В это же время впервые были опубликованы стихи
Тушновой. В 1941 г. она поступает в Литературный институт: «Перед войной я написала очень много и
впервые обратилась за помощью к Вере Инбер. По совету Веры Михайловны я подала
заявление в Литературный институт и была принята. Война нарушила все мои планы.
Я с маленьким ребенком на руках и больной матерью эвакуировалась из Москвы и
работала в госпиталях Казани». Здесь
она поступает на работу в нейрохирургический госпиталь.
О последнем романе Вероники с поэтом и
прозаиком Александром Яшиным мы в блоге уже писали (подробнее см. здесь и здесь).
Её последняя, вышедшая при жизни книжка «Сто часов счастья» - дневник этой
огромной, сжигающей любви. В ней она описала все радости и горести, которые ей
принесла ее последняя любовь и попыталась ответить на вопрос: «Почему без миллионов можно? Почему без
одного нельзя?» Она успела подержать книгу в руках. Привезли сигнальный
экземпляр. Извинились, что произошло непредвиденное: пять тысяч книжек –
четверть тиража! – из типографии оказались раскрадены. Вероника Тушнова писала
о любви по-своему. Она нашла, казалось, среди исчерпанного новую, особую
интонацию. Это неровное дыхание - ее. Ее кровная боль. Та самая, не оставляющая
спокойным, обнаженность сердца. И любовь эта, трудная, поздняя, тоже ее.
Читаешь книгу страницу за страницей, погружаясь в сложный мир чувств, и
соглашаешься с поэтом: «сердце человека
беззащитно без любви, любовь – вот величайший стимул воли и жизнедеятельности.
Любовь дает человеку мужество и делает его сердце зрячим». * * *
Молодость… Старость…
Привычно, знакомо.
А я бы делила жизнь
по-другому:
Я на две бы части ее
делила,
На то, что будет, и то,
что было.
Ведь жизнь измеряют –
знаете сами —
Когда годами, когда
часами.
Знаете сами – лет пять или
десять
Минуте случается
перевесить.
Я не вздыхаю: О, где ты,
юность!
Не восклицаю: Ах, скоро
старость!
Я жизни вопрос задаю,
волнуясь:
Что у тебя для меня осталось?
Припоминаю я все, что
было,
Жизнь пересматриваю
сначала,
Как беспощадно меня учила,
Какие подарки порой
вручала.
Знала я счастье, не знала
покоя,
Знала страданья, не знала
скуки.
С детства открылось мне,
что такое
Непоправимость вечной
разлуки.
Руки мои красивыми были,
Нежными были, сильными
стали.
Настежь я сердце свое
раскрыла
Людскому счастью, людской
печали.
Я улыбалась и плакала с
ними,
Стала мудрее и
непримиримей,
Мягче я стала, тверже я
стала,
Лгать и завидовать
перестала.
Молодость – сила. Старость
– усталость.
Думаю – сила в запасе
осталась!
Старая сказка
Тихо в доме. Засыпает
стёкла
белая колючая пурга…
Постарела Золушка,
поблёкла,
почернели камни очага.
Как давно… А будто бы
сегодня:
бал, огни, полуночный
побег…
Почему же туфельку не
поднял
тот красивый, добрый
человек?
Ты уже смирилась, песня
спета.
Но ведь где-то музыка
гремит,
но ведь тот дворец сияет
где-то…
Слышишь, это счастье
говорит!
Только пусть душа твоя не
ленится,
рученьки рабочие не
ленятся,
печь топи да выгребай
золу…
Умница-разумница,
смиренница,
Перемелется, всё
переменится,
я тебя ещё на праздник
позову.
Я сорву с тебя отрепья
жалкие,
кудри спутанные расчешу,
подарю на пальцы кольца
жаркие,
лучшими духами надушу…
Золушка, голубушка,
за тыщи вёрст,
в потерянном тобой краю,
тот красивый, добрый
ходит, ищет
латаную тапочку твою…
Гуще тени, приглушенней
звуки,
за окном — снега, снега,
снега…
Золушка натруженные руки
согревает возле очага.
* * *
Так было, так будет
в любом испытанье:
кончаются силы,
в глазах потемнело,
уже исступленье,
смятенье,
метанье,
свинцовою тяжестью
смятое тело.
Уже задыхается сердце
слепое,
колотится бешено и бестолково
и вырваться хочет
ценою любою,
и нету опасней
мгновенья такого.
Бороться так трудно,
а сдаться так просто,
упасть и молчать,
без движения лежа...
Они ж не бездонны -
запасы упорства...
Но дальше-то,
дальше-то,
дальше-то что же?
Как долго мои испытания
длятся,
уже непосильно борение
это...
