Галина Юзефович: «Плоский мир литературы: чтение без иерархий»

На встречу с челябинцами и учениками Лицея №31 в рамках Литературного фестиваля «Открытая книга» приезжала известный литературный критик Галина Юзефович и вела дискуссию о том, что вообще происходит с литературой, культурой и в каком культурном пространстве мы с вами сегодня живем.

В сегодняшнем материале делимся с вами интересными моментами со встречи.

В обзоре Галина Юзефович рассказала, что случилось с литературой и с нами за последние 30-40 лет.

В 1980 году самым важным, авторитетным и громким журналом, публиковавшем статьи о литературе, и собственно литературные произведения в Америке, был журнал «The New Yorker». Он существует и по сей день, хотя довольно сильно изменился. Этим журналом руководил человек по имени Уильям Шон. Уильям Шон был абсолютно уверен в том, что «The New Yorker» – это тот журнал, та инстанция, которая определяет, какая литература сегодня является высокой, достойной, благородной, а какая – массовой, низкой, недостойной всяческого серьезного внимания и обсуждения.

И в 1980 году, когда стало понятно, что Стивен Кинг становится настоящим великим, главным и невероятно популярным писателем в Америке, к Уильяму Шону пришли агенты Кинга и предложили опубликовать рассказ. Уильям Шон посмотрел на них, как на полных идиотов, и сказал с чудовищным гневом: «Вы что? Мы слишком культурны, чтобы замечать это!». С его точки зрения, рассказы в жанре хоррор – это была вообще не литература, нечто крайне массовое, недостойное, презренное, что приличному человеку порекомендовать невозможно. Через 8 лет Уильяма Шона уволили с нарушением всех контрактов, выплатив ему огромную неустойку (так что мы можем не беспокоиться, он хорошо прожил оставшиеся ему годы). Еще через 15 лет после того, как Уильяма Шона уволили из журнала «The New Yorker», Стивен Кинг в 2003 году получил, наверное, самую престижную награду в Америке – «National Book Award», которая вручается за выдающиеся заслуги перед американской литературой. Фактически произошло то, что Стивен Кинг из писателя, которого слишком культурные люди даже не замечали, стал писателем признанным, уважаемым и абсолютно достойным, важным магистральным элементом культуры и литературы в первую очередь.

Литература перестала делиться на высокую и низкую, на массовую и элитарную.

У этого события было два элемента предыстории. Первый имеет свои корни в культуре. Одним из основателей подобного взгляда на литературу был итальянский историк, философ, писатель Умберто Эко.

Умберто Эко знают главным образом по его блестящим историческим романам, но на самом деле в первую очередь он был культурологом-теоретиком. В конце 60-х годов он написал такое важное программное эссе под названием «К вопросу о семиологической партизанской войне». Смысл этого эссе сводился к следующему: каждый человек читает книгу своим способом. Грубо говоря, великий вопрос «Что хотел сказать автор?» не очень важен, потому что каждый человек вычитывает из книги нечто собственное, что является результатом его персонального, культурного опыта, его психологического состояния, его социальной принадлежности, места его проживания.

До этого существовало твердое представление, что есть какая-то одна правильная интерпретация книги. А Умберто Эко очень наглядно показал, что книга создается на стороне читателя. Есть люди, которые читают «Войну и мир» как роман про любовь, как исторический роман, как социальную драму, как ужасную тягомотину. И нельзя сказать, что одни более умные, а другие – глупые, правы все. Соответственно единого прочтения не существует. А это значит, что любой текст может быть прочитан и как очень высокий и как очень низкий. Есть люди, которые читают «Процесс» Кафки как неудачный детектив, а другие читают это как философскую притчу. Можно ли сказать, что первые идиоты, а вторые – молодцы. Можно, но это будет абсолютно непродуктивное деление, потому что это не сообщает ничего нового о мире. А поделив людей по принципу того, что они понимают в Кафке, мы не получаем никакого нового знания, оно нам не помогает, значит оно бессмысленно.

Таким образом, Умберто Эко заложил представление о том, что важно не то, что написано, а важно то, что прочитано. А если важно то, что прочитано, то как мы можем на основании этого классифицировать то, что написано? Как мы можем сказать, что Пушкин лучше, чем Стивен Кинг, когда кто-то читает в «Евгении Онегине» довольно тривиальный любовный роман, а кто-то читает в нем совершенно другое. Кто-то читает в Стивене Кинге банальную страшилку, а кто-то читает роскошную, сложную метафору экзистенциального ужаса бытия. Раз книгу можно прочитать разными способами, раз не существует одного четкого правильного понимания и интерпретации, значит не существует и иерархии этих книг. Существует только качество и глубина прочтения. И вот эта мысль оказалась очень важной, и она в значительной степени изменила мир.

