Поэт Эльдар Рязанов

Фото с сайта http://www.vremya.tv/announce/12138

В день рождения народного артиста Советского Союза, кинорежиссёра, сценариста Эльдара Александровича Рязанова (18 ноября 1927 – 30 ноября 2015) предлагаем читателям блога познакомиться с поэтической гранью его таланта. Эльдар Рязанов о поэзии: «Наверное, мучительное желание высказаться о личном, только своём, стремление поделиться чем-то заветном, жажда исповеди и побудили меня к стихотворству. Исповедальность – то, к чему властно тяготеет каждый вид искусства. В этом смысле поэзия наиболее интимна. Превосходит её разве что музыка. В искренности, правдивости чувств, обнажении тайников души, умении заглянуть в человеческие глубины – наверное, суть поэзии. И, конечно, очень важна форма – гармония рифм, ритмов, а также сочетания, столкновения обычных, стёртых слов, от которых возвращается их первородное значение. Истинная поэзия всегда музыкальна, в ней существует некое звуковое волшебство…» Рязанов работал и с Микаэлом Таривердиевым, и с Анатолием Лепиным, на его стихи писали музыку Александр Блох и Сергей Никитин. С благодарностью за сотрудничество и прекрасный вклад в его фильмы Рязанов пишет: «Жизнь свела меня с замечательными музыкантами. Они обогатили не только фильмы, которые я ставил, но и мою духовную, музыкальную жизнь. Композиторы, с которыми я сотрудничал, всегда оказывались моими единомышленниками. Они – мои настоящие друзья и подлинные соавторы моих кинолент».

Детские стихи о Рязанове, сочиненные им же самим

Так что же такое Рязанов Эльдар?

Расскажем о нем по порядку:

Рязанов не молод, но он и не стар,

не любит он делать зарядку.

Умеет готовить салат и омлет,

гордится собой как шофером.

В кино он работает множество лет,

и там он слывет режиссером.

Врывается часто в чужие дома –

ему телевизор отмычка –

и любит поесть до потери ума,

а это дурная привычка.

В одежде не франт, не педант, не эстет,

как будто небрежна манера.

Он просто не может купить туалет –

увы! – не бывает размера.

Эльдар Александрович – из толстяков,

что рвутся худеть, но напрасно.

И если работа – удел дураков,

Рязанов – дурак первоклассный.

На склоне годов принялся за стихи,

себя не считая поэтом.

Имеет еще кой-какие грехи,

но здесь неудобно об этом.

В техническом смысле он полный дебил,

в компьютерный век ему трудно.

Но так получилось: он жизнь полюбил,

и это у них обоюдно.

Представьте, Рязанов удачно женат,

с женою живет он отлично.

Он любит друзей и хорошему рад.

И это мне в нем симпатично.

Песни

Любовь – волшебная страна

(из кинофильма «Жестокий романс»)

Я, словно бабочка к огню,

стремилась так неодолимо

в любовь – волшебную страну,

где назовут меня любимой…

Где бесподобен день любой,

где б не страшилась я ненастья.

Прекрасная страна – любовь.

Ведь только в ней бывает счастье…

… Пришли иные времена –

тебя то нет, то лжёшь не морщась.

Я поняла, любовь – страна,

где каждый человек – притворщик.

Моя беда, а не вина,

что я наивности образчик.

Любовь – обманная страна,

и каждый житель в ней – обманщик.

Зачем я плачу пред тобой

и улыбаюсь так некстати…

Неверная страна – любовь.

Там каждый человек – предатель.

Но снова прорастёт трава

сквозь все преграды и напасти.

Любовь – весенняя страна,

И только в ней бывает счастье.

Живем мы что-то без азарта

(из кинофильма «Вокзал для двоих»)

Живем мы что-то без азарта,

однообразно, как в строю.

Не бойтесь бросить все на карту

и жизнь переменить свою.

Какими были мы на старте!

Теперь не то, исчезла прыть...

Играйте на рисковой карте,

не бойтесь жизнь переломить!

Пусть в голове мелькает проседь –

не поздно выбрать новый путь.

Не бойтесь все на карту бросить

и прожитое – зачеркнуть!

Из дома выйдя в непогоду,

взбодрите дух, пришпорьте плоть.

Не бойтесь тасовать колоду,

пытайтесь жизнь перебороть!

В мираж и дым, в химеры – верьте!

Пожитки незачем тащить...

Ведь не уехать дальше смерти –

стремитесь жизнь перекроить.

Печалиться не надо вовсе,

когда вам нечем карту крыть...

Вы на кон бросить жизнь – не бойтесь.

Не проиграв, не победить!

Марш бюрократов

(из фильма «Забытая мелодия для флейты»)

Мы не пашем, не сеем, не строим,–

мы гордимся общественным строем.

Мы бумажные, важные люди,

мы и были, и есть мы, и будем.

Чтобы сдвинулась с места бумага,

тут и гибкость нужна и отвага,–

на любом посту с верху до низу

надо подпись поставить иль визу.

Мы в отказах своих непреклонны

до высоких звонков телефонных,–

тут мы сразу меняем решенье:

разрешаем, но как исключенье.

Наша служба трудна изначально:

надо знать, о чем мыслит начальник,

угадать, согласиться, не спорить,

чтоб карьеры своей не испортить.

Мы бумажные, важные люди,

мы и были, и есть мы, и будем...

У природы нет плохой погоды

(из кинофильма «Служебный роман»)

У природы нет плохой погоды!

Каждая погода – благодать.

Дождь ли, снег... Любое время года

надо благодарно принимать.

Отзвуки душевной непогоды,

в сердце одиночества печать

и бессонниц горестные всходы

надо благодарно принимать.

Смерть желаний, годы и невзгоды,–

с каждым днем все непосильней кладь.

Что тебе назначено природой,

надо благодарно принимать.

Смену лет, закаты и восходы,

и любви последней благодать,

как и дату своего ухода,

надо благодарно принимать.

У природы нет плохой погоды,

ход времен нельзя остановить.

Осень жизни, как и осень года,

надо, не скорбя, благословить.

Любовь

(Песня из кинофильма «Привет, дуралеи!»

Любовь готова всё прощать,

когда она – любовь,

умеет беспредельно ждать,

когда она – любовь.

Любовь не может грешной быть,

когда она – любовь.

Её немыслимо забыть,

когда она – любовь.

Она способна жизнь отдать,

когда она – любовь.

Она – спасенье, благодать,

когда она – любовь.