Но если мне сдаться,
так с жизнью расстаться,
и рада бы выбрать,
да выбора нету!
Считаю не на километры -
на метры,
считаю уже не на дни - на
минуты...
И вдруг полегчало!
Сперва неприметно.
Но сразу в глазах посветлело
как будто!
Уже не похожее на
трепыханье
упругое чувствую
сердцебиенье...
И, значит, спасенье -
второе дыханье.
Второе дыханье.
Второе рожденье!
* * *
Открываю томик одинокий -
томик в переплёте
полинялом.
Человек писал вот эти
строки.
Я не знаю, для кого писал
он.
Пусть он думал и любил
иначе
и в столетьях мы не
повстречались...
Если я от этих строчек
плачу,
значит, мне они
предназначались.
* * *
Дождик сеет, сеет, сеет,
с полуночи моросит,
словно занавес кисейный
за окошками висит.
А в лесу кричат кукушки,
обещают долгий век...
Мне не грустно
и не скучно,
я счастливый человек.
Из раскрытой настежь двери
пахнет глиной и травой.
А кукушкам я не верю,
врать кукушкам
не впервой!
Да и что считать без толку,
лишним годом дорожить?
Ну недолго,
так недолго,
только б счастливо прожить.
Так прожить,
чтоб все, что снится,—
все сбывалось наяву,
так прожить,
чтоб петь как птица,
так прожить,
как я живу!
* * *
Почему говорится:
«Его не стало»,
если мы ощущаем его
непрестанно,
если любим его,
вспоминаем,
если —
это мир, это мы
для него
исчезли.
Неужели исчезнут
и эти ели
и этот снег
навсегда растает?
Люди любимые,
неужели
вас
у меня не станет?
* * *
У всех бывают слабости
минуты,
такого разочарованья час,
когда душа в нас леденеет
будто
и память счастья
покидает нас.
Напрасно разум громко и
толково
твердит нам список
радостей земных:
мы помним их, мы верить в
них готовы —
и все-таки не можем верить
в них.
Обычно все проходит без
леченья,
помучит боль и станет
убывать,
а убивает
в виде исключенья,
о чем не стоит все же
забывать.
* * *
Кто-то в проруби тонет.
Пустынно, темно.
Глубь чернеет опасно,
бездонно.
Кем ты станешь?
На выбор мгновенье одно.
Промедление смерти подобно.
Зал прокурен.
Уже замыкается круг.
Промолчать?
Против всех — неудобно...
Друг глядит на тебя,
он пока еще друг.
Промедление смерти подобно.
В дверь стучится любимая
ночью глухой:
— Я больна, голодна
и бездомна... —
Как ты взглянешь?
Что скажешь ей?
Кто ты такой?
Промедление смерти подобно.
* * *
Есть признания,-
их произносишь с трудом,
для всего объясненья
придумав заранее...
Но большое и честное
мужество в том,
Чтоб себе не подыскивать
оправдания.
чтобы прямо сознаться:
мол, так-то и так,
жалко нервов
и времени тратить не
хочется...
А товарищ... ну что же,
он сам не дурак,
что же мне-то без сна
ворочаться?
зря, лукавое сердце,
Как заяц, в кусты,
ты от горя чужого
старательно прячешься.
погоди еще, может,
спохватишься ты
и, хлебнув одиночества,
вдоволь наплачешься.
и с обидой скажешь,
что жизнь недобра,
и, быть может, в досаде
тебе и не вспомнится,
что когда-то ты сладко
спала
до утра
и тебе не мешала чужая
бессонница.
* * *
Щедры на ласку тополя и
кедры,
добра земля, приветлива
вода…
Зачем же люди так
жестокосердны,
так скаредны бывают
иногда?
Ведь если бы их сердце
отвечало
на каждый зов, как эхо за
рекой,
ведь если бы их сердце
излучало
своё тепло, как солнце
день-деньской,
и, как луна, в осенней
тьме светило,
и утоляло жажду, как река,
насколько бы нам радостнее
было,
как жизнь бы сразу
сделалась легка.
Но, видно, чтобы стало всё
иначе,
чтоб сердцу всех одаривать
сполна,
но должно, как солнце,
быть горячим,
большим, как мир, высоким,
как луна.
* * *
Много счастья и много
печалей на свете,
а рассветы прекрасны,
а ночи глухи...
Незаконной любви
незаконные дети,
во грехе родились они —
эти стихи.
Так уж вышло, а я ни о чем
не жалею,
трачу, трачу без удержу
душу свою...
Мне они всех рожденных
когда-то милее,
оттого что я в каждом тебя
узнаю.
Я предвижу заране их
трудную участь,
дождь и холод у запертых
глухо дверей,
я заране их долгой
бездомностью мучусь,
я люблю их — кровиночки
жизни моей.