Помимо вот этой культурной истории параллельно ей развивалась еще и социальная, общественная.

По мнению Уильяма Шона, журнал «The New Yorker» – предназначен для верхушки среднего класса и высших социальных классов и фактически указывает читателям, какого рода культуру они должны любить, читать.

Существовало представление, что культура и литература градуированы по социальному статусу. Пока ты работяга на заводе, ты уж, так и быть, смотри свои блокбастеры, читай детективы и фантастику. В тот момент, когда ты получаешь позицию повыше, ты сделал карьеру, ты должен немедленно переставать делать все, что ты делал до этого. Отречься от детективов и начать читать серьезную прозу, которую публикуют в журнале «The New Yorker». И таким образом продемонстрировать свой духовный рост, который находится в тесной связке в твоим социальным ростом. Чем выше твое положение в социальной иерархии, тем более сложную культуру, более тонкую и изысканную литературу ты должен потреблять.

До начала 80-х годов идея того, что социальная и культурная иерархии находятся в тесной связи, была расхожей точкой зрения. Так думали примерно все. Вся эта конструкция посыпалась примерно тогда же, когда Умберто Эко написал свое эссе. В конце 80-х и 90-е годы в Америке начало появляться совершенно новое сословие успешных людей. Это были люди, которые становились очень богатыми, успешными и известными в обход поступательной лестнице. Человек придумывал крутой старт-ап, который выстреливал, и через 5 лет человек становился миллионером. Такие люди оказались не готовы считать, что раз они за 5 лет проделали путь от студента до миллионера, то они за эти же 5 лет должны полюбить оперу. Во-первых, они перестали одеваться по дресс-коду (привет Стиву Джобсу!), отказывались менять свои привычки культурного потребления. Исчезло понимание того, что социальный статус напрямую связан с той культурой, которую ты потребляешь. И это было тоже очень важное открытие.

Таким образом, в 80-90 годы ХХ века сошлись две тенденции:

Появились успешные люди, достигшие успеха не по классическим лекалам культурной иерархии, а по иному пути.

Появилось осознание того, что культура создается тем, кто ее потребляет, а не тем, кто ее производит. Автор может сказать все, что угодно, важно, что воспримет читатель в зависимости от того, какой у него читательский и жизненный опыт.

Начиная с 90-х годов окончательно становится понятно, что никакая культурная иерархия не является абсолютной. Никто не знает, какие писатели великие, какие выдающиеся, не существует единого канона. Этот канон распался на множество разных других иерархий, которые на самом деле между собой относительно равноправны. Чем больше распространялся Интернет, тем больше фрагментировалось культурное поле. Между любителями манги и поклонниками Льва Толстого образовывался непреодолимый барьер. Не потому, что одни глупые, а другие умные, они просто друг про друга не подозревают. Мир фрагментировал настолько, что эти маленькие культурные пирамидки находятся по отношению друг к другу словно в разных мирах. Между ними фактически прекратился диалог.

В самом конце 90-х годов произошло падение еще одной «китайской стены» – между детской и взрослой литературой.

К началу 90-х годов средняя длина книги для подростков составляла 180 страниц. Считалось, что больше подросток прочитать не может. Были ниши книг от 0 до 3, до 3 до 5, с 5 до 8 лет. Начиная с 8 лет такой целевой аудитории просто нет. Обнаруживается колоссальный провал в нише для старших детей и подростков, потому что никто не верит, что они существуют. Поэтому, когда в 1996 году Джоан Роулинг написала «Гарри Поттера» и пошла с ним по издательствам и агентам, ее отфутболивали буквально все. С точки зрения издателей, для этой книги просто не существовало аудитории. Ни один взрослый человек не станет читать книгу про мальчика-волшебника. А дети не осилят роман в 450 страниц (это в три раза больше, чем та норма, которую может прочитать подросток). В романе много героев, а у подростка в голове больше 4 героев не держится, да еще имена у них трудные, вы что, реально считаете, что дети это запомнят? Вы правда считаете, что они дождутся продолжения цикла? Да они же забудут о том, что он был, спустя 45 секунд после того, как прочитают. Ни о какой серийности в подростковой литературе и речи быть не может.

