Роберт Рождественский: «Я не в землю, а в песню уйду…»

20 июня исполнилось бы 85 лет одному из любимых многими поэту – Роберту Рождественскому. В СССР это имя было известно каждому. Люди зачитывались его стихами, знали их наизусть. Роберт Рождественский до сих пор является одним из самых читаемых и любимых поэтов. И это неудивительно. В произведениях поэта ярко отражается судьба целого поколения с переживаниями и радостями, обретениями и потерями. Написанные им стихи современны и актуальны до сих пор. В них дань уважения истории и патриотизм, восхищение Женщиной и лиризм, высокий слог и ирония... Всего поэт издал около 70 стихотворных сборников.

Миллионы людей читали его стихи, десятки миллионов пели песни, порой толком и не зная, кто их автор. Рождественского много хвалили и много ругали, для кого-то он был выдающимся лириком, для кого-то официальным поэтом. Теперь, когда его нет на свете, ясно, какого большого поэта потеряла Россия. Его последние стихи, напечатанные после смерти, потрясают глубиной, трагичностью и абсолютной искренностью. Когда умер замечательный композитор Арно Бабаджанян, Роберт написал в посвящённых ему стихах: «Не в землю, а в песню уйду…» Он и ушёл - в песни, в стихи, в нашу память… Где-то в космосе есть планета Роберта Рождественского (В 1997 году имя было присвоено малой планете, зарегистрированной в международном каталоге малых планет под № 5360).

Песни на его стихи — а их более шестисот! — были и остаются популярными и сегодня. Пахмутова, Таривердиев, Фрадкин, Птичкин, Тухманов, Френкель, Бабаджанян, Богословский и многие другие композиторы двадцатого века в соавторстве с Робертом Рождественским подарили нам удивительные песни. «Любовь настала», «Эхо любви», «Огромное небо», «За того парня», «Погоня», «Мгновения», «Там, за облаками», «Песня о далекой Родине», «Песня неуловимых мстителей», «Здравствуй, мама», «Стань таким», «Желаю вам», «Сладка ягода», «Позвони мне, позвони» и многие другие навсегда остаются в наших сердцах. Песни на его стихи звучат в культовых кинолентах, в числе которых «Неуловимые мстители», «Семнадцать мгновений весны», «Любовь земная» и другие, их поют и знают наизусть.

Биография его тесно переплетена с жизнью общества. Роберт Иванович Рождественский (при рождении - Роберт Станиславович Петкевич) появился на свет 20 июня 1932 года. Он родился в семье поляка, военного Станислава Петкевича в селе Косиха Западно-Сибирского (ныне – Алтайского) края, был назван в честь революционера Роберта Эйхе. Отец трудился в комиссариате внутренних дел. С двух лет Роберт жил в Омске вместе с родными. Когда ему шел шестой год, отец ушел из семьи. Мать Роберта Вера Павловна Фёдорова работала директором в местной школе, накануне войны окончила Омский медицинский институт. С началом войны она сразу ушла на фронт военным врачом. Роберт остался с бабушкой. В июле 1941-го в «Омской правде» появилось небольшое стихотворение, написанное школьником Робертом Петкевичем. Оно называлось «С винтовкой мой папа уходит в поход». Свой первый гонорар Роберт перечислил в Фонд обороны. Отец в звании лейтенанта командовал взводом 257-го отдельного сапёрного батальона 123-й стрелковой дивизии. Погиб в бою в Латвии 22 февраля 1945 года. 

Роберт Рождественский с мамой Верой Павловной в годы войны

Военное детство поэта мало чем отличалось от того, что испытывали его ровесники той поры: голод, холод, ожидание писем с фронта, страх за родителей. Бабушка вскоре умирает, и Вера Павловна решает забрать сына к себе. Сначала она хотела взять его с собой на фронт, оформив как сына полка, но в дороге поменяла это решение, так как испугалась за жизнь мальчика. Роберт попадает в Даниловский детский приёмник. Затем учеба в военно-музыкальном училище, но будущему поэту удалось закончить лишь первый его курс. Еще будучи школьником, он вместе с друзьями часто участвовал в концертах для раненых.

В 1945 году Вера Павловна выходит замуж за однополчанина, офицера Ивана Ивановича Рождественского (1899–1976). Роберт получает фамилию и отчество отчима, которого он сразу полюбил. Родители забирают его в Кёнигсберг, где оба служат. Семье часто приходилось переезжать с места на место. Сначала это был Кенигсберг, потом Каунас, затем Таганрог, потом Вена. Самое сложное для поэта было менять школы, а значит, товарищей, компании. Нелегко было этому застенчивому, с дефектом речи парню, знакомиться с новыми товарищами, быть вечным новичком. Заканчивать школьное обучение Роберту пришлось в Ленинграде.

В 1950 году в журнале «На рубеже» (Петрозаводск) появляются первые публикации стихов Рождественского. Он мечтал о Московском Литературном институте, пробует поступить, но неудачно. Год учится на историко-филологическом отделении Петрозаводского государственного университета. В 1951 году со второй попытки поэту удаётся поступить в Литинститут (окончил в 1956), он переезжает в Москву. Молодой поэт сразу же окунулся в атмосферу литературных споров, коридорных дискуссий, дружеских застолий. Тогда здесь учились Евгений Евтушенко, Расул Гамзатов, Григорий Бакланов, Владимир Соколов. С ними будущий поэт познакомился, подружился. Здесь в 1953 году Роберт встретил свою первую и единственную любовь, студентку отделения критики Аллу Кирееву, будущую жену. Ему было 21 год, а Алле 20.

В 1952 году стихи Рождественского печатаются в журнале «Смена», позже появляются и в других центральных изданиях. Первая книга стихов Рождественского «Флаги весны» вышла в 1955 году в Петрозаводске. Год спустя здесь же выходит поэма «Моя любовь». В Москве был издан второй сборник «Испытание». В 1955 году Роберт во время практики на Алтае познакомился со студентом консерватории Александром Флярковским, который написал музыку к первой песне на слова Роберта «Твоё окно». 7 марта 1963 года участвует во встрече Хрущева с интеллигенцией, подвергается разносу за стихотворение «Да, мальчики». Его жена вспоминала: «Хрущев в бешенстве закричал: «Товарищ Рождественский, пора вам встать под знамена ваших отцов!». Последовало наказание, о Рождественском многие старались забыть. Его не издавали, не приглашали на встречи... Затем секретарю ЦК КПСС Капитонову почему-то не понравилось стихотворение «Утро», в результате Роберт вынужден был вообще уехать из Москвы в Киргизию. Подрабатывал там, переводя стихи местных поэтов на русский язык.

В 1970-е Рождественский был ведущим шедшей на Центральном телевидении телепередачи «Документальный экран», представляющей документальные сюжеты, работал в игровом и анимационном кино. Был членом жюри 26-го и 32-го МКФ в Канне (1973, 1979). С 1976 года секретарь Союза писателей СССР. Написал книгу литературно-критических записок «Разговор пойдёт о песне». В 1966 году Роберт Рождественский получил премию «Золотой венец» Стружских вечеров поэзии - международного поэтического фестиваля в городе Струга (Югославия). 1970 год – удостоен премии Московского комсомола. В 1972-м Рождественский получил премию Ленинского комсомола. В 1979 году за поэму «210 шагов» ему была присуждена Государственная премия СССР. Да, Роберт Рождественский был членом правления Союза писателей, но не из-за того, что являлся глашатаем власти — эта должность позволяла ему помогать товарищам. Особенно молодым и начинающим, которых некоторое время «в упор не замечали», дабы не выделять квартиры…