Полна безмерной доброты,

когда она – любовь.

Она естественна, как ты,

когда она – любовь.

Молитва

(Романс из кинофильма «Небеса обетованные)

Господи, ни охнуть, ни вздохнуть,

дни летят в метельной круговерти.

Жизнь – тропинка от рожденья к смерти,

смутный, скрытный, одинокий путь.

Господи, ни охнуть, ни вздохнуть!

Снег. И мы беседуем вдвоём,

как нам одолеть большую зиму.

Одолеть её необходимо,

чтобы вновь весной услышать гром.

Господи, спасибо, что живём!

Мы выходим вместе в снегопад.

И четыре оттиска за нами,

отпечатанные башмаками,

неотвязно следуя, следят.

Господи, как я метели рад!

Где же мои первые следы?

Занесло начальную дорогу,

заметёт остаток понемногу

милостью отзывчивой судьбы.

Господи, спасибо за подмогу.

Назначь мне свиданье

(из фильма: Старые клячи, 2000 г.)

Назначены свиданья на этом свете,

Назначены свиданья в двадцатом столетьи.

Мне трудно дышать без твоей любви –

Вспомни меня, оглянись, позови...

Тропинка все выше кружила над бездной.

Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?

Числа я не знаю, но с этого дня

Ты светом и воздухом стал для меня...

Пусть годы умчатся в круженьи обратном,

И встретимся мы в переулке Гранатном...

Назначь мне свиданье у нас на земле,

В твоем потаенном сердечном тепле.

Друг к другу навстречу по-прежнему выйдем,

Пока еще слышим, пока еще видим, пока еще дышим...

И я заклинаю тебя сквозь рыданья,

Назначь мне свиданье, назначь мне свиданье.

Назначь мне свиданье, хотя б на мгновенье,

На площади людной, под бурей осенней.

Мне трудно дышать, я молю о спасеньи...

Мчатся годы – непогоды

(романс из к/ф «Старые клячи»)

Мчатся годы-непогоды

над моею головой...

Словно не была я сроду

кучерявой, молодой.

Едут дроги-недотроги,

от тебя увозят вдаль,

а покрытье у дороги –

горе, слезы и печаль.

Эти губы-душегубы

невозможно позабыть.

Посоветуйте мне, люди,

что мне делать? Как мне быть?

Словно пушки на опушке

учиняют мне расстрел...

Мокрая от слез подушка,

сиротливая постель.

Мои руки от разлуки

упадают, точно плеть.

От проклятой этой муки

можно запросто сгореть.

Мчатся годы-непогоды

над моею головой,

словно не была я сроду

кучерявой, молодой.

Стихи

* * *

Хочется легкого, светлого, нежного,

раннего, хрупкого и пустопорожнего,

и безрассудного, и безмятежного,

напрочь забытого и невозможного.

Хочется рухнуть в траву непомятую,

в небо уставить глаза завидущие

и окунуться в цветочные запахи,

и без конца обожать все живущее.

Хочется видеть изгиб и течение

синей реки средь курчавых кустарников,

впитывать кожею солнца свечение,

в воду, как в детстве, сигать без купальников.

Хочется милой наивной мелодии,

воздух глотать, словно ягоды спелые,

чтоб сумасбродно душа колобродила

и чтобы сердце неслось, ошалелое.

Хочется встретиться с тем, что утрачено,

хоть на мгновенье упасть в это дальнее…

Только за все, что промчалось, заплачено,

и остается расплата прощальная

* * *

Когда-то, не помню уж точно когда,

на свет я родился зачем-то…

Ответить не смог, хоть промчались года,

на уйму вопросов заветных.

Зачем-то на землю ложится туман,

всё зыбко, размыто, нечётко.

Неверные тени, какой-то обман,

и дождик бормочет о чём-то.

О чём он хлопочет? Что хочет сказать?

Иль в страшных грехах повиниться?

Боюсь, не придётся об этом узнать,

придётся с незнаньем смириться.

От звука, который никто не издал,

доходит какое-то эхо.

О чём-то скрипит и старуха-изба,

ровесница страшного века.

И ночь для чего-то сменяется днём,

куда-то несутся минуты.

Зачем-то разрушен родительский дом,

и сердце болит почему-то.

О чём-то кричат меж собою грачи,

земля проплывает под ними.

А я всё пытаюсь припомнить в ночи

какое-то женское имя.

Зачем-то бежит по теченью вода,

зачем-то листва опадает.

И жизнь утекает куда-то… Куда?

Куда и зачем утекает?

Кончается всё. Видно, я не пойму

загадок, что мучают с детства…

И эти «куда-то», «о чём-то», «к чему»

я вам оставляю в наследство.

* * *

Как много дней, что выброшены зря,

дней, что погибли как-то, между прочим.

Их надо вычесть из календаря,

и жизнь становится еще короче.

Был занят бестолковой суетой,

день проскочил - я не увидел друга

и не пожал его руки живой...

Что ж! Этот день я должен сбросить с круга.

А если я за день не вспомнил мать,

не позвонил хоть раз сестре иль брату,

то в оправданье нечего сказать:

тот день пропал! Бесценная растрата!

Я поленился или же устал –

не посмотрел веселого спектакля,

стихов магических не почитал

и в чем-то обделил себя, не так ли?

А если я кому-то не помог,

не сочинил ни кадра и ни строчки,

то обокрал сегодняшний итог

и сделал жизнь еще на день короче.

Сложить – так страшно, сколько промотал

на сборищах, где ни тепло, ни жарко...

А главных слов любимой не сказал

и не купил цветов или подарка.

Как много дней, что выброшены зря,

дней, что погибли как-то, между прочим.

Их надо вычесть из календаря

и мерить свою жизнь еще короче.

Меж датами рожденья и кончины

(а перед ними наши имена)

Стоит тире, черта, стоит знак «минус»,

А в этом знаке жизнь заключена.

В ту черточку вместилось все, что было…

А было все! И все сошло, как снег.

Исчезло, растворилось и погибло,

Чем был похож и не похож на всех.

Погибло все мое! И безвозвратно.

Моя любовь, и боль, и маета.

Все это не воротится обратно,

Лишь будет между датами черта.

Все тороплюсь, спешу, лечу я,

Всегда я в беге нахожусь,

Нехваткой времени врачуя

Во мне таящуюся грусть.

И все ж не вижу в этом смысла –

Жить, время вечно теребя.

Куда бы я ни торопился,

Я убегаю от себя.

