Маска, я тебя знаю, или Литературные мистификации и псевдонимы

– Оля!

– Чё Коля?

– Тебе кто больше нравится из ребят?

– Из ребят мне больше всего нравится… этот ну …мн-н-н-э… Жорж э… Жорж Санд. Вот!

– Во сказала! Жорж Санд – это женщина!

– Жорж Санд – женщина?! Деревня! Ме-ри-ме – вот кто женщина.

Из миниатюры «Школьники»
А. Лившица и А. Левенбука
(авт. Ф. Камов, Э. Успенский)

Самое интересное, что невежественные школьники были не так уж неправы. Нет, конечно, Проспер Мериме был однозначно мужчиной. Но вот… Впрочем, об этом немного дальше.

Знакомы ли вы с творчеством Мари Фрасуа Аруэ, Уильяма Сидни Портера, Ильи Файнзильберга? Кто-то уверенно скажет: «Ну, конечно!» А кто-то о таких писателях никогда и не слышал. Но можно с уверенностью сказать, что с творчеством этих писателей (хотя бы понаслышке) знакомы все, т.к. это Вольтер, О.Генри и один из соавторов романа «12 стульев» Илья Ильф. И таких примеров можно привести множество!

Мы привычно читаем на обложках книг знакомые имена и фамилии поэтов и писателей, не зная зачастую, что это не настоящее имя, а псевдоним. А есть ведь авторы и вовсе никогда не существовавшие, личность и творчество которых – литературная мистификация.

Зачем же писатели берут псевдонимы и «дурачат» читателей литературными розыгрышами. Попытаемся в этом немного разобраться.

С литературных мистификаций, пожалуй, и начнём.

И вот теперь вернёмся к Просперу Мериме.

«Правнучка нежного мавра»

В мае 1825 года у парижского издателя Сотле появилась книга, которая называлась «Театр Клары Гасуль, испанской комедиантки». (Прим.: есть вариант русского перевода фамилии – Газуль).

Во вступительной заметке переводчик Жозеф Лестранж подробно рассказывал необычайную историю жизни её автора – комедиографа и актрисы, «знаменитой в Испании», но «совершенно неизвестной на континенте».

«Впервые я увидел мадемуазель Гасуль в Гибралтаре, где я находился со швейцарским полком Ваттвиля, стоявшим там гарнизоном», – утверждает повествователь. Он приводит даты, упоминает о широко известных событиях недавней испанской истории, участником которых была Клара – дочь бродячей цыганки и правнучка «нежного мавра Гасуль, столь известного по старинным испанским романсам». 

Она была воспитана своим родственником, монахом и инквизитором, который лишал её светских развлечений и книг и, наконец, застав её однажды за сочинением любовной записки, запер в монастырь. Но через две недели Клара сбежала оттуда, преодолев высокую монастырскую ограду и обманув сторожей. Она поступила на сцену. 

Однажды завсегдатаи драматического театра в Кадисе испытали необычайное волнение. Шла пьеса «Женщина-дьявол». Имя автора – Клара Гасуль – публике было незнакомо, ничего не знала она и о сюжете комедии, и можно судить об удивлении испанского партера, который впервые увидел на подмостках инквизиторов во всем их облачении. Успех был огромен. Слава Клары Гасуль росла с каждым днем. В Кадисе вышло даже полное собрание её сочинений «в двух томах in quarto», которое тотчас же было внесено Ватиканом в список запрещенных книг и потому, утверждал переводчик, «представляет чрезвычайную редкость». Но французский читатель может быть спокоен: перевод сделан под наблюдением самого автора, которая даже любезно предоставила для французского издания одну из неопубликованных пьес.

Книгу украшал портрет «автора» – молодой женщины в испанском национальном уборе.

Книга сразу привлекла к себе внимание. Газеты и журналы поместили на неё обширные рецензии, о ней заговорили в литературных кружках и светских салонах. Некоторые газеты поспешили поблагодарить Жозефа Лестранжа за изящество и точность его перевода. 

Только вот ни Клары Гасуль, ни испанского оригинала пьес, ни переводчика Лестранжа не существовало. А в портрете красавицы-испанки явственно угадывались черты молодого юриста, начинающего писателя и завсегдатая литературных салонов Проспера Мериме.

Проспер Мериме родился 28 сентября 1803 года в семье образованного химика и живописца Жана Франсуа Леонора Мериме. Окончив курс юридических наук в Париже, он был назначен секретарём графа Д’Арту, одного из министров июльской монархии, а затем главным инспектором исторических памятников Франции. На этом посту он много способствовал сохранению исторических достопамятностей.