В доме поэта всегда было много гостей, от этого было шумно и весело. У него было потрясающее чувство юмора… У Роберта Ивановича было хобби. Он очень любил собирать все, что было связано с Москвой – книги, открытки, журналы, картины. Детей поэт любил и всячески баловал, привозя из-за границы много сувениров и презентов. После того как автор начал вести передачу на телевидении, его популярность и узнаваемость возросли. У поэта было множество поклонников – его узнавали на улице, в магазинах, на рынке. Но, несмотря на большую славу, Рождественский был человеком скромным, и эта популярность его тяготила.
Роберт писал на темы, актуальные для всей страны, хотя тематика его стихов была различна – война, политика, любовь. Наиболее известной не только в России, но и за границей стала поэма «Реквием», посвящённая памяти погибших во время Великой Отечественной войны. Поэт много и легко печатался. Он объездил весь мир, практически никогда не нуждался материально. Популярность огромная: книги расхватывались, творческие вечера при полных залах, государственные премии. Рождественский читал любому, кто умел и хотел слушать! От строителей БАМа до академиков. От физиков до лириков. Он чутко улавливал вызовы времени, другими еще не услышанные. Поэтому он так остро чувствовал свою обязанность перед поэзией — вернуть ей имена всех незаслуженно забытых поэтов. С 1986 года Рождественский был главой комиссии по литературному наследию Марины Ивановны Цветаевой, благодаря его усилиям в столице открыли дом-музей великой поэтессы. Был главой комиссии по наследию Осипа Эмильевича Мандельштама. Рождественский составляет поэтический сборник Владимира Высоцкого «Нерв» (1981 г.), который стал первым, выпущенным в стране.

В начале 1990 года Рождественский тяжело заболел, врачи поставили диагноз рак головного мозга. В результате успешной операции, сделанной во Франции, Рождественский прожил ещё более 4 лет и продолжал творить. Он тяжело перенес распад Советского Союза, откровенно не понимая, каким образом страна, еще 10 лет назад строящая коммунизм, могла в одночасье рухнуть, как карточный домик. Ему были мерзки и отвратительны ставшие вдруг хозяевами жизни «расхитители социалистической собственности». Он тяжело заболел, потому что все принимал близко к сердцу. Будучи тяжело больным, уединившись в Переделкине, поэт создал лучшую свою лирику, которая впоследствии составила редкий по своей пронзительности и жизнелюбию сборник «Последние стихи Роберта Рождественского», который был опубликован уже после его смерти. 19 августа 1994 года жизнь Рождественского обрывается. Причина – инфаркт миокарда. Роберт прожил 62 года. Похоронили поэта на Переделкинском кладбище, которое находится неподалеку от известного писательского поселка, в ста шагах от могилы Бориса Пастернака…

Наибольшее, что ценил Роберт Рождественский – семья. Именно своей Алле поэт посвящал стихи о любви, которые легли в основу бессмертных стихов и песен, принадлежащих сегодня к классике жанра. Его жена, Алла Борисовна Киреева(1933—2015), всю жизнь проработала литературным критиком, была талантливым художником. Она осталась его единственной любовью. Поэт встретился с Аллой еще в институте и не расставался до самого конца жизни, прожив вместе более 40 лет.

От этого союза появились две дочери: Екатерина и Ксения. Дети Роберта Рождественского живут в Москве. Они унаследовали яркое дарование своего отца. Старшая стала талантливым фотохудожником, занимается переводом художественной литературы. Младшая дочь – одаренный журналист и культуролог. В 2007 году дочь и жена поэта написали о нем книгу «Удостоверение личности».

Память о поэте сохраняется в его родных местах благодаря мемориальным знакам и памятным мероприятиям. Так, одна из городских библиотек Омска носит имя Роберта Рождественского. В 2007 году Косихинской районной библиотеке было присвоено имя Р. И. Рождественского, на фасаде была открыта мемориальная доска. В его честь в области проводят литературные чтения, а в родном селе поэта – Косихе – открыли центр патриотического воспитания подрастающего поколения его имени. В Петрозаводске и в Омске в честь поэта названы улицы. И, конечно, память о творчестве поэта остается в душах почитателей его таланта. О Роберте Рождественском в 2007 году был снят документальный фильм «Жил я впервые на этой Земле».

Многие стихи поэта стали бессмертны, потому что превратились в песни, которые знали и любили все, они звучали и продолжают звучать с экранов во многих известных кинолентах. Настоящую народную популярность и любовь приобрели тексты песен, которые исполняли самые известные певцы отечественной эстрады. Они звучали со сцены и в любимых кинофильмах. «Где он, этот день» в исполнении О. Даля, «Город детства» Э. Пьехи, «Мгновения» из «Семнадцати мгновений весны», «Погоня» из «Неуловимых мстителей», «Позвони мне, позвони» и многие, многие другие. Трудно назвать композитора, с которым бы не сотрудничал в разные годы Роберт Иванович. Его соавторами были Дмитрий Кабалевский, Тихон Хренников, Арно Бабаджанян, Раймонд Паулс, Александр Флярковский, Марк Фрадкин, Микаэл Таривердиев, Александра Пахмутова, Евгений Птичкин, Ян Френкель, Максим Дунаевский, Давид Тухманов, Оскар Фельцман, Владимир Шаинский, Евгений Мартынов, Борис Мокроусов, Георгий Мовсесян, Игорь Лученок, Матвей Блантер, Эдуард Ханок, Борис Александров, Евгений Дога, Юрий Саульский, Алексей Экимян, Олег Иванов, Александр Морозов, Станислав Пожлаков, Евгений Крылатов, Александр Зацепин, Никита Богословский, Александр Журбин, Марк Минков и многие другие. Им написаны песни к спектаклям и опереттам «Голый король», муз. Т. Н. Хренникова, «Тётушка Чарли», муз. О. Б. Фельцмана, «Путешествие Нильса с дикими гусями», муз. В. Я. Шаинского). На слова поэмы «Реквием» написал музыку Д. Б. Кабалевский, по поэме «Ожидание» («монолог женщины») М. Таривердиев написал оперу.

Лев Лещенко: «Это была уникальная личность, поэт, ставший для нас, тогдашней молодежи, негласным духовным лидером, по сути, определившим для нас высокие жизненные идеалы. Его поэзия была образцом искреннего гуманизма и столь же искреннего патриотизма, что было тогда очень ко времени».

В серии «Книга о Роберте Рождественском и нашей семье» вышли книги Екатерины Рождественской: «Жили-были, ели-пили. Семейные истории» (Книга, объединившая в себе детские воспоминания автора о семье, Роберте Рождественском, ежедневных обедах и праздничных застольях), «Двор на Поварской», «Зеркало».

Рождественский оказался гораздо современнее и актуальнее той эпохи, в которой жил. Своими вдохновенными строками он затронул какие-то особые чуткие струны наших сердец. В его стихи погружаешься, их хочется читать и помнить. Его стиль может быть только стилем Рождественского. В его творчестве каждый любитель поэзии найдет «свое» стихотворение, запавшее в душу. Много и долго можно говорить и восхищаться талантом замечательного Человека, но стихи Поэта о нем скажут намного больше... 

Дни рождения

Луна,

сквозь тучи прорастая,

глаза зеленые скосила...

Родился я

в селе Косиха.

Дождливым летом.

На Алтае.

А за селом

синело поле

и пахло

ливнем переспелым...

Нет!

Я родился

много позже.

Потом,

В июне.

В сорок первом.

И жесткий голос

Левитана

был колыбельною моею.

Меня

война в себя впитала.

Я – сын ее.

Я полон ею...

Кричали о победе

трубы.

Над площадью

салют светился...

Мне повезло.

Я встретил друга.

И с ним как будто вновь

родился...

Жил —

не богатый и не бедный.

Острил.

Под простачка рядился.

Наедине с бумагой, —

белой,

как изморозь, —

я вновь

родился!..

Дрожал от странного озноба.

Протестовал.

Себя стыдился.

Сказал: «Люблю...» —

родился снова.

Услышал: «Нет!» —

и вновь родился...

Шел век —

ожесточенно-труден, —

для сладких песен

не годился.

Я только на секунду

струсил.

И превозмог.

И вновь родился.

О, дни рождений!

Дни рождений!

