АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ

          Сегодня Андрею Вознесенскому исполнилось бы 80 лет.

Автопортрет

АНДРЕЙ  ВОЗНЕСЕНСКИЙ - выдающийся российский писатель, академик и почетный член десяти академий мира, в том числе Российской академии образования, Американской академии литературы и искусства, Баварской академии искусств, Парижской академии братьев Гонкур, Европейской академии поэзии и других.  Андрей Вознесенский - лауреат Государственной премии СССР (1978, за сборник "Витражных дел мастер"), дважды удостаивался американских премий. На Парижском фестивале "Триумф" (1996) газета "Нувель Обсерватер" назвала А.А.Вознесенского "самым великим поэтом современности".

Андрей Андреевич Вознесенский родился 12 мая 1933 года в Москве в семье научного работника. В 1957 г. окончил Московский архитектурный институт. Первые стихи опубликовал в 1958 году. В 1960 г. вышли два сборника его стихов и поэм: «Парабола» и «Мозаика».  Его вступление в литературу было «внезапным, стремительным, бурным» и, с позиций того времени, неслыханно дерзким. Андрей Вознесенский - представитель шестидесятников, выступивших на широкую арену в 60-ые годы 20 века с прямыми поэтическими обращениями к своим слушателям. 

Съемки со знаменитых чтений в Политехническом вошли в один из главных «шестидесятнических» фильмов — «Мне двадцать лет» («Застава Ильича») Марлена Хуциева. 

А.Вознесенский в Политехническом музее

Далее последовали «Антимиры» (1964), «Соблазн» (1979), «Безотчётное» (1981) и др. Основные жанры Андрея Вознесенского – лирический монолог, баллада и драматическая поэма. По мнению поэта К.Кедрова, он открыл стих-вихрь,  строку, закрученную, как лента Мебиуса, «стих-рояль, стих-сердце, стих­ вихрь, стих-рулетка, стих-глаз».
          В начале 80-х Вознесенский обращается к прозе, и в 1982 году публикует повесть «О», в 1984 – книгу «Прорабы духа. Прозаические и поэтические произведения», в 1987 – книгу «Ров. Стихи и проза», в 1990 – «Аксиома самоиска», в 1991 – «Россiя, Poesia», и ещё издаёт, и ещё...
          А. Вознесенский много экспериментировал и в области художественной формы.
          Он  с т р о и л свои композиции из букв, и эти стихи лучше не читать, а рассматривать, пытаясь понять, как это сделано (т.е. оценивать как архитектурную конструкцию), и находить в них неожиданные и интересные превращения.

         Он создаёт «видеомы», в которых стихи совмещаются с рисунками, фотографиями, шрифтовыми композициями, текст располагается в определённой форме, например в форме креста (цикл «Распятие»). По мнению автора, такая визуальная поэзия соединяет зрительное восприятие с духовным,  это попытка метафорически, изобразительно прочесть поэта.

Мандельштам

Ахматова

Маяковский

Творчество А. Вознесенского глубоко зрелищно, театрально и сценично.
Цикл стихов Вознесенского "Антимиры" (1964) был поставлен Ю. Любимовым в виде сцен и песен в Театре на Таганке, где впервые на сцену с гитарой вышел В.Высоцкий. Р. Гринберг в Ивановском молодёжном театре осуществила сценические композиции «Парабола» и «Мозаика». Вместе с Родионом Щедриным  в 1968 году А.Вознесенский создал совершенно новый жанр - "Поэторию" - концерт для поэта в сопровождении женского голоса, смешанного хора и симфонического оркестра, вместе с Алексеем Николаевым представил ораторию "Мастера" (1968), а в 1980-е годы рок-ораторию "Мастера" создал наш челябинский композитор Валерий Ярушин.
        Лирико-драматическая поэма Вознесенского "Авось", положенная на музыку композитора Алексея Рыбникова стала основой для создания рок-оперы "Юнона и Авось" - первой рок-оперы в СССР. СМИ называли ее "классикой, культовым спектаклем 1980-х", которая неизменно собирала аншлаг и стала своеобразной визитной карточкой театра "Ленком".
        На стихи поэта написаны многие популярные эстрадные песни, в том числе "Миллион алых роз", "Песня на "бис", "Подберу музыку" и "Барабан" (муз.Р.Паулса), "Верни мне музыку" (муз.А. Бабаджаняна),"Начни сначала" (муз.Е.Мартынова), "Плачет девочка в автомате" (муз.Е.Осина), "Новые московские сиртаки" (О.Нестеров), а также много романсов на музыку М.Таривердиева («Не возвращайтесь к былым возлюбленным», «Не исчезай» и др.).

