«Наследие». Борис Рыжий

18 января 2015 года в Челябинском государственном академическом театре драмы имени Н.Ю. Орлова как всегда торжественно прошла XI церемония вручения Народной премии «Светлое прошлое». Ежегодная церемония «Светлое прошлое» приурочена к 17 января – Дню образования Челябинской области – и является одним из официальных брендов Южного Урала. Премия вручается нашим знаменитым землякам, которые сейчас живут за пределами Челябинской области, за выдающиеся заслуги в разных сферах деятельности (искусство, наука, спорт, производство, общественно-политическая деятельность). В 2014 году появилась новая номинация «Наследие». Первым лауреатом в этой номинации стал Борис Рыжий, (8.09.1974 – 7.05.2001): поэт, победитель II Всероссийского Пушкинского фестиваля студенческой поэзии, лауреат премий «Антибукер» и «Северная Пальмира». Премия была вручена матери поэта Маргарите Михайловне Рыжей.

Сегодня мы расскажем об этом талантливом поэте, к сожалению, рано ушедшем из жизни.

А расскажет о Борисе Рыжем наша коллега, Жанна Борисовна Субботина (автор статьи «Самые необычныездания библиотек», сейчас живет в Санкт-Петербурге, много лет проработала в челябинской библиотеке им.М.Горького (библиотеке ЧТЗ)), которая написала новую статью, посвященную «хорошему уральскому поэту Борису Рыжему. А почему Б. Рыжий? Один наш постоянный читатель еще в Челябинске был безумно влюблен в его стихи…, конечно, я нашла нашему читателю много стихов Б. Рыжего в сборниках и журналах, мы много с ним говорили о поэте, думаю, что в своей любви к этому незаурядному поэту он не одинок».

   "Как хорошо мы плохо жили..."  Б.Рыжий

Борис Рыжий родился в 1974 году в Челябинске в семье интеллигентов: отец, доктор геолого-минералогических наук, профессор Борис Петрович Рыжий (1938—2004), был горным инженером, мать, Маргарита Михайловна — врачом-эпидемиологом. В 1980 его семья переехала в Свердловск. В 14 лет Борис начал писать стихи и в то же время стал чемпионом Свердловска по боксу среди юношей. В 1991 году Борис Рыжий поступил в Свердловский горный институт и женился, а ещё через три года (1993) в молодой семье родился сын; в 1997-м окончил отделение геофизики и геоэкологии Уральской горной академии. В 2000-м окончил аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН. Проходил практику в геологических партиях на Северном Урале. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Работал младшим научным сотрудником Института геофизики УрО РАН, литературным сотрудником журнала «Урал». Вёл рубрику «Актуальная поэзия с Борисом Рыжим» в газете «Книжный клуб» (Екатеринбург).

         Всего Б. Рыжим было написано более 1300 стихотворений, из которых издано около 350. Первая журнальная публикация появилась в 1993 году в журнале «Уральский следопыт» (1993, № 9). Стихи Б.Ю. Рыжего публиковались в журналах «Звезда«, «Урал», «Знамя», «Арион», альманахе «Urbi», переводились на английский, голландский, итальянский, немецкий языки. Борис Рыжий участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии.

7 мая 2001 года покончил жизнь самоубийством, ему было 26 лет. Предсмертная записка оканчивалась словами: «Я всех любил. Без дураков». Похоронен на Нижне-Исетском кладбище.

Борис Рыжий – лауреат литературных премий «Антибукер» (номинация «Незнакомка»), «Северная Пальмира» (посмертно). По утверждениям Евгения Рейна, Дмитрия Сухарева и многих других, Борис Рыжий был «самым талантливым поэтом своего поколения». Его стихи включены во все известные отечественные и зарубежные антологии.

В 2008 году голландским режиссером Аленой Ван дер Хорст был снят документальный фильм «Борис Рыжий», получивший приз Silver Wolf на 21 Международном Фестивале Документального Кино в Амстердаме и приз за лучший документальный фильм на Эдинбургском кинофестивале 2009 г. В 2010 году в театре «Мастерская П. Фоменко» был поставлен спектакль «Рыжий». В основе постановки — стихи Б. Рыжего и песни на его стихи С. Никитина, А.Крамаренко и других композиторов.

