18
июля исполняется 80 лет Евгению Евтушенко.
Произведения
Е. Евтушенко переведены более чем на 70 языков, они изданы во многих странах
мира.
Десятки
произведений поэта стимулировали создание музыкальных произведений, начиная от
«Бабьего Яра» и главы из «Братской ГЭС», вдохновивших Д. Шостаковича на едва не
запрещенную «сверху» Тринадцатую симфонию и высоко оцененную Государственной
премией симфоническую поэму для хора и оркестра «Казнь Степана Разина», и
кончая популярными песнями «Бежит река, в тумане тает...», «Хотят ли русские
войны», «Вальс о вальсе», «А снег повалится, повалится...», «Твои следы»,
«Спасибо вам за тишину», «Не спеши», «Дай Бог» и другие.
О
жизни и творчестве Е. Евтушенко написано около десятка книг, не менее 300 общих
работ, а количество статей и рецензий, посвященных отдельным сборникам и
произведениям поэта, его поэтическим переводам, языку и стилю невозможно
подчитать - оно огромно. Эти сведения при желании можно почерпнуть из
опубликованных библиографий.
Евгений
Евтушенко - почетный член Американской академии искусств, почетный член
Академии изящных искусств в Малаге, действительный член Европейской академии
искусств и наук, почетный профессор «Honoris Causa» Университета новой школы в
Нью-Йорке и Королевского колледжа в Квинсе. За поэму «Мама и нейтронная бомба»
удостоен Государственной премии СССР (1984). Лауреат премий имени Т. Табидзе (Грузия),
Я. Райниса (Латвия), Фреджене-81, «Золотой лев» Венеции, Энтурия, премии города
Триада (Италия), международной премии «Академии Симба» и других. Лауреат премии
Академии российского телевидения «Тэфи» за лучшую просветительскую программу
«Поэт в России - больше, чем поэт» (1998), премии имени Уолта Уитмена (США).
Награжден орденами и медалями СССР, почетной медалью Советского фонда мира,
американской медалью Свободы за деятельность по защите прав человека,
специальным знаком за заслуги Йельского университета (1999). Широкий резонанс
имел отказ от получения ордена Дружбы в знак протеста против войны в Чечне
(1993). Роман «Не умирай прежде смерти» был признан лучшим иностранным романом
1995 года в Италии.
 |
| Книги Е.Евтушенко в Электронном каталоге ЦБС |
За
литературные достижения в ноябре 2002 года Евгению Евтушенко присуждена
интернациональная премия Aquila (Италия). В декабре того же года он награжден
золотой медалью «Люмьеры» за выдающийся вклад в культуру ХХ века и
популяризацию российского кино.
В мае
2003 года Е. Евтушенко награжден общественным орденом «Живая легенда» (Украина)
и орденом Петра Великого, в июле 2003 года – грузинским «Орденом Чести».
Отмечен Почетным знаком основателя Центра реабилитации детей в России (2003).
Почетный гражданин города Зима (1992), а в Соединенных Штатах - Нью-Орлеана,
Атланты, Оклахомы, Талсы, штата Висконсин.
В 1994
году именем поэта названа малая планета Солнечной системы, открытая 6 мая 1978
года в Крымской астрофизической обсерватории (4234 Evtushenko, диаметр 12 км,
минимальное расстояние от Земли 247 млн. км).
* * *
Идут
белые снеги,
как по
нитке скользя...
Жить и
жить бы на свете,
но,
наверно, нельзя.
Чьи-то
души бесследно,
растворяясь
вдали,
словно
белые снеги,
идут в
небо с земли.
Идут
белые снеги...
И я
тоже уйду.
Не
печалюсь о смерти
и
бессмертья не жду.
я не
верую в чудо,
я не
снег, не звезда,
и я
больше не буду
никогда,
никогда.
И я
думаю, грешный,
ну, а
кем же я был,
что я
в жизни поспешной
больше
жизни любил?
А
любил я Россию
всею
кровью, хребтом -
ее
реки в разливе
и
когда подо льдом,
дух ее
пятистенок,
дух ее
сосняков,
ее
Пушкина, Стеньку
и ее
стариков.
Если
было несладко,
я не
шибко тужил.
Пусть
я прожил нескладно,
для
России я жил.
И
надеждою маюсь,
(полный
тайных тревог)
что
хоть малую малость
я
России помог.
Пусть
она позабудет,
про
меня без труда,
только
пусть она будет,
навсегда,
навсегда.
Идут
белые снеги,
как во
все времена,
как
при Пушкине, Стеньке
и как
после меня,
Идут
снеги большие,
аж до
боли светлы,
и мои,
и чужие
заметая
следы.