          Андрей Вознесенский был удостоен множества званий и наград. Он являлся кавалером Золотого почетного знака "Общественное признание", был награжден орденом Трудового Красного Знамени, а также орденами "За заслуги перед Отечеством" III и II степени.

         Кто может сказать лучше о поэте, чем он сам, даже когда говорит о других, тем более когда комментирует свои знаменитые видеомы? Из стенограммы встреч с Андреем Андреевичем Вознесенским, почетным доктором Санкт-Петербургского гуманитарного университета, которые проходили в разные годы на переломе тысячелетий.
- Андрей Андреевич, есть ли у вас муза?
- Ну как же без музы-то? Если есть стихи, значит, есть и муза.
- Какой жизненной философии вы придерживаетесь?
- Философия - вещь серьезная. Я когда-то ходил к Хайдеггеру, вот так, знаете, с мешочком, через всю Европу, и мы долго разговаривали с ним. Тогда, наверное, какой-то фундамент и заложился.
- Ваша личная жизнь, ваш индивидуальный опыт повлияли на творческий путь поэта?
- Думаю, все влияло. Я вам покажу видеомы и расскажу, как из личных случаев это все прорастало. Может, вы знаете, может, нет, что Борис Пастернак - это мой кумир, я с 14 лет был около него. И вот он впервые меня позвал в театр Вахтангова. Это была жуткая постановка "Ромео и Джульетты", жуткие декорации были. Но Ромео там был Юрий Петрович Любимов, и тогда у него был роман с Люсей Целиковской, они потом поженились. Вся Москва об этом шушукалась. Та аура висела в воздухе и освящала все. Вдруг в поединке Ромео и Тибальда ломается шпага, пролетает по какой-то сумасшедшей параболе и ударяется в ручку кресла между мной и Пастернаком. И вот этот кусочек шпаги многое соединил. Потом у Любимова была Таганка, был Высоцкий, "Гамлет" в переводе Пастернака, все соединилось мистически. И вот стихи такие: "Школьник, Пастернак тебя взял на премьеру..."
- В прессе вас называли "человеком в белом". Как вы можете это объяснить? Это имидж или состояние души?
- Наверное, состояние души. Я вот сейчас не приехал к вам в белом, просто холодно было и грязь вокруг, но, как в анекдоте: "Все в дерьме, а я в белом". Кто-то должен хотя бы один быть.
- Расскажите, как возник творческий союз Рыбников - Вознесенский?
- Это идея Захарова. Приехал ко мне Марк Анатольевич и говорит: "Давай, Андрей, напишем оперу на "Слово о полку Игореве". "Конечно, хорошо, но вот посмотрите, у меня есть поэма "Юнона и Авось". Он почитал, и мы стали выбирать композитора... С Рыбниковым по сей день у нас хорошие отношения, он роскошный композитор. Нельзя сейчас представить, что рок был в запрете... Так вот, когда на корню запретили наш спектакль за все - за преклонение перед Америкой, эротику, религиозный культ, когда уже безнадега была полная, вдруг Марк Захаров после окончательного запрещения говорит: "Знаешь, Андрей, еще один человек остался, к кому мы не обращались. Поедем?" - "Поедем". Это была Казанская Божья Матерь - она героиня нашей оперы, если вы знаете, там ультразвуком она поет. Поставили в церкви свечку Казанской Божьей Матери. Потом я взял три образка, один Рыбникову дал, другой Караченцову, третий себе оставил.
А утром спектакль "Юнона и Авось" разрешили. Может, ночью Захаров звонил в какие-то органы, может, мистика какая-то...
- Андрей Андреевич, чем, на ваш взгляд, отличаются люди за границей от русских?
- Ну, наверное, живут получше, я так думаю. А так люди везде люди.
- Какое место в Петербурге у вас самое любимое?
- Увы, Мойка, Мойка. Пушкинская Мойка. Я хочу показать вам то, что я сейчас делаю, это называется "Видеомы". Сейчас XXI век наступает, визуальный век (Пожалуйста, экран).