Ищу я новые занятья,

Гоню карьером свою жизнь,

Хочу ее совсем загнать я…

Да от себя не убежишь!

* * *

Жизнь прожить – нехитрая наука:

отыщи любовь да сбереги…

Место жизни – ближняя округа,

далью не прельщайся, не беги.

Даже если жизнь обыкновенна,

делай все, что можешь, от души,

понимай всему живому цену

и судить чужого не спеши.

Трать себя, живи неосторожно,

выгод не считай, не мелочись…

Пусть с людьми и сложно, и тревожно,

ты пойми их суетную жизнь.

Жизнь, коль вдуматься, простая штука.

Главное, ни разу не предать.

Жизнь – совсем не сука и не скука,

если станешь дальним сострадать.

И живи! В любую непогоду!

Сочиняй свой собственный мотив.

А любить жену, друзей, природу –

не такой уж, право, примитив.

Монолог кинорежиссера

Я в своих героях растворялся,

вроде, жизнь я протопал не одну.

И, хоть сам собою оставался,

был у них заложником в плену.

Вкладывал в героев силы, соки,

странности, характеры, любовь…

Да ведь дети всякий раз жестоки,

с легким сердцем пили мою кровь.

Жизнь мою не длили – сокращали,

с каждым шли упрямые бои.

Мне близки их раны и печали,

словно это горести мои.

Чужаками стали персонажи,

на мои невзгоды им плевать.

Не сказали мне «спасибо» даже

и ушли куда-то кочевать.

Только и созданья мои бренны,

не было иллюзий на их счет.

Вымысел иль созидатель бедный –

кто из них кого переживет?

Персонажи, встретясь у могилы

автора, который их творил,

может, скажут: «Ты прости нас, милый!

Гран мерси за то, что нас родил!»

Но возможна версия иная:

всё живет убогий, дряхлый дед,

а его фантазия смешная

померла тому уж много лет.

Музыка жизни

Что жизнь? Музыкальная пьеса,

Соната ли, фуга иль месса,

Сюита, ноктюрн или скерцо?

Тут ритмы диктуются сердцем.

Пиликает, тренькает, шпарит,

Бренчит иль бывает в ударе.

Играется без остановки.

Меняются лишь оркестровки.

Ребячество наше прелестно,

Хрустально, как отзвук челесты.

Потом мы становимся старше,

Ведут нас военные марши.

Пьяняще стучат барабаны,

Зовущие в странные страны.

Но вот увенчали нас лавры,

Грохочут тарелки, литавры.

А как зажигательны скрипки

От нежной зазывной улыбки.

Кончается общее тутти.

Не будьте столь строги, не будьте.

Мелодию, дивное диво,

Дудим мы порою фальшиво.

Проносится музыка скоро

Под взмахи судьбы дирижера.

Слабеют со временем уши,

Напевы доносятся глуше.

Оркестры играют все тише.

Жаль, реквием я не услышу.

Цикл Успеха

Успех поделен по годам,

А что вы, собственно, хотели?

В пять лет удачей было нам

Проснуться на сухой постели.

В семнадцать – мысли об одном,

Как женщины быстрей добиться.

И Счастье состояло в том,

Чтоб в первый раз не осрамиться.

А в двадцать пять везёт тому,

Кто смог, не мешкая, умело,

Найти хорошую жену,

Что, кстати, не простое дело.

Куда-то делись все друзья,

То в тридцать пять – дурные вести.

Для нас карьера и семья,

Теперь стоят на первом месте.

Всё на круги придёт своя,

Мы в сорок пять вновь у барьера.

Важней для нас уже семья,

И только лишь потом - карьера.

А в шестьдесят пять загрустим,

О женщинах...(скажи на милость).

И как в семнадцать, захотим,

Чтобы хоть что-то получилось.

Но вот уж восемьдесят пять,

Как быстро годы пролетели.

Одно лишь счастье нам опять –

Проснуться на сухой постели.

Капризная память

У памяти моей дурное свойство, –

Любая пакость будет долго тлеть.

Хочу прогнать больное беспокойство,

Но не могу себя преодолеть.

Как в безразмерной камере храненья,

В сознаньи – чемоданы и мешки,

В которых накопились оскорбленья,

Обиды, униженья и щелчки.

Не в силах изменить свою природу,

Я поименно помню всех врагов.

Обиды-шрамы ноют в непогоду,

К прощенью я, простите, не готов.

В самом себе копаюсь я капризно,

На свалке памяти я черт-те что храню...

Обидчиков повычеркав из жизни,

Я их в воображеньи хороню.

Конечно, признавать все это стыдно,

И я раскрыл свой неприглядный вид.

Я очень плох, и это очевидно,

Мое сознание – летопись обид!

У памяти моей дурное свойство –

Я помню то, что лучше позабыть.

Хочу прогнать больное беспокойство,

Но не могу себя переломить.

Монолог «художника»

Прожитая жизнь – сложенье чисел:

сумма дней, недель, мгновений, лет.

Я вдруг осознал: я живописец,

вечно создающий твой портрет.

Для импровизаций и художеств

мне не нужен, в общем, черновик.

Может, кто другой не сразу сможет,

я ж эскизы делать не привык.

Я малюю на живой модели:

притушил слезой бездонный взгляд,

легкий штрих – глазищи потемнели,

потому что вытерпели ад.

Я прорисовал твои морщины,

в волосы добавил белизны.

Натуральный цвет люблю в картинах,

я противник басмы или хны.

Перекрасил – в горькую! – улыбку,

два мазка – и ты нехороша.

Я без красок этого добился,

без кистей и без карандаша.

Близких раним походя, без смысла,

гасим в них глубинный теплый свет.

Сам собою как-то получился

этот твой теперешний портрет…

* * *

Мы отпускаем тормоза…

Кругом весна, в глазах раздолье!

К нам собираются друзья,

а мы готовимся к застолью.

Да будет день – из лучших дней!

Пусть все из нас его запомнят.

Мы в гости ждем своих друзей

и отворяем окна комнат.

Мы накрываем длинный стол,

сердца и двери открываем.

У нас сегодня торжество:

мы ничего не отмечаем.

По кухне, где колдуешь ты,

гуляет запах угощенья.

Бутылки жаждут пустоты,

закуски ждут уничтоженья!

И вот друзья приходят в дом,

добры их лица и прекрасны,

глаза их светятся умом,

а языки небезопасны.