Быть
бессмертным не в силе,
но
надежда моя:
если
будет Россия,
значит,
буду и я.
1965
* * *
Людей
неинтересных в мире нет.
Их
судьбы — как истории планет.
У
каждой все особое, свое,
и нет
планет, похожих на нее.
А если
кто-то незаметно жил
и с
этой незаметностью дружил,
он
интересен был среди людей
самой
неинтересностью своей.
У
каждого — свой тайный личный мир.
Есть в
мире этом самый лучший миг.
Есть в
мире этом самый страшный час,
но это
все неведомо для нас.
И если
умирает человек,
с ним
умирает первый его снег,
и
первый поцелуй, и первый бой...
Все
это забирает он с собой.
Да,
остаются книги и мосты,
машины
и художников холсты,
да,
многому остаться суждено,
но
что-то ведь уходит все равно!
Таков
закон безжалостной игры.
Не
люди умирают, а миры.
Людей
мы помним, грешных и земных.
А что
мы знали, в сущности, о них?
Что
знаем мы про братьев, про друзей,
что
знаем о единственной своей?
И про
отца родного своего
мы,
зная все, не знаем ничего.
Уходят
люди... Их не возвратить.
Их
тайные миры не возродить.
И
каждый раз мне хочется опять
от
этой невозвратности кричать.
1961
ОЛЬХОВАЯ
СЕРЕЖКА
Уронит
ли ветер
в
ладони сережку ольховую,
начнет
ли кукушка
сквозь
крик поездов куковать,
задумаюсь
вновь,
и, как
нанятый, жизнь истолковываю
и
вновь прихожу
к
невозможности истолковать.
Себя
низвести
до
пылиночки в звездной туманности,
конечно,
старо,
но
поддельных величий умней,
и нет
униженья
в
осознанной собственной малости -
величие
жизни
печально
осознанно в ней.
Сережка
ольховая,
легкая,
будто пуховая,
но
сдунешь ее -
все
окажется в мире не так,
а,
видимо, жизнь
не
такая уж вещь пустяковая,
когда
в ней ничто
не
похоже на просто пустяк.
Сережка
ольховая
выше
любого пророчества.
Тот
станет другим,
кто
тихонько ее разломил.
Пусть
нам не дано
изменить
все немедля, как хочется,-
когда
изменяемся мы,
изменяется
мир.
И мы
переходим
в
какое-то новое качество
и
вдаль отплываем
к
неведомой новой земле,
и не
замечаем,
что
начали странно покачиваться
на
новой воде
и
совсем на другом корабле.
Когда
возникает
беззвездное
чувство отчаленности
от тех
берегов,
где
рассветы с надеждой встречал,
мой
милый товарищ,
ей-богу,
не надо отчаиваться -
поверь
в неизвестный,
пугающе
черный причал.
Не
страшно вблизи
то,
что часто пугает нас издали.
Там
тоже глаза, голоса,
огоньки
сигарет.
Немножко
обвыкнешь,
и
скрип этой призрачной пристани
расскажет
тебе,
что
единственной пристани нет.
Яснеет
душа,
переменами
неозлобимая.
Друзей,
не понявших
и даже
предавших,- прости.
Прости
и пойми,
если
даже разлюбит любимая,
сережкой
ольховой
с
ладони ее отпусти.
И
пристани новой не верь,
если
станет прилипчивой.
Призванье
твое -
беспричальная
дальняя даль.
С
шурупов сорвись,
если
станешь привычно привинченный,
и
снова отчаль
и
плыви по другую печаль.
Пускай
говорят:
«Ну
когда он и впрямь образумится!»
А ты
не волнуйся -
всех
сразу нельзя ублажить.
Презренный
резон:
«Все
уляжется, все образуется...»
Когда
образуется все -
то и
незачем жить.
И
необъяснимое -
это
совсем не бессмыслица.
Все
переоценки
нимало
смущать не должны,-
ведь
жизни цена
не
понизится
и не
повысится -
она
неизменна тому,
чему
нету цены.
С чего
это я?
Да с
того, что одна бестолковая
кукушка-болтушка
мне
долгую жизнь ворожит.
С чего
это я?
Да с
того, что сережка ольховая
лежит
на ладони и,
словно
живая,
дрожит...
1975
* * *
Поэт в
России – больше чем поэт.
В ней
суждено поэтами рождаться
Лишь
тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
Кому
уюта нет, покоя нет.
Поэт в
ней – образ века своего
И
будущего призрачный прообраз.
Поэт
подводит, не впадая в робость,
Итог
всему, что было до него.
Сумею
ли? Культуры не хватает…
Нахватанность
пророчеств не сулит…
Но дух
России надо мной витает
И
дерзновенно пробовать велит.