8 сентября 2014 года, в день, когда Борису Рыжему исполнилось бы 40 лет, на доме, где он родился (улица Свободы, 149, перекресток Плеханова и Свободы), была открыта мемориальная доска памяти «самого талантливого поэта своего поколения» (Е. Рейн). Автор мемориальной доски – известный челябинский художник Леонид Черкашин.

Сборники стихов Бориса Рыжего:

И всё такое... — СПб: Пушкинский фонд, 2000.

На холодном ветру. — СПб: Пушкинский фонд, 2001.

Стихи 1993—2001. — СПб: Пушкинский фонд, 2003.

Оправдание жизни. — Екатеринбург: У-Фактория, 2004.

Типа песня. — М.: Эксмо, 2006.

В кварталах дальних и печальных: Избранная лирика. Роттердамский дневник. – М.: Искусство-XXIвек, 2013. 2-е изд., испр. – 576 с., 16 с.

Книги о Борисе Рыжем

Венок Борису Рыжему / Сост. Л.Быков. – Екатеринбург: ИД «Союз писателей, 2007.

Кузин А. Следы Бориса Рыжего: Заметки из дневника / Алексей Кузин. – Екатеринбург: Изд-во Уральского Университета, 2004. – 104 с.: ил

Казарин Ю. Поэт Борис Рыжий: монография / Юрий Казарин. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2009).

Вспоминая Бориса Рыжего // Урал. – 2011. - № 5.

Борис Рыжий

***

В Свердловске живущий,

но русскоязычный поэт,

четвёртый день пьющий,

сидит и глядит на рассвет.

Промышленной зоны

красивый и первый певец

сидит на газоне,

традиции новой отец.

Он курит неспешно,

он не говорит ничего

(прижались к коленям его

печально и нежно

козлёнок с барашком),

и слёз его очи полны.

Венок из ромашек,

спортивные, в общем, штаны,

кроссовки и майка —

короче, одет без затей,

чтоб было не жалко

отдать эти вещи в музей.

Следит за погрузкой

песка на раздолбанный ЗИЛ —

приёмный, но любящий сын

поэзии русской.

***

Свернул трамвай на улицу Титова,

разбрызгивая по небу сирень.

И облака — и я с тобою снова —

летят над головою, добрый день!

День добрый, это наша остановка,

знакомый по бессоннице пейзаж.

Кондуктор, на руке татуировка

не «твой навеки», а «бессменно Ваш».

С окурком «Примы» я на первом плане,

хотя меня давно в помине нет.

Мне восемнадцать лет, в моём кармане

отвёртка, зажигалка и кастет.

То за руку здороваясь, то просто

кивая подвернувшейся шпане,

с короткой стрижкой, небольшого роста,

как верно вспоминают обо мне,

перехожу по лужам переулок:

что, Муза, тушь растёрла по щекам?

Я для тебя забрал цветы у чурок,

и никому тебя я не отдам.

Я мир швырну к ногам твоим, ребёнок,

и мы с тобой простимся навсегда,

красавица, когда крупье-подонок

кивнёт амбалам в троечках, когда,

весь выигрыш поставивший на слово,

я проиграю, и в последний раз

свернёт трамвай на улицу Титова,

где ты стоишь и слёзы льёшь из глаз.

***

Маленький, сонный, по чёрному льду 

в школу — вот-вот упаду — но иду. 

Мрачно идёт вдоль квартала народ. 

Мрачно гудит за кварталом завод. 

«...Личико, личико, личико, ли...

будет, мой ангел, чернее земли. 

Рученьки, рученьки, рученьки, ру...

будут дрожать на холодном ветру. 

Маленький, маленький, маленький, ма... -

в ватный рукав выдыхает зима:

— Аленький галстук на тоненькой ше...

греет ли, мальчик, тепло ли душе?»...

...Всё, что я понял, я понял тогда:

нет никого, ничего, никогда. 

Где бы я ни был - на чёрном ветру

в чёрном снегу упаду и умру. 

Будет завод надо мною гудеть. 

Будет звезда надо мною гореть. 

Ржавая, в странных прожилках, звезда, 

и — никого, ничего, никогда.

***

Над саквояжем в черной арке 

всю ночь играл саксофонист,

пропойца на скамейке в парке 

спал, подстелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом 

и буду, если не умру,

в рубахе белой с черным бантом 

играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца 

под небом, выпитым до дна, -

спи, ни о чем не беспокойся,

есть только музыка одна.

