ПУШКИН

Есть имена как солнце! Имена –

Как музыка! Как яблоня в расцвете!
Я говорю о Пушкине: поэте,
Действительном в любые времена!

Но понимает ли моя страна –
Все эти старцы, юноши и дети, -
Как затруднительно сказать в сонете
О том, кем вся душа моя полна?

Его хвалить! – пугаюсь повторений…
Могу ли запах передать сирени?
Могу ль рукою облачко поймать?

Убив его, кому все наши вздохи,
Дантес убил мысль русскую эпохи,
И это следовало бы понять…

Игорь Северянин

СМЕРТЬ ПУШКИНА

Он первый подошёл к барьеру; очи

так пристально горели, что Дантес

нажал курок. И был встревожен лес:

сыпучий снег, пугливый взмах сорочий…

Пробита печень. Мучился две ночи.

На ране — лёд. В бреду своём он лез

по книжным полкам, — выше… до небес…

ах, выше!.. Пот блестел на лбу.

Короче, —

он умирал: но долго от земли

уйти не мог. "Приди же, Натали,

да покорми мочёною морошкой"…

И верный друг, и жизни пьяный пыл,

и та рука с протянутою ложкой —

отпало всё. И в небо он поплыл.

Владимир Набоков

ПУШКИН

За Черной речкой в снеге талом

раздался выстрел. И на снег

со взором мутным и усталым

упал великий человек.

Потоки воздуха лесного

все становилися мутней.

Метель как будто. Мгла

И снова

луна. Морозно. Скрип саней.

Не показалось ли поэту,

что у бессмертья на краю

пошел бродить по белу свету

он песню дивную свою.

Но нет. Он верил, что вернется

назад.

Он знал, что боль его

жестокой болью обернется

в народе века моего.

Под лютой стужей

неостывший,

столетье пролетевший враз

свинец, поэта погубивший,

прошел сквозь каждого из нас…

Алексей Недогонов

* * *

По широким мостам... Но ведь мы всё равно не успеем,

Этот ветер мешает, ведь мы заблудились в пути,

По безлюдным мостам, по широким и чёрным аллеям

Добежать хоть к рассвету, и остановить, и спасти.

Просыпаясь, дымит и вздыхает тревожно столица.

Окна призрачно светятся. Стынет дыханье в груди.

Отчего мне так страшно? Иль, может быть, всё это снится,

Ничего нет в прошедшем и нет ничего впереди?

Море близко. Светает. Шаги уже меряют где-то.

Будто скошены ноги, я больше бежать не могу.

О, ещё б хоть минуту! Но щёлкнул курок пистолета.

Не могу... Всё потеряно... Тёмная кровь на снегу.

Тишина, тишина. Поднимается солнце. Ни слова.

Тридцать градусов холода. Тускло сияет гранит.

И под чёрным вуалем у гроба стоит Гончарова,

Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит.

Георгий Адамович