезде совы и ее необыкновенной храбрости стало известно научным сотрудникам
заповедника. В этот год многие из нас находились на полевых работах и жили
табором в обходе пострадавшего наблюдателя. Нам просто не верилось, что
взрослый человек не мог справиться с какой-то там птицей и полная победа
оказалась на ее стороне. Был бы это, допустим, орел или хотя бы внушительных
размеров филин, а то самая обыкновенная сова-неясыть. Никто ранее из нас даже и
не слышал, что совы могут быть очень свирепыми. Такое просто не укладывалось в
голове.
Многим
хотелось посмотреть на храбрую птицу. Удавалось же это далеко не каждому. От ее
острых когтей и крепкого крючковатого клюва досталось не одному человеку.
Особенно сильно попало энтомологу. Увлеченный погоней за каким-то насекомым, он
почти налетел на пенек, на котором находилось гнездо. За это ему больше всех
досталось.
Спасаясь
бегством от нападок рассвирепевшей совы, энтомолог потерял не только шляпу, но
и сачок, с помощью которого ловил насекомых. За этими вещами пришлось идти еще
не раз, соблюдая при этом все правила предосторожности, чтобы не вспугнуть
сердитую птицу.
Зря
радовался наблюдатель, найдя гнездо совы. Нам так и не удалось закольцевать
молодых совят. Смелая мать, отважно защищая свое потомство, просто не допустила
нас до гнезда.
Нахалёнок
Это был
самый обыкновенный поползень. Юркий и ловкий, он беспрестанно бегал по стволам
деревьев и, копошась в трещинах коры, выискивал зимующих насекомых.
Поползень,
пожалуй, одна из немногих птиц, обладающих способностью легко передвигаться по
стволу дерева вниз головой. С изумительным проворством делал это и наш всеобщий
любимец — Нахалёнок. Нахалёнком мы его прозвали потому, что смелость его иногда
доходила до безрассудства. Ему. ничего не стоило усесться на плече человека и
растеребить своим маленьким, но крепким клювом его воротник.
...А все
началось с того, что сотрудник нашего музея Сергей Борисович Куклин решил
приучить поползни брать корм из рук человека. Терпение и настойчивость сделали свое
дело. Один из поползней, постоянно живущий в лесу около музея, быстро привык к
нему и по условному сигналу немедленно прилетал для получения очередной
подачки. Достаточно было протянуть руку с кормом и легонько свистнуть, как
откуда-то прилетал Нахалёнок. Быстрый и непоседливый, в спешке он рассыпал
пищу, часть ее вообще вываливалась у него из клюва, но тут же с поспешностью
набивал его снова.
Со
временем Нахалёнок стал брать корм не только от одного Сергея Борисовича. Его
уже мог кормить каждый, кто желал это сделать. Карманы мои в то время были
всегда заполнены каким-нибудь лакомством: там было пшено, хлебные крошки, мухи
и прочая птичья еда. Нахалёнок ничем не брезговал.
Однажды
вместе с поползнем к протянутой руке с кроткими подлетела синичка-гаичка, светло-серая птичка
с
черно-бурой головкой и черным
горлышком. Пример Нахалёнка воодушевил, очевидно, и ее. Теперь их стало двое.
Каждый день обе птички немедленно прилетали на зов. При этом гаичка всегда
съедала свой корм на месте, а поползень делал себе запас, рассовывал крошки в
укромные места.
Иногда в
сильные морозы Нахалёнка можно было встретить не только у музея. Круг его
кочевок в это время становился значительно шире. То он крутился около соседнего
жилья, то перелетал вместе со стайкой гаичек к многоквартирному дому, где для
зимующих птиц. была устроена «столовая». А однажды я его встретил даже в своем
собственном дворе, на помойке, проводящего ревизию кухонных отбросов.
Так продолжалось, пока не растаял снег и не наступила
весна. Неотложные птичьи дела отвлекали пернатых друзей от нашей помощи. Да и
необходимость в дополнительном корме отпала. Но до сих пор мы помним эту бойкую
и дружную пару, особенно нашего всеобщего любимца, пронырливого и непоседливого
Нахалёнка.
Путешественник поневоле
Уж так случилось, что, вышагивая по болоту, журавленок
попал в беду. Запутавшись в какой-то проволоке, он отчаянно бился, изо всех сил
старался освободиться от сковывающих его пут. Но чем больше он рвался и махал
своими еще неокрепшими крыльями, тем сильнее запутывался.
Журавленка подобрала женщина, она проходила в это
время мимо болота. Через сутки он уже важно выступал по двору и, расталкивая
уток, с жадностью набрасывался на еду, которую хозяйка выносила в деревянном
корытце. Назвали журавленка Журашкой. Журашка оказался настолько прожорливым,
что женщина уже не знала, как его прокормить. Хлеба он ел мало, но зато лягушат
и рыбешку мог уничтожать в любом количестве. Ловить рыбу и лягушек для него не
хватало ни сил, ни времени (сам же Журашка этого делать не умел, хотя
поблизости было большое озеро). Продержав у себя журавленка недели две, женщина
отдала его на соседний кордон.
Вначале наблюдатель заповедника, особенно его дети,
были рады подарку. Все с удовольствием ухаживали за журавленком. Но уже первые
дни показали, что прокормить такого обжору не так-то легко. Он готов был есть
хоть целый день, и все ему было мало, и несмотря на то, что за день Журка
проглатывал целые горы еды, вечером неизменно просил есть.
Своим попрошайничеством, беспрерывным нудным писком
журавленок скоро надоел своему новому хозяину, и он решил от него избавиться.
Но не тут-то было. Дважды пытался отвозить и оставлять его на озере наблюдатель,
и дважды, когда он возвращался на кордон, Журашка уже был дома и снова, как ни
в чем не бывало, путался под ногами, жалобно попискивая и требуя себе корма.
Наконец, выход был найден. Журашку поместили в мешок и
отвезли на болото, которое находилось в нескольких километрах от дома. Журашка
не вернулся, но зато ровно через день появился на другом кордоне, Няшевском,
который находился на южном берегу озера Миассово. Если учесть, что молодой
журавленок еще не умел летать, то он совершил самый настоящий подвиг, отмерив за
это время своими голенастыми ногами целых пять километров.
Появление Журашки на кордоне было встречено всеобщим
ликованием. Скоро он стал любимцем геологов, палаточный лагерь которых
раскинулся на берегу. Пищи теперь было вдоволь, так как о журавленке заботился
целый коллектив.