Дни грусти

и освобождений.

Дни праздников,

пора зачатья, —

без вас я —

будто дом

без счастья.

Пока мои глаза открыты,

я дни рождения

встречаю.

И торжествую

в первом крике!

И все идет опять

сначала.

Жизнь

Живу, как хочу, –

светло и легко.

Живу, как лечу, –

высоко–высоко.

Пусть небу

         смешно,

но отныне

ни дня

не будет оно

краснеть за меня...

Что может быть лучше –

собрать облака

и выкрутить тучу

над жаром песка!

Свежо и громадно

поспорить с зарей!

Ворочать громами

над черной землей.

Раскидистым молниям

душу открыть,

над миром,

над морем

раздольно

        парить!

Я зла не имею.

Я сердцу не лгу.

Живу, как умею.

Живу, как могу.

Живу, как лечу.

Умру,

    как споткнусь.

Земле прокричу:

«Я ливнем

вернусь!»

* * *

Я жизнь люблю

            безбожно!

Хоть знаю наперёд,

что  рано или поздно

настанет

мой черёд.

Я упаду

     на камни

и, уходя

во тьму,

усталыми руками

землю обниму...

Хочу,

    чтоб не поверили,

узнав,

    друзья мой.

Хочу,

    чтоб на мгновение

охрипли

соловьи!

Чтобы

    впадая в ярость,

весна

    по свету

           шла...

Хочу, чтоб ты

смеялась!

И счастлива

          была.

* * *

Родиться,

любить,

умереть -

программа почти

мотыльковая.

А ежели жизнь

пустяковая,

то даже не страшно

стареть.

Порядок

предсказан судьбой.

Да вы это сами увидите,

когда -

обязательно! -

выйдете

с последним глаголом

на бой.

Родиться,

любить,

умереть…

И самые гордые головы

склоняются

перед глаголами,

которых нельзя

одолеть.

А этот последний глагол,

покрытый

извечною тайною,-

он все-таки станет

когда-нибудь

последним

и главным врагом!

* * *

Вернуться б к той черте,

где я был мной.

Где прилипает к пальцам

хлеб ржаной.

И снег идет.

И улица темна.

И слово «мама» -

реже, чем «война»

Желания мои скупы.

Строги.

Вся биография -

на две строки.

И в каждой строчке

холод ледяной…

Вернуться б к той черте,

где я был мной.

Вернуться бы,

вернуться б к той черте,

где плачу я в полночной духоте,

где очень близко

губы и глаза,

где обмануть нельзя,

смолчать нельзя.

Измены -

даже мысленно -

страшны.

А звездам в небе

тесно от луны.

Все небо переполнено луной…

Вернуться б к той черте,

где я был мной.

Не возвращаться б

к той черте, когда

становится всесильной немота.

Ты бьешься об нее.

Кричишь, хрипя.

Но остается крик внутри тебя.

А ты в поту.

Ты память

ворошишь.

Как безъязыкий колокол, дрожишь.

Никто не слышит крика твоего…

Я знаю страх.

Не будем

про него.

Вернуться б к той черте,

где я был мной.

Где все впервые:

светлый дождь грибной,

который по кустарнику бежит.

И жить легко.

И очень надо жить!

Впервые «помни»,

«вдумайся»,

«забудь».

И нет «когда».

А сплошь -

«когда-нибудь».

И все дается малою ценой.

Вернуться б к той черте,

где я был мной.

Вернуться б к той черте…

А где она?

Какими вьюгами заметена?

* * *

Неожиданный и благодатный

дождь беснуется в нашем дворе…

Между датой рожденья

и датой

смерти

кто-то поставит тире.

Тонкий прочерк.

Осколок пунктира.

За пределом положенных дней

руки мастера

неотвратимо

выбьют минус на жизни твоей.

Ты живешь,

негодуешь,

пророчишь.

Ты кричишь и впадаешь в восторг.

…Так неужто малюсенький прочерк -

не простое тире,

а итог?!

* * *

Хочу, чтоб в прижизненной теореме

доказано было

судьбой и строкою:

я жил в эту пору

Жил в это время.

В это.

А не в какое другое.

Всходили знамена его и знаменья.

Пылали проклятья его и скрижали…

Наверно,

мы все-таки что-то сумели.

Наверно,

мы все-таки что-то сказали…

Проходит по ельнику зыбь ветровая…

А память,

людей оставляя в покое,

рубцуясь

и вроде бы заживая, -

болит к непогоде,

болит к непогоде.

* * *

Так вышло.

Луна непонятною краской

обочины выкрасила…

Нас выжгло!

Нас —

будто из поезда полночью —

выбросило.

По пояс —

холодного снега в кювете.

В сугробах – полмира!..

А поезд

проносится мимо…

проносится мимо,

проносится мимо.

Постой!

Но ведь только минута прошла,

как мы ехали в нем и смеялись.

С его теснотой

и нежданною грустью

смирялись.

Глупили!

В чужие печали и беды

бесстрашно влезали.

Мы были

самими собой.

А теперь мы – не сами.

Теперь,

вспоминая себя,

оглушённо и тяжко молчим мы.

Тебе

я кажусь незнакомым,

далеким,

едва различимым…

Пустынная полночь.

Ладони в ожогах метельного дыма.

А поезд

проносится мимо,

проносится мимо,

проносится мимо…

Летит он – снарядом!

И тащит куда-то не наши обиды,

не наши болезни и счастья.

Ты – рядом.

А как достучаться?

А как дотянуться?

А как до тебя докричаться?..

Под снегом великим,

над временем тысячеверстным

безмолвные крики висят,

зацепившись за звезды.

Мне их не избавить

от каждого прошлого дня

и от каждого мига…

А память

проносится мимо,

проносится мимо,

проносится мимо…

* * *

Спелый ветер дохнул напористо

и ушел за моря...

Будто жесткая полка поезда -

память моя.

А вагон

на стыках качается

в мареве зорь.

Я к дороге привык.

И отчаиваться

мне не резон.

Эту ношу транзитного жителя

выдержу я...

Жаль, все чаще и все неожиданней

сходят друзья!

Я кричу им:

«Куда ж вы?!

Опомнитесь!..»

Ни слова в ответ.

Исчезают за окнами поезда.

Были - и нет...

Вместо них,

с правотою бесстрашною

говоря о другом,

незнакомые, юные граждане

обживают вагон.

Мчится поезд лугами белесыми

и сквозь дым городов.

Все гремят и гремят под колесами

стыки годов...

И однажды негаданно

затемно

сдавит в груди.

Вдруг пойму я,

что мне обязательно

надо сойти!

Здесь.

На первой попавшейся станции.

Время пришло...

Но в летящих вагонах

останется

и наше тепло.

* * *

Неправда, что время уходит.

                            Это уходим

                                       мы.

По неподвижному времени.

                         По его протяжным долинам.

Мимо забытых санок

                   посреди сибирской зимы.

Мимо иртышских плёсов

                      с ветром неповторимым.

Там, за нашими спинами –

                         мгла с четырёх сторон.

И одинокое дерево,

                   согнутое нелепо.

Под невесомыми бомбами –

                         заиндевевший перрон.

Руки,

не дотянувшиеся

                до пайкового хлеба.

Там, за нашими спинами –

                         снежная глубина.

Там обожжённые плечи

                     деревенеют от боли.

Над затемнённым городом

                        песня:

                               «Вставай, страна-а!..»

«А-а-а-а...» – отдаётся гулко,

                               будто в пустом соборе...

Мы покидаем прошлое.

                     Хрустит песок на зубах.

Ржавый кустарник

                 призрачно топорщится у дороги.

И мы на нём оставляем

                      клочья отцовских рубах

и надеваем синтетику,

вредную для здоровья.

Идём к черте, за которой –

                           недолгие слёзы жён.

Осатанелый полдень.

Грома неслышные гулы.

Больницы,

          откуда нас вынесут.

                              Седенький дирижёр.