А я давно хочу сказать –

и тут не ошибусь, наверно, –

что если судят по друзьям,

то мы талантливы безмерно.

Да, если мерить по друзьям,

то мы с тобой в большом порядке;

нас упрекнуть ни в чем нельзя,

нас миновали недостатки.

О, если по друзьям судить,

то человечий род – чудесен!..

А нам наш день нельзя прожить

без пересудов, шуток, песен.

Беспечно, как дымок, клубясь,

беседа наша побежала,

и почему-то на себя

никто не тянет одеяла.

Стреляют пробки в потолок,

снуют меж нами биотоки.

Здесь совместимостей поток,

в друзьях и сила, и истоки.

Подарку-дню пришел конец,

и гости уезжать собрались.

Незримой нежностью сердец

мы между делом обменялись.

И вот друзья умчались вдаль,

как удаляется эпоха…

Остались легкая печаль

и мысль, что и вдвоем – неплохо!

Бессонница

Слышно – шебуршат под полом мыши,

сквозь окно сочится лунный свет.

Плюхнулся на землю с елки снег,

от мороза дом кряхтит и дышит.

Скоро рассветет, а сна все нет.

Извертелся за ночь на подушке,

простыни в жгуты перекрутил,

а потом постель перестелил

и лежал недвижный и послушный,

огорчаясь ссорами светил.

Всё не спал и видел хаотичный

о себе самом престранный фильм:

я герой в нем, но герой в кавычках.

Нету сил послать к чертям привычки,

взять и отмочить нежданный финт.

Вот летаю с кем-то до рассвета…

Вижу, что безделье мне к лицу…

Вот целую руку подлецу…

Скачет фильм по рваному сюжету.

Жаль, что к несчастливому концу…

Проскрипела за окном береза,

на полу сместился синий блик.

В пустоте безмолвен горький крик

и шумят задушенные слезы…

Это, видно, сон меня настиг.

Ленивое

Я более всего

бездельничать мечтаю,

не делать ничего,

заботы отторгая.

Я лодырь и лентяй,

ужасный лежебока.

Хоть краном поднимай,

пусть подождет работа.

Проснуться поутру,

валяться всласть, зевая.

О, как мне по нутру,

признаюсь, жизнь такая.

Бессмысленно глазеть,

на потолок уставясь!

Лень – сладкая болезнь,

что вызывает зависть.

Трудиться не люблю.

Работать не желаю.

Подобно королю,

знать ничего не знаю.

Что ж делать, я – таков!

Да только, между прочим,

работа дураков,

к несчастью, любит очень.

Она со всех сторон

все время в наступленье.

А я немедля в сон,

я весь – сопротивленье.

Безделье – моя цель.

Я в койке, как в окопе.

Но где-то через щель

пролезли эти строки…

* * *

Как будто вытекла вся кровь,

глаз не открыть, набрякли веки.

Но звать не надо докторов –

усталость это в человеке.

А за окном трухлявый дождь.

И пугало на огороде

разводит руки… Не поймешь,

во мне так худо иль в природе.

Тоскуют на ветвях навзрыд

грачами брошенные гнезда.

Но слышен в небе птичий крик:

вернемся рано или поздно!

Хочу тоску преодолеть.

Надеюсь, что преодолею.

А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!

Не сметь садиться мне на шею!

* * *

Сто различных настроений

у подружки дорогой.

Словно кружит день осенний

между летом и зимой.

Рядом быть с тобой не скучно,

не дано предугадать:

вдруг лицо покроют тучи,

то оно – как благодать.

Вот летит из туч луч света,

светится в ответ душа.

Ты прекрасна в бабье лето,

невозможно хороша.

Ты щедра и бескорыстна,

будто неба синева.

Загрустила… Словно листья,

тихо падают слова.

Вспышка! Ссора! Нету мира!

Ветер вспыльчивый задул,

закачалась вся квартира,

я из дома сиганул.

Предугадывать нелепо,

что нахлынет на тебя,

просто надо верить слепо

и терпеть, терпеть, любя.

Ведь предвидеть нереально:

вдруг навалится циклон,

или с нежностью печальной

ты приходишь на поклон.

Я задел тебя не очень –

пролился слезами дождь…

Просто потому что осень

и ты сильно устаешь.

Я, конечно, на попятный,

стал вокруг тебя кружить.

Ты нежданна и внезапна,

как природа и как жизнь.

P. S. Дом напоминает кратер

иль затишье пред грозой…

Потому что мой характер

тоже, скажем, не простой.

Как столкнутся две стихии –

вихри, смерчи и шторма!…

Лучше напишу стихи я,

чтобы не сойти с ума.

* * *

Как хорошо порою заболеть,–

чтоб бег прервать – единственное средство.

Под одеяло теплое залезть

и вспомнить, как болел когда-то в детстве.

Там за окном зима – весь мир замерз...

Пьешь с горькой миной сладкую микстуру

и на тревожный матери вопрос

чуть прибавляешь ты температуру.

Высовываешь белый свой язык,

«а» говоришь, распахивая горло,

и взглядом, отрешенным от живых,

даешь понять, – мол, руки смерть простерла.

Как сладостно себя до слез жалеть,

в мечтах готовить жуткие сюрпризы:

взять и назло всем близким умереть,

чтоб больше не ругали за капризы.

Вообразить – кладут тебя во гроб,

мать вся в слезах, дружки полны смиренья.

И бьет по телу россыпью озноб,

как предвкушенье будущих крушений.

Дней через пять, к несчастью, ты здоров...

Укутали и вывели на солнце,

и ты забыл обиды, докторов...

А мысль о смерти спит на дне колодца.

* * *

У природы нет плохой погоды

Э. Рязанов

Когда повышенная влажность,

я проклинаю свою жизнь,

я чувствую себя неважно,

меня мытарит ревматизм.

А если в атмосфере сухо,

то у меня упадок духа.

Но вот свирепствуют осадки,

и учащаются припадки.

Живу в кошмарной обстановке,

едва на ниточке держусь:

погода пляшет, как чертовка,

для организма это жуть.

Ведь перепад температуры –

погибель для моей натуры,

поскольку градусов скачки

ввергают в приступы тоски,

а смена резкая давленья

мне ухудшает настроенье.

Когда несутся тучи быстро,

безбожно голова болит

и желчи целая канистра

во мне играет и бурлит.

А если ветер засквозит,

то тут как тут радикулит.

Иль даже воспаленье легких.

Жизнь, прямо скажем, не из легких!