Журашка быстро обленился, не делая никаких попыток к
поискам пропитания, готовое же угощение всегда глотал с удовольствием. Зная,
что пища зачастую находится в карманах геологов, Журашка всовывал туда свой
длинный и прожорливый клюв и немедленно очищал их содержимое. Однажды он
настолько обнаглел, что попытался вытащить рыбу из кипящей ухи, которую варил в
солдатском котелке один из горнорабочих. За свое безрассудство Журашка был
жестоко наказан и долго тряс из стороны в сторону ошпаренным клювом, вызывая веселый
смех геологов.
Прошло немного времени. Журка вырос и превратился в
настоящего красавца-журавля. Но он по-прежнему беспрестанно путался под ногами
и пищал, требуя себе пищу. Это всем надоело. Но здесь, как и на предыдущем кордоне,
все попытки избавиться от журавля кончились неудачей. Геолог Миша отвозил
Журашку на лодке на другую сторону озера, но где бы его ни высаживал, в лесу
или на болоте, Журашка неизменно возвращался под дружный хохот геологов
значительно раньше, чем Миша.
После нескольких бесплодных попыток избавиться от
журавля геологами было единогласно решено: Журашку подкинуть на соседний
кордон, что находился по другую сторону озера. Геологи шутили: мы, мол, с
журавлем помучились достаточно, пусть и другим не обидно будет. Так и сделали.
Под покровом утреннего тумана, преодолев
шестикилометровый водный путь, журавленка высадили на берег. На этот раз
«операция» по высадке «десанта» прошла удачно. Заметив жилье и дымок, вившийся
из трубы, Журашка смело зашагал к своему новому пристанищу.
Ровно через сутки после удачной высадки Журашки в
управлении заповедника раздался телефонный звонок. Наблюдатель кордона Миассово
докладывал, что им пойман журавль и что, пытаясь приручить его, он уже достиг
некоторых успехов: журавль теперь никуда не улетает и даже берет корм из рук.
Уж кто-кто, а мы-то знали, что это за журавль, и даже
предполагали, чем все это кончится. Но, не подав виду, мы ответили, чтобы
журавля закольцевали и продолжали приручать, хотя прекрасно знали, что приручать-то
его не нужно, он давным-давно привык к людям и жить без них не может.
Поведение Журашки, очевидно, оставалось прежним.
Спустя несколько дней он появился у нас на центральной базе заповедника и был
водворен в живой уголок детского сада. Там к этому времени уже жили морские
свинки, зайчонок и еж.
Рослый и важный журавль стал гордостью ребятишек. Надо
было только посмотреть на довольные рожицы детей, на их горящие от радости
глаза, чтобы видеть, что Журашка пришелся им по душе. Но радость детей была преждевременной.
Аппетит нового жильца оказался таким, что содержание его стало им не под силу.
Кроме того, оставлять Журашку в обществе детей стало небезопасно: он мог больно
ущипнуть ребенка, а то и выклевать глаз.
Журавля принесли ко мне на квартиру. Прекрасно зная
его нрав, я в тот же день переправил Журашку в живой уголок нашей подшефной
школы. Занятия в ней начались, так как на дворе уже стоял сентябрь. Недолго
пробыл Журашка в школе и снова был возвращен ко мне. Выпускать его на волю я
даже не делал попыток, так как был твердо уверен: он все равно вернется.
В воздухе чувствовалось приближение зимы. Начался
обильный листопад. По утрам стало холодно. Иногда целыми днями моросил дождь. В
поведении Журашки появилось какое-то смутное беспокойство. Он все чаще засматривался
на небо и, поджав под себя одну ногу, с тоской смотрел в беспредельную высь.
Однажды, гуляя возле дома, Журашка услышал протяжное
курлыканье. Стая журавлей с прощальным криком летела на юг. Журашка
заволновался. Наконец, решившись, он разбежался и, широко распахнув свои
окрепшие крылья, взмыл вверх и полетел догонять улетающую стаю. Догнал он ее
или нет, не знаю. Очевидно, догнал, так как на сей раз Журашка не вернулся.
Вот так и окончились странствия Журашки. А может быть,
это было только начало?
Найденыш
Выбиваясь из последних сил, лосенок плыл по озеру.
Тяжело дыша, он с трудом загребал уставшими ногами. Чувствовалось, что малыш не
рассчитал своих сил. Да и где лосенку было их рассчитать, когда ему было не
более трех недель от роду. Мы на своей лодке настигли лосенка на середине.
Вконец измученный, он не оказал никакого
сопротивления, и мы без всякого труда вдвоем погрузили его в лодку. На левом
боку у лосенка проступало светлое пятно, резко отличавшееся от остальной
светло-шоколадной окраски. Мокрый, худенький лосенок… Его била дрожь, он
испуганно озирался по сторонам.
Мы внимательно осмотрелись. Матери-лосихи нигде не
было. Что заставило малыша пуститься в такое рискованное путешествие —
неизвестно. Посоветовавшись, мы стали грести к берегу, на котором находился
кордон лесника.
Лосенка со всеми предосторожностями выгрузили на
полянку. Но он был настолько слаб, что не мог даже стоять на ногах и валился на
бок. Пришлось тащить его на руках до самого кордона. Найденыша, так мы решили
назвать спасенного лосенка, поместили под навес и дали ему травы. Тотчас его
окружили дети лесника и наперебой стали угощать лакомствами: кто совал корочку
хлеба, кто пучок лукового пера.
Вечером, когда пригнали с пастбища корову, Найденышу
дали парного молока. Почувствовав его запах, лосенок оживился. Но сколько потом
дети ни предлагали ведерко с молоком, Найденыш, уткнувшись в него мордочкой,
отказывался пить.
Тогда за кормление лосенка принялась жена лесника.
Взяв мордочку Найденыша, она окунула ее в молоко и подставила палец. Посасывая
его, малыш жадно стал втягивать в себя молоко. Когда же на дне ведерка не
осталось ни одной капли, лосенок, тяжело дыша, удобно улегся и сразу же уснул. Прошло
недели две. Найденыш окончательно поправился. Теперь это было стройное молодое
животное с лоснящейся шерстью. Людей он уже не боялся.