И тромбонист,

облизывающий

             пересохшие губы...

Дорога – в виде спирали.

                         Дорога – в виде кольца.

Но –

отобедав картошкой

                   или гречневой кашей –

историю Человечества

                     до собственного конца

каждый проходит по времени.

Каждый проходит.

Каждый.

И каждому – поочерёдно –

                         то солнечно,

                                      то темно.

Мы измеряем дорогу

                   мерой своих аршинов.

Ибо уже установлено

                    кем-то давным-давно:

весь человеческий опыт –

есть повторенье ошибок...

И мы идём к горизонту.

                       Кашляем.

                                Рано встаём.

Открываем школы и памятники.

                             Звёзды и магазины...

Неправда, что мы стареем!

Просто –

         мы устаём.

И тихо отходим в сторону,

                          когда кончаются силы.

* * *

За окном заря красно-желтая.

Не для крика пишу,

а для вышёптыванья.

Самому себе.

Себе самому.

Самому себе.

Больше – никому…

Вновь душа стонет,

душа не лжет.

Положу бинты,

где сильнее жжет.

Поперек души

положу бинты.

Хлеба попрошу,

попрошу воды.

Вздрогну.

Посмеюсь над самим собой:

может, боль уйдет,

может, стихнет боль!

А душа дрожит -

обожженная…

Ах, какая жизнь протяженная!

* * *

Наше время пока что не знает

пути своего.

Это время безумно,

тревожно

и слишком подробно…

Захотелось уйти мне в себя,

а там – никого!

Переломано все,

будто после большого погрома…

Значит, надобно заново

связывать тонкую нить.

И любое дождливое утро встречать

первозданно.

И потворствовать внукам.

И даже болезни ценить…

А заката

не ждать.

Все равно, он наступит нежданно.

* * *

Помогите мне, стихи!

Так случилось почему-то:

на душе

темно и смутно.

Помогите мне,

стихи.

Слышать больно.

Думать больно.

В этот день и в этот час

я -

не верующий в Бога -

помощи прошу у вас.

Помогите мне,

стихи,

в это самое мгновенье

выдержать,

не впасть в неверье.

Помогите мне,

стихи.

Вы не уходите прочь,

помогите, заклинаю!

Чем?

А я и сам не знаю,

чем вы можете

помочь.

Разделите эту боль,

научите с ней расстаться.

Помогите мне

остаться

до конца

самим собой.

Выплыть.

Встать на берегу,

снова

голос

обретая.

Помогите…

И тогда я

сам

кому-то помогу.

День

И опять он рождается

              в зябком окне.

Барабанит в стекло,

будто просит помочь.

В нем -

        коротком,

     еще не потерянном дне -

непрерывная боль,

сумасшедшая мощь!..

«Суета!» - говоришь?

        «Принесет - унесет?»

Говоришь, что поэту

              гораздо важней

о бессмертии думать

и с этих высот

обращаться к векам

        через головы дней?..

Я не ведаю,

чем тебя встретят

                     века...

Для спешащего дня

            я кричу и шепчу.

И останется после

            хотя бы строка -

я не знаю.

Я знаю.

Я знать не хочу.

* * *

За датою - дата

Простой человеческий путь...

Все больше

«Когда-то»

Все меньше

«Когда-нибудь»

Погода внезапна,

но к людям, как прежде, добра

Все крохотней

«Завтра»

И все необъятней

«Вчера».

Найти бы опору

для этой предзимней поры

Как долго мы -

в гору.

За что же так быстро -

с горы?!

Остаток терпенья

колотится в левом боку

Все реже

«Успею».

И все невозможней

«Смогу».

* * *

Никому из нас не жить повторно.

Мысли о бессмертьи -

              суета.

Миг однажды грянет,

за которым -

ослепительная темнота...

Из того, что довелось мне сделать,

Выдохнуть случайно довелось,

может, наберется строчек десять...

Хорошо бы,

если б набралось.

* * *

Дружище, поспеши.

Пока округа спит,

сними

    нагар с души,

нагар пустых обид.

Страшась никчемных фраз,

на мотылек свечи,

как будто в первый раз,

взгляни

и промолчи...

Придет заря,

шепча.

Но –

  что ни говори –

бывает, что свеча

горит

светлей зари.

* * *

Может быть, всё-таки

мне повезло,

если я видел время

запутанное,

время запуганное,

время беспутное,

которое то мчалось,

то шло.

А люди шагали за ним

по пятам.

Поэтому я его хаять

не буду...

Все мы –

гарнир к основному

блюду,

которое жарится где-то

Там.

* * *

Бренный мир,

будто лодка, раскачивается.

Непонятно, – где низ, где верх...

Он заканчивается,

заканчивается –

долгий,

совесть продавший –

век.

Это в нём,

по ранжиру построясь,

волей жребия своего,

мы, забыв про душу, боролись,

надрывая пупки, боролись,

выбиваясь из сил, боролись

то – за это,

то – против того!..

Как ребёнок, из дома выгнанный,

мы в своей заплутались судьбе...

Жизнь заканчивается,

будто проигранный,

страшный

чемпионат по борьбе!

* * *

Если б только

люди жили вечно,

это было бы

бесчеловечно…

Как узнать,

чего ты в жизни стоишь?

Как почуять,

что такое риск?

В море броситься?

Так не утонешь!..

На костер взойти?

Так не сгоришь!..

Поле распахать?

Потом успею…

Порох выдумать?

А для чего?

Наслаждались бы

ленивой спесью

пленники

бессмертья своего.

Ничего они бы

не свершили!

Никогда б

не вылезли

из тьмы.

Может, самый главный

стимул жизни

в горькой истине,

что смертны мы.

* * *

Волга-река. И совсем по-домашнему: Истра-река.

Только что было поле с ромашками...

Быстро-то как!..

Радуют не журавли в небесах, а синицы в руках...

Быстро-то как!

Да за что ж это, Господи?!

Быстро-то как...

Только что, вроде, с судьбой расплатился, –

снова в долгах!

Вечер

в озябшую ночь превратился.

Быстро-то как...

Я озираюсь. Кого-то упрашиваю,

как на торгах...

Молча подходит Это.

Нестрашное...

Быстро-то как...

Может быть, может быть, что-то успею я

в самых последних строках!..

Быстро-то как!

Быстро-то как...

Быстро...

* * *

Вдруг на бегу остановиться,

Так,

будто пропасть на пути.

«Меня не будет..». –

удивиться.

И по слогам произнести:

«Ме-ня не бу-дет..».

Мне б хотелось

не огорчать родных людей.

Но я уйду.

Исчезну.

Денусь.

Меня не будет...

Будет день,

настоянный на птичьих криках.

И в окна, как весны глоток,

весь в золотых, сквозных пылинках,

ворвётся

солнечный поток!..

Просыплются дожди в траву

и новую траву разбудят.

Ау! – послышится –

Ау-уу!..

Не отзовусь.

Меня не будет.

* * *

Ах, как мы привыкли шагать

           от несчастья к несчастью...

Мои дорогие, мои бесконечно родные,

прощайте!

Родные мои, дорогие мои, золотые,

останьтесь, прошу вас,

побудьте опять молодыми!

Не каньте беззвучно в бездонной российской общаге.

Живите. Прощайте...

Тот край, где я нехотя скроюсь, отсюда не виден.

Простите меня, если я хоть кого-то обидел!

Целую глаза ваши.

Тихо молю о пощаде.

Мои дорогие. Мои золотые.

Прощайте!..

Постичь я пытался безумных событий причинность.

В душе угадал...

Да не все на бумаге случилось.

* * *

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле.

Что–то я делал не так;

извините:

жил я впервые на этой земле.

Я ее только теперь ощущаю.

К ней припадаю.

И ею клянусь...

И по–другому прожить обещаю.

Если вернусь...

Но ведь я не вернусь.

Взгляд

«…Вы даже не представляете, какое у вас теперь интересное время!..»

Фраза одного проезжего.