И, на
колени тихо становясь,
Готовый
и для смерти и победы,
Прошу
смиренно помощи у вас,
Великие
российские поэты…
Дай,
Пушкин, мне свою певучесть,
Свою
раскованную речь,
Свою
пленительную участь –
Как бы
шаля, глаголом жечь.
Дай,
Лермонтов, свой желчный взгляд,
Своей
презрительности яд
И
келью замкнутой души,
Где
дышит, скрытая в тиши,
Недоброты
твоей сестра –
Лампада
тайного добра.
Дай,
Некрасов, уняв мою резвость,
Боль
иссеченной музы твоей –
У
парадных подъездов, у рельсов
И в
просторах лесов и полей.
Дай
твоей неизящности силу.
Дай
мне подвиг мучительный твой,
Чтоб
идти, волоча всю Россию,
Как
бурлаки идут бечевой.
О, дай
мне, Блок, туманность вещую
И два
кренящихся крыла,
Чтобы,
тая загадку вечную,
Сквозь
тело музыка текла.
Дай,
Пастернак, смещенье дней,
Смущенье
веток,
Сращенье
запахов, теней
С
мученьем века,
Чтоб
слово, садом бормоча,
Цвело
и зрело,
Чтобы
вовек твоя свеча
Во мне
горела.
Есенин,
дай на счастье нежность мне
К
берёзкам и лугам, к зверью и людям
И ко
всему другому на земле,
Что мы
с тобой так беззащитно любим.
Дай,
Маяковский, мне
глыбастость,
буйство,
бас,
Непримиримость
грозную к подонкам,
Чтоб
смог и я,
сквозь время прорубясь,
Сказать
о нём
товарищам потомкам.
1964
* * *
Поэзия
– великая держава.
Она
легла на много вёрст и лет,
Строга,
невозмутима, величава,
Распространяя
свой спокойный свет.
В ней
есть большие, малые строенья,
Заборы
лжи и рощи доброты,
И
честные нехитрые растенья,
И
синие отравные цветы.
И чем
подняться выше, тем предметней
Плоды
её великого труда –
Над
мелкой суетливостью предместий
Стоящие
сурово города.
Вот
Лермонтов под бледными звездами
Темнеет
в стуках капель и подков
Трагическими
очерками зданий,
Иронией
молчащих тупиков.
Село
Есенино сквозь тихие берёзки
Глядит
в далёкость утренних дорог.
Гудит,
дымится город Маяковский.
Заснежен,
строг и страстен город Блок.
В
густых садах равнины утопают.
Гудят
леса без тропок и следов,
А
вдалеке туманно проступают
Прообразы
грядущих городов.
1956-1970
Дай
бог!
Дай
бог слепцам глаза вернуть
и
спины выпрямить горбатым.
Дай
бог быть богом хоть чуть-чуть,
но
быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай
бог не вляпаться во власть
и не
геройствовать подложно,
и быть
богатым — но не красть,
конечно,
если так возможно.
Дай
бог быть тертым калачом,
не
сожранным ничьею шайкой,
ни
жертвой быть, ни палачом,
ни
барином, ни попрошайкой.
Дай
бог поменьше рваных ран,
когда
идет большая драка.
Дай
бог побольше разных стран,
не
потеряв своей, однако.
Дай
бог, чтобы твоя страна
тебя
не пнула сапожищем.
Дай
бог, чтобы твоя жена
тебя
любила даже нищим.
Дай
бог лжецам замкнуть уста,
глас
божий слыша в детском крике.
Дай
бог живым узреть Христа,
пусть
не в мужском, так в женском лике.
Не
крест — бескрестье мы несем,
а как
сгибаемся убого.
Чтоб
не извериться во всем,
Дай бог
ну хоть немного Бога!
Дай
бог всего, всего, всего
и
сразу всем — чтоб не обидно...
Дай
бог всего, но лишь того,
за что
потом не станет стыдно.
1990
Карьера
Твердили
пастыри, что вреден
и
неразумен Галилей,
но,
как показывает время:
кто
неразумен, тот умней.
Ученый,
сверстник Галилея,
был
Галилея не глупее.
Он
знал, что вертится земля,
но у
него была семья.
И он,
садясь с женой в карету,
свершив
предательство свое,
считал,
что делает карьеру,
а
между тем губил ее.
За
осознание планеты
шел
Галилей один на риск.
И стал
великим он... Вот это
я
понимаю - карьерист!
Итак,
да здравствует карьера,
когда
карьера такова,
как у
Шекспира и Пастера,
Гомера
и Толстого... Льва!
Зачем
их грязью покрывали?
Талант
- талант, как ни клейми.
Забыты
те, кто проклинали,
но
помнят тех, кого кляли.