Этот человек с ленинградским "Англетером" связан. Посмотрите, как в имени любого из нас, поэта особенно, закодирована судьба. Вот слушайте: "Есенин, весенний, вешен, повешен". Вот Айседора Дункан, шарф, который попал под колесо машины и удушил ее, все где-то и переплелось...

         Это бабочка Набокова, которую я подарил Жаклин Кеннеди-Онассис, с трагической историей. Она хотела вставить ее в стекло в своей спальне и сквозь нее смотреть на центральный парк в Нью-Йорке. Я попросил видеом на время для выставки в Пушкинском музее, а когда привез обратно, то попал уже на похороны Жаклин. До сих пор эта ее собственность у меня гостит.

 ... А вот это мой автопортрет, в студенческие годы я много занимался живописью. Когда-то был такой, видите, красивый, но время-терка мое лицо немного изменило.

          А это свобода, цепи свободы нашего времени, магнетизм свободы. Это 90-е годы - перевертыш 60-х - видите. Песочные часы, стадионная публика, она переходит в буквы. XX век кончается, а казалось, что не кончится никогда.

- Вы сочиняете только в порыве вдохновения или работаете ежедневно?

- Я не люблю этих слов - вдохновение, но это идет так, будто кто-то тебя вилкой включает в электросеть и тут ты начинаешь работать. Часто сам не понимаешь, что пишешь, это диктовка откуда-то из космоса или от Бога. Потом думаешь: а почему так написалось?

          "Над темной, молчаливою

          державой

          Какое одиночество парить.

          Завидую тебе, орел двуглавый,

          Ты можешь сам с собой

          поговорить".

- Кто из поэтов Серебряного века близок по духу? Как вы относитесь к Есенину?

- Ну, Есенин как раз к "серебряному" не очень относится, но я прекрасно к нему отношусь. "Черный человек" - это, по-моему, самая великая поэма русской лирики XX века, я ее иногда читаю на вечерах. А так, конечно, Хлебников. Но это тоже не совсем "серебряный"... Серебряный век - это все-таки Анненский, это Ахматова, это Гумилев, это Блок.

- Ваше отношение к Гумилеву?

- Это роскошный, очень сильный, мускулистый поэт. Вот это Серебряный век, хотя, конечно, он немножечко одной струи, одной линии поэт, в отличие, предположим, от Мандельштама, от многогранного Пастернака. Но он повлиял на всю советскую военную поэзию. Весь Сурков, весь Симонов вышли из суперменства киплинговского Гумилева.

- Если бы этот мир перевернуть с ног на голову и с головы на ноги, вы бы осмелились ступать по небу ногами?

- Ну, по-моему, я только этим и занимаюсь.

- Андрей Андреевич, около 40 лет назад вы назвали тогдашнюю молодежь "вертикальным поколением". Почему именно так и какими словами вы обозначили бы молодежь сегодняшнего дня?

- Вы знаете, это было сказано запальчиво, в интервью. Никита Сергеевич на встрече в Кремле, когда вопил на меня, как раз на это и обрушился. Я говорил, что нет горизонтальных поколений, то есть возрастных, плоскостных, а есть вертикальное поколение, то есть, предположим, Пушкин, Лермонтов, Пастернак и Ахмадулина для меня одно и то же поколение. Но, увы, они не поняли ничего: "Вертикальное еще поколение какое-то!"

- Какие из событий вашей жизни оказали на вас наибольшее влияние и повлияли на творчество?

- Встреча с Пастернаком. Встреча с Хрущевым. Давайте я вам прочитаю одно стихотворение тех времен.

"Я в кризисе, душа нема..."

А сейчас, наверное, будет точнее строчка такая:

"Умеют хором журавли,

Но лебедь не умеет хором".