Вот черное

Мне город этот до безумья мил —

я в нем себя простил и полюбил

тебя. Всю ночь гуляли, а под утро

настал туман. Я так хотел обнять

тебя, но словно рук не мог поднять.

И право же, их не было как будто.

Как будто эти улицы, мосты

вдруг растворились. Город, я, и ты

перемешались, стали паром, паром.

Вот вместо слов взлетают облака

из уст моих. И речь моя легка,

наполнена то счастьем, то кошмаром.

…Вот розовое — я тебя хочу,

вот голубое — видишь, я лечу.

Вот синее — летим со мною вместе

скорей, туда, где нету никого.

Ну, разве кроме счастья самого,

рассчитанного, скажем, лет на двести.

…Вот розовое — я тебя люблю,

вот голубое — я тебя молю,

люби меня, пусть это мука, мука…

Вот черное и черное опять —

нет, я не знаю, что хотел сказать.

Но все ж не оставляй меня, подруга.

Нежная сказка для Ирины

1

...мы с тобою пойдём туда, 

где над лесом горит звезда.

...мы построим уютный дом, 

будет сказочно в доме том.

Да оставим открытой дверь, 

чтоб заглядывал всякий зверь

есть наш хлеб. И, лакая квас, 

говорил: «Хорошо у вас».

2

...мы с тобою пойдём-пойдём,

только сердце с собой возьмём.

...мы возьмём только нашу речь, 

чтобы слово «люблю» беречь.

Что ж ещё нам с собою взять? 

Надо валенки поискать —

как бы их не поела моль. 

Что оставим? Печаль и боль.

3

Будет крохотным домик, да, 

чтоб вместилась любовь туда.

Чтоб смогли мы его вдвоём

человечьим согреть теплом.

А в окошечко сотню лет

будет литься небесный свет —

освещать мои книги и

голубые глаза твои.

4

Всякий день, ровно в три часа, 

молока принесёт коза.

Да, в невинной крови промок, 

волк ягнёночка на порог

принесёт — одинок я, стар —

и оставит его нам в дар,

в знак того, что он любит нас —

ровно в два или, скажем, в час.

5

...а когда мы с тобой умрём, 

старый волк забредёт в наш дом —

хлынут слёзы из синих глаз, 

снимет шкуру, укроет нас.

Будет нас на руках носить

да по-волчьему петь-бубнить:

«Бу-бу-бу. Бу-бу-бу. Бу-бу...», 

в кровь клыком раскусив губу.

***

С трудом закончив вуз технический,

В НИИ каком-нибудь служить.

Мелькать в печати перьодической,

Но никому не говорить.

Зимою, вечерами мглистыми

Пить анальгин, шипя «говно».

Но исхудав, перед дантистами

Нарисоваться всё равно.

А по весне, когда акации

Гурьбою станут расцветать,

От аллергической реакции

Чихать, сморкаться, и чихать.

В подъезде, как инстинкт советует,

Пнуть кошку в ожиревший зад.

Смолчав и сплюнув где не следует,

Заматериться невпопад.

И только раз — случайно, походя —

Открыто поглядев вперед,

Услышать, как в груди шарахнулась

Душа, которая умрёт.

***

Вот дворик крохотный в провинции печальной,

где возмужали мы с тобою, тень моя,

откуда съехали — ты помнишь день прощальный?

 —я вспоминал его дыханье затая.

Мир не меняется — о тень! — тут все как было:

дома хрущевские, большие тополя,

пушинки кружатся — коль вам уже хватило,

пусть будет пухом вам огромная земля.

Под этим тополем я целовал ладони,

да, не красавице, но из последних сил,

летело белое на темно-синем фоне

по небу облако, а я ее любил.

Мир не меняется, а нам какое дело,

что не меняется, что жив еще сосед,

ведь я любил ее, а облако летело,

но нету облака — и мне спасенья нет.

***

Прости меня, мой ангел, просто так —

за то, что жил в твоей квартире.

За то, что пил. За то, что я — чужак —

так горячо, легко судил о мире.

Тот умница, — твердил, — а тот дурак.

Я в двадцать лет был мальчиком больным

и строгим стариком одновременно.