Все равно не жалею.
Мне некогда каяться.
Догорай, мое сердце, боли,
холодей,—
пусть их больше от нашего
счастья останется,
перебьются!
Земля не без добрых людей!
* * *
Человек живет совсем
немного -
несколько десятков лет и
зим,
каждый шаг отмеривая строго
сердцем человеческим своим.
Льются реки, плещут волны
света,
облака похожи на ягнят...
Травы, шелестящие от ветра,
полчищами поймы полонят.
Выбегает из побегов хилых
сильная блестящая листва,
плачут и смеются на могилах
новые живые существа.
Вспыхивают и сгорают маки.
Истлевает дочерна трава...
В мертвых книгах
крохотные знаки
собраны в бессмертные
слова.
* * *
Искалечить жизнь меня
хотела,
злом изранить,
отравить неверьем...
Верю правде сердца,
праву тела.
Верю птицам, детям и
деревьям.
Даже без пристанища,
без крова,
под чужою запертою дверью,
всё равно я верю счастью,
верю.
Пусть не у меня,
так у другого.
Отступить от веры не могу
я,
душу не возьму себе
другую.
Верю очагу
и верю дому,
верю вечному теплу
земному!
Черёмуха
Дурманящей, росистой чащею
черемуха —
дыши, гляди,
ласкай, ломай...
И боль щемящая,—
как мало весен впереди!
А стоит ли уж так
печалиться,
прощаясь с миром дорогим?
Ничто на свете не
кончается,
лишь поручается другим.
Другим любовь моя завещана,
в других печаль моя
горька...
Сто тысяч раз
другая женщина
все пронесет через века.
Ничто не пропадет, не
минется.
Все праздничнее, все милей
цветет черемуха —
любимица
покойной матери моей.
* * *
Пусть мне оправдываться
нечем,
пусть спорны доводы мои,-
предпочитаю красноречью
косноязычие любви.
Когда волненью воплотиться
в звучанье речи не дано,
когда сто слов в душе
родится
и не годится
ни одно!
Когда молчание не робость,
но ощущение того,
какая отделяет пропасть
слова от сердца твоего.
О сердце, склонное к
порывам,
пусть будет мужеством твоим
в поступках быть
красноречивым,
а в обожании - немым.
И что бы мне ни возразили,
я снова это повторю.
... Прости меня,
моя Россия,
что о любви
не говорю.
* * *
Сколько милых ровесников
в братских могилах лежит.
Узловатая липа
родительский сон сторожит.
Все беднее теперь я,
бесплотнее день ото дня,
с каждой новой потерей
все меньше на свете меня.
Черноглазый ребенок...
Давно его, глупого, нет.
Вместо худенькой девушки -
плоский бумажный портрет.
Вместо женщины юной
осталась усталая мать.
Надлежит ей исчезнуть...
Но я не хочу исчезать!
Льются годы рекою,
сто обличий моих хороня,
только с каждой строкою
все больше на свете меня.
Оттого все страшнее мне
браться теперь за перо,
оттого все нужнее
разобраться, где зло, где
добро.
Оттого все труднее
бросать на бумагу слова:
вот, мол, люди, любуйтесь,
глядите, мол, я какова!
Чем смогу заплатить я
за эту прекрасную власть,
за высокое право
в дома заходить не стучась?
Что могу?
Что должна я?
Сама до конца не пойму...
Только мне не солгать бы
ни в чем, никогда, никому!
* * *
Мало в жизни я повидала,
И цветов мне дарили мало,
И ещё мне жаль, что ни
разу
я на свадьбе не пировала.
Очень нравились мне
наряды,
а ходила в платьишке
драном,
очень в жизни хотелось
правды,
а она пополам с обманом.
То обиды, то неудачи,
то душевная непогода,
да разлуки ещё в придачу,
да четыре военных года...
Столько горя, потерь и
боли!
Вот бы заново мне
родиться,
вот бы взять и своей
судьбою
по-другому распорядиться.
Жизнь, направленная
искусно,
потечёт по иному руслу,
заблестят маяки другие,
полетят облака другие,
в бездну канут,
во мраке сгинут
берега мои дорогие...
Берега, острова, излуки,
наши праздники и разлуки,
и любимое твоё сердце,
и надёжные твои руки,
и суровые твои брови,
всё, что было у нас с
тобою,
всё, что будет у нас с
тобою...
Я молчу... Я от счастья
плачу...
Ничего не хочу иначе!
Читайте также
Вероника Тушнова: стихи о любви
Кто сказал, что легко любить? Яшин и Тушнова
Кто сказал, что легко любить? История любви в стихах
Комментариев нет
Отправить комментарий