Мы не на шутку встревожились. А вдруг лосенок
настолько привыкнет к людям, что, выпущенный на волю, снова потянется к ним и
погибнет, затравленный деревенскими собаками. Как ни жалко было расставаться с
Найденышем, а выпустить его в лес, на волю, было необходимо.
…Прошло несколько лет. Как-то, проверяя качество сена,
которое мы ежегодно заготовляем для подкормки диких животных, я вышел к лесной
поляне и замер в восхищении. На опушке леса, что виднелась на противоположной
стороне поляны, паслось лосиное семейство. Неподалеку от него, запрокинув почти
на спину свои могучие рога, лакомился осиновой корой красавец лось.
Что-то давно забытое, знакомое показалось мне в этом
лесном великане. Присмотревшись внимательно, я увидел белое пятно на левом боку
лося. От волнения я переступил с ноги на ногу и хрустнул веткой. Найденыш резко
повернул голову в мою сторону и, очевидно, подал сигнал, так как через минуту
все лосиное семейство скрылось в осиннике. С тех пор прошло много времени, но
почему-то всегда, встречая в лесу лося, я вспоминаю Найденыша и твердо верю,
что новая встреча с ним обязательно будет.
Одноглазый
В то лето мы работали в «поле» — одни вели геологическую
съемку, другие занимались лесоустройством, третьи изучали животный мир.
Палаточный городок наш был раскинут на самом берегу озера. Пищу мы готовили тут
же, на берегу, и часто привлеченные нашими «дарами» к берегу подплывали дикие
утки, иногда целыми выводками. Особо отчаянные утята отваживались выходить к
нам на берег. Целых три выводка— более двадцати утят стали постоянными
посетителями нашей «столовой».
Вначале все утята казались одинаковыми, а потом мы
стали различать не только выводки, но и птенцов. Особенно запомнился один
утенок. Или он напоролся на сучок, или ему выклевали глаз в драке — не знаю, но
только левого глаза у него не было, и, чтобы рассмотреть что-нибудь, утенку
приходилось «кособочить» свою голову. Поэтому создавалось впечатление, что он
плавает боком. Но этот недостаток с лихвой покрывался буйством его характера и
какой-то особой отчаянностью. Наклонив голову и уставив свой единственный глаз
на добычу, утенок с непостижимым проворством устремлялся к брошенной кем-нибудь
рыбешке и, к великому удовольствию кормившего, почти всегда опережал других
утят.
Как-то, поставив лодку на якорь недалеко от берега, я
раскинул удочки и начал рыбачить. И тут меня окружил выводок уток. Среди утят я
заметил своего старого знакомого — одноглазого, который тут же стремительно
нырнул за наживкой. Сколько я его ни гнал, бил по воде длинным удилищем, махал
руками, ругал, одноглазый неизменно нырял под мою лодку и подбирался к крючку.
Я был вынужден снова и снова вытаскивать леску и опять забрасывать. Вдруг я
почувствовал, что на моем крючке сидит не какой-то там окунишка, а кое-что
посолиднее.
Каково же было мое удивление, когда, подтягивая к
лодке леску, я обнаружил на конце ее одноглазого, который, растопырив крылья,
старался освободиться от злополучного крючка. Старая утка взволнованно металась
вокруг лодки и была готова броситься на обидчика, защищая свое неразумное чадо.
Отцепив одноглазого от крючка, я с досадой перекинул его через лодку на другую
сторону, и он, что-то лопоча на своем утином языке, как ни в чем не бывало
поплыл в сторону берега, временами косясь и оглядываясь на меня.
За лето утята подросли, стали подниматься на крыло, и
их уже трудно было отличить от взрослых. Они все реже и реже подплывали к
нашему берегу и, наконец, перестали появляться совсем. С деревьев облетали листья,
а к югу тянулись караваны птиц. Улетели, очевидно, с ними и наши знакомые
утята, теперь уже взрослые утки и селезни.
Прошел год. Снова зазеленели деревья, расцвели травы…
И однажды к берегу, где мы когда-то кормили рыбешкой наших утят, подплыл
выводок черненьких пуховичков. Их привела взрослая утка, с довольно своеобразной
манерой держать голову. Уж не наша ли это знакомая? Приглядываюсь: у нее также
нет левого глаза.
Много раз еще приходилось встречаться с одноглазым и
его братьями и сестрами, но с каждой новой встречей утята становились все более
осторожными и пищу из наших рук принимали уже с опаской.
Прощание
Днем на дорогу из леса вышли два лося — самец и
молодой лосенок. Лоси остановились на проезжей части дороги и прервали
автомобильное движение, особенно интенсивное в эти часы. Скоро на дороге
образовалась пробка. Досужие шоферы с удивлением смотрели на лесных пришельцев,
а те, не обращая внимания на подъезжавшие машины и шутки шоферов, спокойно
стояли на месте, понуро опустив головы, и что-то вынюхивали на земле.
Если бы знали люди, отчего и зачем пришли сюда эти
лесные гости! Они бы перестали смеяться и сняли шапки. Пришли же они сюда,
чтобы отдать свой последний поклон лосихе, по роковой случайности погибшей на
этом месте под легковой машиной.
Еще вчера их было трое, целое лосиное семейство. Отец,
мать и молодой лосенок мирно паслись в заповедном лесу, питаясь молодыми
побегами деревьев. Вечером лосям нужно было перейти дорогу, чтобы добраться до
места ночлега. Уже в темноте самец, лосенок и следовавшая за ними лосиха
подошли к дороге. По ней в обоих направлениях шли машины. Пучки света фар
изредка выхватывали из темноты кусты и отдельно стоявшие деревья, подступавшие
к самой обочине шоссе.
Две идущие
навстречу машины, чтобы не ослепить друг друга, на какое-то время выключили
свет. Именно этот момент лоси и избрали для перехода. Бежавшие впереди самец и
лосенок успели проскочить перед самым радиатором легковой машины, лосиха же
перебежать не успела. Сбитая мчавшейся машиной, она забилась на асфальте в
предсмертной агонии.
Вот почему в
немом молчании стояли на шоссе лесной великан лось и осиротевший лосенок.
Такой
дорожный случай не единственный. Сейчас, когда количество автомобилей из года в
год растет, пора бы задуматься и о безопасности животных на лесных автотрассах.
Может быть, следует здесь устанавливать дорожные знаки, ограничивающие скорость
движения, или принять какие-то другие меры. Ясно одно: необходимо обезопасить
жизни животных. До каких пор лихие «наездники» будут губить лес и его обитателей?!