Зима! И снег валит, как каша,

грудь разрывает гулкий кашель,

боль в горле и течет из носа.

А усиление жары

приводит, виноват, к поносу

и усилению хандры.

Приходит атмосферный фронт,

и сразу в сердце дискомфорт.

Но вот прекрасная погода –

так отравленье кислородом.

А если налетит вдруг смерч?

Неужто рифмовать мне «смерть»?

С такой природою ужасной

жить глупо, вредно и опасно.

И от погоды нету жизни!

А может, дело в организме?

* * *

Вышел я из стен больницы,

мне сказали доктора:

надо вам угомониться,

отдыхать пришла пора.

Не годится образ жизни

тот, что прежде вы вели.

В вашем зрелом организме

хвори разные взошли.

Мы продолжим процедуры,

капли, порошки, микстуры,

цикл вливаний и уколов,

назначаем курс иголок, –

последим амбулаторно,

чтобы вам не слечь повторно.

Мы рекомендуем также,

хоть морально тяжело,

чтоб не поднимали тяжесть

больше, чем в одно кило.

Не летайте самолетом,

плыть нельзя на корабле,

отгоняйте все заботы,

крест поставьте на руле…

Вам не надо ездить в горы,

ни на север, ни на юг,

лучше не купаться в море –

можно захлебнуться вдруг.

Очень бойтесь простужаться,

вредно кашлять и чихать.

Может кончиться ужасно,

даже страшно рассказать.

Пить теперь нельзя вам кофе,

не советуем и чай,

ведет кофе к катастрофе,

как и чай, но невзначай.

Позабудьте про мясное,

про конфеты, про мучное,

про горчицу, уксус, соль –

только постный пресный стол.

Исключите пол прекрасный,

алкоголя ни гугу.

Вам и самому все ясно,

эти радости – врагу!

И два слова о работе:

фильм придется отложить

или сразу вы умрете.

А могли б еще пожить.

Дело в том, что в нервотрепке –

что для вас смертельный риск –

на кого-то наорете,

и немедля вдарит криз.

Значит, так: не волноваться,

ерундой не раздражаться,

ни за что не горячиться,

а не то опять в больницу.

Пусть все рушится и тонет,

главное – хороший тонус!

И не нарушать запретов

никогда, ни в чем, нигде.

Коль преступите заветы,

прямо скажем, быть беде.

Интересный вышел фокус,

тут, попробуй, разбежись!..

На хрена мне этот тонус

и зачем такая жизнь?!

* * *

Я желал бы свергнуть злое иго

суеты, общенья, встреч и прочего.

Я коплю, как скряга и сквалыга,

редкие мгновенья одиночества.

Боже, сколько в разговорах вздора:

ни подумать, ни сосредоточиться.

Остается лишь одна опора –

редкие мгновенья одиночества.

Меня грабят все, кому в охоту,

мои дни по ветру раскурочены...

Я мечтаю лечь на дно окопа

в редкие мгновенья одиночества.

Непонятно, где найти спасенье?

Кто бы знал, как тишины мне хочется!

Удалось сложить стихотворенье

в редкие мгновенья одиночества.

* * *

Скажи мне, «кто твой друг, и я скажу - кто ты!» –

знакома поговорка эта с детства.

Полно в ней чистоты и простоты –

иных веков наивное наследство.

Скажи мне, кто твой враг, и я - кто ты? - скажу.

Вражда врага надежней дружбы друга.

Бесценной ненавистью вражьей дорожу.

Ведь в этом силы собственной порука.

* * *

Я все еще, как прежде, жил, живу,

а наступило время отступленья.

Чтобы всю жизнь держаться на плаву,

у каждого свои приспособленья.

Я никогда не клянчил, не просил,

Карьерной не обременен заботой.

Я просто сочинял по мере сил

и делал это с сердцем и охотой.

Но невозможно без конца черпать –

колодец не бездонным оказался.

А я привык - давать, давать, давать!..

И, очевидно, вдрызг поиздержался.

Проснусь под утро... Долго не засну...

О, как сдавать позиции обидно!

Но то, что потихоньку я тону,

покамест никому еще не видно.

Богатства я за годы не скопил,

хотя вся жизнь ухлопана на службу.

В дорогу ничего я не купил...

Да в этот путь и ничего не нужно.

* * *

Все беспричинно. Чей-то взгляд. Весна.

И жизнь легка. Не давит ее ноша.

И на душе такая тишина,

что, кажется, от счастья задохнешься.

Все беспричинно. Чей-то взгляд. Зима.

И жизнь бежит. И неподъемна ноша.

И на душе такая кутерьма,

что, кажется, от горя задохнешься.

То ночь жарка, а то морозен день...

Вся жизнь в полоску, словно шкура тигра.

А на душе такая дребедень...

Да, жаль, к концу подходят эти игры...

* * *

Что жизнь? Музыкальная пьеса:

соната ли, фуга, иль месса,

сюита, ноктюрн или скерцо...

Там ритмы диктуются сердцем.

Пиликает, тренькает, шпарит,

бренчит иль бывает в ударе,

играется без остановки...

Меняются лишь оркестровки.

Ребячие годы прелестны,

хрустальны, как отзвук челесты...

Потом мы становимся старше,

ведут нас военные марши,

пьяняще стучат барабаны,

зовущие в странные страны.

Но вот увенчали нас лавры –

грохочут тарелки, литавры,

а как зажигательны скрипки

от нежной, зазывной улыбки...

Кончается общее «тутти»,

не будьте столь строги, не будьте:

мелодию – дивное диво –

дудим мы порою фальшиво.

Проносится музыка скоро

под взмахи судьбы-дирижера.

Слабеют со временем уши,

Напевы все глуше,

оркестры играют все тише...

Жаль, реквием я не услы...

* * *

Все тороплюсь, спешу, лечу я,

всегда я в беге нахожусь,

нехваткой времени врачуя

во мне таящуюся грусть.

И все ж не вижу в этом смысла –

жить, время вечно теребя.

Куда бы я ни торопился,

я убегаю от себя.

Ищу я новые занятья,

гоню карьером свою жизнь,

хочу ее совсем загнать я...

Да от себя не убежишь!

* * *

На пристани начертано:

«Не приставать, не чалиться!»

А волны ударяются о сваи, о причал...

Когда на сердце ветрено,

то незачем печалиться...

Нам пароход простуженный прощально прокричал.

На волнах мы качаемся

под проливными грозами–

ведь мы с тобой катаемся на лодке надувной.