Над моею душой,

над моею страной

«интересное время»,

пройди стороной!

«Интересное время»,

уйди, уходи!

Над Россией метелями не гуди.

Мы завязли в тебе,

мы объелись тобой!

Ты – наш стыд

и теперь уже вечная боль.

Не греми по железу железом.

Стань обычным и не-ин-те-рес-ным!

…Хоть ненадолго.

* * *

Укоры

друзей и семьи

забудьте,

в расчет не берите!

И все неудачи свои

вы сразу

на время валите.

Пусть вас не тревожит ничто.

Зарывшись в уютную вату,

кричите, что время -

не то!

Твердите:

оно виновато!..

Минуты,

недели,

года

пускай отвечают,

покуда

бегут

неизвестно куда.

Летят

непонятно откуда.

И если вам в полдень

темно,

и если на празднике -

горько,

валите на время!

Оно

все выдержит,-

вон его сколько!

Пускай отвечает сполна,-

за что? -

это, в общем, не важно.

Хотя бы за то, что

жена

соседская

лучше, чем ваша!

За то, что судьбы

не связать.

За то, что вам

тускло и тошно.

За то, что…

за то, что…

За то что

вам нечего

людям

сказать.

* * *

В государстве, где честные наперечёт,

всё куда-то уходит,

куда-то течёт:

силы,

деньги,

двадцатый троллейбус,

искорёженных судеб нелепость...

Всё куда-то уходит,

течёт не спеша:

воспалённое лето,

за летом – душа.

Облака в оглушительной сини.

Кран на кухне.

Умы из России.

* * *

Раскачивается вагон.

Длинный тоннель метро.

Читающий пассажир выклёвывает по слову...

Мы пишем на злобу дня

и – на его добро.

Но больше, правда, – на злобу,

на злобу,

на злобу!..

Живём, друзей хороня.

Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.

Длинный тоннель метро.

Привычная злоба дня...

Ненависть проще любви.

Ненависть объяснима.

* * *

Филологов не понимает физтех, –

Молчит в темноте.

Эти

  не понимают тех.

А этих —  те.

Не понимает дочки своей

нервная мать.

Не знает, как и ответить ей

и что понимать.

Отец считает, что сыну к лицу

вовсе не то.

А сын не может сказать отцу:

«Выкинь пальто!..»

Не понимает внуков своих

заслуженный дед...

Для разговора глухонемых

нужен свет.

В музее естествознания

До теперешней

             нашей Земли,

до ее дождей и метелей

бронтозавры

не доползли,

птеродактили

не долетели.

Это -

    личная их беда,

за нее

никто не в ответе.

Заблудились.

Пошли не туда.

Смерть нашли

             в тупиковой ветви.

Древо жизни

           листвой шевелит,

ветвь - направо

и ветвь - налево.

«Человек разумный»

сидит

на вершине

этого древа.

Он - мыслитель.

             Он хмурит лоб.

Человека

идея гложет :

хочет что-то придумать, чтоб

самого себя

уничтожить.

Он подпер подбородок рукой -

вождь прогресса,

краса и гордость...

Он - придумает!

               Он - такой!

Вы, пожалуйста,

не беспокойтесь!

А над ним

         проносится век.

Повороты.

Круговороты...

Да неужто

         и человек –

тупиковая ветвь

природы?!

* * *

Ветер.

И чайки летящей крыло.

Ложь во спасение.

Правда во зло.

Странно шуршащие камыши.

Бездна желаний

над бездной души.

Длинный откат шелестящей волны.

Звон

оглушительной тишины.

Цепкость корней

и движение глыб.

Ржанье коней.

И молчание рыб.

Парус,

который свистит, накренясь...

Господи,

сколько намешано в нас!

Ретро

Достопочтенное ретро,

благо ты

или зло?

Вздохом

какого ветра

к нам тебя

занесло?

Что за изгибы моды?

Время

сошло с ума:

бабушкины комоды

в блочные

лезут дома!

Вещи

нездешней формы,

люстры,

шкатулки,

бра.

Медные

прателефоны,

чайники —

тоже «пра».

Сотни диковин разных,

полупонятный быт.

Вновь

граммофонный раструб

нам про любовь

хрипит...

Это, конечно,

потеха,

это — игра,

но за ней

слышу я

долгое эхо

неких

спокойных дней.

Несуетливых,

нескорых,

выдержанных,

как вино...

Ищут люди

опору

в том,

что было давно.

Там,

где проблемы мельче

(если бы так всегда!).

Там, где машин —

поменьше,

где подлинней —

года.

Там, где они

не мелькают,

там, где светло и тепло...

Прошлое

успокаивает тем,

что оно прошло.

Тем,

что оно смиренно...

За частоколом вех

достопочтенным ретро

станет

и этот век.

Этот —

шальной,

подробный,

загнанный,

будто конь,

атомный,

электронный

или еще какой!

...Кто-нибудь,

между прочим,

скажет о наших годах:

«Все тогда было

проще...

Господи,

нам бы так!..»

Воскресный выпуск

Куплю газетку.

Узнаю, кстати,

кого ухлопали

нынче ночью…

Они в киосках,

будто на старте, -

три килограмма

                             дразнящей

                                                 нови.

Три килограмма

                             шрифтов и краски.

Три килограмма

                             вчерашней страсти.

Дают навынос.

Берут на выброс…

Куплю газетку.

Воскресный

                      выпуск…

На всю страницу

                              цветное

                                             фото.

Смотрите, люди!

Платите  деньги.

«Скандал в Сайгоне!»

«Приём у Форда!»

«Пресс-конференция

                                     президента…»

Покажут перья

                          своё искусство.

Огня прибавят.

Гнильцу

                подпудрят…

И даже если

                      не будет

                                     вкусно,

то горячо

непременно будет!

Идёте

           мимо?

Остановитесь!

Смешна

               потеря

                            в бюджете

                                               вашем.

Воскресный выпуск!

                                    Воскресный выпуск!

Три килограмма

                             замочных

                                               скважин!

Такого

даром

нельзя добиться.

В домах,

                наверно,

                               прозрачны

                                                        стены…

Смотри, народ,

на своих любимцев!

Вот их

             концерты,

вот их

            постели!

Вот их пижамы.

Вот их

            сортиры.

Вот –

           развлеченья,

а вот –

              привычки…

«Ушёл любовник

от кинодивы!»

«Племянник шаха

                                сбежал

                                              с певичкой!..»

Любые тайны

                         газета

                                    выдаст.

Намёков –

                    масса.

Картинок –

                     бездна…

Воскресный выпуск,

воскресный

                       выпуск –

три килограмма

                            сплошного

                                               перца!

Три килограмма

                             пикантной клюквы.

От факта к факту.

От даты к дате.

Не сомневайтесь!

Откройте клювы.

Мы разжевали.

А вы глотайте!

Лирическое отступление о школьных оценках (Из поэмы 210 шагов)

Память

за прошлое держится цепко,

то прибывает,

то убывает…

В школе

когда-то

были оценки

две:

«успевает»

и «не успевает»…

Мир из бетона.

Мир из железа.

Аэродромный

разбойничий рокот…

Не успеваю

довериться лесу.

Птицу послушать.

Ветку потрогать…

Разочаровываюсь.

Увлекаюсь.

Липкий мотив

про себя напеваю.

Снова куда-то

бегу, задыхаясь!

Не успеваю…

Не успеваю.

Время жалею.

Недели мусолю.

С кем-то о чем-то

бессмысленно спорю.

Вижу

все больше вечерние

зори.

Утренних зорь

я почти что не помню…

В душном вагоне -

будто в горниле.

В дом возвращаюсь.

Дверь открываю.

Книги

квартиру

заполонили.

Я прочитать их

не успеваю!..

Снова ползу

в бесконечную гору,

Злюсь

и от встречного ветра

немею.

Надо б, наверное,

жить по-другому!

Но по-другому

я не умею…

Сильным бываю.