Я говорил: «Давай поговорим

о том, как жизнь страшна и как мгновенна.

И что нам ад — мы на земле сгорим».

И всяким утром, пробудившись, вновь

я жить учился — тяжко, виновато.

Во сне была и нежность и любовь.

А ты, а ты была так яви рада.

А я, я видел грязь одну да кровь.

Меня прости. Прощением твоим

я буду дорожить за тем пределом,

где все былое — только отблеск, дым.

…за то, что не любил, как ты хотела,

но был с тобой и был тобой любим!

***

Помнишь дождь на улице Титова,

что прошел немного погодя

после слёз и сказанного слова?

Ты не помнишь этого дождя!

Помнишь, под озябшими кустами

мы с тобою простояли час,

и трамваи сонными глазами

нехотя оглядывали нас?

Озирались сонные трамваи,

и вода по мордам их текла.

Что ещё, Иринушка, не знаю,

но, наверно, музыка была.

Скрипки ли невидимые пели,

или что иное, если взять

двух влюблённых на пустой аллее,

музыка не может не играть.

Постою немного на пороге,

а потом отчалю навсегда

без музыки, но по той дороге,

по которой мы пришли сюда.

И поскольку сердце не забыло

взор твой, надо тоже не забыть

поблагодарить за все, что было,

потому что не за что простить.

«В наркологической больнице…»

В наркологической больнице

с решеткой черной на окне

к стеклу прильнули наши лица,

в окне Россия, как во сне.

Тюремной песенкой отпета,

последним уркой прощена

в предсмертный час, за то что, это,

своим любимым не верна.

Россия — то, что за пределом

тюрьмы, больницы, ЛТП.

Лежит Россия снегом белым

и не тоскует по тебе.

Рук не ломает и не плачет

с полуночи и до утра.

Все это ничего не значит.

Отбой, ребята, спать пора!

***

Ах, подожди еще немножко,

постой со мной, послушай, как

играет мальчик на гармошке —

дитя бараков и бродяг.

А рядом, жалкая как птаха,

стоит девчонка лет пяти.

Народ безлюб, но щедр, однако —

подходят с денежкой в горсти.

Скажи с снобизмом педагога

ты, пустомеля пустомель,

что путь мальчишки — до острога,

а место девочки — бордель.

Не год, а век, как сон, растает,

твой бедный внук сюда придет,

а этот мальчик все играет,

а эта девочка — поет.

***

Так гранит покрывается наледью,

и стоят на земле холода, - 

этот город, покрывшийся памятью,

я покинуть хочу навсегда.

Будет теплое пиво вокзальное,

будет облако над головой,

будет музыка очень печальная - 

я навеки прощаюсь с тобой.

Больше неба, тепла, человечности.

Больше черного горя, поэт.

Ни к чему разговоры о вечности,

а точнее, о том, чего нет.

Это было над Камой крылатою,

сине-черною, именно там,

где беззубую песню бесплатную

пушкинистам кричал Мандельштам.

Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре

выбивает окно кулаком

(как Григорьев, гуляющий в таборе)

и на стеклах стоит босиком.

Долго по полу кровь разливается.

Долго капает кровь с кулака.

А в отверстие небо врывается,

и лежат на башке облака.

Я родился - доселе не верится - 

в лабиринте фабричных дворов

в той стране голубиной, что делится

тыщу лет на ментов и воров.

Потому уменьшительных суффиксов

не люблю, и когда постучат

и попросят с улыбкою уксуса,

я исполню желанье ребят.

Отвращенье домашние кофточки,

полки книжные, фото отца

вызывают у тех, кто, на корточки

сев, умеет сидеть до конца.

Свалка памяти: разное, разное.

Как сказал тот, кто умер уже,

безобразное - это прекрасное,

что не может вместиться в душе.

Слишком много всего не вмещается.

На вокзале стоят поезда - 

ну, пора. Мальчик с мамой прощается.

Знать, забрили болезного. "Да

ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".

На прощанье страшнее рассвет,

чем закат. Ну, давай поцелуемся!

Больше черного горя, поэт.

«Мне не хватает нежности в стихах…»

Мне не хватает нежности в стихах,

а я хочу, чтоб получалась нежность —

как неизбежность или как небрежность.

