Александру Кушнеру – 80!

«Кушнер — поэт жизни, во всех ее проявлениях. 

И в этом одно из самых притягательных свойств его поэзии».

Дмитрий Лихачев

Сегодня 80-летие отмечает известный поэт Александр Семенович Кушнер. Мы были на встрече с поэтом, когда он приезжал в Челябинск 2 года назад на IV Литературный фестиваль «Открытая книга». Гость из Петербурга рассказал истории из своей жизни, о своем творческом пути и ответил на вопросы, поступившие из зала (репортаж с выступления поэта читайте в нашем посте «Александр Кушнер в Челябинске») и создал неповторимую атмосферу поэзии, искренности, ленинградской интеллигентности.

Предлагаю сегодня просто почитать стихи поэта-юбиляра и пожелать ему здоровья, творческих успехов и долгих лет жизни.

«Сентябрь выметает широкой метлой...»

Сентябрь выметает широкой метлой

Жучков, паучков с паутиной сквозной,

Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,

На сломанных крыльях разбитых стрекоз,

Их круглые линзы, бинокли, очки,

Чешуйки, распорки, густую пыльцу,

Их усики, лапки, зацепки, крючки,

Оборки, которые были к лицу.

Сентябрь выметает широкой метлой

Хитиновый мусор, наряд кружевной,

Как если б директор балетных теплиц

Очнулся и сдунул своих танцовщиц.

Сентябрь выметает метлой со двора,

За поле, за речку и дальше, во тьму,

Манжеты, застежки, плащи, веера,

Надежды на счастье, батист, бахрому.

Прощай, моя радость! До кладбища ос,

До свалки жуков, до погоста слепней,

До царства Плутона, до высохших слез,

До блеклых, в цветах, элизейских полей!

«Времена не выбирают...»

Времена не выбирают,

В них живут и умирают.

Большей пошлости на свете

Нет, чем клянчить и пенять.

Будто можно те на эти,

Как на рынке, поменять.

Что ни век, то век железный.

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; я в пять лет

Должен был от скарлатины

Умереть, живи в невинный

Век, в котором горя нет.

Ты себя в счастливцы прочишь,

А при Грозном жить не хочешь?

Не мечтаешь о чуме

Флорентийской и проказе?

Хочешь ехать в первом классе,

А не в трюме, в полутьме?

Что ни век, то век железный.

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; обниму

Век мой, рок мой на прощанье.

Время - это испытанье.

Не завидуй никому.

Крепко тесное объятье.

Время - кожа, а не платье.

Глубока его печать.

Словно с пальцев отпечатки,

С нас - его черты и складки,

Приглядевшись, можно взять.

СИРЕНЬ

Фиолетовой, белой, лиловой,

Ледяной, голубой, бестолковой

Перед взором предстанет сирень.

Летний полдень разбит на осколки,

Острых листьев блестят треуголки,

И, как облако, стелется тень.

Сколько свежести в ветви тяжелой,

Как стараются важные пчелы,

Допотопная блещет краса!

Но вглядись в эти вспышки и блестки:

Здесь уже побывал Кончаловский,

Трогал кисти и щурил глаза.

Тем сильней у забора с канавкой

Восхищение наше, с поправкой

На тяжелый музейный букет,

Нависающий в желтой плетенке

Над столом, и две грозди в сторонке,

И от локтя на скатерти след.

* * *

У природы, заступницы всех,

Камни есть и есть облака,

Как детей, любя и этих и тех,

Тяжела — как те, как эти — легка.

Заморозить ей осенний поток —

Как лицом уткнувшись в стенку лежать.

Посадить ей мотылька на цветок —

Как рукой махнуть, плечами пожать.

Ей саму себя иначе не снесть!

Упадет под страшной ношей, мой друг.

Но на каждый камень облако есть —

Я подумал, озираясь вокруг.

И еще подумал: как легка суть

Одуванчиков, ласточек, трав!

Лучше в горькую дудочку дуть,

Чем доказывать всем, что ты прав.

Лучше веточку зажать в губах,

Чем подыскивать точный ответ.

В нашей жизни, печалях, словах

Этой легкости — вот чего нет!

ПОЙДЕМ ЖЕ ВДОЛЬ МОЙКИ, ВДОЛЬ МОЙКИ…

Пойдём же вдоль Мойки, вдоль Мойки,

У стриженых лип на виду,

Глотая туманный и стойкий

Бензинный угар на ходу,

Меж Марсовым полем и садом

Михайловским, мимо былых

Конюшен, широким обхватом

Державших лошадок лихих.