Слабым бываю.

Школьного друга

нежданно встречаю.

«Здравствуй!

Ну как ты?..»

И - не успеваю

вслушаться

в то, что он мне

отвечает…

Керчь и Калькутта,

Волга и Висла.

То улетаю,

то отплываю.

Надо бы,

надо бы остановиться!

Не успеваю.

Не успеваю…

Знаю,

что скоро метели

подуют.

От непонятной хандры

изнываю…

Надо бы

попросту сесть и подумать!

Надо бы…

Надо бы…

Не успеваю!

Снова меняю

версты на мили.

По телефону

Москву вызываю…

Женщину,

самую лучшую

в мире,

Сделать счастливой

не успеваю!..

Отодвигаю

и планы, и сроки.

Слушаю притчи

о долготерпенье.

А написать

свои главные строки

не успеваю!

И вряд ли успею…

Как протодьякон

в праздничной церкви,

голос

единственный

надрываю…

Я бы, конечно,

исправил оценки!..

Не успеваю.

Не успеваю.

* * *

Вслушайтесь!

Вглядитесь!

Убивают время.

Убивают время

сообща и в одиночку.

Будто бы друг с другом соревнуясь:

кто скорее?

Убивают в полдень.

Убивают ночью.

Убивают время

нахально и молитвенно.

Убивают время

стыдливо и истошно.

Убивают

прямо перед окнами

милиции!

(Что там

«перед окнами».

За окнами - тоже…)

Люди спотыкаются.

Погоду ругают.

На площадках лестничных

толкутся вдвоем.

Зазывают в гости.

Так и предлагают:

«Приходите…

Как-нибудь

вечерок…

убьем…»

Люди суетятся.

Люди верят в слухи.

Ссорятся.

Ждут из Саратова

родных.

Убивают время!

После - моют руки.

Чтоб не оставалось крови

на них…

Люди

убивают время отрешенно.

Пухлые портфели загадочно несут.

Убивают

собственное время.

И чужое.

И никто за это

не зовет их в суд.

И никто - ни разу! -

не вручает похоронных,

Мол, «погибло время.

Нужнейшее.

Зазря…»

Падают минуты

повзводно и поротно.

Начиная

с самого первого

января…

Мертвые минуты молчат,

не обижаются;

Мертвые минуты

выстраиваются в века…

Зачем люди плачут?

Чего докторам

жалуются,

что мало успели сделать,

что жизнь - коротка?

Долги

Пришла ко мне пора платить долги.

А я–то думал, что еще успею...

Не скажешь,

       что подстроили враги.

Не спрячешься за юношеской спесью.

И вот я мельтешу то здесь, то там.

Размахиваю разными словами:

«Я расплачусь с долгами!

Я отдам!..

Поверьте мне!..»

Кивают головами

леса и травы,

      снегопад и зной,

село Косиха, Сахалин и Волга.

Живет во мне,

       смеется надо мной

Немыслимая необъятность долга!

Ждет каждая секунда.

             Ждут года.

Озера, полные целебной влаги.

Мелькнувшие, как вспышка, города.

Победные

и траурные флаги.

Медовый цвет клокочущей ухи.

Моей Москвы

всесильные зарницы.

И те стихи,

      те — главные — стихи,

которые лишь начинают сниться.

И снова полночь душу холодит.

И карандаш с бессонницею спорит.

И женщина

в глаза мои глядит.

(Я столько должен ей,

        что страшно вспомнить!)

— Плати долги!..

Плати долги, чудак!..

Давай начистоту

         судьбу продолжим...

Плачу.

Но каждый раз выходит так:

чем больше отдаешь,

тем больше должен.

* * *

Наверно, будут глохнуть историки,

копаясь в тоннах

нашей риторики...

Но —

        сквозь любую наносную муть,

которая сверху лежит,

они должны понять

(и поймут!),

как мы любили жить!

Жить!

Ладонями землю трогать.

Жить!

Детей качать на руках.

Жить!

И чувствовать

           друга локоть.

Жить!

И видеть лицо

            врага.

* * *

Над головой

            созвездия мигают.

И руки сами тянутся

                    к огню...

Как страшно мне,

                что люди привыкают,

открыв глаза,

не удивляться дню.

Существовать.

Не убегать за сказкой.

И уходить,

          как в монастырь,

                          в стихи.

Ловить Жар–птицу

для жаркого

           с кашей.

А Золотую рыбку –

                  для ухи.

Человек

Пугали богами.

А он говорил:  «Враки!»

Твердили:

«Держи себя в рамках...»

А он посмеивался.

И в небо глядел.

И шел по земле.

И осмеливался!

И рушились рамки!

И вновь воздвигались

рамки...

«Держи себя в рамках...»

А он отвечал дерзко!

«Держи себя в рамках...»

А он презирал страхи.

А он смеялся!

Ему было в рамках

              тесно.

Во всех.

Даже в траурной

рамке.

* * *

Человеку надо мало:

чтоб искал

и находил.

Чтоб имелись для начала

Друг –

     один

и враг –

         один...

Человеку надо мало:

чтоб тропинка вдаль вела.

Чтоб жила на свете

мама.

Сколько нужно ей –

                  жила…

Человеку надо мало:

после грома –

             тишину.

Голубой клочок тумана.

Жизнь –

       одну.

И смерть –

          одну.

Утром свежую газету –

с Человечеством родство.

И всего одну планету:

Землю!

Только и всего.

И –

   межзвездную дорогу

да мечту о скоростях.

Это, в сущности, –

                 немного.

Это, в общем–то, – пустяк.

Невеликая награда.

Невысокий пьедестал.

Человеку

        мало

            надо.

Лишь бы дома кто–то

ждал.

* * *

 Человечество –

               в дороге.

Дорогое баловство.

Может, это –

             от здоровья.

Может, и не от него...

 Суетливо,

          бестолково, –

кто?

     зачем?

            за что?

                    когда?..

От нашествия такого

сладко стонут

              города...

Тугрики,

песеты,

франки,

лиры,

доллары,

фунты.

И урчат, насытясь,

                   банки,

словно гладкие коты...

Знатоков –

           один на сотню.

заполняют, как обвал,

модерновую часовню,

древний пыточный подвал.

Кандалы хватают цепко,

ощущая в пальцах зуд.

Вертят,

        спрашивают цену,

цепи

пробуют на зуб...

Виллы,

       домны,

              парки,

                     пашни.

Долететь!

Дойти!

Доплыть!

Чтоб от Эйфелевой башни

сувенирчик отпилить...

Едут далеко и долго.

Нервным пламенем горят.

И на всё взирают

                 только

через фотоаппарат.

разыгрались, будто дети:

через море – на доске,

через Азию –

в карете,

на байдарке –

по Оке.

Сколько их?

            Куда их гонят?

В чём причина этих смут?

Что теряют?

Что находят?

Что –

      в конце концов –

                       поймут?

Я не знаю.

Я не знаю.

Вам ответа я не дам...

Сам сегодня

            уезжаю.

Собираю чемодан.

* * *

Я буквы выучил еще до школы,

и это было сладко и рисково...

Но я любую книжную лавину

бесстрашно сокращал наполовину.

Природа и другие «трали–вали»

меня совсем не интересовали.

Читал я от заката до рассвета,—

сюжета требовал от книг!

Сюжета!

И ничего не принимал взамен...

Стать грамотным

я так и не сумел.