И я тебя целую впопыхах,

О муза бестолковая моя!

Ты, отворачиваясь, прячешь слезы.

А я реву от этой жалкой прозы,

лица не пряча, сердца не тая.

Пацанка, я к щеке твоей прилип.

Как старики, как ангелы, как дети,

мы станем жить одни на целом свете.

Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».

Элегия

Благодарю за каждую дождинку.

Неотразимой музыке былого

подстукивать на пишущей машинке —

она пройдёт, начнётся снова.

Она начнётся снова, я начну

стучать по чёрным клавишам в надежде,

что вот чуть-чуть, и будет всё, 

как прежде,

что, чёрт возьми, я прошлое верну.

Пусть даже так: меня не будет в нём,

в том прошлом, 

только чтоб без остановки

лил дождь, и на трамвайной остановке

сама Любовь стояла под дождём

в коротком платье летнем, без зонта,

скрестив надменно ручки на груди, со

скорлупкою от семечки у рта.

12 строчек Рыжего Бориса,

забывшего на три минуты зло

себе и окружающим во благо.

«Olympia» — машинка, 

«KYM» — бумага

Такой-то год, такое-то число

***

Всякий раз, гуляя по Свердловску,

я в один сворачиваю сквер,

там стоят торговые киоски

и висит тряпье из КНР.

За горою джинсового хлама

вижу я знакомые глаза.

Здравствуй, одноклассница Татьяна!

Где свиданья чистая слеза?

Азеров измучила прохлада.

В лужи осыпается листва.

Мне от сказки ничего не надо,

кроме золотого волшебства.

Надо, чтобы нас накрыла снова,

унесла зеленая волна

в море жизни, океан былого,

старых фильмов, музыки и сна.

***

С работы возвращаешься домой

и нехотя беседуешь с собой

то нехотя, то зло, то осторожно:

— Какие там судьба, эпоха, рок,

я просто человек и одинок

насколько это вообще возможно.

Повсюду снег, и смертная тоска,

и гробовая, видимо, доска.

Убить себя? Возможно, не кошмар, но

хоть повод был бы, такового нет.

Самоубийство — в восемнадцать лет

ещё нормально, в двадцать два — 

вульгарно...

В подъезд заходишь, лязгает замок,

ступаешь машинально за порог,

а в голове — прочитанный однажды

Петрарки, что ли, душу рвущий стих:

«Быть может, слёзы из очей твоих

исторгну вновь — и не умру от жажды».

***

Если в прошлое, лучше трамваем

со звоночком, поддатым соседом,

грязным школьником, тётей с приветом,

чтоб листва тополиная следом.

Через пять или шесть остановок

въедем в восьмидесятые годы:

слева — фабрики, справа — заводы,

не тушуйся, закуривай, что ты.

Что ты мямлишь скептически, типа

это всё из набоковской прозы,

он барчук, мы с тобою отбросы,

улыбнись, на лице твоём слёзы.

Это наша с тобой остановка:

там — плакаты, а там — транспаранты,

небо синее, красные банты,

чьи-то похороны, музыканты.

Подыграй на зубах этим дядям

и отчаль под красивые звуки,

куртка кожаная, руки в брюки,

да по улочке вечной разлуки.

Да по улице вечной печали

в дом родимый, сливаясь с закатом,

одиночеством, сном, листопадом,

возвращайся убитым солдатом.

Мальчишкой в серой кепочке остаться

Мальчишкой в серой кепочке остаться,

самим собой, короче говоря.

Меж правдою и вымыслом слоняться

по облетевшим листьям сентября.

Скамейку выбирая, по аллеям

шататься, ту, которой навсегда

мы прошлое и будущее склеим.

Уйдем — вернемся именно сюда.

Как я любил унылые картины,

посмертные осенние штрихи,

где в синих лужах ягоды рябины,

и с середины пишутся стихи.

Поскольку их начало отзвучало,

на память не оставив ничего.

как дождик по карнизу отстучало,

а может, просто не было его.

Но мальчик был, хотя бы для порядку,

что проводил ладонью по лицу,

молчал, стихи записывал в тетрадку,

в которых строчки двигались к концу.

Автомобиль

В ночи, в чужом автомобиле,

почти бессмертен и крылат,

в каком-то допотопном стиле

сижу, откинувшись назад.