Зонтом мы укрываемся,

а дождь сечет нас розгами,

и подгоняет лодочку ветрило продувной.

Несет нас мимо пристани,

старинной и заброшенной,

но молчаливо помнящей далекие года,

когда с лихими свистами,

толкаясь по-хорошему,

к ней прижимались белые, холеные суда.

Начертано на пристани:

«Не приставать, не чалиться!»

А, в общем, очень хочется куда-нибудь пристать...

Пусть будет, что предписано,

Пусть будет все нечаянно,

нам вместе так естественно, как свойственно дышать.

Мы в белой будке скроемся,

с тобой от ливня спрячемся...

Асфальт здесь обрывается, здесь прежде был паром.

Нет никого тут, кроме нас...

Дыхание горячее...

И ветер надрывается от счастья за окном.

На пирсе намалевано:

«Не приставать, не чалиться!»

А в будке у паромщика нам, взломщикам, приют.

Здесь дело полюбовное,

Все кружится, качается...

И к нам, как к этой пристани, пускай не пристают.

* * *

Стихи – капризная материя,

непредсказуемый предмет.

Им широко открою двери я

и жду, а их все нет и нет.

А коль приходят, то незваными…

Тогда бросаю все дела.

Всегда так было с графоманами,

а я – ура! – из их числа.

***

Стих – состояние души…

Попробуй это опиши.

Но описать не в состоянии

свое плохое состояние.

Коль в сердце пусто, ни души,

ты все же рифму не души.

А если ты от жизни стих,

то сочини негромкий стих,

а о неважном настроенье –

неважное стихотворенье.

* * *

Есть тяжелая болезнь,

нет у ней диагноза.

Протекает без болей,

но, увы, заразная.

Самый главный ее знак –

крепкое здоровье.

Не подвержен ей слабак,

тут без малокровья.

Нету сжатий головных

и сердечных спазмов.

Нет и слабостей иных –

слез или маразма.

Первоклассен организм

(лучшее давление!)

излучает оптимизм

и пищеварение.

Чем сытней набит живот,

тяжелее случаи.

Этот вирус сам растет

от благополучия.

Крепок глаз, быстра нога

и железны нервы…

В очереди на блага

он, конечно, первый.

Тут нахрапистость важна,

пусть одна извилина.

Пусть прямая! Но она

невозможно сильная.

Есть еще один симптом:

локоть очень острый…

Ну, а вроде в остальном

не похож на монстра.

Эпидемия страшна,

для больных удобна.

Называется она

комплексом апломба.

* * *

Я в мир вбежал легко и без тревоги…

Секундных стрелок ноги, семеня,

за мной гнались по жизненной дороге,

да где там! – не могли догнать меня.

Не уступал минутам длинноногим,

на равных с ними долго я бежал.

Но сбил ступни о камни и пороги,

и фору, что имел, не удержал.

Ушли вперед ребята-скороспелки,

а я тащусь… Но все же на ходу.

Меня обходят часовые стрелки, –

так тяжело сегодня я иду.

* * *

Почти обшарен шар земной,

хотя не до конца изучен.

Но что мне мир, коль сам собой

я недоволен и измучен.

Не смерил всех своих глубин,

во мне немало белых пятен.

Пускай я дожил до седин,

но не во всем себе понятен.

Стараюсь жить я по уму,

заверить, что благоразумен.

Но мне-то ясно самому,

что я – увы! – непредсказуем.

У расписания в плену

я следую привычным рейсом.

Вдруг неожиданно взбрыкну –

поеду поперек по рельсам.

Нормальный, вроде, не чудной,

и знаю правила вожденья.

Но вот я левой стороной

прусь против встречного движенья.

Корят и гладят по плечу,

чтоб поведение исправил.

Да я и сам-то не хочу

быть исключением из правил.

Я обещания даю,

я соглашаюсь, соглашаюсь:

мол, изменюсь, пойду в строю!

Но – бац! – и я опять срываюсь.

После фильма

Пришла озябшая и жалкая зима

с каким-то серым и убогим снегом,

с давящим, низким, сумеречным небом

и с тусклой отупелостью ума.

Закончен труд. Ушел он на свободу.

Покинул автора, чтоб жить сам по себе.

И ты не волен уж в его судьбе,

не в силах изменить его природу.

Так поздней осенью тяжелые плоды,

отторгнуты ветвями, упадают…

А почерневшие усталые сады,

воздевши к небу руки, замирают.

И кажется, отныне никогда

на голых ветках не набухнут почки…

Что не взрастить на бездыханной почве

ни выдумки, ни мысли и ни строчки…

И жуть, что ты приехал в никуда.

* * *

В мои годы сердечная лирика?

Ничего нет смешней и опасней.

Лучше с тонкой улыбкой сатирика

сочинять ядовитые басни.

Не давать над собой насмехаться,

тайники схоронить в неизвестность,

и о чувствах своих отмолчаться,

понимая всю их неуместность.

Иль, вернее сказать, запоздалость,

потому что всему свои даты…

Но идет в наступленье усталость,

и все ближе и горше утраты.

Последняя любовь

Последняя любовь - как наважденье,

Как колдовство, как порча, как дурман,

Последний шанс на страсть и обновленье,

Прощальный утешительный обман...

В какие годы сердце горше плачет?

Увы, конечно, на исходе дней...

Любовь - загадка, как она дурачит -

Не хватит жизни разобраться в ней...

Последняя любовь - нежданный случай,

Судьба шальная нас с тобой свела.

Всю жизнь я был какой-то невезучий..

А ты меня ждала, ждала, ждала…

Жизнь куролесит наворот событий,

Сжимает сердце, голова пьяна,

И множество незнаемых открытий

Мне дарит обретенная страна...

Последняя любовь - как завещанье,

Прозрение, прощенье и прощанье...

* * *

Когда я просто на тебя смотрю,

То за тебя судьбу благодарю.

Когда твоя рука в моей руке,

То всё плохое где-то вдалеке.

Когда щекой к твоей я прикоснусь,

То ничего на свете не боюсь.

Когда я глажу волосы твои,

То сердце замирает от любви.

Когда гляжу в счастливые глаза,

То на моих от нежности слеза.

Как то, что чувствую, пересказать?

Ты мне жена, сестра, подруга, мать.

Не существует безупречных слов,

Что могут передать мою любовь.

И оттого, что рядом ты со мной,

Я добрый, я хороший, я живой.