Вообще, история «Гарри Поттера» – одна их самых удивительных в мире литературы. Книга стала совершенно невероятным бестселлером, изменила контур книжных продаж, совершила важный культурный перелом. Во-первых, оказалось, что дети, которые хотят читать книгу на 450 страниц, которые могут запомнить больше, чем 4 героев, могут потерпеть несколько страниц без активного экшена и которые готовы годами ждать продолжения, не просто существуют, их – миллионы. Уже даже к миллиарду приближается количество этих людей. Это как теория большого взрыва: появился Гарри Поттер и вокруг него начала возникать совершенно другая вселенная. Оказалось, что дети умеют и хотят читать довольно сложные вещи. Но это пол беды. Оказалось, что по статистике, собранной американской ассоциацией книгоиздателей, 37% людей, читавших Гарри Поттера, впервые прочитали его, когда им было больше 21 года. Это значит, что больше трети читателей Гарри Поттера – взрослые. Оказалось, что граница между взрослыми и детскими книгами тоже отсутствует. Взрослые готовы читать очень многие книги, которые маркированы как детские.

Сплющилось представление о высоком и низком, о детском и взрослом, о массовом и элитарном, весь мир культуры и литературы стал гораздо более плоским и гораздо более четко поделенным на разные фрагменты.

Из Гарри Поттера следует еще множество интересных выводов. Внезапно оказалось, что дети готовы читать книжки про трудное. И что взрослые очень в этих книжках нуждаются. Еще одна вещь, которая очень шокировала издателей, почему мальчик – сирота? Это же может травмировать бедных, невинных крошек. Они не должны про такое читать. В суверенном мире детства все должно быть хорошо. Оказалось, что дети в гораздо большей степени способны к эмпатии, к состраданию и сочувствию, чем принято было считать. Внезапно открылась новая ниша – начали появляться книги формально детские, а на самом деле ориентированные на серьезный разговор о тяжёлых, болезненных вещах. Начали появляться вещи, где у героев умирают родители, где герои переживают войну, где герои теряют друзей или умирают сами, подвергаются насилию или болеют неизлечимыми болезнями. Внезапно оказалось, что родителям такие книжки тоже ужасно нужны, потому что им часто сложно со своими детьми говорить на такие темы. Для многих родителей такие книги становятся тренажером, они их читают, для того чтобы потом поговорить со своими детьми. Т.е. родители и дети реально читают одни и те же книжки.

И еще одна интересная вещь, где происходит распад привычных нам структур. Стирается граница между художественным и нехудожественным. В кинематографе этот жанр возник несколько раньше (называется mockumentary), когда в фильме сочетаются игровые моменты и документальные.

В литературе начинает происходить нечто аналогичное. Во-первых, начинают появляться тексты, которые вроде бы основаны на документальном материале, но при этом по подаче они совершенно художественные. Начинает появляться жанр документального романа – когда автор берет какой-то материал и на его основе реконструирует что-то.

Очень хороший пример – книги современного филолога Павла Басинского. Он пишет книжки про Льва Толстого и его окружение. В этом году он написал совершенно замечательную книжку «Посмотрите на меня» про Лизу Дьяконову, этакую русскую феминистку XIX века, которая сначала с сумасшедшей страстью училась, потом достигла некоторых успехов, училась в Сорбонне, а потом поехала на каникулы в Швейцарию и при очень загадочных обстоятельствах погибла. Эти книги основаны на документах. 

Павел Басинский очень серьезный исследователь, он много лет собирает информацию, находит труднодоступные источники. А потом он берет и рассказывает это абсолютно художественным языком и, конечно же, позволяет себе такие вещи, которые настоящий серьезный историк себе позволить не может. Он пытается реконструировать внутренний мир девушки, объяснить, что она могла при этом чувствовать.

Таким образом, стирается грань между художественной и нехудожественной книгами. Мы очень часто не понимаем, что перед нами. Сейчас это стало плоским пространством, равномерно растянутым. Сегодня мы живем в таком мире, где все привычные классификации, которыми мы оперировали на протяжении нескольких тысяч лет, исчезли. Конечно, это в первую очередь связано с распространением Интернета. В крупном книжном магазине сейчас представлено около 70 тысяч наименований книг, в небольшом – от 30-50 тысяч. Если вы заходите в Интернет, вы одновременно получаете доступ к миллионам наименований, к которым вы можете дотянуться. Все эти тексты вам одновременно доступны. Раньше это было непредставимо, в нормальном книжном магазине советской эпохи можно было одновременно найти 20 тысяч наименований книг. И это было примерно все, до чего ты мог дотянуться руками. За другим можно было идти в библиотеку, заказывать по межбиблиотечному абонементу и ждать 2 месяца, все остальное было по разряду экзотики.