С надменной легкостью водитель

передвигает свой рычаг.

И желтоватый проявитель

кусками оживляет мрак.

Встает вселенная из мрака —

мир, что построен и забыт.

Мелькнет какой-нибудь бродяга

и снова в вечность улетит.

Почти летя, скользя по краю

в невразумительную даль,

я вспоминаю, вспоминаю,

и мне становится так жаль.

Я вспоминаю чьи-то лица,

всё, что легко умел забыть,

над чем не выпало склониться,

кого не вышло полюбить.

И я жалею, я жалею,

что раньше видел только дым,

что не сумею, не сумею

вернуться новым и другим.

В ночи, в чужом автомобиле

я понимаю навсегда,

что, может, только те и были,

в кого не верил никогда.

А что? Им тоже неизвестно,

куда шофер меня завез.

Когда-нибудь заглянут в бездну

глазами, светлыми от слез.

***

Вот и кончилось лето – как тихо оно шелестело

на прощанье листвой. Потому и стою оробело

в голом сквере моем, на засыпанной снегом дорожке,

по колено в любви и тоске. Подожди хоть немножко,

хоть немного, прошу. Я еще не успел оглядеться

и прижаться щекой. Потому и хватаюсь за сердце,

что не видел цветов твоих синих, и желтых, и алых –

не срывал их в бою комарином, в руках не держал их.

Думал все, что успею еще, добегу и успею.

На последней пустой электричке доеду, успею.

Оказалось, что я опоздал. Оказалось иначе.

Потому и за сердце держусь я. И видимо, плача:

«Все могло быть иначе, неделю назад оглянись я –

и цветы и, не знаю, такие зеленые, листья».

«Ходил-бродил по свалке нищий…»

Ходил-бродил по свалке нищий

и штуки-дрюки собирал —

разрыл клюкою пепелище,

чужие крылья отыскал.

Ну что же ты, лети, бедняга,

не бойся больше ничего.

Ты — здесь никто, дурак, бродяга —

там будешь ангелом Его.

Но оправданье было веским,

он прошептал его: «Заметь,

мне на земле проститься не с кем,

чтоб в небо белое лететь».

***

Нет, главное, пожалуй, не воспеть,

но главное, ни словом не обидеть –

и ласточку над городом увидеть,

и бабочку в руках своих согреть.

О, сколь лет я жил – не замечал

ни веточек, ни листьев, ни травинок.

Я, сам с собой вступивший в поединок,

сам пред собою был и слаб и мал.

И на исходе сумрачного дня

я говорю вам, реки, травы, птицы:

я в мир пришел, чтоб навсегда проститься.

И мнится, вы прощаете меня.

Уток хлебом кормила с холодной руки —

словно осень проста, у холодной Невы.

И стояли вокруг господа-рыбаки,

было утро, а ей было грустно — увы.

Так нежданно — октябрь — пошел тихий снег

и на волосы — боже мой — лег серебром.

Словно жизнь в этом жесте прошла — целый век —

в этой крошечке хлеба, с печалью вдвоем.

Не печалься, мой ангел, назад оглянись,

ты увидишь — с прикушенной синей губой

там стоит человек, на гранит опершись,

и глядит на тебя, очарован тобой.

Он не выжил, он умер, и умер давно —

он стал призраком, бросившись в воду с моста.

Было все так прекрасно — как в старом кино —

оборвáлось, скукожилось, свет, пустота.

***

Над домами, домами, домами

голубые висят облака — 

вот они и останутся с нами

на века, на века, на века.

Только пар, только белое в синем

над громадами каменных плит…

никогда никуда мы не сгинем,

Мы прочней и нежней, чем гранит.

Пусть разрушатся наши скорлупы,

геометрия жизни земной — 

оглянись, поцелуй меня в губы,

дай мне руку, останься со мной.

А когда мы друг друга покинем,

ты на крыльях своих унеси

только пар, только белое в синем,
         голубое и белое в си…

Фильм "Борис Рыжий", реж. Алена Ван дер Хорст

Сергей Никитин - Качели (Борис Рыжий)

Осеннее вино (Б.Рыжий) стихи - Б. Рыжий музыка - Евгений И. монтаж - Евгений И.

Понравились вам стихи Бориса Рыжего?
Напишите свои любимые стихи этого поэта.