- Какие из ваших стихов стали хитами и шлягерами?

- Мне неловко говорить сейчас, но одно время я был беден совершенно и вдруг с Раймондом Паулсом написал хит такой - "Барабан": "Барабан был плох, барабанщик лох". Утром проснулся - кругом шуршат купюры, деньги, деньги. И стал временно очень богатый, но наши композиторы не могли это перенести и пошли к Лапину, который был тогда председателем Гостелерадио, это был образованный, но жесткий человек. И вот один уважаемый сейчас мной композитор сыграл им мелодию "Барабан, барабан" и потом добавил: "Знаете, что это такое?" "Нет". "Это гимн Израиля". Все перепугались, Лапин тоже, и "Барабан" был запрещен по всей стране. Мы с Паулсом тогда обиделись и написали "Миллион алых роз". На том все и кончилось. Больше шлягеров, по-моему, я не писал, а если поют "Плачет девочка в автомате", это уже больше его творчество, чем мое.

- Андрей Андреевич, кого вы считаете самым талантливым поэтом вашего поколения?

- Ахмадулина, я думаю.

- Как вы относитесь к поэзии рок-музыканта Юрия Шевчука?

- Хорошо отношусь. Сейчас идет какая-то волна, русский поэтический рок заявил о себе... Текст работает.

- Нравится ли вам творчество Довлатова?

- Да, конечно, я в восторге. Существуют довлатовские байки про меня, хотя мы никогда не были, к сожалению, знакомы. У него есть гениальная фраза, которой я завидую: "Она читала меню по-еврейски, справа налево", то есть сначала - цена, потом названия блюд.

Я в Пермь приехал, мне говорят: "Андрей Андреевич, но вы должны еще зимой приехать". "Почему?" "Вы же любите снегом обтираться, вы как Рембо. Мы читали у Довлатова". В общем, это сплошной Гоголь или Хармс, знаете, новый жанр, очень интересный, но я не был знаком с Довлатовым.

- Почему вы в свое время не остались тогда за границей?

- Потому что я не могу жить вне России, не могу. Понимаете, это тяжелый, серьезный вопрос, потому что сейчас можно жить где угодно, и никто тебя не упрекнет. И ты сам себя не упрекнешь. Но тогда это был выбор, ты становился политическим эмигрантом. Это тяжелая судьба. Главное, вот здесь я могу писать благодаря этой ауре, которая исходит из нас. Поэтому я живу здесь.

Я на прощание вам прочитаю вот эти строчки:

           Запомни этот миг. И молодой

           шиповник.

           И на Твоем плече прививку от

           него.

          Я - вечный Твой поэт и вечный

          Твой любовник,

          И - больше ничего.

          Запомни этот мир, тогда Ты

          можешь помнить,

          а через тыщу лет и более того,

         Ты вскрикнешь, и в Тебя

          царапнется шиповник...

          И - больше ничего.

Живите - при сейчас, любите - при всегда: 

Ответы Андрея Вознесенского на вопросы студентов СПбГУП

// Росийская газета. – 2010. – 4 июня. http://www.rg.ru/2010/06/04/voznesenskiy.html

Книги А.Вознесенского
в электронном каталоге ЦБС

Книги А.Вознесенского в библиотеках Челябинска здесь

Первый снег

Над Академией,

осатанев,

грехопадением

падает снег.

Парками, скверами

счастье взвивалось.

Мы были первыми.

С нас начиналось –

рифмы, молитвы,

свист пулевой,

прыганья в лифты

вниз головой!

Сани, погони,

искры из глаз.

Все – эпигоны,

всё после нас…

С неба тяжёлого,

сном, чудодейством,

снегом на голову

валится детство,

Свалкою, волей,

шапкой с ушами,

шалостью, школой

непослушаньем.

Здесь мы встречаемся.

Мы однолетки.

Мы задыхаемся

в лестничной клетке.

Автомобилями

мчатся недели.

К чёрту фамилии!

Осточертели!

Разве Монтекки

и Капулетти

локоны, веки,

лепеты эти?

Тысячеустым

четверостишьем

чище искусства,

чуда почище.

Тишины

Тишины хочу, тишины…

Нервы, что ли, обожжены?