Стих этот старомоден неказист

И слишком прост, но искренен и чист.

С улыбкой светлой на тебя смотрю,

И жизнь, что вместе мы, благодарю.

* * *

Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах,

А Герцен спал, не ведая про зло...

Но декабристы разбудили Герцена.

Он недоспал. Отсюда все пошло.

И, ошалев от их поступка дерзкого,

Он поднял страшный на весь мир трезвон.

Чем разбудил случайно Чернышевского,

Не зная сам, что этим сделал он.

А тот со сна, имея нервы слабые,

Стал к топору Россию призывать,–

Чем потревожил крепкий сон Желябова,

А тот Перовской не дал всласть поспать.

И захотелось тут же с кем-то драться им,

Идти в народ и не страшиться дыб.

Так родилась в России конспирация:

Большое дело– долгий недосып.

Все обойтись могло с теченьем времени.

В порядок мог втянуться русский быт...

Какая сука разбудила Ленина?

Кому мешало, что ребенок спит?

Мы спать хотим... И никуда не деться нам

От жажды сна и жажды всех судить...

Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..

Нельзя в России никого будить.

* * *

В одном маленьком городе Финляндии

я стоял на углу улиц Паасикиви

и Маннергейма...

Довелось мне поездить по белому свету...

Раз в соборе стоял у могильных оград.

За одной упокоилась Елизавета,

а в соседней могиле – Мария Стюарт.

Королевы при жизни своей враждовали,

и одна у другой ее жизнь отняла...

А потом они рядом, как сестры, лежали,

и история Англии дальше текла.

Тут родное я вспомнил, и стало мне жарко,

я такое представил, что мысли волчком:

на углу Павла Первого и Пастернака

будто занял я очередь за молоком.

Въехал против движенья на площадь Хрущева

по бульвару Высоцкого я, например.

И в районном ГАИ Александра Второго

меня долго мурыжил милиционер.

Никогда не страдал я тоской по царизму,

не эсер, не кадет я и не монархист...

Все, что в прошлом случалось когда-то в Отчизне,–

не для правок, дописок и вымарок лист.

Мы хромые, кривые, глухие, косые,

мы послушные дети любых перемен.

Почему же истории нет у России?

Почему у нас только текущий момент?

* * *

Я себе не выбрал для прожития

ни страну, ни время, ни народ…

Жизнь мою придумали родители,

ну, а я вот бьюсь который год.

Время оказалось неуютное,

а страна – хвастунья первый сорт,

где обманут лживыми салютами

лопоухий, пьяненький народ.

Белое там выдают за черное,

дважды два там восемь или шесть.

Если существует там бесспорное,

это то, что нечего там есть.

Велика страна моя огромная,

потому и будет долго гнить,

Мертвая, чванливая и темная…

Только без нее мне не прожить.

Не теперь бы и не тут родиться,

да меня никто не опросил,

вот и должен я терпеть, ютиться,

хоть порой и не хватает сил.

Лишь одно меня на свете держит –

что всегда со мною рядом ты,

твоих глаз безудержная нежность,

детская улыбка доброты.

Я не выбрал время для прожития…

И меня охватывает страх,

если б не были умны родители,

мы б с тобой не встретились в веках…

* * *

Как много песен о любви к Отчизне!

Певцы со всех экранов и эстрад,

что, мол, для Родины не пожалеют жизни,

через динамики на всю страну кричат.

А я б о том, что глубоко интимно,

не декламировал, не пел бы, не орал.

Когда о сокровенном пишут гимны,

похоже, наживают капитал.

Земля не фразы требует, а плуга.

Как ей осточертели трепачи!

Вот мы с землей посмотрим друг на друга

и о любви взаимной помолчим…

Через десять лет

Теперь поют с презреньем об Отчизне

певцы со всех экранов и эстрад.

Мол Родина – уродина – их жизни

сгубила поголовно, все подряд.

То славословили, сейчас, танцуя, хают.

О как великолепен их запал!

Неловко, если льстят и если лают,

при этом наживая капитал.

Стране своей отвесив оплеуху,

приятно безнаказанно пинать

край, где родился… И честить, как шлюху,

какая б ни была, родную мать!

* * *

Лесная речка вьется средь деревьев...

Там, где мелеет, убыстряет ход.

Река несет печальные потери,

но неизменно движется вперед.

В нее спускают всякие отбросы,

живую душу глушит динамит.

Она лишь плачет и покорно сносит

огромность угнетений и обид.

Петляет, изгибается, виляет,

в препятствие уткнется – обойдет.

Но на реку ничто не повлияет,

она обратно, вспять, не потечет.

Встречая на своем пути плотину,

речушка разливается окрест,

так в правоте своей неукротима,

как будто она Лена или Днестр.

Иные реки катятся в болото,

иные испускают злую вонь...

В живой реке – пленительные ноты,

живой воды живительный огонь...

Опять прокол, падение, осечка...

Растет утрат необратимый счет.

Ты должен быть, как та простая речка,

что знает свое дело и течет.

* * *

Сумерки – такое время суток,–

краткая меж днем и ночью грань,

маленький, но емкий промежуток,

когда разум грустен, нежен, чуток

и приходит тьма, куда ни глянь.

Сумерки – такое время года,–

дождь долдонит, радость замерла,

и, как обнаженный нерв, природа

жаждет белоснежного прихода,

ждет, когда укроет все зима.

Сумерки – такое время века,–

неохота поднимать глаза...

Там эпоха тащится калекой,

человек боится человека

и, что было можно, все нельзя.

Сумерки – такое время жизни,

что заемным греешься огнем,

но добреешь к людям и Отчизне...

При сплошной вокруг дороговизне

сам ты дешевеешь с каждым днем.

Сумерки – такое время суток,

между жизнью и кончиной грань,

маленький, но емкий промежуток,

когда взгляд размыт, печален, чуток

и приходит тьма, куда ни глянь.

Листопад

Как тебе я, милый, рад,

мот, кутила-листопад.

Ты, транжира, расточитель,

разбазарил, что имел.

Мой мучитель и учитель,

что ты держишь на уме?

Разноцветные банкноты

тихо по миру летят,

а деревья, как банкроты,

изумленные торчат.

Жизнь безжалостная штука,

сложенная из утрат…

Ты прощаешься без звука,

друг мой, брат мой листопад:

отдаешь родные листья,

ты – образчик бескорыстья.

Успокой мою натуру,

ибо нет пути назад.