Пойдём же! Чем больше названий,

Тем стих достоверней звучит,

На нём от решеток и зданий

Тень так безупречно лежит.

С тыняновской точной подсказкой

Пойдём же вдоль стен и колонн,

С лексической яркой окраской

От собственных этих имён.

Пойдём по дуге, по изгибу,

Где плоская, в пятнах, волна

То тучу качает, как рыбу,

То с вазами дом Фомина,

Пойдём мимо пушкинских окон,

Музейных подобранных штор,

Минуем Капеллы широкой

Овальный, с афишами, двор.

Вчерашние лезут билеты

Из урн и подвальных щелей.

Пойдём, как по берегу Леты,

Вдоль окон пойдём и дверей,

Вдоль здания Главного штаба,

Его закулисной стены,

Похожей на жёлтого краба

С клешнёй непомерной длины.

Потом через Невский, с разбегу,

Всё прямо, не глядя назад,

Пойдём, заглядевшись на реку

И Строганов яркий фасад,

Пойдём, словно кто-то однажды

Уехал иль вывезен был

И умер от горя и жажды

Без этих колонн и перил.

И дальше, по левую руку

Узнав Воспитательный дом,

Где мы проходили науку,

Вдоль чёрной ограды пойдём,

И, плавясь на шпиле от солнца,

Пускай в раздвижных небесах

Корабль одинокий несётся,

Несётся на всех парусах.

Как ветром нас тянет и тянет.

Длинноты в стихах не любя,

Ты шепчешь: читатель устанет!

— Не бойся, не больше тебя!

Он, ветер вдыхая холодный,

Не скажет тебе, может быть.

Где счастье прогулки свободной

Ему помогли полюбить.

Пойдём же по самому краю

Тоски, у зелёной воды,

Пойдём же по аду и раю,

Где нет между ними черты,

Где памяти тянется свиток,

Развёрнутый в виде домов,

И столько блаженства и пыток,

Двузначных больших номеров.

Дом Связи — как будто коробка

И рядом ещё коробок.

И дом, где на лестнице робко

Я дёргал висячий звонок.

И дом, где однажды до часу

В квартире чужой танцевал.

И дом, где я не был ни разу,

А кажется, жил и бывал.

Ну что же? Юсуповский жёлтый

Остался не назван дворец,

Да словно резинкой подтёртый

Голландии Новой багрец.

Любимая! Сколько упорства,

Обид и зачёркнутых строк,

Отчаянья, противоборства

И гребли, волнам поперёк!

Твою ненаглядную руку

Так крепко сжимая в своей,

Я всё отодвинуть разлуку

Пытаюсь, но помню о ней…

И может быть, это сверканье

Листвы, и дворцов, и реки

Возможно лишь в силу страданья

И счастья, ему вопреки!

* * *

Чего действительно хотелось,

Так это города во мгле,

Чтоб в небе облако вертелось

И тень кружилась по земле.

Чтоб смутно в воздухе неясном

Сад за решеткой зеленел

И лишь на здании прекрасном

Шпиль невысокий пламенел.

Чего действительно хотелось,

Так это зелени густой,

Чего действительно хотелось,

Так это площади пустой.

Горел огонь в окне высоком,

И было грустно оттого,

Что этот город был под боком

И лишь не верилось в него.

Ни в это призрачное небо,

Ни в эти тени на домах,

Ни в самого себя, нелепо

Домой идущего впотьмах.

И в силу многих обстоятельств

Любви, схватившейся с тоской,

Хотелось больших доказательств,

Чем те, что были под рукой.

Вводные слова

Возьмите вводные слова.

От них кружится голова,

Они мешают суть сберечь

И замедляют нашу речь.

И все ж удобны потому,

Что выдают легко другим,

Как мы относимся к тому,

О чем, смущаясь, говорим.

Мне скажут: "К счастью..."

                     И потом

Пусть что угодно говорят,

Я слушаю с открытым ртом

И радуюсь всему подряд.

Меня, как всех, не раз, не два

Спасали вводные слова,

И чаще прочих среди них

Слова "во-первых", "во-вторых".

Они, начав издалека,

Давали повод не спеша

Собраться с мыслями, пока

Не знаю где была душа.

* * *

Снег подлетает к ночному окну,

Вьюга дымится.

Как мы с тобой угадали страну,

Где нам родиться!

Вьюжная. Ватная. Снежная вся.

Давит на плечи.

Но и представить другую нельзя

Шубу, полегче.

Гоголь из Рима нам пишет письмо,

Как виноватый.

Бритвой почтовое смотрит клеймо

Продолговатой.

Но и представить другое нельзя

Поле, поуже.