Автобиография

«...Я родился в 1932 году в селе Косиха, Алтайского края. Это в Сибири, довольно близко от Барнаула. Мать у меня – врач, отец – военный. Мы переехали в Омск — большой город на берегу Иртыша. С этим городом связаны мои самые первые детские впечатления. Их довольно много. Но самое большое – война. Я уже кончил первый класс школы и в июне сорок первого жил в пионерском лагере под Омском. Отец и мать ушли на фронт. Даже профессиональные военные были убеждены, что «это» скоро кончится. А что касается нас, мальчишек, так мы были просто в этом уверены. Во всяком случае, я написал тогда стихи, в которых, – помню, – последними словами ругал фашистов и давал самую торжественную клятву поскорее вырасти. Стихи были неожиданно напечатаны в областной газете (их туда отвёз наш воспитатель). Свой первый гонорар (что-то около тринадцати рублей) я торжественно принёс первого сентября в школу и отдал в фонд Обороны. (Наверное, это тоже повлияло на благоприятный исход войны). Клятву насчёт вырасти было выполнить довольно сложно. Вырасталось медленно. Медленнее, чем хотелось. Война затягивалась. Да и росла она вместе с нами. Для нас, пацанов, она была в ежедневных сводках по радио, в ожидании писем с фронта, в лепёшках из жмыха, в цветочных клумбах на площади, раскопанных под картошку. А потом – уже в конце – она была ещё и в детских домах, где тысячи таких, как я, ждали возвращения родителей. Мои – вернулись. Точнее – взяли меня к себе.

Были бесчисленные переезды с отцом по местам его службы. Менялись города, менялись люди вокруг, менялись школы, в которых я учился. Стихи писал всё это время. Никуда не посылал. Боялся. Но, тем не менее, читал их на школьных вечерах к умилению преподавателей литературы. Узнал, что в Москве существует Литературный институт, мечтал о нём, выучил наизусть правила приёма. После школы собрал документы, пачку стихов и отослал всё это в Москву. Отказали. Причина: «творческая несостоятельность». (Между прочим, правильно сделали. Недавно я смог посмотреть эти стихи в архивах Литинститута. Ужас! Тихий ужас!)

Решил махнуть рукой на поэзию. Поступил учиться в университет города Петрозаводска. Почти с головой ушёл в спорт. «Достукался» по первых разрядов по волейболу и баскетболу. Ездил на всяческие соревнования, полностью ощутил азарт и накал спортивной борьбы. Это мне нравилось. И казалось, что всё идёт прекрасно, но... Махнуть рукой на стихи не удалось. Со второй попытки в Литературный институт я поступил. И пять лет проучился в нём. Говорят, что студенческая пора – самая счастливая пора в жизни человека. Во всяком случае, время, проведённое в институте, никогда не забудется. Не забудется дружба тех лет. Лекции, семинары. И поездки. Снова – очень много поездок. Так, например, мне посчастливилось побывать на Северном полюсе, на одной из наших дрейфующих станций.

С какими парнями я познакомился там! Без всякого преувеличения – первоклассные ребята! В основном – молодые, умные, очень весёлые. Работа зимовщиков трудна и опасна, а эти – после работы вваливались в палатки, и оттуда ещё долго шёл такой громыхающий смех, что случайные белые медведи, которые подходили к лагерю, – безусловно шарахались в сторону. Станция состояла из девяти домиков. Стояли они на льдине, образуя улицу – четыре с одной стороны, пять – с другой. Я помню общее собрание полярников, – очень бурное и длинное: на нём самой северной улице в мире давалось имя. Можете представить, что это было за собрание! Хохотали до слез, до хрипоты, до спазм. Хохотали не переставая. Юмор проснулся даже в самых сдержанных и суровых «полярных волках».

Какой-то остряк-лётчик привез из Москвы номера, которые вешаются на домах в столице. Потом авиационный штурман с помощью каких-то хитрых приборов точно определял, какая сторона улицы является чётной, а какая – нечётной. Номера были торжественно прибиты к домикам и на каждом из них мы написали название улицы: «Дрейфующий проспект». Так я и назвал одну из своих книжек. Их у меня вышло десять, начиная с 1955 года. Я писал стихи и поэмы. Одна из поэм «Реквием» – особенно дорога мне.

Дело в том, что на моем письменном столе давно уже лежит старая фотография. На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней. Это – шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них было 18 лет, самому старшему – 29. Все они в том же самом сорок первом ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем бы они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только стать солдатами. И погибнуть. Примерно такое же положение в каждой советской семье. Дело не в количестве. Потому что нет таких весов, на которых можно было бы взвесить горе матерей. Взвесить и определить, – чьё тяжелее. Я писал свой «Реквием» и для этих шестерых, которые до сих пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед ними. И ещё что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы только в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А значит, должны жить. Должны. За себя и за них.

Вот, собственно, и вся биография. По-прежнему пишу стихи. По-прежнему много езжу. И по нашей стране, и за рубежом. Могут спросить: а для чего поездки? Зачем они поэту? Не лучше ли, как говорится, «ежедневно отправляться в путешествие внутри себя»? Что ж, такие «внутренние поездки» должны происходить и происходят постоянно. Но всё ж таки, по-моему, их лучше совмещать с поездками во времени и пространстве. Относительно годов, которые «к суровой прозе клонят». Пока не клонят. Что будет дальше – бог его знает. Хотя и бог не знает. Поскольку его нет. Я женат. Жена, Алла Киреева, вместе со мной окончила литературный институт. По профессии она – критик. (Так что вы можете представить, как мне достаётся! Вдвойне!)  Что ещё? А ещё очень хочу написать настоящие стихи. Главные. Те, о которых думаю всё время. Я постараюсь их написать. Если не смогу, – будет очень обидно»...

Популярные песни на стихи Роберта Рождественского

«Баллада о красках» (О. Фельцман) — исп. Иосиф Кобзон

«БАМ» (О. Фельцман) — исп. Владислав Коннов

«Благодарю тебя» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«Будь пожалуйста послабее»- (А. Воробьёв) — исп. Алексей Воробьёв

«В сиреневых сумерках» (М. Фрадкин) — исп. Олег Ухналёв

«Вальс прощания» (А. Бабаджанян) — исп. Андрей Миронов

«Вера в людей» (О. Фельцман) — исп. Валентин Никулин

«Воскресная прогулка» (Я. Френкель) — исп. Андрей Миронов

«Воспоминание» (А. Бабаджанян) — исп. Эдита Пьеха, Муслим Магомаев

«Воспоминание о полковом оркестре» (Ю. Гуляев) — исп. Юрий Гуляев

«Встреча друзей» (Е. Мартынов) — исп. Евгений Мартынов

«Вся жизнь впереди» (А. Экимян) — исп. ВИА «Самоцветы»

«Где-то» (А. Флярковский) — исп. Виктор Беседин

«Глухо спит война» (Я. Френкель) — исп. Владимир Трошин

«Город детства» (Ф. Миллер) — исп. Эдита Пьеха

«…Громыхает Гражданская война…» (Б. Мокроусов)

«Грустная песня» (Р. Паулс) — исп. София Ротару

«Давай поговорим» (Г. Мовсесян) — исп. Лев Лещенко

«Даль великая» (Е. Птичкин) — исп. Иосиф Кобзон

«До свидания» (А. Флярковский) — исп. Георг Отс

«Добро пожаловать в Москву, Олимпиада!» (Г. Мовсесян) — исп. Лев Лещенко

«Добрые сказки детства» (Е. Мартынов) — исп. Евгений Мартынов и Анне Вески

«Если в мире есть любовь» (М. Магомаев) — исп. Муслим Магомаев

«Если мы войну забудем» (В. Шаинский) — исп. Иосиф Кобзон

«Желаю вам» (Ю. Гуляев) — исп. Юрий Гуляев

«За того парня» (М. Фрадкин) — исп. ВИА «Самоцветы»

«Завтра» (О. Фельцман) — исп. Иосиф Кобзон

«Загадай желанье» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«За фабричной заставой» (М. Фрадкин — Р. Рождественский и Е. Долматовский) 

«Зачем снятся сны» (С. Пожлаков) — исп. Эдита Пьеха

«Звучи, любовь» (Е. Мартынов) — исп. Евгений Мартынов

«Здравствуй, мама» (Д. Тухманов) — исп. Геннадий Белов, Людмила Сенчина

«Земле моей» (Е. Крылатов) — исп. Сергей Захаров, Муслим Магомаев

«Земля — наш дом» (В. Добрынин) — исп. Сергей Мазаев (ВИА «Здравствуй, песня»)