В тисках
В природе нередки нелепые случаи гибели животных,
забывших об осторожности. Видел я и лосей, утонувших в болоте, барсуков,
зайцев, хорьков, погибших в заброшенных горных выработках, и даже волка,
который в пылу погони за косулей попал в разведочный шурф, да там и погиб.
Прожив не один год в лесу, перестаешь удивляться многому. Но то, что я увидел в
начале одного лета, поразило меня.
Однажды нам, работникам лесного отдела, потребовалось
осмотреть трассу высоковольтной линии и проверить заготовленную на ней древесину.
Стояли последние дни мая, теплые, солнечные. Погода и настроение были хорошими.
Мы, не чувствуя усталости, бодро переходили с одной сопки на другую и замеряли
поленницы дров, раскиданные по всей трассе. Работа спорилась, и мы быстро
продвигались вперед.
Близился полдень, когда в стороне от трассы мы
заметили несколько сорок, взволнованно стрекотавших и перелетавших с дерева на
дерево. Сороки собираются группами неспроста, а уж если подняли такой крик, то
так и знай, что случилась какая-то лесная беда.
Когда мы свернули в направлении сорочьего крика, то,
не пройдя и двухсот шагов, увидели такое, отчего у каждого из нас защемило
сердце. Перед нами с поникшей головой, подогнув под себя длинные, стройные
ноги, лежал лесной красавец — великан-лось. Туловище его застряло между двумя
соснами, и он оказался в самой настоящей ловушке. Лось был мертв. По глубоко
вспаханной земле и ободранной коре деревьев можно было судить, что борьба за жизнь
была яростной. Тут же валялись и клочья шерсти. Правая передняя нога животного
вытянута вперед, словно попавший в ловушку гордый хозяин ильменских лесов в
последней отчаянной попытке освободиться привстал и тут же, обессиленный,
рухнул вниз, чтобы уже никогда не подняться.
Мы долго стояли над погибшим животным и думали, как
могло случиться, что умный и осторожный зверь попал в такую, казалось бы,
нехитрую ловушку. Наше воображение нарисовало следующую картину. На трассе
высоковольтной линии устанавливались металлические опоры. Ставили их в скальном
грунте. Дело не обошлось без взрывных работ. Привыкнув к шуму работающих людей
и механизмов, лось спокойно кормился недалеко от места работы. Когда же
прогремел оглушительный взрыв, он в ужасе, не разбирая дороги и ничего не видя
перед собой, кинулся вперед. Громовые раскаты взрыва, многократно повторенные
эхом Ильменских гор, гнали насмерть перепуганное животное. Лось, мчавшийся с
огромной скоростью, втиснулся грудью между деревьями, да так и остался навсегда
в этих тисках.
Птица-невидимка
Пробираясь
через заросли молодняка, я вышел на старую заброшенную тропу. Идти сразу стало
легче, и я бодро зашагал по направлению к дому. Вдруг из-под моих ног
вспорхнула какая-то птица, похожая, как мне показалось, на кукушку. Она присела
на тропе, прижавшись грудью к самой земле. Коричневато-серая с мелкими пестринками
окраска делала ее совершенно незаметной на фоне прошлогодних листьев,
устилавших тропинку. Птица не обращала на меня внимания, сидела спокойно, не
шевелясь и даже полуприкрыв глаза.
Но все это
было кажущимся. Стоило мне только сделать шаг вперед, как тут же послышалось
грозное шипение, птица заметалась и перевернулась на спину. Сначала я оробел, а
потом засмеялся. Теперь-то я понял, что передо мной был козодой, защищающий
свое гнездо, находящееся где-то здесь неподалеку.
Нагнувшись к
самой земле, я стал внимательно рассматривать тропинку и, наконец, увидел два
яйца. Они были серовато-белого цвета, словно выточенные из мрамора и также
хорошо сливались с местностью, как и сама птица. Лежали они просто на земле, на
старых прошлогодних листьях. Гнезда никакого не было.
Козодой —
исключительно полезная птица, уничтожающая массу насекомых, особенно майских
жуков и крупных ночных бабочек. Огромный рот этой птицы настолько поражает
воображение, что про козодоя рассказывают небылицы: будто он питается молоком коз
и такой большой рот ему нужен для того, чтобы он смог захватить сосок. От этой
версии и произошло название птицы. Говорят и другое, что козодой всегда
охотится с широко раскрытым ртом, в который насекомые попадают сами.
Все это, конечно,
не так. Действительно, по вечерам козодоев часто можно увидеть в обществе
домашних животных. Они просто выискивают насекомых, которые прилетают сюда,
привлеченные запахом навоза. Козодой — птица ночная и на кормежку вылетает
только поздним вечером. Охотятся козодои на насекомых чаще не в одиночку, а по
нескольку птиц.
Полет
козодоя своеобразен и совершенно бесшумен. До самой глубокой ночи мелькают силуэты
этих птиц то низко, над самой землей, то где-то высоко над кронами деревьев. Длинный
хвост позволяет козодою делать неожиданные и резкие повороты в воздухе, и полет
его кажется каким-то вихляющим, танцующим. Во время охоты за насекомыми птица
часто садится отдыхать на сучья деревьев, причем не поперек сучка, а вдоль.
Создается впечатление, что птица не сидит на сучке, а лежит, прижимаясь к нему
грудью.
Днем козодой
обычно сидит на земле или на дереве и взлетает только в минуту крайней
опасности. Взлет его всегда неожиданный, и пугающий: благодаря своей защитной
окраске он совершенно незаметен и человека подпускает к себе почти вплотную.
Козодой
никогда не устраивает гнезд. Кладку яиц его можно встретить только на земле,
чаще на старых, мало посещаемых тропках. Найденные мною яички — яркое
подтверждение этому.
Кстати,
когда я пришел на знакомую тропку спустя два дня, яиц на старом месте уже не
было, не было и скорлупы. Что с ними стало — неизвестно. Может быть, заботливая
мамаша перенесла их в другое место? Такое у птиц бывает.
Верность
К концу подходит сентябрь. Дни стоят тихие, ясные.
Прозрачная синева воздуха позволяет далеко видеть четко выступающие дали.
Хорошо в это время в лесу! Все деревья в осеннем наряде. Среди червонного
золота берез нет-нет да и промелькнет яркий багрянец одинокой рябины, а там уже
смотришь — и нежная трепещущая осина одна за одной начинает терять свои
покрасневшие листья. Кажется, сам воздух источает тончайший аромат. Густо
пахнет хвоей, прелыми листьями, грибами.