Мериме в качестве старого друга семейства графини Монтихо был во время Второй империи близким человеком при Тюильрийском дворе; императрица Евгения питала к нему сердечную привязанность и относилась как к отцу. В 1853 г. Мериме был возведён в звание сенатора и пользовался полным доверием и личной дружбой Наполеона III.

Мериме один из первых во Франции оценил достоинство русской литературы и овладел русским языком чтобы читать в подлиннике произведения Пушкина и Гоголя. Он был большим почитателем Пушкина, в 1849 году перевел его «Пиковую даму». В 1851 году вышел его этюд о Гоголе, а в 1853-м – перевод «Ревизора». Мериме интересовался также русской историей, был большим почитателем И. С. Тургенева и написал предисловие к французскому переводу «Отцов и детей», вышедшему в Париже в 1864 г.

На литературном поприще Мериме дебютировал очень рано, когда ему было всего 20 лет. Первым его опытом была историческая драма «Кромвель». Она заслужила горячие похвалы Стендаля как смелое отступление от классических правил единства времени и действия. Несмотря на одобрение кружка друзей, Мериме остался недоволен своим первым произведением, и оно не попало в печать.

Он пишет ещё несколько драматических пьес, но напечатает их под заглавием «Театр Клары Гасуль» (Théâtre de Clara Gazul), заявив в предисловии, от имени несуществующего переводчика, что автором пьес является неизвестная испанская актриса странствующего театра. По сути дела, эти одноактные пьесы – ироничная пародия на драматургию романтизма. А какие названия! «Женщина-дьявол, или Искушение святого Антония», «Африканская любовь», «Небо и ад», «Карета святых даров» (кстати, последняя пьеса легла в основу оперетты Ж. Оффенбаха «Перикола»).

Зачем Мериме понадобился этот маскарад? Возможно, потому, что он не считал поначалу литературное поприще своим основным призванием, не хотел, чтобы это мешало его карьере, не был уверен, как публика примет написанное…

Но… «шалость удалась». О молодом драматурге с восторгом заговорила либеральная и романтическая пресса, ну а в ХХ веке Леонид Филатов считал, что об этой мистификации знают все образованные люди: 

А нынче в любой благородной семье

Любому ребенку известно от века,

Что Клара Газуль – псевдоним человека,

Которого звали Проспер Мериме!..

И, кстати, пьесы, входящие в этот сборник, до сих пор с успехом идут на сценах театров.

Сцена из спектакля «Испанцы в Дании» «Мастерской Петра Фоменко»

Однако, это не единственная мистификация Проспера Мериме.

Несмотря на успех «Театра Клары Гасуль», следующая публикация Мериме опять стала мистификацией.

Как Проспер Мериме Пушкина обманул

Ну не то, чтобы специально именно Пушкина обманывал, но так уж получилось.

В 1827 году в Страсбурге была издана книга «Гу́сли, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине». Его составляли 29 баллад, якобы представляющих из себя песни юго-западных славян, собранные на Балканах и переведённые на французский язык прозой. Автором оригинала на иллирийском (сербском) языке значился Иакинф Магланович, сын итальянца и морлачки, гусляр, автор и собиратель песен.

Национальный колорит песен, их сюжеты были очень характерны для романтизма в литературе: мистика, рок, месть, несчастная любовь, драматические отношения… 15 баллад посвящены теме колдовства и вампирам.

Экзотический балканский колорит песен был настолько убедительным, что читатели, среди которых были и маститые литераторы, не усомнились в том, что это действительно славянский фольклор. Но лишь одна баллада из сборника была действительно народной песней, остальные были сочинены Проспером Мериме.

В предисловии ко второму изданию Мериме утверждал, что это была импровизацию, которую он создал за две недели, когда собирался ехать с другом на Балканы. Но исследователи его творчества этот сборник был всё-таки плодом тщательной и длительной работы, в чём Мериме, которого часто обвиняли в литературном дендизме, не хотел сознаваться. Мистификация, кстати, была быстро раскрыта Виктором Гюго и Гёте, но информация эта не получила широкого распространения.

Не буду подробно рассказывать об этом сборнике, если кто решит обратиться к книге – не пожалеет, это, действительно, интересное и очень атмосферное чтение. Но одну балладу всё-таки приведу.

Ивко

I

Возвращался Ивко ночью из города, а дорога проходила через кладбище. Был он изрядным трусом – хуже бабы – и дрожал, точно в лихорадке.

II

Дошел Ивко до погоста, стал поглядывать направо, налево, и послышалось ему, будто поблизости что-то грызут. Сразу же пришло ему в голову: брукалак ест в своей могиле.