Тишины…

Чтобы тень от сосны,

щекоча нас, перемещалась,

холодящая, словно шалость,

вдоль спины, до мизинца ступни.

Тишины…

Звуки будто отключены.

Чем назвать твои брови с отливом?

Понимание – молчаливо.

Тишины.

Звук запаздывает за светом.

Слишком часто мы рты разеваем.

Настоящее – неназываемо.

Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,

С впечатленьями, голосами.

Для неё музыкально касанье,

как для слуха – поёт соловей.

Как живётся вам там, болтуны,

На низинах московских, аральских?

Горлопаны, не наорались?

Тишины…

Мы в другое погружены.

В ход природ неисповедимый,

и по едкому запаху дыма

мы поймём, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипает приварок.

Они курят, как тени, тихи.

И из псов, как из зажигалок,

Светят тихие языки.

Романс

Запомни этот миг. И молодой шиповник.

И на Твоем плече прививку от него.

Я - вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.

И - больше ничего.

Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,

а через тыщу лет и более того,

Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник...

И - больше ничего.
Соскучился. Как я соскучился...

Соскучился. Как я соскучился

по сбивчивым твоим рассказам.

Какая наша жизнь лоскутная!

Сбежимся - разбежимся сразу.

В дни, когда мы с тобой разверстаны,

как крестик ставит заключенный,

я над стихами ставлю звездочки -

скоро не хватит небосклона!

Ты называешь их коньячными…

Они же - попаданий скученность

по нам палящих автоматчиков.

Шмаляют так - что не соскучишься!

Но больше я всего соскучился

по краю глаза, где смешливо

твой свет проглядывает лучиком

в незагоревшую морщинку.

 

Не возвращайтесь к былым возлюбленным...

Не возвращайтесь к былым возлюбленным,

былых возлюбленных на свете нет.

Есть дубликаты —

как домик убранный,

где они жили немного лет.

Вас лаем встретит собачка белая,

и расположенные на холме

две рощи — правая, а позже левая —

повторят лай про себя, во мгле.

Два эха в рощах живут раздельные,

как будто в стереоколонках двух,

все, что ты сделала и что я сделаю,

они разносят по свету вслух.

А в доме эхо уронит чашку,

ложное эхо предложит чай,

ложное эхо оставит на ночь,

когда ей надо бы закричать:

«Не возвращайся ко мне, возлюбленный,

былых возлюбленных на свете нет,

две изумительные изюминки,

хоть и расправятся тебе в ответ...»

А завтра вечером, на поезд следуя,

вы в речку выбросите ключи,

и роща правая, и роща левая

вам вашим голосом прокричит:

«Не покидайте своих возлюбленных.

Былых возлюбленных на свете нет...»

Но вы не выслушаете совет.

В человеческом организме...

В человеческом организме

Девяносто процентов воды,

Как, наверное, в Паганини,

Девяносто процентов любви.

Даже если - как исключение -

Вас растаптывает толпа,

В человеческом назначении -

Девяносто процентов добра.

Девяносто процентов музыки,

Даже если она беда,

Так во мне, несмотря на мусор,

Девяносто процентов тебя.

                                        Сага

Ты меня на рассвете разбудишь,

проводить необутая выйдешь.

Ты меня никогда не забудешь.

Ты меня никогда не увидишь.

Заслонивши тебя от простуды,

я подумаю: "Боже всевышний!

Я тебя никогда не забуду.

Я тебя никогда не увижу".

Эту воду в мурашках запруды,

это Адмиралтейство и Биржу

я уже никогда не забуду

и уже никогда не увижу.

Не мигают, слезятся от ветра

безнадежные карие вишни.

Возвращаться — плохая примета.

Я тебя никогда не увижу.

Даже если на землю вернемся

мы вторично, согласно Гафизу,

мы, конечно, с тобой разминемся.

Я тебя никогда не увижу.

И окажется так минимальным

наше непониманье с тобою

перед будущим непониманьем

двух живых с пустотой неживою.

И качнется бессмысленной высью

пара фраз, залетевших отсюда:

"Я тебя никогда не забуду.

Я тебя никогда не увижу".