В это время молодые двухлетние лоси покидают своих
родителей и также образуют свою семью. Как-то уже в конце рабочего дня нам
сообщили, что в районе одного из поселков городка к шоссейной дороге вышли два
лося и несмотря на все попытки перейти ее, им это не удалось. Причем одно из
животных вело себя настолько странно и необычно, что звонивший по телефону
высказал предположение, что животное ранено. Мы тут же решили выехать на место
происшествия. Через сорок минут, поймав какую-то попутную машину, мы уже были
на месте. К этому времени вокруг животных собралась целая толпа, стоял
разноголосый говор, а любопытные все прибывали и прибывали. Всем хотелось
посмотреть на неожиданных лесных пришельцев. Особенно в этом отношении
усердствовали шоферы, остановившиеся машины которых грозили создать на дороге
самую настоящую пробку.
В центре образовавшегося круга находилась лосиная
семья. Старый рогач-самец беспрестанно то ложился, то вновь, как будто
подброшенный пружиной, вскакивал на ноги и кидался в разные стороны, подчас не
разбирая дороги. Животное при этом налетало на столбы, проволочную изгородь, на
идущие поверху над землей трубы центрального отопления и другие препятствия. В
каком-то немом и отчаянном исступлении лось бросался из стороны в сторону,
жестоко бился, падал и снова вставал для того, чтобы при очередной попытке
перейти дорогу в нужном ему направлении, удариться о препятствие и вновь
оказаться поверженным на землю.
Лосиха все это время шла за рогачом и, казалось,
совсем не обращала внимания на собравшихся. Часто останавливаясь, она с тоской
смотрела в ту сторону, где через долину небольшой извилистой речушки темнел
своей зеленой хвоей спасительный лес. Если бы она умела говорить! Она бы
обязательно подсказала своему незадачливому спутнику, где нужно перейти дорогу,
и он бы не бился в бесплодных попытках выбраться из этого мира чуждых ему
звуков и запахов.
Наконец, ударившись о какую-то железобетонную опору,
лось упал и больше уже не поднимался. Лосиха в последний раз подошла к нему,
еще раз обнюхала и лишь только после этого, словно убедившись в его полной
неподвижности, медленно повернулась и пошла размеренной рысью в сторону
видневшегося леса. Люди с почтительностью расступились перед ней и снова
сомкнули кольцо, подвинувшись вплотную к лежавшему лосю. И лишь только тогда мы
поняли причину странного поведения животного. Лось был слеп.
Впоследствии, когда мы попытались определить причину
слепоты лося, было выяснено, что слепота произошла от ранения, так как под
шкурой на лобной части перекатывались маленькие свинцовые дробинки. Так от
бездумного выстрела какого-то негодяя погиб могучий лось — краса и гордость
наших лесов.
Все это время лосиха неотступно следовала за раненым и
не покидала его до самого конца, пока еще у животного были силы. Длилось это,
очевидно, не один день и даже не одну неделю. Сколько же нужно преданности,
глубокой привязанности, чтобы вот так изо дня в день находиться рядом с
обреченным животным, помогать ему, не отлучаясь от него ни на минуту!
Возвращались домой мы поздно. В лесу уже начало темнеть.
Серая мгла пеленой покрывала кусты, тропинка становилась все менее заметной, и
лишь только в небольших просветах были видны стволы отдельных деревьев. Наконец
и стволы, и макушки деревьев слились в общую темную массу, над лесом опустилась
ночь.
Осторожно переступая через валежины, мы с трудом
находили все время терявшуюся тропку. Причудливо изогнутые сучья, обомшелые пни
в сгустившихся сумерках кажутся сказочными чудовищами. Идешь и невольно
думаешь, что какое-нибудь лесное чудище вот-вот схватит тебя. Чуткое ухо ловит
ночные звуки леса. В наступившей тишине слышны малейшие шорохи.
Уже подходя к дому, мы услышали мощный, идущий с самых
низов, глухой и протяжный стон. Трубил молодой лось. Через несколько минут
призывный стон повторился вновь. И этот сильный, низкого тона звук долго еще
стоял в воздухе. Наконец, когда лось протрубил в третий раз, в ответ ему
прилетело короткое «о-у», а затем послышалось фырканье. На призыв лося отвечала
лосиха.
Жизнь шла своим чередом.
Дятлы-барабанщики
Над маленьким, затерянным в лесной глуши поселком
Миассово — туманное мартовское утро. Тепло и сыро. Кругом застоявшаяся тишина,
которая нарушается только трелью дятлов. Дятлов три, и все они по очереди
выбивают дробь.
Первым начинает тот, что сидит на телефонном столбе.
Ровно через десять секунд с болота ему вторит другой, а затем вступает третий,
сидящий на сосне у лабораторного корпуса. И снова наступает тишина. Через
какой-то промежуток времени все в той же последовательности повторяется. Дятел
на столбе, закончив свою очередную трель, прислушивается, красная шапка на его
голове поворачивается из стороны в сторону, и он, как бы любуясь собой, ждет
вступления своего соперника.
Пока я слушал этот своеобразный конкурс, очередность
трелей лесных солистов не нарушалась, и лишь только один раз первый дятел
опоздал с началом вступления, и дробь его прозвучала одновременно с дробью
дятла, сидевшего на болоте. Кстати, тут же рядом, около магазина, барабанил
четвертый дятел и совершенно не реагировал на «серенады» соперников.
Хитрый уж
Видавшая виды плоскодонка медленно скользит по старому
заросшему пруду. Вода — что индийский чай. Кругом торфяные сплавины, поросшие
осокой, рогозом и еще бог знает чем. На некоторых из них растут небольшие кусты
ивняка, а кое-где уже укоренились березки, которые, как часовые, возвышаются в
своих ярких зеленых одеждах над бурыми космами высохшей прошлогодней осоки. Окна
воды покрыты зарослями рдеста, тут же растет кубышка, кувшинка, ближе к берегу
видны стреловидные листья водокраса, изредка встречается сусак.
Когда до берега осталось совсем немного, я увидел
впереди плывущего ужа. Уж небольшой, это видно по маленькой голове и тонкой,
чуть сероватой шейке, поднявшейся столбиком над водой. Вначале ужонок меня не
замечал и плыл, не меняя позы и направления, но стоило мне неосторожно плеснуть
веслом, как он сжался и резко опустился вниз. Теперь над водой была только одна
голова, которая беспрестанно сновала то в одну, то в другую сторону. Уж
торопился уйти от настигающей его опасности.