И если на 20 тысяч книг можно надеть какую-то иерархию, структурную систему, то на сто миллионов никакая однозначная структура, система не натягивается. Мы с вами живем в таком мире, который очень плохо описан. Если раньше мы знали, что вот полка с классикой, вот полка с детективами, вот с фантастикой, вот с поэзией, вот с детской литературой, то нам было удобно и мы знали, куда идти. Сегодня все эти привычные классификации не работают. Мы почти никогда не понимаем, что перед нами. Появляется бесконечное множество новых жанров и поджанров. Мы лишились привычных нам ориентиров. У нас была четкая карта литературного мира, а потом эта карта внезапно взорвалась, и мы сегодня живем в пространстве без четкой системы навигации.

В этой ситуации возникает еще одна новая проблема, которая является очень важной и, на мой взгляд, определяющей проблемой сегодняшнего дня. Раз мы не знаем, что лучшее, раз мы не знаем, что надо обязательно, без чего можно обойтись, а это детское или взрослое? Когда мы живем в таком мире, где мы не можем составить себе список чтения, то зачем вообще читать? Зачем любить книгу как источник знаний, если все знания мы черпаем в условной Википедии, а все умения в условном YouTube. Сейчас все традиционные форматы чтения исчезли, потому что чтение теперь эти функции не выполняет. Помимо того, что распалась привычная нам карта, распалась еще и нормальная мотивация к чтению.

В советской действительности книга была:

– Источником знаний,

– Источником умений,

– Развлечением по умолчанию (других развлечений было очень мало),

– Системой кодов, когда люди читают одни и те же книги, а потом посылают друг другу сигналы «свой-чужой». Я процитировал Пушкина, ты узнал цитату, мы с тобой установили тесный эмоциональный контакт. Сегодня даже этого скромного удовольствия у нас нет, потому что все читают разное.

Мы лишились понятной и четкой, единой для всех системы мотивации, ну не считая карательной (если я не прочитаю «Преступление а наказание», то учитель по литературе влепит мне «трояк»), мы лишились понимания того, что важное, что необходимое, даже понимания того, что перед нами: детектив, высокая проза или фантастика, взрослая или детская, художественная или нехудожественная.

Вот тут возникает точка свободы, которая, как мне кажется, является наибольшим заболеванием этой странной непонятной эпохи. Возникает возможность не читать, это сегодня легитимная практика. Я знаю очень много образованных, интеллигентных, культурных людей, которые читают, с моей точки зрения, непозволительно мало. А они смотрят с пренебрежением на меня, потому что я в театре бываю два раза в год, в кино в лучшем случае раз месяц, а в музыке минимализма я не понимаю вообще ничего.

Появились варианты: не читать или же придумать для себя мотивацию к чтению, понять, что я хочу от чтения, какого эффекта?

Например:

Я хочу читать книгу, чтобы убежать от реальности снаружи.

Я хочу читать книгу, потому что мне интересно видеть, как думают другие люди.

Я хочу читать книгу, потому что меня завораживают слова.

Я хочу читать книгу, потому что я устал, а от телевизора у меня глаза болят.

Я хочу читать книгу, потому что никто не снимет такого кино, которое мне самом в голове покажут.

Мы можем сами для себя придумать эту мотивацию, и этот по собственной мерке сшитый запрос станет для нас новой системой навигации. Придуманный нами запрос ведет нас нашим собственным маршрутом. И этот маршрут не обязан укладываться в какую-то традиционную систему. Мы можем стартовать с классики, потом от этой классики перейти к комиксам, от комиксов сдвинуться к современной интеллектуальной поэзии и т.д. На смену универсальной, общей для всех культурной карте пришло время веселых прерий, когда каждый человек становится первооткрывателем, он сам для себя рисует маршрут. С одной стороны, комфортнее мир с общей картой, когда ты заранее знаешь куда идти, что там будет, у тебя есть сформированные ожидания, но с другой стороны вот этот авантюристский мир, в котором ты сам не знаешь, куда заведет тебя твоя придуманная мотивация, гораздо интереснее!

А как считаете вы?