III

«Горе мне, горе! – сказал он. – Пропала моя головушка! Как только он меня завидит, сразу же захочет сожрать, я ведь такой жирный! Надо бы мне поесть землицы с его могилы, а не то наверняка погибну».

IV

Он нагнулся, чтобы взять земли. А на могиле собака грызла баранью кость. Показалось ей, хочет Ивко отнять нее косточку. Кинулась она на него и до крови прокусила ему ногу.

Ничего не напоминает?

Трусоват был Ваня бедный:

Раз он позднею порой,

Весь в поту, от страха бледный,

Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит,

Спотыкаясь, чуть бредет

По могилам; вдруг он слышит, –

Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал; — шагнуть не может.

Боже! думает бедняк,

Это, верно, кости гложет

Красногубый вурдалак.

Горе! малый я не сильный;

Съест упырь меня совсем,

Если сам земли могильной

Я с молитвою не съем.

Что же? вместо вурдалака –

(Вы представьте Вани злость!)

В темноте пред ним собака

На могиле гложет кость.

Как уже упоминалось ранее, «попались» на эту мистификацию многие литераторы, среди которых были Адам Мицкевич и Александр Сергеевич Пушкин. И баллада «Ивко» легла в основу знакомого с детства стихотворения Пушкина «Вурдалак».

Под впечатлением от книги «Гусли» Пушкиным был создан цикл «Песни западных славян», 16 стихотворений. 11 из них – переложение баллад из сборника.

Однако, есть мнение, что Пушкину всё-таки было известно, кто автор, а в предисловии к изданию своих «Песен…», где он упоминает о розыгрыше Мериме и приводит письмо Мериме Соболевскому, которое заканчивалось словами: «Вот и вся история. Передайте г. Пушкину мои извинения. Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался, и пр.», он просто поддержал эту литературную игру.

Да, русские литераторы тоже были не против немного пошутить. О нескольких таких мистификациях хочется немного рассказать.

Руки-ноги-голова, начинается игра…

Когда в толпе ты встретишь человека,

        Который наг;(*)

Чей лоб мрачней туманного Казбека,

         Неровен шаг;

Кого власы подъяты в беспорядке,

            Кто, вопия,

Всегда дрожит в нервическом припадке,-

            Знай - это я!

(*) Вариант: на коем фрак (примечание К. Пруткова)

К. Прутков

Одной из самых известных литературных мистификаций в русской литературе является философ, писатель и острослов Козьма Прутков.

Его сатирические стихи и «глубокомысленные» афоризмы, сам его образ пародировали литературное эпигонство, узость и косность, политическую «благонамеренность», но при этом были блистательно точны и пародийны, несли изрядный заряд здравого смысла.

Очень современно и точно охарактеризовали Пруткова на одном из порталов: «Козьма Петрович Прутков – великий писатель, коллективный виртуал и тонкий тролль образца девятнадцатого века».

Это была очень тщательно организованная мистификация! Розыгрыш был проведен по всем правилам продуманной постановки. В мистификации присутствовали авторы, режиссеры, актеры, к тому же объединенные между собой «кровным родством». Все они были братьями Толстыми: Алексей Константинович (известный писатель) и его три двоюродных брата – Александр, Владимир и Алексей  (Михайловичи Жемчужниковы).

Согласно нескольким свидетельствам современников, также немалое участие в создании наследия Козьмы Пруткова принял штабс-капитан Александр Аммосов, рано умерший вследствие тяжёлых ранений. Но его участие братья Жемчужниковы впоследствии «замолчали».

Прутков, соблюдая все требования и условности присутствия в литературе, имел и собственную биографию, и социальный статус.

Помимо придуманных «официальных данных» писатель Козьма Прутков был наделен реальными чертами своими «родителей», которые на тот момент уже были признанными поэтами, принадлежали к «золотой молодежи» столицы, слыли «зубоскалами» и остряками.

А вот фамилию свою Прутков получил от камердинера одного из братьев, за что тому было уплачено 50 рублей.

Впрочем, об этом выдающемся авторе, уже писали на нашем блоге.

Наследие Пруткова разошлось на афоризмы и до сих пор живёт в нашей речи, ничуть не утрачивая актуальности:

«Зри в корень».

«Усердие все превозмогает».

«Хочешь быть счастливым – будь им».

 «Никто не обнимет необъятного».

«Лучше скажи мало, но хорошо».

«Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно».

Суперзвезда литературной богемы

Ещё одна известная литературная мистификация – Черубина де Габриак.