Я сделал сильный гребок в надежде догнать несмышленыша
и на какую-то долю секунды отвлекся от пловца. Когда же опомнился, то ужа не
было. Затормозив лодку, я стал наблюдать, но сколько ни смотрел, ничего не
видел. Наконец мое внимание привлекла одинокая камышинка, которая время от
времени подрагивала, словно колеблемая чьей-то рукой.
Каково же было мое удивление, когда, подплыв ближе, я
обнаружил свою пропажу. Ужонок, свернувшись кольцом вокруг камышинки, лежал,
притаившись, на дне и, казалось, не подавал никаких признаков жизни. «Вот тебе,
— думаю, — несмышленыш!»
Вера в доброту
На берегу Гудковского пруда у самой дороги, в каких-то
20 метрах от кордона под большим плоским камнем гнездо белой трясогузки. Птичка
сидит на гнезде, сидит настолько крепко, что не вылетает даже и тогда, когда
под камень просовываешь руку, чтобы убрать в сторону стебли сухой травы, мешающие
смотреть. При этом становится виден черный блестящий глаз, с интересом и,
очевидно, не без страха рассматривающий непрошеного гостя. Прижавшись вплотную
к гнезду, трясогузка застыла, как изваяние: ни звука, ни шороха.
Сколько же нужно силы, терпения, а если хотите, мужества, чтобы вот так
в каких-то сантиметрах от протянутой руки человека высидеть на месте, не
шелохнувшись и не выдать себя ни единым движением! Это ли не храбрость! А
может, это вера в доброту человека?
Ленинский декрет (сказ)
Давно это началось. Миассу и полусотни лет не
насчитывалось, а слава его каменная уже по всему свету бродила. Вот только как
об этом в иностранных державах узнавали — мало кому ведано. Одно доподлинно
известно, что иностранные купцы не прочь были воспользоваться ильменскими
богатствами, и тяга у них была непомерная.
Знали, конечно, и наши миасские, какие ценные камни в
горах заветных находятся, да только помалкивали. Опасались огласку сделать. На
казну не надеялись, боялись, что продадут наши места иноземцам, а те до самого
что ни на есть донышка поочистят горы, исковеркают всё, испоганят, да так и бросят.
Известное дело, чужое — не свое, душа не болит, не жалко. Но только верили горщики
и старатели: придет-таки времячко и клады каменные, сокрытые в Ильменах, все равно
народу достанутся. Вот и берегли их.
Другое дело купцы да заводчики. Им бы только нажива
была. Ведь хозяин Лугинин, чтобы выслужиться перед царицей, цветные камни с Урала
в столицу отправлял. Немало было в лугиниских каменных обозах самоцветов из Ильменских
гор. Одного только амазонского камня была вывезена не одна сотня пудов, а
сколько топазов, бериллов да гранатов — не сосчитать. В царских-то палатах, как
я думаю, и подсмотрели наши камешки иноземцы, а после всякими правдами и
неправдами на Урал потянулись. Были люди почтенные, а кроме них всякий
народишко брел.
К нам в Миассе тогда за многие тысячи вёрст один немец
пожаловал. Звали его Менге. Занимался он в то время торговлей, ну а камешками
цветными приторговывал. Только правду надо сказать, толк-то в камешках он
понимал. Знал, какой камень к какому делу способен быть, и дело своё крепко
любил. Много новых камней он тогда в Ильменах нашёл, а два из них даже наши
имена получили. Один из них и сейчас ильменитом называется, а другой, из
которых Ильменские горы состоят, миаскитом нарекли. Это по имени нашего города,
значит. Нашёл он и нефелин, до того времени никому не известный. Порядочно
камешков уральских Менге в свою Германию увёз. И, конечно же, не утерпел и рассказал о нашей
каменной кладовушке. Тогда-то и пошла бродить во свету молва об ильменских
самоцветах.
Вскорости на Урал пожаловали еще два гостя и оба,
заметьте, тоже из Германии. Первый был уже известный всему миру Александр
Гумбольдт. Главнее Гумбольдта, говорят, в то время на всей земле ни одного
академика не было. Второй — Густав Розе. Этот всё больше камнями да кристаллами
разными занимался. Сильно учёные были люди. Осмотрели Уральскую землю,
довольными остались, а уж про Ильменские горы и говорить нечего. Да и домой,
надо сказать, не с пустыми руками приехали. Недаром после ихней поездки камешки
ильменские во всех больших минеральных музеях появились.
Прошли годы. Много разного иностранного люда наши края
посетило за это время. И все они, как и первые иноземцы, восхищались красотою
Ильменских гор и их каменными богатствами. Приезжали всё больше по научной
части, но были, надо правду сказать, иногда и хищники. Всех не пересчитать. Сильно
уж это было обидно иностранцам, что нет на земле их такой кладовушки, где
столько минералов найти можно.
Говорят, что уже после революции иностранцы не один
раз к самому Ленину старались попасть — хотели, чтобы им Ильмены отдали. Деньги
давали за это немалые, и не бумажные какие-нибудь, а чистое золото. Но наш
Ильич потребовал к себе все бумаги про наши горы, самых знающих людей позвал. А
они всё насчёт Ильмен обсказали. Ведь издавна учёные люди советовали беречь тутошние
места пуще глаза.
Тут Владимир Ильич им поддержку большую дал: нельзя
богатства народные кому попало доверять. Пусть они народу да науке послужат.
Показал он купчишкам заезжим от ворот поворот. Так и уехали они в свои державы,
несолоно хлебавши. А чтобы об этом и разговору больше не было, и декрет насчет
этого сам Ленин подписал.
Карпеев камушек (сказ)
Сейчас, почитай, лет тридцать прошло, как умер дедушка
Карпей. Мало нас теперь осталось, кто помнил его. Старики, знавшие Карпея,
поумирали, молодежь разъехалась, а кто по причине малолетства и запамятовал.
Другие же, кто родился после войны, и в глаза его не видывали. Память же по
себе дедушка Карпей оставил добрую. Звали его Поликарп, но как-то так
получилось, что деревенские нарекли его Карпеем, да так и осталось ему имя на
всю жизнь. А жизнь Карпей прожил долгую.