Доблести, подлости, горе, семья,

Зимы и дружбы.

И англичанин, что к нам заходил,

Строгий, как вымпел,

Не понимал ничего, говорил

Глупости, выпив.

Как на дитя, мы тогда на него

С грустью смотрели.

И доставали плеча твоего

Крылья метели.

«Шли дорогой заросшей...»

Шли дорогой заросшей,

А когда-то проезжей,

И скользили подошвы

По траве запотевшей,

И две бабочки рядом

С нами, нам подражая,

Вились, шелком крылатым

Долго нас провожая.

О, какая глухая

И забытая всеми;

Сонно благоухая

И дымясь, как в эдеме,

До чего ж она густо

Заросла, лежебока!

Неужели искусство

Зарастет, как дорога?

Может быть! Почему бы

И не стать ему лишним?

Заговаривать зубы

Сколько можно? Всевышний

Даст нам лучшие игры

И другие услады:

Вот ведь Криты и Кипры

Рухнули и Эллады.

И кино не похоже

На себя: приуныло.

Да и живопись тоже

В тупике, и чернила

Стихотворные блёклы.

Тем приятней и слаще

Нам брести одиноко

По заросшей и спящей.

* * *

Какое счастье, благодать

Ложиться, укрываться,

С тобою рядом засыпать,

С тобою просыпаться!

Пока мы спали, ты и я,

В саду листва шумела

И неба темные края

Сверкали то и дело.

Пока мы спали, у стола

Чудак с дремотой спорил,

Но спал я, спал, и ты спала,

И сон всех ямбов стоил.

Мы спали, спали, наравне

С любовью и бессмертьем

Давалось даром то во сне,

Что днем — сплошным усердьем.

Мы спали, спали, вопреки,

Наперекор, вникали

В узоры сна и завитки,

В детали, просто спали.

Всю ночь. Прильнув к щеке щекой.

С доверчивостью птичьей.

И в беззащитности такой

Сходило к нам величье.

Всю ночь в наш сон ломился гром,

Всю ночь он ждал ответа:

Какое счастье — сон вдвоем,

Кто нам позволил это?

БЕЛЫЕ НОЧИ

Пошли на убыль эти ночи,

Еще похожие на дни.

Еще кромешный полог, скорчась,

Приподнимают нам они,

Чтоб различали мы в испуге,

Клонясь к подушке меловой,

Лицо любви, как в смертной муке

Лицо с закушенной губой.

* * *

Свежеет к вечеру Нева.

Под ярким светом

Рябит и тянется листва

За нею следом.

Посмотришь: рядом два коня

На свет, к заливу

Бегут, дистанцию храня,

Вздымая гриву.

Пока крадешься мимо них

Путем чудесным,

Подходит к горлу новый стих

С дыханьем тесным.

И этот прыгающий шаг

Стиха живого

Тебя смущает, как пиджак

С плеча чужого.

Известный, в сущности, наряд,

Чужая мета:

У Пастернака вроде взят.

А им — у Фета.

Но что-то сердцу говорит,

Что все — иначе.

Сам по себе твой тополь мчит

И волны скачут.

На всякий склад, что в жизни есть,

С любой походкой —

Всех вариантов пять иль шесть

Строки короткой.

Кто виноват: листва ли, ветр?

Невы волненье?

Иль тот, укрытый, кто так щедр

На совпаденья?

* * *

Бледнеют закаты,

пустеют сады

от невской прохлады,

от яркой воды.

Как будто бы где-то

оставили дверь

открытой - и это

сказалось теперь.

И чувствуем сами:

не только у ног,

но и между нами

прошел холодок.

Как грустно! Как поздно!

Ты машешь рукой.

И город - как создан

для дружбы такой.

Он холод вдыхает

на зимний манер

и сам выбирает

короткий размер.

И слово "холодный",

снежиночка, пух,

звучит как "свободный"

и радует слух.

ДВА МАЛЬЧИКА

                А. Битову

Два мальчика, два тихих обормотика,

ни свитера,

ни плащика,

ни зонтика,

под дождичком

        на досточке

                качаются,

а песенки у них уже кончаются.

Что завтра? Понедельник или пятница?

Им кажется, что долго детство тянется.

Поднимется один,

                другой опустится.

К плечу прибилась бабочка-

капустница.

Качаются весь день с утра и до ночи.

Ни горя,

ни любви,

ни мелкой сволочи.

Все в будущем,

                за морем одуванчиков.

Мне кажется, что я - один из мальчиков.

* * *

Быть нелюбимым! Боже мой!

Какое счастье быть несчастным!