Разноцветные купюры

под ногами шелестят…

Я беспечен, я – бездельник,

я гуляю наугад,

а в садах костры из денег

в небо струйками дымят.

Как тебе я, милый, рад,

листопад – мой друг и брат.

Ветер

Было тихо в белом свете,–

свет был белым от зимы...

Вдруг примчался шалый ветер –

устроитель кутерьмы.

Впереди неслась поземка

хулиганскою ордой,

а за нею ветер звонкий,

крепкий, смелый, молодой.

Ветер был озорником–

рвался нагло в каждый дом...

Он в лицо плевался колко,

он раздел от снега елки,

молотил метелью в окна

так, что дом стонал и охал.

Ветер был самоуверен–

дул в разнузданной манере.

Он вломился, как налетчик,

оборвал все провода.

В коридоре умер счетчик,

в кране кончилась вода.

Электричества нет в избах,

мы не смотрим телевизор,

мы живем теперь при свечке,

раздуваем жар у печки.

Ветер, груб и неумерен,

выл в разнузданной манере.

Налепил кривых сугробов,

ни проехать, ни пройти,

на нехоженых дорогах–

ни тропинки, ни пути.

Издавая хамский посвист,

скорый ветер отбыл в гости

то ль на север, то ль на юг...

А потом вернулся вдруг!

Мы и охнуть не успели,

снова заскрипели ели.

Ветер продлевал бесчинства

и чинил большие свинства,

сыпал манкою из снега

так, что потемнело небо,

вздыбил саван-покрывало,

буря гикала, плясала,

ветер гадко хохотал...

Наконец и он устал.

Иль дебоша устыдился,–

лег в лесу, угомонился...

Тихо обо всем подумал.

Взял и на рассвете умер.

Снова тихо в белом свете.

Только жаль, что умер ветер.

* * *

Оцепенелая зима!

От белизны сойти с ума.

Стога под крышами из снега

под светло-серой сферой неба.

Мелькают ярких лыжниц пятна,

душа, как поле, необъятна.

Упала под уклон лыжня,

скольжение влечет меня.

Я за тобою следом еду,

бездумно за тобой качу.

О пораженьях и победах

я помнить вовсе не хочу.

Заиндевелые деревья,

как ювелирные изделья,

где только чернь и серебро.

В природе тишина, добро,

спокойствие, благословенье…

О счастья редкие мгновенья!

* * *

Ты укрой меня снегом, зима,

Так о многом хочу позабыть я,

И отринуть работу ума.

Умоляю тебя об укрытии.

Одолжи мне, зима, одолжи

Чистоты и отдохновения,

Бело-синих снегов безо лжи.

Я прошу тебя, я прошу тебя,

Я прошу тебя об одолжении.

Подари мне, зима, подари

День беззвучный, что светит неярко,

Полусон от зари до зари.

Мне не надо богаче подарка.

Поднеси мне, зима, поднеси

Отрешенности и смирения,

Чтобы снес я, что трудно снести.

Я прошу тебя, я прошу тебя,

Я прошу у тебя подношения.

Ты подай мне, зима, ты подай

Тишину и печаль сострадания

К моим собственным прошлым годам.

Я прошу тебя, я прошу тебя,

Я прошу у тебя подаяния.

* * *

Жизнь скоро кончится… Меня не станет…

И я в природе вечной растворюсь.

Пока живут в тебе печаль и память,

Я снова пред тобою появлюсь.

Воскресну для тебя, и не однажды:

Водою, утоляющею жажду,

Прохладным ветром в невозможный зной,

Огнем камина ледяной зимой.

Возникну пред тобой неоднократно, –

Закатным, легким, гаснущим лучом

Иль стаей туч, бегущих в беспорядке,

Лесным ручьем, журчащим ни о чем.

Поклонится с намеком и приветом

Кровавая рябиновая гроздь,

Луна с тобою поиграет светом

Иль простучит по кровле теплый дождь.

Ночами бесконечными напомнит

Листва, что смотрит в окна наших комнат…

Повалит наш любимый крупный снег –

Ты мимолетно вспомнишь обо мне.

Потом я стану появляться реже,

Скромнее надо быть, коль стал ничем.

Но вдруг любовь перед тобой забрезжит…

И тут уж я исчезну насовсем.

* * *

Меж датами рожденья и кончины

(а перед ними наши имена)

стоит тире, черта, стоит знак минус,

а в этом знаке жизнь заключена.

В ту черточку вместилось всё, что было.

А было всё! И всё сошло, как снег.

Исчезло, растворилось и погибло,

чем был похож и не похож на всех.

Погибло всё моё! И безвозвратно.

Моя любовь, и боль, и маета.

Всё это не воротится обратно,

лишь будет между датами черта.

* * *

Как сладки молодые дни,

как годы ранние беспечны…

И хоть потом горьки они –

дай Бог, чтоб длились бесконечно.

В двенадцать, в снег, в пургу, в мороз

к нам Новый год пришел намедни…

И был простителен мой тост

«Дай Бог, чтоб не был он последний».

Зимой измотан… Где ж весна

с ее красою заповедной?

Болел и ждал. И вот пришла она!..

Дай Бог, чтоб не была последней.

Усталость, ссоры и мигрень…

Сменялись трудности и бредни

в нелепый и постылый день…

Дай Бог, чтоб не был он последний.

Бывает тошно… Устаешь,

а тут еще и дождь зловредный, –

осенний, безнадежный дождь…

Дай Бог, чтоб не был он последний.

Преодолев души разлом,

на станции одной, дорожной

нашел тебя… И стал наш дом,

дал Бог, обителью надежной.

Седые волосы твои

свободны… Непокорны гребню.

А я? Я гибну от любви…

Дай Бог, чтобы была последней.

От жизни я еще не стих, –

тревожной жизни и печальной…

И сочинил вот этот стих,

дай Бог, чтоб не был он прощальный.

Прощание

В старинном парке корпуса больницы,

кирпичные простые корпуса...

Как жаль, что не учился я молиться,

и горько, что не верю в чудеса.

А за окном моей палаты осень,

листве почившей скоро быть в снегу.

Я весь в разброде, не сосредоточен,

принять несправедливость не могу.

Что мне теперь до участи народа,

куда пойдет и чем закончит век?

Как умирает праведно природа,

как худо умирает человек.

Мне здесь дано уйти и раствориться...

Прощайте, запахи и голоса,

цвета и звуки, дорогие лица,

кирпичные простые корпуса... 

Читайте также Памяти Эльдара Рязанова