Появился он в нашей деревне откуда-то издалека с
молодой женой. Оба были статные, красивые. Жизнь вели тихую, незаметную. А ж
любили друг друга так, что любой может позавидовать. Не было в деревне женщины
красивее Карпеевой Аннушки. Сказывали, что вышла она за Карпея убегом. Хотели
её выдать за заводского приказчика, и уж свадьба готовилась, молодых собирались
вести к венцу, как откуда ни возьмись появился верхом молодой приисковый
забойщик Поликарп и из-под самого носа жениха прямо из окна, выхватил свою
Аннушку, отчаянная головушка, умчал её из заводского посёлка.
Где уж это было, не знаю. Один говорил, что в Нижнем
Тагиле, другие, где-то на Нейве-реке. Спросить же об этом Карпея побаивались, а
сам он ничего не говорил. Да и ни к чему это было, потому что в нашей деревне
каждый третий мужик так же, как этот Поликарп, бежал от притеснения
приказчиков, и жил осторожно, боялся снова попасть в заводскую кабалу.
Старики сказывали, первыми жителями деревни были
кержаки, которые бежали во времена Никона в наши места, чтобы в этой глуши
сохранить свою веру. Так что деревня наша, почитай, вся состояла из беглых, а
имена у мужиков были все больше старинные, кержацкие. Хлебопашеством в деревне
почти не занимались, каждый норовил куда-нибудь в сторону. Кто охотился, кто
уголь обжигал. Кокса в ту пору не было, а железо и медь плавили древесным углём.
Некоторые наловчились короба вязать, в коих уголь возят. Ивняка у нас уйма.
Рядом речка Миасс. По берегам её этого добра, целые заросли. Руби, не ленись.
Другие приспособились «вдаль» ездить. Запрягут свою
лошадёнку, сложат пожитки в грабарку, и айда на целый сезон. Где насыпь для
дороги возводят, где котлованы роют под какой-нибудь заводишко. Наши грабари в
то время на всю Россию славились. Уж больно привычные были к кайлу и лопате.
Говорят, что Турксиб и дорога на Соликамск отсыпана нашими деревенскими
мужиками.
Да, умели в те времена ворочать землю, да ещё как!
Взять хотя бы речку Миасс. Ведь по берегам её и живого места нет. Всё поизрыто,
всё перевёрнуто. Одни галечные отвалы тянутся на целые вёрсты. А ведь это все
нашенские робили. Старатели из нашей деревни тоже были отменные, и не потому,
что им фартило на золотишко, а просто умели они его искать, да и не только
золото.
В Ильменских горах тогда многие цветные камушки
добывали. А они, надо сказать, в цене были. Дворяне, да купцы любили блеснуть
уральскими самоцветами, и за границу не прочь были переправить, потому деньги
за это получали немалые. Искали аметисты, топазы, гиацинты там разные. Добывали
и корунд-камень. Он хоть и не так красив, как, скажем, халцедон, или, к
примеру, аквамарин, но зато твёрдость имеет великую и по крепости уступает
только царю камней – алмазу.
Вот и Карпей со своей Аннушкой решили попытать счастья
в Ильменах и стали добывать эти самые камушки. Поначалу старательством
занялись, но золотишко Карпею давалось с трудом, да и Аннушку уж очень жалко
было. Руки её белые от мужской непосильной работы стали грубые, обветрились,
покрылись цыпками. А тут ещё под сердцем почувствовала ребёночка, какое уж тут
золото. Извелась вся.
Засыпал Карпей свой шурф, где копал золотишко, а
инструмент-вороток, бадью, станок, насосишко свалил под сараем. Там всё потом
истлело от времени. Вначале Карпей и Аннушка всё больше по горам ходили,
присматривались, где какие камни лежат. Ну, не без этого, приносили кое-что. То
берилл какой-нибудь принесут, а то и топаз. Однажды Аннушка даже циркончик
выколупнула. Такой уж был он ладненький, да крепенький. И величиной всего с
голубиное яичко, но чистый и без единой трещинки. Сейчас-то таких цирконов,
пожалуй, сразу-то и не сыскать, порастащили, что было получше взять, потому
сверху в ту пору всё это лежало. Найти, конечно, можно и сейчас, но только без
горных работ тут не обойтись. Внутри теперь все эти камушки остались.
Долгонько хранил Карпей Аннушкин циркон, и многие из
наших его видели, да узнал о нём один миасский перекупщик и выманил у Карпея
этот камушек. Каменных барышников в те времена в Миассе водилось порядочно. Не
удержался Карпей и продал циркон барышнику. Невелика вроде корыстинка, а всё в
доме копеечка.
Вскоре после Аннушкиной находки наткнулся Карпей на
одну жилку. Оказалось, что она не простая, а с заковыркой. Сперва корундики
показала, а потом нырнула куда-то вниз и вроде пропала. Жалко было Карпею такую
жилку упускать, уж больно корунды в ней хороши были, да и жилка сподручная
оказалась. Ну и стал её разбирать. Ведь как говорят: «Дальше в лес - больше
дров.» Так и тут. Больше копают Карпей с Аннушкой свою жилку, а она всё глубже,
да глубже. Не успели оглянуться, как у них уж и штоленка получилась. Хоть и
узенькая, что барсучья нора, а всё-таки работать в ней можно, да и корунды в
штоленке частенько попадаются. И так-то целое лето.
Штоленка длиненькой уж стала, не сразу доберёшься до
жилки, далеко проползти нужно, чтобы добраться до неё. Вход в штоленку Карпей
даже кирпичом выложил. Удобнее так и одежонка меньше рвётся. Собирался ещё
крепи поставить, чтобы по-настоящему, да как-то откладывал всё со дня на день.
Однажды Карпей и Аннушка пришли к своему заветному
местечку. Думали поработать в последний раз, да и продать остальные камушки.
Распашонки купит, пелёночки. Аннушка уж на сносях была. Было это где-то уже в
конце лета.
Первым в штоленку полез сам Карпей и начал потихонечку
жилку от породы очищать. Работа трудная, тяжёлая, а тут ещё камень такой
попался. Ни туда ни сюда. Качается во все стороны, а из гнезда своего не
выходит. Измучился весь Карпей. Глаза потом заливает, рубаху - хоть выжми. Во
рту пересохло: пить охота. А Аннушка тем временем пустую породу помаленько
выбрасывает, что Карпей после себя к выходу ногами проталкивает. Не вытерпел
Карпей. Бросил кайло, вылез из штоленки. Отдышался. «Схожу, -говорит, -
Аннушка, к ручью, водицы испить. Упарился».