Идти под дождиком домой

С лицом потерянным и красным.

Какая мука, благодать

Сидеть с закушенной губою,

Раз десять на день умирать

И говорить с самим собою.

Какая жизнь - сходить с ума!

Как тень, по комнате шататься!

Какое счастье - ждать письма

По месяцам - и не дождаться.

Кто нам сказал, что мир у ног

Лежит в слезах, на все согласен?

Он равнодушен и жесток.

Зато воистину прекрасен.

Что с горем делать мне моим?

Спи. С головой в ночи укройся.

Когда б я не был счастлив им,

Я б разлюбил тебя. Не бойся!

ВЕЛОСИПЕДНЫЕ ПРОГУЛКИ

Велосипедные прогулки!

Шмели и пекло на проселке.

И солнце, яркое на втулке,

Подслеповатое - на елке.

И свист, и скрип, и скрежетанье

Из всех кустов, со всех травинок,

Колес приятное мельканье

И блеск от крылышек и спинок.

Какой высокий зной палящий!

Как этот полдень долго длится!

И свет, и мгла, и тени в чаще,

И даль, и не с кем поделиться.

Есть наслаждение дорогой

Еще в том смысле, самом узком,

Что связан с пылью, и морокой,

И каждым склоном, каждым спуском.

Кто с сатаной по переулку

Гулял в старинном переплете,

Велосипедную прогулку

Имел в виду иль что-то вроде.

Где время? Съехав на запястье,

На ремешке стоит постыдно.

Жара. А если это счастье,

То где конец ему? Не видно.

ДВА НАВОДНЕНИЯ

Два наводненья, с разницей в сто лет,

Не проливают ли какой-то свет

На смысл всего?

       Не так ли ночью темной

Стук в дверь не то, что стук двойной, условный.

Вставали волны так же до небес,

И ветер выл, и пена клокотала,

С героя шляпа легкая слетала,

И он бежал волне наперерез.

Но в этот раз к безумью был готов,

Не проклинал, не плакал. Повторений

Боялись все. Как некий скорбный гений,

Уже носился в небе граф Хвостов.

Вольно же ветру волны гнать и дуть!

Но волновал сюжет Серапионов,

Им было не до волн — до патефонов,

Игравших вальс в Коломне где-нибудь.

Зато их внуков, мучая и длясь,

Совсем другая музыка смущала.

И с детства, помню, душу волновала

Двух наводнений видимая связь.

Похоже, дважды кто-то с фонаря

Заслонку снял, а в темном интервале

Бумаги жгли, на балах танцевали,

В Сибирь плелись и свергнули царя.

Вздымался вал, как схлынувший точь-в-точь

Сто лет назад, не зная отклонений.

Вот кто герой! Не Петр и не Евгений.

Но ветр. Но мрак. Но ветреная ночь.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Чтоб двадцать семь свечей зажечь

С одной горящей спички,

Пришлось тому, кто начал речь,

Обжечься с непривычки.

Лихие спорщики и те

Следили, взяв конфету,

Как постепенно в темноте

Свет прибавлялся к свету.

Тянулся нож во мгле к лучу,

И грань стекла светилась,

И тьмы на каждую свечу

Все меньше приходилось.

И думал я, что жизнь и свет -

Одно, что мы с годами

Должны светлеть, а тьма на нет

Должна сходить пред нами.

Сидели мы плечо к плечу,

Казалось, думал каждый

О том, кто первую свечу

В нас засветил однажды.

Горело мало, что ли, свеч,

Туман сильней клубился,

Что он еще одну зажечь

Решил - и ты родился.

И что-то выхватил из мглы:

Футляр от скрипки, скрипку,

Бутыль, коробку пастилы,

А может быть, улыбку.

* * *

Декабрьским утром черно-синим

Тепло домашнее покинем

И выйдем молча на мороз.

Киоск фанерный льдом зарос,

Уходит в небо пар отвесный,

Деревья бьет сырая дрожь,

И ты не дремлешь, друг прелестный,

А щеки варежкою трешь.

Шел ночью снег. Скребут скребками.

Бегут кто тише, кто быстрей.

В слезах, под теплыми платками,

Проносят сонных малышей.

Как не похожи на прогулки

Такие выходы к реке!

Мы дрогнем в темном переулке

На ленинградском сквозняке.

И я с усилием привычным

Вернуть стараюсь красоту

Домам, и скверам безразличным,

И пешеходу на мосту.

И пропускаю свой автобус,

И замерзаю, весь в снегу,

Но жить, покуда этот фокус

Мне не удался, не могу.