«Зимняя любовь» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«Зову Икара» (Ю. Саульский) — исп. София Ротару, Ирина Понаровская,

«И пока на земле существует любовь» (И. Лученок) — исп. Ярослав Евдокимов

«Игра» (В. Шаинский) — исп. Серёжа Комиссаров и Рома Рязанцев (Большой Детский хор)

«Идут по БАМу поезда» (В. Шаинский) — исп. Иосиф Кобзон

«Имя твоё» (А. Журбин) — исп. Евгений Головин

«Капель» (А. Бабаджанян) — исп. Жан Татлян

«Кораблик» (А. Флярковский) — исп. Татьяна Доронина

«Куплеты шансонетки» (Я. Френкель) — исп. Людмила Гурченко

«Лебеди» (Э. Ханок)

«Любить друг друга» (О. Иванов)

«Любовь настала» (Р. Паулс) — исп. Ольга Пирагс, Роза Рымбаева, Людмила Сенчина

«Любовь» (О. Фельцман — Р. Гамзатов, пер. Р. Рождественский) — исп. Сергей Захаров

«Марш — воспоминание» (Е. Мартынов) — исп. Евгений Мартынов

«Мгновения» (М. Таривердиев) — исп. Иосиф Кобзон

«Мои года» (Г. Мовсесян) — исп. Вахтанг Кикабидзе

«Монолог шофёра» (Г. Мовсесян) — исп. Георгий Мовсесян

«Мы для песни рождены» (М. Магомаев) — исп. ВИА «Самоцветы»

«Над синей водой» (А. Бабаджанян) — исп. Араик Бабаджанян и Роза Рымбаева

«Назло» (А. Флярковский) — исп. Тамара Миансарова, ВК «Аккорд»

«Начало» (Г. Мовсесян) — исп. Лев Лещенко

«Наша служба» (Д. Тухманов) — исп Лев Лещенко

«Не успеваю» (Ю. Саульский) — исп. Яак Йоала

«НЛО» (Д. Тухманов) — исп. гр. «Москва»

«Ноктюрн» (А. Бабаджанян) — исп. Иосиф Кобзон

«Обещание» (М. Фрадкин) — исп. Алла Абдалова и Лев Лещенко

«Облака» (А. Броневицкий) — исп. Эдита Пьеха

«Облако-письмо» (А. Зацепин) — исп. София Ротару

«Огромное небо» (О. Фельцман) — исп. Эдита Пьеха или Марк Бернес

«Озарение» (А. Бабаджанян) — исп. Роза Рымбаева

«Олимпиада-80» (Д. Тухманов) — исп. Тынис Мяги

«Он и она» (Я. Френкель) — исп. Лариса Голубкина и Андрей Миронов

«Отцовская песня» (Г. Мовсесян) — исп. Вахтанг Кикабидзе

«Памяти гитариста» (Д. Тухманов) — исп. Александр Евдокимов

«Перед рассветом» (Л. Рощин) — исп. Анатолий Королёв

«Песня Веры» (Я. Френкель) — исп. Майя Кристалинская

«Песня матери» (О. Фельцман) — исп. Людмила Зыкина

«Песня о далёкой Родине» (М. Таривердиев) — исп. Иосиф Кобзон

«Песня о друге» (Е. Птичкин) — исп. Виталий Соломин

«Песня о счастье» (А. Журбин) — исп. Яак Йоала и Людмила Сенчина

«Песня прощения» (Ф. Лей) — исп. Муслим Магомаев

«Песня, в которой ты» (Е. Мартынов) — исп. Евгений Мартынов

«Письмо» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«Повезёт — не повезёт» (Г. Мовсесян)

«Погоня» (Я. Френкель) — исп. Большой Детский хор Гостелерадио п/у Виктора Попова

«Позвони мне, позвони» (М. Дунаевский) — исп. Жанна Рождественнская, Ирина Муравьева

«Позови меня» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«Пой, гитара» (Т. Попа) — исп. Дан Спатару

«Пока я помню, я живу» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«Полынь» (А. Пахмутова) — исп. Людмила Сенчина

«Пора домой» (В. Добрынин) — исп. Лев Лещенко

«Придёт и к вам любовь» (М. Фрадкин) — исп. Эдита Пьеха

«Приснившаяся песенка» (М. Магомаев) — исп. Муслим Магомаев

«Притяжение земли» (Д. Тухманов) — исп. Лев Лещенко

«Просьба» (А. Пахмутова) — исп. Костя Елисеев (Большой Детский хор Гостелерадио)

«Река детства» (В. Шаинский) — исп. Валерий Леонтьев

«Реквием» или «Помните» (Д. Тухманов) — исп. Сергей Захаров

«Родимая земля» (Г. Мовсесян) — исп. Вахтанг Кикабидзе

«Родина моя» (Д. Тухманов) — исп. София Ротару

«Самотлор» (А. Бабаджанян) — исп. Лев Лещенко

«Свадебный вальс» (Е. Мартынов) — исп. Евгений Мартынов

«Свадьба» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«Синева» (В. Гамалия) — исп. Эдуард Хиль

«Сладка ягода» (Е. Птичкин) — исп. Ольга Воронец, Валентина Толкунова

«Сможем выстоять снова» (Г. Мовсесян) — исп. Лев Лещенко

«Спрячь за высоким забором» (Б. Мокроусов) — исп. Василий Васильев

«Стань таким» (А. Флярковский) — исп. Тамара Миансарова

«Старые друзья» (Р. Паулс) — исп. Андрей Миронов

«Старые слова» (О. Фельцман) — исп. Валентина Толкунова

«Сыну» (М. Таривердиев) — исп. Иосиф Кобзон

«Такая нам судьба дана» (А. Бабаджанян) — исп. Муслим Магомаев

«Такой у нас характер» (Е. Птичкин) — исп. Людмила Гурченко

«Там, за облаками» (М. Фрадкин) — исп. ВИА «Самоцветы»

«Твоя свадьба» (А. Морозов) — исп. Сергей Захаров

«Товарищ Песня» (И. Шамо) — исп. Вячеслав Турчанинов

«Только тебе» (О. Фельцман) — исп. София Ротару

«Торжественная песня» (М. Магомаев) — исп. Муслим Магомаев

«Ты полюбишь меня» (Р. Паулс) — исп. Андрей Миронов

«Утренняя песня» (М. Фрадкин) — исп. ВИА «Добры молодцы»

«Цена быстрых секунд» (А. Журбин) – исп. Александр Хочинский

«Человеческий голос» (Е. Дога) – исп. Надежда Чепрага

«Шаги» (А. Флярковский) – исп. Эдита Пьеха

«Этот большой мир» (В. Чернышёв) – исп. Геннадий Белов

«Эхо любви» (Е. Птичкин) – исп. Анна Герман и Лев Лещенко

«Эхо первой любви» (Е. Мартынов) – исп. Евгений Мартынов

«Я всегда возвращаюсь к тебе» (М. Фрадкин) – исп. Иосиф Кобзон

«Я жизнь не тороплю» (Б. Емельянов) – исп. Вахтанг Кикабидзе

«Я люблю тебя» (Е. Крылатов) – исп. Валерий Лонтьев, Сергей Захаров

«Я тебя не забуду» (О. Фельцман – Р. Гамзатов, пер. Р. Рождественский) –

исп. Лев Лещенко

«Я тебя не забуду» (Ю. Антонов – Р. Гамзатов, пер. Р. Рождественский) – 

исп. Юрий Антонов

Читайте также

«Есть память, которой не будет забвенья. И слава, которой не будет конца» Стихи о войне Р. Рождественского

15 баллад о войне, в том числе – Р.Рождественского
Роберт Рождественский: «Долгая любовь моя» (20 стихов о любви + песни)
«Всё прорастет в стихи...» Омск  – город детства Роберта Рождественского