Только когда вернулся, глядит: нет Аннушки. Стал к
штоленке подходить, а оттуда тяжёлый вздох: «У-у-у-х-х». Земля задрожала и пыль
из штоленки клубами пошла.
— Аннушка!!! - не своим голосом закричал Карпей и
бросился в штоленку. Всем сердцем почувствовал, что беда стряслась
непоправимая. Да только кинулся, как тут же и ударился головой: вся-то штоленка
была завалена камнем.
И понял тогда Карпей, что не воротить ему Аннушку. В
истошном крике зашёлся он, упал на землю и зарыдал. Долго так пролежал Карпей,
а потом люто набросился на обвал, что похоронил Аннушку и его ребёночка. Сутки,
а может, и больше разбирал Карпей ненавистные камни. С окровавленными руками, в
ссадинах и синяках добрался он, наконец, до своей Аннушки. Лежала она, бедная,
на спине, откинув в сторону зажатую в кулаке руку. Раскидал Карпей камни, что
завалили Аннушку, и осторожно вынес её на свет.
Ни единой царапинки не было на её лице, только в углу
рта засохшая тоненькая кровяная струечка, да глаза открытые смотрели как-то
удивлённо, словно в последний момент хотела она спросить у смертушки: «За
что?». Молча сходил Карпей к ручью за водой, молча умыл свою несравненную
Аннушку, закрыл похолодевшие глаза, и как самую дорогую ношу бережно взял на
руки и, осторожно ступая по ковру трав, понёс её с Ильмен-горы вниз. Кланялись
ей напоследок огненными гроздьями тонкие рябины, кивали цветы, никли к самой
земле пахучие травы.
Так и пришёл в деревню Карпей. Скорбный, высокий и как
снег седой, в исполосованной кровяной рубахе, с навеки уснувшей Аннушкой на
руках. Лишь только дома, да и то с трудом, разжал Карпей Аннушкину руку и
удивился. В руке её был зажат большущий рубин, кроваво-красный корунд, о каких
в этих горах до того времени и слыхом не слыхивали.
Бережно взял Аннушкину находку Карпей и ни за какие
деньги не расставался с ней: память об Аннушке и его безвременно погибшем
ребёнке. Да и твёрдо верил Карпей, что в корунде этом кровь Аннушки, оттого он
такой и красный. Рубин горел даже в темноте и излучал мягкий красноватый цвет.
Похоронили Аннушку за деревней. И уже давно все
разошлись, а одинокий Карпей всё стоял у свежего холмика земли. Остался Карпей
на всю жизнь бобылём. Сильно жалели его наши деревенские женщины. То полы ему в
избёнке помоют, а то и поштопают что-нибудь. Не одна деревенская красавица
засматривалась на него, да всё напрасно. Твёрдого характера был человек. Так до
самого конца своего и сохранил он верность своей Аннушке.
Вот только после смерти Аннушки перестал он бывать в
Ильменах, охладел к камню. Уж и революция прошла, и богатства Ильменской
заповедными стали, а лед Карпей все ещё оставался непреклонным, а ведь знал
многое. Про штоленку же свою и вспоминать боялся. И ведь что интересно: о Карпеевой
штоленке и рубинчике, что был найден Аннушкой, многие слыхали, но найти её ещё
никому не удавалось. А искали. Сам же дедушка Карпей разговор о штоленке не
заводил, а если когда и спрашивали, то отмалчивался или переводил разговор на
другое.
Долгонько так продолжалось. Дедушка Карпей сильно
постарел, согнулся, на деревенскую улицу уже выходил с палкой. Как-никак, а
годы берут своё. Про Карпеев рубиновый камушек уже забывать стали, но тут
случилось такое событие, что снова вспомнили.
В сорок первом пришла война. Весь народ встал тогда на
защиту своей страны. В деревне одни старики, да мальцы остались: все ушли на
войну. Кого в солдаты призвали, а кого на завод. Ведь и на заводе работать
надо.
А в Ильменский заповедник тогда учёного люда из Москвы
много понаехало, что-то искали. Доктора, профессора, там разные. Приехал даже
один старичок-академик. Люди все уважаемые. По слухам, тоже, вроде, собирались
камушки искать и поговаривали, что сильно-де нуждаются в корундах. Война, нужды
разные у страны появились.
Не вытерпело, наконец, Карпеево сердце. Собрался в
Миасс. Надел чистую рубаху, расчесал бороду и решил попасть к самому
наиглавнейшему академику и рассказать ему о своей штольне. Какой у них там
состоялся разговор, не знаю, а только к вечеру привезли дедушку Карпея в
деревню на заповедной лошади, а ещё через день за дедушкой, опять на лошади,
заехал сам академик.
Но только не пустили Ильменские горы дедушку Карпея на
этот раз к штольне. Далеко они уже прошли по лесу с академиком и только стали
подниматься в ту гору, как дедушке стало плохо. Задыхаться стал, а потом и
вовсе сознание потерял. Еле отвадились со стариком. Хорошо, что академик не
один был, с собой помощника взял. Так вдвоём и довели его, сердечного, до
тропиночки. А там помощник академика и за лошадкой сбегал.
Довезли дедушку до дома чуть живого. Не суждено было
умереть дедушке Карпею на этот раз. Оклемался старик. И уж после, когда
академик уехал из заповедника, сходил-таки к заповедной штоленке. Хоть уж плохо
видел, а нашёл её и, чтобы снова не потерять, нарисовал план, как пройти к ней,
и послал его академику. Дошёл этот план до академика или нет, неизвестно.
Рассказывают, что перед смертью Карпей позвал к себе
соседнюю девочку Настеньку. Была тут одна в деревне, сироткой во время войны
осталась. Так вот, что-то ей долго рассказывал дедушка. И ещё сказывают, что
камушек свой заветный ей передал. Живёт эта Настенька сейчас где-то в Москве или
Ленинграде. Потому что с тех пор, как умер дедушка, Настенька выучилась на
геолога и сейчас большой человек - минеральных наук кандидатом стала и других
людей уже учит, как ценные камни в земле искать. А Карпеев рубин в большом
геологическом музее теперь находится, и люди со всего света на него любуются.
Комментариев нет
Отправить комментарий