* * *

Когда тот польский педагог,

В последний час не бросив сирот,

Шел в ад с детьми и новый Ирод

Торжествовать злодейство мог,

Где был любимый вами бог?

Или, как думает Бердяев,

Он самых слабых негодяев

Слабей, заоблачный дымок?

Так, тень среди других теней,

Чудак, великий неудачник.

Немецкий рыжий автоматчик

Его надежней и сильней,

А избиением детей

Полны библейские преданья,

Никто особого вниманья

Не обращал на них, ей-ей.

Но философии урок

Тоски моей не заглушает,

И отвращенье мне внушает

Нездешний этот холодок.

Один возможен был бы бог,

Идущий в газовые печи

С детьми, под зло подставив плечи,

Как старый польский педагог.

Примечания:

Имеется в виду польский писатель Януш Корчак, автор известнейших детских книг «Король Матиуш» и др. В августе 1942 он, не оставив детей из своего «Дома Сирот», вошел с ними в газовую камеру в концлагере Треблинка.

НАД МИКРОСКОПОМ

Побудь средь одноклеточных,

Простейших водяных.

Не спрашивай: "А мне-то что?"

Сам знаешь - всё от них.

Ну как тебе простейшие?

Имеют ли успех

Милейшие, светлейшие,

Глупейшие из всех?

Вот маленькая туфелька

Ресничками гребет.

Не знает, что за публика

Ей вслед кричит: "Вперед!"

В ней колбочек скопление,

Ядро и вакуоль,

И первое томление,

И, уж конечно,- боль.

Мы как на детском празднике

И щурим левый глаз.

Мы, как десятиклассники,

Глядим на первый класс.

* * *

Расположение вещей

На плоскости стола,

И преломление лучей,

И синий лед стекла.

Сюда — цветы, тюльпан и мак,

Бокал с вином — туда.

Скажи, ты счастлив?— Нет.— А так?

Почти.— А так?— О да!

НОЧНОЙ ДОЗОР

На рассвете тих и странен

Городской ночной дозор.

Хорошо! Никто не ранен.

И служебный близок двор.

Голубые тени башен.

Тяжесть ружей на плече.

Город виден и нестрашен.

Не такой, как при свече.

Мимо вывески сапожной,

Мимо старой каланчи,

Мимо шторки ненадежной,

Пропускающей лучи.

«Кто он, знахарь иль картежник,

Что не гасит ночью свет?» —

«Капитан мой! То художник.

И, клянусь, чуднее нет.

Никогда не знаешь сразу,

Что он выберет сейчас:

То ли окорок и вазу,

То ли дерево и нас.

Не поймешь, по правде, даже,

Рассмотрев со всех сторон,

То ли мы — ночная стража

В этих стенах, то ли он».

* * *

Телефонный звонок и дверной -

Словно ангела два надо мной.

Вот сорвался один и летит,

Молоточек в железку стучит.

В это время другой со стены

Грянул вниз - и с другой стороны.

И, серебряным звоном звеня,

Разрывают на части меня.

И дерутся, пока я стою,

За бессмертную душу мою.

Ноги - к двери, а к трубке - рука,

Вот и замерли оба звонка.

Телефонный звонок и дверной -

Словно ангела два надо мной.

Опекают меня и хранят.

Все в порядке, покуда звонят.

* * *

Ну прощай, прощай до завтра,

Послезавтра, до зимы.

Ну прощай, прощай до марта.

Зиму порознь встретим мы.

Порознь встретим и проводим.

Ну прощай до лучших дней.

До весны. Глаза отводим.

До весны. Еще поздней.

Ну прощай, прощай до лета.

Что ж перчатку теребить?

Ну прощай до как-то, где-то,

До когда-то, может быть.

Что ж тянуть, стоять в передней,

Да и можно ль быть точней?

До черты прощай последней,

До смертельной. И за ней.

* * *

Я к ночным облакам за окном присмотрюсь,

Отодвинув тяжелую штору.

Был я счастлив — и смерти боялся. Боюсь

И сейчас, но не так, как в ту пору.

Умереть — это значит шуметь на ветру

Вместе с кленом, глядящим понуро.

Умереть — это значит попасть ко двору

То ли Ричарда, то ли Артура.

Умереть — расколоть самый твердый орех, 

Все причины узнать и мотивы.

Умереть — это стать современником всех,

Кроме тех, кто пока еще живы.

Репортаж с выступления поэта на IV Литературном фестивале «Открытая книга» в Челябинске, ответы на вопросы, стихи читайте в нашем посте «Александр Кушнер в Челябинске»

А какие стихи Александра Кушнера нравятся вам?