Все
те, кто рвались в стратосферу,
врачи,
что гибли от холер,-
вот
эти делали карьеру!
Я с их
карьер беру пример.
Я верю
в их святую веру.
Их
вера - мужество мое.
Я
делаю себе карьеру
тем,
что не делаю ее!
1957
Муки
совести
Мы
живем, умереть не готовясь,
забываем
поэтому стыд,
но
мадонной невидимой совесть
на
любых перекрестках стоит.
И
бредут ее дети и внуки
при
бродяжьей клюке и суме —
муки
совести — странные муки
на
бессовестной к стольким земле.
От
калитки опять до калитки,
от
порога опять на порог
они
странствуют, словно калики,
у
которых за пазухой — бог.
Не они
ли с укором бессмертным
тусклым
ногтем стучали тайком
в
слюдяные окошечки смердов,
а в
хоромы царей — кулаком?
Не они
ли на загнанной тройке
мчали
Пушкина в темень пурги,
Достоевского
гнали в остроги
и
Толстому шептали: «Беги!»
Палачи
понимали прекрасно:
«Тот,
кто мучится,— тот баламут.
Муки
совести — это опасно.
Выбьем
совесть, чтоб не было мук».
Но как
будто набатные звуки,
сотрясая
их кров по ночам,
муки
совести — грозные муки
проникали
к самим палачам.
Ведь у
тех, кто у кривды на страже,
кто
давно потерял свою честь,
если
нету и совести даже —
муки
совести вроде бы есть.
И
покуда на свете на белом,
где
никто не безгрешен, никто,
в
ком-то слышится: «Что я наделал?»
можно
сделать с землей кое-что.
Я не
верю в пророков наитья,
во
второй или в тысячный Рим,
верю в
тихое: «Что вы творите?»,
верю в
горькое: «Что мы творим?»
И
целую вам темные руки
у
безверья на скользком краю,
муки
совести — светлые муки
за
последнюю веру мою.
1966
* * *
Проклятье
века — это спешка,
и
человек, стирая пот,
по
жизни мечется, как пешка,
попав
затравленно в цейтнот.
Поспешно
пьют, поспешно любят,
и
опускается душа.
Поспешно
бьют, поспешно губят,
а
после каются, спеша.
Но ты
хотя б однажды в мире,
когда
он спит или кипит,
остановись,
как лошадь в мыле,
почуяв
пропасть у копыт.
Остановись
на полдороге,
доверься
небу, как судье,
подумай
— если не о боге —
хотя
бы просто о себе.
Под
шелест листьев обветшалых,
под
паровозный хриплый крик
пойми;
забегавшийся — жалок,
остановившийся
— велик.
Пыль
суеты сует сметая,
ты
вспомни вечность наконец,
и
нерешительность святая
вольётся
в ноги, как свинец.
Есть в
нерешительности сила,
когда
по ложному пути
вперёд
на ложные светила
ты не
решаешься идти.
Топча,
как листья, чьи-то лица,
остановись!
Ты слеп, как Вий.
И
самый шанс остановиться
безумством
спешки не убий.
Когда
шагаешь к цели бойко,
как по
ступеням, по телам,
остановись,
забывший бога, —
ты по
себе шагаешь сам!
Когда
тебя толкает злоба
к
забвенью собственной души,
К
бесчестью выстрела и слова,
не
поспеши, не соверши!
Остановись,
идя вслепую,
о
население Земли!
Замри,
летя из кольта, пуля,
И,
бомба в воздухе, замри!
О человек,
чьё имя свято,
подняв
глаза с молитвой ввысь,
среди
распада и разврата
остановись,
остановись!
1967
Андрей
Дементьев – Евгению Евтушенко
Поэзия,
как и любовь, призванье.
И ты
был призван ею в небесах.
А на
земле она – как наказанье,
Как
радость с болью,
Как
восторг и страх.
Испытывал
тебя Всевышний модой
И
славой, заработанной трудом.
А
чья-то зависть непотребной мордой
Склонялась
вновь над письменным столом.
Но с
первых строк всегда была превыше
Та
искренность, которой ты болел.
И
потому ты в этих битвах выжил,
И
одолел ничтожный беспредел.
Хотя
твой гений был не раз обруган,
Душа
осталась верной доброте…
И так
хотелось видеть рядом друга,
Но
приходили вечные не те.
Еще не
время подводить итоги.
Нет
срока вдохновенью твоему.
Хотя
пора подумать нам о Боге,
Но
только в смысле верности ему.
Прости,
Поэт, за отдаленность судеб,
За
редкую возможность добрых встреч.
Мы
иногда так молчаливо любим,
Что ни
к чему возвышенная речь.
Стихи актуальны как никогда...
ОтветитьУдалить