Образ этой роковой красавицы, яркой кометой промчавшейся на небосклоне литературной богемы серебряного века, вызвавшей восторженное обожание и ненависть, послужившей причиной нескольких дуэлей, создали поэт Максимилиан Волошин и Елизавета Ивановна Дмитриева, застенчивая, некрасивая и прихрамывающая от природы поэтесса, преподавательница начальных классов. Зачем они это сделали и к чему это привело, тоже было описано в нашем блоге. 

«…крепко скроенный молодой человек в русском роде»

Рис. Г.А.В. Траугот

Не знаю, как у вас, а у меня образ Владимира Набокова, выдающегося мастера слова, учёного, интеллектуала, мало ассоциируется с шутками и розыгрышами. Однако и он был автором одной литературной мистификации. Только вот причиной розыгрыша всё-таки было не желание пошутить, а стремление поставить на место пристрастного недоброжелателя.

Дело в том, что Набоков (кстати, писавший в 30-е годы под псевдонимом Сирин) был очень нелюбим весьма авторитетным и почитаемым в среде парижской эмиграции литературоведом и критиком Г. Адамовичем. Последний не раз упрекал Сирина в холодности, нерусскости, механистичности, бездушии, встречал «в штыки» всего его новые стихи и начинания. В какой-то момент Владимир Набоков решился на небольшую мистификацию: в 1939 в «Современных записках» были опубликованы стихотворения «Поэты» (на смерть Владислава Ходасевича) и «К России» – за подписью Василия Шишкова.

Поэты

Из комнаты в сени свеча переходит

и гаснет… плывет отпечаток в глазах,

пока очертаний своих не находит

беззвездная ночь в темно-синих ветвях.

Пора, мы уходим: еще молодые,

со списком еще не приснившихся снов,

с последним, чуть зримым сияньем России

на фосфорных рифмах последних стихов.

А мы ведь, поди, вдохновение знали,

нам жить бы, казалось, и книгам расти,

но музы безродные нас доконали, –

и ныне пора нам из мира уйти.

И не потому, что боимся обидеть

своею свободою добрых людей…

Нам просто пора, да и лучше не видеть

всего, что сокрыто от прочих очей:

не видеть всей муки и прелести мира,

окна в отдаленье, поймавшего луч,

лунатиков смирных в солдатских мундирах,

высокого неба, внимательных туч;

красы, укоризны; детей малолетних,

играющих в прятки вокруг и внутри

уборной, кружащейся в сумерках летних;

красы, укоризны вечерней зари;

всего, что томит, обвивается, ранит:

рыданья рекламы на том берегу,

текучих ее изумрудов в тумане, —

всего, что сказать я уже не могу.

Сейчас переходим с порога мирского

в ту область… как хочешь ее назови:

пустыня ли, смерть, отрешенье от слова, —

а может быть проще: молчанье любви...

Молчанье далекой дороги тележной,

где в пене цветов колея не видна,

молчанье отчизны (любви безнадежной),

молчанье зарницы, молчанье зерна.

Г. Адамович с большим энтузиазмом принял появление «таинственного нового поэта» и дал обоим стихотворениям чрезвычайно высокую оценку. По признанию самого Набокова, после этого он просто не мог прервать эту небольшую шутку и опубликовал рассказ, в котором описал свою вымышленную встречу с Шишковым (а также «застолбил» себе владение не менее мифической тетрадью его стихов, что в принципе позволяло опубликовать ещё несколько стихов от имени Василия Шишкова, если бы этого вдруг захотелось).

Вот что писал Набоков о цели своей мистификации: «Не могу удержаться, чтобы не объяснить причину этого скромного маскарада. В те годы я догадывался, почему проницательность влиятельнейшего зарубежного критика делалась до странности тусклой, когда он брался за мои стихи. Этот талантливый человек был известен тем, что личные чувства — соображения дружбы и расчет неприязни – руководили, увы, его пером. Мне показалось забавным испробовать на деле, будет ли он так же вяло отзываться о моих стихах, если не будет знать, что они мои. При содействии двух редакторов «Современных записок», дорогих и совершенно незабвенных Фондаминского и Руднева, я прибегнул к этой маленькой хитрости, приписав мои стихи несуществующему Шишкову. Результат был блестящий. Критик восторженно отозвался о Шишкове в «Последних новостях» и чрезвычайно на меня обиделся, когда выяснилась правда».

Это всё были примеры хорошо продуманных, поставленных литературных мистификаций. Но иногда очень близко к мистификации стоит публикация под псевдонимом. Хотя желание запутать и разыграть публику далеко не всегда причина того, что писатель скрывается за псевдонимом.

Но об этом я расскажу позже. Продолжение следует…

При подготовке статьи использованы материалы из «Википедии» и с сайта livelib.ru